Эмигранты в РОА

Но вернемся к эмиграции – к той ее части, которая сочла невозможным уклониться от военного участия в Русском Освободительном Движении и разделила его трагедию.

Если в Русском корпусе, в РННА и у Хольмстона-Смысловского командный состав состоял в основном из старых эмигрантов, то среди офицеров РОА большинство было недавними советскими, поскольку они вообще количественно преобладали. К тому же многие пожилые офицеры-эмигранты отстали от последних достижений военной науки (лишь часть их оказалась на высоте благодаря военным курсам профессора генерала Н.Н. Головина).

Тем не менее Власов ценил морально-политический опыт и национальный дух эмигрантов (в этом отношении довоенные надежды[1] белогвардейцев еще послужить России с оружием в руках оправдались) и ввел их в свое ближайшее окружение: полковника И.К. Сахарова (сделав своим адъютантом) и подполковника А.Д. Архипова – оба они имели опыт войны у генерала Франко. Начальником личной канцелярии Власов назначил полковника К.Г. Кромиади, офицером для особых поручений – М.В. Томашевского (во избежание упреков в карьеризме он отказался от звания майора РОА). Комендантом штаба некоторое время был полковник Е.В. Кравченко; начальником отдела кадров штаба вспомогательных войск – полковник Н.А. Шоколи. Медицинским отделом руководили проф. В.Н. Новиков и А.Р. Трушнович (оба из Югославии). Генерал Головин незадолго до своей смерти разработал Устав внутренней службы РОА.

В штабе военно-воздушных сил РОА «находился генерал-майор царской армии П.Х. Попов с группой эвакуированных из Югославии кадетов младших классов 1-го Русского имени Великого Князя Константина Константиновича кадетского корпуса, из которых старший лейтенант Фатьянов сформировал взвод особого назначения (для охраны. – М.Н). При назначении на командные посты генерал-майор Мальцев руководствовался исключительно интересами дела, не проводя никаких различий между бывшими советскими офицерами и офицерами царской или добровольческой армий времен гражданской войны, предложившими свои услуги РОА. Штаб должен был приступить к работе в ближайшее время – поэтому большинство вакансий заняли старые эмигранты, хотя среди боевых офицеров они составляли меньшую часть. Среди эмигрантов выделялась группа бывших царских офицеров, которые в промежутке между войнами служили в армии югославского короля, а затем – в Русском корпусе: полковники Л.И. Байдак и Антонов, подполковник Р.М. Васильев, майор Шебалин, командир авиационного полка югославской армии, а также старшие лейтенанты Филатьев, М.А. Гришков, Лягин, Потоцкий и другие. Майор Альбов был корреспондентом лондонской газеты "Дейли Мейл" и американского агентства "Ассошиэйтед Пресс" в Белграде. Майор М. Тарновский жил в Чехословакии»[2].

В начале 1945 г. стал считать себя частью РОА эмигрантский Русский корпус под командованием генерала Б.А. Штейфона, покинувший Югославию. Как уже говорилось, этот корпус считался "охранным" и применялся в боях против партизан Тито, и лишь с 1944 г. – для обороны от наступавших советских войск. Хоффман пишет, что «в сражениях корпус отличался безудержной отвагой, что привело к большим потерям... в этих боях погиб цвет эмигрантского офицерства. Остатки сильно поредевшего корпуса, около 4 тысяч человек, осенью 1944 года прорвались из Сербии в Хорватию и с радостью восприняли известие о создании КОНР и формировании русских национальных сил»[3].

К Освободительному движению присоединились руководитель РОВСа (с 1938 г.) генерал Архангельский, генерал А. фон Лампе (вошел в КОНР), генерал В.В. Крейтер (в должности управляющего делами русской эмиграции в Югославии он предупреждал членов НТС о грозивших обысках)[4] вступил в КОНР и символически передал ему остатки средств Белой армии Врангеля (их неизрасходованная часть после войны досталась организации РОНДД), генерал А.М. Драгомиров, а также казачьи генералы, о взаимоотношениях которых с Власовым следует сказать особо, прежде всего о позиции авторитетного генерала П.Н. Краснова.

Организация казачьих формирований в составе Вермахта началась на Дону в 1942 г. еще до разрешения немцами формирования власовской РОА. Казачьи части возглавил бывший полковник царской армии С.В. Павлов, в советское время работавший инженером в Новочеркасске. Инициатива Павлова была поддержана Красновым. Когда с января 1943 г. немцы стали отступать, вместе с ними ушла на запад часть казаков с семьями. В марте 1944 г. в Берлине было образовано Главное управление казачьих войск во главе с Красновым, Павлов стал одним из его заместителей, но в июне 1944 г. погиб в бою с партизанами. Походным атаманом эвакуировавшегося "Казачьего стана" был назначен из советских граждан бывший белогвардейский сотник Т.И. Доманов. В июле 1944 г. немцами было принято решение о переброске казаков с семьями в Северную Италию для борьбы против итальянских красных партизан. Позднее туда были переведены кавказские части под командованием белоэмигрантского генерала Султана-Гирей Клыча.

Попытки привлечения Краснова по поручению Власова предпринимались через Кромиади еще в 1943 г., но безуспешно. Монархист Краснов не хотел включаться во власовское движение, руководимое "красными генералами", и предпочитал самостоятельные отношения с немцами, к тому же это было связано с казачьими привилегиями: Розенберг, согласно своим расчленительским планам, обещал выделить автономную область "Казакию". Поэтому Краснов выступал за протекторат Германии над казачьими территориями и требовал признания РОА частью немецкой армии, на что Власов возражал: «Мы никогда не отрицали, что состоим в союзе с Германией, но мы не перестаем повторять вновь и вновь, что мы равноправные союзники и боремся за наше независимое отечество, которое не может существовать под чьим-либо протекторатом или защитой, но должно стать свободным и совершенно самостоятельным»[5].

Однако другие казачьи руководители повели себя иначе: в ноябре 1944 г. после провозглашения Пражского Манифеста генералы Донского войска Ф.Ф. Абрамов и Е.И. Балабин вступили в КОНР. Хоффман подчеркивает, что «этот поступок вполне отражал настроения большинства казаков, которые вопреки утверждениям так называемых "казацких националистов" всегда считали себя русскими. Вскоре... атаман Донского войска генерал-лейтенант Татаркин, генерал-лейтенант А.Г. Шкуро.., генералы С.К. Бородин, Голубинцев, Морозов, И.А. Поляков, Б.И. Полозов и другие, а также атаман Кубанского казачьего войска генерал-майор В.Г. Науменко – выступили в поддержку Власова»[6]. (Правда, в КОНРе в соответствии с расчленительской гитлеровской политикой казаки были представлены в виде отдельного "национального" Управления.)

Один из соратников ген. Краснова сожалеет, что тот не изменил своей позиции «до последних дней своего пребывания на посту Начальника Главного Казачьего Управления», поэтому пришлось «принять меры к его насильственному устранению»[7] с должности. Однако из этого же свидетельства видно, что сам ген. Краснов сепаратистом не был. Его поведение объяснялось прямо противоположными тактическими соображениями: оставаясь главой казачества, он предотвращал возвышение наиболее рьяных самостийников, поощряемых Розенбергом. Именно поэтому Краснов в 1944 г. принял пост начальника Главного управления казачьих войск. Согласие на это при уже очевидном поражении Германии было жертвенным поступком.

В последние дни войны присоединившиеся (формально) к 50-тысячной РОА казачьи части удвоили ее численность: бригада под командованием генерал-майора А.В. Туркула (5200 человек), Казачий стан генерал-майора Т.И. Доманова (8700 человек) и 15-й Казачий корпус под командованием немецкого генерал-лейтенанта фон Паннвица (от 30 до 40 тысяч)[8]. Правда, из-за большого расстояния реально объединиться не удалось. Присоединились к РОА и «остатки 1-го полка белорусской дивизии "Беларусь"» (около 800 человек)[9].

Но были русские части, не присоединившиеся к Власову. Прежде всего следует назвать белоэмигрантское формирование Хольмстона-Смысловского (1-я Русская национальная армия). Оно «официально получило статус союзных вооруженных сил, но тактически и организационно подчинялось вермахту». Хотя у РНА установились хорошие отношения с РОА, в апреле 1945 г. в телефонном разговоре с Власовым Смысловский «отклонил предложение соединиться с частями РОА в Богемии, тем более что мысль о сотрудничестве с чехами вызывала у него ассоциации с судьбой адмирала Колчака. Вместо этого он, очевидно, в силу секретного соглашения, повернул на юго-запад и повел свою часть, состоявшую из штаба и двух полков и насчитывавшую 73 офицера и около 400 рядовых, в большинстве своем бывших красноармейцев, в княжество Лихтенштейн, где они были интернированы»[10].

Из других частей, не вошедших в РОА (то есть оставшихся в немецком подчинении), по данным Хоффмана, самой крупной была русская 599-я бригада, сформированная в январе 1945 г. под командованием генерал-майора фон Хеннинга (13 тысяч человек), около 30 русских, украинских и казачьих полков, 14 саперных батальонов и «неисчислимое множество отдельных рот и других боевых единиц. Следует назвать также 14-ю гренадерскую дивизию Ваффен-СС, наполовину состоявшую из украинцев с советской Украины и Польши, которая в качестве 1-й дивизии Украинской освободительной армии... номинально подчинялась генералу П. Шандруку, председателю Украинского национального комитета, созданного 12 марта 1945 года, но в действительности находилась под командованием генерал-майора Ваффен-СС Фрайтага. Разумеется, Власов охотно включил бы все эти формирования в РОА, то есть в ВС КОНР, но осуществить это не удалось. Его беседа с генералом Шандруком не дала никаких результатов из-за разницы во мнениях, прежде всего по национальному вопросу»[11]. Не вошли в РОА и пять дивизий СС, сформированных из латышей, эстонцев и литовцев, а также те кавказские, туркестанские, татарские, калмыцкие части, которые считали себя "национальными армиями своих народов".

Таким образом, если учесть, что на немецкой стороне воевало около миллиона бывших советских военнослужащих, то власовская армия к апрелю 1945 г. (после присоединения казачества) составила лишь 10% от них. Но ее политический статус Русской Армии придавал ей несравнимо большее значение, чем все остальные вместе взятые. Вместе с КОНР она могла бы стать центром кристаллизации новой российской государственно-политической структуры.

Мiровоззренческие разногласия

...Однако и в РОА «полностью преодолеть пропасть между старыми эмигрантами и новыми добровольцами не удалось, и противоречия между ними принимали порой самые причудливые формы»[12], – пишет Хоффман. А «к 1945 году можно говорить уже о намеренном оттеснении старых эмигрантов. Особенно настороженно относился к ним начальник штаба генерал-майор Трухин», не принявший поначалу Туркула, «опасаясь связывать РОА с именем этого генерала, прославившегося во время гражданской войны в качестве командира Дроздовской дивизии Врангелевской армии»[13]. Туркулу пришлось формировать отдельную казачью бригаду (где в командном составе преобладали старые эмигранты). Белогвардейскому генерал-майору Б.С. Перемыкину также пришлось уйти из 1-й дивизии РОА к Туркулу. Неприязнь проявлялась и с другой стороны: «Например, бывшие члены Русского корпуса образовали внутри зенитного полка особый круг, в который не допускались другие офицеры»[14]. В подобных трениях в РОА между старыми русскими офицерами и недавними советскими военнослужащими играло роль и разное воспитание – и, конечно, разное мiровоззрение. (Эта проблема существовала и в НТС, где, например, Прянишников не одобрял прием людей, не подходящих «по своему духу и усвоенным в советско-партийном активе ухваткам, привычкам»[15].)

О различиях в мiровоззрении следует сказать особо, как и о роли эмигрантов в идейном формировании РОД. Первое место здесь, безспорно, принадлежит Национально-Трудо­вому Союзу (так в годы войны стал называться НТСНП), который «выполнил ценную службу для членов РОД; не столько тем, что дал им схему программы, сколько предложив им такие идеи и взгляды, которые стали импульсом при разработке политической альтернативы советской государственности. Очевидно, что идеология и программа РОД были отчасти реакцией на те идеи, с которыми оно столкнулось в эмигрантской среде»[16], – пишет историк Е. Андреева.

Первым из членов НТС осенью 1942 г. с Власовым познакомился редактор газеты "За Россию!" А.С. Казанцев и сразу же устроил встречу генерала с руководством Союза. Андреева отмечает, что «когда Власов попал в Берлин осенью 1942 г., одним из первых его желаний было получить тексты всех эмигрантских политических программ как исходную точку для выработки своей. Единственной действующей, хотя и нелегально, политической организацией был в то время НТС, и Власову немедленно передали одну из его программ, а также сообщили детали программ других организаций. Власов вернул программу НТС с комментариями и поправками на полях. К сожалению, этот экземпляр, видимо, не сохранился и оценки Власова неизвестны; но НТС в целом определенно имел большое влияние на Русское Освободительное Движение». Многие из ведущих его участников вступили в НТС: например, ген. Ф.Н. Трухин, ген. М.А. Меандров, А.Н. Зайцев (Артемов), Н.Г. Штифанов. «Члены НТС были хорошо знакомы и с другими эмигрантскими взглядами по некоторым ключевым вопросам, касавшимся СССР. Все это помогало членам НТС оживлять прения и предлагать такую идеологическую схему, вокруг которой их советские соотечественники, имевшие меньше опыта с разнообразием политических взглядов, могли строить собственные воззрения»[17].

По словам Кромиади, Власов придавал первой эмиграции «большое значение. В предстоящей антикоммунистической борьбе он отводил ей место как носительнице старых традиций русского народа и его моральных устоев, культурных и религиозных идей, попранных коммунистами. В его представлении старая эмиграция должна была служить связующим звеном между прошлой исторической Россией и теперешней. К тому же привлечение старой эмиграции на борьбу против большевиков вместе с новой означало использование всех наших возможностей, ибо практически в общем деле обе эмиграции дополняли друг друга»[18].

Некоторое психологическое препятствие было в том, что многие из бывших советских офицеров (Власов, Малышкин и др.) воевали против белых на стороне красных, а теперь им приходилось выступать вместе с бывшими противниками. В связи с этим, «обращаясь к старой эмиграции, Власов говорил: "Во время гражданской войны мы воевали друг против друга, но тогда каждый из нас защищал свою правду, как он ее понимал. В результате вы войну проиграли и вынуждены были покинуть родину, а мы ее хотя и выиграли, но очутились в положении не лучше вашего. Коммунисты обманули нас и, захватив власть, утвердили над нами свою невыносимую диктатуру. Иначе говоря, и белые, и красные одинаково гражданскую войну проиграли. Давайте забудем прошлые обиды и, как братья, как дети одной матери пойдем освобождать наш народ от постигшего его несчастья"...». Но тут же он добавлял, что «история вспять не идет. Не за реставрацию и возвращение старых порядков мы идем; мы боремся за народные права, завоеванные февральской революцией и отнятые коммунистами в октябре»[19]. (Примерно то же говорил генерал Малышкин в парижском зале "Ваграм" – почему и понравился Маклакову.)

Такое же упоминание «прав, завоеванных... в народной революции 1917 года» после мы находим и в Пражском Манифесте – что было неприемлемо для правой эмиграции. Показательно осторожное отношение к Манифесту генералов Бискупского («он монархист и поэтому ничего сказать не может») и фон Лампе («он обязан доложить сначала о тексте начальнику Союза генералу Архангельскому»)[20].

Поэтому такие монархисты, как Краснов и Смысловский, «не принимали "красного генерала" как руководителя всего движения.., отказывались понять, что борьба против Сталина может вестись только советскими гражданами и что перед старой эмиграцией стоят иные, но не менее важные задачи в сфере культуры, политики, экономики», – пишет Штрик-Штрикфельдт. Однако сын царского генерала С.Ю. Жеребков «сразу поверил, что Власовское движение может сыграть большую роль в освобождении родины. Он сознавал, что старые эмигранты, десятки лет не имевшие связи с русским народом, не смогут, в данной обстановке, взять на себя руководящую роль в борьбе за свободу на русской земле. Но они, благодаря знанию западного мiра, могли бы оказать очень ценную помощь»[21].

Все же наличие конкретного врага отодвигало подобные разногласия на второй план – в среде военных. Тем более что с детства верующими были генералы Трухин, Меандров и сам Власов, который до революции учился в духовной семинарии (Власов сразу нашел общий язык с митр. Анастасием, получив от него благословение на свою деятельность). Но в редакционной работе "родимые пятна" недавних советских людей нередко приводили к непреодолимым разногласиям с эмигрантами. «Антибольшевизм эмиграции более принципиален и идеен», эмигранты прекрасно понимали, как функционирует вся пирамида коммунистической власти, тогда как «подсоветские люди, бывшие сами составной частью этой пирамиды, не могли видеть ее структуру так отчетливо, как это было видно со стороны... Они редко отрицали систему в целом»[22], – так это описывал Казанцев.

Прежде всего он имел в виду М.А. Зыкова, игравшего важную роль в выработке многих документов РОД и выступавшего против привлечения старой эмиграции. «Зыков и окружавшая его немногочисленная группа молодежи были правоверными и убежденными марксистами... Будущее Освободительное Движение им представлялось как борьба за исправление искаженной Сталиным партийной линии и за возвращение на путь, завещанный Лениным»; они требовали принять красный флаг, были «воинствующе неверующими»[23], – читаем у Казанцева. Кромиади тоже не удержался: «...да простит мне читатель это мое заявление о покойном, да еще власовце: мне он не нравился. От него на расстоянии чувствовалась советчина в самом худшем значении этого слова»[24]. (Зыков был, по всей видимости, устранен немцами. Точные данные о его личности до сих пор (к 1991 г.) не опубликованы. Считалось, что он в СССР занимал важный пост и, будучи евреем, утаил свое настоящее имя. У кого-то даже возникали подозрения, что Зыков был советским агентом, в связи с чем позже возникла целая дискуссия[25] – но большинство очевидцев считает это предположение безосновательным. В этом можно видеть лишь пример того, до какой остроты могла доходить мiровоззренческая несовместимость между старыми и новыми эмигрантами.)

Кромиади пишет и о генерале Жиленкове, что, несмотря на «очень ценные человеческие качества» – он был «чистейшей воды коммунистическим продуктом» в мiровоззре­нии и практических приемах...

В Пражском Манифесте отразились не только упомянутые советские "родимые пятна", но и давление немцев. Кромиади объясняет, что Гиммлер потребовал дополнить Манифест двумя пунктами: «первый – антиеврейская борьба и второй – борьба против плутократов [США и Англии]. По первому пункту Власов ответил, что КОНР не может внести в текст Манифеста антиеврейский вопрос, поскольку в Советском Союзе все народы равны. Вопрос же о борьбе против плутократов пришлось внести, поскольку он никакого практического значения не имел...»[26]. К тому же сами «плутократы» прибегали к столь жестоким бомбардировкам городов, что очевидцы, «когда приходилось наблюдать за страшными делами их рук, не делали никакой разницы между ними и наци. Уж чересчур много ужаса и горя причинили тогда они совершенно и ни в чем не повинным людям»[27], – свидетельствует тот же Кромиади... (В Дрездене 13–15 февраля 1945 г. погибло народу не меньше, чем в Хиросиме; англо-американским массированным налетам подвергались не только немецкие города, но и Пльзень – где погибло много русских эмигрантов, Белград – на православную Пасху... Никакой военной необходимости в этих массовых убийствах сотен тысяч мирных граждан не было.)

Уже из сказанного можно видеть, что без опыта эмиграции идейный фундамент РОД был бы вообще безпомощным. В основу программной части Пражского Манифеста был положен документ НТС ("Схема национально-трудо­вого строя"). Из 49 человек, первыми подписавших Манифест, 12 были старыми эмигрантами, в их числе: ген. Ф. Абрамов, Г.А. Алексеев (руководитель социального отдела "Народная помощь"), ген. Е.И. Балабин, калмыцкий деятель Ш.Н. Балинов, Ю.С. Жеребков (начальник отдела иностран­ных сношений), А. Лисовский (Прянишников), проф. С.М. Руднев, Д.А. Левицкий, А.С. Казанцев, Ф.В. фон Шлиппе.

Позже КОНР разросся до 102 членов, и многие эмигранты либо вошли в КОНР (генералы А. фон Лампе и В.В. Крейтер), либо участвовали в работе его отделов, как, например, Ю.К. Мейер, В.А. Ларионов из Парижа (участник взрыва партклуба на Мойке), герцог С.Н. Лейхтенбергский (первый председатель НТСНП). С.Б. Фрёлих привлек к работе в службах КОНРа и в канцелярии Власова друзей из Риги[28], в их числе (помимо члена КОНР Д.А. Левицкого) были: Л.А. Рар, Конради-Кондрашев, Н.Н. Рышков, А.П. Никаноров (юрисконсульт), Н. Кавас (начальник Административно-хозяйственного отдела), А. Фрейберг (секретарша), барон В. Розенберг; из Риги был также проф. И.Д. Гримм (начальник Юридического отдела). В газете КОНРа "Воля народа" имя Жиленкова как редактора стояло номинально; ее делал Казанцев – редактор довоенного органа НТСНП "За Россию", и из восьми членов редколлегии шестеро были членами НТС, в том числе трое из старых эмигрантов[29].

Влияние НТС осуществлялось и через школу пропагандистов РОА в Дабендорфе (март 1943 – апрель 1945), которая стала «поистине духовным и организационным центром рождения РОА, "сердцем и душой освободительного движения народов России". Находясь официально под немецким контролем (который осуществляли единомышленники: В.К. Штрик-Штрикфельдт, Н. фон Гроте, Э. фон Деллингсхаузен, С.Б. Фрёлих, Е. Дюрксен. – М.Н.), центр в Дабендорфе фактически занимал автономное положение»[30]. В числе преподававшихся предметов были история русского народа и развитие русской государственности; особое значение придавалось возрождению традиций русской армии, что отразилось в брошюре "Воин РОА. Этика, облик, поведение". Через школу прошло около 5000 курсантов. В свою очередь, в этой школе отбиралось пополнение НТС, а также в лагерях по "переквалификации" советских военнопленных для работы "на Востоке", например, в лагере Вустрау (где работали члены НТС В.Д. Поремский, Д.В. Брунст, Р.Н. Редлих, К.А. Евреинов и др.).

Однако основное направление работы НТС было на оккупированных немцами территориях. Сотни членов НТСНП нелегально устремились туда, пытаясь отстроить независимую русскую силу. К 1943 г. ими было охвачено 54 населенных пункта, в которых действовало до 120 групп. При такой активности неудивительно, что летом 1944 г. Гестапо произвело массовые аресты среди членов НТС (около 150 из них к концу войны находились в концлагерях, более 50 там погибли). Было арестовано Исполнительное бюро (Байдалаков, Поремский, Вергун и др.), член редакции "Нового слова" С.П. Рождественский и др., затем в сентябре – подготовленное на этот случай запасное бюро (Г.С. Околович, М.Л. Ольгский, Е.Р. Островский-Романов); друг НТС Деспотули был посажен под домашний арест; его "Новое слово" вскоре перестало существовать. Еще до этого за "антинемецкую деятельность", не связанную с власовским движением, были расстреляны гитлеровцами более 30 членов НТС на территории оккупированной России[31]... Можно также предположить, что арестами руководящих членов НТС немцы пытались пресечь идеологическое влияние эмигрантов на формирование власовского движения[32].

Власов пытался помочь[33] арестованным руководителям НТС сразу же после встречи с Гиммлером в сентябре 1944 г. (когда было разрешено создание КОНРа). Меандров и А.А. Тенсон (из Эстонии) готовили группу офицеров РОА для нападения на тюрьму. Освобождения удалось добиться лишь в апреле 1945 г. Поэтому под Пражским Манифестом нет подписей главных руководителей НТС (членами НТС среди подписавших были Трухин, Меандров, Зайцев, Лисовский-Прянишников, Тензоров, Казанцев, Д.А. Левицкий).

Однако, если «национализм НТС отвечал националистическим настроениям последователей РОД», то все же «в публикациях РОД практически нет и следа некоторых центральных моментов мiровоззрения НТС: влияния христианства, в частности, русского Православия, и господства правопорядка», – замечает Е. Андреева. Правда, второй пункт Пражского Манифеста называет послекоммунистический строй в России «национально-трудовым, но... члены РОД принимали формулировку "национально-трудовой" только по контрасту с интернациональной и партийной установками коммунистической идеологии», а не в значении НТС[34].

Поэтому «в том, что советские граждане, вступившие в РОД, нашли точки соприкосновения с более правым крылом эмиграции», – Е. Андреева видит некий парадокс, который сама же частично объясняет: «На первый взгляд могло казаться, что эмигранты старшего поколения, стоявшие на левых позициях, с большей симпатией отнесутся к тем, кто был продуктом советского строя и, в общем, не хотел отвергать этот строй огульно. Однако эти эмигранты не были склонны даже сочувственно прислушаться к своим советским соотечественникам, настроенным против Сталина; эти эмигранты видели конфликт между Третьим Рейхом и Советским Союзом в черно-белой окраске – как конфликт между фашистами и антифашистами. Оказалось, что младшее поколение эмиграции (члены НТС) более способно вникнуть в новые обстоятельства и понять позиции своих советских соотечественников, которые волей судьбы очутились в тисках между Третьим Рейхом и Советским Союзом. Эти молодые эмигранты понимали, что черно-белое определение конфликта неправильно...»[35].

Основой взаимопонимания здесь был все же не возраст (ведь и старшее поколение эмиграции поддержало Власова), а те самые "идеализм, национализм, активизм" в отстаивании государственных интересов России – это помогало сглаживать и упомянутые идейные расхождения. У левого же фланга эмиграции в отношении к РОД сказалась общая ущербность либерально-космополитического мiровоззре­ния, в узкой схеме которого ("фашизм – антифашизм") для подлинного патриотизма как духовной ценности не было места. И хотя с началом войны либералы (вспомним цитаты из "Нового журнала") стали называть советскую армию "русской" – именно из-за такого неразличения народа и режима их патриотизм выглядит поверхностным. В сущности, либералы смотрели на события не русскими глазами: «Особое внимание должно быть уделено борьбе с элементами антисемитизма во власовской идеологии и практике» (Г. Аронсон); власовское движение «было организовано по идеям Геббельса» (В. Двинов)[36]... Поэтому нападки на Русское Освободительное Движение со стороны этого фланга в "Новом журнале", "Новом русском слове" и "Социалистическом вестнике" – не "ошибочны", а закономерны.

В годы войны, вопреки запрету Гитлера, граница между Россией и эмиграцией размылась, и "идея общей судьбы" осуществлялась на Востоке в небывало драматическом варианте. Критики за океаном, уйдя от этой ответственности, отказались от участия в общей судьбе с Россией – поэтому вряд ли они вообще имели право на осуждение РОД.

Таким образом, миллионы участников Освободительного движения – это все-таки больше, чем три тысячи русских во французской армии и несколько сот в Сопротивлении. Однако и в той части русской эмиграции, которая сочла меньшим злом Гитлера, можно видеть широкий политический спектр позиций:

– Эмигранты, связавшие себя с гитлеровской идеологией; как правило, общая юдофобия у них превалировала над всеми разногласиями (примеры: С.В. Таборицкий, вступивший в национал-социалистическую партию; Г.В. Бостунич, превратившийся в Шварц-Бостунича; некоторые члены Российского Национального и Социалистического движения"). Однако таких были единицы. Мы уже отмечали, что даже У. Лакер, пытающийся доказать «русские источники национал-социализма», признал, что программа Розенберга, «более антирусская, чем антибольшевицкая, сделала большинство русских его противниками». Тот же Бискупский, поначалу связанный с национал-социалистами, уже в 1920-е гг. обвинял одного из них «в поддержке украинских сепаратистов в ущерб великороссам»[37], а в 1944 г. он был причастен к антигитлеровскому заговору с надеждой на перемену германской политики в отношении России и даже предпринимал шаги по формированию будущего Российского национального правительства из эмигрантов (включив в список В.В. Орехова и С.Л. Войцеховского)[38].

– Бискупский и Войцеховский принадлежали к тем многочисленным эмигрантам, которые считали, что только иностранная сила, в данном случае Германия, в состоянии справиться с большевизмом, и не верили в возможность создания независимой русской "третьей силы", способной бороться на два фронта. Таковы были, видимо, взгляды ген. Краснова и Смысловского-Хольмстона (в этом причина его разногласий с Вюрглером в отношении к партизанам). Сказывались и неприятие значительной частью старой эмиграции "февралистского" Пражского Манифеста. По этим причинам некоторые эмигранты даже противодействовали созданию "третьей силы" (по сведениям Прянишникова, один из чинов "внутренней линии" РОВСа, капитан К.А. Фосс, пошел на службу к немцам* и вместе со своей группой молодежи НОРР, жаждавшей борьбы против коммунистов, мешал действиям НТС на оккупированной территории)[39]...

– Были и такие немцы, в прошлом – поданные Российской империи и царские офицеры, которые критически относились к национал-социализму и, служа в немецкой армии, сыграли огромную роль в помощи РОД. В.К. Штрик-Штрикфельдт, воевавший во время Гражданской войны у Юденича, в начале советско-германской смог добиться отмены приказа расстреливать всех коммунистов и комсомольцев (в приказе остались только комиссары) – «Так один росчерк пера спас жизнь множеству русских людей...»[40]. Такие офицеры, как Н. фон Гроте, считали себя представителями русских интересов у немцев, а не наоборот; некоторые, как барон Э.К. фон Деллингсгаузен и православный С.Б. Фрёлих, продолжали считать себя «русскими офицерами немецкого происхождения» и пытались делать все возможное против антиславянской политики Гитлера. Граф Г.П. Ламздорф демонстративно рапортовал своему немецкому начальнику: «Унтерменш граф Ламздорф по вашему приказанию прибыл!». Русский эмигрант барон В.А. Каульбарс, доверенное лицо адмирала Канариса и германского Абвера в русских вопросах, принял участие в антигитлеровском заговоре военных 20 июля 1944 г.

– И, наконец, русские эмигранты – участники Освободительного движения, стоявшие на позиции "третьей силы" и вместе с миллионами соотечественников (которых не заметил Лакер в книге "Германия и Россия") стремившиеся к максимальной независимости от немцев, к созданию русского правительства. Здесь тоже можно выделить разные виды деятельности эмигрантов в РОД: военное участие (бывшие царские и белые офицеры, члены РОВСа), идейно-организационное (НТС, различные общественные деятели), духовное окормление (Русская Зарубежная Церковь).

РПЦЗ в годы войны

Церковь, конечно, не могла остаться в стороне от событий, в которых участвовали миллионы русских людей, она не могла быть равнодушной к их надеждам и усилиям. И, разумеется, поддержка политических и тем более военных движений всегда требует от духовенства большой мудрости. Этот аспект следует затронуть, поскольку позже раздавались упреки в "сотрудничестве РПЦЗ с гитлеровцами".

В виде самых "компрометирующих" фактов противники Зарубежной Церкви всегда приводят уже упомянутое благодарственное письмо митр. Анастасия (1938 г.) Гитлеру – за постройку собора в Берлине. Однако все это было еще до войны, причины уже рассмотрены в 10-й главе и "компрометирующими" считаться не могут. Тем более что в дальнейшем отношения Зарубежной Церкви с гитлеровскими властями осложнились.

Так, стараясь помочь преследуемым евреям, «архиепископ Берлинский и Германский Тихон [Лященко] приходивших к нему с просьбой русских евреев крестил и выдавал им свидетельства о крещении. К сожалению, это им не помогло, а Гестапо потребовало от Синода убрать Тихона из Германии. В результате архиепископ Тихон был отозван в Сремские Карловцы, а ближайшие его сторонники репрессированы... В. Левашов был посажен в тюрьму, граф А. Воронцов-Дашков предупрежден, что если не успокоится, то будет выслан из страны, а у К.К., представителя от германской епархии на заграничный собор в Сремских Карловцах [1938], Гестапо отобрало документы с запретом покидать страну и с угрозой быть арестованным»[41], – свидетельствует Кромиади (обозначив себя инициалами).

Преемником архиеп. Тихона, архиепископом Берлинским и Германским (позже митрополитом) стал Серафим (Ладе), немец по происхождению, который, однако, отказался выйти из подчинения митр. Анастасию (как того хотели гитлеровцы). И ему пришлось нелегко в отношениях с Восточным министерством, которое старалось пресечь общение эмиграции с "остовцами" и пленными. Лишь с величайшим трудом митр. Серафиму удалось добиться разрешения для 15 разъездных священников на обслуживание лагерей. Как отмечал митр. Серафим, этому способствовало то обстоятельство, что «в правительственных кругах рассматривали Православие как иностранное вероисповедание и, чтобы не обидеть болгарских и румынских союзников, с нами обращались более осторожно. Представитель церковного министерства часто говорил нам: ваше счастье, что вашу Церковь считают иностранным вероисповеданием»[42].

На оккупированных территориях немцы не препятствовали возрождению религиозной жизни. Розенберг считал, что христианство делает славян более покорными, но при этом поощрял антирусские сепаратизмы и делал ставку на искусственное создание независимых Белорусской и Украинской Церквей (впрочем, уйдя в эмиграцию, большинство из этих белорусских и украинских епископов-автономистов присоединилось к Русской Зарубежной Церкви). Разумеется, Зарубежной Церкви было запрещено действовать на оккупированных территориях, но она пыталась это делать в меру возможностей – прежде всего религиозной литературой и антиминсами для тысяч вновь открытых храмов. Находившаяся в Словакии Обитель прп. Иова Почаевского печатала Евангелия (100 000 экз.), молитвенники (60 000) и другие издания для нелегальной переправки в Россию (в том числе через солдат-словаков)[43]. В той же монастырской типографии печаталась программа ("Схема") НТС.

В этом отношении гораздо лучшие возможности для "сотрудничества с гитлеровцами", то есть помощи своему народу, имело эмигрантское духовенство из Польши и Прибалтики, не принадлежавшее до войны к Зарубежной Церкви. Одним из первых восстанавливать религиозную жизнь на оккупированных территориях отправился архимандрит Филофей (Нарко) из Варшавы, ставший епископом Могилевским; в последний период оккупации он возглавлял Церковь в Белоруссии. А по инициативе митрополита Виленского и Литовского Сергия (Воскресенского) на Псковщину прибыла целая миссия из 15 священников – эта область выгодно отличалась от других, ибо всю войну оставалась в ведении не тылового, а военного управления, которое не занималось проведением нацистской политики по отношению к населению. (Возможно, именно за эту деятельность в апреле 1944 г. митр. Сергий был убит – то ли гитлеровцами, то ли советскими агентами в немецкой форме.)

Возглавление РПЦЗ во время войны оставалось в Сербии, и, как позже говорил сербский Патриарх Гавриил: «Митрополит Анастасий с великой мудростью и тактом держался при немецкой оккупации, был всегда лояльным к сербам, из-за чего не пользовался доверием немцев и несколько раз подвергался оскорбительным обыскам»[44].

Когда антирусская политика Гитлера на оккупированных территориях стала очевидна, примерно с начала 1942 г. в РПЦЗ уже не называли Гитлера "борцом с коммунизмом" и во время богослужений молились о «помощи Божией для освобождения родины от большевицко-коммунистического ига» и о прекращении войны: «Еще молимся о еже утолити вся крамолы, нестроения, раздоры же и кровопролитные брани, грех ради наших сущия, и прекратити вскоре брань, и мир всему мiру даровати...»[45]. В октябре 1943 г. в Вене собралось Совещание епископов РПЦЗ, которое направило докладную записку германскому правительству с критикой его политики на оккупированных территориях в России; никаких приветствий Гитлеру не было[46].

Поддержка Русской Зарубежной Церковью КОНРа вызвала у части эмигрантов упреки в связи с февралистским содержанием Пражского Манифеста. Митр. Анастасий ответил на это: «Конечно, в идеологическом отношении многое, и в том числе отмеченное Вами, нехорошо, но это не столько по сознательно отрицательному отношению ко всему доброму, а по идеологической недозрелости. Наравне с тем, что в манифесте ничего не говорится о Боге, может быть по непривычке б. подсоветских упоминать Его в официальных актах, Комитет пожелал начать свою работу с молебна. Сам Власов, с которым я виделся, много говорил о значении церковной миссии и в разговоре неоднократно цитировал Св. Писание. Другие сотрудники его тоже с почтением относятся к Церкви. Поэтому есть надежда, что в новом движении Церковь сможет выполнять свою миссию. В политическом же отношении надо всем объединиться вокруг Власова, ибо никого другого, кто имел бы возможность собрать русские силы для борьбы с коммунизмом, сейчас налицо нет»[47].

Помимо надежд на освобождение России, для Церкви в годы войны была важна и ее вечная пастырская миссия спасения душ. Считаясь с войной как с фактом, священники РОА и эмигрантских частей были со своей паствой там, куда ее позвал патриотический долг, помогая ей быть достойной звания христиан в столь трудном положении. Они принимали исповеди, причащали, отпевали погибших. Приходилось и разъяснять основы Православия бывшим советским людям (как, например, в школе РОА в Дабендорфе). Причем православное духовенство в странах, воевавших против немцев, не осуждало за это своих собратьев в Германии, полагая, что им на месте виднее, как поступать.

Конец РОД между трех "жерновов"

Конец РОД был трагичен и символичен.

В 1945 г. поражение Германии ни у кого не вызывало сомнений. В марте руководство КОНРа приняло секретный план о сосредоточении своих вооруженных сил в районе Альп, чтобы позже соединиться с югославскими отрядами Д. Михайловича, Д. Льетича и М. Недича для партизанской борьбы против коммунистов. (Накануне этот план, при посредничестве Меандрова, обсуждался и был одобрен членами Исполбюро НТС, сидевшими в немецкой тюрьме.) Руководители РОД полагали, что союз западных демократий со Сталиным – чисто тактический и временный; что после падения Германии англо-американцам понадобятся части РОА – для противодействия режиму, принципиально враждебному демократии. Поэтому с самого начала КОНР пытался установить контакты с западными державами и объяснить им свои цели (демократическое содержание Пражского Манифеста казалось достаточным основанием для этого).

Усилия по спасению людей были предприняты эмигрантом Жеребковым. Став министром иностранных дел КОНРа, он наметил «скорейшее назначение официальных или официозных представителей КОНР в нейтральных странах» из числа «старых эмигрантов, проживающих на территориях этих государств. На их обязанности лежало создание контактов с правительственными и политическими кругами, а также с прессой. Они должны были регулярно информировать вышеприведенные круги о целях и задачах Движения»[48]. Но осуществить этого не удалось.

В феврале 1945 г. Жеребков передал представителю Международного Красного Креста меморандум КОНР с просьбой обратить внимание союзных держав на политический характер Освободительного движения и предоставить солдатам РОА традиционное в западных странах политическое убежище. В меморандуме указывалось, что в случае выдачи в СССР солдат РОА ожидает смерть. Устный ответ председателя МКК из Швейцарии был уклончивым: «ввиду деликатности и сложности положения КОНРа... необходима какая-то крупная услуга, какой-то факт, могущий оправдать в мнении западных союзников самое существование Освободительного движения». В виде такой услуги председатель МКК попросил предотвратить уничтожение немцами узников концлагерей – и Жеребков обещал, что КОНР сделает все возможное (Власов настойчиво просил об этом Гиммлера, но большего сделать не мог)[49].

На 25 апреля 1945 г. было подготовлено обращение Власова по Пражскому радио к народам всех государств, представители которых собрались в Сан-Франциско в связи с созданием ООН, – но немецкие власти воспрепятствовали радиопередаче.

В самом конце войны Жеребков пытался лично пробиться в нейтральную Швейцарию для установления связи с англо-американцами – но швейцарские власти отказали ему в визе. Нелегальный переход границы был пресечен пограничниками, и Жеребков был интернирован американцами... Были и другие попытки установить контакт с Западом через Швейцарию (с помощью митр. Анастасия и философа Б.П. Вышеславцева). Швейцарский журналист Брюшвайлер пытался напечатать в "Нойе цюрхер цейтунг" серию статей о РОД (но, видимо, не пропустила цензура)[50].

Безуспешно пытался установить такие контакты и НТС, в котором всегда существовало течение, не верившее в изменение немецкой политики и считавшее необходимым более сильную ориентацию Союза на Запад. Такого мнения придерживался довоенный глава НТС М.А. Георгиевский, остававшийся во время войны в Югославии и практически не участвовавший в РОД. Еще до начала советско-герман­ской войны под его руководством планировалось создать представительство НТС на Западе – о чем была достигнута договоренность с представителем польского правительства Сикорского в Лондоне[51], но стремительный захват немцами Югославии в 1941 г. помешал этому. Остававшиеся в Париже члены Совета НТС Р.П. Рончевский и А.П. Столыпин тоже должны были установить контакт с союзниками: «оправдать работу Союза на занятых немцами русских территориях и по-новому наладить борьбу за Россию»[52]. «Но эти попытки не дали ничего существенного. К нам серьезно не отнеслись»[53], – вспоминал Столыпин. Как признавал американский историк Г. Фишер, «западные настроения были такими, что никакое дипломатическое искусство членов НТС в западных столицах на них повлиять не могло»[54].

В последние дни войны «По мере продвижения союзных войск, на западе, по распоряжению Власова, за линиями англо-американцев оставлялись лица, снабженные письменными полномочиями КОНРа. Эти лица (как правило, один старый и один новый эмигрант. – М.Н.) должны были добиваться приема в военных штабах и вести переговоры о капитуляции частей РОА с единственным условием – невыдачей их Советам»[55]. Например, парламентерами к американцам были посланы Штрик-Штрикфельдт и ген. Малышкин (выдан в СССР), в другом направлении – В. Быкадоров (член НТС из Франции) и Лапин (позже выдан); к англичанам – В.Д. Поремский и М.К. Мелешкевич, которых вместо переговоров посадили в лагерь (Мелешкевича тоже выдали). Попытки спасения русских предпринимали и немецкие военные, используя свои довоенные связи[56]...

Кое-где сами англичане распространяли обнадеживающие листовки, заверяя русских, что «перебежчикам гарантируется "свободная и независимая жизнь", 900 членов РОА в Намюре, сдались поверив этому Обещанию»[57]. Впрочем, все части РОА, не сделав ни единого выстрела, сдались англо-американским войскам. Однако натолкнулись на полное непонимание идеи "третьей силы" и даже на враждебность, у англо-американцев к этому была конкретная причина: русские батальоны, использованные немцами на Западном фронте. Руководители РОА пытались объяснить, что КОНР к этому отношения не имел. Они просили политического убежища и выражали готовность объяснить перед судом, почему оказались союзниками немцев...

Власов, Меандров, а также старые эмигранты генерал С.К. Бородин (командир полка у Туркула), генерал Краснов писали меморандумы. Объясняли, что сталинское правительство не имеет полномочий от народа, который постоянно боролся против большевиков (гражданская война, восстания), и РОА продолжает эту борьбу. Поэтому не Сталин должен быть союзником демократий, а РОД. Были письма королю Георгу VI, в Лигу Наций, в Международный Красный Крест, архиепископу Кентерберийскому, госпоже Рузвельт (отмечалось, что при сталинском режиме было убито около 20 миллионов человек). Меандров напоминал о приказе № 270 от 16 августа 1941 г., по которому сдавшиеся в плен советские солдаты считались изменниками и заочно приговаривались к смерти, а их семьи к аресту.

Меандров подбадривал своих солдат, объясняя, что «Соединенные Штаты, поборники свободы и демократии, сумеют "отличить бандитов от идейных борцов и возьмут последних под свою защиту"»[58]. Этим поддерживалась дисциплина, некоторые части приняли участие в восстановительных работах. Кое-кто из старых эмигрантов надеялся на повторение "галлиполийского чуда"...

Никто из них не знал, что их участь была давно предрешена союзными правительствами. Первые группы вездесущих русских в немецкой форме были захвачены англо-американцами в Северной Африке и тихо выданы в СССР через Египет и Иран, по устной договоренности, еще в 1943 г. Так же стали поступать с пленными в Европе. 11 февраля 1945 г. эта договоренность была зафиксирована в Ялте подписанием секретного соглашения между демократиями и Сталиным о выдаче в СССР всех советских граждан по состоянию границ на 1 сентября 1939 года, независимо от их согласия. (Генерал де Голль заключил со Сталиным свое аналогичное "ялтинское соглашение" 29 июня 1945 г.[59]...)

Выдачи были произведены в разное время, но всегда обманным путем и с большой жестокостью. Освободители Праги (1-я дивизия), Власов и его штаб были выданы американцами уже 12 мая: в расположение обезоруженных власовцев были впущены советские танки, которые расстреливали людей... Казаки с семьями были выданы англичанами, с сотнями жертв, в мае–июне, 2-я дивизия РОА (уже лишившаяся Трухина, Боярского, Шаповалова, Зверева) под командованием Меандрова была интернирована и депортирована в СССР порциями (спаслась десятая часть)...

Таким образом, отказавшись от спасения своих пленных в ходе войны, советское правительство потребовало назад выживших. И теперь уже не только Сталин и Гитлер, но и западные демократии игнорировали Женевскую конвенцию 1929 г. по обращению с пленными, по которой правовое положение пленных «определялось единственно внешним признаком – формой, которую они носили в момент пленения, а не их национальностью» (РОА имела немецкую форму с русскими знаками различия). Хоффман отмечает, что западные державы придерживались этого принципа во время войны, поскольку «в армиях Великобритании и США воевало множество представителей других стран, в том числе стран Оси (немецкие и австрийские эмигранты, среди них было много евреев), и их следовало уберечь от опасностей, связанных с пленом... Но война шла к концу, опасность ответных мер уменьшалась, и союзники проявляли все меньше склонности соблюдать Женевскую конвенцию». А по окончании войны они стали рассматривать власовцев «как предателей союзной державы»[60] – вопреки Конвенции, без всякого разбирательства и суда.

Старые эмигранты пытались спасать соотечественников. Перед выдачей остатков 2-й власовской дивизии в Платлинге (февраль 1946 г.) «поднялась на ноги почти вся мюнхенская эмиграция. Некоторые горячие головы предлагали совершить нападение на лагерь с разных сторон, но это значило бы бросить вызов американской армии и дать ей повод расправиться со всеми русскими... В лагерь ввозились сотнями ножницы, чтобы прорезать проволоку, и лопаты для подкопа, а для беглецов были приготовлены документы и местожительство. К сожалению, беглецов было мало, и несколько человек было подстрелено», – писал Кромиади.

Фрёлих, находившийся тогда в Мюнхене, развернул большую активность в сотрудничестве с молодежью НТС и с Зарубежной Церковью. Именно Фрёлих готовил побег из Платлинга, переправив в лагерь ножницы и лопаты. Подкоп был готов, но раскрыт охраной накануне побега[61].

«Большую энергию и оперативность проявили тогда члены организации молодежи при КОНРе – братья Крыловы, Кружин, Комар, Русанов», – отмечает Кромиади. В Мюнхене «главными пунктами сосредоточения власовцев были квартира инженера К. Попова, квартира К. Крылова, лагерь Шлейсхейм, где образовалась целая сеть, помимо власовцев... то же самое происходило на севере, где обосновался НТС, и во французской зоне, где колоссальную работу проделал полковник Сахаров со своими людьми»[62].

Наиболее распространенной формой спасения было изготовление фальшивых документов, дававших статус "старых эмигрантов": югославских, чешских, польских. Этим активно занимался Фрёлих, семья Н.А. Цурикова в Мюнхене, униатский "епископ" (ненастоящий) Автономов[63], а НТС собирал беглецов по всей Германии, свозя в лагерь Менхегоф, в фургончике с отпугивающей надписью "Тиф"[64]. Но выдавать себя за старых эмигрантов не везде удавалось: англичане устраивали языковые проверки с привлечением СМЕРШа; при попытке к бегству был приказ – убивать[65].

Хоффман отмечает действия Зарубежной Церкви. В августе 1945 г. «митрополит Анастасий заявил протест генералу Эйзенхауэру, и это, несомненно, повлияло на решение приостановить выдачи», но лишь на время. «В феврале 1946 года папа Пий XII, откликнувшись на мольбу Православной церкви за рубежом о помощи, заявил протест против "репатриации людей помимо их воли и отказа в праве убежища"». Секретарь Синода «протоиерей граф Граббе и полковник Кромиади по поручению Синода посетили [американскую] штаб-квартиру во Франкфурте, тщетно пытаясь добиться отмены приказа. Их отослали к правительству в Вашингтоне, а оно ответило на послание Синода лишь 25 мая 1946 года, когда все уже было кончено»[66].

Таких попыток остановить выдачи со стороны Синода было множество. Бывало, священники с крестами в руках становились перед английскими и американскими солдатами, пытаясь их остановить, вразумить – их, бывало, сметали с дороги прикладами и дубинками...

Митр. Анастасий в письме главнокомандующему Эйзенхауэру описывает такую выдачу в Кемптене: американцы «нашли всех эмигрантов в церкви, горячо молящихся Богу, дабы Он спас их от депортации... они были силой изгнаны из церкви. Женщин и детей солдаты волокли за волосы и били... Священники всячески старались защитить свою паству, но безуспешно. Одного из них, старого и уважаемого священника, выволокли за бороду. У другого священника изо рта сочилась кровь после того, как один из солдат, стараясь вырвать из его рук крест, ударил его в лицо. Солдаты, преследуя людей, ворвались в алтарь. Иконостас, который отделяет алтарь от храма, был сломан в двух местах, престол был перевернут, несколько икон были брошены на землю. Несколько человек было ранено, двое пытались отравиться; одна женщина, пытаясь спасти своего ребенка, бросила его в окно, но мужчина, который на улице подхватил этого ребенка, был ранен пулей в живот...»[67].

Англичане действовали особенно коварно, заверяя, что «выдачи несовместимы с честью Великобритании» – так было в Австрии, в лагере Пеггец близ Лиенца (там остановился Казачий стан генерала Доманова – полувоенное поселение). Сначала всех разоружили под предлогом "замены вооружения". Затем 28 мая 1945 г. (якобы "на конференцию") были увезены и переданы СМЕРШу офицеры. 1 июня был предпринят штурм лагеря (более половины его составляли женщины и дети) – во время богослужения под открытым небом, под тысячегласое пение "Отче наш"; в молящихся стреляли, кололи штыками, били священников, перевернули престол... Десятки трупов, окровавленные иконы и хоругви остались на площади. В следующие дни англичане вместе со СМЕРШем устроили совместную охоту на беглецов в горах – общее число жертв было не менее 150...

Согласно множеству свидетельств, особой жестокостью в выдачах в Лиенце отличались военнослужащие в английской форме из так называемой "Палестинской бригады" (созданного в 1944 г. еврейского подразделения в составе союзных сил). М.П. Негоднов из Терско-Ставрополь­ской станицы Казачьего стана вспоминал: «раздались выстрелы и появились бесы в английской форме с бело-голубыми ленточками на плечах – знак палестинской бригады... Многие из них говорили по-русски... Эти бесы клещами врезались в гущу людей и палками, прикладами и штыками гнали их к грузовикам и там, как мешки с картофелем, грузили живых, больных, убитых, женщин, детей и священников. Кто оказывал сопротивление, зверски били палками, прикладами или просто закалывали штыками. Одного священника закололи через икону, которую тот держал...[68].

Если бы казаки знали, что их обманут – они бы защищались и предпочли погибнуть с оружием в руках. Но, как писал генерал Науменко: «Русские офицеры привыкли верить слову офицера, и они не допускали, что англичане способны на такое»[69].

Англичане даже перевыполнили ялтинские обязательства: «Тысячи беженцев, никогда не живших в советской России, покинувших свою страну в 1919 г. в качестве союзников англичан и американцев и, соответственно, не имевших отношения к Ялтинским соглашениям, были переданы в Австрии СМЕРШу по договоренности столь секретной, что до сих пор принимаются самые исключительные меры для сокрытия следов этой операции»[70], – пишет Н. Толстой.

Так, «по ведомостям Казачьего стана, не меньше 68% офицеров Доманова, или около 1430 человек, являлись старыми эмигрантами»; немало таких было среди рядовых и членов семей. В числе не подлежащих выдаче были хорошо известные англичанам союзники по Первой мiровой и гражданской войне генералы Краснов, Шкуро (награжденный английским орденом Бани), Султан-Гирей Клыч (предводитель кавказцев). «Никак нельзя сказать, что старые эмигранты не старались привлечь внимание к своему статусу. Султан-Гирей прибыл в лагерь в Шпиттале в полной форме царского офицера, генерал Кучук Улагай размахивал... албанским паспортом. В Пеггеце многие показывали майору Дэвису нансеновские паспорта и паспорта различных европейских стран». Вообще у англичан «могло создаться впечатление, что у казаков заправляют делом исключительно старые эмигранты»[71].

Однако полученный английским бригадиром Мессоном «устный приказ полностью исключал всякую возможность не выдавать казаков, не являющихся советскими гражданами». Другой английский офицер свидетельствует: «...мне было приказано сообщить белоэмигрантам в наших лагерях, что им предстоит перевод в другие лагеря русских пленных. Затем мне надлежало погрузить их всех, в том числе женщин и детей, на грузовики, вывезти в советскую зону и передать советским представителям»[72].

В других местах старым эмигрантам удавалось избежать выдачи. «Создается впечатление, что казаки в долине Дравы оказались в особой категории. Они являли собой наименее военное из всех русских формирований, содержащихся в Австрии, они единственные не воевали на восточном фронте, среди них, как было известно, исключительно большой процент составляли не советские граждане – и несмотря на все это они были выданы». Н. Толстой приходит к выводу, что «передача офицеров в Лиенце вообще и Краснова со Шкуро в частности была не ошибкой, ...но тщательно спланированной операцией... Главная документация по этому делу до сих пор засекречена», часть документов вообще исчезла из архивов[73]... (Лишь нескольким десяткам выданных эмигрантов удалось вернуться на Запад, например, внучатому племяннику Краснова – Н. Краснову, рассказавшему о пережитом в книге "Незабываемое"[74].)

В 1947 г. в "Правде" появилось сообщение о казни «главарей вооруженных белогвардейских частей в период гражданской войны атамана Краснова П.Н., генерал-лейте­нанта белой армии Шкуро А.Г., командира "Дикой дивизии" – генерал-майора белой армии князя Султан-Гирей Клыч, генерал-майора белой армии Краснова С.Н. и генерал-май­ора белой армии Доманова Т.И., а также генерала германской армии фон-Паннвиц Гельмута» – из них лишь один Доманов, будучи советским гражданином, подпадал под Ялтинское соглашение. В эту группу он включен, поскольку тоже был казачьим командиром, а к «генералам белой армии» причислен, видимо, чтобы одним "изменником" не портить картины из «белогвардейских главарей» и иностранца, которые «проводили активную шпионско-диверси­онную и террористическую деятельность против СССР». О казни главных советских "изменников", "агентов германской разведки" Власова А.А., Малышкина В.Ф., Жиленкова Г.Н., Трухина Ф.И., Закутного Д.Е., Благовещенского И.А., Меандрова М.А., Мальцева В.И., Буняченко С.К., Зверева Г.А., Корбукова В.Д. и Шатова Н.С. – было сообщено раньше[75].

Выдавали эмигрантов и американцы: в 1946 г. в числе лиц из лагеря в Дахау, переданных СМЕРШу в Хофе, «находились старые эмигранты из Русского корпуса, такие как полковники В. Колесников и В. Болов, капитаны И. Малышев и Л. Богинский, переводчик лейтенант граф Шереметьев и другие»[76]. Всего англо-американцы передали СМЕРШу одних лишь эмигрантов-офицеров РОА около 1500 человек.

Из Финляндии, помимо советских пленных, в апреле‒мае 1945 г. по советским спискам был выдан 121 старый эмигрант, в их числе ген. С.Ц. Добровольский (участник Белого движения, затем резидент генерала Кутепова в Хельсинки, издатель журнала "Клич", расстрелян), С.М. Петриченко (руководитель Кронштадтского восстания 1921 г., погиб в советской тюрьме), Д.Д. Кузьмин-Караваев (зам. председателя Комитета по делам русских беженцев), белый капитан-марковец В.В. Бастамов, член НТС Ф.Ф. Пира – трем последним удалось в 1955 г. вернуться в Финляндию[77]...

«...Выдачи производились во всех районах Германии и Австрии, занятых союзными войсками, а также во Франции, Италии, Северной Африке, Дании, Норвегии и других странах. Даже нейтральная Швеция неукоснительно проводила депортации интернированных и беженцев из Прибалтики. Швейцария, чтобы избавиться от русских, прибегла к методам психологического воздействия. Только княжество Лихтенштейн сумело противостоять всем настояниям советского правительства и находившейся в стране советской репатриационной комиссии, не допустив нарушения государственных законов и христианских заповедей любви к ближнему»[78], – пишет Хоффман. Эта конституционная монархия (ею тогда правил Франц-Иосиф II) площадью в 157 кв. км и с вооруженными силами в 11 полицейских была единственным государством, которое отказалось присоединиться к всеобщему демократическому предательству.

В Лихтенштейне спаслись остатки 1-й Русской национальной армии генерала Хольмстона-Смысловского (с ними прибыл и "Великий Князь" Владимiр Кириллович, бежавший от наступавших англо-американцев на автомобиле, предоставленном ему германским посольством в Париже[79]; он вскоре перебрался в Испанию, где получил убежище от генерала Франко, и еще долго не решался навестить свою виллу в Сен-Бриаке, которая за коллаборационизм была опечатана французскими властями[80]). Около 200 человек поддались советским уговорам и репатриировались в СССР. Остальные содержались и потом эмигрировали в Аргентину за счет княжества при единодушной поддержке населения. Советский генерал угрожал, что «если они не будут выданы, Советский Союз никогда не установит ни дипломатических, ни экономических отношений с Лихтенштейном». Глава княжеского правительства А. Фрик ответил: «Ну что же, это дело ваше, но я не хочу, чтобы мои внуки когда-либо могли сказать, что их дед был у6ийцей»[81].

Англо-американцы тоже прекрасно знали, что ждет выдаваемых: в Мурманске, Одессе, Любеке расстрелы производились чуть ли не на глазах у англичан, и они об этом писали рапорты. В главном пункте передачи казаков, Юденбурге, «несколько дней и ночей... работали расстрельные команды, постоянные залпы глушились запущенными для этой цели двигателями»[82]. Все это еще в 1944 г. предвидел особенно настаивавший на выдачах британский министр иностранных дел А. Иден: «если мы сделаем так, как хочет советское правительство, ...мы многих из них пошлем на смерть»; но «нам они здесь не нужны». «4 сентября Военный Кабинет одобрил предложение Идена "после короткой дискуссии"»[83]. У американцев дискуссия была более продолжительной, но с тем же результатом.

При встречах с репатриационными комиссиями многие власовцы заявляли, что сознательно взяли оружие, чтобы бороться против преступной власти; что они не верят сталинскому "прощению" и предпочитают смерть выдаче. Таких "смутьянов" англичане старались репатриировать в первую очередь, прилагая стенограммы их заявлений...

Самоубийства среди выдаваемых были столь обычным явлением, что, например, в 1947 г. при выдачах из Италии «каждый состав включал в себя и вагон-морг», поскольку советские представители соглашались «принять мертвых и засчитать каждого из них за выданного пленного»[84]. Когда надежды не оставалось – многих охватывало отчаяние. Страх заглядывал в их душу «гипнотизирующими глазами удава... Страх не наказания, не физической смерти, а страх за дерзость выступления, за вызов на единоборство многолетнего и, опять показалось, несокрушимого врага», от которого они лишь временно освободились. «...Двадцать лет культивируемого ужаса и безсилия вступили в свои права... Из страха перед этим страхом люди тогда кончали самоубийством»[85], – пишет Казанцев. Другие боялись, что не выдержат пыток и им придется предать те идеалы, за которые они боролись... Группа офицеров в Дахау покончила с собой, чтобы "вразумить" американцев и этим спасти остальных (не помогло...).

Митр. Анастасий разрешил совершать отпевание таких самоубийц: «Их действия ближе к подвигу святой Пелагии Антиохийской (8 окт.), выбросившейся из высокой башни, чтобы избежать поругания, нежели к преступлению Иуды»[86]. На местах особо кровавых выдач Русская Зарубежная Церковь ежегодно проводит панихиды, на которые съезжаются русские люди из разных стран...

Н. Толстой пишет, что многие англо-американские военные, в том числе высшие чины – фельдмаршалы Александер и Монтгомери, генерал Эйзенхауэр – пытались прекратить выдачи[87], но даже они не смогли противостоять давлению своих правительств. Некоторые военнослужащие (чаще американцы) нарушали приказ и допускали побеги. Особенно тяжело приходилось исполнителям-солдатам: при виде отчаянного сопротивления и самоубийств они были в состоянии шока, на грани неповиновения – и их приходилось заменять... Иногда осуществление "репатриации" передавалось самому СМЕРШу.

Н. Бетелл называет три причины, побудившие демократии пойти на этот шаг: «необходимость обезпечить безопасность английских и американских военнопленных, находившихся в советских руках; опасения вызвать подозрения советского правительства и тем повредить ведению войны; страх перед трудностями, которые вызвала бы необходимость устройства и расселения на Западе большого числа советских граждан»[88]...

Однако Н. Толстой считает, что первые два аргумента никто всерьез не принимал, к тому же они быстро отпали, а выдачи продолжались. Английский «МИД прекрасно знал о том, что Советы боятся огласки», но не воспользовался этим для ведения более твердой политики. Не воспользовались англо-американцы и тем, что СССР сам нарушал условия едва ли не всех подписанных с ними соглашений, в том числе Ялтинских[89]. Значит, главной причиной все-таки было: «Нам они здесь не нужны»...

А где же в это время была демократическая пресса? Почему не отстаивала свои "принципы гуманизма"? Бетелл пишет: «прессе "посоветовали" не оглашать этого дела. Время было военное, и журналисты поступили так, как им было сказано». Правда, появлялись статьи со злорадствующими заглавиями, как, например: "Самоубийство красных изменников в Дахау" (при этом армейская газета "Старз энд страйпс" сравнила их с "животными")[90]...

Кроме того, правительства тщательно скрывали информацию. После выдачи в Лиенце был издан приказ по 78-й дивизии: «...известно, что союзники во время операций широко применяют методы маскировки и обмана... Чрезвычайно важно, чтобы ни в какой форме не была обнародована практика союзников в этом и подобных вопросах.., циркуляция приказа должна быть строго ограничена теми, кто знает о методах обмана»[91].

«Во Франции, Швейцарии и других странах... меры по репатриации тоже скрывались от общественности... Но были в Европе две страны, где проблемы насильственной репатриации обсуждались и решались совершенно открыто... в газетах и по радио» – с прямо противоположными результатами. Речь идет о Лихтенштейне (о котором уже сказано), и Швеции – где не было военной цензуры и замолчать проблему не удалось. Несмотря на протесты шведских христиан, «правящая социал-демократическая партия, профсоюзы и левая пресса единодушно поддержали выдачу»; согласно опросу общественного мнения, не менее 71% населения высказались за отправку интернированных "домой". Речь шла о 167 прибалтийцах, служивших в немецкой армии. Выдача и в этом случае прошла с самоубийствами...[92]

Лишь небольшой части власовцев удалось спастись. Повезло группе ВВС генерала Мальцева (5000 человек): из них была выдана лишь десятая часть (и сам Мальцев). «Командир транспортной эскадрильи майор Тарновский.., будучи старым эмигрантом, не подлежал выдаче, но он настоял на том, чтобы разделить судьбу своих товарищей»[93]. Сам Власов отклонил возможность побега в Испанию на самолете; ни он, ни Меандров не воспользовались и намеками американских офицеров на возможность побега, решив до конца разделить судьбу своих солдат. Так же поступил немецкий генерал фон Паннвиц.

Остаткам Русского корпуса, благодаря усилиям полковника У. Линга (бывшего британского офицера связи с Деникиным и Врангелем)[94], лишь с трудом удалось доказать, что они не подлежат выдаче. Учитывая, что корпус был преемником армии Врангеля – ему в какой-то мере удалось повторить "галлиполийское сидение" в Австрии: 4500 человек сохраняли образцовую дисциплину и назвали место своего интернирования "Белый русский лагерь". Старший корпусной священник Борис Молчанов устраивал богослужения, на которые собирались все полки. Последним командующим корпуса стал полковник А.И. Рогожин (после смерти ген. Штейфона 30 апреля 1945 г.). За годы войны через корпус прошло 17 090 человек; потери: убито и умерло 1132, ранено 3280, пропало без вести 2297[95]…

Влиятельные защитники нашлись у украинской дивизии СС "Галиция" (переименованной в "1-ю Украинскую"). Ее командующий П. Шандрук бежал в американскую зону, а сама дивизия (10 000 человек) из района Австрии, где шли выдачи казаков, была переведена в Италию. На Потсдамской конференции Сталин лично потребовал ее выдачи. К тому же, «в отличие от казаков Доманова, люди Шандрука яростно воевали против советских войск» и были формально дивизией СС. Тем не менее было выдано только 112 человек, остальные были объявлены "польскими гражданами" (хотя половина ими не была). Летом 1947 г. их перевезли в Англию, где они даже получили работу (вероятно, сыграло роль заступничество польского генерала Андерса и римского Папы, а также опасение, что на сей раз не удастся сохранить операцию в тайне; многие из них потом обосновались в Америке как русофобское ядро украинской эмиграции)[96].

Ялтинское соглашение предусматривало выдачу не только власовцев и военнопленных, но также "остовцев" и беженцев. Вот как это происходило в обычном лагере для перемещенных лиц под Бременом:

«...около 2-х часов ночи у обнесенного проволокой лагеря остановились английские и советские военные машины... разом включились все прожектора, ярко осветив лагерь. Его обитатели в панике бросились из своих жилищ – их встретил пулеметный огонь советских охранников. На глазах у майора Вольфа и его солдат с десяток мужчин, женщин и детей были убиты на месте. Раненых было много больше...». Майор Вольф «присутствовал при нескольких массовых расстрелах. В ответ на его рапорт полковник Питер Лейн из разведки ответил, что такова политика британского правительства и ничего поделать тут нельзя»[97].

Все это происходило в то время, когда союзники-победители торжественно подписывали Устав ООН (26.6.1945) и когда на Нюрнбергском процессе (20.11.1945–1.10.1946) судили побежденных за – «тягчайшие преступления против человечества»... Н. Толстой пишет, что и выдачи советских граждан на явную смерть «трудно назвать иначе, как военным преступлением»[98].

Среди перемещенных лиц были беженцы, спасавшиеся от ареста за "сотрудничество с оккупантами" (а "сотрудничал" каждый, кто при немцах работал по своей специальности и не помогал партизанам). «Большинство беженцев успевало отходить от родных мест на десятки, самое большее сотни, километров – их настигал фронт... Беззащитные, малоподвижные даже для самосохранения, сгрудившиеся на проселочных дорогах многотысячные толпы женщин, стариков, детей, с подводами, нагруженными домашним скарбом, иногда ручными тележками – были хорошей мишенью... Все стратегические операции танковых частей Красной Армии... проходили, прежде всего, по живому телу беженской массы. Большая часть ее была захвачена еще в пределах Советского Союза, меньшая часть вышла за его границы... Глухими проселками Польши, Венгрии, Румынии с востока на запад тянулись безконечным потоком караваны подвод, запряженных лошадьми, на юге нередко волами, сопровождаемые на многие километры растянувшимися лентами пешеходов. Караваны идут в темную даль, в неизвестность, идут не куда-нибудь, а "оттуда". Идут не с немцами, а уходят от большевиков. Сколько их? к чему они стремятся? Никто, в том числе и они сами, не смог бы ответить на эти вопросы...»[99].

Большинству из них тоже не удалось стать эмигрантами. Сколько их было – никто не считал.

Но добычу с чужих территорий считали. По сообщению советского уполномоченного по делам репатриации генерал-полковника Ф.И. Голикова, только к 7 сентября 1945 г. западными союзниками было выдано 2 229 552 человека[100]. Эта цифра не окончательная, поскольку выдачи продолжались (правда, уже в меньших количествах). Согласно другой советской цифре, опубликованной в том же 1945 г. (и, следовательно, тоже неполной), «освобождено и репатриировано было 5 236 130 советских граждан» (сюда включены не только выданные Западом, но и захваченные в советской зоне оккупации Германии). «Бывший офицер НКВД, имевший доступ к досье этой организации», сообщил, что в 1943–1947 гг. «было репатриировано около пяти с половиной миллионов русских»[101].

Хоффман считает, что около трети власовцев и военно­служaщиx "восточных батальонов" были расстреляны, остальные (выданные позже) получили по 25 лет лагерей[102]. "Остовцы" получали меньшие сроки (чаще всего 10 лет) или посылались на тяжелые работы – их преступление состояло в том, что они заглянули на "другую сторону луны" и уже не могли слепо верить советской пропаганде...

Главное же, почему советская сторона настаивала на выдачах – чтобы не укреплять эмиграцию свежими силами и не выпускать в западный мiр миллионы свидетелей своих преступлений. Ялтинское соглашение как ножом разрезало ту общность судьбы миллионов русских людей из России и Зарубежья, которая возникла в военные годы. Лишь небольшой части советских граждан удалось спастись, стать так называемой "второй эмиграцией" (несколько сот тысяч человек). Ее политическим костяком были участники Русского Освободительного Движения.

...В аннотации издательства "Посев" к книге А. Казанцева "Третья сила" сказано: «Из исторической перспективы попытка создания независимой "третьей силы" на гитлеровской территории во время войны может показаться еще безнадежнее, чем это выглядело тогда. Но не пришлось ли бы всем нам еще больше стыдиться.., если бы этой попытки не было?».

Вспоминая о том выборе меньшего зла, который стоял перед Русским Зарубежьем в начале войны, можно видеть, что в своих надеждах жестоко обманулись обе части эмиграции: ни Гитлер, ни демократии не были заинтересованы в свободной России. Гитлер погубил в концлагерях миллионы противников коммунистического режима, а Запад после войны выдал уцелевших на расправу Сталину – тоже миллионы (об этом В. Варшавский, говоря на тему выбора, не упомянул). Обманулись и те – как в эмиграции, так и в СССР, – кто надеялся на национально-патриотическое перерождение режима после победы...

Русская "третья сила" оказалась песчинкой между трех жерновов. Но для самой "песчинки" эта почти утопическая цель была единственно приемлемой с нравственной точки зрения.

Тысячи эмигрантов сознательно шли на это, покидая свои семьи и рискуя жизнью. Для них это было продолжением гражданской войны за Россию в рамках Второй мiровой. Они не написали книг, не внесли своего вклада в культурное наследие эмиграции. Но, как отмечал в другой связи Г.П. Федотов: героизм и подвижничество отдельных представителей нации имеют для нее такое же онтологическое значение, как создание художественных памятников и научных систем. Думается, и в это время личный героизм был по обе стороны линии фронта, разделившей русских людей в те трудные годы...

Однако годы войны наглядно показали существование в России национально-освободительного потенциала – проявившегося, несмотря на все разрушения и потери. И лишь состояние мiра было таково, что этот потенциал не мог реализоваться – в этом причина спорных сторон явления РОД.

Вторая мiровая война стала экстремальной ситуацией, в которой обнажилась духовная суть всех сил, противоборствовавших в расколотом мiре: западной капиталистической демократии, коммунизма, фашизма. К осмыслению их сущности мы еще вернемся, но уже сейчас виден главный политический урок тех лет. Они окончательно показали, что ключ к освобождению и возрождению России – только в самой России; что освобождение снаружи – вряд ли возможно, ибо в эгоистическом мiре у русского дела нет друзей. А против врагов россияне способны бороться даже при таком режиме.

Послевоенный период характерен тем, что в мiре остались только две из этих сил, в конфликте между которыми, грозившем новой мiровой войной, предстояло жить и действовать политической эмиграции – помня о полученном уроке.

[1] См.: Ножин С. Офицеры-эмигранты и будущая Россия // Сигнал. Париж, 1939. № 55. 15 мая. С. 1; Пятницкий Н. Что нужно изучать офицеру? // Там же. № 50. С. 3.

[2] Хоффман Й. История Власовской армии. Париж, 1990. С. 88–89.

[3] Там же. С. 69–70.

[4] Устное сообщение А.Я.Трушновича автору. 1991.

[5] Хоффман Й. Указ. соч. С. 63–64.

[6] Там же. С. 63.

[7] Никонов В. О казачьих делах // Часовой. Брюссель, 1950. № 298. С. 20–21; № 302. С. 17–18.

[8] Хоффман Й. Указ. соч. С. 68–69.

[9] Там же. С. 97.

[10] Там же. С. 71; Генерал Хольмстон-Смысловский. Избранные статьи и речи. Буэнос-Айрес, 1953. С. 16–39.

[11] Хоффман Й. Указ. соч. С. 72.

[12] Там же. С. 90.

[13] Там же. С. 29.

[14] Там же. С. 90.

[15] Прянишников Б. Новопоколенцы. Силвер Спринг (США), 1986. С. 167.

[16] Андреева Е. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение. Лондон, 1990. С. 223–224.

[17] Там же. С. 251–252.

[18] Кромиади К. За землю, за волю... Сан-Франциско, 1980. С. 113.

[19] Там же. С. 113.

[20] Там же. С. 172.

[21] Штрик-Штрикфельдт В. Против Сталина и Гитлера. Франкфурт-на-Майне, 1975. С. 255, 276.

[22] Казанцев А. Третья сила. Франкфурт-на-Майне, 1974. С. 166–167.

[23] Там же. С. 176.

[24] Кромиади К. Указ. соч. С. 157.

[25] Алымов А. Тайна майора Зыкова // Часовой. 1950. № 302. С. 19–20. См. там же: № 309. С. 20; № 310. С. 19–21; № 312. С. 23; № 315. С. 20; Андреева Е. Указ. соч. С. 117–126.

[26] Кромиади К. Указ. соч. С. 173.

[27] Там же. С. 21.

[28] Фрёлих С. Генерал Власов. США, 1990. С. 100–102.

[29] Казанцев А. Указ. соч. С. 265, 273.

[30] Хоффман Й. Указ. соч. С. 9.

[31] НТС. Мысль и дело. Франкфурт-на-Майне, 1990. С. 15–18.

[32] Высказанное автору мнение одного из арестованных тогда – Г.А. Рара, 1992.

[33] Кромиади К. Указ. соч. С. 167.

[34] Андреева Е. Указ. соч. С. 252–253.

[35] Там же. С. 253–254.

[36] Аронсон Г. Письмо в редакцию // Социалистический вестник. Нью-Йорк, 1951. № 640. Янв. С. 23; Двинов Б. Некоторые уточнения // Там же.

[37] Laqueur W. Deutschland und Russland. Berlin, 1965. S. 10, 84, 97–98.

[38] Орехов В. Из недавнего прошлого // Часовой. 1948. № 276. С. 24; Войцеховский С. Так было // Там же. 1948. № 280. С. 22–24; 1949. № 285. С. 20–21; Елизаров В. Так было // Там же. 1949. № 291. С. 17.

* Однако капитан К.А. Фосс не служил в Гестапо, как неверно пишет Прянишников. Подробную справку об этом дал автору данной книги близко знавший Фосса с 1936 г. и соприкасавшийся с ним по службе в болгарском Военном министерстве В.Н. Бутков: «Фосс и вся наша российская группа, отправившаяся из Болгарии, служила в Абвере, что совсем не одно и то же. Ведь Фосса в 1943 г. посадило под домашний арест в Берлине и вело о нем расследование по навету НТС именно Гестапо – Абвер всеми силами старался вырвать Фосса из лап Гестапо, что в конце концов и удалось...» (письма В.Н. Буткова автору от 2.5.1993 и 15.6.1993). В связи с этим следует признать ложными подозрения Б. Николаевского (Внутренняя линия и кап. К.А. Фосс // Вкладка к "Новому русскому слову" от 16.4.1950 – "Бюллетень А.Ф. Керенского") и утверждения И. Солоневича (Зловещая тень // Наша страна. Буэнос-Айрес, 1950. № 44. С. 4; О деятельности Фосса // Новое русское слово. 1950. 24 мая) о том, что якобы Фосс был советским агентом во "внутренней линии". Уместно также отметить, что Клавдий Александрович был первым эмигрантом, с которым мне довелось общаться в Мюнхене в 1976 г. Он говорил: «войну мы проиграли из-за самоубийственной восточной политики Гитлера» и охарактеризовал НТС как «единственную организацию, которая сейчас что-то делает против большевиков». Это также послужило моему переезду во Франкфурт для работы в "Посеве".

[39] Прянишников Б. Незримая паутина. Нью-Йорк, 1979. С. 384.

[40] Штрик-Штрикфельдт В. Указ. соч. С. 12.

[41] Кромиади К. Указ. соч. С. 23–24.

[42] Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, митрополита Берлинского и Германского и Средне-Европейского митрополичьего округа. Мюнхен, 1946. Авг. С. 2, 4.

[43] Православная Русская Зарубежная Церковь (брошюра для засылки в Россию). Монреаль, б. г. (1960-е годы). С. 16–17.

[44] Там же. С. 17. См. также: Русско-Американский Православный вестник. США, 1946. № 1.

[45] Православная Русь. Ладомирово, 1943. № 9–10. – Цит. по справке, присланной автору из редакции "Православной Руси".

[46] См.: Граббе Г., протопр. Фантастическая история // Церковь и ее учение в жизни. Монреаль, 1970. Т. II. С. 172.

[47] Синодальный архив РПЦЗ в Нью-Йорке. Д. 48/44. – Цит. по: Шкаровский М. Русская Православная Церковь и власовское движение //  Вестник церковной истории. М.: ЦНЦ "Православная Энциклопедия". 2006. № 4. С. 150–176. [Прим. 2014 г.]

 

[48] Жеребков Ю. Попытки КОНРа установить контакт с западными союзниками // Зарубежье. Мюнхен, 1979. № 1–2–3. С. 17.

[49] Там же. С. 18–19.

[50] Там же. С. 20–21.

[51] Прянишников В. Новопоколенцы. С. 152–153.

[52] Там же. С. 173.

[53] «Даже если бы мы тогда могли заглянуть в будущее...» Интервью автора со Столыпиным А.П. // Посев. 1983. № 10. С. 41.

[54] Fisher G. Soviet opposition to Stalin. 1952. Р. 108. – Цит. по: НТС. Мысль и дело. С. 18.

[55] Жеребков Ю. Указ. соч. С. 20–21.

[56] Хоффман Й. Указ. соч. С. 207–209; Долгий путь. Интервью автора с Поремским В.Д. // Посев. 1984. № 4. С. 45.

[57] Толстой Н. Жертвы Ялты. Париж, 1988. С. 74.

[58] Хоффман Й. Указ. соч. С. 249.

[59] Толстой Н. Указ. соч. С. 415, 438.

[60] Хоффман Й. Указ. соч. С. 241–242.

[61] Фрёлих С. Указ. соч. С. 283–291.

[62] Кромиади К. Указ. соч. С. 252.

[63] Фрёлих С. Указ. соч. С. 294–297.

[64] Столыпин А. Еще о жертвах Ялты // Посев. 1983. № 2. С. 45.

[65] Бетелл Н. Последняя тайна. Лондон, 1977. С. 45–46, 113, 137, 143, 149, 234.

[66] Хоффман Й. Указ. соч. С. 252–254.

[67] Цит. по: Киселев А., прот. Облик генерала Власова. Нью-Йорк, б. г. С. 194.

[68] Станица. М., 1992. № 4. Июнь. См. также: Науменко В.Г. Великое предательство. Выдача казаков в Лиенце и других местах (1945–1947). Нью-Йорк, 1970. Т. 1. С. 219; Польская Е. Это мы, Господи, пред Тобою. Невинномысск, 1995. Гл. 4: "Тайна" нашей репатриации.

[69] Цит. по: Бетелл Н. Указ. соч. С. 128.

[70] Толстой Н. Указ. соч. С. 4.

[71] Там же. С. 177, 274.

[72] Там же. С. 277, 283.

[73] Там же. С. 286, 294.

[74] Краснов Н.Н. (младший). Незабываемое. 1945–1956. Нью-Йорк, б. г.

[75] Правда. 1947. 17 янв.; Известия. 1946. 2 авг. // Цит. по: Стеенберг С. Власов. Мельбурн, 1974. С. 240, 249.

[76] Хоффман Й. Указ. соч. С. 251.

[77] К.Р. Трагедия русских в Финляндии // Часовой. 1947. № 264. С. 9–10; Толстой Н. Указ. соч. С. 422–423; Прянишников Б. Незримая паутина. С. 382.

[78] Хоффман Й. Указ. соч. С. 240.

[79] Die Romanows. Seine Kaiserliche Hoheit, Wladimir Kyrillowitsch, Groβfürst von Ruβland, Chef des Hauses Romanow, erzählt exklusiv... // 7 Tage. München, 1975. Nr. 12. 22 März. S. 14.

[80] Знамя России. Нью-Йорк, 1957. № 161. С. 14.

[81] Войцеховский С. Эпизоды. Лондон (Канада), 1976. С. 131.

[82] Толстой Н. Указ. соч. С. 140–141, 145, 151–152, 204, 206, 239, 338, 343–344, 348; Бетелл Н. Указ. соч. С. 68–69, 71, 179, 181, 188.

[83] Бетелл Н. Указ. соч. С. 15, 11, 17.

[84] Там же. С. 233–234.

[85] Казанцев А. Указ. соч. С. 349.

[86] Православная Русская... С. 23.

[87] Толстой Н. Указ. соч. С. 9, 59, 380, 389.

[88] Бетелл Н. Указ. соч. С. 242–243.

[89] Толстой Н. Указ. соч. С. 474–477.

[90] Бетелл Н. Указ. соч. С. 64, 225–226.

[91] Толстой Н. Указ. соч. С. 5, 198; также: С. 408, 413, 425–427, 430.

[92] Там же. С. 425–431.

[93] Хоффман Й. Указ. соч. С. 99–100.

[94] Толстой Н. Указ. соч. С. 282.

[95] Русский корпус 1941–1945. Нью-Йорк, 1963. С. 381, 404.

[96] Толстой Н. Указ. соч. С. 279–282, 364–367.

[97] Там же. С. 343–344.

[98] Там же. С. 482.

 [99] Казанцев А. Указ. соч. С. 235–236.

[100] Хоффман Й. Указ. соч. С. 240. Ср.: Родина. М., 1994. № 2. С. 56.

[101] Толстой Н. Указ. соч. С. 453.

[102] Хоффман Й. Указ. соч. С. 241.

---

---