I.
Теперь уже нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что русскій народъ испыталъ и испытываетъ настоящую войну, какъ призывъ, — какъ призывъ, отвѣтить на который составляетъ для него не только правовую обязанность, или моральный долгъ, но живую духовную потребность. Мы словно проснулись и опомнились, поняли, что надъ нами стряслось, и почувствовали, какъ вновь загорѣлось въ душѣ древнее чувство родины. И вотъ мы сами, охотно, доброю волею, дѣлаемъ то, что нужно для побѣды; мы не нуждаемся въ чужомъ понужденіи и сами не заставляемъ себя служить нелюбимому, постылому дѣлу; мы ждемъ лишь указаній: что нужно сдѣлать; а сила духовнаго подъема даетъ намъ желаніе и энергію.
Что же это за призывъ и откуда онъ? Что зоветъ насъ? Что заставило насъ возстать и доброю волею принять на себя бремя великой и напряженной народной войны?
Съ дѣтства привыкаемъ мы жить, сосредоточиваясь на непосредственныхъ и «ближайшихъ» интересахъ небольшого круга людей, будь то семья отца и матери или семья, основанная нами. Мы незамѣтно, но прочно свыкаемся со всевозможными перегородками и раздѣленіями, обособляясь и отъединяясь во всѣ стороны, нерѣдко съ тѣмъ большею настойчивостью, съ тѣмъ большимъ увлеченіемъ, чѣмъ меньше имѣется для этого объективныхъ и существенныхъ основаній. Душа наша обрастаетъ цѣлымъ множествомъ узаконенныхъ ледяныхъ покрововъ, избавляющихъ насъ отъ необходимости «отвѣчать» на призывъ, если онъ «чужой», и отзываться на бѣду, если она не «наша». Мы живемъ, не замѣчая, что это кольцо «нашего» постоянно тяготѣетъ къ умаленію и суженію, и что каждаго изъ насъ влечетъ центростремительная сила самосохраненія.
Величайшее нравственное и духовное разъединеніе царитъ въ современномъ обществѣ. У всякаго своя, особая цѣль въ жизни, свой интересъ, отдѣльный отъ другихъ; ибо кто же еще, кромѣ меня, полагаетъ своею главною жизненною цѣлью мое личное устроеніе и благополучіе? Если я самъ не буду заботиться о себѣ всѣми силами души, то кто же позаботится такъ обо мнѣ? Никто, конечно; а если бы нашелся такой человѣкъ, то развѣ не опуталъ бы онъ тотчасъ же мою жизнь требованіями отвѣтнаго вниманія, имѣющаго вознаградить его за его старанія? Кто изъ насъ умѣетъ любить «не для себя»? Чья любовь не подавляетъ любимаго своею требовательностью?
Наши души разъединены именно потому, что каждая занята своей заботой, своею судьбою, своимъ устроеніемъ; и въ этомъ отношеніи, какъ и во многихъ другихъ, своекорыстіе семьи и своекорыстіе индивидуума суть явленія одного порядка. А между тѣмъ, при такомъ положеніи дѣлъ, цѣли другихъ въ общемъ подобны моей, но не совпадаютъ съ ней: каждый — за себя и о себѣ; каждый «понимаетъ» (въ лучшемъ случаѣ) себя и «не понимаетъ» другихъ; и наши повседневныя бесѣды и обычные споры, въ которыхъ каждый слушаетъ только себя и глухъ для мысли другого, выражаютъ именно эту глубокую разъединенность душъ. Каждый ищетъ своего и живетъ насторожившись, недовѣряя другимъ, часто безсильный передъ «потемками» чужой души. Каждый щедръ для себя и «не имѣетъ» для другихъ; и кажется иногда, что скоро доброта сердца истаетъ въ людяхъ безъ остатка. [...]
И вотъ война вторглась неожиданно въ нашу жизнь и заставила насъ горѣть не о себѣ и работать для себя. Она создала возможность взаимнаго пониманія и довѣрія, она вызвала насъ на щедрость и пробудила въ насъ даже доброту.
Война насильственно вдвинула въ наши души одинъ общій предметъ; она противопоставила нашему мелкому повседневному «здѣсь» — нѣкое великое «тамъ» и потрясла насъ этимъ «тамъ» до корня. То, что было «здѣсь», не исчезло послѣ начала войны, но наряду съ нимъ выдвинулось что-то новое и, можетъ быть, даже заслонило повседневность. Каждая душа услышала зовъ и отъ каждой протянулась куда-то нить, напряглась и задрожала и связала душу съ другими въ одномъ, сразу далекомъ и близкомъ «тамъ». Всѣ нити встрѣтились въ этомъ общемъ пунктѣ и скрѣпили народъ въ единство. Все, что «оттуда» стало важнымъ; ибо то, что «тамъ», оказалось роднымъ и дорогимъ и существеннымъ, и притомъ какъ бы при смерти больнымъ. Оно тоже для каждаго «мое», но по особому «мое»: такое «мое», что не только мое, но и мое и чужое. Оно — наше; оно — общее. Это пунктъ, гдѣ радость не одинока и гдѣ горе раздѣлено, ибо тому, чему я радуюсь, радуются и другіе; и то, что тяготитъ меня, угнетаетъ и другихъ. Оказалось, что всѣ имѣютъ общій предметъ любви и заботъ. Оказалось, что есть пунктъ, въ которомъ моя любовь, мое волненіе, моя боль, мое усиліе, горятъ о томъ же, о чемъ горятъ другіе люди, чужіе мнѣ. Но, если такъ, то они мнѣ уже не чужіе...
[...] Мы говоримъ другъ съ другомъ о войнѣ и не чувствуемъ ложнаго стыда — любить наше общее, вмѣстѣ радоваться его подъему и его высотѣ, вмѣстѣ скорбить объ его несовершенствахъ и неудачахъ. [...] Гдѣ-то тамъ — мы одно. Тамъ наше дѣло, наша бѣда, наша опасность, наше страданіе, наша побѣда, наше возстаніе, наше возрожденіе. И это сознаніе, что «тамъ» «мы одно», научаетъ людей радоваться тому, что у нихъ единое солнце, единый воздухъ, единая родина. Тамъ я не отдѣлимъ отъ другихъ, отъ тѣхъ, кто огнемъ любви своей говоритъ: «я русскій». Тамъ нѣтъ этого разъединяющаго настроенія «я, а не другіе». Тамъ — мы; мы — русскій народъ. И для всѣхъ насъ сообща — тамъ рѣшается одинъ вопросъ: о нашемъ общемъ дѣлѣ, о нашемъ общемъ духовномъ достояніи.
Что же это такое, это «тамъ»? И къ чему зоветъ оно насъ? И о какомъ нашемъ общемъ достояніи рѣшается здѣсь вопросъ?
Раскрыть это — значитъ установить духовный смыслъ войны.
II.
Бываютъ въ жизни народовъ періоды и времена, когда вся жизнь, — интересъ, воля, воображеніе, мысль и дѣйствіе, — сосредоточивается вокругъ единаго пункта. Передъ важностью его отходитъ на второй планъ все остальное; ибо его значительность, интенсивность и трагичность поглощаетъ чуть ли не всѣ остальныя жизненныя дѣли и стремленія. [...]
Эта вспыхнувшая стихія не въ землѣ и не въ воздухѣ, а внутри людей, въ той сферѣ, о которой прозвучали нѣкогда тихія слова: «Царство Божіе внутрь васъ есть»; въ той сферѣ, въ которой можетъ раскрыться и осуществиться прекраснѣйшее на землѣ, и которая теперь сдѣлалась поприщемъ тягчайшихъ рѣшеній, противорѣчій и дѣяній. [...]
Согласенъ я или не согласенъ; готовъ или не готовъ — я призванный участникъ дѣла. Это участіе означаетъ, что насталъ для меня часъ принять лишенія, вѣроятно, тяжелыя физическія мученія и, можетъ быть, смерть. Это участіе означаетъ, что по внѣшнему принудительному приказу я долженъ оставить главное и любимое дѣло моей жизни, которому я обычно отдаю всѣ мои силы; оставить дорогихъ мнѣ людей, безъ которыхъ мнѣ, можетъ-быть, трудно прожить и одинъ день — жену, дѣтей, отца и мать, друзей; оставить мое жилище, мои удобства, мои привычки и удовольствія; одѣться въ непривычную, неудобную, тяжелую одежду и начать жить по чужому приказу; неудобно и мало спать, невкусно ѣсть, можетъ быть, голодать, носить тяжелыя вещи, много ходить; переносить непогоду, рискуя здоровьемъ и жизнью; жить съ чужими и чуждыми мнѣ, нелюбимыми людьми; по приказанію стрѣлять и рубить, ранить и убивать другихъ, незнакомыхъ мнѣ людей; самому подставлять себя подъ чужіе удары и выстрѣлы; жить такъ недѣли и мѣсяцы, можетъ быть, годъ; навѣрное, видѣть насиліе, кровь и смерть; вѣроятно, получить тѣлесное мучительное поврежденіе; можетъ быть, стать калѣкою на всю жизнь; можетъ быть, въ мученіяхъ умереть.
Да, именно смерть, возможность личной смерти, ставитъ передъ нами война. Ея наступленіе властно обрываетъ обезпеченность моей личной жизни, мою безопасность, мое спокойствіе за себя. Война какъ будто говоритъ мнѣ: «доселѣ ты жилъ такъ, какъ ты впредь жить не будешь; и, можетъ быть, ты вообще больше не будешь жить». И въ большей или меньшей степени этотъ голосъ звучитъ для всѣхъ: и для военныхъ, и для запасныхъ, и для ихъ семей, и для врачей, и для пограничнаго и не пограничнаго населенія. Помимо воли моей, безъ всякаго повода съ моей стороны, въ моей жизни состоялся какой-то переломъ, непоправимая бѣда: передо мною встало начало конца моей жизни.
И въ отвѣтъ на это у человѣка пробуждается инстинктивный протестъ и желаніе отклонить отъ себя эту бѣду. Угроза смерти и мученій будитъ въ душѣ инстинктъ самосохраненія.
Почему я долженъ обрывать мое жизненное дѣло и идти на смерть? Развѣ я отвѣтствененъ за то, что другіе не сумѣли мирно и полюбовно сговориться? Развѣ нельзя было не воевать? И почему эта гнетущая и разрушающая мою жизнь повинность падаетъ именно на меня? Почему остаются дома столь многіе другіе? [...]
Здѣсь впервые обнаруживается, что война есть не только потрясеніе, но духовное испытаніе и духовный судъ.
«Доселѣ ты жилъ такъ, какъ ты впредь жить не будешь», — вотъ голосъ войны. Но чѣмъ же я жилъ до сихъ поръ?
Всегда, когда человѣкъ стоитъ передъ лицомъ смерти и видитъ, что будущаго нѣтъ или что онъ безсиленъ передъ нимъ, что онъ уже не строитъ его, — онъ обращается вспять и пересматриваетъ свой жизненный путь. И если это бываетъ даже при стремительномъ наступленіи смерти, когда прошлое проносится вихремъ въ угасающемъ сознаніи, то война вызываетъ этотъ пересмотръ съ особенной силой и отчетливостью. [...]
Вотъ въ чемъ состоитъ духовный судъ, передъ которымъ война ставитъ человѣческую душу. Стóитъ ли жить тѣмъ, чѣмъ мы живемъ; стóитъ ли служить тому, чему мы служимъ? Война, какъ ничто другое, ставитъ этотъ вопросъ съ потрясающей силой и вкладываетъ въ него простой и глубокій отвѣтъ: «жить стóитъ только тѣмъ, за что стóитъ и умереть». Ибо смыслъ войны въ томъ, что она зоветъ каждаго возстать и защищать до смерти то, чѣмъ онъ жилъ доселѣ, что онъ любилъ и чему служилъ. Что бы ты доселѣ ни дѣлалъ; чѣмъ бы ты ни занимался; чему бы ни служилъ, — словомъ, чѣмъ бы ты ни жилъ — умѣй умереть за то, чѣмъ ты жилъ. Этимъ война ставитъ передъ человѣкомъ начало отвѣтственности: каждый отвѣчаетъ за то, чѣмъ онъ жилъ и какъ онъ жилъ.
Какова была твоя жизнь доселѣ? Что ты любилъ? О чемъ старался? Что создалъ? Чему радовался? О чемъ мечталъ? Къ чему стремился? Встань и прими это достояніе твое, худо оно было или хорошо. И если предметъ твоей жизни и содержаніе твоей жизни были плохи или не стоящи, то зачѣмъ же они были плохи и не стоящи? Встань, прими на себя это не стоящее содержаніе, разъ что оно было твое, сумѣй отвѣтить за него, постоять за него и, если понадобится, умереть за него. Потому что война зоветъ тебя защищать свободу твоей жизни отъ насилія поднявшихся враговъ-иноземцевъ. Худо ты жилъ или хорошо, но идти къ врагамъ въ невольники ты не можешь и не долженъ хотѣть. И если ты жилъ хорошо — ты съ бодрою рѣшимостью встанешь на защиту твоей свободы. Но если ты жилъ плохо, то война заставитъ тебя защищать свободу твоей дурной жизни; ты имѣлъ эту свободу и не замѣчалъ ея; пользовался ею, не цѣня ее, и пользовался дурно. И вотъ пришелъ часъ для тебя утратить ее совсѣмъ или отстоять ее во что бы то ни стало.
Если бы ты зналъ, что скоро пробьетъ этотъ часъ суда, ты, можетъ быть, жилъ бы лучше; но теперь онъ уже пробилъ и тебѣ остается одно: воспрянуть, чтобы отстоять свободу, и, отстоявъ свободу, жить потомъ иною жизнью. Ты можешь, конечно, убоявшись, не принять на себя этого новаго бремени и отвѣтственности и не выдержать этого испытанія. [...] И народъ, который вступитъ на этотъ путь, есть народъ духовно погибающій: придутъ иноземцы, покорятъ его и сдѣлаютъ его духовнымъ невольникомъ, живущимъ не по своей волѣ, а по чужой. [...]
Война учитъ насъ всѣхъ, — призванныхъ подъ оружіе и не призванныхъ, — жить такъ, чтобы смерть являлась не постылымъ и позорнымъ окончаніемъ озлобленнаго и хищнаго прозябанія; но естественнымъ увѣнчаніемъ жизни, послѣднимъ, самымъ напряженнымъ, творческимъ актомъ ея; чтобы дѣйствительно каждому стоило защищать дѣло его жизни хотя бы цѣною мученій и смерти. И это простое правило сосредоточиваетъ въ себѣ всю вѣковую нравственную мудрость человѣчества. Оно даетъ преодолѣніе смерти потому, что превращаетъ самую смерть въ подлинный актъ духовной жизни.
Война учитъ насъ провѣрять нашу жизнь, ея достоинство, ея качество, ея вѣрность, ея правоту — поставляя ее передъ необходимостью защищать дѣло ея до конца; война учитъ насъ судить и испытывать жизнь — смертью и превращать смерть въ высшее жизненное и духовное проявленіе. Она указываетъ намъ путь героя и требуетъ, чтобы этотъ путь сталъ общимъ, универсальнымъ; и этимъ она даетъ разрѣшеніе основной жизненной проблемы.
[...] Эта духовная естественность и нравственная незатрудненность въ отказѣ отъ жизни недоступны тѣмъ, кто — сознательно или безсознательно — полагаетъ центръ тяжести въ своемъ личномъ удовлетвореніи и благополучіи. Если въ жизни я занятъ болѣе всего собою, то смерть, ликвидирующая мое эмпирическое существованіе, повергаетъ меня въ растерянность и блѣдный страхъ: какъ отдамъ я мою жизнь, если моя жизнь есть для меня самое главное? Или, если въ жизни я занятъ болѣе всего моимъ богатствомъ, то какъ отдамъ я мою жизнь: мое имущество перестанетъ тогда быть моимъ имуществомъ. И такъ во всемъ: для того, кто въ себѣ и своемъ полагаетъ главное, смерть никогда не станетъ актомъ жизни; смерть всегда будетъ для него концомъ его «главнаго». Смерть всегда останется для него пораженіемъ и никогда не станетъ побѣдой... [...] Гибель его останется неудачей его жизненнаго дѣла; дѣло его было смертно, какъ онъ самъ, и погибло вмѣстѣ съ нимъ: ибо дѣло его сводилось къ его личному самосохраненію. Онъ палъ, не побѣдивъ. Не благоразумнѣе ли ему было бѣжать отъ опасности, спасаясь? Ибо стóитъ ли вообще рисковать своимъ главнымъ дѣломъ, т.-е. своею жизнью? Не проще ли поставить ее внѣ опасности, освободить ее отъ необходимости этой опасной самозащиты?
Именно такъ слагается настроеніе дезертира. Дезертиръ это человѣкъ, который жилъ такъ, что умирать за свое жизненное содержаніе ему не стóитъ, и у котораго нѣтъ ничего такого, чтó онъ любилъ бы больше себя. Таково душевное состояніе человѣка, который деморализуется немедленно послѣ начала духовнаго испытанія: призывъ на войну есть для него начало паденія, а не подъема. Возстать на защиту, не опасаясь мученій и не избѣгая, если нужно, и смерти, поистинѣ можетъ только тотъ, кто вообще способенъ любить что-нибудь больше себя. [...]
Во всѣхъ этихъ порывахъ одно всегда имѣется налицо: горящее чувство, что безъ этого, защищаемаго мною предмета, мнѣ самому нѣтъ жизни. Если это погибнетъ, то я не могу жить; конецъ этого — есть мой конецъ. Жизнь станетъ мнѣ смертью, пустыней, могилой; невыносимымъ бременемъ, можетъ-быть, духовнымъ разложеніемъ. Все лучше, чѣмъ это. Все не страшно, только бы этого не случилось. Все перенесу, только бы это спасти. И даже мыслей этихъ можетъ не быть, а только одинъ огонь чувства.
Если человѣкъ, живя такъ, любитъ что-нибудь больше себя, — свой народъ, или его искусство, или свободу, или хотя бы природу своего отечества (вспомнимъ Карамзина), — тогда въ трудахъ и опасностяхъ онъ не видитъ долга или обязанности, онъ не «приноситъ жертву», онъ не знаетъ колебаній. Нѣтъ долга, но есть добрая воля, своя охота. Нѣтъ жертвы, но свободная легкая отдача себя, и, можетъ быть, даже больше, чѣмъ себя: любимыхъ людей (мужа, дѣтей, друзей); и такая отдача не есть «жертва», ибо въ жертвѣ всегда остается еще жалѣющая судорога скупца. Нѣтъ колебаній, но цѣлостное, нераздвоенное рѣшеніе, непосредственное и незамѣтное. Тогда человѣкъ твердо знаетъ и чувствуетъ, что иначе нельзя; что иначе онъ не можетъ и не хочетъ; и не можетъ иначе хотѣть; и не хочетъ иначе мочь. Смерть есть конецъ его, но не его дѣла. Лучше ему не быть, рѣшаетъ онъ, чѣмъ чтобы воцарился на землѣ грубый произволъ своекорыстныхъ людей, идущихъ покорить его родину.
Этому учитъ насъ духовный смыслъ войны: «живи такъ, чтобы ты при жизни любилъ нѣчто высшее болѣе, чѣмъ себя». Тогда только ты справишься легко и непосредственно не только съ тѣмъ духовнымъ испытаніемъ, которое несетъ тебѣ война, но и со всякимъ бременемъ жизни. Потому что только тогда ты осуществишь въ душѣ твоей состояніе истиннаго, непоколебимаго удовлетворенія, наполняющаго жизнь радостной, творческой легкостью, и въ то же время — состояніе цѣлостной, нравственной красоты, слагающей духовный образъ героя. Объ этомъ свидѣтельствовали всѣ великіе нравственные учителя человѣчества. Скажи мнѣ, что ты полагаешь самымъ важнымъ и главнымъ въ жизни, и я скажу тебѣ, кто ты.
Именно на этомъ пути слагается истинное нравственное добровольчество. Добровольцы, совершая доброе дѣло, совершаютъ его не потому, что такъ велитъ законъ государства или къ этому понуждаетъ чувство долга, но потому, что они любятъ свое дѣло, притомъ любятъ его больше себя. Здѣсь слѣдуетъ разумѣть не только военныхъ добровольцевъ, да и не ко всѣмъ къ нимъ это относится; но нравственныхъ, духовныхъ добровольцевъ въ самомъ широкомъ смыслѣ этого слова, жизненныхъ добровольцевъ, тѣхъ, кто въ обычной жизни живетъ добровольцемъ добра и духа. Эти люди и въ повседневной жизни, даже когда жертвуютъ, то не «жертвуютъ», а отдаютъ добровольно, легко и удовлетворенно. Говоря объ этомъ добровольчествѣ, не слѣдуетъ имѣть въ виду только войну; нѣтъ, война есть только переходная, преходящая эпоха; война есть только одно изъ явленій народной жизни; жизнь шире войны и больше войны. И не нужно совсѣмъ, чтобы всѣ шли добровольцами на войну, потому что изъ этого не вышло бы ничего, кромѣ ратной помѣхи, духовнаго застоя и экономическаго разоренія. Но война учитъ насъ жить всегда такъ, чтобы быть готовымъ встать на защиту того высшаго, которое мы любимъ больше себя.
Каждый часъ жизни несетъ намъ поводъ и возможности стать дезертиромъ или добровольцемъ; бѣжать, спасая себя, или отдать все на защиту. И каждый изъ насъ слагаетъ свою жизнь какъ компромиссъ изъ дезертирства и добровольчества. Но хуже всего то, что мы такъ легко прощаемъ себѣ это нравственное дезертирство по мелочамъ. Прощенныя мелочи незамѣтно въѣдаются въ ткань нашей души и разъѣдаютъ ее; а когда приходитъ часъ духовнаго испытанія, то мы можемъ вдругъ оказаться безсильными и безвольными дезертирами въ большомъ.
Правда, живя изо дня въ день, мы нерѣдко сами не знаемъ, какая сильная любовь къ родинѣ дремлетъ въ нашей душѣ. Но неужели въ самомъ дѣлѣ иноземный врагъ долженъ напасть на нашу родину для того, чтобы мы вспомнили о смерти, о любви и о нашемъ высшемъ духовномъ призваніи?..
Правда, русскій народъ не разъ доказывалъ свою способность превратиться изъ «дезертира по мелочамъ» въ «добровольца великаго дѣла». Но неужели мы способны къ этому только въ годину бѣдъ? Неужели, когда пройдетъ эта година, мы снова начнемъ копошиться въ мелочахъ своекорыстнаго укрывательства?
Пусть же будетъ такъ, что, если мы переживемъ эту войну, то духовные уроки ея останутся жить въ насъ навсегда.
(Окончание следует: части III и IV. Там же будет краткий комментарий РИ)
Источникъ: И.А. Ильинъ. Духовный смыслъ войны. — М.: Типографія Т-ва И. Д. Сытина, 1915. — 50 с. [Серія «Война и культура»].
