О причинах ослабления монархической государственности в России

Главы из книги "Монархическая Государственность"(томъ второй, часть третья).

XLIV.
Историческій моментъ. Разобщеніе верховной власти и народа.

Не стану впрочемъ, останавливаться на всѣхъ подробностяхъ этихъ усложненій. Намъ нужно схватить самую сущность положенія Россіи и задачъ монархіи послѣ 1861 года.

Политическая сущность бытія русскаго народа состоитъ въ томъ, что онъ создалъ свою особую концепцію государственности, которая ставитъ выше всего, выше юридическихъ отношеній, начало этическое.

Этимъ создана русская монархія, какъ верховенство національнаго нравственнаго идеала, и она много вѣковъ вела народъ къ развитію и преуспѣянію, ко всемірной роли, къ первой роли среди народовъ земныхъ — именно на основѣ такого характера государства.

Но вотъ, въ концѣ перваго періода строенія, въ XVII вѣкѣ, явился кризисъ, явилась неспособность націи опредѣлить себѣ, въ чемъ суть той правды, которую государственная идея требуетъ прилагать къ строенію соціальному и политическому. Если бы это осталось неяснымъ для русской націи, если бы работа по уясненію этого, оказалась для нея непреодолимою, то это угрожало бы существованію монархіи. Дѣйствительно, если государственная идея русскаго народа есть вообще фантазія и ошибка, и ему должно усвоить обычную (Римскую) идею государства, какъ построенія чисто юридическаго, или же если идея русская хотя и высока, но не по силамъ самому русскому народу, то въ обоихъ случаяхъ — эта идея для Россіи сама собою упраздняется.

Вмѣстѣ съ тѣмъ упраздняется и міровая миссія Россіи, ибо въ сферѣ построенія государства на основѣ юридической рѣшительно всѣ народы доказали свое превосходство передъ русскимъ.

Стало быть, если, за банкротствомъ русской идеи, кто нибудь долженъ устраивать государство на пространствѣ Русской Имперіи — то ужъ во всякомъ случаѣ не русскіе, а поляки, нѣмцы, татары, или даже евреи, и кто бы то ни было, только не русскіе, которые во имя справедливости, во имя правды, должны отказаться отъ господства, и перейти честно на роль народности подчиненной, не устраивающей другихъ, а принимающей устройство отъ тѣхъ кто поумнѣе...

Такова историческая диллема. И всѣ русскіе это прекрасно чувствуютъ. Это видно даже изъ преклоненія передъ другими народами всѣхъ «западниковъ», всѣхъ потерявшихъ вѣру въ русскія начала.

Растерявшись въ своихъ началахъ и концахъ, русскіе XVII вѣка, получили однако тогда отсрочку рѣшенія своей исторической судьбы. Они не признали себя банкротами, но сказали себѣ, что ихъ несостоятельность — лишь временная, происходящая отъ недостатка просвѣщенія. Нужно пріобрѣсти просвѣщеніе и тогда все будетъ устроено... Ощущеніе это и разсужденіе совершенно правильныя, и они дали Россіи смыслъ существованія еще на двѣсти лѣтъ.

Монархія, какъ и въ предыдущіе вѣка, стала во главѣ этого національнаго рѣшенія и въ исполненіи той задачи просвѣщенія, которая вытекала изъ историческаго рѣшенія конца XVII вѣка.

Но вотъ отсрочка истекла. Задачи просвѣщенія признаны достигнутыми, и выступаетъ снова нерѣшенный вопросъ XVII вѣка.

Что есть правда? Какую правду несетъ Россія народамъ и государствамъ земли, во имя чего русскій народъ господствуетъ, а слѣдовательно какой смыслъ существованія созданной имъ верховной власти?

Очевидно, въ минуту этого возобновившагося кризиса — передъ верховною властью первой и главной задачей было: помочь націи, воплотить въ себѣ ея силы для рѣшенія вопроса о томъ, какія основы положить въ организацію выучившейся и свободной Россіи, для того чтобы въ ея строѣ былъ осуществленъ ея историческій государственный идеалъ.

Рядомъ съ этимъ основнымъ вопросомъ, конечно, продолжало стоять не мало другихъ обычныхъ вопросовъ. Понятно, что міровая нація должна обладать средствами для мірового существованія, развить силы экономически, пріобрѣсти все необходимое ей территоріально и т. д. Но все это — второстепенно. Прежде всего нужно было устроить тѣ государственныя отношенія, во имя которыхъ Россія способна имѣть значеніе міровой націи.

Въ этомъ коренномъ вопросѣ, передъ верховной властью открывалась задача духовнаго сліянія съ націей, задача стать центромъ объединенія національной мысли о способахъ осуществленія всего того, при чемъ верховная власть этическаго начала способна организовывать государственныя отношенія. Чѣмъ труднѣе этотъ вопросъ рѣшался самой націей — тѣмъ настоятельнѣе верховная власть должна была помочь его рѣшенію всѣми зависящими отъ нея способами.

Способы эти, конечно, сводятся преимущественно къ тому, чтобы духовно нравственная работа націи не была заглушаема и замедляема. Свобода Церкви, свобода мысли, свобода науки — тутъ выдвигались на первый планъ, точно такъ же, какъ возможно близкое общеніе самой верховной власти съ національной Россіей. Все это требовалось съ 1861 г. и для русской націи, и особенно для самой верховной власти, которая могла продолжать существованіе лишь въ томъ случаѣ, если бы русская государственная идея оказалась справедливою.

Казалось бы, что такого новаго историческаго оправданія русской идеи и дожно было ожидать.

Всѣ сложности, борьба соціальныхъ элементовъ, племенъ, идей, появившаяся въ современной Россіи, не только не упраздняютъ самодержавія, а напротивъ — требуютъ его.

Чѣмъ сложнѣе внутреннія отношенія и споры въ Имперіи, среди ея 70 племенъ, множества вѣръ и невѣрія, борьбы экономическихъ, массовыхъ и всякихъ прочихъ интересовъ — тѣмъ необходимѣе выдвигается единоличная власть, которая подходитъ къ рѣшенію этихъ споровъ съ точки зрѣнія этической. По самой природѣ соціальнаго міра, лишь этическое начало можетъ быть признано одинаково всѣми, какъ высшее. Люди не уступаютъ своего интереса чужому, но принуждены умолкать передъ требованіемъ этическаго начала.

Итакъ, русскій типъ государственности, казалось бы, наиболѣе долженъ былъ укрѣпиться съ 1861 года. Но для этого монарху необходимо было быть съ народомъ, въ мысли, въ сердцѣ, въ общеніи. Монарху необходимо было вливать въ свою личность всю живую работу народнаго духа. А между тѣмъ въ этотъ моментъ, самый важный, самый рѣшительный, самый критическій, какой только былъ въ исторіи Россіи — на монархію тяжко налегло антимонархическое управительное построеніе, вырощенное въ предшествовавшій періодъ.

Вотъ тутъ-то и сказались всѣ вредныя послѣдствія насажденной съ Петра и усиленной съ Александра I бюрократіи.

До тѣхъ поръ чрезмѣрный ростъ и вредное значеніе бюрократическаго управленія было нѣсколько ослабляемо вліяніемъ дворянства, которое находилось въ тѣсной и непосредственной связи съ верховной властью. Но дворянство потеряло возможность исполнять прежнюю роль связи между верховной властью и націей.

А на мѣсто этой связи ничего не было создано. Съ упраздненіемъ соціально-исторической роли дворянства, около верховной власти остались только ея бюрократическіе служебные органы.

Это было роковое обстоятельство, которое разъединило Царя и народъ въ тотъ самый моментъ, когда ихъ единеніе было наиболѣе необходимо. Задача устроенія новой Россія была бы достаточно сложна даже въ томъ случаѣ, если бы верховная власть находилась при этомъ въ тѣснѣйшей связи съ мыслью и чувствомъ націи. Но, въ эпоху такъ называемыхъ «великихъ реформъ», эта связь не поддерживалась ничѣмъ.

При освобожденіи крестьянъ верховная власть работала, по крайней мѣрѣ, въ тѣсной связи хоть съ одной изъ заинтересованныхъ сторонъ, то есть съ дворянствомъ. Крестьянъ не спросили, что имъ нужно. Но зато работали дворяне, которые въ лучшихъ представителяхъ своихъ умѣли развить этическій духъ, характеризующій націю, и до извѣстной степени подняться выше классовыхъ интересовъ.

Но, съ признаніемъ крестьянства и всѣхъ русскихъ подданныхъ свободными гражданами, открывалась потребность въ созданіи учрежденій, которыя бы заполнили пустоты, образующіяся между властью и націей при паденіи крѣпостныхъ основъ. Эта огромная работа была выполнена уже внѣ всякой непосредственной связи верховной власти съ устрояемой ею націей.

Въ такой глубокой реформѣ — равной цѣлому перевороту — верховная власть должна бы была работать лѣтъ 20 въ непрерывнѣйшемъ общеніи съ націей, какъ это было при Михаилѣ Ѳеодоровичѣ, послѣ 1612 года. Только такой работой могли сложиться новые органы связи между верховной властью и націей. Но ничего подобнаго не было.

Послѣ 1861 года около верховной власти осталась только бюрократія. Она все дѣлала. Она вдохновляла верховную власть. Она все рѣшала за Россію. И вотъ, въ теченіе 40 лѣтъ, она успѣла вырыть такую яму между царемъ и народомъ, какой никогда не было за всѣ предыдущіе 1000 лѣтъ существованія Россіи.

Если бы у насъ теперь оказалась подорванною монархическая власть — это былъ бы для государственной науки замѣчательнѣйшій въ Исторіи образецъ того страшнаго зла, которое составляетъ для монархической власти эта ея болѣзнь — переходъ въ бюрократическое правленіе.

Все устроеніе Россіи съ 1861 г. составляло работу бюрократическихъ учрежденій.

Хорошо или плохо она была исполнена, во всякомъ случаѣ такой способъ устроенія имѣлъ самое вредное вліяніе на отношенія подданныхъ и верховной власти. Въ правильномъ ходѣ соціальной и политической жизни важнѣе всего взаимное довѣріе и пониманіе Верховной власти и націи. Учрежденія дѣйствуютъ не одной формой, а духомъ. Одно и то же учрежденіе можетъ дѣйствовать прекрасно или очень плохо, въ зависимости отъ того, вѣрятъ ли въ него. Политическія отношенія власти и подданныхъ въ Московской Россіи были хороши именно тѣмъ, что всегда хранили драгоцѣнное качество единенія между ними, а учрежденія «пореформенной Россіи» именно его и не получили.

Дѣйствіе ихъ осуждалось на неудовлетворительность уже по одному тому, что при устройствѣ ихъ царь и народъ не находились въ общеніи. Образчикъ этого даютъ земскія учрежденія.

Нельзя не сказать, что постановка общественныхъ управленій была совершена съ какимъ-то безплоднѣйшимъ мудрствованіемъ, чисто чиновничьимъ, теоретическимъ и въ то же время съ глубокимъ опасеніемъ передъ націей, которое характеризуетъ бюрократію. Ни земства, ни города не были организованы на дѣйствительно русскихъ народныхъ основахъ. Огромное большинство народа было совершенно не впущено въ нихъ, и притомъ повсюду оттирались по преимуществу органическіе слои націи. Несмотря на явную войну «интеллигенціи» противъ самодержавія, общественныя учрежденія организованы такъ, чтобы дать власть именно интеллигенціи.

Эволюція строя общественныхъ учрежденій шла въ этомъ отношеніи все хуже, все вреднѣе для Царя и народа, все выгоднѣе для власти интеллигенціи. Такой, напримѣръ, городъ, какъ Москва, съ 1.200.000 населенія, съ громадной территоріей, съ отдѣльными частями, живущими весьма неодинаковой жизнью, находится подъ управленіемъ единой Думы, безъ всякихъ общинныхъ «мерій», а Дума эта избирается всего 8.000 человѣкъ, которымъ почему-то даны права надъ всѣми 1.200.000 населенія города.

Настоящій составъ Думы (1905 года), напримѣръ, избранъ всего 1.200 жителями Москвы, т.-е. ровно ⅟₁₀₀₀ долей жителей, причемъ большинство гласныхъ, искуственнымъ цензомъ, выдвинуты изъ интеллигенціи. Понятно, что тутъ нѣтъ и тѣни московскаго общественнаго управленія.

Въ земствахъ, участіе крестьянъ до смѣшного было понижено, въ пользу якобы «дворянства», а на самомъ дѣлѣ — въ пользу политиканствующей интеллигенціи.

Компетенція общественныхъ учрежденій была опредѣлена узко, совершенно безъ всякой разумной соціальной идеи.

Плохо поставленное дѣло мѣстнаго и общественнаго самоуправленія и въ дальнѣйшемъ развитіи не только не улучшилось, но все болѣе запутывалось взаимной борьбой и взаимнымъ недовѣріемъ власти и мѣстныхъ силъ. Отсюда вѣчная оппозиція земства, думавшаго больше о своемъ политическомъ укрѣпленіи, чѣмъ о своей земской работѣ. Въ свою очередь, правительство должно было постоянно смотрѣть съ недовѣріемъ на малѣйшее стремленіе земскихъ учрежденій къ расширенію компетенціи.

Какое бы то ни было присутствіе народа при собственно правительственныхъ учрежденіяхъ совершенно исчезло съ опубликованія манифеста 19 Февраля 1861 года. Министерства вызывали иногда экспертовъ изъ населенія, но голосъ ихъ слышали только канцеляріи, обыкновенно не обращавшія на него вниманія. Верховная власть отходить передъ народомъ за бюрократическія ширмы. Благія намѣренія императора Александра II всѣ видѣли и всѣ имъ вѣрили. Едва ли и Императоръ, давшій подданнымъ столько благъ, могъ не вѣрить въ ихъ любовь и преданность. Но въ самомъ правительственномъ дѣйствіи ни царь, ни народъ не видѣли другъ друга, не наблюдали, въ какой мѣрѣ гармонично проявляется въ совершающихся фактахъ правленія воля царя и потребности или желанія народа.

На такой почвѣ отрѣзанности верховной власти отъ націи т.-е. при раздѣленности того, что въ государственной жизни непремѣнно должно быть тѣснѣйше связано, находило въ высшей степени благопріятную почву политическое міросозерцаніе современной Европы, отрицающей способность самодержавія быть «интегрирующимъ» принципомъ современной сложной жизни народовъ. Какъ бы ни сильна была идеократическая подкладка нашего самодержавія, какъ ни глубоко коренилась потребность въ немъ въ самой психологіи русскаго человѣка, — но его разсудокъ начиналъ проникаться сомнѣніемъ въ справедливости голоса чувства, когда народъ не находитъ въ государственномъ дѣлѣ отзвука своихъ стремленій, или даже замѣчаетъ въ немъ какіе-то чуждые себѣ оттѣнки.

Но не будучи въ непосредственномъ общеніи съ народомъ, носитель верховной власти дѣйствительно теряетъ способы являться отзвукомъ народныхъ стремленій, не можетъ устранить и разницы въ тонѣ государственныхъ и народныхъ стремленій. Если бы онъ даже ставилъ себѣ это цѣлью сознательно, то не имѣетъ способовъ достичь этого фактически, когда уничтожены пути непосредственнаго общенія между нимъ и народомъ.

Со временъ же Петра, учрежденія, этого достигавшія, были упразднены. Земскіе соборы исчезли. Непосредственное обращеніе народныхъ учрежденій и отдѣльныхъ лицъ къ верховной власти сокращено или упразднено. Московскіе люди могли просить, напримѣръ, объ удаленіи отъ нихъ воеводы и назначеніи на его мѣсто ихъ излюбленнаго человѣка. Для нынѣшней «губерніи» это невозможно, незаконно и было бы сочтено чуть не бунтомъ. Да губернія не имѣетъ для этого и органовъ, ибо даже то «общественное» управленіе, какое имѣется повсюду — вовсе не народное, а отдано вездѣсущему «образованному» человѣку, природному кандидату въ политиканы, члены будущаго, какъ ему мечтается, парламента. Въ Московской Россіи огромное пособіе единенія царя съ народомъ давала церковная іерархія. Въ Петербургской Россіи она сама была отрѣзана отъ верховной власти, съ подчиненіемъ той же бюрократіи, какъ вся нація.

Нравственное единеніе при этомъ становилось крайне затруднено. А монархическій принципъ великъ и силенъ только нравственнымъ единеніемъ. Когда оно не поддерживается, не доказывается, не проявляется, въ народѣ неизбѣжно начинаютъ шевелиться сомнѣнія въ реальности такой формы верховной власти, и получаетъ успѣхи проповѣдь другихъ принциповъ государственнаго строя.

Вмѣстѣ съ тѣмъ замѣчается одновременное разслабленіе и національныхъ силъ и самаго государственнаго управленія.

Источникъ:  Левъ Тихомировъ. Монархическая Государственность. Томъ второй. Часть третья: Русская государственность. — Изданіе Техническаго Центра Зарубежныхъ Организацій Русской Національно-Мыслящей Молодежи. — Мюнхенъ: Типографія Р. Ольденбургъ, 1923. — С. 221–229.

Илья Репин. Приём волостных старшин Александром III. 1884.
Событие, запечатлённое на картине, произошло в мае 1883 года. В это время в Москве происходили торжества по случаю коронации Императора Александра III. Он вступил на престол в марте 1881 года, но коронация была многоплановым торжеством, поэтому совершалась она через год-два после воцарения. Волостные старшины, изображённые на картине, это выборные главы низовой сельской администрации из разных местностей Российской империи. 

XLV.
Разслабленіе національныхъ силъ.

Въ крупныхъ историческихъ событіяхъ не только безполезно, но и несправедливо обвинять кого-либо въ отдѣльности. Эти событія создаются всѣми людьми и цѣлой массой условій. Выше подробно отмѣчено, какъ при множествѣ крупнѣйшихъ, даже геніальныхъ работниковъ мысли, Россія все-таки не обнаружила достаточной степени познанія самой себя и своихъ основъ, для выработки сознательной системы ихъ осуществленія. Въ этомъ, конечно, никто не виноватъ. Это просто историческій фактъ. Но знать его — необходимо. Если мы можемъ получить надежду пойти впередъ, совершенствоваться, то лишь при томъ условіи, если будемъ знать, что у насъ оказывается слабо, чѣмъ обусловлены неудачи проявленія и того, что само по себѣ сильно...

То обстоятельство, что въ дѣлѣ устроенія новой Россіи царь и народъ были разобщены болѣе, чѣмъ когда бы то ни было, дѣлало совершенно невозможнымъ фактическое развитіе нашей монархіи въ направленіи, требуемомъ ея сущностью и ея исторіей. Это обстоятельство, въ свою очередь, крайне затрудняло развитіе національной теоретической мысли, ибо она развивается сильнѣе всего изъ фактовъ самой жизни, изъ практики. Создавать схемы государственныхъ отношеній отвлеченнымъ путемъ недоступно даже самому великому уму. Теоретическую мысль оплодотворяютъ лишь факты. А въ новомъ періодѣ нашей исторіи именно и были исключены факты совмѣстнаго творчества царя и народа. Этого достаточно для того, чтобы монархическая политическая мысль не развивалась даже и теоретически.

Но если идея этическаго начала безмолвствовала въ политикѣ, то старый вопросъ нашъ «о правдѣ» непремѣнно долженъ былъ обостриться, какъ и оказалось. Въ жизни человѣческой все связано. Религія объясняетъ этику, но и этика объясняетъ религію. Этика объясняетъ политику, но и политика — этику. Если какой бы то ни было принципъ абсолютнаго характера оказывается бездѣйствующимъ, несуществующимъ, въ какой-либо области, то намъ или онъ самъ начинаетъ казаться ложью, или та область отношеній, которая его въ себя не вмѣщаетъ.

Этимъ объясняется тотъ общій упадокъ духа, обостреніе пессимизма, разочарованія въ себѣ, проявившіеся въ новой освобожденной Россіи за какіе-нибудь 30–40 лѣтъ.

Съ другой стороны, бездѣйствіе русскихъ началъ неизбѣжно выдвигало на первое мѣсто начала не русскія. Работа политическая не могла остановиться, и, по засоренности и непроходимости русскаго русла, пошла въ направленіи европейскихъ идей.

Съ 1861 года Россія впервые представила тотъ типъ бюрократическаго «полицейскаго государства», который господствовалъ въ доконституціонной Европѣ XVIII вѣка.

Но такъ какъ европейская эволюція этого абсолютистскаго типа уже у всѣхъ была передъ глазами, то естественно являлось убѣжденіе, что это и у насъ только переходный періодъ къ «конституціи».

Толки объ «увѣнчаніи зданія» реформъ сводились у насъ исключительно къ требованіямъ парламентарнымъ. «Увѣнчаніемъ» казалось только ограниченіе царской власти народнымъ представительствомъ. Эти требованія, естественно, отвергались свыше. Но помимо ихъ никто, кромѣ славянофиловъ, не видѣлъ способовъ связи верховной власти съ націей, и пустота между ними оставалась незаполненной.

Что же творило государство новѣйшаго періода?

Славянофильскія идеи указывали на необходимость мѣстнаго самоуправленія. Это совершенно основательное требованіе — значащееся и въ «западническихъ» теоріяхъ, было принято, въ извѣстной степени, въ соображеніе, но совершенно неудачно, ибо дѣйствительно самоуправленія невозможно установить, не ограничивъ власти бюрократіи, а этого бюрократія по допускала. Западническія требованія указывали съ особенной настойчивостью на права личности, а общее историческое направленіе имперіи указывало распространеніе народнаго просвѣщенія. Въ различномъ осуществленіи этихъ задачъ и пошло особенно усердно творчество новѣйшаго періода, но созидателемъ всего явилась бюрократія. Она работала за Русскую націю.

Естественно, что при этомъ задача организаціи самоуправленія не только не была достигнута, но въ общемъ заглушена. Все же остальное и не могло быть достигнуто бюрократическимъ путемъ, ибо возможность личныхъ правъ и просвѣщенія тѣснѣйше связана съ соціальной самостоятельностью народа.

Права личности въ анархически разстроенномъ обществѣ — есть мечта. Личность внѣ общества можетъ, получая права, становиться только революціонной силой. Просвѣщеніе, внѣ связи съ воздѣйствіемъ общества — есть также химера. Между тѣмъ творчество новаго періода допускало только нѣкоторую свободу личности, ея самостоятельность, но о самостоятельности общественныхъ слоевъ даже и не помышляло.

Въ дѣйствительности, свободной личности безъ самостоятельнаго общества не можетъ быть, и такая свобода даже не удовлетворяетъ личности. Новый же періодъ этого совершенно не сознавалъ. Онъ допускалъ напр. личную свободу вѣры, но ни въ какомъ случаѣ не свободу церкви, тогда какъ для вѣрующаго человѣка свобода его церкви важнѣе всякой личной свободы. Новый періодъ допускалъ содѣйствіе общественныхъ силъ въ видѣ напримѣръ «печатнаго слова». Но это нерѣдко лишь отрѣзывало власть отъ народа, потому что печатное слово — выражаетъ мнѣніе вовсе не народа, а лишь того слоя, который имѣетъ матеріальныя средства и умѣнье пользоваться расширенной свободой печати. Судить о мнѣніяхъ народа по голосу печати — это значитъ сдѣлать интеллигенцію представительницей всего народа, и отдать мысль правительства во власть стремленій интеллигенціи. На той же почвѣ возникло огромное вліяніе разныхъ заѣзжихъ иностранцевъ, обзаведшихся журналами, или евреевъ, или наконецъ просто спекуляторовъ, ни съ какими слоями народа ничего общаго не имѣющихъ...

Вмѣсто того, чтобы прямо и непосредственно слышать мнѣнія общества, и народа, мы прибѣгали къ фонографу печати, который заряжался піесами ничуть не по выбору народа. Извѣстно огромное участіе и самой бюрократіи въ этомъ якобы «отзвукѣ общественнаго мнѣнія».

Такимъ образомъ, во всемъ — прямая связь государства съ народомъ отстранялась, и государственное строеніе, съ 1861 года, въ общемъ характеризовалось тѣмъ, что изъ году въ годъ, почти безъ моментовъ передышки, бюрократія развивала все большую централизацію и вмѣшательство чиновничьей власти рѣшительно во все, чѣмъ только живетъ нація. Область вѣдѣнія управительныхъ учрежденій безпрерывно расширяется. Контроль частныхъ гражданъ и общественныхъ учрежденій за дѣйствіемъ бюрократическихъ учрежденій — постоянно суживается. Контроль бюрократіи за каждымъ малѣйшимъ дѣйствіемъ личности и общественныхъ слоевъ непрерывно растетъ.

Эта безпрерывно и безконечно возрастающая административно-бюрократическая опека, превзошедшая всѣ примѣры, бывшіе дотолѣ, приводитъ общественныя силы къ разслабленію. Онѣ почти отрицаются, если не въ теоріи, то на фактѣ. Все за всѣхъ долженъ дѣлать чиновникъ и подлежащая власть. Такимъ путемъ правительственныя учрежденія разрастаются болѣе и болѣе. Силы національныя — не только не развиваютъ и не укрѣпляютъ своей организованности, но постоянно разслабляются безконечной опекой, указкой, воспрещеніемъ и приказомъ.

Нація пріучается все меньше дѣлать что-либо собственными силами, и удовлетворенія всякой своей потребности ждетъ отъ «начальства». Это истинное политическое развращеніе взрослыхъ людей, превращаемыхъ въ дѣтей, сопровождается отсутствіемъ возможности ихъ контроля за дѣйствіями опекателей — чиновниковъ, порождая въ общественномъ мнѣніи, вмѣсто разумнаго обсужденія дѣйствій администраціи, царство сплетни, въ которой уже и разумному человѣку невозможно отличить фантастическихъ или злостныхъ выдумокъ отъ дѣйствительныхъ злоупотребленій.

Само собою — что такъ воспитываемая нація не можетъ не терять постепенно политическаго смысла, и должна превращаться все болѣе въ «толпу».

Въ толпѣ же непремѣнно возобладаютъ демократическія понятія о верховенствѣ.

Не только болѣе высокій этическій принципъ заглушается у политически приниженнаго народа, но даже аристократическое довѣріе къ силѣ лучшихъ исчезаетъ, ибо ихъ уже не видно: толпа сѣра и однообразна, въ ней нѣтъ ни худшихъ, ни лучшихъ, есть только численность — большинство и меньшинство.

Вотъ какія чувства и настроенія воспитываются бюрократіей и ея централизаціей въ націи. Ея дѣйствіе было вполнѣ солидарно съ тенденціями революціонной интеллигенціи.

Источникъ: Левъ Тихомировъ. Монархическая Государственность. Томъ второй. Часть третья: Русская государственность. — Изданіе Техническаго Центра Зарубежныхъ Организацій Русской Національно-Мыслящей Молодежи. — Мюнхенъ: Типографія Р. Ольденбургъ, 1923. — С. 229–233.

---