Из БИБЛИОТЕКИ РИ: ИСТОРИЯ/СТАЛИНСКИЙ СССР
Письмо очевидца
„Молодым везде у нас дорога Старикам везде у нас почет".
(Из советской песни „Широка страна моя родная")
О каторжном подневольном труде в СССР теперь многие знают даже за границей. Но мало кто даже в СССР знает о том, как живут, страдают и умирают несчастные одинокие старики и инвалиды, помещаемые, ввиду их одиночества, в "специальные дома для стариков и инвалидов".
В этом письме я хочу рассказать только то, что я видел своими собственными глазами.
У меня был дядя, одинокий старик, который проживал на Урале. В январе 1933 года я получил от него письмо, в котором он писал, что попал в "дом для стариков и инвалидов", и просил меня, во что бы то ни стало, приехать. «Жить мне осталось теперь недолго, приезжай, если можешь. Хочется перед смертью повидаться с тобой и проститься».
Я жил в то время в Ростове. Наскоро собравшись, я на второй же день выехал. Закона о закреплении рабочих за предприятиями тогда еще не было, и ехать можно было куда угодно. С продуктами в Ростове в этот год было плохо. По карточкам давали столько, чтобы рабочий не мог умереть с голоду. Через знакомых я с большим трудом достал 2 кило кровяной колбасы, захватил мешочек сухарей, присланных мне из деревни, и отправился в путь.
До города Кунгур на Урале я добрался благополучно, проехал еще три станции и вышел. Дальше железной дороги не было. Оставшиеся 65 километров до Белой Горы надо было идти пешком. Глушь, лес, мороз, тайга. На сотни верст живой души не встретишь. С большим трудом на второй день дошел я, наконец, до места. Здесь когда-то, вдали от мирских сует, среди девственной природы, уединялся монастырь. Теперь здесь, вдали от глаз людских, находится своеобразный концлагерь (со сторожевыми будками, с колючей проволокой, с охраной НКВД) именуемый "Домом для стариков и инвалидов".
В лагерь меня не пустили, а вызвали дядю в проходную будку. Минут через 20 ко мне пришло какое-то волосатое чудовище, похожее на первобытного человека. Это был мой дядя, которого я не видел только два года и которого теперь узнать было совершенно невозможно. Весь заросший, грязный, длинные нечёсаные волосы лежали по спине какими-то свалявшимися клочьями, седая борода спутанными неровными прядями спускалась почти до пояса. Глаза горели каким-то неестественным болезненным блеском и изливали обильные слезы. Куртка и брюки его состояли из сплошных разноцветных заплаток, на ногах были лапти, обмотанные тряпками из мешка. Это "чудовище" упало ко мне на грудь и несколько минут безудержно рыдало и тряслось всем телом. Оторвать и утешить его не было сил.
После долгих и настойчивых просьб мне в виде какого-то особого исключения разрешили войти в лагерь. В комнате, куда мы вошли, помещалось около 40 человек. Большинство сидело на нарах и дрожало от холода, некоторые неподвижно лежали. Нары были насланы из тонкого круглого ельника. Сверху лежала старая, уже потертая солома. Когда я поздоровался с обитателями этого "жилища" и спросил о их жизни, они вдруг все расплакались и стали наперебой рассказывать и жаловаться на сбою горькую судьбу. Суточное питание этих несчастных состояло из 200 грамм хлеба и 1 до 2 литра супа. Картофеля и крупы им совсем почти не попадало, это почти все забирала себе охрана (она, тоже не была сыта). В комнате было холодно, грязно и неприглядно.
Я развязал свой мешочек с сухарями и стал угощать голодных. Все они с явной поспешностью покидали нары и подходили ко мне с протянутыми руками. Получив по сухарю, они снова взгромоздившись на нары и, стараясь не уронить ни одной крошки, бережно отламывали кусочки и клали в рот. Положенные в рот кусочки они не жевали, а сосали, как сахар.
Тут я узнал о том, как в этом лагере от голода, холода и болезней люди вымирают. И несмотря на это лагерь должен был "сам себя обслуживать".
200 человек, которые были покрепче, назначались в наряд на "самообслуживание". Этот наряд разбивался на три группы: первая, самая большая группа, рыла большие ямы; вторая группа собирала по комнатам мертвых, укладывала их как дрова на сани и свозила в общую яму; третья группа засыпала мертвецов мерзлой землей. В этом и состояла главная работа лагеря по самообслуживанию.
На место умирающих прибывали новые несчастные обреченные старцы. Сколько их там замучено и умерщвлено ‒ никому не известно. Начальник лагеря и охрана смотрели на это совершенно спокойно и хладнокровно. Это было как бы в порядке вещей. Для этого, видимо, этот лагерь и предназначался. Сюда поступали старики и инвалиды из концлагерей и неудобные с воли, которые не могли больше быть использованы на "строительстве социализма" и дальнейшая жизнь которых вызывала только непроизводительные расходы "социалистического государства". Все так просто... и ужасно. С большим трудом мне удалось моего дядю вырвать из лагеря и увезти с собой.
Выдав мне дядю, с меня (и с дяди тоже) в НКВД взяли подписку в том, что мы о всем виденном в лагере не должны говорить нигде, никому и ни при каких обстоятельствах. Этой же подпиской мы предупреждались, что в случае несоблюдения этого обязательства мы будем привлечены к ответственности по закону о разглашении государственной тайны, карающему вплоть до применения высшей меры наказания ‒ расстрела.
Я думаю, что этот "Дом" существует и поныне. Конвейер умерщвления стариков и инвалидов работает, видимо, и по сей день и "обслуживается" самими обреченными. Вот его адрес:
Уральская область, г. Кунгур, Белая Гора.
И. Корольков
"За железной завесой". Орган общества жертв коммунизма. Мюнхен, 1948, август, № 2.
Источник текста: Алтайский отдел Союза Русского Народа
Из истории Белогорского св. Николаевского монастыря
(в котором большевики устроили описываемый И. Корольковым "Дом для стариков и инвалидов")
29 апреля 1891 года, в память чудесного избавления наследника Российского престола Цесаревича Николая от опасности в Японии, на Белой горе был воздвигнут первый семисаженный крест, прозванный в народе Царским, а 16 июня этого же года, в неделю Всех Святых, протоиерей Стефан Луканин освятил восьмиконечный, опаянный белой жестью, крест.
18 июня 1893 года было освящено место для закладки храма на Белой горе в память чудесного спасения жизни Цесаревича Николая Александровича, Наследника Российского престола. В ноябре 1893 года создан строительный комитет по сооружению Белогорской обители. В феврале 1894 года закончено строительство первого деревянного Свято-Николаевского храма. Освящение храма состоялось 22 февраля 1894 года. ... (За строгость устава эту обитель называли Уральским Афоном.)
Белогорский монастырь в 1917-1990 годы.
С начала января 1918 года в Пермской губернии начинают прослеживаться признаки прихода к власти большевиков. Именно тогда владыке Андронику сообщили о разгроме здания, принадлежавшего Соликамскому мужскому монастырю. Белогорским насельникам стало известно об убийстве митрополита Владимирского, насильственной смерти других священнослужителей, о разорении, осквернении монастырей и храмов. Оказались жертвы и среди пермского духовенства. Служителей Церкви подвергали пыткам и жестоким издевательствам. В июне 1918 года был арестован архиепископ Андроник.
А 30 июля 1918 года трагические события докатились и до Белой Горы. Пригласив, якобы на собрание, в село Юго-Осокино (ныне село Калинино), большевики арестовали архимадрита Варлаама.
«Будучи приглашен на Юго-Осокинский завод обманом, был арестован вместе с братским духовником иеромонахом Вячеславом. Отправлен в город Осу и, зверски замученный большевиками, брошен в реку Каму.» Это случилось 12 августа 1918 года. Отцу Варлааму было 60 лет.
После трагической гибели отца Варлаама к исполнению обязанностей настоятеля монастыря приступил иеромонах Сергий. Однако ему было недолго суждено возглавлять братию монастыря. Большевики объявили по всей стране «красный террор», называя главным оплотом контрреволюции духовенство, монастыри. С августа 1918 года по январь 1919 года большевики расстреляли и замучили 34 монахов Белогорского монастыря, в том числе и иеромонаха Сергия, которого убили 10 октября 1918 года.
24 февраля 1919 года войска генерала Вержбицкого, совершив марш-бросок из Кунгура, взяли штурмом город Осу. Белая Гора оказалась на территории, освобожденной от большевиков.
4 марта 1919 года Белую гору посетил епископ Пермский и Кунгурский Борис. Ему предстала картина страшного разорения монастыря: 102 насельника были угнаны на окопные работы, в главном алтаре собора осквернили и разворотили престол, осквернили и увезли ковчег с мощами, иконописную мастерскую превратили в театр, разгромили и разграбили монастырскую библиотеку, содержавшую отдел рукописных книг. Та же картина наблюдалась и Серафимо-Алексеевском скиту. Из числа насельников было убито 9 человек.
Епископ Пермский и Кунгурский Борис назначил исполняющим обязанности настоятеля иеромонаха Иосифа. 19 мая 1919 года произведено малое (вторичное) освящение соборного храма. На Белую Гору начали возвращаться насельники. К марту 1919 года в Белогорском монастыре числилось 132 насельника, в том числе 35 человек в скиту. Монастырь начал возрождаться.
Но сравнительно благополучное время длилось около четырех месяцев. 18 июня 1919 года большевики захватили Пермь, а вскоре и весь Пермский край. В июне 1919 года монастырь опустел. Возродить иноческую жизнь пытались вплоть до 1923 года. Но это не удалось. В марте 1923 года монастырь был закрыт. Деревянные постройки разбирались и перевозились в другие места. Был снесен и перевезен в село Юго-Осокино Иверский храм.
В 1930 году на Белой горе был открыт лагерь для репрессированных и спецпереселенцев. А в 1931 году в бывшей обители создан белогорский дом инвалидов (Индом). На месте где раньше стоял Царский крест был поставлен памятник Ленину. Соборный храм превращен в клуб.
В 1941-1945 годы на Белой горе располагался реабилитационный центр для раненых и инвалидов Великой Отечественной войны, а с 1946 по 1986 годы — дом инвалидов Великой Отечественной войны, труда и детства.
Осенью 1980 года во время сильного пожара сгорели почти все купола Крестовоздвиженского собора...
18 мая 1991 года состоялся акт передачи зданий Белогорского монастырского комплекса в безвозмездное и бессрочное пользование Русской Православной Церкви.
Источник: "Уральский Афон"
Сущая страшная правда; каким-то боком и нашу семью это затронуло.
В начале 1964 года стал "острый вопрос" с определение меня в детдом а маму с насильственной отправкой в "дом инвалидов" - причина банальная, занять нашу отдельную квартиру. И вот в тайне от мамы, я сижу на вокзале вместе с сотрудником милиции "по делам несовершеннолетних" и ждём поезда, который меня увезёт навсегда в детдом. И как-то завязался разговор с дядей милиционером о моей маме и я вздыхаю, и горюю, мол когда увижу свою дорогую мамочку, а дяденька и молвил, что я уже никогда маму не увижу, так как её отправят в "инвалидный дом". Я настолько разволновался, что дядя милиционер спросил меня, что я и взаправду не знаю, что нас навсегда разлучают по моей же просьбы. Я в ужасе отвечаю о своём неведении. Тут дяденька меня и отпустил домой, благо наша с мамой квартира смотрела окнами на этот самый вокзал. Я не помню имя моего спасителя, только помню его доброе лицо и отвратительный табачный запах из его усатого рта. Так и молюсь по сей день о нём - о безымянным. спасителем.