12.11.1891 (25.11). – Умер философ и писатель Константин Николаевич Леонтьев
Памяти К.Н. Леонтьева
Константин Николаевич Леонтьев (13.01.1831–12.11.1891), писатель, философ. Родился в семье помещика в с. Кудиново Калужской губернии, был воспитан очень религиозной матерью. Окончил медицинский факультет Московского университета. Во время Крымской войны служил военным врачом. С 1863 по 1873 гг. – на дипломатической службе в Турции. В середине 1870-х гг., дав обет в случае выздоровления после тяжелой болезни посвятить свою жизнь Богу, Леонтьев по нескольку месяцев живет в монастырях – на Афоне, в Николо-Угрешской обители под Москвой, в Мещовском монастыре св. Георгия, в Оптиной пустыни (близ Козельска). В последней он и поселился в марте 1887 г. В Оптиной пустыни 23 августа 1891 г. тяжело больной Леонтьев принял тайный постриг. 30 августа, чтобы быть ближе к медицинской помощи, перебрался в Сергиев Посад, где и скончался от воспаления легких.
Сначала рассмотрим его философию.
Основная идея развивавшегося міросозерцания Леонтьева – примат эстетики над моралью. Отсюда он утверждал необходимость и благость неравенства, контраста, разнообразия как основы гармонии и красоты. Это идея и эстетическая, и биологическая, и социологическая, и моральная, и религиозная. Бытие есть неравенство, а равенство, уравниловка же есть путь в деградацию и небытие. Стремление к равенству, к смешению, к единообразию враждебно жизни. Сам Бог хочет иерархии, то есть неравенства, разнообразия, – писал Леонтьев. Міровая гармония не только не исключает борьбы и страданий, то есть зла, но даже предполагает их для контраста. Леонтьев видит бóльшую моральную высоту и правду в суровости, жестоких испытаниях, борьбе за жизнь и господство, чем в идее спокойного блага человечества. Чистое добро "некрасиво", говорил он; чтобы была красота в жизни, необходимо и зло, необходим контраст тьмы и света.
Такое отношение ко злу, конечно, не соответствует православному учению, за что Леонтьева не раз подвергали справедливой критике духовные лица. Да и сам он в конце жизни признавал в одном из писем: «в то время мало-помалу подкрадывалась к уму моему та вредная мысль, что нет ничего безусловно нравственного, а всё – нравственно или безнравственно только в эстетическом смысле». Протоиерей Василий Зеньковский дал творчеству Леонтьева такую оценку:
«Применение именно эстетического, а не морального принципа к историософским явлениям есть неизбежное следствие натурализма в философии... Неполнота христианского сознания не дала ему возможности из религиозных принципов развить положительную программу исторического делания. Он даже однажды (в письме к Розанову) высказал среди "безумных своих афоризмов" такую мысль: "Более или менее удачная повсеместная проповедь христианства" ведет к "угасанию эстетики жизни на земле, то есть к угасанию самой жизни"...».
Если же отвлечься от этого основного порока его творчества, то в нем было и много верного. В целом должный процесс социального развития нации мыслился Леонтьевым как постепенное восхождение от простоты к оригинальности и сложности; постепенное усложнение элементов сословных, увеличение богатства внутреннего и в то же время постепенное укрепление духовного единства нации, так что высшая точка развития есть высшая степень сложности, объединенная и неким властным единством.
Мір же на глазах Леонтьева развивался в прямо противоположную сторону – к демократическому разложению, упрощению и деградации культуры. И это вносило в мысль Леонтьева безпокойство. Он предвидел закат глобальной европейской цивилизации ранее Ницше или Шпенглера, с которыми у него есть сходство мышления. Приведем две характерных цитаты.
«Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей всходил на Синай, что эллины строили свои изящные Акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арабеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа... благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия?.. Стыдно было бы за человечество, если бы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки!»
«Однородное буржуазное человечество… дошедшее путем всеобщей, всемірной однородной цивилизации до такого же однообразия, в котором находятся дикие племена, – такое человечество или задохнется от рациональной тоски и начнет принимать искусственные меры к вымиранию (например, могут только приучить всех женщин перед совокуплением впрыскивать известные жидкости, и они все перестанут рожать…); или начнутся последние междоусобия, предсказанные Евангелием (я лично в это верю); или от неосторожного и смелого обращения с химией и физикой люди, увлеченные оргией изобретений и открытий, сделают наконец такую исполинскую физическую ошибку, что и "воздух как свиток совьется", и "сами они начнут гибнуть тысячами"...».
Подобно Н.Я. Данилевскому, писавшему о возрастных этапах развития нации, Леонтьев ставил вопрос о возрасте России: Россия вовсе не молода, мы прошли много, сотворили духом мало и стоим у какого-то страшного предела. Европа грозит заразить Россию «либерально-эгалитарным прогрессом» и это будет для нас смерть. Только сильная императорская власть может спасти Россию от натиска "мещанской Европы" с ее разрушительными лозунгами политической свободы и равенства. Однако, и это еще одно отличие от Данилевского – Леонтьев утверждает: Россия сильна не народными славянскими началами, а византийскими культурно-сословными. Византизм в государстве значит Самодержавие, в религии – Православие. И в этом сочетании опять-таки находила свою кульминацию его эстетика.
Теперь кое-что отметим о публицистическом стиле Леонтьева, порою с его "художественными" крайностями.
Удрученный наблюдаемой апостасией и в руссском народе, Константин Николаевич эмоционально даже о том, что:
«... Через какие-нибудь полвека, не более, русский народ из народа "богоносца" станет мало-по-малу и сам того не замечая, "народом-богоборцем", и даже скорее всякого другого народа, быть может. Ибо, действительно, он способен во всем доходить до крайностей... Евреи были гораздо более нас, в свое время, избранным народом, ибо они тогда были одни во всем мiре, веровавшие в Единого Бога, и однако, они же распяли на кресте Христа, Сына Божия, когда Он сошел к ним на землю... ... Русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам, помчится еще быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения и – кто знает? – подобно евреям, не ожидавшим, что из недр их выйдет Учитель Новой Веры, – и мы, неожиданно, лет через 100 каких-нибудь, из наших государственных недр, сперва безсословных, а потом безцерковных или уже слабо-церковных, – родим того самого антихриста, о котором говорит епископ Феофан вместе с другими духовными писателями» (К.Н. Леонтьев. "Над могилой Пазухина". 1891. Цит. по: К.Н. Леонтьев. "Восток, Россия и Славянство". М., 1996. С. 678-685).
Эти отчаянные слова, написанные в сердцах, часто цитируют как исполнившееся пророчество о революции. Отчасти оно верно, хотя далеко не весь русский народ тогда стал "богоборцем", а лишь малая его часть, сознательно принявшая диктатуру оккупантов-интернационалистов – гораздо большая часть народа (Белые армии, крестьянские восстания) оказала этой оккупации жертвенное сопротивление, а большинство было просто пассивно (к сожалению) и затем покорилось террору новой власти. Однако, что касается "родим антихриста", уместно заметить, что Константин Николаевич, большой и глубокий мыслитель, в своих текстах, к сожалению, допускал подобные "художественные" выражения, не всегда осторожные с православной точки зрения... Ведь в православном богословии и в богослужении четко указывается, что антихрист – это "иной мессия", лжемессия-маших, пришествие которого ждут и готовят талмудические иудеи.
Однако Тихомиров в конце XIX века в защиту Леонтьева от критиков писал:
«Нужно вспомнить время, пережитое Леонтьевым, для того чтобы не обвинить его в малодушии за припадки его отчаяния. Разве наши «европейцы» не считали сами, что со «старой» Россией в 1870— 80-х годах уже покончено?.. Но должно вспомнить, что он все-таки боролся и считал борьбу возможной... Он отчетливо сознавал, что в наших современных «противоречиях» России ставится дилемма: или иметь самую жалкую будущность бесцветнейшей из наций, или выдержать жестокую борьбу противоречивых основ своих, между которыми нет примирения. К этой борьбе Леонтьев звал с тем большей страстью, что сознавал себя борцом за общечеловеческую культуру, «думал о судьбах Европы»...
Леонтьев звал на борьбу, во-первых, потому, что в нем русский тип сознавал себя живущим, вовсе не желающим умирать. Во-вторых, эта борьба, при временных припадках уныния и отчаяния, вовсе не представлялась Леонтьеву невозможной. В-третьих, это для него была борьба за высший культурный тип против низшего. На это обстоятельство позволю себе обратить особливое внимание как вообще читателей, так и наших «европейцев» в частности...
Леонтьев высоко ценил западноевропейскую культуру. Но он стоял действительно на высоте ее, он судил ее именно как человек культурный. Он очень отчетливо понимал, какие именно элементы на Западе действительно культурны, и их он любил и ценил, конечно, выше, нежели наши нынешние западники. Но именно поэтому он со страхом и отвращением остановился перед тем направлением западноевропейской жизни, перед «эгалитарно-демократическим» потоком, в котором совершенно справедливо видел движение антикультурное, движение уже не роста, а разложения, ход не вверх с точки зрения общечеловеческих идеалов, а вниз. Леонтьев совершенно справедливо видел, что Европа в этом своем движении идет уже против всего, что создало ее общечеловеческое величие. И он почувствовал ненависть и презрение к этой Европе, отчасти к современной, но больше всего к той Европе будущего, которую так усердно подготовляет современная Европа...
Он видит, что на нас надвигается, нами завладевает эта Европа, в которой культурный человек должен стать «реакционером», должен только охранять культуру от падения и разложения, ибо развития для нее уже нет и все предстоящие изменения status quo ведут только к худшему, понижению. Лично я не согласен с такой политикой даже и для Европы. По-моему, если цивилизация, среди которой я живу, уже пошла на упадок, то я не посвящу своих сил на простое замедление ее упадка. Я буду искать ее возрождения, буду искать нового центра, около которого вечные основы культуры могут быть снова приведены в состояние активное. Простое задержание смерти того, что несомненно уже гибнет, по-моему, не есть задача серьезной общественной политики. Но допустим. Во всяком случае, такая политика консерватизма и реакция имела бы смысл только в Западной Европе. Но в России эта борьба, к которой призывал Леонтьев, никоим образом не могла подходить к понятию реакции, и это слово лишь мешает России понять истинную мысль самого Леонтьева...
Во всем этом Леонтьеву можно воздать только высокую похвалу. Но несомненно также, что он, как боевой человек, не сохранил должного хладнокровия, проявил больше любви и страсти, нежели спокойной оценки возможностей... Страстный, кипучий человек, с тонким умом, с изящными наклонностями художника, со способностью к фанатической вере, он соединял огненный темперамент политического агитатора. Знать, чувствовать, жить, действовать — все это у него кипело в одно и то же время. Трудно сказать, что у него говорило сильнее. Он хватался за все, во всем проявлял огромную способность понимать и ото всего отвлекался другими своими стремлениями. У Леонтьева множество недоговоренного, многое брошено в виде смелого парадокса, многое подчеркнуто более страстью, чем рассуждением...»
(Л.А. Тихомиров. "Русские идеалы и К.Н. Леонтьев", 1894)
Основные религиозно-философские идеи Леонтьева нашли отражение в его работах: "Византизм и славянство", "Племенная политика как орудие всемірной революции", "Отшельничество, монастырь и мір" и др. Эти работы составили содержание книги "Восток, Россия и славянство" (1885–1886).
М.Н.
Очень полезный философ для для осмысления и духовного развития современного национально-патриотического движения России.
Путаник был, как и большинство русской интеллигенции, не дал никакой практически полезной идеи для русского народа. Не смог предостеречь русскую нацию от заразы большевизма, значит, вся его "философия" стоит меньше, чем рваный башмак. Полезен только с точки зрения наглядного показа вредности такого явления, как русская интеллигенция.
Помню, как Леонтьев восторженно отмечал красоту и грацию турок, я внутренне не соглашался с ним, воспринимал это как заблуждение. Но соглашался, когда он писал, что болгары под гнётом турок были истинными христианами, а после освобождения (благодаря России) - перестали ими быть...