СССР как антицивилизация

Неосоветизм становится «раковой опухолью» современной России. В силу своего исторического невежества, почти ничего не зная о подлинной России, существовавшей до 1917 года, современный обыватель любит рассуждать о «величии». И современную Россию видит великой именно в качестве своего рода СССР-2. Тот факт, что все это иллюзорное величие, основанное на нищете и духовной деградации народа, загнанного в страну-гетто, из которой даже невозможно было бежать, закончилось крахом – почему-то не осознается. Эта недалекость и мелкость ума – тоже наследие СССР (и явно не признак его «величия»).

Еще большей глупостью является похвальба «достижениями» СССР. Такие достижения – от всеобщей грамотности до освоения космоса – в ХХ веке происходили во всем мире, и ничего специфически «советского» в них нет. Точнее, есть, но только исключительно негативное. Во-первых, эти достижения во всем мире происходили в рамках нормальной жизни, и только в СССР – ценой неимоверных жертв, гибели миллионов людей и фактического геноцида, сломавшего в ХХ веке хребет русскому народу. Во-вторых, без катастрофы 1917 г., разорившей Россию и отбросившей её на десятилетия назад в экономическом развитии эти достижения были бы еще большими. Например, всеобщая грамотность в царской России вводилась бы уже в 1918 году, а большевики достигли этого на 20 лет позже. Но всё это мелочь по сравнению с гибелью десятков миллионов людей от эпидемий, голода и геноцида – главного результата Гражданской войны и установления террористического режима.

После того, как стала очевидна лживость марксистской мифологии об СССР как «самом передовом строе», перед наукой встал вопрос о том, как объяснить этот феномен в рамках всемирно-исторического процесса. Было предложено много самых разнообразных концепций.

Например, академик И.Р. Шафаревич вполне серьезно отнесся к термину «социализм» и исследовал это явление на протяжении всей мировой истории. Он обнаружил, что «строй», очень похожий на советский, существовал уже в древних деспотиях, а затем время от времени возникал в разное время в разных местах. Тем самым, он не нов, но всегда одинаково убийственен для народа и государства. Все такие эксперименты со «справедливым строем» всегда и везде заканчивались одним и тем же – нищетой, деградацией и умиранием общества. По этому же пути шел и СССР. И.Р. Шафаревич очень сомневался, сможет ли Россия выжить после такого эксперимента.

М.Н. Восленский, используя привычную марксистскую терминологию, определил советский «строй» как «феодальный социализм». Все эти трактовки плодотворны и многое объясняют, однако их недостаточно для объяснения закономерности внутреннего саморазрушения этого «строя». Его можно объяснить в рамках иного подхода, который изложен далее.

Принципиальный парадокс «советского строя» состоит в том, что в нем общая цивилизационная модернизация (секуляризация, урбанизация и развитие техники) осуществлялась за счет радикальной архаизации форм социальной, экономической, политической и культурной жизни. В этом смысле он был радикальный «псевдоморфозой» (О. Шпенглер), изначально обреченной на саморазрушение в силу этого своего главного внутреннего противоречия. Естественно, что в советской идеологии все феномены архаизации, наоборот, изображались как нечто «новое», но от этого их подлинная суть не менялась.

Для столь неустойчивого феномена, как «советский строй», даже 70 лет существования – это очень большой срок. Просуществовать так долго СССР смог только благодаря мобилизационному режиму жизни во всех сферах. Как только этот режим ослабел, и с 1960-х годов начался период относительно спокойной жизни, сразу же началось вырождение и распад «советского строя», поскольку он по своей природе может существовать только в режиме мобилизации и войны. Поэтому Великая Отечественная война временно укрепила «советский строй» и фактически продлила его существование на несколько десятилетий. Любое улучшение материальных условий и ослабление политического режима автоматически приводило к саморазрушению СССР, поскольку неизбежное повышение материальных запросов и потребности в духовной свободе не могло быть удовлетворено в рамках советской экономики тотального дефицита и в условиях идеологического диктата.

Кроме того, исторически было абсолютно закономерно, что советская партийно-государственная «элита», уже изначально имевшая криминальное происхождение, при первой же возможности отказалась от существования в советском «гетто» ради пользования всеми благами «свободного мира». Все остальное население стремилось к этому же, поэтому советскую «элиту» никак нельзя обвинять в «предательстве» – разрушая СССР, она всего лишь выражала «общенародные чаяния». Тот факт, что эти «чаяния» оказались во многом обманчивыми, также не является чьей-то виной, а лишь результатом неведения о том, как устроен современный мир.

В современном мире все, кто не входит в «золотой миллиард», автоматически оказывается в «третьем мире». Поскольку по уровню социально-экономического развития СССР объективно относился к «третьему миру», поэтому в соответствии с изначально заданным мировым «распределением ролей» его территория и впоследствии должна оставаться там же, независимо от того, какие государства там возникнут.

Архаизация, парадоксальным образом лежащая в основе советской модернизации, должна быть рассмотрена подробнее в своих аспектах. Для корректности советскую историю следует условно разделить на три периода: ранний (1920-40-е); поздний (1970-80-е) и переходный между ними (1950-60-е).

Поздний период СССР может рассматриваться уже как разновидность «социального государства» современного типа, хотя и низкоэффективного по сравнению с его западными аналогами. В этот период архаические элементы уже весьма ослабели вследствие «гуманизации» советского режима. Но в первые два периода они были определяющими.

В сфере экономики тотальная госсобственность в СССР часто трактуется как особая разновидность «государственного капитализма», замаскированная под «социалистической» марксисткой фразеологией. По многим параметрам это действительно так. С госкапитализмом советскую экономику роднит принцип государственных инвестиций и государственного планирования, но радикально отличает тот факт, что в отличие от госкапитализма, советская экономика имела закрытый характер и в ней отсутствовала внутренняя конкурентная среда. По этому критерию советская экономика относится к еще более архаическим стадиям, чем капитализм – к феодальной и даже рабовладельческой (в свой самый ранний период). Колхозы сталинского периода и система ГУЛАГа – по всем объективным признакам являются реликтом рабовладельческого строя, возрожденного на государственном уровне.

По свидетельству А.А. Зиновьева: «Год колхозной жизни в наших местах я приравниваю, по крайней мере, к году исправительных лагерей строгого режима... Потому описания сталинских лагерей на меня не произвели сильного впечатления: я видел и пережил сам кое-что похуже» [1]. А поскольку в колхозах тогда жило большинство населения страны, то этот феномен можно даже определить как «государственно-рабовладельческий строй». Этот период, начавшийся с коллективизации, продолжался до выдачи паспортов и массового бегства молодежи из села, поэтому хотя его и можно считать экстремальным и мобилизационным, но всё равно необходимым для «советского строя» в ранний период его становления.

Без этого государственно-рабовладельческого периода большевики вообще не смогли бы удержать власть и сломать основу народа – свободное крестьянство. Поэтому этот период вовсе не является «случайным» и «вынужденным», но относится сущностной основе большевизма. Но если «рабовладельческий» компонент был временным, то уже «феодальный» относится к сущностным основам советской экономики и общества в целом.

Те черты, которые отличают советскую экономику от госкапитализма, весьма четко соответствуют признакам феодализма. Народ лишен какой-либо собственности, кроме личной, вся собственность находится в руках государства, а государство – в руках корпорации («партии») как сюзерена. Это классический ранний феодализм; далее он идет в «глубину» и формируется «новое сословное общество». В 1970-80-е годы оно уже вполне сложилось и заблокировало вертикальные каналы социальной мобильности.

В сочетании с экономикой тотального дефицита и ярким образом западного «общества потребления» эта ситуация привела к массовой психологии недовольства жизнью в позднесоветский период. Недовольство росло параллельно с ростом уровня жизни, однако в этом нет парадокса – психология человека такова, что недовольство всегда порождается именно благополучием, поскольку оно резко повышает новые запросы, которые не могут быть удовлетворены. Особенно сильно этот психологический феномен проявляется после эпохи войн и нищеты, каковой были 1920-1950 годы.

В СССР 1970-80-х годов уровень массового недовольства жизнью был значительно выше, чем в современной России. Хотя в то время были невозможны социологические опросы на эту тему, однако это хорошо помнят все те, кто жил в то время. Исключение составляла привилегированная советская «элита» (около 1/10 части населения), и в основном именно её потомки в наше время являются пропагандистами неосоветизма (хотя другая их часть стала властью нынешней).

Среди элементов архаики, актуализированной «советским строем», особенно в его ранний период, можно указать даже и на явные черты первобытнообщинного строя. В самой непосредственной и очевидной форме они проявились в криминальном мире, который в СССР приобрел гигантские масштабы и стал органической частью всего общества в целом, сильно влияя на его психологию, мораль и язык.

До 1917 г. в России не существовало криминального мира как массового явления, а были только его локальные очаги, обычно, этнического характера (цыганский, еврейский и др.). Криминальные мир как огромное сообщество возникает в 1920-30-х годах вследствие происшедших социальных катастроф и появления огромной массы социальных маргиналов (беспризорники и др.). Отношения в криминальном мире построены на очень жестких обычаях и распределении социальных ролей, очень похожих на те, которые существуют в первобытном обществе у самых диких племен. Язык в этом мире также редуцируется до почти первобытного, что было впервые показано Д.С. Лихачевым в его исследовании 1920-х годов на материале собственного пребывания на Беломорканале.

Через систему криминального мира в советский период прошли десятки миллионов людей, миллионы там сформировались с детства, а затем все эти люди перенесли стереотипы этого мира в остальное сообщество, в армию, силовые структуры, администрацию, бизнес и даже в мир детей – садики и школы. Многие стереотипы поведения, мышления и речи, ставшие привычными и нормальными в современном российском обществе, привнесены в него из криминального мира. Впрочем, это не означает, что они криминальны сами по себе – чаще всего, как раз наоборот, это просто стереотипы инстинктивной самозащиты по принципу «Меньше знаешь – крепче спишь» или «Чем больше узнаю людей – тем больше нравятся собаки» и т.п.

Естественно, есть принципиальное отличие между нормальным первобытным обществом и этой его патологической «реинкарнацией» в XX веке. Первобытное племя было в первую очередь кровнородственной религиозной общиной, где все обычаи носили религиозный характер, имели сакральный смысл и были основаны на нравственном принципе самопожертвования ради жизни рода. Напротив, криминальная общность камеры, барака и зоны имеет светский характер. Похожими в первобытном обществе и криминальной среде являются только жестокость обычаев и вертикальное распределение ролей. Поэтому это «псевдоморфоза» первобытности, очень похожая на оригинал по форме, но очень далекая от него по внутреннему содержанию – в таком виде «первобытность» и «вклинилась» в общество XX века, а в наше время даже стала его органической частью.

Явные черты «первобытной общины» имела и советская экономика в целом, основанная на первобытном принципе «распределения». А поскольку распределение контролировалось «смотрящим» в виде государства, то эта экономика по своей «модели» очень похожа на закрытую систему распределения, которая существует в криминальном мире. И эта аналогия не является внешней и случайной – но на самом деле они имеют общее происхождение. Общим прототипом и криминальной, и советской экономики является экономика еврейского финансового мира, существующая еще с Античности, а в Новое время подчинившая себе мировую экономику в целом.

Таким образом, советская экономика представляла собой странный гибрид госкапитализма, неофеодализма и первобытной общины с ее «распределением». Поскольку этот «монстр» очень трудно подогнать под какие-либо классификации научного характера, то проще всего обозначать его чисто идеологическим термином – «социализм».

Однако идеологема «социализм» не имеет научной верификации, и это дает возможность для любых манипуляций. В силу переплетения в советском экономическом строе сразу четырех элементов – госкапитализма, неофеодализма, госрабовладения и первобытной общины – в качестве его научного определения можно использовать термин «ретардизм» (от «ретардация» – возвращение на более примитивную стадию развития). Этот термин хорошо подходит и для обозначения советского политического строя.

Идеологический термин «тоталитаризм» невозможно использовать в качестве научного, поскольку он в той или иной степени может быть применен к любому обществу. Кроме того, в своем буквальном значении он не имеет смысла, т.е. тотальный контроль невозможен ни в одном обществе из всех существовавших в истории (возможно, он станет возможным в будущем благодаря новым технологиям).

И советская, и западная политическая системы являются тоталитарными и манипулятивными, используя якобы «демократические» выборные технологии лишь в качестве политического спектакля для легитимизации олигархической власти (на Западе – финансовой, в СССР – партийной). Однако в отличие от советского политического архаизма западный «политический спектакль» использует более тонкие технологии манипуляции массами. В свой ранний период советский политический режим занимался целенаправленным геноцидом части населения в качестве официальной государственной политики (наиболее массовым был геноцид крестьянства в период коллективизации и голода как её неизбежного инструмента). В этих чертах советский политический режим становился «первобытным» даже в самом буквальном смысле слова, поскольку у всех первобытных племен геноцид «чужаков» – это естественная часть жизни. В СССР это назвали «классовой борьбой».

Наиболее парадоксальным образом процесс архаизации происходил в сфере культуры, поскольку здесь «обвал» в архаику наивно воспринимался, наоборот, как особая «новизна». Подобно тому как в экономике возвращение к первобытному «распределению» и фактическому рабовладению в виде колхозов 1930-50-х годов объявлялось «новым» экономическим строем, точно так же и обвальная культурная деградация как в сфере «высокой», так и массовой культуры изображалась в качестве «новой социалистической культуры».

В религиозной сфере возвращение от высшей формы откровения – православного христианства – к первобытному обожествлению безличных природных сил под именем «материи» в марксизме изображалось как «освобождение». Все это можно назвать «освобождением» только в самом ироническом смысле – освобождением от высших достижений человеческого духа ради падения самую бессодержательную дикость. Однако этой дикости предавался самый респектабельный и наукообразный вид. В частности, понятие «материи», которое в советском мировоззрении должно было занять место Бога, является возвращением к самому архаическому уровню мышления – восприятию реальности как самодвижущегося «всего».

Собственно, само советское понятие «материи» было интеллектуальным мошенничеством: бралась одна из частных метафизических категорий с вполне определенным содержанием (пассивное воплощение идеальных форм), но вместо этого реального содержания «материи» приписываются божественные атрибуты – вечность, способность к творению, сознание и т.д. Такой искусственный «монстр», обладающий всеми атрибутами божества, может заместить в сознании то место, которое раньше было у Бога. В результате советское мировоззрение становилось своего рода светской религией, типологически близкой к неогностицизму. Хотя этот квазирелигиозный характер его маскировался внешним наукообразием (не имевшим к реальной науке никакого отношения), однако все равно его нельзя было скрыть, поскольку советское мировоззрение излагалось в догматической форме как некое подражание катехизису. Псевдоабсолют в виде «материи», развивающейся через «борьбу противоположностей», близок теогонии Гесиода и досократиков, т.е. самым ранним стадиям мышления. Все более поздние стадии для него непонятны, а всё непонятное просто табуируется термином «идеализм» (а сам принцип табуирования-запрета также крайне архаичен).

Кроме этого языческого идолопоклонства перед мифологизированной «материей», советское мировоззрение было основано на идолопоклонстве перед «образованием». В советской цивилизации то, что там называли «образованием» в первую очередь выполняло разрушительную роль – его задачей было разрушение христианского мировоззрения. «Образование» в первую очередь противопоставлялось «религии», а значит, само de facto претендовало на роль квазирелигии. Это означает, что даже само слово «образование» в этом советском контексте радикально поменяло свой изначальный смысл на прямо противоположный. Естественно, что здесь «образование» одновременно выполняло и свою официальную роль – приобретение «специальности» и некоторой суммы специальных знаний, однако в рамках советской цивилизации эта цель была не основной.

Основной была цель построения антихристианской цивилизации. При этом также использовался очень архаичный символ: «образование» изображалось как своего рода «инициация» перехода от тьмы к свету. Поэтому сам термин «просвещение» приобрел здесь лицемерно перевернутый смысл: изначально «просвещение» было христианским термином и означало принятие веры – «свет Христов просвещает всех». Словом же «мракобесие» обозначалось язычество и атеизм (живут во мраке и служат бесам). Но к XX веку этим словом был придан прямо противоположный смысл и они лицемерно использовались в «борьбе с религией». Поэтому этим словам следует вернуть их исконный смысл хотя бы уже в наше время.

Вместе с тем, архаизация (ретардация) как цивилизационная основа «советского строя» имела и свои позитивные аспекты, которые в меру возможности компенсировали ее негативные стороны. «Советский строй» вообще стал возможен только потому, что он паразитировал на лучших качествах народа, сформированных намного раньше – еще традиционной православной цивилизацией. Но сам «советский строй» эти качества не воспроизводил, а наоборот, активно разрушал. Поэтому когда эти качества иссякли у новых поколений, СССР разрушился автоматически, поскольку исчез тот человеческий ресурс, за счет которого он существовал.

Даже пресловутый «коллективизм» на самом деле вовсе не был советским, а был получен уже как готовое качество народа, сформированное христианской моралью самопожертвования и психологией русской крестьянской общины. Этот «коллективизм» вовсе не был советским, но существовал, пока была живы поколения, родившиеся еще в царской России.

Новые советские поколения, вопреки официальной пропаганде, формировались уже с психологией эгоцентрического потребительства, и когда с 1960-70-х годов они стали преобладать, СССР был уже обречен, поскольку не мог обеспечить запросы этого нового типа людей, становившегося господствующим.

То же самое можно сказать и о других позитивных качествах народа – от терпения до потребности в вере и идеале. Все они были качествами старого православного народа, а у советского человека могли сохраняться только в виде исключения под влиянием предков. Весьма показательной является массовая психология в период Великой Отечественной войны. Катастрофический разгром в начале войны, массовая сдача в плен и дезертирство показали, какая большая часть народа не хочет воевать за СССР. (Трибуналами было расстреляно количество дезертиров, равное 17 дивизиям, а всего их было несколько миллионов – точных данных нет; кроме того, около 1 миллиона бывших граждан СССР воевали на стороне Гитлера против СССР – такого в русской истории не было никогда). Победы начались тогда, когда народ мобилизовался на основе самого архаического чувства самосохранения, но также и православной культуры смерти за Отечество как одного из видов праведности. Это также был пример позитивной архаизации, без которой СССР вообще не мог бы существовать.

Если воспользоваться советской же терминологией, то можно сказать, что в основу «советского строя» было заложено непримиримое противоречие между технологичным способом производства и первобытнообщинным способом распределения. А.А. Зиновьев указал на два важный аспект советского строя, указывающий на его подлинную природу: «реальный коммунистический строй есть прежде всего и по преимуществу способ выживания в предельно трудных условиях… а не способ достижения некоего общества всеобщего благополучия и счастья» [2]. Тем самым, советский строй создавался вовсе не в соответствии с неким планом и теорией, а в силу того, что нормальной способ социальной жизни был разрушен «революцией», и оставалось только лишь «выживать» на самом архаическом уровне. Такой процесс может быть определен как антицивилизация – в самом буквальном смысле слова, поскольку происходило возвращение к социальной архаике.

Но возникает естественный вопрос: почему катастрофа с возникновением «ретардизма» произошла именно в России? Это кажется более чем странным, поскольку накануне 1917 г. Российская империя уже стала третьей экономикой мира, первой в мире по темпам экономического роста, мировым лидером во многих высокотехнологичных отраслях промышленности, фундаментальной науки и т.д. Уровень жизни рабочих перед революцией был выше, чем в СССР в 1950-е годы (это признавал Н. Хрущев, который сравнивал на собственном опыте), и вообще рост благосостояния всех слоев населения перед революцией был очень впечатляющим. В 1917 г. Россия стояла на пороге победы в великой войне, но эта победа была украдена революцией; усталость от войны в России по сравнению с другими странами была наименьшей, здесь даже не вводились карточки на продовольствие. Таким образом, именно в России внутренние причины для революции по сравнению с другими странами были наименьшими, по сути, их вообще не было.

Но революция произошла именно здесь, а не в другом месте. Это очень странно и заставляет сделать вывод о том, что причина катастрофы 1917 г. была в первую очередь не внутренней, а внешней. И действительно, к настоящему времени существует уже множество ценных исследований, показывающих «механизм» 1917 г. как операции коллективного Запада по разрушению России. Мировая финансовая олигархия организовала Первую мировую войну с целью взаимного истощения, а затем ликвидации с помощью «революций» тех старых империй, которые еще не были взяты мировым финансовым центром под свой контроль – Российской, Германской, Австро-венгерской и Османской. Поскольку три последние ликвидировались в результате военного поражения, то с ними проблем не было. Проблема была с Россией, которая оказывалась в числе победителей и, более того, внесла в победу Антанты наибольший вклад. Поэтому её ликвидировали с помощью «революции».

При этом «революция» одним выстрелом «убивала двух зайцев» – не только лишала Россию победы в войне (это только первая цель, но не самая главная), но и устанавливала в России террористический режим, уничтожавший её изнутри хуже всякой войны. Вместо полумиллиарда населения к концу XX века (прогноз Д.И. Менделеева) сейчас в России населения меньше, чем в 1917 г. Это результат «советского эксперимента» – не только геноцида лучшей части народа, но и общей стратегии «ретардизма», поставившей Россию на грань исторического небытия.

В наше время распространен невежественный миф о том, что большевики якобы «собрали страну». Сначала они ее развалили – распад начался именно после октября 1917 г., а потом «собрали» далеко не всю. До большевистского переворота ни одна территория из состава России выходить не собиралась – народы окраин побежали именно от большевиков. И собрали они не Россию, а СССР – террористический режим на территории России.

Большевики были предателями Родины, которые лишили Россию победы в Первой мировой войне и отдали немцам колоссальные территории. Уже только за одно за это они заслуживают трибунала. А потом сломали хребет народу – ведь нынешнее вымирание русских началось еще в 1970-х, это результат коллективизации и общего геноцида народа в этой системе.

Именно СССР породил тотальную русофобию на Украине и в Европе – народы сначала боялись и ненавидели именно советский режим, а потом перенесли эту ненависть уже на русских и Россию. Нынешняя война на Украине – это прямое наследие большевизма, поскольку именно большевики породили бандеровщину – как естественное сопротивление народа их режиму. Вот так они якобы «собрали страну» – а на самом деле развалили так, что теперь уже её невозможно собрать без экстремальных сверхусилий – вплоть до полномасштабной братоубийственной войны с Украиной как «проектом Анти-Россия», которая сейчас идет. После развала 1918 года большевикам и не надо было специально собирать земли Империи, поскольку большинство из них, за исключением Польши, Финляндии и Прибалтики, и не мыслили свою жизнь отдельно от России. Они бежали именно от большевистского режима, а не от России как таковой. Но уже в 1991 г. всё было иначе – теперь все национальные окраины отождествляли Россию с «совком», и поэтому ненависть к «совку» уже автоматически превратилась в русофобию, плоды которой приходится пожинать нынешней России.

Современный неосоветизм является признаком интеллектуальной и моральной деградации общества, отсутствия исторической памяти и совести – как следствие утраты христианской веры. Если «либеральные» русофобы хотя бы честно идентифицируют себя не с русскими, а с западными людьми, лишь живущими в России, то коварство неосоветизма в том, что он выдает себя за самый кондовый «патриотизм». Эти люди отождествляют Россию с СССР, а о России до 1917 года они разделяют с либералами те же самые невежественные мифы. Поэтому несоветизм в стратегическом отношении хуже «либерализма», он опять способен разрушить Россию изнутри, как это уже было в ХХ веке.

 В.Ю. Даренский
профессор Луганского государственного педагогического университета

Сноски
[1] Зиновьев А.А. Русская судьба, исповедь отщепенца. – М.: Центрполиграф, 1999. – С. 13.
[2] Зиновьев А.А. Конец коммунизма? // Квинтэссенция. Философский альманах-1991. – М.: Политиздат, 1992. – С. 63.

---