О судьбе Александра Андреевича Чернова можно было бы написать целую книгу. Богослов и филолог по образованию (Софийский университет), член НТС по политическим убеждениям (руководитель Болгарского отдела НТС в довоенные годы), политзаключенный сталинских и затем брежневских лагерей, один из активных членов Катакомбной Церкви в сегодняшней России (20 лет работы в подполье) - это лишь основные вехи его биографии [в конце жизни схимонах; см. подробную справку в приложении к интервью. – М.Н.] В настоящее время [1979] А. А. Чернов находится на Западе. Приводим ниже его интервью, записанное во время встречи с редакцией "Посева".
- Расскажите, пожалуйста, Александр Андреевич, о Вашем вступлении в НТС и о довоенном периоде деятельности Союза.
- В Союз (тогда он назывался Национальный Союз Русской молодежи, сокращенно НСРМ) я вступил в Болгарии, года через полтора после его создания, в 1931-32 гг. В досоюзной организации НОРМ (Национальное объединение русской молодежи) я не был. Председателем Болгарского отдела НТС был в то время Александр Александрович Браунер, меня вскоре избрали генеральным секретарем Болгарского отдела. В то время председателем организации был уже не герцог С. Лейхтенбергский, а В. М. Байдалаков. Эта смена председателя произошла, кажется, на 2-м съезде Союза в Белграде.
В те годы мы в основном занимались отстройкой организации, самообразованием - это было для нас важно; собирали информацию о том, что происходит в СССР; издавали литературу, например: брошюры курса НПП (национально-политической подготовки), а также газету "За Россию". Болгарскому отделу был как бы подчинен и Румынский отдел Союза, который по тогдашним условиям легально существовать в Румынии не мог.
После 3-го съезда Союз стал называться НТСНП (Национально-Трудовой Союз Нового Поколения). Так как он образовался из молодежных кругов при РОВСе, то первое время мы поддерживали с РОВСом самые тесные отношения, да и РОВС все время старался не выпускать нас из-под своего контроля. По каналам РОВСа начали перебрасывать наших людей в Россию, но очень неудачно, с большими потерями: провал шел за провалом. Наши люди обращали внимание руководителей РОВСа на то, что в их организацию проникли советские агенты, и даже называли отдельных лиц, но РОВС погубила субординация: не может быть, - отвечали нам, - полковник или генерал не может быть провокатором.
А провокаторы в РОВС, к сожалению, проникли. По началу "внутренняя линия" была полезной для белой эмиграции, она была задумана как внутренняя линия защиты от проникновения советских агентов. Но со временем произошел захват "внутренней линии" советской агентурой. При генерале Абрамове в Болгарии агентом оказался его адъютант, полковник Есевич (с ним я потом виделся в [московской тюрьме] Лефортово и он мне сказал, что по протекции своего друга из болгарского министерства обороны возвращается в Болгарию). Агентом был родной сын генерала Абрамова, засланный из СССР; "красный генерал" Арцишевский, игравший роль широкого общественного деятеля. В Югославии, при генерале Борбовиче агентом был опять-таки адъютант, капитан Альбин Ник, затем Коморовский, Линицкий и Шкляров, которые пытались устроить покушение на Байдалакова, но были раскрыты. Во Франции провокатором был сам командир корпуса корниловцев - генерал Скоблин, очевидный организатор похищения начальников РОВСа, генералов Кутепова и Миллера...
Захват "внутренней линии" агентурой ГПУ был большой бедой для РОВСа. Конечно, мы были молоды, политически неопытны, но чувствовали, что так дальше нельзя. К 3-му съезду мы особенно сильно почувствовали зажим "внутренней линии" (так мы стали называть советскую агентуру) и решили, что пора становиться самостоятельной организацией. У нас уже появились люди, которые вообще считали себя принадлежащими не к РОВСу, а только к НТСНП. Я тоже не считал себя связанным с РОВСом, но я до сих пор уважаю РОВС как идею – другой альтернативы в ту пору Россия не дала. Поэтому все мы, в некотором смысле были "ровсисты". И хотя мы стремились к самостоятельности, мы не допускали никаких действий по дискредитации РОВСа, чего нельзя сказать о некоторых его местных представителях по отношению к нам.
3-й съезд Союза в Белграде был фактически разрывом с РОВСом, хотя, повторяю, уважение к нему как к русской организации оставалось.
- Как проходил 3-й съезд Союза, каковы были его последствия для организации?
- Этот Съезд проходил в 1934 году в Белграде. Участники съезда были разбиты на комиссии, каждая из которых заседала и работала отдельно (я был в редакционной комиссии). Всего на съезде присутствовало человек 40 из разных стран, от Болгарии были Браунер и я. Причем, позиции у нас с ним тогда уже были разные: я выступал за самостоятельность нашей организации, он же был сторонником смешанной линии с РОВСом. Тогда человек 50 ушло из Союза вообще - в основном те, кто придерживался линии РОВСа и бывшие военные, которым просто было приказано уйти от нас. Браунер тогда все-таки остался с нами. Вскоре после этого к нам приезжали Георгиевский и Байдалаков, чтобы упрочить новый состав Болгарского отдела. Об А.А. Браунере, несмотря на наши расхождения с ним, я храню светлую память.
- Расскажите, пожалуйста, коротко об обстоятельствах Вашего ареста.
- Для нас вторжение советских войск в Болгарию было несколько неожиданным: Болгария не была в состоянии войны против СССР и мы думали, что советские войска пройдут с той стороны Дуная. Я работал преподавателем в гимназии в Плевне и готовился принять место в университете. Арестован я был в Плевне сразу же по приходе советских войск. Меня отвезли в Софию в расположение части СМЕРШа.
Нужно сказать, что советские войска вели себя в Болгарии безобразно. Один мой знакомый, болгарский коммунист (он был комендантом предместья Софии), сказал мне, что когда советские войска уйдут (он полагал, что они уйдут), то ни одного коммуниста в Болгарии не останется - все откажутся от этой идеологии. Тогда же произошла и компрометация русских в Болгарии: от русской эмиграции советские военные отличались разительно. А болгары говорили нам: ведь это - "ваши"...
Повезли нас сначала в Белград, затем в Венгрию, где мы пробыли довольно долго. Прямо в поезде начались и допросы, но последовательно допрашивать меня начали уже в Румынии: каждый день с 11-ти вечера до 4-х утра. Там же мне подсадили и первую наседку, который "случайно" знал многих членов НТС и сообщил мне о "добровольном" переходе Георгиевского на советскую сторону.
Из членов НТС нас там было трое: Д. М. Завжалов (редактор газеты "За Россию"), Олигер и я. С самого ареста нас держали раздельно, мы видели друг друга издали, но поговорить не удавалось. Позже появился еще один союзник - Богачев, это было уже перед самой отправкой в Москву. В том же самолете с нами летел и Василий Витальевич Шульгин, весь путь до Москвы мы с ним проделали вместе. С тех пор я его больше не встречал. Знал, где он жил после освобождения, но я ведь был после лагеря без документов, скрывался и пойти к нему не решился.
- Вы были знакомы с В.В. Шульгиным еще до ареста? Расскажите, пожалуйста, о нем немного подробнее.
- Мы с ним встречались и до этого: на 3-ем съезде НТС в Белграде мы даже работали вместе в редакционной комиссии. Василий Витальевич не мог быть принят в члены НТС из-за возрастного ценза, установленного тогда в нашей организации: в Союз не принимались лица старше 1895 г.р. Но он принял активное участие в создании нашего Союза и состоял в Комитете содействия НТС (не помню, как он точно назывался).
По пути в Москву мы приземлились в Бухаресте, где нас встретил какой-то Герой Советского Союза. Всю нашу группу попросили подойти к шлагбауму, через который он с нами разговаривал. Его слова нас очень удивили: "я вас приветствую", "Родина ждет вас", "там все очень ждут вас"... - главное внимание, конечно, Василию Витальевичу. Мы с ним потом недоумевали: да что же это такое, неужели они нас думают как-то использовать? Кое-кто в самолете уже подумывал, не в особую ли миссию они нас послать собираются... Нужно сказать, что в то время война заканчивалась, и в воздухе носилось что-то непонятное. Даже один смершевец в той части, где меня держали после ареста, в пьяном виде кричал, что у Сталина после победы надо что-то требовать; а многие были уверены, что при встрече с западными союзниками война продолжится против них.
Первым городом на советской территории, куда мы прибыли, был Кировоград (его настоящее название - Елизаветград). Там нас поместили в барак, устроили перегородку, открыли дверь... и появился еще один Герой Советского Союза: "Василий Витальевич! Только что получена телеграмма от товарища Сталина, он очень беспокоится о судьбе Вашей группы..." - Мы недоумеваем еще больше: и там Герой, и здесь Герой, и главное - "Сталин очень беспокоится"! А Герой говорит: "я не знаю, как все, но вот Вы, Василий Витальевич, непременно повидаетесь со Сталиным".
После этого мы с Шульгиным оказались одни в укромном месте, и он мне говорит: знаете, Александр Андреевич, у меня в "Трех столицах" есть такое место: находясь в Москве, в 1922 г., я спрашиваю одного обывателя, как тут Сталин, вообще? А он мне отвечает: "У нас говорят так: как трудно встретить розового осла, так трудно встретить и умного грузина". А как мне быть, если Сталин при встрече напомнит мне об этом "осле"?
Я ответил Шульгину: скажите, что наконец встретили "розового осла".
- Как же Вас встретили в Москве?
- В Москве мы прибыли на Тушинский военный аэродром. Я помогал Шульгину нести "его грехи", как он выражался, - целую сумку его бумаг (он изучал средневековье и писал какую-то книгу на эту тему). К нему сразу же подошли два капитана, с почетом усадили в легковую машину... и дали 25 лет, а я, принятый без почета и увезенный в воронке получил всего 10. (Правда вышли мы из лагеря одновременно).
Лубянка была забита, и два первых месяца я провел в Лефортово в одной камере с Л.Л. Леонтовичем, начальником штаба того фронта, который защищал Москву (в 1941 г. ему чудом удалось ускользнуть из немецкой засады, и несколько лет его держали по подозрению в "шпионаже"). Второй сокамерник, спортивного вида, ходил по камере военным шагом, причем с поворотом, и орал советские песни без остановки. Он был из сталинской охраны и поплатился за собственный патриотизм: когда немцы были в 16 км от Москвы, он усомнился в логичности своего пребывания в "тылу" - уж если охранять товарища Сталина, то на передовой, - взял винтовку и отправился на фронт через Красную площадь, где его и арестовали, а потом из-за него и весь полк.
10 лет мне дали по решению ОСО (особого совещания). Следователь при этом сказал: Вам повезло, что Вы попали сюда, в центр; мы здесь не оглядываемся на того, кто сзади, мы решаем сами, а провинция, чтобы не ошибиться, дает 25.
Вот и получается, что формально я не судим - такая справка мне была выдана после лагеря (так как у меня был не суд, а ОСО). Однако считается, что я был амнистирован и досрочно освобожден - значит, не судим, но осужден: но и освободился я только в 1955 году - через два года после того, как был "амнистирован". Я потом обращал внимание людей более опытных на эту нелогичность, а мне отвечали, что все очень логично и освобожден я действительно досрочно, так как могли бы ведь дать подписать бумажку и оставить в лагере еще на один срок.
- В каких лагерях Вы были?
- Сперва я был в лагере возле Караганды, потом около трех лет в Кенгире, но не во время известного Кенгирского восстания. Об этом восстании я, правда, тоже много знаю от своего "напарника", киевского художника Павла Петровича Савицкого, теперь уж покойного, с которым нас арестовали в 1975 г. за Самиздат. Его сведения о восстании отличаются от описания как Солженицына, так и Лебера-Варкони, которого я также хорошо знал. Например, Савицкий говорил об участии очень многих офицеров из охраны, администрации, даже оперов – бывших фронтовиков – на стороне восставших. Не знаю, насколько субъективно мое впечатление, но и мне приходилось встречать среди следователей и лагерной администрации людей, симпатизировавших мне, тоже, как правило, боевых офицеров. Очень жаль, что я не могу назвать их по фамилиям. Я всегда говорил с ними искренне, своего отношения к советской власти не скрывал, и они меня понимали. Беседуя с ними с глазу на глаз, как, например, с одним оперуполномоченным в Кенгире, я даже опасался, чтобы другие заключенные меня не приняли за провокатора. Люди не верят, когда так открыто себя держишь и о чем-то разговариваешь "с ними". Разумеется, об этих разговорах я тогда никому и не говорил.
Между прочим, несколько лет я провел в лагерной психушке. Тогда этот вид заключения еще только начинали применять к здоровым людям. Это было в 50-е годы, когда меня почему-то начали вызывать на допросы специальной комиссии. Вопросы задавали об НТС*, но я отказался отвечать и, чтобы прекратить это, закрыл глаза и так сидел. Кто ни подойдет - никакого контакта со мной. Так меня и оставили в покое, правда, посадили в психушку. Она помещалась в том же лагере и была огорожена стеной. Там были в большинстве своем настоящие больные, и нормальному человеку среди них нелегко.
Там я сидел вместе с С.В. Рамазаном - человеком, сыгравшим решающую роль в последующем аресте Берия. (Рамазану, 3-му заместителю прокурора СССР Вышинского, знавшему о готовящемся заговоре Берия против остального партийного руководства, удалось из психушки предупредить об этом ЦК и Берия был арестован. Но это тема для отдельного рассказа.)
* Примерно в то же время Политбюро ЦК КПСС приняло решение готовить ряд покушений против руководства НТС; вероятно, подобные допросы входили в план этой подготовки. См. интервью кап. Н.Е. Хохлова "Посеву", № 5/1979 г. – Ред.
- Встречали ли Вы в лагерях членов НТС? Известна ли Вам судьба хотя бы некоторых из арестованных вместе с Вами членов Союза?
- Вы знаете, в лагерях не все откровенничают, и можно сидеть с человеком, не зная, кто он. Статья 58 тоже не говорит, член НТС или нет. И.В. Вендин, офицер царского времени, член НТС из Болгарии, которого я хорошо знал еще до войны и позже встречал в лагерях, рассказывал мне, как однажды в каком-то лагере на Урале он начал насвистывать нашу союзную песню - и вдруг два человека посмотрели на него, улыбнулись и тоже засвистели. Я не догадался этого сделать. Вендина в лагере разбил паралич, он уже плохо говорил, и когда его отпустили, то он был в таком состоянии, что, вероятно, по дороге умер. Встречал Д.В. Строева из Румынии. Он освободился в 1953-54 г. и на общем основании выехал назад в Румынию. Был у нас в лагере еще один маляр из Риги - я с ним просидел три года и лишь освободившись, от другого человека узнал, что он член Союза. Фамилию его, к сожалению, не помню - простая русская фамилия, - а срок у него был 15 лет. Уже после мне рассказывали, как в том же лагере он дал по физиономии провокатору, редактору какой-то советской газеты.
- Вы, кажется, встречались в лагере и с Антоном Пейпе - фламандцем, который раздавал в Ленинграде листовки НТС?
- Да, но это было уже в мой второй срок с 1975 по 1977 гг. Когда меня арестовали и направили в Киев, я ведь был без документов - я их в СССР никогда не имел, - то на основании моего дела в архивах ГУЛага мне удалось доказать свое прошлое болгарское подданство, и я попал в лагерь для иностранцев. Когда туда привезли Пейпе, мне сказали, что прибыл еще один политический (мы только двое и были "политические"). Сначала я только наблюдал за ним, был период предварительного знакомства, когда вокруг него собиралась многоязычная толпа. Мы с ним говорили по-английски и по-французски, но он был там очень короткое время – его ведь вскоре выслали в Бельгию. Когда его из лагеря вызвали в Москву, мы с ним не предполагали, что его освободят, думали - на свидание с консулом. Однако он все же передал НТС обо мне, как я теперь узнал. Он сказал, что сидит русский из Болгарии, член НТС, но вот фамилию мою он никак не мог вспомнить, и здесь долго гадали по описанию, кто же это мог быть.
- А каким образом Вы вошли в Катакомбную Церковь?
- С представителями этой Церкви я познакомился в лагере, в 40-х годах. Они сидели за веру, но все по той же 58-й. С их помощью, когда я вышел из лагеря, мне удалось связаться с Катакомбной Церковью и я ушел в подполье. Если бы я этого не сделал, то меня в покое не оставили бы, а так еще 20 лет мне удалось что-то делать.
К тому времени, когда я попал в Катакомбную Церковь, мое представление о жизни в Советском Союзе было совершенный ноль - ведь я никогда на свободе в СССР не жил и не представлял себе, какова эта жизнь. В Катакомбной Церкви меня скрывали совершенно, я жил буквально в четырех стенах, под открытым небом не был, солнце на меня не светило. Внешнюю жизнь я узнавал постепенно, по рассказам других и во время переездов на новые места. Переезжать приходилось часто: при малейшем подозрении на опасность меня сразу же перебрасывали на большие расстояния, как правило, из одной республики в другую, за тысячи километров от прежнего укрытия. Меня очень берегли из-за моего духовного образования, так как таких людей Катакомбной Церкви постоянно не хватало и не хватает.
- Скажите, пожалуйста, несколько слов о том, как возникла Катакомбная Церковь.
- Катакомбная Церковь появилась вместе с советской властью, когда были расстреляны без суда первые священники и епископы, когда начали разрушать храмы, когда христиане начали давать убежища тем, кого искали гонители. Патриарх Тихон понимал, что большинству иерархов грозила гибель – ведь куда могли скрыться митрополиты, архиепископы, да и всем известные епископы? Поэтому, сознавая, что Церкви больше невозможно оставаться только открытой, патриарх Тихон почти в каждое свое служение рукополагал епископов даже в маленькие города. Считают, что при нем было рукоположено около тысячи епископов - они-то и смогли затеряться среди народа и положить начало Катакомбной Церкви. Когда же официальная Церковь начала открыто сотрудничать с коммунистами, то для Катакомбной Церкви и речи быть не могло об общении с ней.
- Как же организована Катакомбная Церковь?
- Лучше всего это представить себе графически: большая окружность и ее центр. Окружность - это огромное множество точек, ячеек Церкви. Между этими ячейками нет связи, но все они в той или иной форме имеют идейную связь с "центром".
- Интересно, что очень похожа на это и структура НТС в стране: те же ячейки, правда с центром за границей. Такую систему построения подпольной организации в тоталитарной стране мы называем "молекулярной", основанной на самовозникновении точек сопротивления в стране.
- Вероятно, это получается как-то само собой, если решаешься действовать в подполье. Ячейки Катакомбной Церкви тоже образуются без всякой инициативы из центра. Просто человек приходит к выводу, что официальная Церковь - не Церковь. Она создана партией, пронизана КГБ. Он начинает молиться дома, - так возникает "домашняя церковь", как в апостольские времена, когда Церковь Христова была гонима. Св. апостол Павел в своих посланиях так и пишет: "домашняя церковь". Вся Катакомбная Церковь и есть огромное множество "домашних церквей". Каждая из них более всего заботится о том, чтобы быть тайной, незаметной.
Вся эта масса ячеек живет различной жизнью: есть и начинающие, но есть и настоящие монастырские скиты, где служба идет беспрерывно круглые сутки из года в год. Мне приходилось бывать в настоящих подземных храмах. Иногда такие храмы устраиваются в пещерах. Есть такие очаги, в которых члены Катакомбной Церкви ведут самый настоящий подвижнический образ жизни, и сама власть, порою их обнаруживая, поражается образу жизни этих людей.
У Катакомбной Церкви есть строгие правила безопасности. Короче говоря, это большая подпольная организация, действующая в СССР уже 60 лет. Нельзя, конечно, говорить о ней, как о какой-то неизменной организации, всегда равной себе. Все меняется с течением времени. Постепенно меняется ее состав, меняются и ее правила – становятся все более радикальными. Катакомбная Церковь стремится внешне ничем не проявлять себя, сохраниться - поэтому и найти ее не так легко, и на Западе о ней, я думаю, мало что известно. Во всяком случае, это большая группа людей, в которую власть не может проникнуть. Но попытки такие делаются. Зная об оскудении священства в Катакомбной Церкви, власть пытается засылать к нам своих агентов под видом священников, например, были случаи, когда такие пытались выдавать себя за получивших сан от митрополита Филарета Нью-йоркского [ПРЦЗ].
Но, несмотря на нехватку священства, Катакомбная Церковь не вымирает, как это считает о. Дмитрий Дудко. В ней скелет остается тот же - зная историю вселенской Церкви, это недооценивать не следует. Когда священство не устаивало, монашество сохраняло истину. Будем надеяться на Бога. Вся надежда только на Бога: "сила бо Моя в немощи совершается". В Катакомбной Церкви - остаток Святой Руси, который, несмотря на все старания, советская богоборческая власть не смогла до сих пор уничтожить.
Мы знаем, что границы Церкви не совпадают с границами государства. И поэтому Катакомбная Церковь с упованием и надеждой смотрит на Русскую Церковь за границей. И когда мы слышим голос, что у нас, де, может быть, не осталось и епископов, то мы отвечаем: у нас есть "золотой запас" там, за границей!
- Но все же имеется ли что-то между этими ячейками, что дает право говорить о существовании в СССР Катакомбной Церкви как некоего единства?
- Да, несомненно. Прежде всего все они объединены восприятием и оценкой переживаемого времени как "последнего времени". СССР - духовный феномен этого "времени", раскрывающий себя в тотальном богоборчестве. Вполне понятно, что СССР создает и свою "Церковь" - по образу и подобию своему. Советский вариант "Церкви" служит только для обмана, а не для удовлетворения религиозных исканий народа. Когда власть найдет нужным, эта Церковь прекратит свое существование.
- Однако в последнее время в этой Церкви происходят изменения. Там есть и такие достойные люди, как о. Дмитрий Дудко и десятки других.
- Существование в советской Церкви о. Дмитрия Дудко и некоторых подобных ему не является ее апологией. Советская Церковь не изменилась по существу и остается креатурой советской власти. И Катакомбная Церковь не признает ни советской власти, ни ее Церкви - именно это и есть два основных условия для зарождения Катакомбной Церкви.
- Каково, по Вашему мнению, количество членов Катакомбной Церкви?
- Точно никто не знает, но полагаю, что миллионы. Я вам приведу цифры из закрытого доклада инспектора ЦК КПСС Е.Н. Климова, ответственного за проверку атеистической деятельности священников (да, да, я не оговорился - священников!). Лет 6 назад на одном из своих закрытых докладов для педагогов (вход был по специальным пропускам) он назвал две цифры: 52 миллиона прихожан в официальной Церкви и 48 миллионов - в Катакомбной. Как получены эти цифры и что здесь подразумевается под Катакомбной Церковью, включает ли сюда власть и разные секты - я сказать не могу. Кроме того, я считаю, что так делить прихожан - на Катакомбную Церковь и официальную - не совсем правильно. Я знаю, например, одного московского инженера, который ходит в храм официальной Церкви, но не причащается, а когда во время ектиньи молятся о правительстве, он читает собственное прошение с обратным смыслом. В реальной жизни Катакомбная и официальная Церкви накладываются друг на друга, и границу между ними провести невозможно.
Самая крайняя секция Катакомбной Церкви - истинно-православные христиане (ИПХ). Меня они вполне принимали за своего, так как у меня с властью не было никаких отношений, даже ни одной профсоюзной или иной бумажки. Ну, а коммуниста они ни в коем случае не примут к себе. Для меня же эта перегородка – членство в партии – не запрет. Если не принимать коммунистов, значит, только укреплять их в своем, отталкивать. Отец Власий, катакомбный иеросхимонах, теперь уже покойный, рассказывал, как через одного его духовного сына к нему обратился высокопоставленный партиец и попросил приехать к нему причастить его, прислал даже ночью свою машину. В доме у него оказались прекрасные древние иконы, лампада. И этот партиец сказал: "Я Вас очень прошу, рассудите: если необходимо, чтобы я вышел из партии - я завтра же выйду. Я представляю себе, что это будет. Но если возможно – позвольте оставить все так, как есть, я душою абсолютно не коммунист".
- Скажите, пожалуйста, несколько слов о Вашем последнем аресте в Киеве.
- В общем, арестовали за религиозный Самиздат. У меня ничего не нашли, так как я был арестован в поезде, но нашли у П.П. Савицкого – одну мою религиозно-историческую работу. На следствии я сказал так: вот у вас состав моего преступления, есть закон и судите меня по этому закону, но я буду говорить только о себе и ни о ком другом. Так они от меня ничего и не добились, и я снова попал в лагерь.
Если сравнить советский лагерь в 50-х и 70-х годах, то я, пожалуй, лучше себя чувствовал в первом, и не только потому, что был моложе. Уж на что в лагере для иностранцев условия лучше, чем в обычном, и то нас целый день донимали громкоговорители: с утра до вечера, изо дня в день одни и те же советские песни - это очень утомляет, так как вы никуда не можете деться.
- Каким образом Вам удалось выехать на Запад?
- Прежде всего, это - чудо по милости Божией... Я как лицо без гражданства, лишенный в Советском Союзе иностранного подданства, "воевал" более года за выезд из СССР. Писал трижды и Брежневу, в таком смысле: я не "ваш" и вашим никогда не был. Вы "ваших" высылаете из страны и лишаете советского гражданства. Со мной проще - меня не надо лишать… Для вас я чужеродное тело. Дайте мне свободу. Я лишен свободы уже 35 лет. Я уже старик и больной. Здесь у меня никого нет, а там родственники... Я сидел уже дважды. Что же, надо ждать третьего раза?!
А выехал я главным образом из соображений таких: нам казалось там, что за границей не понимают установок Катакомбной Церкви в СССР. Катакомбная Церковь – антипод советской Церкви. Нельзя понять, как канонически увязать отрицание епископата советской Церкви и парадоксально признавать благодатность самой Церкви. Разве не от патриарха и епископата получает священство свою священническую благодать? Признавая законы Церкви этого понять нельзя. Я бы хотел добиться такого результата, чтобы за рубежом, по крайней мере, была принята какая-то официальная формулировка о дифференцированном подходе к официальной Церкви в СССР - с одной стороны, а с другой - к Катакомбной Церкви.
Я говорил с высокопоставленными представителями Зарубежной Церкви, но, к сожалению, полного контакта не получилось... Но я буду искать понимания, своего рода творческой дискуссии, если удастся. Я маленький представитель Катакомбной Церкви, но я в великом долгу перед ней. И я не могу сдать этих позиций - ведь там же люди ими живут, за них столько мучеников пролили свою кровь. И смею вас заверить: катакомбников – миллионы.
Интервью взял М.В. Назаров
Опубликовано в журнале "Посев" (1979, № 10, с. 40-46)
ПРИЛОЖЕНИЕ (2006)
Биографическая справка об А.А. Чернове из (за точность приведенных ниже оценочных сведений, слухов и подозрений относительно окружения Чернова не ручаемся, как и за "вскрытие им связей руководства РПЦЗ с масонством и ЦРУ" - таковые факты нам неизвестны).
Схимонах Епифаний. В миру Чернов Александр Андреевич, род. 27 авг. 1909 г. в ст. Бело-Калитвенская Ростовской губ. в казачьей семье. Внук русского ген. Чернова, участника русско-турецкой войны в боях за освобождение Болгарии. Отец - казачий подполковник, нес службу при царском дворе. После октябрьского переворота его убили и осиротевшего отрока Александра определили в Новочеркасский Донской кадетский корпус на казенный счет. Судьба матери неизвестна.
В 1919 г. эмигрировал за границу вместе с отступающей Белой Армией. На пути в Константинополь заболел тифом. Через Кипр пароходом прибыл в Александрию, где попал в госпиталь. Три года прожил в летней резиденции российского посольства, после чего переехал в Болгарию. Поступил в русскую гимназию в г. Варне. В 1927 г. сблизился со свят. Феофаном (Быстровым), бывш. архиеп. Полтавским и Переяславским (†1940), который в летние месяцы приезжал из Софии в Варну. В 1929 г. Александр переезжает в Софию и становится келейником Вл. Феофана, который отметил чрезвычайные духовные дарования будущего старца. В 1932 г. архиеп. Феофан отбывает во Францию и уходит в затвор, благословив своему духовному сыну продолжить обучение в Болгарии. Там Александр заканчивает военную Академию, а также историко-филологический и богословский факультеты Софийского Университета.
В 1933 г. вступает в ряды русской эмигрантской политической организации НТСНП (Национально-Трудовой Союз Нового Поколения), осуществлявшей идеологические и террористические диверсии против Советской власти. В 1934 г. избирается генеральным секретарем Болгарского отдела НТСНП. Работал преподавателем гимназии в г. Плевна. В конце 1930-х гг. готовил покушение на первого советского полпреда в Болгарии Ф. Раскольникова, однако последний сам стал "невозвращенцем", чем расстроил планы террористов.
В 1944 г. женился и венчался, но вскоре - сразу после вступления советских войск в Болгарию - был арестован в Плевне. Далее 4-х месячным этапом через Румынию, Югославию и Венгрию отправлен в Москву. Помещен в Лефортовскую, затем в Бутырскую тюрьмы. Судьба жены неизвестна. Осужден ОСО МГБ к 10 годам лагерей, отправлен в Кировоградскую тюрьму. Далее отбывал срок в Карагандинских лагерях: 1945-48 гг. - Карлаг, 1949-50 гг. - Песчанлаг, 1950 г. - Степлаг, 1955 г. - Спассклаг IV (Инвалидное отделение Песчанлага в 60 км от Караганды). В заключении познакомился с ИПХ [истинно православные христиане], написал для них свои первые сочинения, в т. ч. противосектантского содержания. Неоднократно подвергался допросам и пыткам от тюремного начальства. Ок. 1952 г. принял подвиг молчания, после чего отправлен в психиатрическое отделение медицинского специзолятора тюремного типа, где после укола в позвоночник у страдальца отнялись ноги.
В 1953 г. попал под амнистию, но освободился лишь в 1955 г. по состоянию здоровья - с диагнозом "мутизм" (потеря речи) и "парапарез нижних конечностей". Был отпущен "на поруки" к Ф. И. Журбенко, коего вскоре разоблачил как лжеца и провокатора. Перешел на нелегальное положение. Проживал в ст. Кавказская, затем в Гудаутах, откуда тайно перевезен в Чимкент. В те годы передвигался ползком с двумя скамеечками. Продолжал молчать, с людьми общался по фанерной дощечке с прорезанным алфавитом. Примкнул к епархии катакомбного схиархиеп. Петра (Ладыгина), после смерти коего в 1956 г. возглавил ряд тайных общин ИПХ в качестве духовного наставника. В нач. 1960-х гг. принимает постриг в мантию с именем Антоний в Киеве от иеромонаха Петра (Савицкого) из общины катакомбного схиеп. Михаила (Костюка) Черниговского (†1944) (по др. данным принял постриг от катакомбного иером. Герасима на Кавказе), уходит в затвор. В это время из-под его пера выходит ряд сочинений против сергианства и обновленчества, в частности, правила преп. Феодора Студита, собранные применительно к условиям катакомбного существования Церкви, а также сотицы-двустишия на темы духовно-нравственной жизни и положения в Церкви.
В 1966 г. впервые заговорил, духовные чада вылечили его травами и он постепенно начал ходить. Находился в розыске, скрывался у ИПХ в разных местах СССР, постоянно переезжал с места на место. Обладал даром прозорливости и исцелений. Вел борьбу против самозванцев и агентов КГБ, засланных в Катакомбную Церковь под видом "священников" и "епископов". В 1975 г. арест в Киеве за самиздат. Новый срок отбывал в Мордовском Дубровлаге, в тюрьме для иностранцев.
В 1978 г., как несоветско-подданный (ибо за все время пребывания в СССР советского гражданства не принимал), через правозащитные инстанции добивается разрешения покинуть пределы СССР и эмигрирует в Швейцарию по подставному вызову "племянницы". Оттуда направляется во Францию на поиски архива своего духовного отца архиеп. Феофана Полтавского. Найдя архив, делает из него копии важнейших документов и сочинений свят. Феофана. Работает над составлением его подробного жизнеописания. По прибытии за границу сразу же вошел в состав РПЦЗ, с которой был связан еще до II Мировой войны, но после встреч с ее духовенством и архиереями прервал с нею общение, обличив ее в ряде догматических заблуждений. Вскрыл связи руководства РПЦЗ с масонством и ЦРУ, за что заграничный Синод в 1981 г. опубликовал (со слов Ф.И. Журбенко) "компромат" на о. Антония с вымышленными в его адрес обвинениями. По поводу отступничества РПЦЗ пишет ряд статей и начинает работу над своим главным сочинением "Церковь Катакомбная на земле Российской". Некоторое время проживал в румынском монастыре Лавардак на юге Франции, откуда бежал; затем вошел в общение с Синодом ИПЦ Греции юрисдикции архиеп. Хризостома Афинского, но вскоре прервал контакты с ним, сознавая его неканоничность. С мая 1980 г. - в юрисдикции "матфеевского" Синода старостильной Церкви ИПХ Эллады. Переезжает в Великобританию и поселяется сначала в св. Михайловском приходе в Лондоне у В. Мосса, потом на о. Мэн в Ирландском море, в приходе иером. Симона (Йенсена). В нач. 1980-х гг. принимает схиму с именем Епифаний.
В 1990 посещает СССР, но за нарушение визивого режима его высылают из страны. Окончательно возвращается на родину осенью 1991 г. Много ездит по стране с греческим митр. Фессалоникийским Хризостомом (Митропулосом) и о. Симоном (Йенсеном), объединяя известные ему катакомбные общины под омофором Греческой Старостильной Церкви, которая открывает в России свой Экзархат (именуемый у них "Представительством"). Отец Епифаний ищет возможности возстановления законной иерархии ИПЦ, результатом чего стало рукоположение в 1991 г. митр. Хризостомом для общин на Сев. Кавказе иерея Иоанна (Попова) и иерея Василия. Также был рукоположен в иеромонаха Феодосий (или Феодор?) - то ли из б. секачевцев, то ли из б. сергиан - видимо, тоже для кавказских общин. А вот иеромонах Петр (Савицкий) (†1994?), старый соратник о. Епифания в 1956-1975 гг., окормлявший общину в Киеве, греками не был признан, поскольку у него отсутствовала ставленная грамата. В 1990-1993 гг. о. Епифаний часто встречается с общественностью, выступает с проповедями на Съезде Союза Православных Братств и других мероприятиях, ведет широкую миссионерскую работу. Катакомбников предостерегает от присоединения к РПЦЗ и Лазарю (Журбенко), изобличив канонические и нравственные преступления последнего. Под конец своей жизни проживал в Пятигорске и Железноводске - в катакомбной общине известного старца Феодосия (Кашина) (†1948). Скончался 2/15 ноября 1994 г. в Железноводске.
