Эмигранты в антигитлеровских армиях и в Сопротивлении
С началом Второй мiровой войны лишь немногие эмигранты имели возможность от нее бежать. За океан перебрались Г.П. Федотов, В.В. Набоков, А.Ф. Керенский, М.В. Вишняк, М.А. Алданов. Разумеется, евреи уже после прихода Гитлера к власти начали исход из Германии и затем из других стран. Не все, однако, считали нужным «смотреть на национал-социализм еврейскими глазами» (выражение И.А. Ильина), предпочитая оставаться на обжитых местах даже под немецкой оккупацией. И многим из них, тому же Ильину, предстояло вскоре и "русскими глазами" увидеть, на что способны нацисты (в 1934 г. ему были запрещены чтения лекций в Русском институте, грозил арест, и уже в 1938 г. он был вынужден переехать из Берлина в Цюрих...).
Некоторые представители либерально-демократического фланга пошли во французскую армию, как, например, Г. Адамович и В. Варшавский, приводящий много имен в своей книге: «Мелькают слова: убит, скончался от ран, расстрелян немцами, добит штыками, посмертно награжден Военной Медалью, Военным Крестом с пальмами, доброволец, партизан, волонтер, перешел к генералу де Голлю, погиб в Резистансе, убит в рядах Свободной Франции...»[1]. Из 3000 русских, воевавших во французской армии, погибло 450 человек[2]. Могилы русских эмигрантов, павших в рядах антигитлеровских армий, разбросаны по всем фронтам и театрам военных действий... В их судьбах символика "умершего зерна" приобретает самый прямой смысл (правда, далеко не все они были добровольцами: русская молодежь во Франции подлежала призыву).
Во французском Сопротивлении в той или иной степени участвовало, по оценке В. Варшавского, несколько сот русских: В.Л. Андреев, В.П. Бурышкин, В.И. Гессен, Д.М. Кнут с женой (дочерью композитора Скрябина), В.Л. Корвин-Пиотровский, С. Носович и др. Важную роль имела кн. В. Оболенская (расстреляна немцами). Само слово "Сопротивление" ("Резистанс") пошло от журнала, издававшегося русскими эмигрантами – расстрелянными за это Б. Вильде и А. Левицким. За помощь преследуемым погибли в концлагерях мать Мария (Скобцова), ее сын Юрий, о. Дмитрий Клепинин, И. Бунаков-Фондаминский (принявший Православие в концлагере и умерший как христианин)...
Варшавский подчеркивает также активное участие младороссов во французской армии и в Резистансе. Учитывая их просоветские симпатии и принципиальное отвержение антисоветской интервенции – это было бы понятно в тот период войны, когда в союзе с демократиями уже воевал и СССР. Однако свой прозападный выбор Казем-Бек сделал еще до начала войны; более того: именно после советско-германского пакта глава младороссов заявил, что «в случае европейской войны симпатии русских патриотов будут на стороне Великобритании и Франции» – это означало: не на стороне СССР. А после нападения Гитлера на Польшу и объявления войны Казем-Бек послал французскому президенту телеграмму, что «он и все члены младоросской партии отдают себя в полное распоряжение французского правительства для борьбы с Германией на стороне Франции... Многие младороссы в первые же дни войны вступили в ряды французской армии»[3], – хвалит их В. Варшавский.
Он объясняет это переходом монархистов-младороссов от ложного национализма к жертвенной борьбе "за демократический идеал". Может быть, "демократизация" младороссов в какой-то мере имела место: они не отличались последовательностью (вспомним и похвалу им М. Вишняка). Но из воспоминаний младоросски Н.А. Кривошеиной причины столь внезапного "французского патриотизма" у младороссов видятся в ином: в то время (1939–1940) «многие младороссы попали во французский лагерь Vernet», поскольку Народный фронт провалился, французская компартия была запрещена и новому правительству Франции – именно после советско-германского пакта – "вторая советская партия" младороссов показалась весьма нежелательна. Похоже, телеграмма Казем-Бека о преданности французскому правительству объяснялась этим обстоятельством (которое, как и просоветские симпатии младороссов, Варшавский почему-то упустил из виду). «Сам Казем-Бек тоже некоторое время пробыл в Vernet, но вскоре сумел освободиться, в начале 1940 г. уехал на юг, оттуда в Испанию, а затем, вплоть до 1957 г., жил в Калифорнии... выходило вроде "sauve qui peut!" (спасайся кто может! – М.Н.)... Отъезд этот похоронил еще вполне живых политически и морально членов Младоросской партии, которая никогда не могла вполне оправиться от "ухода" Казем-Бека и его группы». После войны «найти хоть малый обломок Младоросской партии – нельзя. Подул над Европой ветер – и все сразу рухнуло и распалось!»[4]. (В 1957 г. Казем-Бек уехал в СССР.)
Что же касается русских, призванных во французскую армию, – их поведение (часто более героическое, чем у самих французов) Варшавский объясняет так: эмигранты, «люди второго сорта», хотели показать, «чего они, русские, стоят», и этим послужить «Чести Русского Имени»[5]. Вероятно, сжившиеся с новой родиной, вдалеке от России, многие такие эмигранты, и прежде всего молодежь, не особенно задумывались над другими возможностями: для них гитлеровские оккупанты были конкретным и ближайшим злом, которому надо было противостоять. Возможно, поэтому в Сопротивлении участвовали и члены французской группы НТСНП (В. Нерсесян награжден французским орденом).
Эти примеры свидетельствуют и о том, что для правой эмиграции выбор в начавшейся Мiровой войне оказался труднее, чем в испанской. Ибо, с одной стороны, здесь уже был не Коминтерн, а "законные демократии"; с другой же стороны, Гитлер не заслуживал сравнения с Франко. Поэтому мнение Варшавского о симпатиях к гитлеровской коалиции не совсем точно: после роспуска немцами туркуловского Национального фронта и после советско-германского пакта большинство правой эмиграции вплоть до нападения Германии на СССР соблюдало нейтралитет. Как писал председатель НТСНП В. Байдалаков в октябре 1939 г.:
«В европейской военной схватке ни одна из воюющих сторон не показала себя еще искренним другом и деятельным союзником русского народа и подлинных национальных российских интересов... Мы, зарубежники, честно и лойяльно выполним свой долг перед странами, нас приютившими. Но душой и всеми помыслами своими мы пока будем придерживаться строгого и безкомпромиссного нейтралитета, ибо борьба идет еще не за Россию»[6].
Этой же позиции придерживался РОВС. Редактор "Часового" В.В. Орехов писал в декабре 1939 г.: «политическая эмиграция не имеет никакого права вмешиваться в настоящий европейский конфликт до тех пор, пока одна из сторон не объявит о том, что в числе целей войны есть и борьба с узурпировавшими русскую власть большевиками»[7]. А когда демократическая общественность требовала от начальника французского отдела РОВСа ген. В.К. Витковского «чуть ли не массовой мобилизации русского офицерства во французскую армию, он с твердостью и достоинством отвечал, что русская кровь может быть пролита только за русское дело»[8].
В борьбе за русское дело "Часовой" еще до начала войны предвидел для РОВСа два варианта: «Если эта борьба будет вестись под флагом освобождения России, участвовать в ней в составе вооруженных сил. Если будет борьба против большевиков, но не за русское единство, постараться вложиться в эту борьбу на русской территории и помогать тем русским силам, которые неизбежно пробудятся»[9].
Это почти дословно повторяет мнение генерала Туркула, опубликованное за два месяца до того в "Сигнале". Очевидна и точка соприкосновения с "оборонцем" Деникиным, который в 1934 г. утверждал: «...нам не по пути ни с одной из мiровых группировок. Одна – с советами, поддерживая их бытие, другая против советов, посягая на Россию»; и в 1940-м: «Ко всем событиям, людям, борющимся станам мы должны относиться только с точки зрения интересов Национальной России... И потому – никаких "фильств", кроме русофильства, никаких ориентаций, кроме российской»[10]...
Позиция НТСНП в вопросе "что делать?" отличалась от РОВСа тем, что, будучи организацией невоенной, новопоколенцы видели для себя только второй вариант: борьбу на русской территории. Еще задолго до начала войны, в циркуляре Исполнительного бюро НТСНП в октябре 1936 г. предусматривалось: «В случае внутренних крупных потрясений на родине, как и в случае внешнего открытого конфликта, Союз использует открывающиеся возможности для установления единства с нашим народом в его борьбе. Пути вклинения наших кадров в решающий момент – будут. Группам и членам Союза должно озаботиться о своей годности и готовности»[11].
Выбор в советско-германской войне
Борьба за Россию началась после нападения Германии на Советский Союз; здесь-то и пролегло главное разделение в политической эмиграции: кого считать меньшим злом для России – коммунистического тирана Сталина, призвавшего "братьев и сестер" на защиту им же опустошенной русской земли, или национал-социалиста Гитлера, объявившего освободительный поход против коммунистов?
Ответ на этот сложный нравственный вопрос зависел от личных оценок целого ряда факторов: целей Гитлера, террора Сталина, возможности эволюции большевиков, антикоммунистического потенциала в народе. Играло важную роль местопребывание эмигрантов и возможности тех или иных конкретных действий. Вариантов решения здесь было много, ибо переплелись причины мiровоззренческие, политические, географические. Именно поэтому столь причудливо пролегала граница между оборончеством и пораженчеством, не всегда совпадая с принадлежностью к тому или иному флангу эмиграции. Перевес доводов часто был небольшим, меняясь в ходе войны...
Поскольку леволиберальный фланг и раньше относился к большевикам мягче, а теперь демократии стали союзниками Сталина – естественно, что оборончество было наиболее распространено на этом фланге. "Новый журнал" (преемник "Современных записок", основанный в 1942 г. в Америке уехавшим М.О. Цетлиным) открылся заявлением: «Кто бы ни руководил русской армией в ее героической борьбе, мы всей душой желаем России полной победы... Мы никак не призываем к насильственному свержению советской власти, зная, что такое во время войны перемена государственного строя»[12]. В этом же номере Керенский призывает «поставить крест над вчерашним днеми соединить свои силы... тоталитарная большевистская диктатура уже в прошлом...»[13] (написано 14 декабря 1941 г.). А оставшийся в неоккупированной зоне Франции Милюков в статье "Правда о большевизме" (1942 г.) присоединился к черно-белому лозунгу: «Вы не за Сталина? – Значит вы за Гитлера»[14].
Оборончество у некоторых деятелей более правых взглядов (таких, как евразиец П.Н. Савицкий, лидер "Крестьянской России" С.С. Маслов, философ Бердяев, генералы Махров и Деникин) – объяснялось не симпатиями к демократиям и не только наивностью, но тем, что «Оборончество исходит из инстинкта самосохранения нации. Оборончество и национализм – тесно связаны»[15], – как говорил ген. Махров. Оно распространялось по мере того, как Гитлер показывал свое антирусское лицо, а Сталин опирался на русский патриотизм – это вызывало надежды на то, что сталинский режим меняется в национальную сторону. Подобные нотки можно найти и у Бунина. Но когда после войны ошибка стала очевидна, многие из таких "оборонцев", тот же Бунин, вернулись к безоговорочно антикоммунистическим позициям. А Деникин, и будучи "оборонцем", от них не отказывался, продолжая отстаивать свою двуединую формулу: «чтобы свергнута была советская власть и чтобы Империя Российская не потерпела ущерба от внешних сил»[16] (сентябрь 1939 г.). Правда, он не объяснял, как это сделать... Эта двойственная задача в тех условиях была неразрешима – что и привело Деникина к неучастию в событиях, ибо участие в иностранной интервенции он категорически отвергал: «Наша активность... должна быть направлена не в пользу, а против внешних захватчиков»[17].
Надежды "пораженцев" мы уже процитировали в предыдущей главе. И, как можно видеть, подлинных пораженцев (сравнимых с позицией русофоба-изменника Ленина в Первой мiровой войне) в русской эмиграции не было. Возникший вариант "пораженчества" питался патриотизмом, только более активным: использовать создавшуюся ситуацию для освобождения родины от незаконного террористического режима. Гитлеризм к началу войны еще не проявил своего подлинного лика, германское общество было неоднородно, немцы проводили успешные реформы; раздавали антикоммунистические обещания – это возобновило надежды на тот самый "крестовый поход" Европы против коммунизма, к которому призывал Бунин в 1924 г.
Эти надежды тоже встречались в разных кругах: вторжение Германии в СССР приветствовали архимандрит Иоанн (Шаховской, будущий архиепископ Сан-Францисский, тогда он принадлежал к либеральной "парижской" юрисдикции: «Кровавая операция свержения Третьего Интернационала поручается искусному, опытному в науке своей германскому хирургу»[18]) и митр. Серафим (Лукьянов, иерарх консервативной Зарубежной Церкви в Париже, ставший после войны епископом Московской патриархии).
Антирусские места в "Майн кампф", о которых предупреждал Деникин, большинством не принимались всерьез: эта книга была написана в 1924–1925 гг., тогда еще малоизвестным авантюристом, и можно было надеяться на поумнение ее автора на посту главы государства. К тому же русофобии в 1939–1940-е гг. (после заключения пакта Молотов–Риббентроп) хватало и со стороны демократий. Тот же Деникин отмечал: «Часть французской прессы, понося справедливо большевиков, оскорбительно валит в одну кучу с ними старую Россию и народ русский»[19]. Об этом писал и "Часовой": «говоря о германо-советском военном союзе, часть прессы находит возможным оскорблять РОССИЮ, ...отождествляя ее с большевиками», и «те самые, которые в период пресловутых переговоров с большевиками, захлебываясь, писали о "демократизме" и "культурности" советского правительства, теперь говорят о русских "азиатских ордах"»[20]. Эмиграция еще не забыла предательство Антантой союзницы-России и ее Белых армий; теперь оно перешло в открытый союз демократий с большевицким режимом...
После всего сказанного понятно, что правый фланг эмиграции счел большей опасностью для России Сталина, а левый – Гитлера. Учтем и географический фактор: значительная часть правой эмиграции находилась в Германии и оккупированных ею странах. В этой части Европы была другая расстановка сил и другие возможности. (Поэтому участие русских в "Сопротивлении" на территории Германии было исключением – за участие в антигитлеровской группе "Белая роза" был казнен член мюнхенского прихода Русской Зарубежной Церкви А. Шморель.)
Впрочем, и в Америке в июле 1941 г. Русско-Американский комитет обратился к президенту США Рузвельту с призывом не помогать «красной диктатуре в лице Сталина... В этом историческом конфликте русский народ стоит перед трагической дилеммой: либо использовать нападение Германии на Сталина для своего освобождения от советского ига, либо, подчинившись Сталину, навсегда отказаться от надежды стряхнуть с себя оковы коммунистического рабства... американская помощь Сталину и его приспешникам будет истолкована угнетенным и порабощенным русским народом как большая несправедливость по отношению к нему самому...» (письмо подписали архиепископ Виталий (Максименко), Б.В. Сергиевский, Б.Л. Бразоль)[21].
Но нужно подчеркнуть главное: после нападения немцев на СССР выбор уже заключался не в том, кто "лучше", нацисты или демократы, а в том – включиться ли в события, стараясь использовать их для помощи своему народу, или остаться в стороне. Поэтому многие правые эмигранты сочли меньшим злом Германию не столько потому, что поверили в объявленный Гитлером "крестовый поход", сколько потому, что надеялись сами превратить войну в такой поход – при его поддержке населением России.
Основания для этих надежд были: в первые месяцы войны советские солдаты не очень стремились умирать за сталинский режим (несколько миллионов сдались в плен), а народ, помня немцев по прежней войне, встречал "освободителей" хлебом-солью. После двух десятилетий террора настроения в СССР были такие, что, если бы были созданы независимое Российское правительство и освободительная армия, – им не потребовалось бы боев с советскими войсками: достаточно было бы одного морального воздействия. На это и надеялась эмиграция, в том числе РОВС, два десятилетия лелеявший мечту о "весеннем походе".
Накануне нападения Германии на СССР начальник 2-го (германского отдела) РОВСа генерал фон Лампе предложил немецкому главнокомандующему фон Браухичу сотрудничество в борьбе против коммунистов. Ответа не последовало, но на такое же письмо в первые недели войны фон Браухич ответил, что «в войне Германии против СССР привлечения русской эмиграции не предвидится. После такого ответа генерал Лампе к своему приказу по Второму отделу РОВС приложил упомянутую переписку, прибавив, что каждый член РОВСа волен действовать самостоятельно, но должен поддерживать при этом связь»[22]. Возможности, открывавшиеся на Востоке, привлекли членов РОВСа из разных стран – они стали вступать в немецкую армию в надежде на формирование русских добровольческих частей.
Во Франции отдел РОВСа «зарегистрировал более полутора тысяч офицеров, изъявивших желание безоговорочно участвовать в борьбе против большевизма... Сперва было направлено около двухсот эмигрантов... (Им было зачитано «приветствие Великого Князя Владимiра Кирилловича, "Главы Императорского Дома", и его благословение на "военный подвиг"...»[23]) На фронте были довольны ими. Многие из них были награждены знаками отличия за храбрость. Были убитые и раненые. Я беседовал с эмигрантами-добровольцами, пережил их первоначальное воодушевление, а позже их разочарование и горечь...»[24], – писал участник с немецкой стороны. Но уже в 1942 г. большинство этих эмигрантов были удалены из немецкой армии, так как они «объединялись с населением». Некоторые ушли сами, «увидев в России безобразно дикое обращение немцев с русским народом... Можно лишь удивляться, что немцы с ними круто не расправились»[25]. Парижское Управление делами русской эмиграции (во главе с С.Ю. Жеребковым) также вызвало безпокойство немцев тем, что там доминировали монархические идеи и русский патриотизм; немецкий куратор докладывал в Берлин: «предлагаю заменить Жеребкова и его сотрудников абсолютно аполитическими лицами...»[26].
В Югославии «кроме небольшой группы людей, группировавшихся около белградского представительства Земгора и его возглавителя полковника Махина.., подавляющая масса русской эмиграции имела правое политическое лицо и питала надежду, что поражение большевизма вызовет национальный подъем в России». Для похода в Россию члены РОВСа создали в Белграде Русский корпус. «При его формировании германское командование дало обязательство ни при каких обстоятельствах не употреблять Корпус против союзников России по 1-й мiровой войне, а лишь исключительно против коммунистов. Это обязательство было выполнено»[27]: Корпус боролся в основном с партизанами Тито (но похода в Россию немцы не допустили, см. далее).
В Русский корпус вошли также русские эмигранты из других балканских стран, например, из Болгарии, где «более 80% русской молодежи... бросились искать путей и возможностей, чтобы поскорее включиться в дело борьбы за освобождение России от большевиков... Немногим счастливчикам удалось сразу попасть на территорию России, большинство записалось в Русский корпус... Более 250 человек из одной НОРР ушли на войну, из них многие погибли смертью храбрых»[28] (в том числе и члены Союза Русского Сокольства). Как уже говорилось, в Болгарии НОРР (Национальная организация русских разведчиков) и "Витязи" действовали под руководством офицеров РОВСа; "счастливчиками", сразу попавшими в Россию, руководил К.А. Фосс, имевший немецкие связи...
Около 20 белоэмигрантов, военных и членов Российского Имперского Союза, вступили добровольно в Валлонский легион, сражавшийся на стороне Германии против СССР. Один из них, капитан Г.В. Чехов, бывший офицер Русского Императорского Флота, командовал с августа 1941 г. 3-й ротой Валлонского легиона, в марте 1942 г. всем легионом, а затем его запасным батальоном. Другой, в чине капитана, всю войну командовал ротой. П.И. Сахновский служил сначала ротным, а затем батальонным врачом. Многие русские дослужились до унтер-офицерских званий. Валлонский легион дошел до Кавказа и имел хорошие отношения с русским населением. Будущий руководитель послевоенного РИС Н.И. Сахновский, также боец легиона, при поддержке бельгийских офицеров сформировал под Корсунью Российское народное ополчение из 200 местных добровольцев. Все сделали себе нагрудные нашивки на рубашках с православным крестом и лозунгом – "За Веру, Царя и Отечество". Видимо, это была единственная откровенно монархическая русская часть, принявшая участие в войне на стороне Германии; она подверглась почти полному уничтожению в своем первом и последнем бою – при прорыве из окружения на Украине в январе 1944 года[29].
На этих примерах в очередной раз видно, что члены РОВСа были прежде всего военными, а не политиками. Поэтому РОВС как самостоятельная политическая сила в годы войны себя не проявил, хотя его члены активно участвовали в военных событиях и многие отдали свои жизни за то, как они понимали свой долг в создавшейся ситуации. Лишь постепенно русские военные, присоединившиеся к немецкому "крестовому походу", по мере накопления горечи от антирусской политики Гитлера, включались в самостоятельное политическое движение пробуждавшихся русских сил.
"Третья сила" против Сталина и Гитлера
Позиция НТСНП менялась обратным образом: с самого начала он пытался отстроить русскую политическую силу "против Сталина и Гитлера" и лишь позже пошел на союз с появившимися военными кругами Власова – но не с немецкими инстанциями: невозможность этого выявилась еще в 1938 г. (почему, возможно, НТСНП и не вошел в туркуловский Национальный фронт, который питал относительно немцев слишком большие надежды). Тогда немецкое военное министерство предложило НТСНП средства для расширения политической работы в России, при условии, что военная информация будет поступать в немецкий штаб. Руководитель союзной группы в Германии С. Субботин и В. Нерсесян ответили, что этому сотрудничеству мешает отношение к русским в книге "Майн кампф". Офицеры германского Генштаба выразили понимание и настояли на переговорах с приехавшим из Белграда секретарем Исполнительного бюро Союза М.А. Георгиевским. В результате члены НТСНП (в контакте с И.А. Ильиным) разработали и передали немцам меморандум, что в случае войны Германия должна искать союза с русским народом против Сталина; «другая политика, в том числе попытка поработить наш народ, приведет к трагическим последствиям»[30]. Однако Гитлер в "Майн кампф" не шутил: вскоре референтом по "восточным делам" был назначен расист А. Розенберг – и многим членам НТСНП пришлось, во избежание арестов, покинуть Германию (по совету тех же военных кругов).
Розенберг не хотел иметь дела даже с русскими эмигрантами, симпатизировавшими Германии – показателен роспуск им Национального фронта (РНСУВ, РНСД, РФС и др.) в начале 1939 г. Поэтому в годы войны ни одна из этих организаций не смогла выступить в виде политической силы. (Судьба РФС Родзаевского тоже была незавидна: после заключения 13.4.1941 советско-японского пакта о нейтралитете антисоветская деятельность эмиграции на Дальнем Востоке стала невозможна; в 1942 г. представительства РФС в Европе были разгромлены немцами по обвинению в «шпионаже на СССР»; в 1943 г. запретили РФС и японцы; в 1945 г. Маньчжурию заняли советские войска, Родзаевского уговорили вернуться в СССР и в 1946 г. расстреляли.)
Лишь одна организация пыталась действовать в военные годы, сохраняя свои структуры: НТСНП. Когда в августе 1938 г. германскому отделению НТСНП, как и всем эмигрантским объединениям, было предложено подчиниться Управлению генерала В.В. Бискупского – последовало следующее постановление руководства Союза: «Ввиду выяснившейся невозможности самостоятельной и независимой работы нашего Союза в пределах Германии, Исполнительное Бюро постановило, не дожидаясь официального закрытия групп НТСНП в Германии, приостановить работу этого Отдела до наступления более благоприятных условий. Деятельность Отдела считать этим распоряжением прекращенной и Отдел НТСНП в Германии распущенным»[31].
Однако отдел продолжал нелегальное существование. Еще до начала Второй мiровой войны председатель НТСНП Байдалаков, выступая 22 февраля 1939 г. на многолюдном собрании в Русском доме в Белграде, ответил на вопрос "с кем мы" следующими словами: «...у русской совести может быть на это только один ответ: ни со Сталиным, ни с иноземными завоевателями, а со всем русским народом... Никто не отрицает, что борьба на два фронта: с завоевателями извне и с тиранией изнутри, будет весьма тяжелой... но не мы создаем внешние события... Этот путь избрал Союз, и мы утверждаем, что он единственно правильный... Россию спасет русская сила, на русской земле, на каждом из нас лежит обязанность отдать себя делу создания этой силы»[32]. Присутствовавший на докладе П.Б. Струве «крепко пожал руку Байдалакову и благодарил за услышанное»[33].
Соответственно этому, уже во время советско-финской войны НТСНП отклонил предложение французов «взять на себя политическое водительство освободительной армии в Финляндии – составленной из перебежчиков, пленных и русских эмигрантов, – если Франция приступит к ее формированию... Во время переговоров выяснилось, что... предполагалось сломить большевиков голой силой, что замысел был не политический, а военный. Участвовать в подобной операции руководство Союза отказалось, считая, что она заранее обречена на провал. Участие Союза в этой войне выразилось лишь в попытках облегчить судьбу попавших к финнам красноармейцев. Об этом, а также о необходимости внести в войну моменты пропагандно-политические, один из руководителей Французского отдела А.П. Столыпин вел переписку с маршалом Маннергеймом», пытался убеждать французские инстанции – но безрезультатно[34]. (Прянишников, правда, отмечает, что «В рядах финской армии сражались и некоторые члены "закрытого" отдела Союза в Финляндии, были и павшие в боях»[35] – либо они шли на это по личной инициативе, либо Прянишников ошибается.)
С нападением Германии на СССР руководство НТСНП запретило своим членам вступать в Русский корпус и призвало их двинуться в оккупированную немцами Россию для отстройки там независимой "третьей силы" в среде собственного народа. Эта эмигрантская организация (Союз насчитывал тогда около двух тысяч человек во всех странах рассеяния) оказалась единственной, психологически подготовленной для этого и сыгравшей определенную политическую роль для русского дела в военные годы. И если родители пытались отговаривать "нацмальчиков", сравнивая НТСНП с песчинкой между двух жерновов, то для самой "песчинки" эта почти утопическая цель была единственно приемлемым вариантом с нравственной точки зрения.
Немцы не допускали русских эмигрантов на оккупированные территории. Проникновение в Россию было возможно либо с фальшивыми документами, либо в виде сотрудников различных немецких ведомств и фирм (с этой целью членами НТСНП И.И. Виноградовым и К.В. Болдыревым была создана строительная фирма "Эрбауэр").
К тому времени руководство НТСНП перебралось в Берлин, откуда открывались возможности для этой деятельности. Прянишников пишет, что переезд произошел в 1941 г. при покровительстве Г. Лейббрандта, одного из помощников Розенберга. Имея российское происхождение, Лейббрандт не разделял расистских взглядов своих шефов и предложил НТСНП тайное сотрудничество[36]. Посредничал в этих переговорах бывший белогвардеец В.М. Деспотули, редактор единственной тогда в Германии эмигрантской газеты "Новое слово". (С. Войцеховский и А. Казанцев критически оценивают "Новое слово" за послушность национал-социализму[37]. Но все же эта газета внесла немалый вклад в консолидацию русских сил. Помимо первой страницы, выдержанной в духе официальной гитлеровской пропаганды, далее шли чисто русские материалы, рассказы, шахматную рубрику вел чемпион мiра А.А. Алехин, помещались сотни объявлений, помогавших людям находить друг друга.)
Постепенно вокруг редакции "Нового слова" образовалось нечто вроде редакционного совещания, в котором, помимо Деспотули и его сотрудников (Н.И. Перова, Е. Тарусского и др.), от НТСНП в той или иной степени участвовали В.М. Байдалаков, К.Д. Вергун, Д.В. Брунст, А.С. Казанцев и С.П. Рождественский. Позже в редакции "Нового слова" стали работать Б. Прянишников, С.В. Иегулов, С.А. Левицкий и другие члены НТСНП, в том числе вступившие в Союз в России (Е.Р. Островский-Романов). Свою встречу с Байдалаковым Лейббрандт просил сохранить в тайне; это покровительство делает понятным и устройство членов НТСНП в немецкие учреждения[38]: Министерство иностранных дел (редакция русских радиопередач), Восточное министерство (лагеря по переквалификации пленных), в пропагандный отдел Главного командования Вермахта.
(Руководитель тогдашнего отдела НТСНП во Франции В.Д. Поремский дает несколько иную версию переезда в Берлин. Он был приглашен Лейббрандтом на соответствующую беседу в оккупированном Париже еще в мае 1941 г., и уже тогда Лейббрандт намекнул на предстоящую войну против СССР. Ответ на это был: «Мы враги коммунистической власти, но русские патриоты». Вскоре, в июле, Поремский был перевезен в Берлин, однако – не добровольно, а по приказу Гестапо; под нажимом Гестапо были свезены в Германию и некоторые руководители НТСНП из других оккупированных стран. Поэтому Поремский полагает, что это было связано не только с планами Лейббрандта, но и с тем, чтобы держать руководство НТСНП под контролем[39].)
Одна из основных, как их называли, "зеленых дорожек" в Россию проходила через Польшу, в несколько этапов, при содействии польских подпольщиков. С.Л. Войцеховский, председатель Русского комитета в Варшаве (это было ведомство для русского населения в Польше, подобное Управлению генерала Бискупского) писал: «Вначале это делалось под видом возвращения беженцев, спасавшихся в Варшаве от советской оккупации Волыни и Полесья. Удостоверения, выданные Русским Комитетом, заменяли пропуска. По просьбе А.Э. Вюрглера, совмещавшего принадлежность к правлению Комитета с возглавлением НТС в Польше, я подписал не менее 230 таких фиктивных удостоверений»[40]. Деятельностью Союза к 1943 г. было охвачено 54 населенных пункта, в которых действовало до 120 групп[41]. Не раскрывая себя перед немцами, они участвовали в создании местных самоуправлений, ориентируясь на отстройку самостоятельной русской силы[42].
Численность НТСНП в России увеличилась в несколько раз, и организация перестала быть чисто эмигрантской. Начал налаживаться контакт с партизанскими отрядами, которые возникали стихийно, в результате антирусской политики немцев, и поначалу еще не были под советским контролем. Руководство группами Союза в России осуществлялось на юге Е.И. Мамуковым, в Центральной России – Г.С. Околовичем, который работал в городском управлении Смоленска. Вот как он видел задачу организации:
«...никто не может сказать, как будут развиваться события. А ведь от этого все зависит. Сейчас мы даже не знаем, против кого мы будем бороться. За русский народ, за свободу – это ясно... Если победят немцы.., организуем партизанщину такую, какой они еще не видели. Мы поставим террор, будем организовывать восстания, одним словом, будем их выгонять обратно... Если победит Сталин, мы будем бороться против него. Будем бороться за освобождение от рабства, может быть, еще более страшного, чем немецкое. Но и для того и для другого случая мы должны быть сильными. Нужно иметь, создать, воспитать десятки тысяч, сотни тысяч борцов, объединенных одной идеей, одним устремлением...»[43].
И хотя эта цель не была достигнута – военные "жернова", советский и гитлеровский, неумолимо вращались по-своему – в этом стремлении эмиграции помочь России можно видеть новый этап осуществления "идеи общей судьбы". Правомерность этого определения теперь подтверждалась и с российской стороны: не только эмиграция, но и значительная часть народа была поставлена перед тем же выбором: кто представляет собой меньшее зло? И сходные мысли о "третьей силе" возникли независимо в кругах советских военных. Но они смотрели на ситуацию более реалистически, считая, что отстроить русскую силу можно, только пойдя на временный союз с Германией.
Русские антикоммунистические формирования из советских военнопленных
Для тех, кто пережил два десятилетия большевицкого террора, вопрос решался просто: они считали, что хуже сталинского режима ничего быть не может. У попавших в плен красных командиров еще свеж был в памяти недавний разгром Сталиным командного состава. Некоторые из них сами подверглись репрессиям, пыткам и были освобождены лишь в связи с началом войны. Неудивительно, что в их среде (как и в среде РОВСа) возникла мысль о вооруженной борьбе за освобождение России от сталинского режима, и многие тоже были убеждены, что их поддержит народ.
Один из руководителей нынешнего немецкого Научного центра военной истории (ФРГ) Й. Хоффман на основании документов показывает, что уже в 1941 г. такое мнение высказывали попавшие в плен командующие советскими дивизиями и армиями – генералы Ф.А. Ершаков, С. Огурцов, Снегов, П. Абранидзе, Бессонов, Кирпичников, Д.Е. Закутный, Ф.И. Трухин, И.А. Благовещенский, Егоров, Куликов, Ткаченко, Зыбин, Х.Н. Алавердов, М.И. Потапов, М.Ф. Лукин. В 1942–1943 гг., помимо А.А. Власова, Г.Н. Жиленкова, В.Ф. Малышкина, такую же готовность выражали генералы М.М. Шаповалов, И.П. Крупенников, Ю.А. Музыченко, П.Г. Понеделин, полковники В.И. Боярский (Баерский В.Г.), К.Л. Сорокин и др.[44].
Все они понимали возможную борьбу как революционно-освободительную и ставили условием – создание независимого русского правительства со статусом союзника Германии. Но Гитлер отвергал предложения о союзе. Его цель была превратить "унтерменшей"-славян в рабов, а Россию в колонию. Произвол над населением оккупированных территорий и безчеловечное обращение с военнопленными невозможно было скрыть. Тем самым Гитлер придал войне – в глазах советской стороны – характер Отечественной, и на стороне защищавших сталинский режим тоже оказалась своя правда: они защищали родную землю...
Этой антирусской политикой Германия обрекла себя на поражение. Сталин признавал, что в первые месяцы войны политическая неблагонадежность населения и армейских частей создали критическое положение, но «сами фашисты быстро их вылечили»[45]. И, опасаясь русской национальной акции со стороны немцев, а также понимая, что на "ценностях интернационализма" войну не выиграть, Сталин сделал ставку на то, от чего отказался Гитлер: «...только вследствие немецкой политики в СССР, оскорбительной для национальных чувств русского народа, Сталин получил возможность поставить национальную идею на службу борьбе против иноземной угрозы своему правлению»[46], – пишет Хоффман.
Это было огромным ударом и по надеждам русской эмиграции. Она судила о немцах по их поведению в завоеванной Западной Европе. Но Гитлер вел войну с более цивилизованным лицом на Западе, где не было особых жестокостей по отношению к мирному населению, и с откровенно колонизаторскими целями на Востоке. Нацистами были разработаны планы уничтожения значительной части славянского населения России, в опоре на антирусские сепаратизмы. Правда, как предусматривалось одной из секретных инструкций 1940 г., «и внутри каждой народности мы не заинтересованы в сохранении единства или во внедрении в них национального сознания и в развитии их национальной культуры; наоборот, нам надо расчленять» их тоже на более мелкие племена, превращая в неграмотных рабов[47].
Особенно тяжело это сказалось на положении советских пленных. Сталин отказался от них, объявив их "изменниками Родины". Он отверг и услуги Международного Красного Креста, и предложение Рузвельта о заключении с Германией соглашения о гуманном обращении с пленными, и применение к ним Женевской конвенции 1929 г. о военнопленных[48]. Таким образом, Гитлер и Розенберг могли морить голодом русских на законном основании. И в то время как пленные западных армий содержались в сносных условиях, получая продуктовые посылки через МКК, русские выедали в своих лагерях всю траву. Французский пленный писал: «Лагерь русских военнопленных отделен от нашего лагеря двойным рядом колючей проволоки... Большое число русских ежедневно умирает... Каждый второй день умершие и умирающие без разбора нагружаются на одну и ту же телегу... и сбрасываются в ямы.., рвы засыпаются без траты амуниции, даже если "умирающие извиваются как черви", как передал немец»[49].
Контраст становится еще символичнее, если вспомнить, что в упомянутой Женевской конвенции получили развитие принципы Гаагской конвенции 1907 г., главным инициатором которой была Российская империя[50], – напоминает британский профессор права. И вот этот контраст в цифрах: «В войне 1914–18 гг. Центральные державы взяли в плен 2,417 миллиона русских, из них умерло 70 тысяч. В 1941–45 гг. немцы захватили в плен 5,754 миллиона русских, из них умерло 3,7 миллиона»[51], – в основном в первый же год войны...
Старая эмиграция старалась спасать пленных, добиваться улучшения их жизни. К. Кромиади с этой целью пошел работать в одну из немецких распределительных комиссий. Он описывает, что в Германии в 1941 г. эта проблема «подняла на ноги всю русскую эмиграцию. Вопрос о помощи военнопленным стал в эмигрантской среде самым животрепещущим вопросом; священники с амвона призывали свои паствы к оказанию помощи братьям, погибающим в неволе, а общественные деятели создавали комитеты по сбору пожертвований и продолжали это дело до самого конца войны... у лагерей военнопленных целыми днями маячили мужчины и женщины, пытаясь улучить момент, чтобы передать пленным принесенное»[52].
Кромиади отмечает, что «в худшем из всех положении находились великороссы». Так, германское правительство разрешало украинскому комитету порциями забирать пленных украинцев, но не русских. Комиссия, в которой работал Кромиади, часто под видом украинцев оформляла и русских, срочно нуждавшихся в помощи, «и нужно отдать справедливость членам украинского комитета: они знали об этом, но не было случая, чтобы они нас выдали. Русских пленных, выходивших вместе с украинцами, они вывозили, кормили их, а затем отпускали на все четыре стороны»[53].
Некоторых улучшений удалось добиться только к лету 1942 г. (когда уже погибло более двух миллионов человек). Против безчеловечного обращения с русскими пленными резко протестовали адмирал В. Канарис, фельдмаршал фон Бок, генерал-полковник "Люфтваффе" Г. Рюдель[54]. Помогло то, что в Германии обнаружилась нехватка рабочей силы для чего Рейху и понадобились уже не только пленные, но и "восточные рабочие" ("остовцы"), которых насильно вывозили с оккупированных территорий.
Важно отметить, что германское общество, в отличие от советского, еще не успело стать полностью тоталитарным; между военными инстанциями и партией имелись серьезные разногласия. Политику Гитлера считали губительной для Германии многие представители высшего военного слоя: В. фон Браухич, Ф. фон Бок, Вагнер, Герсдорф, Р. Гелен, В. Канарис, Г. Линдеман, граф фон Шенкендорф, Г. фон Кюхлер, Х. фон Треско, фон Ренне, В. фон Фрейтаг-Лорингхофен, К. граф фон Штауфенберг и др. – из-за этого многие из них были смещены Гитлером со своих постов. В аристократических кругах сохранились симпатии к России в духе старой бисмарковской политики; произвела впечатление и вышедшая в 1938 г. в Швейцарии книга немецкого философа (женатого на русской эмигрантке) В. Шубарта "Европа и душа Востока". Для традиционно-консервативных немцев-христиан Гитлер был просто язычником... Наиболее оппозиционные круги, к которым примыкали также дипломаты (бывший посол в Москве граф Ф.В. фон дер Шуленбург), банкиры и промышленники (в Германии не была запрещена частная экономика), отчаявшись повлиять на фюрера, устроили на него 20 июля 1944 г. покушение (неудачное; сотни человек были казнены). Они хотели прекратить войну на Западном фронте и надеялись вместе с англо-американцами объединить усилия против Сталина...
Именно с такими немцами генерал А.А. Власов нашел взаимопонимание, считая, что известный компромисс допустим, а освобожденная от коммунистов Россия не даст себя поработить иноземцам. И, несмотря на противодействие Гитлера, Власов и его немецкие друзья решили действовать явочным порядком. Вся история Русской Освободительной Армии – это история борьбы немецких друзей за ее создание, связанная с множеством унижений, обманов, ра-зочарований и потерь (подробно описана немецким офицером В.К. Штрик-Штрикфельдтом).
Нужно сказать, что по инициативе подобных военных кругов еще до Власова, в 1941–1942 гг., возникли первые крупные "экспериментальные" русские части из советских военнопленных под русским командованием, иногда носившие русскую форму (в их создании также участвовали эмигранты).
Дивизия особого назначения "Руссланд" под командованием "фон Регенау" (псевдоним Б.А. Смысловского), в прошлом капитана царской гвардии, в 1930-е гг. окончившего офицерское училище Рейхсвера. В чине майора Вермахта он, при участии других эмигрантов, уже в июле 1941 г. сформировал на северном участке Восточного фронта русский батальон, который превратился в часть под русским флагом в составе 12 батальонов, считавшую себя ядром национальных русских сил. Это соединение, получившее название "Дивизия особого назначения «Руссланд»", было распущено в декабре 1943 г., а Смысловский, имевший к тому времени звание полковника, был на короткое время арестован из-за связей с партизанами (возможно, и за то, что допустил в свой штаб членов НТС: А.Э. Вюрглера и других, считавших, что нужно не воевать с партизанами, а направлять их и против немцев, и против советской власти; Вюрглер после этого был убит, очевидно, агентами Гестапо)[55]. Вскоре Смысловский был оправдан, и в апреле 1944 г. ему было поручено восстановить свою дивизию для партизанской войны на советской территории. В марте 1945 г. это формирование в 6000 бойцов, на 80% состоявшее из советских военнопленных, стало называться 1-я Русская национальная армия (а Смысловский в чине генерал-майора действовал под псевдонимом Хольмстон). «Все более или менее важные руководящие посты занимали старые эмигранты»: начальник штаба – полковник Ряснянский, офицеры штаба – подполковник Мосснер, майор Климентьев, подполковник Истомин, офицер войсковой разведки – майор Каширин, начальник снабжения – подполковник Сондырев, командир штаб-квартиры – подполковник Колубакин, командир 1-го полка – полковник Тарасов-Соболев, командир 2-го полка – полковник Бобриков[56].
Русский корпус – созданный осенью 1941 г. в Югославии под командованием ген. М.Ф. Скородумова, который поначалу был поставлен немцами во главе Управления по делам русской эмиграции. Он бросил клич: «Я приведу вас в Россию!» – и быстро сформировал несколько полков из членов РОВСа и выпускников кадетских корпусов. Вначале состав был чисто эмигрантский. «Приток русских, живущих за границей, был на удивление многочисленен, многие офицеры царской и белой армий, такие как генералы Ангелеев и Белогорцев, изъявляли готовность служить даже не на командных постах. Национальный порыв одушевлял и молодое поколение – студентов, гимназистов, служащих, которые стремились вступить в русскую армию»[57]. Участник (тогда – молодой офицер эмигрантского производства) вспоминает: «В швейной мастерской Русского дома... дамы... спешно строчили всем погоны. Откуда-то раздобыли старые солдатские кокарды, и П. Гаттенберг освежал их эмалевыми красками... Как только мы перешагнули через ворота [казармы], наши пальто и плащи полетели на тележку изумленного носильщика...»[58] – так они, в буквальном смысле слова, сбрасывали с себя гражданское платье...
Однако именно за лозунг "В Россию!" немцы сразу же арестовали генерала Скородумова; его преемником на посту руководителя эмигрантского Управления стал генерал В.В. Крейтер, а в Русском корпусе – начальник штаба генерал Б.А. Штейфон. В 1943 г. Русский корпус (пополненный на треть добровольцами из советских военнопленных) насчитывал 16 тысяч человек; «по оценке главнокомандующего Сербии это было исключительно надежное формирование». Но ему пришлось в основном воевать против коммунистических партизан и спасать сербов от нациствующих "усташей", ибо «привлечение к войне против СССР русских эмигрантов – за исключением особых случаев – противоречило немецкой политике», – пишет Хоффман, ссылаясь на стенограмму совещания в германском министерстве иностранных дел[59]. Из Югославии лишь особый полк "Варяг" под командованием полковника М.А. Семенова, также с участием советских пленных, привлекался немцами к боевым действиям на Восточном фронте. (Этим объясняется и различие в названиях Корпуса: немцы упорно называли его "охранным" – но это название он носил лишь с ноября 1942 г. по декабрь 1944 г.; эмигранты настаивали на названии "Русский корпус" – так он и вошел в историю эмиграции.)
Русская национальная народная армия – РННА, с бело-сине-красным флагом, в советской форме, но с русскими погонами и бело-сине-красными кокардами. Она была сформирована в марте 1942 г. в Белоруссии (Осинторф) под руководством эмигрантов: инженера С.Н. Иванова и полковника К.Г. Кромиади (псевдоним: Санин). В числе эмигрантов были также полковник И.К. Сахаров (сын начальника штаба у Колчака), И. Юнг, В. Ресслер, о. Гермоген (Кивачук), позднее присоединились – граф Г. Ламздорф, граф С. Пален, граф А. Воронцов-Дашков, В. Оболенский.
Руководство РННА наладило неплохие отношения с партизанами, объяснив свою цель (борьба против Сталина, но не против России). Партизанам даже тайно передавали военное снаряжение. Видимо, это было одной из причин, почему в августе 1942 г. немцы решили убрать эмигрантов и вообще называли эту часть по-своему: Sonderverband "Graukopf" (спецсоединение "Седая голова"), разсчитывая использовать это соединение прежде всего для борьбы с партизанами в тылу немецких войск, что личному составу не нравилось. Во главе РННА были поставлены бывшие советские военные, полковник В.И. Боярский и генерал Г.Н. Жиленков; армия выросла до 8000 человек, но после нескольких конфликтов с немцами она была окружена эсэсовской дивизией, разоружена и расформирована (300 человек при этом ушли в партизаны)[60].
Русская освободительная народная армия – РОНА, численностью в 20 тысяч человек, сформированная в Брянских лесах в самоуправляющемся (и практически независимом от немцев) районе Локоть. Самостоятельность "Локотской республики" (с почти двумя миллионами жителей) доходила до того, что за преступление там однажды были судимы и расстреляны два немецких солдата – и немцы были вынуждены это стерпеть. Руководителями были инженер К.П. Воскобойников, после его убийства советскими партизанами в январе 1942 г. – Б. Каминский (под его руководством РОНА эвакуировалась в Лепель и стала дивизией СС; один полк ее покрыл себя позором при подавлении польского восстания; Каминский был расстрелян немцами за мародерство и жестокое обращение с населением, после чего лучшие кадры этой дивизии перешли к Власову)[61].
Бригада "Дружина" полковника В.В. Гиль-Родионова, численностью 8 тысяч человек, сформирована в 1943 г. в Белоруссии (Глубокое) под эгидой СД. «Она была брошена против партизан в районе Брянских лесов, где один полк перебил своих немцев и перешел на сторону партизан», – пишет Кромиади, который после отстранения от РННА с той же группой эмигрантов попытался перенять командование в "Дружине". Но быстро отказался от этого намерения, ибо ее состав был весьма недисциплинирован. Позже Гиль-Родионов был убит, бригада попала под советское влияние, но из нее выделился "гвардейский батальон РОА" (в Пскове) – вошедший в контакт с кругами Власова[62].
Возникли и другие подобные части: сформированный в Могилеве полк из донских казаков (около 3 тысяч человек) под командованием подполковника И.Н. Кононова (он перешел к немцам 22 августа 1941 г. с целым полком, добровольно последовавшим за своим командиром); восточный запасный полк "Центр", сформированный в Бобруйске под командованием подполковника Н.Г. Яненко. Началось создание немцами национальных Восточных легионов.
Но сначала эти русские части были разрознены и не имели политического значения, а только военное. Политические акции русского национального характера были немцами строго запрещены. Причина та же, почему немцам не был нужен РОВС, почему Русскому корпусу и Зарубежной Церкви было запрещено переносить свои действия в Россию, почему и НТСНП проникал туда только нелегально: немцы боялись национально-политической консолидации населения на оккупированных российских территориях.
Русская Освободительная Армия
Первой политической акцией в этом направлении (в подготовке которой активную роль сыграл выросший в России немецкий офицер В.К. Штрик-Штрикфельдт) стало выступление генерала Власова в начале 1943 г. со Смоленским воззванием (датировано 1942 г.) – то есть с программой борьбы за новую Россию. Он призвал всех русских людей поддержать «действующую в союзе с Германией Русскую Освободительную Армию» (РОА), – хотя такой армии еще не было. Воззвание было разбросано с самолетов над советскими позициями и – "случайно" – над немецкими, чтобы подтолкнуть развитие и по эту сторону фронта. Вскоре Власов с успехом совершил поездку по оккупированным областям. Однако Гитлер был возмущен этой акцией, поскольку считал, что русское движение рано или поздно выступит против захватнических планов Германии (в этом он не ошибался). Власов был посажен под домашний арест.
Тем не менее слух о создании РОА быстро распространился как на советской стороне, откуда увеличилось число перебежчиков, так и на немецкой, где, например, во Владимiрско-Волынском лагере из 600 пленных русских офицеров 570 заявили о готовности вступить во власовскую армию, думая, что она уже существует[63]. Поэтому отдел пропаганды Вермахта решил воспользоваться именем Власова (как прославившегося защитника Москвы) и идеей РОА в своих пропагандных целях – поощряя перебежчиков и увеличив число небольших добровольческих частей под немецким командованием (их в советской литературе тоже часто называют "власовцами", что неточно).
Таким образом, термин "РОА" появился, но самой армии не было. Тем не менее русские военнопленные шли в эти части, а немецкие военные поощряли этот процесс, надеясь, что Гитлер со временем образумится...
«На 5 мая 1943 года кроме "экспериментальных армий" и нескольких крупных полностью русских формирований под немецким командованием (таких как 1-я казачья дивизия, три отдельных казачьих полка – "Платов", "Юнгшульц" и "5-й Кубанский") имелось 90 русских "восточных батальонов", а также 140 более мелких русских формирований, 90 полевых батальонов и многочисленные отдельные части Восточных легионов и Калмыцкий кавалерийский корпус», насчитывавшие «от 400 до 600 тысяч добровольцев». «К тому же по меньшей мере 400 тысяч добровольцев служили на штатных должностях в немецких частях, а 60–70 тысяч работали в службе обезпечения общественного порядка местной вспомогательной полиции военного управления»[64]. Эти цифры занижены, поскольку немецкие командиры на местах скрывали число русских добровольцев, опасаясь, что их отберут и это ослабит армию[65]. Многие авторы считают, что в немецкой форме в это время воевало более миллиона бывших советских военнослужащих. (Для сравнения: из 2,5 миллиона русских пленных в годы Первой мiровой войны, «несмотря на активную немецкую и пораженческую пропаганду в лагерях в 1917 г., лишь какие-то жалкие 2 тысячи украинских националистов согласились дезертировать в немецкую армию», а 260 тысяч пленных «сбежало... и большинство их снова пошло в родную армию»[66].)
«При известной доле воображения можно представить себе, что случилось бы, если бы Гитлер вел войну против Советского Союза в соответствии с собственными первоначальными пропагандистскими лозунгами – как освободительную войну, а не как захватническую»[67], – пишет Хоф-фман. Если бы в этот период войны, заняв российскую территорию с населением в 60 миллионов человек, Гитлер разрешил создать настоящую РОА, с русским правительством – к чему пытались склонить Гитлера военачальники... Но политика фюрера была видна уже в том, что «все так называемые "национальные воинские части" в составе немецкой армии получили значки с национальными цветами своих народов. Только самому большому народу – русским – было в этом отказано»[68], – вспоминает Штрик-Штрикфельдт.
Поэтому абсолютно неверны утверждения, что власовское движение было "создано Гитлером". Он как огня боялся создания русской армии. В июне 1943 г. на специальном совещании Гитлер подчеркнул, что речь о РОА ведется только в целях пропаганды: на оккупированных территориях «нам Власов не нужен – там его влияние может быть только вредно»; «Он мне нужен только впереди», с его именем и фотографиями. «...Мы можем вести нашу пропаганду на той стороне, как нам угодно. Туда – можно все», даже ложные обещания. Но «мы никогда не создадим русской армии... Необходимо строго следить за тем, чтобы у нас не возникли такие настроения» (какие были даже у Геббельса, писавшего в дневнике: протест Власова «прямо хватает за душу, и нельзя не удивляться отсутствию политического инстинкта у нашей центральной администрации в Берлине»...). На том же совещании Кейтель заявил, что на Востоке «под видом переводчиков проникли на ответственные посты эмигранты, и мы их быстро вышвырнули»; «использование эмигрантов или вождей старой интеллигенции остается строжайше запрещенным»[69].
Осенью 1943 г. Гитлер, узнав об огромном числе русских добровольцев в немецкой армии, пришел в ужас и распорядился разоружить их; лишь с большим трудом военные смогли уговорить его не делать этого, а хотя бы перебросить "восточные войска" на Западный фронт (что вызвало возмущение как кругов Власова, так и самих русских частей: «мы не наемники»...).
Как подчеркивал Ф. Бухарт, глава "Зондеркоммандо Ост", власовское движение «развилось без немцев и даже вопреки им», оно возрастало за счет «собственной динамики», пока не образовало «государства в государстве» в немецкой сфере власти[70]. Поэтому круги Власова не теряли надежды. Сам он говорил о немцах: «Политически они войну уже проиграли, а это, при данных обстоятельствах, значит – проиграли все. Если они окажутся реалистами... и поймут, что о завоеваниях не может быть и речи, а думать нужно только о том, чтобы спасти ихнюю Германию, – они пойдут с нами на переговоры»[71].
Власов оказался прав, но благоприятный момент был безвозвратно упущен. Гитлер "образумился" лишь в безвыходном положении, когда война была уже в сущности проиграна и когда уже не было русской территории, на которую Движение могло бы опереться.
Комитет Освобождения Народов России
14 ноября 1944 г. в Праге был провозглашен Комитет Освобождения Народов России (КОНР) со статусом независимого российского правительства. Власов специально выбрал для этого славянскую столицу, куда все съездили на один день специальным поездом. В КОНРе, кроме русских, было несколько национальных представительств: "Украинская национальная рада", "Белорусская национальная рада", "Национальный совет народов Кавказа", "Национальный совет народов Туркестана" и "Калмыцкий национальный комитет". Этот акт был оформлен в соответствии с международным этикетом: присутствовали дипломатические представители союзных с Германией стран, иностранные корреспонденты. Создание КОНРа было поддержано духовенством Русской Зарубежной Церкви; ее первоиерарх митр. Анастасий и митр. Серафим (Ладе) присутствовали на второй церемонии обнародования Манифеста КОНР (специально для русской эмиграции) 18 ноября в Берлине, где от духовенства выступил о. Александр Киселев.
В Манифесте говорилось: «Комитет Освобождения Народов России приветствует помощь Германии на условиях, не затрагивающих чести и независимости нашей Родины. Эта помощь является сейчас единственной реальной возможностью организовать вооруженную борьбу против сталинской клики». Манифест призвал к объединению «всех национальных сил» для достижения следующих целей: «а) Свержение сталинской тирании, освобождение народов России от большевистской системы и возвращение народам России прав, завоеванных ими в народной революции 1917 года; б) Прекращение войны и заключение почетного мира с Германией; в) Создание новой свободной народной государственности без большевиков и эксплуататоров... Комитет Освобождения Народов России уверен, что объединенные усилия народов России найдут поддержку всех свободолюбивых народов мiра»[72]. (Правда, упоминание "завоеваний" революции 1917 г. вызвало неприятие в эмиграции, см. в главе 12.)
Еще до провозглашения КОНРа русская редакция власовского штаба издавала две газеты: "Доброволец" (тираж 40–60 тыс.) для добровольцев РОА и газету "Заря" (100–120 тыс.) для военнопленных. На типографской базе закрытого немцами "Нового слова" стали выходить газеты КОНРа: "Воля народа", "За Родину!" (тиражи по 250 000 экземпляров), газета ВВС "Наши крылья"; начались радиопередачи КОНРа на русском языке.
Сразу же в канцелярию Власова хлынул поток писем от русских военнопленных, от вывезенных на работы в Германию "остовцев", беженцев – с заявлениями о приеме в РОА. К концу ноября число желающих достигло 300 000, а 16 декабря канцелярия штаба РОА объявила в газете "Воля народа", что не в состоянии обрабатывать все заявления. 23 декабря КОНР утешил не принятых в армию тем, что судьба Движения решается не только на фронте, но и работой в тылу[73]... Конечно, при таком количестве желающих в числе власовцев оказались разношерстные люди (ни одно массовое движение не застраховано от присоединения темных личностей). Однако Хоффман верно подчеркивает политические причины стремления большинства русских в РОА: неверно «связывать создание власовской армии с физическими лишениями пленных и насильственными методами вербовки»; после ужасов в лагерях 1941–1942 гг. к началу формирования РОА положение военнопленных в значительной мере «нормализовалось... К тому же Власов вовсе не был заинтересован в пополнении своей армии за счет людей, не желавших воевать»[74].
Таким образом, недостатка в воинах не было. Труднее было с вооружением. В январе 1945 г. КОНР заключил, за подписью Власова, соглашение с правительством Германии о предоставлении вооружения и снабжения – в форме кредита, который КОНР обязался в будущем выплатить. Немецкий МИД рассматривал соглашение с КОНРом как внешнеполитический акт, а 28 января 1945 г. вооруженные силы КОНРа (многие продолжали называть их РОА) были объявлены армией союзного с Германией государства. Немецкие представители в русских частях имели лишь консультативные и связные функции. Эта русская армия была в юридическом и военном отношении отделена от Вермахта, она имела на серой немецкой форме (другой пошить было невозможно) русские нарукавные знаки, а на шапке – кокарду РОА. Значок РОА (белый щиток с синим Андреевским крестом в красном обрамлении) был предложен ген. Малышкиным и принят еще в феврале 1943 г. (тогда Розенберг перечеркнул девять первых эскизов с бело-сине-красным флагом, подготовленных членом НТСНП А.Н. Родзевичем, на что Власов сказал: «Я бы так и оставил: русский флаг, перечеркнутый немцами, потому что они его боятся»)[75]. На штандарте главнокомандующего РОА – изображение Георгия Победоносца. Гимн – "Коль славен наш Господь в Сионе".
В частях появились русские священники, как военные, так и гражданские. «Некоторые из них уже состояли в юрисдикции Зарубежной Церкви, некоторые же, попавшие на Запад из СССР, покинули родину, находясь в юрисдикции Московской патриархии, и не смогли по ряду причин оформить свое новое каноническое положение. На подобного рода вещи тогда не обращалось особого внимания. Часть священников оставалась также в юрисдикции Вселенского патриарха»[76] – так описывает это протопресвитер штаба вооруженных сил КОНРа прот. Д. Константинов (ныне клирик Американской юрисдикции). Кроме него, духовное окормление РОА в разное время возглавляли о. Александр Киселев из Эстонии и архимандрит Серафим (Иванов) из Ладомирова[77]. То есть и в этот период войны мы видим "сотрудничество с Гитлером" у представителей разных православных юрисдикций; полковые священники были во всех русских антикоммунистических формированиях.
Это политическое явление было вообще шире, чем РОА, оно включало в себя широкие гражданские слои населения, поэтому многие называют его Русским Освободительным Движением (РОД), или Освободительным Движением Народов России (ОДНР). КОНР имел культурные, экономические, социальные задачи – это было своего рода правительство "государства в государстве". КОНРу удалось значительно улучшить положение русских пленных и "остовцев", уравняв их в правах с остальными иностранцами. «...За короткое время своего существования КОНР стал партнером, с которым Германия не могла не считаться. Немцы, привыкшие обращаться с миллионными массами русских, как им заблагорассудится, столкнулись с учреждением, которое ограничило их власть. У безправных и беззащитных русских появился влиятельный защитник, отстаивающий их жизненные интересы»[78], – отмечает Хоффман.
Кромиади свидетельствует: «В то время, за исключением ура-патриотов, принимавших коммунистов за "своих", вся остальная эмиграция относилась к РОА как к своей национальной армии и делила с ней горе и радость»[79]. Вероятно, это не преувеличено: так, в Париже, когда 24 июля 1943 г. генерал В.Ф. Малышкин выступал в зале "Ваграм" перед русской эмиграцией как представитель генерала Власова – 6000 эмигрантов устроили ему овацию; его выступление «произвело сильное впечатление даже на демократические круги русской эмиграции, стоявшие в непримиримой оппозиции к немцам», – писал Б. Николаевский, ссылаясь на восторженное письмо присутствовавшего на собрании В.А. Маклакова: «по отзывам даже тех, кто пришел заряженным против Власова, это произвело впечатление бомбы»[80].
Такую же картину рисует А. Казанцев: «Самотеком по всем углам небольшой уже тогда Новой Европы создавались группы и общества содействия, собирались средства, пожертвования, крестьяне приносили свои незамысловатые драгоценности, серебряные нательные кресты и обручальные кольца, рабочие – свои скромные сбережения, собранные за годы тяжелого труда. Во все инстанции Комитета приходило ежедневно до трех тысяч писем и телеграмм, с изъявлением готовности принять посильное участие в борьбе». Оценивая на глаз, Казанцев, кажется, преувеличивает число людей, поддержавших РОД («больше 10 миллионов человек») – из-за того, что он вообще завышает число русских, находившихся по западную сторону фронта. Но несомненно, что так думало подавляющее большинство из них[81].
В сущности, эти миллионы советских граждан, оказавшихся во время войны за пределами СССР, уже можно рассматривать как новую эмиграцию. Они знали, что возврат означал для них лагерь или смерть (попавшие в плен приравнивались к "изменникам Родины", а увоз на работы в Германию рассматривался как "сотрудничество с врагом").
Все понимали, что условия для создания "третьей силы" тогда были очень неблагоприятны: было очевидно близкое поражение Германии; у КОНРа не было русской территории; в советской армии появился патриотизм, а преступления гитлеровцев на оккупированных территориях вызвали такую ненависть к немцам, что союз Власова с ними уже не так просто было объяснить, к тому же не бездействовала советская пропаганда и дезинформация...
Но КОНР надеялся не на Германию и не на силу оружия, а по-прежнему на свое моральное воздействие, на антикоммунистический потенциал в народе, на поддержку со стороны советских командиров, многих из которых Власов считал своими единомышленниками (в частности Рокоссовского). И действительно: уже с декабря 1944 г. по март 1945 г. через линию фронта для участия в РОА (которая еще только формировалась) перешли 1710 советских военнослужащих, чтобы бороться против своего победоносного правительства (1 перебежчик приходился на 16 пленных; тогда как на западном фронте в то же время был 1 перебежчик на 4692 пленных)[82].
По соглашению с Гиммлером, вооруженные силы КОНР должны были выступить ("проткнуть" линию фронта и увлечь за собой советскую армию), когда будут сформированы пять дивизий РОА, потом условие снизили до трех. Успели, однако, сформироваться только две дивизии, возглавленные бывшими советскими офицерами (генералами С.К. Буняченко и Г.А. Зверевым), и авиагруппа ген. В.И. Мальцева: две эскадрильи ВВС КОНРа под командованием Героев Советского Союза – майора С.Т. Бычкова (16 истребителей) и капитана Б.Р. Антилевского (12 бомбардировщиков). Общая численность этих войск составила 50 тысяч. Главнокомандующим стал, естественно, Власов, начальником его штаба генерал Ф.И. Трухин.
Однако Гитлер и Розенберг остались верны себе до конца: они всячески препятствовали развитию самостоятельной русской силы, лишь на словах признавая ее независимость. Этим в основном и объясняется столь медленное формирование вооруженных сил КОНРа. Казанцеву, редактору "Воли народа", спасаясь от ареста, пришлось покинуть Берлин. К тому же многие прежние немецкие друзья Власова были казнены в числе заговорщиков (покушение на Гитлера 22 июня 1944 г.), что ослабило его влияние.
Дважды немцы пытались использовать части КОНРа на Одерском фронте. От этого невозможно было уклониться, ибо лишь доказав свою боеспособность, РОА могла рассчитывать на увеличение своего состава. Власов приказал действовать, прежде всего привлекая на свою сторону советских солдат. Первая операция (9 февраля 1945 г., участвовала рота добровольцев под командованием эмигрантов: полковника Сахарова и капитана графа Ламздорфа) была в этом смысле удачной и дала много перебежчиков, причем власовцы удивили немцев своей силой духа. Но во второй операции (13 апреля) немцы поставили невыполнимую и связанную с большими потерями, чисто военную цель. Чаша терпения переполнилась, и 1-я дивизия РОА под командованием Буняченко отказалась повиноваться, двинувшись на юг на соединение с остальными власовскими силами. Самым значительным ее боевым действием стало освобождение Праги 6–7 мая 1945 года – от немцев же...
Это произошло в ответ на просьбу восставших чехов, которым грозило уничтожение. При этом и чехи, и Буняченко надеялись, что Прагу займут находившиеся рядом американцы, а чешское правительство в благодарность за помощь предоставит войскам РОА политическое убежище. Один из чешских руководителей восстания, д-р О. Махотка, писал, что за Прагу «власовцы сражались мужественно и самоотверженно, многие не скрываясь выходили прямо на середину улицы и стреляли в окна и люки на крышах, из которых вели огонь немцы... Власовцы сражались с чисто восточным презрением к смерти... Казалось, они сознательно шли на смерть, только бы не попасть в руки к Красной армии»[83].
Население города приветствовало РОА как освободителей. Но, вопреки ожиданиям, американцы не откликнулись на призыв восстания. Они дали возможность занять Прагу советским войскам, и надежды на некоммунистическую Чехословакию не оправдались. Дивизия Буняченко покинула Прагу и продолжила путь на юг. Однако потеря на Пражскую операцию трех драгоценных дней помешала дивизиям РОА соединиться; к тому же чешскими партизанами-коммунистами в районе Пршибрама были захвачены генералы из 2-й дивизии – Боярский (повешен), Шаповалов (расстрелян), Трухин (выдан советским властям, как и, видимо, Благовещенский и М.В. Богданов). Оставшиеся в госпитале «все раненые власовцы были расстреляны прямо в кроватях»[84] – так «освобождали Прагу» части СМЕРШа...
[1] Варшавский В. Незамеченное поколение. Нью-Йорк, 1956. С. 314.
[2] Kovalevsky Р. La Dispersion Russe. Chauny (Aisne), 1951. Р. 41.
[3] Варшавский В. Указ. соч. С. 65–67.
[4] Кривошеина Н. Четыре трети нашей жизни. Париж, 1984. С. 110–111.
[5] Варшавский В. Указ. соч. С. 312–314.
[6] Байдалаков В. Наша оценка событий // За Родину. София, 1939. № 90. 1 окт. С. 1.
[7] Орехов В. Будем достойны русского имени! // Часовой. Брюссель, 1939. № 246. 5 дек. С. 2.
[8] Орехов В. Париж сегодняшнего дня // Там же. 1941. № 255. 5 янв. С.10.
[9] Из речи редактора «Часового» на юбилейных собраниях в Брюсселе, Париже и Белграде // Там же. 1939. № 232–233. 1 апр. С. 4–5.
[10] Деникин А. Письма 1922–1934 гг. // Грани. Франкфурт-на-Майне, 1983. № 128. С. 129; Деникин А. Письма 1939–1946 гг. // Там же. 1988. № 149. С. 147.
[11] От Исполнительного Бюро Совета Союза // За Новую Россию. Б. м. 1936. № 53. Окт. С. 1.
[12] От редакционной группы // Новый журнал. Нью-Йорк, 1942. № 1. С. 5–6.
[13] Керенский А. Передышка // Там же. С. 186, 200.
[14] Цит. по: Милюков П. Правда о большевизме // Русский патриот. Париж, 1944. № 3 (16). 11 нояб. С. 2.
[15] Цит. по: Секретный доклад генерала Махрова // Грани. 1982. № 124. С. 189.
[16] Деникин А. Письма 1939–1946 гг. // Там же. 1988. № 149. С. 135.
[17] Деникин А. Мiровые события и русский вопрос. Париж, 1939. С. 68.
[18] Иоанн (Шаховской), архим. Близок час // Новое слово. Берлин, 1941. 29 июня.
[19] Деникин А. Письма 1939–1946 гг. С. 137.
[20] Орехов В. Коммунизм умрет! Россия вечна! // Часовой. 1939. № 244. 5 окт. С. 1.
[21] Цит. по: Русская Православная Церковь Заграницей 1918–1968. Русская Духовная миссия в Иерусалиме, Н.-Й., 1968. Т. I. С. 93–94. (Видимо, там опечатка в инициалах Бразоля: указаны Б.Н.)
[22] Кромиади К. За землю, за волю... Сан-Франциско, 1980. С. 172–173.
[23] Исторический архив. Деятельность русской эмиграции во Франции... // Часовой. 1973. № 564. Июнь. С. 14.
[24] Штрик-Штрикфельдт В. Против Сталина и Гитлера. Франкфурт-на-Майне, 1975. С. 58–59.
[25] Письмо в редакцию // Часовой. 1973. № 566–567. Авг.-сент. С. 27.
[26] Исторический архив. Деятельность русской эмиграции во Франции... // Часовой. 1973. № 564. Июнь. С. 14.
[27] А.П. Русский корпус в Сербии // Часовой. 1971. № 543. Сент. С. 9. См. также: Русский корпус 1941–1945. Нью-Йорк, 1963; серию статей в: Наши вести. Санта Роза (США), 1991. № 422–423.
[28] Бутков В. Русская национальная молодежь в Болгарии // Наши вести. 1990. № 421. С. 19–21.
[29] Из воспоминаний Сор.-руководителя Н.И. Сахновского // Юбилейный сборник Российского Имперского Союза-Ордена. 30 лет (1929–1959). Нью-Йорк, 1959; Сахновский Н. Столетие нашей борьбы за Веру, Царя и Отечество. Буэнос-Айрес, 1985.
[30] Нерсесян В. Переговоры с руководством немецкой армии в 1938 году // Посев. Франкфурт-на-Майне, 1981. № 6. С 56–57.
[31] От Исполнительного Бюро Совета НТСНП // За Родину. София, 1938. № 11 (69). С. 1.
[32] Байдалаков В. Иллюзия и действительность // За Родину. София, 1939. № 76. С. 3
[33] Прянишников Б. Новопоколенцы. Силвер Спринг, 1986. С. 112.
[34] Трушнович Я. Указ. соч. С. 139; Столыпин А. НТС и эмиграция перед Второй мiровой войной // Посев. 1980. № 10. С. 56–57.
[35] Прянишников Б. Новопоколенцы. С. 128.
[36] Там же. С. 153, 162–164.
[37] Казанцев А. Третья сила. Франкфурт-на-Майне, 1974. С. 267–268; Войцеховский С. Эпизоды. Лондон (Канада), 1978. С. 30.
[38] Прянишников Б. Новопоколенцы. С. 162–164. В книге Георг Лейббрандт назван Рудольфом Адамовичем ‒ псевдоним?
[39] Устное сообщение В.Д. Поремского автору. 1991.
[40] Войцеховский С. Указ. соч. С. 58.
[41] НТС. Мысль и дело. Франкфурт-на-Майне, 1990. С. 15.
[42] См., напр., воспоминания: Жедилягин Ю. НТС в Вязьме в 1941–1942 годах // Посев. 1984. № 7; Кашников В. В России 1941–44 гг. // Грани. 1991. № 162; Жадан П. Русская судьба. Нью-Йорк, 1989. Часть III.
[43] Цит. по: Казанцев А. Указ. соч. С. 208.
[44] Хоффман Й. История Власовской армии. Париж, 1990. С. 117–119.
[45] См.: Стеенберг С. Власов. Мельбурн, 1974. С. 28.
[46] Хоффман Й. Указ. соч. С. 7.
[47] Цит. по: Двинов Б. Радетели Украины // Социалистический вестник. Нью-Йорк, 1950. № 630. Март. С. 41–42.
[48] См.: Толстой Н. Жертвы Ялты. Париж, 1988. С. 46–47.
[49] Цит. по: Двинов Б. Освободители России // Социалистический вестник. 1950. № 631. 27 апр. С. 64–65.
[50] Цит. по: Толстой Н. Указ. соч. С. 489.
[51] Там же. С. 22.
[52] Кромиади К. За землю, за волю... С. 46.
[53] Там же. С. 34, 46.
[54] Хоффман Й. Указ. соч. С. 112–115.
[55] Прянишников Б. Новопоколенцы. С. 178–180.
[56] Генерал Хольмстон-Смысловский. Избранные статьи и речи. Буэнос-Айрес, 1953; Хоффман Й. Указ. соч. С. 70–71.
[57] Там же. С. 69.
[58] Гранитов В. Так начиналась эпопея Русского Корпуса // Наши вести. 1991. № 422–423. С. 33, 34.
[59] Хоффман Й. Указ. соч. С. 69–70.
[60] Кромиади К. За землю, за волю... С. 54–86.
[61] Дивизия Каминского // Борьба. Лондон (Канада), 1983. № 87. С. 33–46.
[62] Кромиади К. За землю, за волю... С. 89–100; Бригада Гиль-Родионова // Борьба. 1983. № 87. С. 46–50.
[63] Хоффман Й. Указ. соч. С. 121.
[64] Там же. С. 7–8, 272.
[65] Штрик-Штрикфельдт В. Указ. соч. С. 188.
[66] Толстой Н. Указ. соч. С. 22.
[67] Хоффман Й. Указ. соч. С. 6.
[68] Штрик-Штрикфельдт В. Указ. соч. С. 191.
[69] Б.Д. По архивным следам // Социалистический вестник. 1949. 30 нояб. № 626. С. 201–202; 1949. 30 дек. № 627. С. 217–220.
[70] Хоффман Й. Указ. соч. С. 323.
[71] Цит. по: Казанцев А. Указ. соч. С. 164.
[72] Манифест КОНР // Хоффман Й. Указ. соч. С. 357–363.
[73] Хоффман Й. Указ. соч. С. 123.
[74] Там же. С. 121–122.
[75] Стеенберг С. Указ. соч. С. 99.
[76] Константинов Д., прот. Записки военного священника. Канада, 1980. С. 26.
[77] Ср.: Киселев А., прот. Облик генерала Власова. Нью-Йорк, б. г. С. 134; Константинов Д., прот. Указ. соч. С. 47; Хоффман Й. Указ. соч. С. 27.
[78] Хоффман Й. Указ. соч. С. 334–335.
[79] Кромиади К. О книге прот. Александра Киселева // Зарубежье. Мюнхен, 1978. № 3–4. С. 38.
[80] Николаевский Б. Пораженчество 1941–1945 годов и ген. А.А. Власов // Новый журнал. 1948. № 19. С. 239–240.
[81] Казанцев А. Указ. соч. С. 289–290.
[82] Хоффман Й. Указ. соч. С. 125.
[83] Цит. по: Там же. С. 185–186.
[84] Там же. С. 215, 197.
назад вверх дальше
——————— + ———————
ОГЛАВЛЕНИЕ
——— + ———
КНИГИ
