(Продолжение. Начало: https://rusidea.org/250969049)
III.
Итакъ, война имѣетъ духовное значеніе. И притомъ всякая война, хотя и не всякая война имѣетъ духовное оправданіе.
Духовное значеніе имѣетъ всякая война, ибо всякая война есть потрясеніе, испытаніе и судъ для всей жизни народа, который въ ней участвуетъ; а слѣдовательно и для ея духовныхъ силъ. Однако, если всякая война есть потрясеніе, испытаніе и судъ для жизни народа, то не всякая война есть правая для того народа, который въ ней участвуетъ. Воюя, народъ можетъ быть правъ и не правъ; и война его будетъ имѣть духовное оправданіе лишь въ томъ случаѣ, если онъ правъ, воюя.
Духовная оправданность войны опредѣляется тѣми мотивами, которые побудили народъ открыть военныя дѣйствія, и тѣми цѣлями, которыя онъ, воюя, имѣетъ въ виду и осуществляетъ. Скажи мнѣ, ради чего ты началъ войну и ведешь ее, и я скажу тебѣ, правъ ты или не правъ. Эти мотивы и цѣли бываютъ обыкновенно ясны и до начала военныхъ дѣйствій, и во всякомъ случаѣ выясняются быстро и отчетливо. Между тѣмъ духовное значеніе войны опредѣляется творческой дѣятельностью народа во время войны и по окончаніи ея. Оно опредѣляется тѣмъ откликомъ, тѣмъ движеніемъ въ народѣ, которое вызывается войною; тѣмъ духовнымъ подъемомъ, который слагается въ народѣ во время войны и послѣ нея. Скажи мнѣ, чтó вызвала война въ твоей душѣ; скажи мнѣ, какъ ты воевалъ, и что извлекъ ты изъ трудовъ и страданій войны, и я скажу тебѣ о томъ, каково было ея духовное значеніе въ твоей жизни.
Понятно, что духовное значеніе и духовное оправданіе могутъ находиться въ самомъ различномъ соотношеніи. Такъ, народъ можетъ быть правъ, вступая въ войну, если, напримѣръ, на него совершаютъ, по-видимому, ничѣмъ съ его стороны не вызванное нападеніе; но испытанія своего онъ можетъ въ ней не выдержать, обнаруживая духовное оскудѣніе или неспособность возстать на защиту своего духовнаго достоянія; или же превращая войну въ мародерство и самъ впадая въ озвѣрѣніе; или, наконецъ, обнаруживая неспособность творчески справиться съ военнымъ потрясеніемъ, его уроками и послѣдствіями. Напротивъ, народъ можетъ быть не правъ по тѣмъ мотивамъ и цѣлямъ, которые привели его къ войнѣ; но зато обнаружить въ войнѣ огромную любовь къ родинѣ, истинное самопожертвованіе, или же способность творчески справиться съ военнымъ потрясеніемъ, его уроками и послѣдствіями.
Понятно также, что каждая война требуетъ особаго разсмотрѣнія съ этихъ двухъ точекъ зрѣнія и что притомъ положеніе каждаго народа должно быть разсмотрѣно особо. Въ качествѣ общаго закона здѣсь можно установить лишь то, что духовно живой, духовно сильный и творческій народъ растетъ и возрождается и послѣ тѣхъ войнъ, въ которыхъ онъ потерпѣлъ ратную неудачу: такъ было съ Россіей послѣ крымской и японской войнъ, съ Германіей послѣ наполеоновскихъ войнъ. И въ качествѣ общаго правила можно установить, что каждому народу слѣдуетъ желать, чтобы война имѣла для него максимальное духовное значеніе, т. е. чтобы она вызвала расцвѣтъ его лучшихъ духовныхъ силъ, отъ которыхъ питаются и должны питаться всѣ послѣдующія поколѣнія и другіе народы.
И еще одно несомнѣнно: какова бы ни была война и каковы бы ни были ея духовныя послѣдствія, ей всегда гарантированъ извѣстный минимумъ духовнаго значенія. Отъ насъ зависитъ превратить этотъ дающійся намъ минимумъ — въ максимумъ. И для этого намъ надлежитъ помнить ежечасно: мы еще творимъ эту войну, и въ этомъ творчествѣ ни одно усиліе, ни одинъ порывъ, ни одно живое искреннее слово не пропадаетъ даромъ. И если передъ нами сейчасъ встаетъ вопросъ, справимся ли мы духовно съ этою войною, то попытаемся прежде всего отдать себѣ отчетъ въ томъ, что такое война какъ явленіе народной жизни; какія цѣли и какіе мотивы могутъ сдѣлать войну духовно оправданной, и наконецъ, каково наше положеніе въ настоящей войнѣ. И тогда только мы найдемъ путь къ осознанію встающихъ передъ нами духовно творческихъ заданій. Въ осознаніи ихъ залогъ нашей духовной побѣды.
Мы установили духовный смыслъ войны, какъ испытанія и суда надъ жизнью людей и народовъ. Война учитъ насъ жить, любя нѣчто высшее, такое, за что стоило бы и умереть; любить его больше, чѣмъ себя, и доброю волею становиться на его защиту. Но все ли заслуживаетъ такой любви и такой защиты? И, если не все, то что же именно? И противъ чего воздвигаетъ угрозу война, подобная той, которую мы теперь переживаемъ?
Въ жизни народа, какъ и въ жизни отдѣльныхъ людей, бываютъ эпохи, когда онъ видитъ себя лицомъ къ лицу съ нѣкоей внѣшней силой. Эта сила, развиваясь по своимъ внутреннимъ законамъ, осуществляя свою природу, властно рѣшаетъ вопросъ о бытіи и жизни народа; рѣшаетъ, какъ сильный о слабомъ, творя свою силу и не спрашивая слабаго объ его согласіи; рѣшаетъ отъ себя и помимо него: быть ему или не быть? Такую эпоху народъ переживаетъ каждый разъ, какъ передъ нимъ реально (т. е. не только въ отвлеченной возможности) встаетъ практическій (т. е. призывающій не къ размышленію только, а къ дѣйствію) вопросъ: будетъ ли онъ и впредь существовать, какъ духовно живой и духовно творящій народъ, или же передъ нимъ начало разложенія, пассивности и гибели?
Такую эпоху народъ переживаетъ не только въ войнѣ. Кромѣ войны, наряду съ нею, есть еще цѣлый рядъ событій и обстоятельствъ, которыя ставятъ народъ передъ тѣмъ же вопросомъ о жизни и смерти, о расцвѣтѣ его духовныхъ силъ или начинающемся угасаніи ихъ. Въ такую эпоху народъ вступаетъ каждый разъ, какъ слагаются условія, угрожающія общему народному духовному достоянію.
Въ чемъ же состоитъ это достояніе? И что значитъ: «духовное достояніе»? И какія же условія могутъ угрожать ему?
Условимся называть «душою» весь потокъ нашихъ внутреннихъ переживаній, во всемъ его объемѣ и разнообразіи. Душа — это вся совокупность того, что происходитъ въ нашемъ «сознаніи», а равно и въ нашемъ «безсознательномъ», на протяженіи всей нашей жизни: это наши чувства, болевыя ощущенія, пріятныя и непріятныя состоянія, воспоминанія и забвенія, впечатлѣнія и помыслы, проносящіеся въ насъ мимолетно, а также дѣловыя соображенія и заботы, приковывающія насъ къ себѣ надолго. Если мы будемъ называть все это «душою», то «духомъ» мы назовемъ душу только тогда, когда она живетъ своими главными силами и глубокими слоями, устремляясь къ тому, что человѣкъ признаетъ высшимъ и безусловнымъ благомъ. Слѣдовательно, «духъ» это прежде всего то, что значительно въ душѣ.
Это «значительное» слишкомъ часто не совпадаетъ съ тѣмъ, что имѣетъ «субъективное значеніе» для того или другого отдѣльнаго человѣка; мы нерѣдко интересуемся неважными и неглавными дѣлами въ жизни, влечемся къ тому, что намъ «пріятно», приковываемся ко второстепеннымъ подробностямъ, дорожимъ интимными пустяками, любимъ то, что не заслуживаетъ ни любви ни признанія. Замѣчательно, что въ такихъ случаяхъ и чувство наше становится обыкновенно маленькимъ и слабымъ: легко угасаетъ и не зажигаетъ душу красотою и героическимъ порывомъ; когда же вспыхиваетъ сильнѣе и принимаетъ форму страсти, то увлекаетъ душу въ смѣшныя и жалкія положенія, или, въ худшемъ случаѣ, приводитъ человѣка къ неистовымъ, озлобленнымъ и жестокимъ, слѣпымъ и несчастнымъ поступкамъ.
Въ отличіе отъ того, что имѣетъ только «субъективное значеніе», есть на свѣтѣ и такое, что имѣетъ объективное значеніе. И вотъ, когда человѣкъ живетъ духовной жизнью, то онъ испытываетъ нѣчто, какъ самое лучшее и высшее; не какъ для него только наиболѣе удобное и пріемлемое, пріятное (отъ прияти, принять); но какъ объективно важнѣйшее, какъ дѣйствительно самое главное, какъ значительное въ послѣднемъ измѣреніи; оно остается самымъ важнымъ даже и въ томъ случаѣ, если многіе или всѣ люди отвернутся отъ него, отвергнутъ его и откажутъ ему въ своемъ признаніи: потому что не человѣческимъ избраніемъ опредѣляется достоинство предмета, но истиннымъ внутреннимъ качествомъ его, вѣрностью и совершенствомъ его передъ лицомъ Божіимъ.
Когда человѣкъ живетъ духовною жизнью, то это «важнѣйшее» становится и для него, въ его жизни именно въ силу своего внутренняго достоинства передъ лицомъ Божіимъ, — предметомъ любви и радости. Душа, побѣжденная объективнымъ качествомъ предмета, тянется къ нему, какъ къ солнцу, сердцемъ, волею и помышленіемъ; и безкорыстно радуется этому предмету и его качеству, предчувствуя въ немъ и достигая черезъ него сама высшихъ граней, доступныхъ человѣку. Душа посвящаетъ себя этому предмету; она творитъ его въ жизни, осуществляетъ и раскрываетъ его, зная, что только ради этого творчества людямъ и стóитъ вообще жить на свѣтѣ.
Все, что люди сдѣлаютъ на землѣ въ такомъ духовномъ устремленіи, — даже если они при этомъ добросовѣстно заблуждаются, — все это получаетъ духовное значеніе и духовную цѣнность. Человѣку не дано сразу познать истину, создать красоту и осуществить въ себѣ добрую волю; ему суждено пройти долгій путь уклоненій и заблужденій, выстрадать глубину паденій и отчаянія. Но всѣ эти ступени, по которымъ совершается духовное восхожденіе человѣка, и точно такъ же все то въ природѣ вещей, что ведетъ къ расцвѣту на землѣ красоты, истиннаго знанія и добра, являясь или прообразомъ или необходимою основою высшихъ достиженій — все это слагаетъ вкупѣ духовное достояніе и духовное богатство человѣчества.
Согласно этому, духовнымъ достояніемъ, которое дѣйствительно стóитъ защищать всѣми силами какъ высшее благо, слѣдуетъ признать: во-первыхъ, все то, что создано человѣчествомъ и въ частности даннымъ народомъ въ его духовномъ устремленіи — его науку, его философію, его религію, его музыку, его живопись, его литературу, его театръ, его пѣсню, его архитектуру. Во-вторыхъ, всѣ тѣ живыя силы, которыя создаютъ эти богатства, или могутъ создавать ихъ и создавали бы при другомъ, болѣе совершенномъ устройствѣ жизни: и прежде всего жизнь каждаго отдѣльнаго человѣка какъ возможность своеобразнаго отраженія и выраженія духовной высоты; и особенно — личную жизнь національнаго генія, какъ уже осуществившееся чудесное выраженіе духовнаго полета. Наконецъ всѣ тѣ основныя и необходимыя жизненныя условія и формы, внѣ которыхъ гибнетъ или не расцвѣтаетъ духовная жизнь народа: это — свобода жизни, исканія и созиданія, т. е. экономическая, политическая и церковная нестѣсненность въ личномъ, групповомъ, національномъ и государственномъ самоопредѣленіи. Чтобы жить прекрасно, надо жить свободно: человѣкъ не долженъ притѣснять человѣка. Чтобы жить прекрасно и свободно, народъ не долженъ прозябать впроголодь или платить за пропитаніе неотрывнымъ, цѣлодневнымъ, изнуряющимъ трудомъ.
Все это — духовныя блага, духовное достояніе народа. Въ этомъ объято все то, безъ чего жизнь людей на землѣ не можетъ стать достойной и прекрасной: то, что творится въ духовномъ устремленіи; тѣ, кто творитъ явленіе духа, и та основа жизни, на которой слагается и вырастаетъ духовное явленіе. Изъ этого достоянія не должна быть изъята и такъ называемая «матеріальная культура». Пусть люди, пренебрегающіе душою и не вѣдающіе духа, предаются служенію ей какъ якобы самостоятельной цѣнности и живутъ въ слѣпотѣ къ ея духовному назначенію; они осуществляютъ хозяйство ради хозяйства, накапливаютъ богатство ради богатства, развиваютъ технику ради техническаго развитія, предпринимаютъ вооруженія ради того, чтобы лучше вооружиться; они слѣпнутъ постепенно, застревая во вторичномъ и служебномъ, въ средствахъ, принимая элементарную и матеріальную основу прекрасной жизни за самоё прекрасную жизнь; и только величайшіе кризисы и потрясенія, — экономическіе, политическіе и военные, — въ которые ихъ неизбѣжно вовлекаетъ ихъ слѣпая работа, способны хоть на мигъ пробудить ихъ и напомнить имъ о высшемъ назначеніи человѣка.
И вотъ тогда, когда народъ сознаетъ свое общее достояніе, и умѣетъ любить его, и когда совершается событіе, угрожающее этому духовному достоянію, его бытію и росту, — тогда онъ внемлетъ призыву: встань и смотри, что угрожаетъ твоему духовному достоянію и что надлежитъ тебѣ дѣлать?
Таковы всѣ событія, допускающія и требующія творческаго отвѣта со стороны народа, усилій и борьбы. Уже тогда, когда близится голодъ или черная смерть, и моръ грозитъ унести несмѣтныя народныя силы; или когда стихія огня или воды грозитъ истребить жизнь и жилища и иное богатство народное, — лучшія силы націи идутъ на борьбу съ бѣдою и полагаютъ свою жизнь ради предотвращенія худшихъ золъ и бѣдъ.
Но несравненно глубже потрясеніе и одухотвореннѣе призывъ тогда, когда опасность грозитъ не элементарной основѣ духа, а зрѣлому явленію его.
Таковъ прежде всего моментъ, когда изъ жизни уходитъ геній. Невидныя, часто ускользающія отъ душевнаго вниманія, но творческія, драгоцѣнныя духовныя нити связуютъ нашу жизнь съ жизнью національнаго генія. Жизнь такого человѣка составляетъ поистинѣ духовное достояніе его народа и смерть его испытывается нерѣдко, какъ внезапное общее оскудѣніе; потому что мы всѣ связаны имъ и въ немъ воедино; мы всѣ связаны черезъ него съ откровеніемъ духовнымъ. [...]
Таковъ далѣе моментъ, когда гибнутъ — по несчастію или по злому умыслу — созданія народнаго искусства, предстоящія въ видѣ хрупкихъ, сгораемыхъ, незамѣнимыхъ по своей формѣ и по своему духовному содержанію вещей. Единственныя въ своемъ родѣ, неповторимыя и не возстановимыя, эти созданія живописи, скульптуры и архитектуры переживаются нами, какъ даръ особаго счастія, какъ сосредоточенное выраженіе того лучшаго въ насъ, что не есть уже человѣческое, но божественное, что есть выстраданный и постигнутый нашимъ народомъ вкупѣ ликъ Божества. Это изображеніе божественнаго въ матеріи является уже общечеловѣческимъ достояніемъ и истребленіе произведеній искусства, созданныхъ нашимъ народомъ, можетъ испытываться нами поэтому не только какъ насиліе и несправедливость, причиненныя намъ, но какъ прямой ущербъ, понесенный всею духовною жизнью человѣчества.
Таковъ далѣе моментъ и таковы цѣлыя эпохи, когда происходитъ подавленіе свободной, научной и религіозной очевидности, идущее отъ косной догмы и корыстной силы. Во всѣ времена и у всѣхъ народовъ гибнетъ лучшее духовное достояніе, когда истинные ученые, безкорыстно ищущіе знанія, преслѣдуются и сожигаются какъ колдуны или изгоняются, обвиненные, подобно Сократу, въ «пагубномъ вліяніи на молодежъ»... [...]
Таковы далѣе тѣ эпохи, когда обычный укладъ жизни народовъ, всегда остающійся далекимъ отъ справедливости, принимаетъ совершенно уродливыя формы и одна группа или классъ людей получаетъ возможность осуществлять принудительно по отношенію къ остальнымъ людямъ свой узкій групповой интересъ. Сколько разъ исторія была свидѣтельницей того, какъ вставала и осуществлялась угроза естественнымъ правамъ личной свободы; какъ политическое и экономическое преобладаніе увлекало преобладающую группу на путь полнаго подавленія обездоленныхъ группъ; какъ люди, принадлежащіе господствующей націи, видѣли въ угнетеніи привходящихъ національностей свое истинное назначеніе и не останавливались ни передъ какими, даже самыми отвратительными, средствами. Тогда общественная жизнь переполняется чувствами страха, подозрѣнія и презрѣнія, и встаетъ опасность полнаго вырожденія ея: кажется еще немного и души разорвутся отъ безсильнаго озлобленія и погибнутъ послѣдніе остатки доброты въ стихійномъ порывѣ неправой злобы и праваго негодованія.
Таковы, наконецъ, тѣ эпохи, когда одинъ народъ совершаетъ нападеніе на другой, ради подчиненія и своекорыстнаго угнетенія. Пережить такое нападеніе выпало на долю Россіи въ наши дни.
И вотъ исторія свидѣтельствуетъ о томъ, что творчески и духовно живые народы умѣли достойно реагировать на всѣ эти опасности и угрозы, особенно, если онѣ касались осознаннаго и любимаго народомъ зрѣлаго духовнаго достоянія. Такой народъ отвѣчаетъ на духовное бѣдствіе — духовной активностью, напряженною героическою борьбою. [...]
IV.
Безспорно, такую эпоху народъ переживаетъ не въ каждой войнѣ. Не всякая война имѣетъ такое духовное оправданіе, хотя каждая воюющая сторона старается изобразить свое дѣло какъ духовно оправданное. Это стремленіе обнаруживается въ нашъ вѣкъ больше, чѣмъ когда-нибудь. И вотъ мы видимъ, какъ слагается такъ называемая «публичная идеологія» войны, которая имѣетъ свою практическую задачу и нерѣдко осуществляетъ ее даже въ томъ случаѣ, если вся она насквозь фальшива и искусственна. Но именно поэтому ее необходимо отличать отъ подлинныхъ духовныхъ цѣлей войны.
Публичная идеологія есть нерѣдко не что иное, какъ идейный дурманъ, потребный воюющему для поддержанія въ себѣ воинственнаго самочувствія. Напротивъ, истинные духовные мотивы войны не могутъ быть выдуманы искусственно; они нерѣдко лишь смутно чувствуются народомъ; они нерѣдко живутъ на ряду съ публичной идеологіей, утверждая свою независимость и свою жизненную силу, т. е. свою способность направлять дѣятельность людей.
Народная совѣсть, не обманутая ложью и не затемненная «публичной идеологіей», рѣшаетъ, нерѣдко съ поразительной безошибочностью, вопросъ о духовной оправданности войны. Она ставитъ этотъ вопросъ такъ: что будетъ съ нашимъ духовнымъ ростомъ, и, далѣе, шире, что будетъ съ духовнымъ развитіемъ человѣчества вообще, если не мы побѣдимъ въ этой войнѣ? И прежде всего: останемся ли мы свободно живущимъ и духовно творящимъ, духовно самобытнымъ народомъ? [...]
Германія идетъ на насъ, презирая наши духовныя силы; она идетъ принудительно навязать намъ штампъ своей культуры, какъ въ ея здоровыхъ, такъ и въ ея больныхъ частяхъ, безразлично; она идетъ превратить насъ въ свой покорный и выгодный рынокъ; она видитъ въ насъ варваровъ, «русскія орды», которыя должны, въ благодарность за благодѣянія принудительнаго цивилизованія, предоставить себя (хотя бы изъ простого приличія, если не изъ чувства благодарности) — для экономической эксплуатаціи. Германія идетъ на насъ, открыто признавая, что «сильный всегда правъ», и что народы, у которыхъ техническая и политическая сторона жизни развита недостаточно, суть дикіе народы, предназначенные нести на своихъ плечахъ народъ болѣе преуспѣвшій въ своемъ жизненномъ устройствѣ. Она идетъ отсѣчь отъ насъ живые члены нашего духовнаго славянскаго единства и водворить въ русской жизни тѣ начала, слѣпая работа которыхъ вовлекла ее самоё въ столь глубокое потрясеніе и кризисъ.
Осознавъ все это, мы увидѣли въ этомъ нападеніи тяжелую угрозу всему нашему духовному достоянію и встали на защиту нашей свободы и самобытности. Только мы сами, и никто другой за насъ или вмѣсто насъ, только мы сами, свободнымъ самостоятельнымъ духовнымъ трудомъ можемъ выбрать изъ нѣмецкой культуры то, что въ ней общечеловѣчно, глубоко или хотя бы просто здорово, отъ того, что въ ней разложилось, отцвѣло или омертвѣло; только мы сами можемъ, отбросивъ второе, свободно, творчески усвоить себѣ первое, оставаясь независимой и великой націей. И русскій народъ доказалъ уже свою способность признавать духовныя достиженія другихъ народовъ и учиться у нихъ тому, что у нихъ есть лучшаго.
Какъ это просто и понятно: нельзя дать себя поработить; нельзя дать превратить себя въ средство для хозяйственнаго процвѣтанія другого народа. Духовный ростъ немыслимъ въ условіяхъ принудительности и порабощенія. Эту элементарную, великую аксіому мы всѣ признали и возстали. И война эта, воистину духовно оправданная война, стала войною народною.
Послѣ всего сказаннаго нетрудно признать, что всякая оправданная война есть духовно-оборонительная.
Здѣсь, какъ и во многихъ другихъ случаяхъ, философія вкладываетъ особый смыслъ въ обиходный или спеціальный терминъ. Обычно отличаютъ наступательную войну отъ оборонительной въ зависимости отъ того, кто первый объявилъ войну, или кому принадлежитъ иниціатива на ратномъ полѣ, или кому удалось перенести столкновенія на вражескую территорію. Мы же называемъ оборонительною ту войну, въ которой опасность грозитъ духовному достоянію обороняющагося народа и народъ этотъ поднимается на его защиту. Это есть духовная оборона и передъ этою основною сущностью войны оказывается второстепеннымъ, кто именно объявилъ войну, занялъ ли кто-нибудь чужую территорію и т. д.
Эта духовная оборона можетъ даже при случаѣ получить характеръ явнаго нападенія. Такъ, войны съ Наполеономъ въ 1813-1815 годахъ имѣли характеръ нападенія, но были по существу оборонительныя войны, хотя союзники прошли черезъ Европу и вступили въ Парижъ. Точно такъ же война 1877 года за освобожденіе славянъ была войною оборонительною, хотя русскія войска дошли почти до Константинополя. Подобно этому настоящая война наша съ Германіей есть война духовно-оборонительная и останется ею даже въ томъ случаѣ, если русскія войска войдутъ въ центръ Германіи и если миръ присоединитъ къ Россіи польскія и славянскія земли. Потому что великій народъ, обороняясь, заставляетъ прежде всего признать свою самобытность, заставляетъ противника покончить со всѣми этими недостойными разговорами о мнимомъ варварствѣ, заставляетъ отнынѣ уважать себя и видѣть въ себѣ равнаго, хотя по возрасту и младшаго брата въ духовной семьѣ великихъ народовъ. Обороняясь, онъ утверждаетъ свое неотъемлемое право на свободный ростъ и духовную независимость; онъ собираетъ въ этой борьбѣ свои племена и отвѣтвленія, и полагаетъ основаніе свободному и равному общенію между народами.
Такъ, настоящая война должна повести къ тому, чтобы всѣ иностранцы и главное нѣмцы разсмотрѣли, наконецъ, духовную самостоятельность и духовную глубину Россіи, ея духовную силу и значительность. Эта самобытность никогда не мѣшала намъ учиться у другихъ народовъ, и не помѣшаетъ этому и впредь; но «ученіе» это должно оставаться всегда дѣломъ нашего внутренняго и самостоятельнаго труда, не заслуживающаго ни въ какомъ отношеніи и ни съ чьей стороны презрѣнія. И послѣ этой войны наши враги и наши союзники поймутъ, что имъ слѣдуетъ изучать прежде всего русскій языкъ съ тѣмъ вниманіемъ и съ тою любовью, съ какими мы изучаемъ ихъ языки. Потому что русскій языкъ есть языкъ Пушкина и Лермонтова, языкъ Державина и Тютчева, Гоголя и Грибоѣдова, языкъ Толстого и Достоевскаго; языкъ нашей науки, нашей церкви, нашего театра и нашего философскаго исканія.
И вотъ теперь, если сказать, что война имѣетъ духовную природу и духовный смыслъ, то это не должно показаться неожиданнымъ. Война есть прежде всего явленіе народной жизни; а жизнь народа имѣетъ духовный смыслъ, опредѣляющійся единымъ и высшимъ назначеніемъ человѣка. Война есть совмѣстное, совокупное дѣяніе людей, сознательное, напряженное творческое дѣло огромнаго множества сотрудниковъ. Въ этомъ творчествѣ участвуетъ весь воюющій, и тѣло его, и душа, т. е. и сознаніе, и чувство, и мысль, и воля, и воображеніе, и то безсознательное, разстройство котораго приводитъ къ намъ съ передовыхъ позицій душевно больныхъ воиновъ. И прежде всего, и главнѣе всего война есть дѣло воли, подчиняющей себѣ воображеніе и чувство, извлекающей изъ тѣла и души максимумъ усилій и стойкости.
Все то, чѣмъ человѣкъ въ обычное время любитъ благородство и презираетъ низость; радуется красотѣ и страдаетъ отъ уродства; мыслитъ въ познаніи и рвется къ лучшему; сомнѣвается и вѣруетъ, — всѣ эти силы души и духа оказываются вовлеченными въ войну. Война есть дѣяніе не только тѣла, но и души; не только тѣла и души, но и духа. Война не есть чисто физическая или физіологическая борьба вооруженныхъ массъ; она есть, какъ это ни странно на первый взглядъ, общеніе людей, хотя и съ рѣзко и неравномѣрно распредѣленнымъ «содѣйствіемъ» и «противодѣйствіемъ». [...]
Въ войнѣ сталкивается именно воля съ волей, дисциплина съ дисциплиной и это одно вовлекаетъ въ нее всѣ духовныя силы человѣка. Страшна и непобѣдима армія, рѣшившая побѣдить; деморализація арміи есть именно разложеніе ея воли и рѣшимости. Но воля, питающаяся изъ духовнаго подъема, не поддается разложенію; ибо актъ души именно тогда стоитъ на своей жизненной и творческой высотѣ, когда онъ есть актъ духа. Для того-то и служитъ публичная идеологія, пытающаяся оправдать войну; ибо армія, чувствующая себя духовно и нравственно неправой, катится по наклонной плоскости внизъ. [...] Доказывать этого не стоитъ; достаточно просто указать на ... всѣ тѣ реальныя явленія, когда тѣло, насыщенное одухотворенною душою, возносило человѣка къ побѣдѣ въ непосильной борьбѣ. И въ этомъ сокрытъ для насъ новый и глубокій урокъ войны.
Теперь намъ не нужно уже доказывать, что каждый народъ воюетъ именно такъ, какъ онъ жилъ до сихъ поръ. Война какъ духовное испытаніе развертываетъ и въ арміи и въ населеніи, оставшемся на мѣстахъ, именно тотъ духъ, который выношенъ народомъ въ мирное время. Въ современной войнѣ, оперирующей огромными массами мирнаго, такъ называемаго «запасного» населенія, эта связь становится особенно понятной. Каждый народъ вноситъ въ свою войну тѣ нравы, тѣ обычаи, то представленіе о добрѣ и злѣ, то правосознаніе, ту доброту и то озлобленіе, ту способность къ состраданію и самопожертвованію, которыя онъ взрастилъ въ себѣ у своихъ очаговъ. Моментъ напряженной борьбы обостряетъ и проявляетъ духовный укладъ народной жизни и обнажаетъ съ неумолимою силою духовные и нравственные недочеты народной души. Каждый народъ можетъ и долженъ осознать въ недостаткахъ своей военной организаціи и своего воинскаго духа — пороки своей жизни, найти въ себѣ ихъ корни и обратить свою духовную энергію по окончаніи войны на излѣченіе этихъ больныхъ корней.
Кадры арміи суть не что иное, какъ живые куски народнаго состава и эта связь оказывается тѣсною и прочною до послѣдней степени, когда вспыхиваетъ народная война.
Народная война есть совокупное духовное напряженіе всей націи, направленное къ побѣдѣ надъ тою силою, которая стала на пути духовнаго роста народа. Въ такой войнѣ неминуемо отходитъ на второй планъ юридическое дѣленіе народа на «комбаттантовъ» и «не-комбаттантовъ». Международное право дѣлитъ такъ населеніе воюющей страны, признавая комбаттантами тѣхъ, кто открыто, съ разрѣшенія главнаго командованія носитъ оружіе. Въ народной войнѣ это различіе теряетъ свою реальную важность, потому что отношеніе человѣка къ войнѣ опредѣляется болѣе существеннымъ, изъ глубины идущимъ подъемомъ духа.
Въ народной войнѣ, которая является скрытою формою или началомъ партизанской войны, воюющимъ оказывается какъ носящій оружіе, такъ и не носящій его. Всякій, кто участвуетъ въ этомъ совмѣстномъ духовномъ направленіи воли, мысли, чувства и дѣйствія, ведущемъ къ общему и единому результату, именуемому побѣдою, — всякій является духовнымъ воиномъ. Всѣ граждане, творчески горящіе о войнѣ — всѣ воюютъ; всѣ подъемлютъ бремя этой единой великой борьбы, каждый на своемъ мѣстѣ, по-своему, въ своей долѣ, опредѣленной, помимо закона, еще и добровольно. Дающіе, организующіе, лѣчащіе, пишущіе, говорящіе и даже тѣ, кто, лишенные почему-нибудь возможности помогать словомъ и дѣломъ, просто печалятся о стрясшейся бѣдѣ и радуются удачѣ, — всѣ воюютъ. И, если война есть бѣдствіе, то всѣ, творчески горящіе о войнѣ, — всѣ участвуютъ въ этомъ бѣдствіи. И, если война, какъ организованное убіеніе, есть вина и жестокость, а какъ духовный порывъ и самопожертвованіе, — подвигъ, то всѣ эти люди раздѣляютъ эту вину, и жестокость, и подвигъ.
Такая война является поистинѣ духовно творческимъ процессомъ въ жизни народа. Въ ней духъ народа становится духомъ арміи; а духъ арміи питается изъ единаго всенароднаго порыва. Солдатъ, носящій оружіе является вооруженнымъ воиномъ; а мирные граждане становятся невооруженнымъ воинствомъ. Въ такой войнѣ призывъ подъ оружіе мѣняетъ лишь способъ участія и степень участія въ войнѣ. Въ такой войнѣ воевать не значитъ сражаться; но сражаться — значитъ воевать въ духѣ и ради духа. Тогда сраженіе получаетъ значеніе духовнаго подвига; а война захватываетъ всю душу и весь духъ народа. Война получаетъ значеніе всеобщаго духовнаго пожара и нѣтъ силъ, которыя могли бы побѣдить такой народъ.
Такая война съ силой, подчасъ неожиданной, заставляетъ человѣка почувствовать и признать, что его «я», весь его внутренній міръ, существуетъ на свѣтѣ только въ качествѣ живого члена народа, единой живой націи, этого большого, растянувшагося во времени и съ виду разбросаннаго въ пространствѣ «мы». Каждый изъ насъ незамѣтно съ ранняго дѣтства впитываетъ и уже впиталъ въ себя элементы того характера, той добродѣтели, той красоты, того міроощущенія, того чувства Бога, которые уже осуществлены и еще осуществляются нашимъ народомъ сообща. И часто мы забываемъ о томъ, на чемъ мы стоимъ, изъ чего мы состоимъ, чѣмъ проникнуты, — ту духовную основу, на которой каждый изъ насъ вышиваетъ своею жизнью новый, еще никогда не бывшій, своеобразный узоръ; забываемъ потому, что сосредоточиваемся на нашихъ личныхъ особенностяхъ, на томъ, въ чемъ мы не похожи на другихъ, на тѣхъ индивидуальныхъ отличіяхъ въ нравахъ и въ судьбѣ, въ которыхъ утверждается наше «я» и его жизнь.
И вотъ война есть тотъ часъ, въ который обособившееся въ этихъ отличіяхъ «я» испытываетъ, мало сказать: свою связь, — свое тождество, свое постоянное, непрекращающееся совпаденіе съ элементами общаго народнаго духа. Въ такія минуты, человѣкъ потрясенный и духовно раненый, испытываетъ съ необычайной силой, что онъ немыслимъ и невозможенъ безъ своей родины, т. е. безъ вскормившей его духовной жизни его народа. Каждый изъ насъ чувствуетъ, что потокъ, въ которомъ онъ всю жизнь плылъ и будетъ плыть до смерти, есть потокъ русской жизни; что домъ его, въ которомъ онъ живетъ духовно, сложенъ изъ камня нашей Россіи; что огонь, отъ котораго загорѣлась его жизнь, былъ русскій огонь и погаснетъ онъ какъ русскій. Конечно, тѣло «мое» и душа «моя» могутъ жить и вдали отъ родины; это испытали мы всѣ, бывшіе за границей. Но духъ, оторвавшись, прекратится такъ, какъ умираетъ отсѣченный членъ организма. Именно эту связь имѣли въ виду Аристотель и Гегель, когда говорили, что безъ народнаго духа реально невозможенъ личный духъ.
И когда война ставитъ подъ угрозу это единое, вскормившее насъ всѣхъ лоно, то душа каждаго изъ насъ слышитъ вопросъ: если это тебѣ не важно, то что же тебѣ вообще важно и дорого на свѣтѣ? если это не уводитъ тебя изъ узкихъ и душныхъ сферъ лично-мелочнаго житейскаго кропанія, то что же вообще можетъ увести тебя? и если мы этого не защищаемъ, то что же мы такое?
Въ самомъ дѣлѣ, чтó мы безъ Пушкина, Гоголя, Достоевскаго и Толстого? безъ Глинки, безъ Мусоргскаго и Врубеля? безъ нашего старообрядчества и сектантства, безъ нашего храмового зодчества, безъ нашего русскаго старчества, безъ русской былины и пѣсни, безъ Петра Великаго и Бакунина, безъ Ломоносова, безъ нашей героической и безкорыстной науки? И если мы этого не защищаемъ въ общемъ и напряженномъ духовномъ подъемѣ, то, можетъ быть, намъ вообще лучше не быть вовсе? Потому что древесный листъ, безучастный къ удару дровосѣка по стволу дерева, свершилъ свою судьбу и нашелъ свой конецъ: онъ скоро высохнетъ и упадетъ мертвый.
Въ такое время естественно отложить или отодвинуть на второй планъ всѣ узко-личныя дѣла и интересы. Но тѣмъ сильнѣе долженъ разгораться духовный подъемъ.
Духовный подъемъ есть то настроеніе души, когда она энергично и сознательно направляетъ свои силы на творческое осуществленіе безусловнаго и конечнаго блага; когда человѣкъ начинаетъ жить высшимъ и лучшимъ, что ему доступно на этомъ свѣтѣ — истиннымъ знаніемъ, создаваемой красотою, доброю и благородною волею. У этихъ источниковъ и только у нихъ душа почерпаетъ, всегда почерпала и всегда будетъ почерпать непобѣдимость въ борьбѣ: когда она съ силою духовной очевидности знаетъ истинную цѣль своей жизни; съ силою духовнаго чувства любитъ то, за что борется; съ силою духовнаго стремленія желаетъ осуществленія своей цѣли; и съ силою духовнаго вѣрованія убѣждена въ неминуемой побѣдѣ благого и праваго дѣла.
Нѣтъ и не можетъ быть такой эпохи, когда духовное напряженіе было бы несвоевременнымъ или излишнимъ. Нѣтъ такого момента въ жизни человѣка и не можетъ быть; и наша задача не только въ томъ, чтобы кормить и грѣть и лѣчить сражающихся; но, дѣлая это, горѣть съ ними и за нихъ духомъ. [...] Ибо духъ арміи таковъ, каковъ духовный подъемъ среди ея народа. Свободное, углубленное исканіе истины, добра и красоты должны не прекратиться среди народа, вовлеченнаго въ войну, но разгорѣться еще ярче.
Великій народъ, т. е. всякій духовно творческій народъ только и можетъ и долженъ воевать, оставаясь на духовномъ уровнѣ. Такой народъ не можетъ и не долженъ и не смѣетъ мириться съ тѣмъ, что война станетъ для него духовнымъ паденіемъ. Война есть для него духовный подъемъ, въ которомъ онъ не только остается вѣренъ себѣ и своему уровню, но поднимается еще выше, почерпая силу въ своей правотѣ и во всенародности своего порыва.
Въ такой войнѣ мало воевать; необходимо воевать, оставаясь на духовной высотѣ. Пусть же будетъ воинственный подъемъ, но не озлобленіе и не ненависть и не уличные погромы; пусть будетъ личное безстрашіе, но не презрѣніе къ врагу, къ его храбрости и его подъему; пусть будетъ искусное обезвреженіе врага, но не месть и не жестокость и не корыстная травля; пусть будетъ обдуманность и осторожность, но не низменная хитрость и не система національнаго шпіонства. Въ такой войнѣ мало и побѣдить: ратная побѣда не должна стать для насъ духовнымъ паденіемъ, какъ это случилось съ Германіей послѣ 1870 года.
Побѣда не должна вызвать въ насъ самоувѣренность и самодовольство, гордость и національное самопревознесеніе; она не должна вызвать въ насъ нелѣпую и чудовищную увѣренность въ томъ, что мы — единственный «избранный» народъ, высшій и лучшій изъ всѣхъ существовавшихъ, что къ намъ «переходитъ» теперь «гегемонія» и руководительство всѣми другими народами; она не должна пробудить въ насъ хищные инстинкты и мстительныя чувства и увлечь насъ на путь политическаго и тѣмъ болѣе духовнаго подавленія нашего врага; она не должна привести насъ къ культу силы и милитаризма. И особенно мы должны быть свободны отъ внезапно наступающей слѣпоты къ тѣмъ духовнымъ достиженіямъ, которыя или уже осуществлены нашими нынѣшними врагами въ прошломъ или еще могутъ быть ими созданы въ будущемъ, когда военная буря отрезвитъ ихъ самодовольство и пробудитъ въ нихъ древнюю глубину ихъ духа. Да не уподобимся же мы тѣмъ сквернымъ школьникамъ, которые съ тѣмъ большей разнузданностью рады надругаться надъ тѣнью учителя, съ чѣмъ большею покорностью они подражали ему доселѣ.
И вотъ, если мы пойдемъ къ побѣдѣ на этомъ уровнѣ, то побѣда наша будетъ дѣйствительной, истинной побѣдой. Ибо она будетъ побѣдою сразу надъ врагомъ и надъ собою. Вспомнимъ и не забудемъ, что жизнь Россіи не кончается этою войною, а, можетъ-быть, только начинается; что намъ предстоятъ еще впереди горы напряженнаго, самоотверженнаго труда надъ нашимъ внутреннимъ устроеніемъ; что нельзя сводить всѣ задачи Россіи къ ратному напряженію ближайшихъ мѣсяцевъ и ограничивать ея жизненныя перспективы этою войною. Необходимо все время помнить, что война есть этапъ не только во внѣшней исторіи, но и во внутренней жизни Россіи; что она не есть эпизодическое событіе, вдвинувшееся механически между прошлымъ и будущимъ; что побѣда можетъ быть добыта только въ результатѣ духовнаго подъема и духовнаго напряженія живыхъ внутреннихъ силъ Россіи. А этотъ подъемъ есть уже самъ по себѣ начало нашего возрожденія.
Этотъ духовный подъемъ необходимъ самъ по себѣ, а не только для побѣды. Онъ есть уже достиженіе и преодолѣніе; онъ есть безусловная цѣнность. А побѣда арміи будетъ его неизбѣжнымъ результатомъ, его необходимымъ и естественнымъ плодомъ. Ратная побѣда, безъ духовнаго подъема, будетъ пораженіемъ, а духовный подъемъ, создавшійся и удержавшійся на должной высотѣ, исключаетъ всякое пораженіе. Онъ повлечетъ за собою не только ратную побѣду, но и другія, непредвидимыя, неоцѣнимыя заранѣе достиженія.
И, вѣря въ это со всею силою предметнаго ви́дѣнія, мы можемъ сказать: пусть же наша армія будетъ дѣйствительнымъ, истиннымъ авангардомъ нашей великой Россіи, ея грядущаго возрожденія и духовнаго расцвѣта.
Источникъ: И.А. Ильинъ. Духовный смыслъ войны. — М.: Типографія Т-ва И.Д. Сытина, 1915. — 50 с. [Серія «Война и культура»].
+ + +
От ред. РИ. Данная ранняя работа о войне И.А. Ильина здесь опубликована с сокращениями (обозначены многоточием). Сокращены те части текста, которые редактору кажутся менее важными (а некоторые примеры сомнительными), чтобы читатель мог лучше воспринимать основную мысль. Иван Александрович как патриот и философ западного склада (в то время) рассматривает проблематику войны с общей духовно-нравственной и философской точки зрения как проявление национального народнаго духа в тогдашних конкретных исторических условиях дореволюционной России, тогдашнего "старого мiра" и начавшейся в нем Первой мiровой войны, которая в ее начале еще не осознавалась как переломный момент в истории. Более четко, в том числе на религиозном уровне, проблематика войны была выражена философом уже после сокрушения России, в эмиграции, в книге "О сопротивлении злу силою".
С тех пор и Россия стала другой, и русский народ стал другим, и войны стали другими. Тем не менее многое в этой работе Ильина на нравственно-философском уровне применимо к нынешней войне на Украине и прежде всего к русскому национальному духу возникшего в 2014 году Новороссийского ополчения (несмотря на то, что этот русский дух кураторам из РФ не нравился, и они постарались и стараются его советизировать, тем самым умаляя и искажая его правоту).
Сегодня российская армия и донбасское ополчение ведут справедливую оборонительную войну. Но она может стать желанным подъемным «духовным актом побѣды сразу надъ врагомъ и надъ собою» (над собственными грехами и уклонением от Истины) – только на основе богоугодной цели с осознанием и восстановлением исторической миссии России. Тогда как просто «ратная побѣда, безъ духовнаго подъема, будетъ пораженіемъ», тем более под красным знаменем Интернационала, потому что она не будет «вѣрностью и совершенствомъ передъ лицомъ Божіимъ» ‒ как это случилось с победой под тем же знаменем в т.н. "ВОВ". Без осознания этого наш народ не может преодолеть свою вековую продолжающуюся катастрофу: Пророчество прп. Аристоклия о войне и почему оно не исполнилось.
