«Почему Ленину можно, а Вове нельзя?»

Сон уборщицы Валентины в юбилейную ночь

Городок с неказистым названием (что-то наподобие Усть-Тьмутараканска), основанный еще при капиталистическом царском режиме, но так и не переименованный при советской власти во что-то идейно правильное (хотя ретивые комсомольцы предлагали название Красно-Тараканск), ‒ несмотря на все выпавшие ему невзгоды всё еще существовал в ХХI веке на карте, но так далеко от Москвы, что о нем мало кто знал. Одно время он пытался вырасти в настоящий город, районную столицу с высокой стелой у въезда, в нем были сохранившиеся с еще с царского времени красивый "антикварный" вокзальчик и железнодорожное депо, льняная и керамическая фабрики, лесоперерабатывающий и кирпичный заводы, всевозможные ремонтные, рукодельные, художественные мастерские и еще немало таких же полезных для народа хозяйственных органов жизни, которые были экспроприированы революцией у их хозяев и использованы для построения социализма, но теперь оказались ненужными демократическому государству, как и сам живой народ этого городка (он бывает полезен властям раз в году в других регионах в виде пополняемого "Бессмертного полка").

К столетию Великой Октябрьской революции в городке из промышленности остался лишь самый монументальный и полезный объект, открытый при социализме ‒ шахтерский комбинат "Ленинский завет", добывающий из-под земли дорогой минерал, всё еще нужный кому-то за границей. Нынешний владелец комбината Анатолий Иосифович приобрел его у щедрого государства на мешок ваучеров, скупленных у горожан за сущие пустяки ‒ хотя тогда предприятие еще выглядело вполне прилично. Теперь это уже начавшие ржаветь громоздкие сюрреалистические конструкции с огромными колесами, длинными ленточными транспортерами, башнями, могучими раструбами, кое-где вперемежку с выросшими меж них деревьями, в том числе на крышах. А зачем всё это красить, если оно и так работает? Новый экономный хозяин уволил половину рабочих, зато оставшиеся еще более усердно и благодарно продолжили извлекать пользу из той рудной жилы, которая когда-то была создана Богом в земле для человеческих нужд. Нужда же Анатолия Иосифовича состояла в том, чтобы, присосавшись к этой жиле, запросто осуществить мечту алхимиков: превращать подземный дар Божий в личное золото, на это была перестроена и жизнь всего городка, зависевшего от градообразующего хозяина.

Зять Анатолия Иосифовича был единогласно выбран начальником города, суда и милиции в нем. Благодаря Анатолию Иосифовичу вновь заработала железная дорога с объединенными товарно-пассажирскими составами и была покрашена телевышка, излучавшая на домашние телеэкраны обнадеживавшие новости о вот-вот грядущих из Москвы заботах партии и правительства. Вышку украсили большой патриотической георгиевской лентой, ‒ это сооружение было особо важным идеологическим компонентом городской инфраструктуры, чтобы было ясно, что без Анатолия Иосифовича, а он был и лидером местного отдела государственной партии, всё давно бы рухнуло.

Уже не молодая Валентина, начавшая страдать какой-то щемящей грудной болезнью, работала на комбинате уборщицей и еще по вечерам посудомойкой на маленьком рынке, где ей доставались объедки из хозяйского шалмана, ‒ там теплилась сытная на вид, но малодоступная для большинства граждан, для них как бы музейно-выставочная, питательно-пищевая база изрядно усохшего городка. На улицы порою забредали расплодившиеся при демократии голодные медведи, в надежде на человеческое пропитание или милосердие, но люди сами зверели и этих наивных медведей нередко съедали. Анатолий Иосифович поначалу любил их отстреливать в окрестностях с вертолета, но не для еды, а просто для азарта и заодно для городской безопасности ‒ пока этого зверя не сделали символом его партии и азартная охота стала выглядеть двусмысленной и политически некорректной.

Накануне праздника из давно уже не голубого, а серого неба выпал снег, худенькие дети в садике радостно играли с ним и кидались снежками, отчего легко одетый Вова слегка приболел и на следующий день лежал горячий дома в холодноватом бараке, ожидая маму с едой от ее второй работы. Она долго не приходила, зато после долгого ожидания еще вкуснее оказался ее сладкий горячий чай с принесенными макаронами ‒ Вова пил бы его и пил, но, к сожалению, после третьей чашки пить уже не хотелось и это счастье продолжить не удавалось: оно как-то само останавливалось до следующего такого раза. И было грустно в жизни от того, что счастье вообще нельзя иметь при себе всегда, мама часто плачет, бабушка все время лежит, а на улице грязь и мокрый снег... Уставшая за день Валентина, еще не сняв промокших бот, сидела рядом на железной кровати и о чем-то безсмысленно думала, потому что не хотелось заниматься накопившейся стиркой.

А Вова выспался днем и тоже думал о своем ‒ о готовившемся празднике в детском саду. Девочки вырезали разноцветные бумажные кружева, а мальчикам пожилая воспитательница Любовь Максимовна дала задание вырезать и наклеивать на лист фанеры яркие картинки из старых журналов "Огонек", которые принесла из своих домашних запасов. Заглавие на фанеру она нарисовала сама славянской вязью согласно новому тезису партии: "Сто лет Великой русской революции!", хотя дети читать это еще не умели и должны были искать в журналах и наклеивать художественные иллюстрации самого великого революционного человека: "Ленин в Октябре", "Ходоки у Ленина", "Ленин и печник", "Ленин и дети". Ленина все уже умели хорошо узнавать в анфас и профиль. Любовь Максимовна состояла в местной ячейке КПРФ и звала туда вступить Вовину маму для борьбы за восстановление ленинской справедливости, та была не против, но не было времени ходить на их собрания.

‒ Мама, а почему Любовь Максимовна так любит Ленина, говорит "Ленин это наше всё", и потому у горсовета ему стоит памятник?

‒ Потому что Ленин был главным человеком в нашей стране.

‒ А Анатолий Иосифович главный у нас в городе ‒ это сейчас наш Ленин? Почему рядом с Лениным нет памятника Анатолию Иосифовичу? И Ахмету Магометовичу тоже нет?

‒ Вова, Ахмет Магометович только владелец рынка, а Анатолий Иосифович ‒ только нашего маленького городка.

‒ Бабушка сказала, что он еврей. Это что?

‒ Она имела в виду, что он богатый.

‒ Ахмет Магометович ездит на "мерседесе" и на переднем стекле у него висит обезьянка, он тоже еврей? А почему им всё, а мы даже чуточку не евреи?

‒ Мы, сынок, были бы тоже богатыми, если бы у нас нашелся Ленин, отнял бы у жадного Анатолия Иосифовича его деньги и поделил бы между простым народом.

‒ За это Любовь Максимовна и любит Ленина? А почему Анатолий Иосифович его памятника не боится?

На эти вопросы мама не нашлась, что ответить. Вова задумался и вспомнил красивую картинку из "Огонька", которую позавчера не успел наклеить: "Штурм Зимнего"...

‒ Мама, когда я вырасту, я хочу быть Лениным.

Но мама эти слова слышала уже в полусне: от усталости она задремала, прислонившись спиной к ковру с лебедями. За окном капли тающего снега  с крыши мерно и звонко ударяли в жестяной отлив, напоминая о текучести времени куда-то в неизвестность, в противоположном углу комнаты под бабушкиной кроватью шуршала мышка. Валентине снилось, что ее выросший Вова в ленинском сюртуке с вытянутой вперед рукой стоит вместо Ленина на пьедестале перед горсоветом и неожиданно картавым голосом зовет товарищей в справедливое будущее. Воодушевленный народ громит милицейский участок на улице Дзержинского и затем с ружьями и огромными кобурами кидается к "Ленинскому завету"; усатый Ахмет Магометович в тельняшке, обмотанный пулеметными лентами и с красным флагом, лезет на ворота, они распахиваются под натиском толпы, которая начинает рушить оборудование и колоть штыками портреты Анатолия Иосифовича в здании правления. Рабочие, которым хозяин сильно задолжал с зарплатой, присоединяются к восставшим и начинают растаскивать то, что пригодится в хозяйстве, хотя бы на металлолом Ахмету Магометовичу по десять рублей за кило. Железа много, как-никак целый комбинат, Ахмет Магометович очень доволен и надеется таким способом стать евреем.

Анатолий Иосифович с молоденькой полуодетой секретаршей на высоких каблуках, на ходу застегивающей на спине свой лифчик, бежит из правления через задний выход, в дощатом дворовом туалете он переодевается в женское платье и пытается спастись на личном вертолете, который он завел себе для охоты вместо яхты (тут ведь плавать негде), но вертолет после взлета падает, потому что пилот бросает управление и выпрыгивает с парашютом. Рабочие поднимают упавшее тело директора на штыки и вытряхивают из его карманов огромное количество золота. Оно сыпется сплошным потоком, не переставая, но собрать его не удается: как неуловимая желтая ртуть, оно уплывает через сточные решетки в канализацию и в подземные шахты, вновь превращаясь там в прежний минерал. Такова воля Божия, говорит огорченный, напрасно подоспевший с ведерком местный молодой батюшка...

В этот момент прибывшая Нацгвардия имени Дзержинского начинает штурм восставшего комбината. Командующий войском командует и золоту: "Я Золотов! Это мое!" ‒ подставляет руки под безполезно утекающую золотую струю и многое удается спрятать за пазуху.

Отдельные нацгвардейцы следуют его примеру, но Золотов отталкивает их ногой и грозит трибуналом за мародерство. Тут внезапно на сияющем новом отечественном лимузине (гордость импортозамещения) приезжает озабоченный президент со свитой (а она всё еще ездит на русофобских "мерседесах"). Президент пристально смотрит на раздувшуюся фигуру начгвардии, и Золотов добровольно сдает ему из-за пазухи сделанные накопления. Президент пробует монеты и слитки на зуб и остается доволен, чуточку оставляет и Золотову на расширение семейного поместья, а чтобы вообще не обижался ‒ достает из кармана брюк и вешает ему моральную компенсацию за упущенную выгоду ‒ орден "За верную службу Отечеству".

Во дворе комбината быстро сколачивают трибуну из подручного горбыля и созывается Трибунал, Вову судят как главного зачинщика восстания. Воспитательница Любовь Максимовна со своим фанерным коллажем на палке выступает в роли защитника своего подопечного: "почему Ленину было можно, а Вове нельзя?" Зюганов кричит: "Не трожьте великого Ленина! Он тоже еврей по маме, но партии не изменял и в Израиль не репатриировался!". Генерал Решетников напоминает суду как свидетель: "я не антисемит, но я ведь говорил, что пора прекратить возвеличивать красных грабителей и палачей, выставляя их как образцы для молодежи! Вот Вова и захотел быть Лениным...". "Нет власти не от бога", ‒ увещевает генерала-антисоветчика местный молодой батюшка с пустым ведерком... "Плохая это примета, к несчастью", ‒ думает про пустое ведро бабушка, ради такого случая вставшая на ноги.

Так оно и вышло. Вову приговаривают к пожизненному заключению без права переписки. Валентину лишают родительских прав с вычетом ползарплаты на государственное содержание заключенного Вовы и без права выхода на пенсию. В отношении Любови Максимовны заводят отдельное дело по ст. 282 УК за коллаж с призывом к насильственному изменению госстроя и за устный "перепост" на суде экстремистского лозунга "Грабь награбленное!", но ее берет на поруки Зюганов, утверждая, что и Ленин, и она имели в виду кровавый царский режим. Ахмета Магометовича оправдывают, ибо адвокат убедил судей, что он лишь прикинулся бунтарем, чтобы не раскулачили его шалман и чтобы спасти для государства по крайней мере искореженный металл по десять рублей за кило, так что его даже награждают орденом дружбы народов. А вот бдительного аналитического генерала в отставке Решетникова за распускание паникерских слухов разжалуют в полковники в отставке. Решетников возражает судьям, Золотову и президенту: "Как вы не понимаете, что по вам звонит колокол!" ‒ и поднимает над головой будильник...

Будильник звонит в шесть утра, первым просыпается Вова, тоже каким-то образом видевший этот мамин сон.

‒ Мама, а что значит "экстремизм" и кто такой генерал Решетников?

Мама с трудом открывает глаза, моментально забывает приснившееся и отвечает сыну спросонья, что ни о статье 282, ни о таком генерале не слышала, и откуда Вова взял это?.. Пора идти на работу, а почти выздоровевшему Вове в детский сад на улице 50-летия Октября доклеивать картинку к 100-летию Октября...

Анатолий Иосифович, выживший после ночного сна Валентины, и вовсе пострадал в этом сне зря: он был евреем только по папе. По этой причине на его исторической родине его не признали полноценным, вот и пришлось вернуться в Рашку и купить хотя бы этот чертов "Ленинский завет", но ржавчина там брала свое ‒ и хорошо, что уже недолго осталось прозябать в Тьмутараканске с иссякающими Божьими минералами, впереди Анатолию Иосифовичу светила либо Государственная дума, либо бери выше ‒ даже сам Еврейский Российский Конгресс, где в очереди полно полуевреев, желающих стать настоящими (придется кому-то дать взятку побольше, чем для Думы).

"А что будет с городком через пару лет, когда Божьи запасы иссякнут совсем?" ‒ подумал единственный из всех Ахмет Магометович. ‒ "Металлолома насколько хватит?"...

Примечание от ноября 2018 г. Записал в прошлом юбилейном году для РИ с городских слухов местный почтальон Печкин, приехавший сейчас оттуда в Москву на заработки. Говорит, что сразу после юбилея в Усть-Тьмутараканске закрыли больницу, школу и почту (партия объявила цифровизацию ‒ теперь эти услуги предоставляются исключительно дистанционно в электронном виде, поэтому врачи, учителя и почтальоны в прежнем количестве не так уж нужны). Ленина покрасили золотой краской, и бюст Анатолию Иосифовичу во дворе комбината "Ленинский завет" тоже установили. Для археологов, так как рудная жила теряет пульс и шахту он в следующем году собирается продать целиком Ахмету Магометовичу по 10 руб. за кг.

Фото вверху в начале текста ‒ шахтерский поселок городского типа Кадыкчан в Магаданской области. Ниже фото других подобных, уже отживших своё "Тьмутаракансков".

---