В 1917 году Пасха выпала на 15 апреля (2 апреля по старому стилю). Россия все еще корчилась в революционной эйфории и внимала истеричной болтовне Керенского. Царская семья в это время находилась в заключении в Александровском дворце. Обыкновенно Пасха при дворе и по всей России была одним из самых светлых и радостных праздников, но на этот раз всю страну охватила злоба, ненависть, преступная жажда наживы, а человеческая жизнь совершенно при этом обесценилась.
Не было той прежней атмосферы и во дворце. Прежде вся семья посещала торжественную службу, затем было долгая церемония христосования и вручения пасхальных подарков. В апреле 1917 года царские дети еще только начинали оправляться от навалившейся на их в канун революции кори и совершали первые прогулки по парку, который превратился в их тюремный дворик. Но они старались радоваться мелочам: хорошей погоде, работам в саду, церковным службам. Разумеется, августейшим узникам больше не разрешали бывать ни в их любимом Федоровском соборе, ни даже в Знаменской церкви, которая находилась совсем рядом – все службы проводились в домовой церкви Александровского дворца. Проводил службы отец Афанасий Беляев. На Страстной неделе Император пишет в дневнике: «Хороший тёплый день. Встал в 9½ ч., т. к. спал неважно. Погулял до обедни. Служат у нас в походной церкви о. Афанасий Беляев, за болезнью нашего духовника о. Васильева, диакон, дьячок и четыре певчих, кот[орые] отлично справляются со своими обязанностями. Жаль, что не все дети могут ходить с нами в церковь! Гулял с Т.[атьяной] и долго работал с нею на островке; двое из караульных офицеров тоже помогали нам. После обеда провели вечер до 10 ч. вместе, а затем Татьяна посидела у меня. Лёг рано».
В Четверг на Страстной неделе в Царском Селе устроили пьяный перформанс — хоронили «жертв революции». Эти «жертвы» на самом деле погибли в пьяных драках и перестрелках, а то и вовсе перепились до смерти, разграбив винные лавки и склады. Хоронили их, с очевидными издевкой и вызовом, прямо напротив круглого зала Александровского дворца, с речами и бесконечными маршем Шопена и «Марсельезой». Вдруг налетевший шквал непогоды — в ответ на молитвы узников, как им верилось — разогнал нечестивое сборище.
В Страстную пятницу новые власти разрешают покинуть дворец всем желающим лицам из числа свиты и слуг. Царская Семья прощается с ними навсегда. Император запишет: «Забыл упомянуть, что вчера мы простились с 46 нашими служащими, которых, наконец, выпустили из Александровского дворца к их семьям в Петроград». Семья Государя в этот день исповедовалась. Отец Афанасий Беляев вспоминал, что Великие княжны Татьяна и Анастасия обе были в черных траурных платьях. Остальные дети на службе не были, у Ольги, Марии и Алексея сохранялся постельный режим.
Отец Афанасий писал: «Для выслушания молитв перед исповедью все четверо детей были в одной комнате, где лежала на кровати больная Ольга Николаевна. Алексей Николаевич сидел в креслах, одетый в голубой халатик, обшитый по краям узорчатою тесьмою. Мария Николаевна полулежала в большом кресле, которое было устроено на колесах, и Анастасия Николаевна легко их передвигала… Как шла исповедь — говорить не буду. Впечатление получилось такое: дай, Господи, чтоб и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего царя».
Новоиспеченные хозяева жизни, разумеется, уже вовсю демонстрировали свой оскал. Фрейлина София Буксгевден заметила, что когда она отправлялась на исповедь один из солдат охраны пытался ее подслушать. Вероятно, он планировал сделать то же самое во время исповеди Императора и Императрицы. Фрейлина осадила солдата и напомнила ему, что новое правительство не распоряжалось делать исповедь публичной. Солдат не уступал, но вмешался один из офицеров, который встал на сторону баронессы и солдату пришлось ретироваться. Кроме того, ежедневно солдаты подходили поближе к дворцу и играли «Марсельезу», так, чтобы «бывший Царь» обязательно слышал. Впоследствии эти первые вестники террора в России перебьют и сожрут лебедей на пруду в парке. И ведь даже не подавятся…
В Великую Субботу в 9 часов семья и оставшаяся свита были на обедне и причащались. Перед полуночной службой обменялись подарками – яйцами и фотографиями.
«Заутреня и обедня окончились в час 40. Разговлялись со всеми в числе 16 челов[ек]. Лёг спать не сразу, т. к. плотно поел. Встал около 10 час. День стоял лучезарный, настоящий праздничный. Утром погулял. Перед завтраком христосовался со всеми служащими, а Аликс давала им фарфор[овые] яйца, сохранившиеся из прежних запасов. Всего было 135 чел[овек]. Днём начали работать у моста, но вскоре собралась большая толпа зевак за решёткой — пришлось уйти и скучно провести остальное время в саду. Алексей и Анастасия вышли в первый раз на воздух», — так описал Пасху 1917 года Император в дневнике.
О том как проходила эта Пасхальная заутреня во дворце вспоминал отец Афанасий: «Ровно в половине двенадцатого часа пришел Государь с супругою и две княжны и вся свита. Я поторопился начать утреню, открыл Царские врата и пошел раздавать свечи. Беря свечу, Государь спросил, не рано ли начинать службу, еще нет 12 часов. Тогда я ушел в алтарь и начал совершать проскомидию, а без 10 минут 12 сделал возглас: «Благословен бог наш», певчие запели «Аминь» и «Воскресение Твое Христе Спасе». Начался крестный ход: впереди фонарь, за ним запрестольный крест, хоругви, икона воскресения Христова, певчие в своих малиновых одеждах, причт в светлых пасхальных ризах, царская семья, свита и все служащие. Выйдя из церковного зала, обошли кругом зала круглого и вернулись к запетым дверям церковным, где и остановились. Началась христовская пасхальная утреня».
Учитель Великих княжон и Цесаревича Алексея, Пьер Жильяр, вспоминал: «Утром, в половине десятого, заутреня и обедня. Вечером, в половине двенадцатого, все пошли в церковь на всенощную. На ней присутствовали генерал Коровиченко и три офицера охраны. Служба длилась до двух часов, а потом мы пошли в библиотеку, чтобы обменяться традиционными поздравлениями. По русскому обычаю, царь похристосовался со всеми присутствующими, включая коменданта и офицеров гвардии, которые остались с ним. Они не могли скрыть своих эмоций. Затем мы заняли свои места вокруг стола, чтобы разговеться. Их величества сидели друг напротив друга. За столом нас было 17 человек, включая двух офицеров. Великие княжны Ольга и Мария не присутствовали за столом, равно как не было с нами и Алексея Николаевича. Некоторое оживление в начале трапезы постепенно угасло, и разговор сам собой увял. Его величество был особенно неразговорчив». София Буксгевден тоже отмечала общее печальное настроение этого дня: «В церкви Их Величествам пришлось стоять на некотором удалении друг от друга, а за ужином присутствовали комендант и офицеры охраны. Ужин прошел в атмосфере полной подавленности».
Среди подданных, которые в тот день христосовались с Императором была Елизавета Алексеевна Нарышкина – бывшая обер-гофмейстрина Императрицы. Она начинала служить совсем юной девушкой при дворе Николая I и преданно оставалась вместе с Императорской семьей в заключении в Царском Селе. Елизавета Алексеевна желала сопровождать Семью в Тобольск, но у нее началось серьезное воспаление легких и она осталась. В то Пасхальное утро она искренне молилась о том, что Царская Семья поскорее выбралась за границу. Молитвы ее не были услышаны… Она писала в дневнике: «День великой радости, несмотря на людскую скорбь. Чудная погода: солнце, небо, словно в Италии; на солнце 23 градуса. В 12 1/2 часов поздравления их величествам и раздача яиц. Государь мне дал яйцо со своим вензелем; я буду его хранить как дорогую память. Как мало у них осталось преданных людей. Спустилась на полчаса на террасу; видела государя; он вышел на прогулку с Валей. Нет уверенности в будущем: все зависит от того, удержится ли Временное правительство или победят анархисты, — опасность неминуемая. Как бы мне хотелось, чтобы они уехали как можно скорее, благо все они сейчас здоровы».
Наутро Алексей Николаевич совершил первую со времени болезни прогулку в парк. «Мы в первый раз вышли с Алексеем Николаевичем на террасу дворца. Чудесный весенний день. Вечером в 7 часов состоялась вечерняя служба наверху в детских комнатах. Нас было всего 15 человек. Я заметил, что царь торжественно перекрестился, когда священник произнес молитву во здравие Временного правительства. На следующий день, так как погода все еще очень хорошая, мы вышли в парк, где нам теперь разрешается дышать воздухом, в сопровождении офицеров гвардии и часовых», — вспоминал Пьер Жильяр.
А как же проходила Пасха в России? Александр Блок отмечает, что народа в храмах меньше, чем обычно, Цветаева и Есенин пишут издевательские стихи, одна – иронизирует над отрешением Императора, другой – предлагает отменить Пасху, потому что «больше нет Воскресенья, а Он – закопан на Марсовом поле». Василий Розанов предлагает помолиться о Царе, но тут же вплетает старую байку о немке-шпионке: «Помолимся о Царе нашем несчастном, который в заключении встречает Пасху. И о наследнике Алексее Николаевиче, и о дочерях Ольге и Татьяне (других не знаю, кажется, Анастасия)… О немке — нет». Не радостно на душе у Михаила Пришвина, причем, он, в отличии от Цветаевой, Блока, Есенина и многих других уже насквозь видит эту новую власть: «Вот и Пасха пришла. Первую весну в своей жизни я не чувствую ее+ и не волнует меня, что где-то на реках русских лед ломится, и птицы летят к нам с юга, и земля, оттаивая, дышит. Потому что война, а когда война, то лишаешься не только тишины душевной, а даже стремления к ней… И не славой воскресшего Христа озарены лица бабушки русской революции, Плеханова и всех таких».
Так проходила эта грустная Пасха 1917 года. Страна неумолимо летела в пропасть, еще даже не осознавая этого. А для Императорской Семьи этот праздник Светлого Христова Воскресения стал последним, который они проводили вместе. Через год на Пасху их разделят, Император, Императрица и Великая княжна Мария Николаевна будут уже в Екатеринбурге, на месте своей Голгофы, а остальные дети – еще в Тобольске.
Елизавета Преображенская
"Наследие Империи"