Вальтер Ламе. Путь к миру

Вальтер Ламе, будучи студентом юриди­ческого факультета, был призван в германскую армию в 1930 году. Участник боев на Восточном фронте в 1941 г. В чине капитана был назначен коман­диром батареи артиллерийского полка XV Ка­зачьего Корпуса, с которым и закончил вой­ну. После войны, до своего выхода в отставку, был судьей гражданского суда в Западной Германии.

Член русофильского Немецко-Русского Общества Запад­ной Германии, созданного русскими эмигрантами (НТС) и бывшими немецкими военнопленными, вернувшимися из советских лагерей после войны. Общественный и церковный деятель.

Ниже публикуются отрывки  из его книги. Здесь первая часть. Во второй части речь пойдет о чудесном явлении ему близ разрушенной сельской церкви в оккупированной немцами Смоленской области, что изменило его жизнь.

Вальтер Ламе. Путь к миру. Сан-Франциско: изд-во "Глобус", 1984.

В этой войне столкнулись между собой две идеологические силы... Эти идеологии привели в обеих странах к чудовищным преступлениям — к многомиллионным убийствам, репрес­сиям, они потребовали миллионных человеческих жертв на полях сражений.

Идеологическая война подвергла испытанию эти догмы и разоблачила их как величайшую ложь. Правду же исконного права человека на жизнь и свободу — пра­ва, стоящего выше закона и государства, сделала прозрач­ной и очевидной.

Путь к познанию этой правды начался для меня уже в начале войны, когда мы с товарищами спорили о так называемом «приказе о комиссарах» [приказ не брать в плен комиссаров, а сразу расстреливать. ‒ Ред. РИ]. Позже мне выпало особое религиозное переживание, которое не только по­могло мне вынести тяготы войны, её душевный и духов­ный груз, но и до сегодняшнего дня не дает мне забыть, к чему оно меня обязывает...

При этом тени все сгущаются: грозят новые войны со все более совершенствующимися средствами уничто­жения, от социальной справедливости мы далеки как ни­когда, часть молодежи бунтует и пропадает в тумане нар­котиков и терроризма, а многие приходят в отчаяние от жизни в мире, потерявшем свои ценности и тем самым — смысл. Право, справедливость, мир стали еще недости­жимее.

Однажды увиденная истина вырвала меня из состоя­ния глубокой духовной подавленности посреди военных бедствий. О великих вещах, которые ниспосылаются нам свыше, лучше всего молчать. Но — духовная нужда на­шего времени все требовательнее заставляет меня гово­рить, по мере того, как я всё больше и больше постигаю истину дарованного мне познания.

Это произошло в глубине России, в Селецком под До­рогобужем, 8 марта 1942 года, около одной, разрушенной советчиками еще перед войной, церкви. Я постараюсь из­ложить события так, чтобы они сами о себе сказали: у них есть собственная сила, потому что они — правда.

1. СТОЛКНОВЕНИЕ ИДЕОЛОГИИ И ПРАВА

Начало войны с Советским Союзом 22 июня 1941 года — это значительный перелом в ходе Второй мировой вой­ны. Одновременно это и значительный перелом в созна­нии немецкого солдата. Во многих головах тогда может быть звучала старая песня: «Мы хотим двигаться на Во­сток!». Однако у многих, а может быть и у большинства, стал появляться гнетущий, пока еще безымянный страх — куда может привести этот новый путь? Период «мол­ниеносных кампаний», с Польшей в сентябре 1939 года, с Францией в мае и июне 1940, с Югославией и Грецией в апреле 1941 года, всем представлялся последовательным продолжением Первой мировой войны. Мы каким-то об­разом чувствовали себя наследниками фронтового поко­ления 1914-1918 годов, и целостность психологии немец­кого солдата как никогда стояла вне сомнений.

Однако с начала войны с Советским Союзом насту­пили резкие изменения. За несколько дней перед 22 ию­ня 1941 года батареи нашей дивизии заняли позиции на Буге, пограничной реке. Предписанные нам военные дей­ствия против Советского Союза были нами приняты с величайшей серьезностью... Поражало сохранение в тайне плана нападения. Договор с Советским Союзом о ненападении, заключенный в августе 1939 года и в итоге как раз и развязавший вой­ну, лопнул, как мыльный пузырь.

Начало войны без объявления вызвало у нас небыва­лые споры — явный симптом растерянности и смущения. Правда, в нас еще жила вера в надежное командование из-за прежних успешных военных походов. Подозревали наличие каких-то неизвестных нам политических факто­ров, оправдывавших подобные действия немецкого коман­дования. И нам все время приходила на ум идеологиче­ская сила Советского Союза, его идея мировой социали­стической революции — то, что мы отвергали.

Однако у большинства из нас остался в душе непри­ятный осадок... А потом, накануне назначенного внезапного напа­дения 22 июня, нам офицерам, устно был прочитан сек­ретный приказ, согласно которому политических комис­саров Красной Армии, «...захваченных в бою или при со­противлении, следует немедленно расстреливать».

Сегодня, сидя за письменным столом, так легко рас­суждать о том, что немецкие офицеры должны были сра­зу протестовать против этого пресловутого приказа. Преж­де всего, каждый офицер, получивший этот приказ за несколько часов до начала войны, был предоставлен са­мому себе. Несправедливое требование убивать военно­пленных только из-за их определенной идеологической принадлежности для немецкого офицера было новым и ошеломляющим. Мы были глубоко задеты и подавлены. Наш правовой инстинкт, непосредственное спонтанное чувство справедливости и права, восставал против такого приказа. В наших спорах зазвучало слово «убийство». Большинство из нас было не запрограммировано полити­чески и не испорчено. Между нами, офицерами, происхо­дили резкие споры о допустимости и законности этого приказа. Впервые за время Второй мировой войны, во всяком случае мы, молодые офицеры, столкнулись с кар­динальным, важнейшим вопросом.

В этих столкновениях различных мнений громко прозвучал ходкий тогда позитивистский аргумент — «При­каз есть приказ!» (Дополнительным аргументом было то, что этим приказом «ограничиться пролитие немецкой крови»)...

После первого воз­мущения мы положились в дальнейшем на свою непосредственную реакцию, на чувство справедливости, как мы  его понимали и должны были понимать... «Приказ о комиссарах» поставил нас Перед вопросом о вечных моральных ценностях. Мы поняли, что государственный приказ, который преступает данные законодательству границы, как этот «приказ о комиссарах», не может обязывать нас к повиновению. В результате споров мы пришли к единодушному реше­нию не исполнять этого приказа, если мы попадем в такую ситуацию. Но споры о принципиальной допустимости такого приказа уже были чем-то необыч­ным. Помню, я тогда воскликнул в кругу своих друзей: «Как бы это нам однажды не отомстилось: мы начали вой­ну против беззакония советского государства приказом об убийстве». Наше решение не исполнять «приказа о ко­миссарах» (а мы, как носители оружия, своим поведени­ем решали ход вещей) в личном плане нас успокоило. Но с этого момента мысли и вопросы, сомнения и неуверен­ность нас не покидали...

В эти первые вечера наступления на Советский Союз я постоянно находился под угнетающим меня предчувствием, что продвигаясь на восток мы движемся в ворота тьмы...

2. ФЕНОМЕН РОССИИ 1941 ГОДА — НЕИСПОЛЬЗОВАННЫЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ШАНС

Но произошло совершенно другое: за темными воро­тами стало как-то светлее. Тени вины и бесправия, которые хотели взвалить на нас, отступали. На это были свои причины: в областях, ранее принадлежавших Польше, а также после взятия бывшего пограничного городка Острога, находящегося на советской территории, население нас уважало и мы были приняты так, как будто бы не находились на территории врага.

Во время нашего наступательного пути случалось, что население прилежащих районов встречало нас древними символами сердечного гостеприимства — хлебом и солью. От товарищей, ездивших за продовольствием в тыл, мы постоянно слышали о том, что жители тех мест, где еще сохранились церкви, служат благодарственные, молебны, что закрытые большевиками церкви снова открываются для богослужений.

По стране прошел вздох облегчения, освобождения. Уничтожение церквей, начавшееся со времени большевистской революции в 1917 году, внезапно прекратилось.

Государственная идеология атеизма — основа советской системы, казалась исчезнувшим призраком. Тотальная борьба с религией и верой, длившаяся 24 года, оказалась напрасной.

Отношение к нам населения произвело на нас боль­шое впечатление, подняло наш дух. Нас встречали с на­деждой. Нас изумила вера этих людей в немецкие лозун­ги освобождения народов России от большевизма и сталинской системы насилия. В занятых нами областях мы всё время слышали горькие жалобы на сталинскую тер­рористическую систему, на её жестокое вторжение в жизнь людей. Нам было трудно разговаривать из-за языкового барьера, но два жеста, постоянно повторявшиеся, были нам хорошо понятны: скрещенные пальцы, изобра­жавшие решетку — «тюрьма», и душащие руки на горле — «убийство». Люди лишались свободы и попадали в концлагеря уже за несколько минут опоздания на работу. То, что мы раньше читали о терроре сталинского больше­визма, о миллионных «чистках», ссылках, лагерях — ста­ло для нас ощутимо реально. Стало ясно, что именно тер­рористические, противоправные действия сталинской си­стемы сыграли решающую роль в настроениях и поведе­нии населения и значительной части советских войск...

Уже на второй день наступления нам пришлось пе­режить последствия того, что немецкое верховное руко­водство прорвало и снесло плотину права. Этому способ­ствовал не только приказ о расстреле комиссаров, но и то, что указ о подсудности, соответственно которому пресле­дование преступлений, совершенных служащими немец­ких частей против гражданского населения на занятой территории Советского Союза, был более-менее отменен.

В первом же городишке за Бугом мы столкнулись с ужасной картиной. Главная площадь городка, служив­шая обычно местом базара, вся была покрыта телами уби­тых. Люди лежали рядами, кое-где даже друг на друге. Мы увидели в руках расстрелянной матери еще живого полугодовалого ребенка. При виде такого зверства и беззакония нас охватил ужас.

Убитые лежали и в примыкавших к базарной площади улицах. Несчастных, пытавшихся спастись бегством, пули настигали на порогах собственных домов.

Молодая женщина, которой очевидно удалось спас­тись, вернулась на площадь разыскивать родных. Когда она увидела нас, остолбеневших и онемевших, она отча­янно закричала: «Зачем вы это сделали?!».

Бездна зла зияла перед нами. Этот крик отчаяния от ужасов убийства прозвучал для нас голосом Вечного Судьи о злых и несправедливых делах. Мы не способны были даже на скудные слова сочувствия.

Ужас не покидал нас и тогда, когда мы узнали [причину]: ... одна из наших пехотных дивизий, прорвавшая погранич­ное укрепление на Буге, — что должно было дать возможность немедленному продвижению нашей танковой дивизии, — понесла потери от партизанских стрелков, на­ходившихся в засадах...

Однако, ужасное несоответствие самовольного воз­мездия, которому способствовал указ о подсудности, нам ясно показало эскалацию зла — новое нарушение права, как его извращение. Мы находились во власти отвраще­ния и ужаса. Почва колебалась под нами...

По существу дела: Кто возьмется взвешивать тяжесть преступных убийств с обеих сторон? На всем своем пути с танковой дивизией до Москвы и Сталинграда я больше не встречал подобных злодеяний со стороны немцев. Но встретил на этой длинной дороге множество советских преступлений такого рода. И это я обязан сказать, чтобы не погрешить против правды. Но вопрос ведь не в том, чтобы подвести счет количеству преступлений с обеих сторон. В идеологической войне права человека всегда будут попираться: плотины права и закона убраны, царит бесправие и закон его нарастания. Я должен был расска­зать, с целью установления истины, о том немецком пре­ступлении, но я должен добавить, что по опыту нашей дивизии стало очевидным, что для высших советских ин­станций с самого начала было важным показать жесто­кость и твердость, чтобы вызвать страх у неприятеля, а в случае необходимости — и у собственного населения.

Еще в самом начале войны, во время стремительного наступления немецких частей, мы находили в местах, оставленных советчиками, следы массовых расстрелов рус­ских людей. Часто мы находили трупы людей, убитых в подвалах ручными гранатами. Этим бесчеловечным ужас­ным способом советская тайная полиция ликвидировала заключенных, или просто подозрительных для нее лю­дей.

Наступающая севернее нас танковая дивизия стала 28 июня 1941 года жертвой чудовищного советского злодеяния. Санитарные машины с сорока девятью раненны­ми немецкими солдатами и офицерами были атакованы на пути в лазарет. Все раненые были перебиты и зверски изуродованы. Среди убитых оказался сын командира пол­ка нашей дивизии.

Естественно, такие бессмысленные зверства, с кото­рыми наши солдаты всё время сталкивались на пути, влия­ли на них, подталкивая к жестокости. Зло всегда рождает зло. Но ведение войны на фронтах, если смотреть в це­лом, все больше принимало корректные формы. В боевых частях подлинная жестокость встречается довольно ред­ко. Боевая часть живет рядом со смертью, и очевидно существует какая-то солидарность воюющих, которые перед смертью все равны. Бессмысленная, слепая жестокость нужна фанатикам-идеологам, ослепленным и холодным ненавистникам. Воюющие фронты, собственно говоря, не знали проблемы права и его нарушения в идеологической войне 1941-45 годов.

Правовой опыт, который нам было суждено приобре­сти в этой войне, относится к очень широкой области. Он начался с несправедливых действий, с политического ведения войны со стороны национал-социалистического го­сударства. Мы увидели сталинский террор, за который несло ответственность государство, сделавший врагами людей одного народа, причем число пострадавших было не­вообразимо большим.

Еще до начала войны в Советском Союзе, во время сталинских репрессий, было уничтожено по меньшей мере 20 миллионов человек и еще большее число людей было сослано. Это приблизительное число жертв сталинской системы взято из имеющихся между­народных публикаций. В своем произведении «Архипе­лаг ГУЛаг» писатель Александр Солженицын дал нагляд­ную картину этого террора. Вряд ли наше воображение и наши слова смогут представить и выразить неописуемые страдания этих людей. Но число родственников и любив­ших их людей, во много раз превышает число убитых и сосланных жертв. Для всех этих людей не существовало больше — в отношении права — ни связей, ни отношений со сталинской системой управления советским государством. Невообразимы последствия этой глобальной неспра­ведливости, вызванные в сердцах и правосознании мно­гих миллионов людей. Их надежды и стремления к бо­лее свободной и достойной человека жизни основывались на праве и исходили из правосознания.

 

После 22 июня 1941 года мы оказались в России перед лицом народного движения, которое возникло само собой, не было никем организовано и не могло быть организовано. Оно вспыхнуло с невероятной мощью как ре­акция на пренебрежение правом человека на жизнь и свободу. Этот «феномен России 1941 года» был порожден коренным чувством справедливости, чувством права. Опыт общения с русским народом заставил нас сильно призадуматься. Картина последствий беззакония ясно показала нам обязанность немецкого народа вернуть правам человека в России принадлежащее им место. Наша борьба начала приобретать смысл.

Страдающая масса людей, лишенных прав, с довери­ем идущая нам навстречу, превращала врагов в союзни­ков, объединенных в праве.. Союзничество не может существовать без доверия. И вовсе не легко тому, чья роди­на охвачена войной и горем, оказать доверие военному противнику. Однако случилось чудо: мучения бесправных русских людей толкали их к союзу с нами.

Мы, немцы, в первое время пользовались огромным уважением. В глазах этих многострадальных людей у нас была хорошая репутация. И доверие разочарованного и обманутого народа произвело на нас большое впечатление. Мы увидели возможность придать этой войне смысл. Было бы просто безумно и глупо не оправдать это­го доверия и не понять, какой огромный шанс дает нам настоящий момент, не разглядеть в миллионах обездолен­ных людей ту решающую силу, которая может уничто­жить сталинскую систему бесправия.

Вскоре мы нашли подтверждение нашим мыслям в изданной Отделом пропаганды главного командования во­оруженными силами брошюре, которая называлась «Наше отношение к русским». Ее автором был капитан Штрик- Штрикфельд  (автор книги "Против Сталина и Гитлера). Брошюра замечательно описывает харак­тер и особенности русского человека. В конце было напи­сано: «У нас, у всех немцев, одна задача — данная судь­бой культурная миссия склонить на нашу сторону Во­сток с его людьми и сделать его полезным для европей­ского будущего. Так как наши, европейские интересы — уничтожение большевизма — на сей раз совпадают с интересами русского народа, то поддержка со стороны исто­рии для нас совершенно уникальная».

В брошюре было объективно и трезво высказано то, что мы пережили при встрече с русскими людьми: то, на что мы жаждали направить нашу добрую волю и наши действия, было так же нужно и им.

3. ОБСТАНОВКА УСЛОЖНЯЕТСЯ — ДРАМАТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Наша армейская пропаганда обещала народам России свободу, освобождение от большевизма. Нам, солдатам, воюющим в России, осуществление этой задачи казалось жизненно важным. В этой задаче заключались оправдание и смысл нашей борьбы, содержалось наше собствен­ное освобождение от ведения неправой войны. Освобожде­ние российских народов, возвращение им прав человека в союзничестве с нами — это могло стать общим спасени­ем и реальной возможностью достичь мира. При этом, однако, стало ясно и кое-что другое: если немецкие лозун­ги об освобождении народов были задуманы только как пропагандные, тогда эта ложь должна была стать и на­шей гибелью. Мы уже знали кое-что о гигантских размерах этой страны, которая не по плечу никакому завоевателю. Мы уже догадывались об ее невероятном воен­ном потенциале, еще усиленном поддержкой союзников. Если обмануть надежды этих отчаявшихся людей, то они обернутся волей к сопротивлению, которая должна нас уничтожить. И тогда каждый русский должен будет при­нять самое активное участие в освободительной борьбе, и не только для того, чтобы избежать грозящего России не­мецкого рабства, но и для того, чтобы отвратить от себя подозрение властей в былом дружеском отношении к немцам.

Уже в первые недели войны мы получили все основания опасаться именно такого развития дел. Немецкое командование казалось слепым. Не было никакого официального сообщения или приказа, которые говорили бы о том, что эти проблемы поняты, говорили бы о необходимости привлечь на свою сторону огромное число антисталинцев в России. В листовках и пропагандных изданиях, обращенных к красноармейцам и русскому населению, го­ворилось, правда, о свержении большевизма, но не было никаких проектов и указаний относительно людей, кото­рые до этого жили в сталинской принудительной системе и государственном атеизме — средствах тотального гос­подства над людьми.

В оккупированных областях повсюду были развеша­ны портреты немецкого верховного главнокомандующего Адольфа Гитлера в партийном мундире национал-социали­стической партии, с подписью «Освободитель». Казалось, что командование не замечает, что этого никак не доста­точно, чтобы немецкие лозунги освобождения вызвали у русских людей доверие. Люди же везде жили одним важ­нейшим вопросом — быть или не быть? — вопросом о че­ловеческих правах в их освобожденной от большевизма стране, вопросом о самостоятельном устройстве их жизни. Лишь надежда добиться положительного разрешения этих вопросов, дала бы им силу выдержать жестокую борьбу с собственными властителями. Но эти главные во­просы остались со стороны немецкого командования без ответа. Те, кто отмежевался от собственных жестоких властителей, поправших человеческое достоинство и пра ва, почувствовал пустоту. И в этой пустоте начало воз никать недоверие к немецкому командованию, а потом по­явились и новые цели...

Непонятные, невероятные известия о том, что происходило в оккупированных областях, просачивались к нам на фронт. Естественно, они достигали и внимательных ушей русского населения.

В результате быстрого продвижения боевых немец­ких частей большие территории Советского Союза были переданы немецкому гражданскому управлению. Опера­тивные группы «Зихергайтсдинст» (тайной полиции) игра­ли там ужасную роль. В городе Житомире согнали вме­сте всех евреев и расстреляли за городом из пулеметов. Говорили, что перед этим они должны были сами копать себе могилы. Нам эти слухи казались невероятными, но мне их подтвердил военный судья нашей дивизии, кото­рого я когда-то замещал 4 недели во время Балканской кампании и поэтому хорошо знал. Он видел это собствен­ными глазами. Во время рассказа, этот служитель закона, капитан запаса еще со времен Первой мировой войны, дро­жал от возмущения. Он, немецкий судья, должен был наблюдать этот кошмар! Ефрейтор моего орудийного по­лувзвода также был свидетелем этого события. На граж­данской службе он был священником. Когда он мужест­венно заявил людям из «СД» о том, что их действия явля­ются «позорным беззаконием», ему грозно ответили, что если он не замолчит, то и его постигнет участь евреев.

Время надежд казалось, прошло. Для нас мир снова рухнул. Что значат эти преступления, совершающиеся от имени немецкого народа? И какое вообще имели отношение к войне эти несчастные житомирские евреи, жившие своей простой жизнью? Это преступление абсурдно и непонятно даже по самым прагматическим причинам: в военное время так нужна любая рабочая сила. Что же это за безумие? Но если это происходило в Житомире, то это наверняка не исключительный случай. Значит, это организованное убийство! Какой сатанинский план скрывается за этим?

Или, может бьггь, маленькая клика СС, которой мы не доверяли и о которой часто говорилось, что она являет­ся государством в государстве, была ответственна за та­кое преступление. Расизм в СС, в качестве идеологии яко­бы процветал, приводя к самым странным результатам.

А дурные известия всё множились: в лагерях русских военнопленных гуляла голодная смерть. Конечно, при таком огромном количестве русских военнопленных, какое было в начале войны, затруднения со снабжением были понятны. Но почему бы не сделать самого простого — не распустить их по домам, чтобы они на брошенных полях могли работать для собственного пропитания? Ведь очень скоро стало ясно, что большинство красноармейцев предпочитало работать дома, а не воевать за ненавистную сталинскую систему. Такой выход помог бы русскому наро­ду и повлиял бы в хорошую сторону на настроения лю­дей. Так думали многие на фронте, эти мысли рождались из опыта увиденного, и мы были уверены в их правиль­ности.

Но военное политическое управление в нашем тылу явно думало иначе. Немецкое гражданское управление оккупированных областей вело себя все двусмысленнее, все непонятнее. В боевых частях росло презрение к служа­щим немецкого гражданского управления, расхаживавшим в коричневой партийной форме. На солдатском жаргоне их стали звать «золотыми фазанами». Вдобавок они заставляли население оккупированных областей называть себя скомпрометированным в глазах русских именем «ко­миссар». Как могло им придти в голову подобными мето­дами завоевывать авторитет в стране, столько страдав­шей под властью комиссаров!

Но куда опаснее тактических промахов была идеология этих «коричневых партизан», как их тоже называли. Пропагандные органы национал-социалистов осмелились декларировать «теорию низшей расы», уничтожающую славянские народы России! Мы, фронтовые солдаты, знали об этом зловещем бреде расового сумасшествия. Мы знакомились с замечательными русскими людьми в их домах, почти в каждом из которых висели иконы. Правда, не все русские перед ними молились, но это не делало между людьми большой разницы. Многие из нас, насмотревшись на издержки цивилизации в Западной Европе, особенно во время кампании во Франции, всё больше по­ражались: «Чем дальше на Восток, тем больше встреча­ешь настоящих людей!» Эти слова говорят о глубоком ува­жении и особой симпатии к русским.

Вскоре разглаголь­ствования о «низшей расе» стали приводить нас в ярость. Извращенное мышление пыталось этой «теорией» оправ­дать все ошибки и преступления, ее сторонники были склонны к барству и эксплуатации. Эти глупцы и преступ­ники делали из нас не освободителей, а завоевателей. Мы пытались отчаянно защищаться от этих горьких выводов, но вскоре нам уже не требовалось новых доказательств грубого, презрительного отношения к русским со сторо­ны гражданского управления. Мы понимали, что если эта преступная глупость не будет остановлена, то конец станет неминуемым: это будет война на уничтожение двух больших неповинных народов, война с невообразимыми жертвами и катастрофами.

Страх, чувство вины, бессильное возмущение, неуверенность не покидали нас, а бессмысленность происходящего почти парализовала нашу волю. Вряд ли сегодня кто-нибудь сможет почувствовать, как нас все это угнетало. Мы снова жили в мрачном свете 22 июня 1941 года. Мы находились в безысходном положении.

В начале нашего пути в Россию, мы на многих приме­рах видели, как из глубины гражданского правосознания стихийно и неорганизованно вспыхнуло русское освободительное движение. Знаменательно было, что 22 августа 1941 г. майор Красной Армии Кононов с подчиненным ему советским 436-м стрелковым полком, прикрывающим от­ступление 155-й пехотной дивизии, после митинга среди советских солдат и переговоров с немецким ген. Шенкендорфом, перешел с полным вооружением на немецкую сторону.

После того, как майор Кононов получил огромное количество заявлений от добровольцев в лагерях для русских военнопленных под Могилевым и Бобруйском, уже 19 сентября 1941 г. был сформирован новый казачий полк из 1.800 чел., с 77-ю офицерами, получивший в приказе верховного командования названия 120-го Донского Ка­зачьего полка. Духу времени отвечало то, что знаменос­цем этого казачьего полка был назначен казак Белократов, отбывший 12 лет заключения в сталинских концлаге­рях, два брата и четверо детей которого были расстреля­ны в ГПУ. Просто немеешь от способности русских людей переносить страдания!

Мы знаем из истории войны, что первый проект организации русского освободительного движения был разработан в Смоленске. Там произошло совещание между офицерами армейской группы «Центр» и городским управлением. В меморандуме, адресованном «фюреру» Германии, городской голова Смоленска и 10 человек городского управления предложили призвать русское население к свержению сталинского режима. Условиями и пред­посылками для совместной борьбы Русский Освободитель­ный Комитет Смоленска назвал:

1. Гарантию независимой России,
2. Конституцию нового правительства России
3. Образование Освободительной Армии.

Даже тем, кто ничего не знал об этом меморандуме, но пережил ход событий в России с начала войны, со все­ми заботами, печалями, надеждами и разочарованиями, было ясно, что только с позиций, разработанных в Смо­ленске, можно было успешно использовать возможность ниспровержения советского режима с помощью русских. И только этим путем можно было привести войну с Советским Союзом к благополучному концу.

Все те, кто, как мы, следил внимательными глазами и сердцем за собы­тиями в России, предчувствовали, что исход войны с Со­ветским Союзом будет предрешен в первые месяцы. Ес­ли немцам удастся совместно с враждебными сталинизму силами создать общий фронт, то война будет немцами выиграна. Но она будет выиграна и русскими. Вопрос Рос­сии был куда серьезнее, чем победа или поражение на полях сражений. Вопрос стоял о полном освобождении глубоко религиозного, храброго народа от террористиче­ского режима, который обещал рай на земле и завел на­род в ад.

Добившись вместе с русскими этого освобождения, немцы положили бы начало мирному сосуществованию ев­ропейских народов и, может быть, народов всего мира, который отверг бы идеологии насилия, приносящие кровь и слезы. Освобождение русского народа одно могло оправ­дать эту войну. И это не было утопической мечтой немец­ких солдат, потому что на таком-то коротком отрезке вре­мени мы наблюдали возрождение только что освобожден­ных русских областей, и это могло стать типичным для всей России.

Более поздние исторические исследования подтвер­дили наш опыт и правоту наших представлений в полном объеме. Известный специалист и знаток, американский профессор Даллин в своем капитальном труде «Немецкое господство на Востоке» (Издательство Дросте, 1958 г.) за­являет: «На первом этапе кампании применение полити­ческого ведения войны могло служить стрелкой весов между победой и поражением» (стр. 526). «В 1941 году у Германии был благоприятный момент обратиться к насе­лению Советского Союза: раны, полученные в травмати­ческие годы террора и величайшего голода, еще не затя­нулись» (стр. 692).

Чтобы подчеркнуть важность нашего познания, я дол­жен постоянно повторять: всюду, в течение всего лета и осени 1941 года, — мы, немецкие солдаты, чувствовали и многие понимали это в полном значении, что на нас, немцев, перед лицом надежд и ожиданий угнетенного народа, была возложена задача, осуществление которой мог­ло бы придать бессмысленной войне смысл, духовный смысл, состоящий в том, что неописуемые страдания были бы преодолены при помощи права.

Чем яснее нам это становилось, тем сильнее росла наша угнетенность и боязнь, так как мы поняли бессмысленность и преступность оккупационной политики в ты­лу, — мы узнали о непонятном для нас массовом убийст­ве невинных людей.

Злополучная, идеологически ослепленная восточная политика, которая лишилась этого уникального шанса, не должна была победить!

Мы, фронтовые солдаты, могли лишь надеяться и тревожиться, — в этом состоял трагизм нашего положения.

Мы могли лишь надеяться на то, что в военных комендатурах, а также и среди политиков, найдется достаточно смелых людей, которые поняли бы положение и боролись бы за этот неповторимый шанс изменения хода войны, — боролись бы против идеологического ослепления власть имущих.

Они должны были бы назвать имена тех, кто был ответствен за вредные мероприятия и ошибочные упущения на оккупированных территориях. Надо было бы бороться против бесправия, происходящего из-за ослепления и бороться за шанс, который был дан немцам Русским Освободительным Движением. Исходя из этого, надо было бы найти собственный путь и собственную концепцию и осуществить ее вопреки стремлениям имущих политическую власть, которые направили бы всю свою силу про­тив деловой или даже этической критики.

Сегодня, обращаясь в прошлое, необходимо признать, что понадобилось бы громадных жертв, мученичества мно­гих людей, чтобы пробить брешь в идеологическое безу­мие и, вероятно, эти жертвы все же были бы напрасны. Сегодня я знаю лишь то, что без духовного противодей­ствия идеологический абсолютизм буйно разрастается, и безумие и хаос одерживают победу.

История это подтверждает: немецкое командование затопил поток докладных записок, в которых с полным пониманием описывалась ситуация военного положения в России лета и осени 1941, со всеми его возможностями и шансами. Настойчиво указывалось на опасность ли­шиться этих шансов. Военное и политическое управления были атакованы предостережениями о грозящей возмож­ности взаимного уничтожения двух великих народов...

Абсолютизированной идеологии всегда принадлежит ослепление, состоящее в неспособности видеть действительность. В докладных записках того времени, высказывающих опасение, постоянно встречается иное основное понимание права: указание на естественное и жизненное понимание права, данного людям и народам на жизнь и свободу, а также встречаются указания на опасности, могущие возникнуть в следствие пренебрежения правом русских людей и народов, с их здоровым и сильным правосознанием...

Один такой предостерегающий документ хорошо известен мне. Это докладная записка кап. Штрик-Штрикфельда, с которым я познакомился в шестидесятые годы и которого глубоко уважаю. В меморандуме, направлен­ном в Главную квартиру фюрера, он предложил на цен­тральном участке фронта организовать Русскую освобо­дительную армию под русским верховным командованием. Этот меморандум готовился для представления начальни­ком штаба центральной группы войск генерал-майором фон Тресковым. Главнокомандующий вооруженными силами генерал фон Браухич поставил на меморандуме резолюцию: «Считаю это решающим для исхода войны».

Сегодня, почти через сорок лет, я все еще раздумы­ваю об этом упущенном шансе, как о последствии идеологической слепоты, и о тех, кто вынужден был ее терпеть в бессилии. Я слышал за эти годы самые тяжелые взаим­ные обвинения с обеих сторон. Главным образом обвине­ния тех, кто еще и сегодня не понял причины немецкой несостоятельности, а еще меньше понял положение тех, у кого были связаны руки, но кто все же вел безрезультатную борьбу...

(Окончание следует)

 

 

---