Так эти активные «русские интеллигенты нерусского направления» (определение историка Д.И. Иловайского) вместе с еврейством создали доминирующую в обществе "прогрессивную" среду – так называемый "орден русской интеллигенции", который (по более позднему выражению одного из его представителей, Г.П. Федотова) отличался «идейностью своих задач и безпочвенностью своих идей». Вместо того, чтобы помогать правительству лечить болезни общества, "орден" стремился их обострять с целью свержения самодержавия любой ценой ради достижения "народного счастья". Это и объединяло всех членов "ордена", которые могли сильно различаться по взглядам: от террориста Савинкова до "попа Гапона".
Используя свои обычные приемы – игру на гордыне соблазняемых и подмену главной истины второстепенными – сатана увлекает этих "интеллигентов" на провозглашение самих себя особо умной частью народа (это видно уже в их самоназвании, которое в переводе на русский означает: умники) и на жертвенное служение их гордого ума ложной цели. Вместо личной нравственности и христианского подвижничества в этой среде культивировался героический активизм с самолюбованием и стяжанием общественного признания. Вместо ответственного реализма – утопичный фанатизм вплоть до принесения в жертву не только своих, но и чужих жизней в духе "нам все позволено". Православие отвергалось как "средство эксплуатации", в ранг же новой религии возводился утилитарный морализм "для народного счастья". Но абсолютизация борьбы вела лишь к разрушениям того, что народ уже имел...
Банкротство этих интеллигентских идей на примере "первой революции" 1905 года было проанализировано бывшими марксистами в знаменитом сборнике "Вехи" (1909). Сборник вызвал большой шум, но как предостережение он был воспринят лишь немногими в "ордене". Ленин назвал "Вехи" «энциклопедией либерального ренегатства»...
О событиях 1905 года Иловайский писал:
«Неудачи и бедствия полуторагодовой русско-японской войны еще до ее окончания вызвали сильное общественное брожение внутри России. Внешние и внутренние враги ее воспользовались сими неудачами, чтобы начать движение... против самого основного государственного строя, т.е. русского самодержавия. В этом движении наибольшее участие приняли инородческие элементы (евреи, поляки, финляндцы, армяне и пр.), с которыми соединились многие русские интеллигенты нерусского направления. В особенности этому способствовала газетная печать, столичная и провинциальная, большая часть которой оказалась в руках еврейских. (Евреи захватили в свои руки значительную часть ежедневной печати также в государствах Средней и Западной Европы и в Северной Америке.) В связи с сим противоправительственным или революционным движением начались многочисленные политические убийства чиновных лиц по всей Империи, забастовки фабричных и других рабочих, мятежные вспышки на инородческих окраинах»[44], а также безпорядки с требованием передела помещичьих земель, погромы множества дворянских усадьб. Нередко революционерами устраивались провокационные столкновения с войсками.
Таково было, в частности, знаменитое "мирное шествие" 9 января 1905 года – "Кровавое воскресенье", ставшее началом "первой революции". Его организатор бывший (лишенный сана) священник Гапон играл двойную роль. Требуя «клятвы Царя перед народом» (!), Гапон заявил накануне на митинге: «Если... не пропустят, то мы силой прорвемся. Если войска будут в нас стрелять, мы будем обороняться. Часть войск перейдет на нашу сторону, и тогда мы устроим революцию. Устроим баррикады, разгромим оружейные магазины, разобьем тюрьму, займем телеграф и телефон. Эсеры обещали бомбы... и наша возьмет»[45]...
В городе распространялись подстрекательские листовки, были повалены телефонные столбы и построены баррикады, разгромлены оружейные магазины, предприняты попытки захватить тюрьму и телеграф, были провокационные выстрелы в полицию из толпы, разгромлен полицейский участок. Все это нужно учесть, чтобы понять тех, кто приказал стрелять в наседавшую толпу (погибло 96 человек и более 300 ранено)[46]. Однако план рухнул из-за того, что войска не перешли на сторону демонстрантов. Царь обо всем этом не знал, его не было в Петербурге, однако вину за происшедшее революционеры и либералы приписали ему.
В ту же ночь Гапон опубликовал призыв к бунту, который, из-за пролитой крови и подстрекательства печати, нашел отклик во многих местах России. Волнения длились весь год, в октябре страна была парализована забастовкой, в Москве большевики попытались устроить восстание.
Результатом волнений в 1905 году стал царский Манифест от 17 октября о Государственной Думе – выборном законодательном органе, имевшем возможность влиять на решения правительства. Переработанные Основные Законы несколько ограничили права монарха, в частности бюджетными полномочиями Думы. Законопроекты могли превратиться в законы лишь после утверждения обеими палатами: Думой и Государственным советом (он существовал с 1810 года как законосовещательный орган). И хотя правительство по-прежнему назначалось Государем и могло выступать с инициативой прекращения деятельности Думы, «если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере», – все же монархия де-факто превратилась в конституционную, а народ получил политические свободы, которых десятилетиями добивались либералы и буржуазия (в том числе свободу профсоюзов и политических партий).
Но и после Манифеста террористы продолжали убийства, ибо им были нужны не свободы и не конституционная монархия, а свержение монархии. Лишь суровыми мерами, включая смертную казнь за террор, Столыпину удалось навести порядок; в 1905–1913 годах было казнено 2981 террористов и убийц, в среднем 331 за год[47]. (Жертвами террористов тогда же стали более 10 тысяч человек, полицейских и чиновников, в том числе генерал-губернатор Бобриков в Финляндии, московский генерал-губернатор Вел. Кн. Сергей Александрович, градоначальник С.-Петербурга В.Ф. фон дер Лауниц, министр внутренних дел фон Плеве. Была взорвана дача премьер-министра Столыпина.)
При этом выявилась простая истина: проводившиеся реформы, наделяя недовольные слои все бόльшими свободами, не направляли активность новых общественных сил в конструктивном направлении. Отчасти это было свойственно уже реформам Александра II – характерно возникновение первых революционных организаций как раз в ту эпоху. То есть введение политических свобод само по себе не решает проблем, а может их даже обострять и поощрять революционеров к новым требованиям.
Либералы требовали "народного представительства", но его структур, естественно выраставших из русской жизни, не было создано. Такой структурой могло стать земство. Но оно было заражено либеральной оппозиционностью и потому тормозилось властью, что, в свою очередь, усиливало оппозиционность... Либералы не интересовались традиционной "демократией снизу" Московской Руси, разрушенной Петром I, а лишь копировали западный парламентаризм – партийную "демократию сверху" (закулисно манипулируемую финансовой властью). Высшее же чиновничество в основном не желало никаких перемен и тоже не думало о русских традициях самоуправления.
А ведь народ проявил в себе немалую положительную силу: стихийно возникшие черносотенные организации – "Русская монархическая партия", "Союз русского народа", "Русский народный союз имени Михаила Архангела", "Союз русских людей", "Священная дружина" и другие. Это был народный ответ на "первую революцию", попытка возродить известные в русской истории примеры низового (по В.О. Ключевскому: "черных", то есть неслужилых сословий) сопротивления враждебным силам. В "Руководстве монархиста-черносотенца" говорилось: «Враги самодержавия называли "черной сотней" простой, черный русский народ, который во время вооруженного бунта 1905 года встал на защиту самодержавного Царя. Почетное ли это название, "черная сотня"? Да, очень почетное. Нижегородская черная сотня, собравшаяся вокруг Минина, спасла Москву и всю Россию от поляков и русских изменников»[48]. Лозунг черносотенцев был – Православие, Самодержавие, Народность.
В черносотенном движении начала ХХ века приняли участие миллионные народные массы, его поддерживали многие известные духовные лица, деятели культуры, ученые, как, например, будущий Патриарх Тихон, архиепископ Антоний (Храповицкий), будущий первоиерарх Русской Зарубежной Церкви, протоиерей Иоанн Восторгов, идеолог монархии Л.А. Тихомиров, историк Д.И. Иловайский, академики А.И. Соболевский, К.Я. Грот, Н.П. Лихачев, Н.П. Кондаков и др. Даже если не все они формально входили в те или иные черносотенные организации, они были единомысленны с ними. Государь Николай II приветствовал черносотенцев как верных монархистов.
Однако в целом эта огромная народная сила не была востребована и политически облагорожена верхним бюрократическим слоем для организации лучших сил народа на государственном уровне как образец общественного поведения. Бюрократия часто даже старалась притеснять черносотенное движение, запрещая собрания и шествия, налагая штрафы и поощряя наиболее покладистых деятелей; это вело к соперничеству за лидерство и расколам. В свою очередь, некоторые руководители черносотенцев в критике правящей бюрократии проявляли усердие не по разуму и невольно, справа, способствовали революции (это отмечал И.А. Ильин). В результате эта стихийная сила православного народа оставалась самодеятельной, политически непрофессиональной и неспособной переломить огромное влияние еврейской печати и "ордена русской интеллигенции". Разумеется, эта печать постаралась превратить самоназвание черносотенцев в бранное слово, искажая его смысл, приписывая им погромы, мракобесие, некультурность и т.п.
Политическими свободами и думской трибуной во всероссийском масштабе (благодаря все той же печати) воспользовались в основном многочисленные разрушительные партии, из которых наиболее влиятельной стала основная в "ордене" партия "Народной свободы" (конституционные демократы – кадеты). Все эти партии использовали свободу не для того, чтобы вместе с верховной властью содействовать государственному строительству, а чтобы эгоистично бороться за власть. Этому способствовало избирательное право, более либеральное, чем в некоторых западноевропейских странах того времени. Так, из 478 мест первой Думы кадеты получили 179, партии националов-автономистов – 63, левые трудовики – 97, социал-демократы – 18, безпартийные – 105; наиболее правой партией был центристский "Союз 17 октября" (конституционные монархисты – октябристы) – 16 мест; собственно правые партии представлены не были. Вторая Дума оказалась еще более левой. Поэтому первые две Думы в 1906–1907 годах, вместо гашения смуты лишь подливали масло в огонь и были распущены после нескольких месяцев "работы".
Характерно, что и Столыпинским реформам противодействовали все партии – от кадетов до большевиков.... «Им нужны великие потрясения – нам нужна великая Россия» – эти слова премьер-министра стали афоризмом.
Имея разные программы, левые и либеральные партии были едины в стремлении заменить монархический строй более "прогрессивным". Прогресс же у всех непременно отождествлялся с тем или иным западным учением: от либерализма до марксизма – при отрицании русской традиции. Именно западничество как оппонент славянофильства в ХIХ веке стало предтечей и объединяющим признаком всей антимонархической оппозиции.
Благодаря изменению избирательного закона в третьей Думе (1907–1912) из 442 мест левые депутаты получили лишь около 50. Появились правые партии (147 мест), которые вместе с фракцией октябристов (154 места) могли бы составить правоцентристское большинство. Однако октябристы чаще блокировались с кадетами (54 места) и прогрессистами (28 мест).
Даже в годы войны так называемый "Прогрессивный блок" в четвертой Думе (1912–1917), в котором объединилось большинство (236 депутатов на основе кадетов, прогрессистов и октябристов), не проявил желания сотрудничать с монархом, требуя собственного "правительства доверия"... Либеральное ядро этого блока, кадеты, не желали рвать связей с левыми партиями и вели совместную пропагандную кампанию. С думской трибуны неоднократно раздавались клеветнические нападки на главу государства (например, нашумевшее заявление кадетского лидера П.Н. Милюкова 1 ноября 1916 года о якобы готовившемся Царем сепаратном мире с Германией: "Глупость или измена?").
Видя такое отношение, Государь тоже игнорировал требования Государственной Думы. Ров между властью и "прогрессивной общественностью" углубляла и "прогрессивная" печать... Таким образом, важнейшей внутренней причиной революции было то, что при возникшем перевесе свобод над обязанностями ведущий слой общества утратил чувство национальной солидарности и перестал сознавать смысл православной монархической государственности. Главным стремлением для него стала эгоистичная цель: отнять власть у Помазанника Божия.
Всему этому разложению должна была противодействовать Церковь. Внешне ее положение выглядело почти благополучно. В 1911 году православные составляли 70 % населения, духовенства насчитывалось 107 830 человек (из них 49 642 священника). Число монастырей выросло с 875 в 1903 году до 942 в 1910 году с общим числом монашествующих в 62 812 (включая послушников и послушниц). Количество храмов увеличилось с 50 355 в 1903 году до 52 869 в 1909 году; кроме того, имелось 22 687 часовен и молитвенных домов. Церковь содержала более 31 000 приходских библиотек, около 40 000 приходских школ, росли поступления в ее казну (около 40 млн. рублей в 1909 году), половина которых тратилась на просвещение (50,5 %)[49]...
Однако все же строительство храмов отставало от роста населения, а просветительские возможности Церкви уступали влиянию атеистических и еврейских изданий. Церковь привыкла иметь дело с благочестивой паствой (в целом народ оставался таким), – а вне храма терялась при необходимости должного отпора небывалым ранее нигилистическим силам. Это было видно по поведению духовенства в составе Думы (в четвертой Думе было 46 священников). Как видим, Церковь не уклонялась от участия в политической жизни, но духовно окормлять верную паству и вступать в борьбу с нигилистами – разные задачи; не все к этому были готовы...
Следует также признать, что Церковь традиционно поддерживала государственную власть, поскольку она была православной властью Помазанника Божия – в отличие от всех ее противников. Помня также об идеале симфонии, духовенство не вмешивалась в дела властей по управлению государством, даже если в этих делах не все ладилось. Тем самым Церковь давала "ордену интеллигенции" повод для обвинения в нежелании бороться с социальным злом и в защите интересов господствующих классов (которые при своем нередком сословном высокомерии тоже подливали масло в разгоравшийся огонь революции).
Правда, часть духовенства пошла на диалог с интеллигенцией с целью христианизировать наступавшую гуманистическую культуру, переняв из нее те "частичные правды", которые были совместимы с христианством. Для этого в 1901–1903 годах устраивались "Религиозно-философские собрания" (всего состоялось 22 собрания под председательством епископа Сергия (Страгородского), тогда ректора Петербургской Духовной академии). Один из организаторов "Собраний" В. Тернавцев предупреждал, что вскоре Православию предстоит «лицом к лицу встретиться с враждебными силами уже не домашнего, поместно-русского порядка, а с силами мiровыми, открыто борющимися с христианством на арене истории». Поэтому «наступает пора не только словом, в учении, но и делом показать, что в Церкви заключается не один только загробный идеал. Наступает время открыть сокровенную в христианстве правду о земле»[50]...
Так возникло движение "религиозного возрождения", стремившееся преодолеть "духов" революции и издавшее сборники "Проблемы идеализма" (1902) и "Вехи" (1909).
Примечательно, что инициатива этого диалога и возвращения интеллигенции в Церковь исходила от бывших марксистских деятелей, прошедших путь "От марксизма к идеализму" (название сборника статей С.Н. Булгакова, 1903). Помимо Булгакова (в период своего нигилизма он был известен марксистскими работами) этот же путь проделали П.Б. Струве (автор первого Манифеста РСДРП 1898 года), С.Л. Франк (участвовал в марксистском кружке, в 1899 году был арестован и выслан из университетских городов), Н.А. Бердяев (за участие в марксистском кружке отбывал ссылку в Вологде). Подобную биографию имели и другие видные представители "религиозного возрождения": братья С.Н. и Е.Н. Трубецкие, Г.П. Федотов (его высылали за границу как участника смуты 1905 года)... Именно личный опыт преодоления марксистских соблазнов позволил им высказать предупреждение о грозившей катастрофе (и уже в эмиграции осмыслить ее).
Но, к сожалению, это встречное движение Церкви и интеллигенции в России началось слишком поздно и не успело дать спасительный плод. К тому же и от Церкви в нем участвовали слишком либеральные представители, и в "христианской интеллигенции" (В. Розанов, Д. Мережковский, З. Гиппиус и др.) были сильны нездоровые ожидания некоего "Третьего завета", эротический мистицизм, требования "освящения пола" (это обсуждалось на четверти всех "Религиозных собраний"!) и т.п. – без должного понимания православного учения о сути мiрового зла... Христианизацию мiра и "правду о земле" они понимали как изменение ("догматическое развитие") учения Церкви, прямо называя это "реформацией". На это Церковь пойти не могла.
Позже, в эмиграции, протоиерей В. Зеньковский напишет об этом времени: «всех соблазняет мысль о синтезе христианства и язычества – причем дело гораздо больше идет именно о язычестве, чем о христианстве»[51]. Другой видный автор, протоиерей Г. Флоровский, в солидном труде "Пути русского богословия" даст еще более убийственную характеристику этому "возрождению", которое, начиная с его духовного предтечи В. Соловьева, «пыталось строить церковный синтез из нецерковного опыта»[52]...
В литературно-художественных кругах это "богоискательство" граничило с оккультизмом и демонизмом в духе Ницше, что можно видеть по воспоминаниям антропософа Андрея Белого, стихам В. Брюсова («И Господа и Дьявола хочу прославить я»), живописи Врубеля ("Демон"), музыке Скрябина (он сочинил "Черную мессу")... Один из номеров роскошного журнала "Золотое руно" (издатель П.П. Рябушинский) был посвящен дьяволу и начинался обращенной к нему "молитвой" Ф. Сологуба... (Так что "восьмое чудо света", восхищавшее П. Валери, было с явной червоточиной.)
Подчиненное положение Церкви, лишенной Патриарха, зависимой от обер-прокурора Синода (а они далеко не все дотягивали до уровня мудрого К.П. Победоносцева) также не способствовало ее противодействию нигилизму в новой, необычной ситуации. Поэтому лучшие представители епископата начали подготовительную работу для восстановления патриаршества и тем самым симфонии властей.
В 1905 году Святейший Синод по инициативе тогда еще епископа Антония (Храповицкого) сделал соответствующий доклад Государю. Царь также понимал необходимость этого, но, предполагая избрание Патриарха Всероссийским Поместным Собором, счел «невозможным совершить в переживаемое ныне тревожное время столь великое дело, требующее и спокойствия и обдуманности». Против созыва Собора выступил и Победоносцев. Несомненно, их побуждал к сдержанности облик тогдашнего низового движения за созыв Собора: «в духе довольно расплывчатого церковного либерализма, без достаточной духовной сосредоточенности... У защитников широкого состава собора было не очень точное понимание природы Церкви, какая-то почти конституционная схема ее устройства»; поэтому в 1917–1918 годах «и на Соборе было слишком много противоречий»[53] – так об этом движении писал протоиерей Г. Флоровский.
То есть в вопросе восстановления патриаршества была та же картина, что и в созыве Государственной думы, и в восстановлении земского самоуправления: старые формы русской жизни наполнялись новым – нерусским либеральным и революционным – содержанием и приобретали уже совершенно противоположное значение.
Тем не менее, подготовительные труды по созыву Собора Синод начал по предложению Царя. В начале 1906 году было учреждено Предсоборное присутствие, работавшее до конца года. Его труды были изданы в четырех томах. Однако и новый премьер-министр Столыпин, по отмеченной выше причине, тоже не хотел созыва Собора в ближайшие годы. Лишь в 1912 году было создано постоянное Предсоборное совещание. Председателем его стал архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), членами – архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) и епископ Холмский Евлогий (Георгиевский). (Как по-разному сложатся их судьбы после падения монархии!.. Первый провозгласит лояльность богоборческой власти в СССР, второй возглавит монархическую часть Церкви в эмиграции, третий тоже в эмиграции предпочтет союз с масонами...)
+ + +
Итак, подведем итог внутреннего развития страны. Накануне революции военное могущество России было непоколебимо, она имела продолжительный и быстрый экономический рост и успешно решала важнейшие социальные проблемы, чему особенно способствовали развитие земства и крестьянская реформа Столыпина. Все это могло в ближайшем будущем совершенно выбить почву из-под ног у революционной пропаганды и укрепить государство, если бы материальные успехи дополнялись и облагороживались восстановлением православного мiровоззрения и удерживающей идеологии Третьего Рима, что было особенно утрачено в верхних слоях общества.
Однако этого не происходило. Церковь занималась окормлением верующей паствы, не имея влияния на общественно-политические процессы в верхнем социальном слое. А озападненная российская бюрократия не смогла противопоставить натиску капитализма и "ордена русской интеллигенции" должный русский ответ. Таким ответом должно было стать восстановление допетровских органичных особенностей православной России: симфонии государственной власти с Церковью и необходимости всесословного служения Истине (сословно-корпоративное представительство в Земских Соборах вместо партийной Думы). Но мало кто (за исключением таких одиноких идеологов, как Л.А. Тихомиров) мыслил в этом направлении: боролись друг с другом лишь капитализм и социализм.
Экономический рост достигался за счет распространения на Россию западного капиталистического уклада, все больше вытеснявшего прежние нравственные критерии в экономике. Поэтому повышение благосостояния российского общества сопровождалось его углубляющимся нравственным упадком, особенно в ведущем слое, показателями чего были как раз те апостасийные признаки либеральной демократии, которые "орден русской интеллигенции" считал "прогрессивными" и всячески стремился поощрять их.
Это ослабляло иммунитет государства против любой опасности, о чем постоянно предупреждал в своих проповедях один из виднейших русских пастырей святой праведный Иоанн Кронштадтский:
«Вера слову истины, Слову Божию исчезла и заменена верою в разум человеческий; печать, именующая себя гордо шестою великою державою в мiре подлунном, в большинстве изолгалась – для нее не стало ничего святого... не стало повиновения детей родителям, учащихся – учащим и самих учащих – подлежащим властям; браки поруганы; семейная жизнь разлагается; твердой политики не стало, всякий политиканствует, – ученики и учителя в большинстве побросали свои настоящие дела и судят о политике; все желают автономии... Не стало у интеллигенции любви к родине, и они готовы продать ее инородцам, как Иуда предал Христа злым книжникам и фарисеям; уже не говорю о том, что не стало у нее веры в Церковь, возродившей нас для Бога и небесного отечества; нравов христианских нет, всюду безнравственность; настал, в прямую противоположность Евангелию, культ природы, культ страстей плотских, полное неудержимое распутство с пьянством, расхищение и воровство казенных и частных банков и почтовых учреждений и посылок, и враги России готовят разложение государства...»[54].
Иоанн Кронштадтский предупреждал, что если русское общество не вернется к жизни по Евангелию и к поддержке православной государственности, то власть захватят антихристианские силы. А они уже готовили против России небывалую Мiровую войну, которая затормозила все реформы, потребовала от народа лишений и жертв и тем самым дала "ордену русской интеллигенции" новые возможности для наступления на верховную власть.
Россия не начинала этой войны, а была втянута в нее неподготовленной: она не могла предать православную Сербию. Собственная цель России в начавшейся оборонительной Мiровой войне выглядела вполне реальной по ее военным возможностям к 1917 году: возвращение православным Константинополя (Второго Рима), что было обещано и союзниками по Антанте. Это открывало путь к святыням Иерусалима, привлекавшим множество русских паломников, которым ничего не стоило заселить Палестину; митрополит Антоний (Храповицкий) мечтал проложить туда железную дорогу. Вспомнились древние пророчества об освобождении русскими Царьграда; уже готовили и крест для оскверненной святыни Православия – храма Святой Софии...
Однако Бог не допустил столь близкого материального торжества Третьего Рима, потому что в то же время Россия все больше утрачивала необходимое для этого духовное качество и тем самым теряла оправдание своего бытия перед Богом. Даже обретение Константинополя в русском Генштабе рассматривали лишь как стратегическую цель: проливы...
Все же отметим, что с ХIХ века в России развивались два противоположных процесса: с одной стороны, апостасийного разложения ведущего слоя и, с другой, – возвращения наших монархов к православному пониманию государственности. Государи Александр III и Николай II окончательно преодолели в себе западническое наследие Петровских реформ, святой Государь Николай II был готов и к восстановлению симфонии государства и Церкви, что во многом происходило даже при формальном отсутствии Патриарха. В нескольких независимых друг от друга источниках[55] описано, как Государь, сознавая опасность выбора Патриарха в тогдашней нездоровой атмосфере, предложил в Патриархи себя, для этого он был готов оставить семью и стать монахом, – но архиереи промолчали…
То есть в последнем святом Государе «на историческое мгновение слились Великая Россия и Святая Русь»[56], – писал архимандрит Константин (Зайцев), – но даже такой Царь уже был безсилен что-либо изменить, поскольку оказался "ненужным" верхнему социальному слою, переставшему понимать суть православного самодержавия и возжаждавшему политических "прав" и "свобод" наподобие западных (потакавших человеческой греховности). России осталось постигать утраченную истину уже только от обратного – через кровавую революцию...
[45] Иcкра. № 86. – Цит. по: Шапиро Л. Коммуниcтичеcкая партия Cоветcкого Cоюза. Флоренция, 1975. C. 111.
[46] Правительственный вестник. СПб., 1905. № 7. 11 янв.
[47] Россия. 1913 год. СПб., 1995. С. 400.
[48] Грингмут В.А. Руководство черносотенца-монархиста. М., 1910. Вып. IV. С. 136. – Цит. по: Степанов А.Д. Черная сотня: взгляд через столетие. СПб., 2000. С. 7.
[49] Беляев В. Роccия в начале ХХ века // Поcев. 1983. № 3.
[50] Цит. по: Зернов Н. Руccкое религиозное возрождение ХХ века. Париж, 1974. C. 106.
[51] Зеньковcкий В., прот. Иcтория руccкой филоcофии. Париж, 1950. Т. II. C. 294-296.
[52] Флоровcкий Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 316-317, 462-469.
[53] Флоровcкий Г., прот. Указ. соч. C. 477-479, 499.
[54] Слово на Благовещение 25 марта 1906 года.
[55] Свидетельства собраны в книге: Россия перед вторым пришествием. Сост. С. и Т. Фомины. М. 1998. Т. I. С. 390-395. В числе авторов, писавших об этом: С.А. Нилус, Л.А. Тихомиров, кн. Н.Д. Жевахов, кн. Мария Илларионовна, Е.Е. Алферьев.
[56] Константин (Зайцев), архимандрит. Чудо русской истории. Джорданвиль, 1970. С. 94.
