Светлой памяти Александра Викторовича Недоступа (1939–2022)
Проф. Ольга Владимировна Благова
Наверху играют Шопена.
Эта тема пребудет вечно.
Все сбывающееся — мгновенно,
Все несбывшееся — бесконечно.
Легкий дым запутался в листьях,
Всем прошедшим веет из сада.
Кроме старых и кратких истин,
Ничего, пожалуй, не надо.
Жить по-прежнему больно и сладко.
Жизнь по-прежнему счастье и пытка.
Вот когда приходит разгадка,
А загадок было с избытком.
На террасе теней дрожанье.
День стоит, охваченный ленью.
Шепот листьев, пчелы жужжанье.
Электрички шум в отдаленье…
(А.В. Недоступ, 1996)
17 октября 2022 года, завершился земной путь Александра Викторовича Недоступа. Даст Бог, о нем будут написаны книги. Очень многим людям захочется рассказать о своей встрече с ним — и это надо сделать, не откладывая.
Его личность не определить простыми словами — врач, ученый, поэт, христианин. На отпевании в храме Архангела Михаила на Девичьем поле прозвучало самое емкое, наверное, определение — русский праведник. Отошедший к сонму русских праведников и ныне — верим — молящийся за нас, как молимся за него мы, молится православная Россия. Итог не столь долгой, как хотелось бы нам, и очень непростой жизни. Сегодня всем, кто знал Александра Викторовича, еще предстоит привыкать к мысли, что здесь, на московской земле, его больше с нами нет. Эта статья для журнала, который А.В. Недоступ очень любил и в котором не раз публиковался, — одна из первых попыток осознать масштаб его личности, выразить свою любовь к нему.
Нося фамилию отца, Александр Викторович всегда ощущал себя продолжателем и материнской линии, Раевским (свои стихи и прозу не раз подписывал псевдонимом «Александр Раевский»). Отец, Виктор Антонович Недоступ, был инженером-часовщиком, сыном полтавского околоточного (то есть в нынешнем понимании — участкового милиционера). Дед после революции пошел работать бухгалтером (бывшего жандарма отстояли те, кто его знал с самой лучшей стороны), умер в 1919 году.
А.В. Недоступ с отцом, 1942 г.
Малороссийские черты характера, несомненно, присутствовали у Александра Викторовича — это и живое чувство юмора («юмор и ирония — совсем разные вещи»), и некоторое упрямство, и большой артистизм, который так помогал ему в общении с больными (он называл умение в хорошем смысле подстроиться под больного, найти с ним общий язык, подыграть ему словом «синтонность»).
От отца унаследовал и значительную долю талантов — любовь к пению, театру, рисованию. В 1920 году Виктора Антоновича призвали в Красную армию, готовили к отправке к Тухачевскому в Польшу, но заметили его художественную жилку и забрали в самодеятельность, потом назначили заведующим клубом ЦК. Тем не менее, получив предложение вступить в партию, он художественную карьеру оборвал и стал студентом МВТУ. Его младший брат Анатолий, юнкер, дошел с Белой армией до Перекопа, однако в Турцию не эвакуировался — вернулся в Москву, был допрошен, работал какое-то время вместе с Виктором, а затем окончательно исчез. О его юнкерстве и дальнейшей судьбе долгое время не знал даже родной сын Георгий.
В отца были у Александра Викторовича и рост, и многим памятная походка, и, возможно, глаза (как сказано у И.С. Шмелева, «цвета голубиного крыла, какие бывают только у хохлов»). Но в остальном он очень походил на маму — Милицу Александровну Раевскую (названную так в честь великой сербской княжны, посетившей в то время Россию) и пятерых ее старших сестер — дочерей тульского протоиерея Александра Раевского. А.В. Недоступ оказался его единственным внуком, но этого деда также не застал. Матушка Татьяна Ивановна была дочерью протоиерея Иоанна Русакова, женатого на Наталье Владимировне Говоровой, тоже происходившей из духовной среды. А фамилию Говоров носил в миру Феофан, затворник Вышенский. Уже в 2010-х годах А.В. Недоступ получил документы о своем дальнем родстве со святителем, очень интересовался этой темой. Татьяна Ивановна имела хорошее образование, была связана с И.С. Тургеневым, прекрасно пела, играла на фортепиано — ее приходил слушать будущий Патриарх Алексий I, тогда князь Симанский.
Семья Раевских. Мать Александра, Милица, стоит между родителями.
Протоиерей Александр Раевский, потомственный священник во многих поколениях, служил настоятелем храма во имя иконы Божией Матери «Знамение» (в Заречной части Тулы) и храма Великомученика Никиты. Был директором церковноприходской школы, председателем Тульского общества трезвости. Играл на фортепиано, занимался биологией. С удовольствием пошел учиться, когда появился указ о том, что все директора приходских школ должны окончить педагогический институт. Собрал прекрасную библиотеку, переписывался с московским издателем И.Д. Сытиным и получал от него книги (в голодные годы их почти все распродали). Служа в Туле, городе рабочих, видел и расслоение, и капиталистическую эксплуатацию. Рабочие ему говорили: ну, Александр, батька, будет революция — всех попов перевешаем, а тебя, рыжий, комиссаром сделаем.
Мог ли он радоваться такому обещанию? В семье передавался рассказ о том, как спавшие вместе четверо сестер Раевских одновременно проснулись и увидели стоящую посреди комнаты Богородицу, сказавшую: море слез прольете. После революции священник Александр успел посидеть в лагере, но умер в 1922 году от тифа и похоронен за Всехсвятским собором в Туле (в котором никогда не служил). Некрополь Всехсвятского кладбища подробно изучается, выходят все новые тома его описания — возможно, история тульских Раевских со временем станет известна лучше.
Дом № 59 по улице Жуковского, в котором жил протоиерей Александр Раевский, сохранился, в нем обитают две семьи. А.В. Недоступ встречался с ними, а также с подругой детских лет своей мамы — приезжал вместе с двоюродной сестрой И.Е. Тареевой, был тепло принят и оставил по себе очень добрую память; с помощью Натальи Георгиевны Семиной и ее матери Анны Ивановны Рудаковой установил на могиле деда памятник из белого мрамора. Могила не забыта, хотя в Туле никто из родственников не живет и практически не бывает — за ней ухаживают жильцы дома Раевских, да и сам дом стараются не перестраивать, чувствуют его намоленную ауру, называют домом с историей.
Семья матери перебралась в Москву. Старшая сестра Галина Александровна поступила на медицинской факультет Московского университета (впоследствии стала доктором наук, занималась исследованием инфаркта миокарда, умерла в 1966 году). Она была супругой академика Е.М. Тареева (1895–1986) — выдающегося интерниста, основателя крупнейшей терапевтической школы, создателя клиники внутренних болезней, ныне носящей его имя. Отцом Евгения Михайловича являлся профессор Московской духовной академии, видный богослов Михаил Михайлович Тареев (1867–1934). А.В. Недоступ рассказывал, как однажды Евгений Михайлович, подойдя к книжным полкам (там стояло множество изданий по медицине, нефрологии, гипертонической болезни), показал на свои книги: это забудется. А вот это (посмотрел выше, на книги отца) — останется.
Все старшие члены семьи Александра Викторовича были глубоко верующими людьми. Он родился в Москве, в районе Таганки, 3 апреля 1939 года, крестили его в Загорске (в единственном тогда открытом храме) вблизи Троице-Сергиевой лавры. В дневнике матери сохранилась запись от 24 июля (день памяти святой равноапостольной княгини Ольги): «Крещение Алика в Загорске» (семейное прозвище, которое сам «Алик» не любил, но которое еще можно было слышать от директора клиники имени Е.М. Тареева — Николая Алексеевича Мухина).
Недоступ считал, что это не случайно, и всю жизнь его тянуло в лавру; духовником и пациентом Александра Викторовича на многие годы стал архимандрит Кирилл (Павлов). Однако активного религиозного воспитания в детстве А.В. Недоступ, по его воспоминаниям, не получил — мальчика научили молитвам, он видел, как родители и их друзья обращаются к святым (особенно к святителю Николаю) в трудные минуты жизни. Над кроваткой висела иконка Богородицы (гораздо позже он понял — Почаевская). «Основные молитвы я знал, молился, читал скороговоркой утром-вечером, и не более того. В церковь заходил, но там себя своим не чувствовал». Настоящая встреча с Богом еще предстояла.
Мама Александра Викторовича была «лишенцем», ей пришлось поступать в автодорожный институт, затем она работала в Политехнической библиотеке, куда позднее начал регулярно наведываться ее единственный сын. Читать он научился рано, еще в детском саду. Шел как-то по улице, упоенно читал книгу и врезался в столб. Книги были страстью А.В. Недоступа, он с юмором называл свое пристрастие к ним алкоголизмом, никогда не мог спокойно пройти мимо книжного прилавка, и те несколько «случайных» встреч с ним в огромной Москве, которые помнит автор статьи, всегда происходили в книжных магазинах. Классе в восьмом прочитал Достоевского («Бедные люди», «Неточка Незванова»…).
Военные годы тоже прошли в Москве и в Загорянке, на даче Е.М. Тареева, — отца как ценного специалиста не призвали в армию (кроме того, у него обнаружилась тяжелая язва желудка, унаследованная сыном). Александр Викторович помнил себя с 1941 года, с 2,5 лет: помнил войну, атмосфера которой казалась естественной средой обитания, помнил, как носил с мамой кирпичи для печки после бомбежки, помнил хождение с противогазом в детский сад, расположенный у стен Покровского монастыря, помнил день Победы. На всех детских фотографиях он очень серьезен и удивительно похож на себя взрослого, его невозможно не узнать.
После войны А.В. Недоступ учился в школе все там же, в районе Таганки, учился хорошо — сначала обучение было раздельным, с 9-го класса мальчиков объединили с девочками (школа № 473 существует и сегодня). Играл в драмкружке — капитана Немо, Арбенина, в одном из спектаклей выступал в паре с будущей театральной актрисой И.П. Квитинской. В.Я. Виленкин, знаменитый завлит старого МХАТа, как-то видел его игру и отметил: очень артистичен! (Позднее Святослав Рихтер сравнивал А.В. Недоступа с сыном В.И. Качалова — известным театральным деятелем В.В. Шверубовичем.) Вместе с отцом (помнившим первый МХАТ, «Принцессу Турандот» с Вахтанговым и потому настроенным критически) ходил по театрам, позже говорил об очень высоком уровне театра своего детства.
Выбор профессии оказался для Александра Викторовича непростым. Золотая медаль по окончании школы открывала широкие возможности. С одной стороны, как и отца, его, несомненно, тянуло в гуманитарную сферу, к творческим профессиям — думал о филологии (но представил, что всю жизнь будет заниматься скучным синтаксическим анализом, и передумал), о журналистике (но вовремя понял, какой степенью творческой несвободы это может обернуться), об историческом факультете (любовь к работе в архивах сохранил на всю жизнь). Увлекался физикой, мечтал об участии в создании атомной бомбы, но не любил математику (позднее это трансформируется в увлечение космосом и мечту о полете, которой помешало появление экстрасистолии — миокардита? — после плавания в бассейне «Москва»).
Несмотря на тесное общение с семьей Е.М. Тареева, медицину Александр Викторович выбрал фактически методом исключения. Сходил на День открытых дверей: будущих медиков повели к трупам. Когда позднее его спрашивали, как понять, идти ли в медицину, всем это советовал («В ней по любому вкусу можно найти для себя дело»; и еще, уже врачам — «Вы счастливые люди, потому что каждый день кому-то помогаете»), а по поводу трупов говорил, что они не имеют к медицине никакого отношения — лишь отпугивают тех, кто не создан быть врачом. Главное — сострадание к больным, желание им помочь, без этого о медицине думать точно не стоит. Жалость — когда жалеют животных — тоже не имеет отношения к медицине. Как и стремление ухаживать за кем-то. А что имеет? Многое… Прежде всего доброта. Не относиться априорно к человеку плохо. Всегда только хорошо. В медицине реализуется все — и творческая жилка, и сострадание к людям, и потребность в настоящем деле, и интеллектуальные способности…
В 1956 году А.В. Недоступ поступил в 1-й Московский медицинский институт имени И.М. Сеченова (позже — Московская медицинская академия имени И.М. Сеченова, ныне — Первый Московский государственный медицинский университет имени И.М. Сеченова), до 1930 года бывший факультетом МГУ, блестяще окончил его (1962) по специальности «лечебное дело» и проработал в нем без малого 60 лет. Жалостью и состраданием к больным он оказался наделен сполна — коллеги вспоминали, что еще со студенческо-ординаторских времен Александр Викторович пропадал у «бабушек» в палатах, по-сестрински ухаживая за ними. Это осталось на всю жизнь и совершенно не зависело от «восхождения по служебной лестнице». Одна из пациенток 1970-х годов, адвокат С.В. Каллистратова, с юмором вспоминала, как ее навещал доктор Недоступ: «Приходил Сашенька (“рыцарь без страха и упрека”), принес цветы, померил давление, внимательно прослушал, выписал лекарства, сходил за ними в аптеку, проследил, чтобы я правильно все приняла, сказал “Спасибо” и ушел… Так что у меня все в порядке». То же было и в 1980-х, и в 1990-х, и в 2000-х (только позднее прибавилась оплата исследований для иных малоимущих пациентов, которые чаще всего об этом и не догадывались).
Одна из первых врачебных заповедей, которые довелось от него услышать: поменьше жалейте себя, побольше — больных. В современных медицинских институтах подобному не очень учат, да и раньше специально не учили, наверное. (Александр Викторович всегда сожалел, что мало времени остается на разговор со студентами о главном — об отношении врача к пациенту, о сострадании, о том, как общаться.) Воспитывали на собственном примере. Старший коллега и учитель А.В. Недоступа А.Л. Сыркин однажды просидел с тяжелым больным всю ночь, у постели и застал его утром Александр Викторович. Весь день занимались больным, глубоко под вечер Недоступ собрался уходить, и тут Абрам Львович ненавязчиво спросил: «Саша, не хотите повторить мою прошлую ночь?». До конца жизни профессор Недоступ вспоминал, как ему было тогда стыдно.
В 1950-х годах в Москве работали и преподавали великие терапевты — В.Х. Василенко, В.Н. Виноградов, Е.М. Тареев, А.Л. Мясников. Уже этого было бы достаточно, чтобы потянуться к данной области медицины — воспитывающей Врачей, обладающих самым ценным — клиническим мышлением. На 4-м курсе А.В. Недоступ пришел в Факультетскую терапевтическую клинику, которой руководил тогда академик В.Н. Виноградов — личный врач Сталина, арестованный по «делу врачей» и избежавший казни только благодаря смерти «вождя». В ФТК действовал кружок, которым руководил второй профессор у Виноградова, кардиолог Виталий Григорьевич Попов — «человек, какого встретишь раз в жизни». Вместе с Виноградовым они добились организации первого в СССР отделения кардиореанимации для больных инфарктом миокарда (1959–1960).
Именно в эти годы А.В. Недоступ оказался в клинике, и кардиология не могла его не захватить. В статье «Начало» он подробно описал историю создания и специфику первоначального периода работы «коллапсного» отделения. Вся дальнейшая профессиональная жизнь Александра Викторовича прошла в ФТК, в 1964 году получившей имя В.Н. Виноградова. Сегодня клиника находится в другом здании, а в старом расположился Институт урологии. Лет десять назад, еще до окончательной внутренней перестройки и модернизации здания, мы прошли с Александром Викторовичем по всем коридорам, и он показал мне расположение кабинетов, палат (самая большая, на 20 с лишним коек в торце коридора, называлась «Казанский вокзал»), специальной диетической столовой, отделения кардиореанимации, рентгеновского кабинета, где работал самый близкий друг Недоступа в клинике — Л.Б. Терновский. Вход в первую «инфарктную» палату был непосредственно с улицы. Сейчас между ее окнами находится единственная в Москве памятная доска одному из великих директоров ФТК — Г.А. Захарьину (1829–1897).
Остались фотографии этого октябрьского дня — воздух прозрачен, клиника в окружении золотых кленов, которые опадут буквально через несколько дней, профессор задумчиво стоит на желтом ковре. Точно в такой же осенний день будут хоронить Александра Викторовича... Как в одном из самых пронзительных его стихотворений, посвященном заслуженной артистке России Н.Д. Журавлевой:
Осенняя, пожухлая трава,
День неприметный после Покрова…
А даль небес сурова и чиста,
Рябинный куст так нестерпимо ярок,
И куполов старомосковский блеск,
И голубиных крыльев белый плеск,
И все вокруг — как радость и подарок.
Полет Юрия Гагарина невероятно вдохновил А.В. Недоступа. Впоследствии он мечтал повторить полет врача-космонавта Бориса Егорова, но сложилось иначе. Александр Викторович говорил о своей аритмии, что это Господь взял его за шкирку и отвел от космической медицины, вернул туда, где ему суждено было быть. Впрочем, не совсем — многие годы А.В. Недоступ являлся активным членом Главной медицинской комиссии, проводившей отбор кандидатов для полетов в космос, и своей работой в этом ведомстве очень гордился.
После окончания ординатуры по факультетской терапии Александр Викторович стал аспирантом клиники, его кандидатская диссертация под руководством А.Л. Сыркина посвящалась совершенно новому направлению в лечении аритмий — электроимпульсной терапии (в 1970 году совместно с И.В. Маевской и А.Л. Сыркиным Недоступ выпустил монографию «Электроимпульсное лечение аритмий сердца в терапевтической клинике»). Сегодня этот метод знают все, его показывают в кино, дефибрилляторы висят на улицах европейских городов, но в те годы работа была абсолютно пионерской и требовала определенной смелости. Первые две тысячи процедур коллеги добросовестно описывали в журнале, позднее учет прекратился, метод действительно сделался рутинным. А.В. Недоступ любил говорить, что врач должен быть смелым — и одновременно очень острожным.
Дальше случилась трагедия, которая стала сильнейшим потрясением для Александра Викторовича, еще не достигшего 30-летнего возраста. В 1971 году он потерял отца (рак легкого), в 1975-м в клинике на его глазах умерла от инфаркта мама. «Я как-то задумался, хотел бы я еще раз прожить свою жизнь в точности такой, какой она была. Еще раз пережить то, что я пережил? Нет, не хочу».
Что-то не получилось,
Что-то не так сложилось,
Выскользнуло, разбилось —
Больше не соберешь.Не соберешь, не склеишь,
Хочешь — да не сумеешь,
Сможешь — да не посмеешь,
Смеешь — да не вернешь.
Как говорил он сам, когда прижало со всех сторон — и слева, и справа, и спереди, и сзади, остается только один путь — вверх. Не нам судить, каким путями вел его Господь. «Все-таки удивительно: почему одни приходят к Богу, а другие, в тех же самых условиях, в том же окружении — нет». Он был до конца честен с самим собой. И максимально честно искал правды («праведник» — от слова правда). Его удивительная, тонкая, нежная и мужественная душа, воспитанная поколениями верующих русских предков («они ведь причащались почти каждый день!»), его обостренная совесть были слишком чуткими, чтобы остановиться на чем-то вторичном, неподлинном. «Кто честно ищет, тот всегда приходит к Богу. Нельзя быть русским, не будучи православным». Он не раз отмечал, что к Богу чаще всего приводят боль, трагедии, потери, «когда сильно стукнет», и только немногие светлые души узнают Его непосредственно, естественно, просто. Вероятно, для него верно и то, и другое. Была у Недоступа идея: зайти в храм и попросить человек 20–30 подробно рассказать о том, как они здесь оказались — интереснейшая получилась бы книга.
Еще студентом забредал Александр Викторович в расположенный недалеко от дома Спасо-Андроников монастырь, где готовилось открытие Музея древнерусской живописи. В один из таких дней, летом 1960 года, зайдя в Спасский собор, больше похожий тогда на обычное здание, он застал там молодую красивую женщину — искусствоведа Ирину Александровну Иванову.
— Можно посмотреть?
— Посмотрите.
Понаблюдав за ним, она предложила: «Хотите, я вам немного расскажу?». И студент-медик заболел этим, стал читать, посещать музей.
Муж Ирины Александровны — Николай Иванович Иванов — спасал Бородино, восстанавливал его историю, топографию, определял расположение частей на поле сражения, в частности, батареи Раевского, где сейчас стоит главный монумент. Оба долго были друзьями и пациентами А.В. Недоступа. Об иконописи он всегда рассуждал так же свободно, глубоко и увлеченно, как о литературе, музыке, театре (позднее еще одним другом Александра Викторовича стал искусствовед, поэт, профессор МГУ Виктор Михайлович Василенко).
Но окончательно он обратился к Церкви в начале 1970-х годов. Ни в чем не находя успокоения, однажды зашел в храм иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость» на Большой Ордынке — и впервые почувствовал: наконец отпустило. Позднее регулярно посещал храм Пророка Илии в Обыденском переулке, застал там замечательных пастырей, в том числе протоиерея Александра Егорова, которого тоже многие годы опекал как врач.
Три священника сыграли особую роль в его жизни. Протоиерей Кирилл Чернетский, по профессии тоже врач, принял сан и позднее стал первым настоятелем вновь открытого храма преподобного Димитрия Прилуцкого при клиниках; он собрал подпольный кружок верующих, в котором читалась и обсуждалась труднодоступная тогда церковная литература, но главным образом — Евангелие. Именно в этом кружке А.В. Недоступ познакомился со своей женой, актрисой Театра имени М.Н. Ермоловой, заслуженной артисткой России Ольгой Георгиевной Фомичевой (Москвитиной).
О.Г. Фомичева, заслуженная артистка России
Примерно в те же годы в их жизни появился священник Сергий Желудков. Глубокий, честный, очень верующий, и одновременно диссидент. Александр Викторович говорил: я вышел из школы отца Сергия, который видел христианство в, казалось бы, нехристианских вещах. Всем рекомендовал читать его книгу «Почему я христианин», не раз пользовался такими определениями отца Сергия, как «анонимные христиане», «Бог физиков» (первая ступень к вере у многих современных интеллигентов); с благодарностью вспоминал поездку к отцу Сергию во Псков, где тот служил.
Самого А.В. Недоступа подталкивало к диссидентству многое и с разных сторон. Постоянное идеологическое давление. Упоминавшаяся выше дружба с врачом, писателем, правозащитником Л.Б. Терновским. Знакомство с доктором математических наук (впоследствии академиком) И.Р. Шафаревичем (в ходе совместной работы с математиками над прогнозированием удержания синусового ритма у больных с мерцательной аритмией), переросшее в многолетнюю дружбу: они до конца оставались единомышленниками, в том числе после выхода знаменитой «Русофобии» и других историософских сочинений Игоря Ростиславовича. Тесное общение с М.Л. Ростроповичем, А.И. Солженицыным, многими другими… А.В. Недоступ постоянно оказывал им врачебную помощь, хранил самиздат; друзья всячески удерживали его от более активных действий (вроде подписания правозащитных писем), однако и он находился под угрозой ареста, которого не избежал, в числе прочих, тот же Терновский. Ему посвящено стихотворение «Суд» (1980):
Мы с тобой сидим. Улыбаемся.
Приближаемся. Отдаляемся.
Полированный гладкий барьер —
Средоточье принятых мер.А вокруг — будто поле минное,
Прокурора очки змеиные.
И не крикнуть, не встать, не броситься.
Сердца стук твоего доносится.
Врачебная деятельность всегда оставалась для А.В. Недоступа главной. В эти годы он окончательно сформировался как очень серьезный оригинальный ученый (хотя сам ученым себя не считал, да и врачом называл средним — не из ложной скромности и не публично: действительно так думал, имея перед глазами великие примеры). Цитировал Е.М. Тареева: лечиться следует у средних врачей; у плохих — понятно, почему не надо, а хорошие слишком заняты. Его хватало на всех, и врачом он являлся в самом высоком смысле слова.
Это сразу безошибочно чувствовали и пациенты, и коллеги. Исцелял своим присутствием — но не просто присутствием, это был постоянный душевный труд, сознательная и полная отдача себя, всего, чем сполна наделил его Бог для врачебной профессии. Выслушивал «исповеди» пациентов, выходившие далеко за рамки болезни. «Сейчас это называют “грузить”. Совершенно неправославное, конечно, понятие. Но старцы ведь только этим и занимаются. А священники! Да и мы…» За столь безоглядной душевной щедростью стояли настоящий профессионализм, перенятый у великих учителей и воспитанный в себе годами ежедневного общения с тяжелыми (не только соматически, но и психологически) больными, большое терпение, постоянное самообразование (в самом широком смысле).
Активно преподавал с первых лет работы в клинике. Рассказывал нам, что лекции В.Н. Виноградова отличались ясностью изложения и всегда заканчивались под аплодисменты — даже если больной, которого демонстрировали на лекции, имел неблагоприятный прогноз. А лекции В.Г. Попова предназначались скорее для врачей — он ничего не упрощал, требовалась очень серьезная подготовка слушателей. Если сравнивать, лекции и клинические разборы Александра Викторовича оказывались гораздо ближе ко второму варианту. Он сразу погружал студента в реальную практику во всей ее сложности (не любил читать детективов — все упрощено, и самую главную деталь скрывают), заставлял думать, учил тому, что трудно определимо и называется клиническим мышлением. Увлекал, в том числе и обаянием своей личности, внутренней свободой и серьезностью, неподдельной любовью к больным и медицине.
Студенты запоминали его с первых встреч и навсегда. На занятиях бывал строг, особенно если видел пренебрежительное желание «проскочить» курс терапии налегке (такие студенты обычно оправдывались нежеланием в будущем становиться терапевтами). Чем старше был студент (ординатор, аспирант, врач), тем больше ценил возможность работать с А.В. Недоступом. С ним могли не соглашаться, но силу и цельность его личности ощущали все.
Научные поиски никогда не являлись для А.В. Недоступа самоцелью и отдельным видом деятельности, они совершенно органично вытекали из его врачебной практики, помогали осмыслить ее, улучшить, найти новые возможности понять болезнь и помочь пациентам. Он всегда оставался терапевтом широкого профиля, любил цитировать Е.М. Тареева: «Кардиологи растут везде, как поганки, а терапевты — это белые грибы. Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя». Считал просто скучной сугубо узкую специализацию; не был и ученым ради науки, какие нередко встречаются в медицине и тщательно строят научную карьеру.
Характерен рассказ одной из многолетних пациенток А.В. Недоступа — легендарной актрисы Малого театра Татьяны Петровны Панковой. Ее близким родственником был весьма уважаемый профессор-кардиолог, известный многочисленными научными выступлениями и публикациями. Столкнувшись с аритмией («мерцаловкой»), Татьяна Петровна, естественно, обратилась за помощью к нему и получила честный ответ: я больше теоретик, а лечиться — лучше к Недоступу.
Однако это не означает, что Александр Викторович был чистым эмпириком. Он замечательно говорил о довольно традиционном и поверхностном противопоставлении «эмпирика» Г.А. Захарьина и «ученого» С.П. Боткина — в то время (конец ХIX века) в медицине практически отсутствовали ныне привычные «объективные» способы обследования (рентгенография, ЭКГ) — имелись, в сущности, только самые несложные анализы крови и мочи, и в таких условиях Захарьин довел до высшего совершенства метод опроса и осмотра больного, извлекая таким образом всю возможную полноту информации.
А.В. Недоступ перенял эти методы непосредственно от своих учителей и владел ими виртуозно — присутствие при его беседе с больным и последующем осмотре вызывало восхищение и служило великолепной школой для врача с любым стажем. Всегда говорил о том, что гениальных молодых врачей не бывает — в юности можно написать гениальные стихи, но не «Войну и мир» или «Тихий Дон». Нужен еще опыт. Убежденно отстаивал важность последовательного сбора анамнеза, учил ничего не пропускать и не жалеть времени на разговор с пациентом; вместе с тем, возможности современных инструментальных методик использовал сполна, хорошо видел их преимущества и открываемые ими возможности научного поиска.
Книги А.В. Недоступа — «Мерцательная аритмия: стратегия и тактика лечения на пороге XXI века», «Как лечить аритмии», «Медикаментозное лечение нарушений ритма сердца», «Болезни миокарда и перикарда: от синдромов к диагнозу» — давали врачам неоценимый анализ собственного опыта автора и возможность использовать полученные им результаты исследований в ежедневной клинической практике, вызывали доверие и интерес коллег.
Докторскую диссертацию А.В. Недоступ писал долго и тщательно, отказавшись от научного консультанта (работа, посвященная математическому анализу сердечного ритма и методам прогнозирования при мерцательной аритмии, была целиком выношена им самим). Понимал: на защиту — учитывая особенно пристальное внимания к нему руководства — надо идти с большим запасом прочности. Защита в 1987 году прошла блестяще. Через год Александр Викторович стал профессором Факультетской терапии — единственным беспартийным профессором в клинике.
Но как особенно радостные, счастливые события вспоминал лишь получение студенческого билета и защиту кандидатской, по объему достигавшей хорошей докторской и потребовавшей основательного «уплотнения». Ректор Московской медицинской академии М.А. Пальцев вскоре вызвал Недоступа к себе и потребовал объяснений по поводу его непрестанно ширящейся амбулаторной практики. Лишь узнав с немалым удивлением о том, что прием пациентов ведется совершенно бесплатно, позволил продолжать эту деятельность.
С годами Александр Викторович все больше укреплялся в вере, считая ее самым важным, определяющим началом в жизни; приходило отрезвление и в отношении диссидентского движения: многое в нем шло вразрез с убеждениями профессора и вызывало постепенное отторжение. Он говорил, что необходимо непрерывно развиваться. Его развитие шло в сторону православно-государственной идеологии. В 1984 году состоялось знакомство со старцем Кириллом (Павловым) — А.В. Недоступа попросили съездить к нему в Крым, где архимандрит Кирилл заболел тяжелой пневмонией. С этой первой встречи родились их взаимная симпатия, уважение и любовь. Александр Викторович до конца жизни старца оставался одним из его лечащих врачей. В данном качестве в 1998 году ему довелось побывать на Святой Земле и на Синае — эти дни он считал счастливейшими в своей жизни, хранил воспоминания о поездке как самые драгоценные, бесконечно готов был делиться ими.
Архм. Кирилл и А.В. Недоступ
Несомненно, и архимандрит Кирилл выделял Александра Викторовича, относился к нему с особой теплотой; во время лечения в ФТК, довольно серьезно болея (ему имплантировали стимулятор), продолжал принимать и духовно окормлять страждущих — и пациентов, и врачей. Для А.В. Недоступа он был примером полного забвения себя в служении ближним — профессор не раз напоминал себе и нам, что старец, как бы плохо ни чувствовал себя, принимал в день по 100 и более человек, неустанно отвечал на письма и круглосуточные телефонные звонки, сохраняя при этом спокойствие и излучая любовь. По словам Александра Викторовича, архимандрит Кирилл никогда не советовал «с плеча»; получив серьезный вопрос, надолго задумывался, замолкал (очевидно, молился) и давал ответ в очень мягкой, осторожной форме, глубоко вникая в «анамнез»; вместе с тем, обладал несомненной прозорливостью. Многие очень важные решения в своей личной жизни А.В. Недоступ принял по его советам. Говорили о поведении христианина в последние времена. Старец считал, что разделение людей — окончательное — уже произошло.
— Надо ли бороться? Ведь сил никаких нет.
— А как же, конечно, надо. Иначе мы своими руками открываем ворота антихристу.
И А.В. Недоступ боролся. С конца 1980 годов его общественная деятельность приобретала все более публичный характер, хотя он никогда к публичности не стремился. В 1989 году вместе с коллегами-врачами по Первому медицинскому он участвовал в расследовании событий в Тбилиси; события 1991 и 1993 годов воспринял как личную трагедию, находился среди защитников Белого дома, опубликовал статью «Не казнь, но мысль, но слово» в журнале «Москва» глубоко почитаемого им Леонида Ивановича Бородина, свято чтил память погибших, родным которых всячески помогал, каждый год на утренней конференции клиники 4 октября обязательно их поминал (непонимание и недовольство иных коллег никогда не останавливало Александра Викторовича). Особое значение придавал своим глубоко продуманным, выстраданным публицистическим статьям — «Русская идея» и «О постхристианстве»:
«Русская идея есть сохранение и утверждение православия как основы мироощущения и устроения личной, общественной и государственной жизни в соответствии с его идеалами при сбережении национальных традиций, постоянном попечении о народосбережении, независимости и ограждении от внешних посягательств, включая духовную агрессию. <…> Мы отдаем себе отчет, что для многих помещение в центр определения русской Идеи Православия покажется невозможным. В атеистическом сознании религия представляется лишь как часть культуры, философско-этическая система с элементами историко-этнографических деталей (кстати, именно такой образ мышления позволяет считать возможной некую эволюцию этой “части культуры” с последующим этапом ее развития в виде “постхристианства”); в нашем же понимании Христос есть начало и конец, альфа и омега всего сущего, и речь идет не о преодолении, а об отвержении Христа, т. е. об антихристианстве — и, соответственно, созидаемом под его черным покровом царстве антихриста».
«Очевидно, <…> что вне осознания религиозной стороны понимания смысла жизни мы никогда не уйдем от той материалистической аксиомы, что смысл жизни — сама жизнь. Ничего лучшего неверующий человек предложить не сможет или просто раздраженно попытается доказать нелепость самой постановки вопроса. Все остальное (жить для детей, для будущего, для лучшего, для воплощения своей мечты и т. п.) — лишь уловка. Не могут же все поколения людей и в самом деле жить только для будущего, и так до бесконечности. Религия же (будучи православным христианином, я имею в виду именно православие) давно дала ответ на этот вопрос, хотя он звучит иногда по-разному: смысл жизни состоит в богообщении, в обoжении, в стяжании Духа Святого, и далее — в спасении через очищение от коросты греха, в подготовке к жизни будущего века. Для верующего человека это не абстракции. Мы верим также в то, что Господь создал человека и как мудрого распорядителя мира, сотворенного Им ранее, и как со-творца в завершении создания тварного мира, и как радостного созерцателя красоты этого мира (имея в виду всю земную, материальную красоту, а также и красоту, рожденную духом). Верим, наконец, в то, что, Сам будучи любовью, Бог дал человеку счастье познать это величайшее из величайших чувств, дал познать Самого Себя, познать, что ты создан по образу и подобию Божию, и подчинить свою жизнь воссозданию утраченного в результате первородного греха черт этого тождества. <…> Рассуждая и, главное, веруя таким образом, мы постигаем смысл нашего бытия, обретаем основу для устроения своей жизни, понимания своего долга, отношения к ближнему, к труду, к отечеству и т. д. А теперь вспомним Достоевского: что правда для человека как лица, то пусть остается правдой и для всей нации» [1].
Совсем просто он выражал смысл сказанного так: живут не для себя, живут для других. То, что было в душе и в сердце А.В. Недоступа изначально, получило тогда четкие и ясные окончательные формы. Широко образованный, начитанный в области русской литературы, публицистики, философии, он с живым интересом читал и вновь издаваемые, ранее запрещенные работы великих русских мыслителей, находя в них подтверждение тому, о чем думал сам.
Неоценимым соратником Александра Викторовича была супруга, Ольга Георгиевна, которая оставалась верна традициям русского реалистического театра и, не находя на тогдашней театральной сцене достойного применения своему таланту, создавала десятки программ о русской поэзии и литературе, выступая в качестве автора, музыкального редактора и несравненного исполнителя. Ее программы памятны всем, кто хотя бы раз их слышал, как и нескрываемая гордость и любовь А.В. Недоступа, неизменно на них присутствовавшего и всячески Ольге Георгиевне помогавшего.
Одним из самых близких, сокровенных, во всем единомысленных друзей оставался для него до последних дней народный артист России Владимир Петрович Заманский, прошедший войну, служивший вместе с Ольгой Георгиевной в «Современнике» и в Театре имени М.Н. Ермоловой и ныне живущий в Муроме; мало кого Александр Викторович так любил и о ком говорил с таким восхищением — как об артисте, человеке, христианине.
В 1995 году по инициативе А.В. Недоступа было образовано Московское общество православных врачей, возглавлявшееся им практически до самой смерти, — первое подобное Общество в России, породившее позднее целое движение, появление региональных Обществ и, как итог, — Всероссийского общества православных врачей имени святителя Луки (Войно-Ясенецкого), председателем исполкома которого также являлся Александр Викторович. Много лет он состоял сопредседателем Церковно-общественного совета по биомедицинской этике при Московской Патриархии (совместно с протоиереем Димитрием Смирновым). На протяжении 20 лет проводил ежегодные секции по медицинской тематике («Православие и медицина») на образовательных Рождественских чтениях, с 2007 года входил в число организаторов съездов православных врачей России.
О том, как представляется ему взаимопроникновение православия и медицины, о многих фундаментальных богословских и чисто практических проблемах, встающих перед верующим врачом в современном обществе, А.В. Недоступ говорил постоянно — интервью и статьи опубликованы, в них надо вчитываться внимательно, круг затронутых там вопросов чрезвычайно широк, видение глубоко, в лучшем смысле традиционно — и все же неповторимо-индивидуально.
Что же касается истории возникновения Общества православных врачей, все началось с небольшого эссе И.А. Ильина «О призвании врача», по поводу которого Александра Викторовича пригласил выступить Ю.Т. Лисица — издатель многотомного собрания сочинений выдающегося философа. В указанном эссе Ильин писал:
«Деятельность врача есть дело служения, а не дело дохода; а в обхождении с больными — это есть необобщающее, а индивидуализирующее рассмотрение, и в диагнозе мы призваны не к отвлеченной “конструкции” болезни, а к созерцанию ее своеобразия. <…> Пациент совсем не есть отвлеченное понятие, состоящее из абстрактных симптомов: он есть живое существо, душевно-духовное и страдающее. <…> Я должен почувствовать моего пациента, мне надо добраться до него и принять его в себя. Мне надо, так сказать, взять его за руку, войти с ним вместе в его “жизненный дом” и вызвать в нем творческий, целительный подъем сил. Но если мне это удалось, то вот — я уже полюбил его. А там, где мне это не удавалось, там все лечение шло неверно и криво» [2].
Именно таким виделся А.В. Недоступу православный врач, таким был он сам. Из этого исходили в своей деятельности и члены Общества. Круг проблем обозначился довольно быстро. Современные медицинские технологии, а также нетрадиционные методики требовали профессиональной оценки. Многим пациентам Общество оказало безмездную медицинскую помощь в самые тяжелые 1990-е и 2000-е годы (хотя председатель не считал возможным сделать это главной формой работы). Александр Викторович говорил: православный врач должен быть прежде всего добросовестным, профессиональным — при нынешнем уровне медицины он не может работать «на коленке», без применения всех современных диагностических и лечебных методик, что, в свою очередь, исполнимо только в стенах крупных лечебных учреждений. И каждый член Общества продолжал оказывать людям помощь на своем месте, в своей больнице, подыскивая при необходимости нужного специалиста. Подобная деятельность давно являлась для А.В. Недоступа привычной: его блокноты пестрели соответствующими записями заданий самому себе.
Профессор Александр Викторович Недоступ в своем кабинете
Столь же органичным делом стало для него возрождение храмов Клинического городка на Девичьем поле. Храм Архангела Михаила в конце 1980-х годов близился к полному разрушению (лишь крепкая кладка и протесты жителей несколько притормозили процесс), храм Преподобного Димитрия Прилуцкого сохранился гораздо лучше, но его занимали различные службы. Ничто не происходит случайно. Избранный в 1987 году ректор ММА носил имя Михаил, и в одной из бесед А.В. Недоступ обратил его внимание на бедственное состояние храма Архангела Михаила; даже «наивно» подарил М.А. Пальцеву одно из своих стихотворений, посвященное этой теме. В преддверии 225-летия Академии весной 1990 года у ректора родилась идея о восстановлении Михаило-Архангельского храма, и за помощью он обратился к А.В. Недоступу, который тут же предложил возродить и храм Преподобного Димитрия Прилуцкого. Подумав недолго, М.А. Пальцев согласился.
Александр Викторович занялся сбором «двадцаток», необходимых для регистрации церковной общины, и составлением прошения о переводе в храм протоиерея Кирилла Чернетского, служившего тогда в Коломне. Хождение по чиновникам А.В. Недоступ подробно описал в одной из своих заметок, но умолчал о том, что практически не мог спать в эти три летних недели: «Лукавый искушал, точно совершенно». Профессор выстоял. Все последующие годы он был прихожанином храма Преподобного Димитрия Прилуцкого. (А отпевали его в большом и светлом храме Архангела Михаила, возрожденном буквально из руин.) Стараниями Александра Викторовича на храме Преподобного Димитрия Прилуцкого появилась мемориальная доска одному из основоположников трансплантологии Владимиру Петровичу Демихову (1916–1998), лаборатория которого долгое время находилась в этих стенах.
Любовь А.В. Недоступа к история русской медицины, русской культуры в целом была очень деятельной («доброта — это труд»). «Малых» свершений Александра Викторовича в области сохранения исторической памяти, памяти отдельных людей хватило бы на десятки профессиональных историков и «деятелей культуры», пассивность которых ему приходилось преодолевать. При всей своей мягкости и деликатности, он проявлял порой невероятные упорство и терпение, когда, например, год за годом добивался захоронения останков М.Ф. Достоевской — матери писателя — на упраздненном Лазаревском кладбище в Москве (они были переданы в Музей антропологии). На сегодняшний день там восстановлено надгробие Марии Федоровны, однако сами останки оказались в Зарайском соборе, ожидая возвращения в родовую могилу. Думается, теперь Александр Викторович молится о завершении этого дела вместе с Федором Михайловичем...
Вероятно, еще много таких горних встреч состоялось у него с теми, чью память он столь трепетно старался сохранить. В мае 2002 года, в дни 200-летия со дня кончины первого русского профессора медицины С.Г. Зыбелина (1735–1802), от которого ведет отсчет история Факультетской терапевтической клиники, в присутствии двух профессоров бывшего медицинского факультета Московского университета — А.В. Недоступа и Н.Б. Коростелева — священник Александр Ситников отслужил первую за десятки лет панихиду на вновь обретенной могиле Семена Герасимовича: ее точное расположение за алтарем храма Святого Духа на Лазаревском кладбище Александру Викторовичу удалось выяснить по архивным документам и фотографиям [3]. Спустя несколько лет здесь установили копию утраченного надгробия с надписью: «По сердцу и уму се истинный мудрец, / Он славы не искал, но был наук красою, / Любовь ко ближнему была его душою, / Из тихих дней она сплела венец». Сказано будто о самом Недоступе — он и чувствовал свое несомненное духовное и профессиональное родство с великим врачом, хотя, конечно, не думал о себе так возвышенно. А совместная фотография А.В. Недоступа и Н.Б. Коростелева — друзей-единомышленников — всегда напоминала мне «Философов» М.В. Нестерова…
Это могила стала первой в череде обретенных и восстановленных захоронений директоров ФТК. Невозможно забыть (и не пожалеть нынешних молодых сотрудников, которые уже никогда ничего подобного не услышат), как рассказывал А.В. Недоступ об истории клиники и ее директорах, проводя нас по портретной галерее, основанной в 1912 году профессором Л.Е. Голубининым (1858–1912). Каждый из запечатленных на этих портретах был Александру Викторовичу близок, с ними он постоянно себя соотносил (смиренно понимая свое недостоинство).
Одним из самых радостных событий явилось чудесное (иначе не скажешь) обретение могилы декана медицинского факультета Московского университета (1804–1809) Ф.Г. Политковского (1756–1809) в подмосковной деревне Славково, подробно описанное на страницах «Московского журнала» [4]. Через 100 лет после публикации последней фотографии могилы основателя отечественной терапевтической школы М.Я. Мудрова (1776–1831) мы с Александром Викторовичем стояли на заасфальтированной территории Ленинградского оптико-механического объединения («ЛОМО») — на месте исчезнувшего холерного кладбища, где когда-то упокоился Матвей Яковлевич; пока пребывают неосуществленными идеи установить памятный знак у расположенного неподалеку Сампсониевского собора, а также мемориальные доски в Москве — на территории первых клинических институтов (Большая Никитская улица, ныне — Ботанический корпус МГУ) и на храме Рождества Иоанна Предтечи на Пресне (придел Софии Премудрости Божией построен на средства М.Я. Мудрова, который проживал поблизости и долго был прихожанином этого храма) [5]. Постоянным местом паломничества сотрудников ФТК благодаря Александру Викторовичу сделались храм Владимирской иконы Божией Матери с усыпальницей Захарьиных в подмосковном Куркино и, конечно, наши некрополи на Новодевичьем и Немецком (Введенском) кладбищах. Все мы остаемся одной семьей.
Ну что же, постоим.
Так хорошо
Подумать, постоять.
Так хорошо,
Что никого вокруг сейчас не видно,
И ты один — наедине с собой,
С своей душой, и с совестью, и с сердцем,
И с этими могилами вокруг —
А значит, и наедине с Россией.
И чувства нет, что ты пришел чужой
К чужим, как бы непрошенный наследник.
Здесь все свое. И если вспоминать —
То не уйти отсюда. Сколько чувств,
Какие мысли и какие жизни
Родной земле отдали эти люди,
В своей судьбе навечно воплотив
Талант и силу многих поколений,
Добро и разум десяти веков,
И главное для русского народа —
Святую неустроенность души,
Мечты о счастье, о высокой правде.
Мы знаем эту правду или нет?
Мы,
Кто сегодня за нее в ответе?
Мы не забыли долгих горьких лет?
Мы не забыли прадедов и дедов —
Тех, в старомодных длинных сюртуках,
Или в лаптях, или в поповских рясах,
Горевших на огне любви к России,
Смотревших воспаленными глазами
За тридевять земель, в святое завтра?
И сколько их неведомых могил
Под серым небом мартовской России!
В последние годы, похоронив любимую супругу (2014), Александр Викторович серьезно болел, продолжать работу в клинике для него становилось все труднее, но без этой работы он совершенно себя не мыслил и по-прежнему принимал пациентов, помогал, устраивал… Его не раз спрашивали, почему так тяжело болел «всероссийский духовник» архимандрит Кирилл (Павлов). Александр Викторович много размышлял о духовных причинах и смысле болезней, всегда подчеркивал необходимость совместной «работы» врача и священника — духовного и физического лечения. Говорил: болели и святые, нельзя категорично утверждать, что болезнь — всегда «наказание». На вопросы о старце Кирилле отвечал: «Духовные люди, священники объясняют его болезнь как ношу за наши грехи, принимаемую им на исповеди. Он очень много исповедовал, брал на себя. Обычно ведь идешь к батюшке — страшно. А отец Кирилл так любовно принимал исповедь, так легко ему было исповедоваться».
Невольно хочется применить это и к А.В. Недоступу. Еще со студенческих времен запомнились его слова: «У каждого врача свое кладбище, у хирургов — побольше, у терапевтов — поменьше». За всех своих пациентов — живых и погибших — Александр Викторович неустанно молился (помянник постоянно расширялся), за неизбежные врачебные ошибки, которые сам считал таковыми и от которых не застрахован даже самый опытный врач, казнил себя годами, каждому приходившему отдавал частицу себя. Десятки, если не сотни раз приходилось слышать от пациентов самых разных профессий, уровня образования, образа жизни, что достаточно им было войти в легендарный, напоминавший келью, «заселенный» портретами и иконами кабинет профессора, чтобы почувствовать облегчение.
Те же чувства испытывали многие во время отпевания и на могиле Александра Викторовича. Едва ли не у каждого, кто знал А.В. Недоступа, найдется собственная история о том, как его незабываемая улыбка осветила жизнь, согрела в самые тяжелые минуты, приоткрыла иной мир — светлый и прекрасный…
«Невозможно стать верующим, если не увидишь свет воскресения в глазах другого человека», — писал митрополит Антоний (Сурожский). В глазах Александра Викторовича был именно такой свет, и десяткам людей он не только помог как врач, но привел их к вере. Говорил: взрослые должны подходить к крещению серьезно, однако в иных ситуациях это желательно делать быстро. Потому что дожидаться особых откровений, полной убежденности можно долго. На 100 процентов не докажешь ничего, тут не имеет значения, умный человек или нет. Не следует ждать, когда все ясно станет. Если хоть что-то в сердце дрогнуло, надо креститься. Жизнь сразу изменится, внутри легче станет. Он был подлинным современным миссионером — среди людей, воспитанных в стране атеистов. Говорил, что как-то очень неестественно, плохо, когда пожилой человек остается закоренелым безбожником. И ему верили, шли ко Христу лично за ним, нередко — интуитивно или намеренно — называли батюшкой, отцом Александром. Сам он не раз задумывался о том, чтобы стать священником, прекрасно чувствовал себя в черной одежде, но сам же себя и останавливал: мое поприще — врач. Свои чувства потомка священнического рода он лучше всего описал в поэме «Переход»:
Далекого Филиппа-иерея
Потомок понемногу приближался
Душою к пониманию того,
Что с ним на этом свете происходит,
Но понял лишь сегодня. Он еще
Не мог поверить до конца догадке,
Но снова помолился за живущих
И за усопших. И слова любви,
И скорбь, и слезы пращура воскресли
В его душе, и он подумал: «Да,
Порою мысль бессильна перед сердцем,
Особенно когда в нем говорит
Непостижимое: Любовь и Вера.
С каждым А.В. Недоступ легко находил общий язык, каждому казалось, что он — самый близкий профессору человек, которому тот безраздельно отдает свое время, с которым делится сокровенными мыслями и переживаниями. Александр Викторович не раз отмечал: люди — существа многогранные и обычно соприкасаются друг с другом только немногими своими гранями. Его же собственные многогранность и глубина были таковы, что писатель увлеченно беседовал с ним о литературе, забывая о медицинских проблемах, гениальный музыкант находил у него понимание самых тонких своих музыкальных открытий, политик и философ вступали в дискуссию о судьбах России, архимандрит делился сложностями управления монастырем и так далее.
Любил жизнь в самых простых ее проявлениях, очень чувствовал ее красоту, часто вспоминал «клейкие листочки» Ивана Карамазова (так ему это было понятно!), многочисленных домашних животных называл невзрослеющими детьми и полусерьезно цитировал Н.А. Бердяева: «Я не могу мыслить Царства Божьего без моего Мури (кота, неразлучного любимца философа. — О.Б.)».
А.В. Недоступ и О.В. Благова
Каждый вспоминает своего Александра Викторовича, бесконечно любимого. Однажды попросил: когда меня не будет, поставьте вот это (увертюру к «Тангейзеру» Р. Вагнера в исполнении оркестра Е.А. Мравинского). Эта музыка выражала для него что-то самое главное в жизни, чего не перескажешь словами (друзьям остается только размышлять, радости в ней больше или одиночества).
Многие сокровенные чувства он выразил только в стихах и небольших рассказах, которые писал понемногу всю жизнь (сборники «Из разных лет» издавались им несколько раз с 1998 по 2019 год). Большим поэтом себя не считал (с чем далеко не все согласны), с улыбкой называл свои стихи «стишками», но относился к ним серьезно и очень дорожил добрыми отзывами о них. Один из таких отзывов принадлежал поэту и прозаику И.Л. Лиснянской. Ее письмо, в котором она называет его поэтом, А.В. Недоступ хранил как одну из самых высоких в жизни наград.
Его строками, обращенными ко всем нам, скорбящим ныне, мы и закончим:
Выпал ночью снег, а утром стает —
Радости без горя не бывает.Стихла буря, задремало море —
Не бывает радости без горя.Выплакала слезы, замолчала.
Жизнь придется начинать сначала.Дни помчатся быстрой круговертью.
Вечным боем бытия со смертью.Только помни: в мире есть спасенье.
За Крестом настанет Воскресенье!Душный мрак сменится вечным Светом!
Никогда не забывай об этом.
[1] Недоступ А.В. Русская идея. В поисках окончательной формулировки // Завтра. 2010. № 50 (891). 15 декабря (первая публикация).
[2] Ильин И.А. О призвании врача // Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 тт. Т. 3. — М., 1994. С. 474–482.
[3] Коростелев Н.Б., Недоступ А.В. Тихий уголок Марьиной рощи // Московский журнал. 2002. № 9.
[4] Недоступ А.В., Благова О.В., Васюков С.С. В поисках Политковского // Там же. 2011. № 2.
[5] Благова О.В., Недоступ А.В. В поисках Мудрова // Там же. 2007. № 4.
("Московский журнал" № 2 (386), февраль 2023)
Постскриптум. Только что пришло сообщение о выходе книги "Александр Недоступ врач от Бога" с эпиграфом И.Р. Шафаревича. В книге собрана большая часть написанного Александром Викторовичем в области истории, публицистики, а также стихи и проза, и воспоминания о нем. Спрашивать в церковной книжной торговле.
+ + +
См. также:
Исполняется 40 дней со дня упокоения Александра Викторовича Недоступа (3.4.1939‒17.10.2022)
«Деятельность врача есть дело служения». Интервью с проф. Ольгой Владимiровной Благовой.
А.В. Недоступ – профессор-кардиолог. Как русская медицина отразила все противоречия нашего века.
Автору низкий поклон за житие Александра Викторовича Недоступа!