1. Постановка проблемы
Наверное, у молодых людей, родившихся в эмиграции, не раз возникал вопрос: быть православными ‒ это понятно; но зачем еще обязательно быть русскими? Так ли уж важна национальность ‒ ведь главное, чтобы мы были настоящими христианами?..
И действительно: часть эмиграции, оставшись православной, перестала быть русской. Это мы можем видеть на примере Американской Православной Церкви или части православной эмиграции во Франции. Это ‒ как зерно, упавшее в землю, умершее, но, будем надеяться, принесшее плод другим народам, сделавшее им доступной истину православия.
Однако, думается, главная миссия эмиграции не в этом. Мы принадлежим к той части Русского зарубежья (хотя граница здесь не всегда совпадает с границами церковных юрисдикций), которая старалась быть полезной для своего народа. Которая, оказавшись за пределами России, старалась сохранить русское национальное самосознание, безпрецедентным образом уничтожавшееся на родной земле. И не только сохранить, но и развить: быть частью русской нации, которая на основании уникального знания двух разных общественных систем ‒ западной и коммунистической ‒ могла по-новому понять, что такое Россия, могла осмыслить ее будущий желаемый облик и ее место в мiре.
Сейчас это будущее наступает. Люди в России обращают свои взоры на русское зарубежье, надеясь, что оно имеет этот опыт и способно передать его на родину. Давайте же подумаем о том, что нам всем ‒ и в эмиграции и в Отечестве ‒ важно иметь в виду на этом этапе возрождения после, национальной катастрофы.
Одновременно это будет и ответом на вопрос, с которого начат доклад: в чем смысл нашей русскости? Почему старшие поколения русской эмиграции всегда настаивали на том, что мало быть хорошим христианином ‒ от нас требуется еще и выполнить некую важную миссию, которая возложена на русский народ судьбой и которую никто, кроме России, выполнить не может.
Речь пойдет о русской идее.
2. Разные уровни русской идеи
"Русская идея" ‒ это замысел Божий о России, то ‒ для чего Россия предназначена в мiре. Этот Замысел не записан в виде какой-то программы; он познается нами лишь в истории ‒ религиозной интуицией, ответно, постепенно, как наш национальный идеал. Этот идеал, однако, отражен в словах, поступках и трудах русских святых, богословов, философов, писателей...
С одной стороны, этот идеал очень прост: максимально возможная христианизация не только личной, но и общественно-государственной жизни. С другой стороны, движение к этому идеалу очень сложно и его практические аспекты обдуманы еще недостаточно. Более того: чем "ниже" мы спускаемся в конкретную жизнь в практическом воплощении этого идеала ‒ тем больше возможны разномыслия и споры о том, как это сделать.
Для лучшего понимания важно отметить, что этот идеал в нашей жизни и культуре выражен на разных уровнях. На главном, духовном уровне ‒ это идеал святости, "Святая Русь" (он включает в себя и конкретные достижения: духовные подвиги, которые образуют непрерывно нарастающее ядро духовной реальности, и она, в свою очередь, оказывает воздействие на нашу жизнь). На национально-государственном уровне этот идеал выражен в формуле "Москва ‒ Третий Рим", что с самого начала понималось как преемственность ответственности за судьбы христианского мiра от первого в истории христианского государства ‒ Второго Рима (Византии). Русская идея может ‒ и должна! ‒ иметь также социальную проекцию: конкретные структуры для наилучшего воплощения христианских принципов в жизни общества. Споры о правомерности тех или иных формулировок "русской идеи" возникают и в нашей среде ‒ но, кажется, лишь из-за смешения разных уровней.
3. Оправдание нации
Есть, однако, довольно большая группа людей и в числе христиан, которые лишены духовной интуиции, необходимой для восприятия национальной идеи. Они считают, что задачи христианина лежат только в плоскости личного самосовершенствования: мол, ведь много раз было сказано апостолом Павлом: «нет различия между иудеем и эллином» (Рим. X, 12); «нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба и свободного, но все и во всем Христос» (Кол. III, 11).
Эти цитаты, вырванные из контекста, приводятся очень часто. Однако их контекст совершенно ясно говорит о том, что только в наивысших уровнях духа, в соизмерении с Царством Божиим «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. III, 28-29). Неразумно ведь из этих слов выводить, что в земной жизни нет «ни мужеского пола, ни женского» ‒ так же и в отношении народов.
Более того: в Новом завете многократно подтверждается, что в земной жизни именно народы ‒ деятели истории. Христос говорит своим ученикам: «идите, научите все народы» (Мф. XXVIII, 19); это подтверждается схождением Святаго духа на апостолов, которые обрели знание «иных языков» (Деян. II, 4); причем «все народы» сохраняются до конца времен, когда Господь будет их судить (Мф. XXV, 32).
Это евангельское описание "суда над народами" в конце времен говорит о том, что не только человек, но и народ наделен каким-то личностным качеством ‒ только в этом случае к нему применимы нравственные требования и суд. Нация ‒ соборная личность ‒ так это выразил Достоевский; это ступенька в иерархии духовных ценностей между человеческой личностью и Богом. Поэтому мы вправе применять к нации понятия ответственности, воли, судьбы. Мы вправе иметь для этой ступеньки и общественный идеал. Таким образом, русская идея есть христианский идеал на уровне не только личном, но и национальном.
В числе докладов нашего съезда предусмотрены выступления проф. Н.П. Полторацкого о христианских основах русской культуры (на основании творчества И.А. Ильина) и прот. Виктора Потапова о христианизации жизни ‒ это имеет самое непосредственное отношение к содержанию русской идеи. Я ограничусь более общими, структурными рамками этой темы как проблемы историософской, то есть связанной с религиозным пониманием истории.
4. Наше отличие от Запада
Может быть, первое приближение к проблеме нам даст сравнение русских с другими христианскими народами.
Конечно, Россия ‒ неотъемлемая часть европейской христианской цивилизации, но ее особая часть. Ни у одного народа нет христианской идеи на национально-государственном уровне, только у русских. И это не наше хвастливое утверждение. На Западе тоже чувствуют некую особенность русского духа, говоря даже о таинственной "славянской душе". Многих, правда, эта тайна пугает, или они высокомерно видят особенность славян лишь в их недоразвитости, чрезмерной эмоциональности (в Америке, кажется, в таких случаях принято говорить: "too emotional"). Но кого-то славянская душа притягивает духовным максимализмом ‒ в этом можно видеть главную причину того, что находятся люди в западном мiре, пусть очень немногие, которые обращаются к православию, начинают изучать русскую культуру.
Эта русская особенность коренится уже в самом способе познания мiра. Разумеется, у всех людей одинаковы инструменты познания: чувства; разум (обрабатывающий сигналы от органов чувств); интуиция (непосредственное проникновение в смысл). Но, кажется, русским более свойственно познание мiра религиозной интуицией как органического целого ‒ в отличие от Запада, где философы проникали в тайны мiра, расчленяя его рассудком на составные части для анализа под "философским микроскопом" (прекрасный пример этому дает величайший западный мыслитель Кант). То есть, русские философы интересовались в первую очередь смыслом мiра, а западные ‒ его устройством. Соответственно русская философия более религиозна, персоналистична и историосо-фична, то есть направлена на познание Бога, человека и смысла истории, а западная ‒ более гносеологична, то есть занята разработкой философских систем и методов познания.
Это отличие хорошо видно на примере такой триады духовных ценностей, как Истина, Добро и Красота ‒ все они в русском представлении нераздельны и обретают конечный смысл лишь в связи друг с другом; тогда как в западном мышлении ‒ эти ценности более автономизированы, независимы друг от друга. Всем известный пример: в русском языке слово "правда" имеет значения и истины, и справедливости (добра). А русское ощущение Красоты в ее неразрывной связи с Истиной и Добром отражено в иконе, которая есть "умозрение в красках" (кн. Е.Н. Трубецкой).
Легко заметить, что в русском православном богослужении и церковном искусстве изначально присутствует более строгое, аскетически-духовное понимание красоты ‒ в сравнении с западным. Этим объясняется и отсутствие скульптуры в наших храмах: она воспринималась как огрубление священного духовного содержания, как чрезмерное смешение его с материей, с плотью. И лишь по мере обмирщения, после внедрения Петром I западных веяний, в русской иконописи и церковной архитектуре появляется столь типичная для западного церковного искусства чувственность, некоторый телесный натурализм, украшательство.
Или взять область права: в русском ощущении правовые нормы имеют лишь оградительно-упорядочивающий, структурный смысл; они не самодостаточны, ибо структура ‒ это еще не самостоятельное положительное содержание. Западная же общественная мысль в своем рационализме полагается на самодостаточность механическо-правовых норм, порою абсолютизируя их. Поэтому, как отмечали еще славянофилы, на Западе право все чаще диктует этику поведения, в русском же восприятии наоборот: этика как высшая ценность должна определять право ‒ ценность хоть и необходимую, но служебную.
Рационалистический уклон заметен и в западном богословии. Например, так называемая "юридическая ересь" в католицизме: стремление рационально обосновать и авторитет Церкви (догмат о "непогрешимости папы"), и саму благодать (она понимается как Божественная "амнистия" человеку, которую он оплачивает добрыми делами); и даже эти добрые дела имеют количественную меру, а их излишки могут передаваться другим в виде "индульгенции". Примечательно, что такой юридизм характерен для всего западного склада ума: и для католиков, и для протестантов, которые «даже более католиков... склонны к юридическому пониманию Искупления и склонны умалять значение человеческих усилий в деле спасения» (еп. Александр Семенов-Тянь-Шаньский).
В этой цельности русского восприятия мiрового смысла коренится одно из определяющих русских качеств: нравственный максимализм. Именно этим (а не "отсталостью") объясняется долгое отсутствие на Руси "срединного", т.е. прикладного уровня культуры: дело в том, что древнерусский православный человек весь устремлялся к Небу, и его "философией" и "культурой" было само Православие. Оно столь глубоко пропитало всю русскую жизнь, что в ней просто не могла не возникнуть русская идея как увенчание русского национально-религиозного самосознания. (Этому способствовало и то, что благодаря трудам свв. Кирилла и Мефодия Русь получила христианство на понятном всему народу языке. Тогда как на Западе усвоение христианства требовало знания латыни ‒ языка, бывшего привилегией ученого духовенства и недоступного основной массе населения.)
5. К упрекам в "утопизме"
Наши противники говорят: мол, все это ‒ утопизм; человек ‒ существо несовершенное, греховное, поэтому утопична и русская идея. Если уж использовать это неточное слово, то это "утопизм" особого рода. Русская идея "утопична" ровно настолько, насколько "утопично" само христианство, которое ставит перед человеком безконечно высокую, недостижимую цель подражания Христу. Мы не считаем, что в этом мiре, испорченном грехопадением, нам по силам создать "рай на земле". Утопизм такого рода действительно опасен; С.Л. Франк назвал это "ересью утопизма", которая из-за непонимания духовных причин существования зла и греха в мiре приводит лишь к умножению зла. Типичная ересь такого рода ‒ безбожный социализм, который вознамерился уничтожить зло простой нивелировкой социальных структур (в том числе разрушением семьи и нации) ‒ не отдавая себе отчета, что допускаемое при этом насилие и разрушение станет единственным результатом этой попытки.
Однако, мы утверждаем другое: человеку, созданному по образу и подобию Божию, дана возможность неограниченного самосовершенствования, раскрытия и очищения в себе этого образа и подобия. Близко к истине кто-то выразил это и на светском языке: "Идеалы ‒ как звезды: они недостижимы, но по ним мы определяем свой путь". Так вот: наша звезда ‒ Вифлеемская, а наш идеал ‒ Святая Русь.
6. О мессианизме и скромности
Конечно, столь громкие "максималистские" определения, как "Святая Русь" и "Третий Рим" не терпят повторения всуе. Они ‒ труднейшее задание; при самовосхвалении они теряют свою онтологическую, т.е. бытийную, истину, превращаясь в гордыню. Но гордыня ‒ не изначальное их свойство. Наоборот: русской идее как идее христианской присущи скромность, смирение, сознание неотмирности русского национального идеала ‒ что выражено в легенде о скрытом праведном граде Китеже, который прекрасно дополняет этот ряд символов русской идеи.
Это же относится к слову "мессианизм": следует бояться лишь его произнесения всуе, но не его духовного смысла. У этого слова, впрочем, несколько значений, которые часто смешивают.
Первое значение ‒ сознание народом своей избранности для великого дела, своей исключительности по сравнению с другими ‒ "обыкновенными" ‒ народами. Этот тип мессианизма хорошо известен в истории ‒ таково религиозное самосознание еврейского народа, считающего, что у Бога с евреями особый Завет, что именно евреи избраны "светочем мiра" и поэтому в еврейском народе должен явиться Мессия, понимаемый как земной царь Израильский, призванный возвысить Израиль. «В талмудической литературе господствует представление о земном Мессии, а начиная с конца первого столетия христианской эры оно является официально признанным в иудаизме» (Еврейская энц., СПб, статья "Мессия").
Именно поэтому Израиль не узнал Того Мессию, Которого ждал: Он пришел не властным земным царем, а смиренным провозвестником любви ‒ Сыном Божиим, Царство Которого "не от мiра сего"; и пришел Он для всех людей, а не только для одного народа. Отсюда начинается в мiре новый мессианизм ‒ теперь Завет заключен со всеми народами, и как сказал апостол Павел: «Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники» (Гал. III, 28-29).
Как известно, древнееврейское слово "Мессия" (помазанник Божий) переводится на греческий язык словом Христос; поэтому христианство в обратном переводе означает не что иное как "мессианство", понимаемое как многообязывающее и трудное следование Христу.
Этот мессианизм ‒ не гордыня. Христианство налагает на человека труднейшие обязанности, которые многими воспринимаются как невыполнимые. В этом одна из причин, почему Христа отвергает сегодняшний иудаизм; этим объясняются и внутренние борения В.В. Розанова, видевшего в христианстве "неоправданное бремя". Мы считаем, однако, что это бремя оправданно как проявление любви к Творцу, оно необходимо для нашего духовного роста и поэтому имеет собственную ценность. Главное же ‒ в этом росте смысл и личной жизни, и человеческой истории.
Часто приходится слышать насмешливую критику выражения "народ-богоносец": мол, это претенциозно и нескромно. Но вслушаемся внимательнее: именно несение христианского бремени, а не гордыня, чувствуется в этом слове. В нем можно видеть еще одно определение русской идеи и лишь другое выражение того факта, что основная масса русского народа выбрала себе самоназванием слово "крестьяне ‒ христиане". Это не проявление гордыни, а следование христианскому долгу, в связи с чем В. Соловьев писал, что «в Новом завете все народы, а не какой-либо один, в отличие от других, призваны быть богоносцами». Если представители каких-то народов не чувствуют в своей среде такого национального идеала ‒ это еще не причина, чтобы отвергать возможность такого идеала у других и называть его "манией" или "опасной химерой" (как это делает, например, итальянский проф. В. Страда, см.: "Русская мысль" от 24.2.89, 3.2.89). Причем, исходный мотив новозаветного мессианизма ‒ не стремление переделать других и весь мiр (который, по мнению марксистов, «философы до сих пор лишь объясняли»). Это задача понять мiр как постоянную борьбу между добром и злом и определить свое место в этой борьбе. Русская идея ‒ не насилие над другими (как у большевиков), а усилие над собой, которым, как сказано в Евангелии, «Царство Небесное берется».
7. Замысел Божий ‒ не автоматизм
Понимание русской идеи как духовного усилия над собой приводит нас к важному выводу. Замысел Божий ‒ не есть автоматическое предрешение будущего, для которого ничего не надо делать, мол, все само осуществится. Так как человеку дана свобода воли, этот Замысел может проявляться в судьбе народа как закон с двоякой неизбежностью, о чем писал В. Соловьев: если народ познаёт Божий замысел о себе и следует ему ‒ этот замысел действует в его истории как закон жизни; если народ не прилагает усилий познать этот Замысел и не следует ему ‒ тот же закон становится для народа законом смерти: народ увядает, не выполнив своего призвания, как растение, не выпустившее генетически заложенного в нем цветка.
Итак, идеалы ‒ это необходимое положительное содержание истории человечества, но она определяется идеалами не в меньшей степени, чем отпадением от них.
8. Революция как отход от русской идеи
Таким отпадением от русской идеи в сторону закона смерти стала революция в России. Но русская цельность проявилась и в этой трагедии. Не случайно в западной советологии доминирует объяснение коммунизма русским национальным характером. И справедливо утверждая, что марксизм прямо противоположен Православию, нам необходимо все же понять, почему такие русские достоинства, как цельность и нравственный максимализм, могут отбрасывать тени в виде недостатков. Ошибка советологии (иногда намеренная) лишь в том, что она считает первичным тень, а не отбрасывающий ее предмет.
В этой связи и нам самим следует осторожнее обращаться с темой покаяния. Конечно, в русской православной традиции ‒ не обличать других, а искать вину в себе: "заслужили по грехам нашим" ‒ говорили наши предки даже после нашествия татаро-монголов. Так и о причинах грозившей революции, перечисляя наши грехи, говорил в 1906 г. один из виднейших русских пастырей, св. прав. Иоанн Кронштадтский:
«Вера слову истины, Слову Божию исчезла и заменена верою в разум человеческий; печать... изолгалась ‒ для нее не стало ничего святого и досточтимого, кроме своего лукавого пера, нередко пропитанного ядом клеветы и насмешки, не стало повиновения детей родителям, учащихся ‒ учащим и самих учащих ‒ подлежащим властям; браки поруганы; семейная жизнь разлагается; ...Не стало у интеллигенции любви к родине, и они готовы продать ее инородцам...; нравов христианских нет, всюду безнравственность; настал, в прямую противоположность Евангелию, культ природы, культ страстей плотских, полное неудержимое распутство с пьянством... Правды нигде не стало, и Отечество на краю гибели...» (слово на Благовещение 25 марта 1906 г.).
Призывов к покаянию много слышится и сегодня. Но при всем этом покаянном отношении к собственному греху не следует исключать из рассмотрения действие организованных сил зла, которые воспользовались нашим греховным состоянием для нанесения решающего удара. Иначе эти силы останутся нераспознанными, а наше покаянное чувство может быть утрировано до абсурдного утверждения, как, например, в книге Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма": «Третий Интернационал есть не Интернационал, а русская национальная идея», принявшая «уродливые формы».
Бердяевские формулировки в этой книге очень небрежны, и его поиск тоталитаризма в русских национальных особенностях можно признать справедливым лишь в одном: русская цельность стала причиной того, что западные идеи не привили русской душе западные нормы, а вскрыли разрушительные силы. Запад победил эгалитарно-социалистические идеи равнодушием; русский же максимализм, своеобразно проявившийся и в среде безбожной интеллигенции, превратил эти идеи в псевдорелигию. Западный плюралистический корабль со множеством внутренних переборок, получая пробоину в одном отсеке, держался на плаву благодаря другим. Русский же цельный корабль потонул от одной пробоины.
9. Необходимо и сегодня учитывать русскую особенность
Идеология, потопившая русский корабль, себя уже изжила. Но непонимание цельной структуры русской души сегодняшними реформаторами-плюралистами может снова привести к такому же результату. Мы видим, что в прорубаемое заново "окно в Европу" на российские просторы первыми хлещут плоды разложения западной культуры, а не ее историческая христианская глубина.
Для проведения оздоровительных реформ и в сегодняшнем "советском человеке" необходимо вычленить неизменную цельность русской души. Необходимо увидеть в национал-большевизме ‒ патриотизм, в покорности угнетению ‒ терпеливость и жертвенность, в ханжестве ‒ целомудрие и нравственный консерватизм, в коллективизме ‒ соборность, и даже в просоциалистических симпатиях ‒ стремление к справедливости и антибуржуазность как отказ от преобладания материалистических целей в жизни.
Надо отделить тени от национальных достоинств, очистить их и строить будущее на реальностях, а не на фикциях. А таким искателям "истинного социализма", как публицист-почвенник М. Антонов, можно предложить формулу Достоевского: "православие ‒ наш русский социализм".
10. Непонимание России Западом
Всего этого не понимает и Запад: даже самые доброжелательные его круги видят свою "помощь перестройке" лишь как переделку русских по своему образцу и готовы оказывать только такую "помощь". Есть и более агрессивное непонимание. Так, американское радио "Свобода" в своей программе, которая так и называется "Русская идея", ‒ ставит задачу "выбить русский народ из традиции", произвести "мутацию русского духа". Христианское смирение при этом трактуется как "рабскость души", нравственный максимализм как "православный фашизм", цельность русского мiроощущения как "тоталитарность", а вера в единую Истину Христа ‒ как психическое отклонение.
До сих пор в этом "анализе" отличались обретшие свободу самовыражения представители "третьей" эмиграции. Конечно, у одних в этом присутствует злой умысел, у других ‒ обыкновенная служба за деньги. Но с началом перестройки те же заявления множатся и в советской печати ‒ из уст их невыехавших единомышленников. Думаю, всех их, как и западных советологов, объединяет нечто более важное: нечувствие абсолютных ценностей ‒ это хорошо демонстрирует С. Чупринин, утверждая, что различие между русской идеей и тоталитаризмом «не в разности ориентиров и путей, а в степени... "продвинутости" по общему для всех них пути» ("Знамя" № 1, 1990)...
А ведь Россия в своей трагедии осуществила не столько свою судьбу, сколько всечеловеческую. Она показала финал болезни гуманистического безбожия в европейской цивилизации. Запад попытался равнодушно закрыть глава на это развитие, а Россия в своем максимализме ускоренно прошла весь путь до финала и показала истинность христианских ценностей ‒ их доказательством от обратного.
Столь экстремальный опыт соприкосновения со злом дал уникальный плод мiрового значения: русскую философию, которая религиозно осмыслила и опыт коммунистической "ереси утопизма", и западный опыт бездуховной свободы, и неустранимое противоречие между высоким идеалом и человеческим несовершенством. Можно сказать, что русская религиозная философия ‒ это катарсис и путь преодоления не только нашей трагедии, но и общечеловеческого духовного кризиса. И в этом тоже общечеловеческое значение российской революции ‒ хоть оно еще не открыто в полной мере Западом...
11. Вселенскость происхождения и вселенскость призвания
Здесь мы подходим к такому важнейшему признаку русской идеи ‒ как ее вселенскость, т.е. всечеловечность. Сначала подчеркнем вселенскость происхождения русской культуры.
Во-первых, она коренится уже в неотъемлемом качестве христианства как религии универсальной, всечеловеческой (а не расово-национальной). Пропитав свою культуру христианством более других народов, Россия более других впитала и его универсализм.
А во-вторых, само христианство взято нами из его средиземноморского первоистока, из которого вышла вся европейская культура: корни нашего европеизма в эллинско-христианской Византии, а не в реформах Петра, пересадившего с Запада чужой, искаженный европеизм в виде плодов Реформации и секулярного Просвещения. В очищении нашего первоистока лежит и ключ примирения между нашими почвенниками и западниками (сегодняшние западники претендуют быть единственными представителями европеизма, не понимая в сущности, что это такое...).
Но эта русская вселенскость происхождения приобретает еще один аспект: вселенскость призвания. Вспомним знаменитую Пушкинскую речь Достоевского ‒ огромный успех этой речи свидетельствует о том, что Достоевскому удалось выразить в ней важную суть русского духа:
«...назначение русского человека есть безспорно всеевропейское и всемiрное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, быть может, и значит только ‒ стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите». И Достоевский спрашивал: не в том ли задача России, чтобы «внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братской любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех народов по Христову Евангельскому закону?» (Ф.М. Достоевский. ПСС. М., 1984. Т. 26)
Ранее ту же мысль выразил К.С. Аксаков: «Дух нашего народа есть христианско-человеческий». «Русская история имеет значение Всемiрной Исповеди» (каким смыслом наполнилась эта фраза в XX веке!). И даже такую парадоксальную мысль высказал Аксаков: «Русский народ не есть народ; это человечество; народом он является от того, что обставлен народами с исключительно народным смыслом, и человечество является в нем поэтому народностью» (К.С. Аксаков. ПСС. М, 1889, т. I).
Чтобы правильно понять эти слова, нужно помнить, что пришествие Христа стало центральной точкой мiровой истории, от которой не случайно летоисчисление идет в обе стороны. Судьбы мiра связаны с историей христианских народов. Первым в истории христианским государством стал Рим при Императоре Константине. С перенесением его столицы в Константинополь в IV в., после завоевания Рима варварами (476 г.) и после признания на Западе римским императором франкского короля Карла Великого (800 г.) ‒ центр христианской государственности окончательно переместился в этот Второй Рим. А после Флорентийской унии (1439 г.) и взятия Константинополя мусульманами (1453 г.) ‒ традицию странствующего христианского царства переняла Московская Русь.
Между прочим, она в каком-то смысле и была частью Византии: Византия считала Русь своей провинцией, а Константинопольский патриарх долго был каноническим главою Русской Церкви. В начале этого периода переняия преемственности стоит брак св. Владимiра с византийской царевной Анной, в конце ‒ брак Ивана III с племянницей византийского Императора Софьей Палеолог. Мы переняли от Византии и герб ‒ двуглавого орла. В результате всего этого в XV в. и возникает понятие "Москва ‒ Третий Рим": здесь и осознание Москвы столицей христианского мiра, и ощущение всечеловеческого призвания народа, сохранившего чистоту Православия.
[Как бы в скобках, к этому добавим, что родившаяся тогда же русская национальная идеология представляет собой еще одну важную сторону русской идеи: освящение власти, т.е. поднятие власти к осознанию ее духовных задач, которые только и могут ее оправдать. То есть, возвышение царской власти в России не было «выражением церковного сервилизма (церковные круги ведь сами создали идеологию о царской власти), а было выражением мистического понимания истории. Если смысл истории ‒ запредельный (подготовка к Царству Божию), то самый процесс истории, хотя и связан с ним, но связан непостижимо для человеческого ума. Царская власть и есть та точка, в которой происходит встреча исторического бытия с волей Божией». Но тот же «Иосиф Волоцкий, который... так возвеличил царскую власть, твердо исповедал, что неправедный царь ‒ "не Божий слуга, но дьяволь"», ‒ пишет прот. В. Зеньковский (История русской философии. Париж, 1948. Т. I. С. 50).
В послепетровскую эпоху эта идеология претерпела значительные изменения, но потребность духовного оправдания, освящения государственной власти в русском самосознании никогда не исчезала. Этот вопрос требует специального рассмотрения. Сейчас мы говорим о вселенскости русской идеи, и в этой связи можно согласиться с прот. В. Зеньковским, что именно из ощущения преемственности по отношению к Византии «надо выводить те учения о "всечеловеческом" призвании России, которые заполняют историософские построения первой половины XIX века». С этим связаны и возникшие позже надежды России на освобождение от турок Константинополя ‒ что было красивым, заманчивым, но необязательным политическим упрощением этой преемственности...]
12. Значение русской идеи для современного мiра
В прошлом разговоры о русской идее выглядели как романтическая неудовлетворенность западным рационализмом и несовершенством человеческого бытия. В сегодняшнем мiре, при небывалом нарастании греха, речь идет не об отстаивании русской особенности, а о единственном пути спасения мiра ‒ это самый непосредственный фактор, побуждающий нас к христианскому "мессианизму", т.е. к рассмотрению русской проблемы в рамках общечеловеческой судьбы. Именно это русские мыслители в эмиграции, усвоив опыт обеих общественных систем, отразили в своем творчестве.
Русские грешат не меньше других народов, ‒ писал Достоевский, ‒ но они воспринимают грех именно как грех, не ища ему оправдания. Так это или нет, но сегодня в этих словах можно видеть глубочайшее различие между прежним состоянием всего мiра и сегодняшним. Сегодня размыто ощущение между добром и злом, утрачены сами критерии греха, что позволяет злу выступать под маской добра. Маска марксизма уже сброшена. Но на Западе силы зла избрали другую маску ‒ и лицо, стоящего за ней, увидено далеко не всеми.
Прежде всего его не рассмотрели наши западники, которые судят о Западе именно по этой маске: высокий уровень жизни, личные свободы. "Прорабы перестройки" в сегодняшнем СССР стремятся вернуть Россию в "общечеловеческую семью" народов, не отдавая себе отчета в проблемах этой "семьи". Свобода, демократия, рынок выдвигаются в виде некоей панацеи, которая автоматически оздоровит страну. Отсутствует понимание того, что все это действует лишь при правильном духовном наполнении, при ощущении абсолютных ценностей. Западные демократии существуют в историческом масштабе очень короткий срок, и сохранившийся на Западе христианский фундамент еще скрепляет их. Но что будет по мере дальнейшего разрушения этого фундамента?
Непонимание этого царит и на самом Западе: такова нашумевшая статья американца Фукуямы "Конец истории" ‒ о том, что в западном мiре уже достигнуто окончательное общество, лучше которого ничего не возможно; общество, в котором идеологическое творчество заменяется экономическим расчетом, комбинацией хозяйственно-экономических мотивов. Сходные мысли представлены и в книге француза Жана Бодрийяра "Америка": он пишет, что Америка ‒ это «рай», ибо американцы осуществили «выход из истории и культуры» ‒ у них «мiр без прошлого и без будущего ‒ только настоящее»; что «у человечества нет другого выхода: оно неизбежно придет к американской модели», но «добиться американского результата можно только путем отказа от старого культурного багажа, чтобы не сказать хлама», ибо традиционная «культура связывает»; «Будущее принадлежит людям, забывшим о своем происхождении, ...тем, кто не отяготил себя старыми европейскими ценностями и идеалами» (цит. по радио "Свобода", 22.2.89).
Здесь верно подмечены черты американской цивилизации, бросающиеся в глаза европейцу, но истолкованы они в совершенно безрелигиозном духе: «Спасение не в Боге, не в государстве, а в идеальной форме практической организации жизни», ‒ пишет Бодрийяр. А что касается Истины: «верно лишь то, что работает»...
То есть, самодовольное непонимание России Западом коренится в разном отношении к целям цивилизации, и фраза «Спасение не в Боге...» ‒ грозит обернуться иным «концом истории»: апокалипсисом. Зерно предоставленного самому себе человеческого эгоизма неизбежно даст такой плод; саморазрушение здесь запрограммировано ‒ думаю, в этом глубочайший смысл слов апостола Павла: «...тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фессал. II, 7-8). На этом уровне русская идея есть стремление выполнить роль Удерживающего.
13. Опасности западного развития
Характерное саморазоблачение западной утопии дает один из главных противников русской идеи ‒ А. Янов. Он пишет, что отцы американской конституции «не верили, что добродетель способна когда-либо нейтрализовать порок, "вместо этого отцы конституции полагались на способность порока нейтрализовать порок"» ("Русская идея и 2000-й год". Нью-Йорк, 1988, с. 46). Вслушаемся в эти слова: это прямое указание на того, "кто стоит за маской современной западной утопии.
Устойчивое общество невозможно построить на пороке. Ведь выбивать порок пороком, как клин клином, нельзя до безконечности: когда-то треснет, расколется сам ствол жизни, в который забивают все более крупные клинья...
А размер "клиньев" все растет, особенно в области науки, мнящей себя "по ту сторону добра и зла". Радио "Свобода" (10.7.90) гордо сообщило о новом достижении американских ученых: бычкам вводятся человеческие гены, ускоряющие прибавку мяса ‒ так что скоро люди будут есть человеческие гены. В этом можно видеть символ материального самопожирания человечества, забывшего о заповеди Христа, что «кроткие наследуют землю» (Мф. V, 5)...
Сама западная экономическая система построена на принципе непрерывного роста, и ей требуются все более крупные "клинья". А когда вся земля освоена, ‒ новые рынки сбыта уже ищутся не на заморских территориях, а в духовном мiре самого человека, в огромном континенте его инстинктов, где открываются и поощряются все новые виды потребностей и удовольствий.
Происходит энтропийный процесс смешения высших и низших уровней человеческого бытия (в этом смысл так называемой "сексуальной революции": человек перестает различать животный и духовный уровень своей природы). Идет процесс устранения абсолютных ценностей и отказа от самого понятия греха. Это видно на понимании свободы: плюрализм из естественного уважения к свободе человека (что неразрывно связано с христианским пониманием человеческой личности, созданной по образу и подобию Божию) ‒ превратился в агрессивную войну против тех, кто не разделяет равнодушного отношения к Истине.
Эту агрессию можно видеть и в отношении к русской идее: она никому не угрожает, мы просто хотим быть лучше; хотим напомнить мiру о его смысле, о его духовных истоках. Но почему-то нас за это обвиняют в "православном нацизме" и выпускают книги вот с такими кощунственными обложками (монтаж иконы и советского герба на обложке книги А. Янова "Русская идея и 2000-й год"). Почему-то автор этой книги утверждает, что русская идея «во сто крат опасней советских похождений в Африке» (с. 21), и настойчиво рекомендует западным политикам: «Если за последнее полутысячелетие существовал момент, когда Западу была жизненно необходима точная, продуманная и мощная стратегия, способная повлиять на исторический выбор России, то этот момент наступил сейчас, в ядерный век, перед лицом ее развертывающегося на наших глазах национального кризиса» (с. 31-32). Эта стратегия, похоже, проводится в жизнь: обложка книги Янова может служить краткой иллюстрацией нынешней политики радио "Свобода" по отношению к русскому национальному самосознанию.
Недавно в Америку были приглашены русские писатели-почвенники ‒ и были бури протеста, что на них потрачено 60 тысяч долларов из денег американских налогоплательщиков. Не со всем, что пишут некоторые из этих литераторов, можно согласиться ‒ но они, кажется, никого не оскорбляли. На субсидирование же подобных оскорбительных изданий и на радио "Свобода" тратятся сотни миллионов долларов ‒ из денег тех же налогоплательщиков...
14. Кто даст душу мiру?
Еще в прошлом веке эти агрессивно-плюралистические идеи, хоть и были в наступлении, но не господствовали над мiром открыто. Они были вынуждены маскироваться. Сегодня эти идеи приобрели вид некоей вселенской миссии космополитической демократии (в духе Фукуямы), в распоряжении которой мощнейшие экономические и финансовые инструменты. В этих условиях отстаивание русской идеи может превратиться в еще один виток противостояния между Востоком и Западом. Причем задачу космополитических сил Запада облегчает и экономическая катастрофа социализма, и иллюзорные надежды многих людей в России на безкорыстную помощь "свободного мiра".
Однако мы не можем уклониться от этого противостояния: сегодня русская идея как идея христианской цивилизации приобретает всечеловеческий аспект не потому, что мы выдвигаем эту претензию, а потому, что спасение мiра возможно лишь на этом пути.
Мы не отвергаем западную цивилизацию. Мы лишь обезпокоены ее развитием ‒ будучи сами к ней причастны. Славянофилы писали, что Россия призвана не отвергать, а восполнить западную мысль, облагородить и осуществить цели западной ‒ христианской ‒ культуры: "Мы возвратим права истинной религии, изящное согласим с нравственностью, возбудим любовь к правде, глупый либерализм заменим уважением законов и чистоту жизни возвысим над чистотой слога", ‒ надеялся И.В. Киреевский (1827 г., письмо Кошелеву). Сегодня к этому можно добавить и задачу религиозного наполнения таких секулярных гуманистических ценностей, как демократия, право, научный прогресс; т.е. преодоление секуляризма через усвоение его некоторой физической "правды" и отсечение его метафизической "лжи".
Наиболее чуткие западные мыслители, как, например, Гердер, Шпенглер, менее известный Вальтер Шубарт, также возлагали надежды на Россию, что ее философские традиции «могут послужить обогащению в высшей степени обедненного современного западноевропейского и американского мышления», ‒ так говорит сегодня президент Католического университета в Айхштетте (Бавария) Н. Лобковиц ("Беседа" № 3. Париж, с. 189-190).
Одна из реакций на эту обедненность Запада ‒ молодежное движение хиппи, отказывающееся от бездуховного понимания смысла жизни и ищущее истину в наивной простоте. На философском уровне ту же реакцию можно видеть в западном экзистенциализме ‒ который в этом родствен романтической реакции на позитивизм XIX в.; только та реакция происходила еще в условиях непрерванной традиции, а в XX в. она рождается из бездны неверия, при утрате абсолютных критериев...
Эту оценку Запада дают и два наших видных современника: А. Солженицын (напр., в Гарвардской речи) и И. Шафаревич (статья "Две дороги к одному обрыву" ‒ "Новый мир" № 7, 1989). Тех же, кто призывает нас к отказу от гордыни и к "христианской скромности", можно вернуть к вопросу: вправе ли христиане не ставить себе этой задачи спасения мiра ‒ Божьего творения? Ведь так же, как неслиянно-нераздельно соединено Божественное и человеческое во Христе ‒ так и от духовных целей христиан неотъемлемо стремление устроить нашу жизнь на земле в соответствии с Христовой истиной.
Даже если в конечном счете эта задача окажется не по силу человечеству (ибо человеку победить зло в мiре невозможно, эта битва требует иного разрешения) ‒ то уже сами наши усилия приобретают самостоятельную ценность, значение которой мы сейчас не способны оценить в полной мере. Дело не в количестве достижений: не зря говорится, что малое число праведников спасает мiр.
Развитие человечества измеряется не столько материальным прогрессом, который сам по себе способен вести и к деградации, сколько духовным совершенствованием. Этот путь труден, безконечен, но нельзя отказываться от него как цели. Миссия русских ‒ в напоминании о ней. В своей революции мы напомнили об этой цели демонстрацией от противного: показали, что получается при отказе от абсолютных ценностей. После такого опыта мы можем заставить мiр относиться к себе серьезнее лишь положительными достижениями, а не только громкими словами об идеале. Сейчас Россия стоит перед решающим испытанием: достойны ли мы того предназначения, которое было замыслено для нас Богом.
Если учесть особенности русского характера (не слишком стремящегося к благополучию и к рациональной организации жизни), не особенно верится, что Россия когда-либо станет лидером экономического прогресса. Но задача России в этом и не заключается. Как писал В. Соловьев: «Такой народ... не призван работать над формами и элементами человеческого существования, а только сообщить живую душу, дать жизнь и цельность разорванному и омертвелому человечеству через соединение его с вечным божественным началом» ("Три силы" ‒ "Новый мир" № 1, 1989). Материальное благополучие, достаточное для достойной жизни, к этому само приложится.
Исполнит ли Россия свое призвание, даст ли душу стремительно объединяющемуся человечеству ‒ или же прагматический космополитизм даст ему свою? Во всяком случае, если Россия для чего-то нужна человечеству, то не для расширения сферы действия международных банков и монополий, чтобы они и у нас выбивали порок пороком. Россия нужна в той уникальной роли, которую готовили русские святые, о которой говорили и русские, и наиболее чуткие западные мыслители. Ради этой цели стоит быть русским.
15. Принципы международной политики
Как уже отмечено в начале доклада, о русской идее можно говорить на разных уровнях. В свете вышесказанного ‒ несколько слов об уровне международно-политическом. Ведь уже от сегодняшних действий на этом уровне очень многое зависит и в успехе реформ, и в облике будущей России. Сформулирую лишь несколько принципов внешней политики, желательной для освобождающейся России.
- Необходимо осознать линию противостояния между силами жизни и смерти в сегодняшнем мiре. Для этого следует отбросить клише типа "социализм ‒ капитализм". Как убедительно показал И. Шафаревич, это "две дороги к одному обрыву". Международно-политическая активность Российского государства должна проходить с осознанием истинной ‒ христианской ‒ системы духовных координат, в которой драматически развивается современный мiр.
- Это относится не только к идеям, но и к выбору союзников в деле российского возрождения. Наши союзники ‒ те люди, фирмы, организации и государственные силы, которые исповедуют христианские ценности и понимают угрозу человечеству. Угрозу, исходящую от этического плюрализма и от экономической системы, основанной на эгоизме. Имеет смысл развивать политические и экономические связи в первую очередь с ними. Причем следует руководствоваться не количественными критериями (размер фирмы, ее известность и т.п.), а нравственно-духовными качествами руководителей и ведущих сотрудников.
- Поскольку разрушительные тенденции имеют глобальный характер, то и деятельность христианских сил может быть успешной, лишь если и ее координировать в соответствующем масштабе. Подходящей формой для этого было бы добровольное христианское Содружество (по примеру существующего мусульманского). Взаимоотношения внутри этого Содружества строятся на принципе предпочтения и наибольшего благоприятствования в экономических и политических отношениях.Такое Содружество может быть создано прежде всего в среде народов, переживших трагедию коммунизма, которые сегодня начинают в каком-то смысле с нуля и заинтересованы не в копировании чужих образцов, а в создании более совершенного общества. Правда, для этого народам этих стран нужно отбросить поверхностные пропагандные клише, что все зло тоталитаризма было от "русских". Может быть, эти клише еще работали, чисто негативно, в процессе национального противостояния коммунизму, но сейчас они не решают проблем, стоящих перед нашими странами.
- Содружество должно стремиться к тому, чтобы создать свою социально-рыночную экономическую систему и поставить ее на службу действительным потребностям человека (как существа и телесного, и духовного), а не наоборот, когда экономический Молох превращает человека в своего раба в закабаляющей гонке за материальными ценностями. Содружество должно быть открыто к восприятию всего положительного, с чьей бы стороны это ни предлагалось, при безкомпромиссном отрицании всего не соответствующего своим духовным целям. Разумеется, не следует отвергать отношения с нехристианами ‒ но не поступаясь своими ценностями. Следует только избегать сотрудничества с явно антихристианскими силами ‒ они должны разоблачаться и изолироваться как таковые. Интересы материальной выгоды должны быть твердо подчинены духовным целям.
- Члены Содружества будут неизбежно отражать разные национальные и религиозные традиции. Во избежание разногласий отношения между ними можно строить на таких принципах:
‒ сохранение своих национальных традиций каждой страной ‒ богатство всего человечества; утрата любой страной своего национального самосознания ‒ утрата для всего человечества;
‒ необходимость защиты христианских ценностей ‒ достаточная платформа для объединения усилий стран христианской традиции. Для остальных возможен принцип, имеющийся в большинстве религий: "не делай другому того, чего не хотел бы себе". Это ничего общего не имеет с плоским экуменизмом, стремящимся нивелировать всех по низшему уровню. Речь идет о сосуществовании при исповедывании каждым своих ценностей во всей их полноте, но и при терпимости к уровню религиозности других по принципу: "у Господа обителей много" и "пути Господни неисповедимы".Все это сегодня звучит утопически. В мiре действуют могущественные силы и большие деньги, противостоящие этому. Но кто-то должен бросить спасительную крупинку для кристаллизации добра и новых отношений. Я считаю, что эту задачу должна взять на себя Россия ‒ как неотъемлемое выражение русской идеи на международном уровне. Конечно, Россия ‒ будущая. Пока мы еще только ведем борьбу за правительство, достойное русской идеи. Но уже сейчас каждый из нас, по какую бы сторону границы он ни находился, ‒ каждый может учитывать это в своих действиях.
Август 1990 г.
Доклад на VI Всезарубежном съезде русской православной молодежи в Монреале 4-11 августа 1990 г.
Опубликован полностью к газете "Единение" (Австралия. №№ 1-4. 1991) и отдельной брошюрой в издательстве "Кавказский край" (Ставрополь. 1992). В сокращении ‒ в журналах "Родина" (Москва. № 11. 1990) и "Посев" (Франкфурт-на-Майне. № 4. 1992).
