Борис Юрьевич Земцов ‒ один из жертвенных русских добровольцев на войне в Югославии. Имея лишь опыт срочной военной службы, сражался в боях под Вышеградом, в том числе в неравном, но победном бою 12 апреля 1993 года, ‒ эта дата стала в Сербии Днем Добровольца. Свой тогдашний опыт он отразил в книге "За русское дело. На сербских фронтах" (М.,2022).
В книге, помимо личных свидетельств очевидца, содержится много философских размышлений, в частности, о двух правдах в каждой войне (правда политиков и больших полководцев и правда окопная, солдатская), об экзистенциальной разнице между людьми, которые были на войне и которые не были. О сути русского добровольчества, спасавшего русскую честь на фоне ельцинско-черномырдинского предательства братьев-сербов, Земцов пишет:
«Мировое правительство, вскормленное сионистским капиталом, делает всё возможное, чтобы сербы перестали быть нацией, тобы форпост славянства на юге Европы был уничтожен... И есть все основания полагать, что сценарий, по которому развиваются события в Югославии, вскоре повторится у нас, в России». Так что «линия обороны России проходит через Сербию», ‒ говорит о побудительной причине своей поездки на эту войну Земцов.
В предисловии к книге полковник ГРУ В.В. Квачков оценивает русское добровольчество такими словами: «У нас в патриотическом лагере появилось большое количество людей, которые называют свое занятие геополитикой. Эта их геополитика заключается в написании статей, книг, монографий, выступлений в различных СМИ. Борис Земцов и его фронтовые товарищи преобразовали Русскую геополитику в боевые действия на Балканском рубеже. Вот это и есть "личная персональная геополитика". Очень личное и очень правильное качество, как отмечает автор».
Причем в среде наших добровольцев, готовых жертвовать собой, оказались люди разных политических убеждений: от советских, до смеси советского с русским (таков и сам Квачков) и до имперцев-монархистов (каким там был Игорь Стрелков, тоже участвовавший той войне). Эта смесь казалось бы несовместимого ‒ наследие советского воспитания и самостоятельных попыток возрастания из него к русскому национальному самосознанию, что далеко не всем удается до сих пор... Советское наследие проявляется не только в мiровоззрении, но и на общеобразовательном (особенно в области истории), социально-культурном, политическом уровне... Впрочем, это другая тема.
+ + +
«Но чтобы написать об этой войне книгу, с этой войны надо еще вернуться», ‒ пишет автор. Ему посчастливилось вернуться, но оказалось, что эта геополитическая война идет и в РФ, на обломках Империи. И ему снова пришлось в ней участвовать, поскольку такому идейному русскому, жертвенному патриоту пришлось на родине столкнуться с "серьзными людьми", для которых такие правдолюбцы ‒ как бельмо на глазу, не вписываются в положенное двоемыслие и не способны участвовать в их делишках. Он стал известным журналистом. В 2008 году по сфабрикованному обвинению Бориса Юрьевича обвинили в "вымогательстве и хранение наркотиков" и осудили на 8 лет лишения свободы. Позднее приговор за хранение наркотиков был отменён за отсутствием состава преступления, что ставит под сомнение справедливость обвинения в вымогательстве. В августе 2011 года Борис Земцов был освобождён условно-досрочно.
Свое подробное свидетельство о современных местах заключения он представил в книге "Неволя путинской эпохи" (М. 2021). В издательской антотации делается такой вывод:
«Книга писателя и журналиста Бориса Земцова ‒ чтение не для слабых духом людей. Это откровенный автобиографиxеский рассказ о современной тюрьме. Забудьте всё, что вы xитали у дореволюционных и советских классиков о тюрьме и каторге. "Мертвый дом" теперь не такой, как во времена Достоевского и Шаламова. тут не подходят определения "хуже" или "лучше". Зона путинской эпохи иная: более подлая и насквозь коммерциализированная, менее смертоносная, но до тошноты отвратительная» [конечно, это сравнение не с царской каторгой, а с советкой, при этом сталинский ГУЛаг был наиболее смертоносным и расчеловечивающим, судя по рассказам того же Шаламова. ‒ МВН] «В общем ‒ это наше нынешнее общество, помещенное за колючую проволоку. И главный вопрос и в зоне, и вне зоны один ‒ как остаться человеком. На него автор и дает нам ответ».
В этой книге тоже много философских размышлений, которые автор воспринимает как "помощь" своему духовному созреванию.
«Пусть на шестом десятке, у меня выстраиваются какое-то, пусть несовершенные, но всё равно правильные отношения с Верой. С Верой моих предков. С Верой, в которую был крещен в младенчестве. Читаю Евангелие, и всякий раз нахожу там много интересного... Порою просто "своими словами" молюсь... всё это делаю по естественной потребности, без напряга... Неужели человеку для того, чтобы разобраться в себе и выстроить отношения с Верой, надо непременно оказаться в вонючей и перенаселенной до предела тюремной камере?»
Однако это происходило не благодаря тюремному священнику.
«Очередная, не могу уже сказать какая по счету, просьба о посещении тюремного храма удовлетворена... Вопросы батюшки опередили [мои]. Похоже, он знал не только мою фамилию и причины моей неволи, но был в курсе состояния следствия, моей "несознанки" и многих деталей нынешнего этапа моей биографии. Вот этого я не ожидал. Потому и его вразумления, "что надо сознаваться, что потом всё образуется..." я слушал уже в пол-уха. Правда, успел отметить: многое из услышанного сильно смахивает на то, что гоорят регулярно навещающие меня опрера. Поразительно: батюшка настойчиво рекомендовал мне "во всём сознаться". Когда я твердо ответил, что сознаваться мне не в чем, он как-то погрустнел... Удивленным и немного растерянным возвращался я в камеру. Обретенные впечатления плохо укладывались в уже сложившиеся представления о Вере, Церкви, Православии...
Всякая тюрьма очень во многом¸ минимодель государства, которое ее построило. И религия, хотя она официально отделена от государтва, очень во многом связана с этим государством. На таком фоне мои впечатления от посещения тюремной церкви вполне логичны и естественны. По большому счету другим здесь храм быть и не может».
Последовавший этап из Бутырки в лагерь на юге РФ и "исправительное перевоспитание" там в его описании тоже сохранили заметную преемственность от советского, поскольку законы, практика и люди в основном и после крушения КПСС оставались прежними и передали это наследие в нынешний Олигархат.
+ + +
Борис Юрьевич всё же надеется в сербском дневнике: «По большому счету мы солдаты Державы, отстаивающие интересы великой нацию... Держава разрушена, на ее обломках правят картавые упыри, но это временно. Всё возродится. Во всей красе, могуществе и велиии. Мы же ‒ русские, оказавшиеся на югославской земле ‒ предвестники этого возрождения...
Грядет время русского национального трибунала. У нас есть с кого и за что спрашивать. За разворованные ресурсы, за униженных соотечественников, за утраченный престиж, за урезанные границы. За хасидское свинство... За русскую кровь в Приднестровье... За обворованных тариков За тотальную ложь в эфире. За всё».
Не знаю, поколебался ли его оптимизм после продолжения опыта "личной геополитики" в путинской зоне...
М.В. Назаров
4 июля 2024 г.
