Может ли атеизм поумнеть?
По страницам советской печати
Одно из важных проявлений активности здоровых сил общества в ходе идущих перемен – пересмотр отношения к религии. Речь уже идет не только о положительной оценке православия в истории и культуре России, но и о положительной оценке роли Церкви в современной жизни. Речь все чаще заходит и о самой сущности религии. В СССР уже почти не встретить по-настоящему талантливого художественного произведения, в котором не содержалось бы размышлений на религиозно-нравственные темы – с неизменным положительным отношением автора к христианским идеалам. Таковы книги Валентина Распутина, Виктора Астафьева, Василия Белова, Владимiра Солоухина (последняя, "Смех за левым плечом", не вписалась даже в "перестройку" и вышла в 1988 году в "Посеве"). Не стесняется называть себя христианином и давать религиозное толкование смыслу художественного творчества Андрей Битов. "Дорогу к христианскому Храму" предлагает в своем фильме "Покаяние" Тенгиз Абуладзе. А другой известный кинорежиссер, Эльдар Рязанов, заявляет в телепередаче: «Мы все атеисты по незнанию, по невежеству...».
Но, как известно, господствующая идеология считает "невежеством" религию. И эту атеистическую идеологию пока что никто не отменял. Более того: писатели и реформаторы вынуждены действовать формально в ее русле, оправдывая каждый свой шаг в сторону тем, что, мол, раскрывают истинное содержание марксизма. В этих-то условиях и разгорелась в последние годы в Советском Союзе самая настоящая "религиозная война", линию фронта и победы в которой можно увидеть, лишь принимая во внимание условия и правила игры реформаторов.
Первым впечатляющим событием в этом отношении оказался роман Ч. Айтматова "Плаха", в который, как бы по образцу М. Булгакова, введен параллельный евангельский сюжет и образ Иисуса Христа. Правда, именно эта часть произведения оказалась художественно слабой, некомпетентной в вопросах религии – что было отмечено С. Аверинцевым и А. Адамовичем ("Литературная газета", 15.11.86 и 1.1.87), которые справедливо отвергли сниженное, небожественное толкование Христа в "ренановской" традиции. Однако в условиях перестройки роман Айтматова сыграл важную роль в возникновении открытой дискуссии на религиозные темы. Ибо в романе, впервые в советской печати, устами главного героя было сказано о необходимости «познания Бога как высшей сути собственного бытия», о том, что человеку необходима вера, над которой «трудиться надо тысячелетиями и ежедневно».
Айтматов, впервые в официальной литературе, попытался примирить государственный атеизм и религию, сделав атеизм более терпимым, а религию, как ему казалось, менее догматической. В сущности, писатель предложил расширение толкования материализма, вместив в его рамки Бога как необходимый продукт человеческого мышления. Однако последовавшая бурная полемика в советской прессе внесла в проблему новый акцент: впервые в СССР было предложено сдвинуть официальную точку зрения от воинствующего атеизма к агностицизму, то есть к признанию невозможности решить вопрос о существовании Бога путем научного доказательства.
Одним из первопроходцев здесь оказался ныне покойный академик Я. Зельдович, написавший в журнале "Наука и жизнь" (№ 12, 1986): «Во все времена религия играла роль хранителя истины. Библия описывает сотворение мiра, жизни, человека. Пусть ответы кажутся сегодня наивными – ценность заключается уже в самой постановке вопроса. Человек нуждается в диалоге на вечные, самые простые, самые глубокие и волнующие вопросы. Человек, которого нисколько не волнуют эти вопросы, теряет свое нравственное начало». И далее, говоря о достижениях современной науки, академик сказал: «В какой-то мере... представление о том, что все законы природы едины, получается из одного принципа – такое представление родственно религиозному чувству».
Еще более четко о необходимости перехода от воинствующего атеизма к агностицизму написал критик Андрей Нуйкин в "Новом мире" (№4, 1987). Уверенность в том, что религия отомрет сама по мере роста грамотности, была «одна из капитальнейших иллюзий» просветителей-основоположников, – говорит А. Нуйкин. «Статистика, характеризующая рост атеизма в нашей стране, честно говоря, особого доверия не вызывает». Для наших крупнейших писателей Бог – «элемент народного сознания или отчаянная попытка хоть как-то аргументировать необходимость добра, совести, любви, милосердия...» Спор о Боге «всегда уводил и будет уводить в те сферы, где человек знает недостаточно, где гипотезы не проверить практикой», поэтому нам «явно придется еще раз пройти тот круг исканий, проверок, сомнений и споров, который не раз уже проходило человечество в обсуждении вопросов: есть ли Бог и нужен ли он, если его нет?"»
В этой статье А. Нуйкин разделывается с двумя наиболее видными воинствующими безбожниками, Крывелевым и Калтахчяном, которые в споре о религиозных темах современной советской литературы пригрозили писателям цитатами из Ленина ("Комсомольская правда" 30. 7. 86 и 10. 12. 86). Критик выражает надежду, что это − «один из последних окриков догматического атеизма, который в условиях недостаточного демократизма и гласности присваивал себе монополию на конечную истину».
Однако, вопреки надежде Нуйкина, число атеистических окриков в советской печати не уменьшилось. Причем авторы их, как правило, не знакомы даже с основами того религиозного мiровоззрения, которое они критикуют. Даже, например, академик Александров в интервью все той же "Комсомольской правде" (25. 8. 87), наряду с правильной констатацией падения веры в марксистские идеалы, утверждает, что религиозная мораль лишена подлинного нравственного содержания, ибо она «требует от человека следовать ей потому, что... за добро Бог наградит, а зло накажет. Так нравственное поведение оказывается не самоценным, а вынужденным из страха Божия. ...Взгляд, можно сказать, коммерческий. Не низменно ли это! Социалистическая мораль выше, так как зовет следовать ей не за награды, а ради высоких целей».
Высокие цели социалистической морали, позволяющие Александрову полемизировать с идейным противником, у которого кляп во рту, – оставим в покое. Но, «пришивая религии "аморалку"» академику следовало бы знать, что в христианстве важно не только предупреждение о потустороннем возмездии за злые дела (каким оно будет – мы не знаем, но если таково устройство мiра, то почему же предупреждать о нем – «низменно»?). Важнее основной призыв творить добро ближнему, именно не ожидая награды, а лишь веря в то, что добро и любовь – превыше всего, ибо они-то и есть Бог, который есть высшая мера добра и любви. Стремление к этому идеалу, к духовному совершенствованию − вот главный стимул для христианина делать добро. Здесь же присутствует и уважение к человеку как к носителю искры Божией, как к равному перед Богом – поскольку каждый создан «по образу и подобию Божию»...
Еще один типичный опровергатель религии – заместитель генерального директора объединения "Кибернетика" Узбекской академии наук Муминов. В газете "Комсомолец Узбекистана" он полагает, что »мощным ударом по религиозным догмам явилось возникновение кибернетики», «думающих машин», творец которых не Бог, а сам человек. Уважаемый ученый, вероятно, никогда не слыхал о том, что отец кибернетики Норберт Винер был глубоко верующим человеком [эта моя тогдашняя оценка сильно преувеличена. – М.Н., 2010] и писал о близости религиозного и научного знания, определяя первое как основополагающее, а второе − как прикладное. Церковь же, вопреки утверждению Муминова, «ринулась в атаку» не на кибернетику, а на превратное ее толкование в духе Муминова. Ведь говорить, что компьютер "думает" − художественное преувеличение, гипербола. Электронная вычислительная машина – всего лишь усовершенствованные счеты, собственным разумом не наделенные. Только в деревянных счетах движутся костяшки по стержням, а в компьютере электроны по печатным платам. И движутся, разумеется, быстрее, надежнее, со множеством новых возможностей − которые, однако, представляют собой лишь неживое отражение человеческого разума.
Не знаком этот ученый и с христианским понятием свободы воли, дарованной Богом человеку. Бог не нарушает ее именно потому, что ни Бог, ни человек – не машины. Норберт Винер пишет, что свобода воли приводит к более сложным, как бы игровым отношениям между Богом-творцом и его творением – человеком. И человек, в силу своего несовершенства подпадая под воздействие сил зла, также существующих в мiре, – часто поступает вопреки замыслу Творца... Представление же заместителя генерального директора Муминова о Боге – тоже как о некоем генеральном директоре, который управляет мiром посредством принуждения. И поскольку это явно не получается, то «с кибернетической точки зрения Бог просто не может существовать», – демонстрирует отсутствие познаний в области христианской религии один из ее опровергателей эпохи перестройки. Его не смущает, даже приводимый им в статье факт, что с такой вульгарно-атеистической трактовкой своей профессии и с вредностью религии согласились лишь 40 процентов опрошенной молодежи в руководимом им объединении "Кибернетика".
Однако все рекорды усердия и невежества в борьбе с религией побила, пожалуй, сотрудница "Комсомольской правды" Е. Лосото. Ее активностью и объясняется, очевидно, то, что эта газета стала оплотом коммунистического мракобесия, воскрешающего в эпоху перестройки антирелигиозный пыл 20-х и 30-х годов. И свои лавры лидера она, похоже, ни с кем не хочет делить, даже с Крывелевым и Калтахчяном: 21.10.87 в очередном окрике она не удержалась от похвальбы, что была редактором их статей – от которых, по признанию профессора атеизма В. Шердакова, даже большинство профессиональных атеистов «отмежевывается самым решительным образом» ("Социологические исследования" №4,1987).
Невежество Е. Лосото в религиозных вопросах поистине поразительно для сотрудника газеты. Так, она почему-то полагает, что принцип «око за око и зуб за зуб» общий и для иудаизма, и для христианства, – как будто Христос не призвал в Новом завете отвергнуть месть и жить в любви даже к своим врагам. К своим врагам, но не к врагам правды Божией – об этом другом христианском принципе Е. Лосото, похоже, тоже никогда и слыхом не слыхивала, ибо рассуждает о христианской «раздавленности и неспособности действовать» в непротивлении злому. В отличие от Айтматова, Зельдовича, Нуйкина -Елене Лосото далеко и до прозрения высот религиозного духа; для нее, как и для Ленина, что религия, что сивуха: «для одних бегство в бутылочку, для других – в боженьку», – кощунствует она, видимо, сама не подозревая об этом. Как она не подозревает и о религиозном значении слова "лукавый" (черт), когда выдает один из своих незабываемых перлов: «Создание идеологии на базе идеализма – от лукавого».
Но если число подобных "аргументов" в советской прессе пока и не уменьшилось, то все же стало гораздо больше статей с выводом, что «нашему атеизму пора поумнеть», – как выразилась Ольга Чайковская в газете "Советская культура" (26 и 29.9.87).
«...С тех пор, как он (атеизм – М.Н.) стал авторитарным, не допускающим дискуссий, он на практике сильно ослаб: мiровоззрение, не снисходящее к спору, борьбе, теряет мускулатуру. И вот перед нами сегодня, увы, случай безпомощного, малодушного атеизма, который без милиции защитить себя не может. Мне даже начинает казаться, – пишет Ольга Чайковская, – он боится, будто у его философских противников все козыри на руках, а потому никак не хочет вступить в настоящий открытый спор. Помнит, конечно, что за противником тысячелетние традиции, огромная литература, богатство эмоциональных переживаний, гром органа или церковного хора, мощь собора или лирика сельской церкви, взгляд Владимiрской богоматери, а у него, у бедняги? Брошюрки и книжечки, где содержатся клятвенные уверения, будто Христа на свете не было (почему бы ему и не быть, был же Магомет и другие основатели новых религий), а в бога верят одни дураки?»
«"Гагарин летал, бога не видал" – подобный довод вряд ли может убедить даже простодушных», – пишет журналистка, – ибо «религиозная мысль давно шагнула за рамки подобного примитива».
«Религия – это философия жизни, спор с ней должен идти не на уровне "у попа-те рукава-те"...» Должна быть не «игра в одни ворота», а «истинная сверка позиций», которая «полезна обеим сторонам», – убеждена Ольга Чайковская: «В ходе спора встанет немало проблем, таких, например, как религия и нравственность... А мы? сколько мы наслушались в недавние еще времена безапелляционных суждений о том, что нормы морали относительны (у каждой-де эпохи своя), что нет в мiре общих для человечества этических констант – разве не чреваты они опасностью нравственного релятивизма? Пора бы, кажется, очистить от вульгарных трактовок, от теоретической путаницы такой важный вопрос, как соотношение общечеловеческого и классового в нашей морали. Нам бы оберегать накопленный веками и тысячелетиями золотой фонд этических принципов, а не перепиливать его, как это бывало не раз, лезвием насмешки, разъедать кислотами скепсиса и цинизма, подобное остроумие дорого нам обходится (а религия, кстати, с величайшей серьезностью трактует все эти проблемы)».
Еще более откровенно пишет кандидат филологических наук Константин Кедров в "Известиях" (9. 1. 88):
«Близится значительное событие – тысячелетие крещения Руси. И может быть, стоит в преддверии этой весьма значительной даты по-новому взглянуть на очень сложную взаимосвязь истории, религии и культуры. Ведь и сегодня сплошь и рядом можно услышать от бойкого экскурсовода, что в образе Богородицы художник изобразил не царицу мiра, а некую "простую крестьянку", а храмы-де покрыты неким "декоративным орнаментом", а не чем-то более важным и значительным, нежели простой декор. Им хочется напомнить слова Лермонтова: 'Так храм оставленный – все храм, кумир поверженный – все бог", а затем и слова Ключевского: "'Священные тексты и богослужебные обряды складываются исторически. Можно придумать тексты и обряды лучше; но они не заменят нам худших". И еще мысль, для многих спорная, но выслушаем ее по крайней мере: "Не смущайтесь этими терминами: религиозное мышление или познание есть такой же способ человеческого разумения, отличный от логического или рассудочного, как понимание художественное; оно только обращено на другие, более возвышенные предметы. Человек далеко не все постигает логическим мышлением и, может быть, даже постигает им наименьшую долю непостижимого". К сожалению, многие наши штатные атеисты сплошь и рядом не способны отличить это высокое эстетическое чувство от суеверия или фанатизма. Это непонимание нанесло громадный ущерб всей нашей культуре».
Столь обширные цитаты приведены здесь, чтобы устами официально печатающихся литераторов зафиксировать и жалкое состояние атеизма в стране, и несостоятельность ленинских утверждений об относительности (классовости) морали, и пробивающуюся апологетику религиозного мiровоззрения. Особенно уверенна и достойна в этом отношении, без реверансов в сторону «необходимости совершенствования атеистической пропаганды», статья Кедрова.
Однако в большинстве других статей, направленных против "примитивного атеизма", эти реверансы есть. Есть и некоторые утверждения о религии, с которыми трудно согласиться. Так, например, нет оснований выдавать за христианское – презрение к земной жизни как к чему-то второсортному, как это полагает Чайковская, считающая себя (если это у нее, как и у А. Нуйкина, не правила игры) атеисткой. Видимо, все же и она с христианской философией недостаточно хорошо знакома. И снова возникает проблема религиозного образования участников полемики. Точнее – проблема допущенной в СССР мiровоззренческой границы образования.
«Почему у нас мало образованных людей?» – этому вопросу была посвящена интересная дискуссия на страницах "Литературной газеты" (13. 5. 87). Как сказал в этой дискуссии биофизик, член-корреспондент Академии наук Волькенштейн, – «истинная образованность коренится все-таки в знании искусства, литературы, истории, философии, то есть гуманитарной сферы как непосредственно связанной с нравственностью». А доктор филологических наук Макашин уточнил: «...постойте в Эрмитаже перед "Блудным сыном", шедевром мiровой живописи. Экскурсанты смотрят на него с недоумением. Они не знают, что это такое, потому что Библия им неизвестна. Между тем искусство на протяжении многих веков было связано с библейской мифологией. Если вы не знакомы с ней, как вы можете понять легенду о Великом инквизиторе – одну из величайших страниц мiровой литературы?»
И специалист по проблемам управления академик Раушенбах заключает, что необходимо «издать в серии "философское наследие" русских философов-идеалистов, которые прославили в XIX и XX веках Россию, – Владимiра Соловьева и других. Нельзя считаться образованным человеком, не зная даже имен этих философов. Классическую русскую философию нельзя ограничить Герценом, Чернышевским и т. д.»
«Конечно, пора издать наших философов-идеалистов», – поддерживает его Макашин: «Школа и вузы дают сведения только о деятельности» революционеров, «а с кем и почему они спорили, боролись – это остается неизвестным"».
Однако выдержит ли подобную честную полемику государственный атеизм, привыкший к игре в одни ворота с органами госбезопасности в роли судьи? Александр Нежный справедливо пишет в "Московских новостях" (29.11.87), что – «Нравственная уязвимость господствующей идеологии побуждала ее не к взыскательной переоценке собственных устоев, а к насилию, к стремлению подавить всякое другое мнение, и наступившую исполненную ненависти и ужаса тишину объявить верным признаком всеобщего согласия».
И здесь стоит сказать уже несколько слов о том, по каким правилам игры в идущей „религиозной войне" действуют власти.
Вот уже и антирелигиозный министр Харчев кается в "Правде" (27. 1. 88): да, «было массовое и необоснованное закрытие молитвенных зданий, произвол в отношении служителей культа, игнорирование законных прав верующих и их религиозных чувств».
И главный теоретический орган КПСС, журнал "Коммунист" (№4, 1988), признает: «Настала пора навсегда положить конец подозрительному и неблагожелательному отношению к верующим и к таким исповедуемым ими идеалам, как гуманность, любовь, нравственное самоусовершенствование. Надо помнить, что общечеловеческие моральные нормы первоначально были выражены "окольным путем" (Маркс) – в религиозной форме, в свое историческое время закономерной... Для верующего религия не просто совокупность абстрактных догм о тайнах мiроздания, не просто мiровоззрение. Это и конкретная нравственная программа, "наука жизни" и определенный тип повседневной деятельности, отношения к единомышленникам. Это и душевное состояние, "святая святых" внутреннего мiра, совокупность достаточно интимных чувств и раздумий. Отсюда следует, что атеистические аргументы, минующие эмоциональную сферу жизни, не достигнут цели, сколь бы безупречно логическими они не были».
Но все эти признания "перегибов" и призывы к умеренности, идущие сверху, пока что преследуют цель «сделать атеистическую пропаганду более эффективной».
Как признает тот же журнал "Коммунист", слова Луначарского, что «у религии есть политическое жало», актуальны для коммунистов и сегодня. Только раньше это жало пытались обломать слишком уж прямолинейно. Сегодня приходится смириться с тем, что уничтожить религию даже террором невозможно. Разумнее обезвредить это жало мирным путем, "задействовав" религиозные чувства в "социалистическом русле", создав – по примеру других соцстран – «многоплановые отношения социализма и религии» ("Коммунист"), вплоть до того, что «...в последние годы отчетливо наметился переход от провозглашения принципов социальной нейтральности религии к пропаганде идей о ее социальной значимости» ("Правда", 2. 2. 88, А. Акулова).
Однако, как же тогда быть с "чистотой идеологии"? Ведь в одном Е. Лосото, надо отдать должное, совершенно права – когда цитирует Ленина: «Марксизм есть материализм. В качестве такового, он... безпощадно враждебен религии». И если принимать призыв Горбачева – "назад к Ленину!" – всерьез, то Лосото в своих сегодняшних писаниях ближе к истине о Ленине, чем генсек. Беда только в том, что она ("заставь дурака молиться...") понимает этот призыв слишком буквально. Партии сегодня нужен другой Ленин. Не тот, настоящий, который чуть ли не в конвульсиях корчился от слова Бог и который в секретном, до сих пор не опубликованном в СССР письме членам Политбюро писал 19 марта 1922 года: «...произвести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и безпощадной энергией... с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий... Чем большее число представителей реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше» (опубликовано в "Вестнике РХД" № 98).
Партии сегодня нужен хотя бы один рукопожатный – а поэтому сильно ретушированный – основатель режима, чтобы легитимировать преемственность власти сегодняшнего руководства. Нужен Ленин, который «...категорически предостерегал от авантюр политической войны с религией, в корне противоречившей духу и букве декрета» о Церкви ("Коммунист" № 4,1988).
Конечно, это лицемерие. Но оно уже не то безстыдно-нахрапистое, когда утверждали, что храмы закрываются "по просьбе самих верующих". Сейчас это лицемерие власти, отступающей перед натиском здравого смысла и стремящейся скрыть факт отступления. Признание за Церковью и религией права на место в социалистическом обществе – сдача марксизмом позиций в его важнейшем постулате. Ценой частичной деидеологизации партия стремится сохранить власть, пытается приручить главного идейного противника. Она, конечно, сознает, что в условиях раскрепощения независимых общественных сил это приручение может стать для КПСС оружием обоюдоострым. Но, перед лицом явного поражения своей 70-летней политики и при надвигающемся кризисе системы, иного выхода у партии, похоже, просто нет.
В трудные времена коммунисты всегда проявляли чудеса изобретательности, ставя цель сохранения власти выше, чем сохранение идеологической девственности. Известнейший пример – знаменитое сталинское "Братья и сестры...", возвращение со "свалки истории" ранее отброшенного русского национализма и суворовских знамен, а из лагерей – уцелевшего духовенства...
Важно, чтобы потом, окрепнув, партия не могла обернуть все вспять. Гарантия этого − становление независимого гражданского общества, и в этом отношении основания для оптимизма сегодня кажутся более реальными, чем когда бы то ни было. Потому что за разворачивающимися в стране событиями все отчетливее проступает давление исторической необходимости демонтажа социализма, которую радостно ощущает мыслящая часть общества, и которой вынуждены во многом подчиняться даже те, кто все еще мнит себя повелителями истории.
Михаил Назаров
"Вече" № 30, 1988, с. 149−161.
