Вновь раскрываем тетрадку М.В.П., в то время студента одного из престижных московских вузов, где готовили "бойцов идеологического фронта". Тем не менее он уже в те свои молодые годы почему-то невзлюбил советскую власть и потому пытался сочинять антисоветскую прозу. Публикуем еще один его злопыхательский "опус" на основе детского воспоминания о дне кончины Отца Народов и Лучшего Друга Детей. И небольшой "привесок" ‒ картинку ожидавшегося тогда счастливого коммунистического общества (в жанре антиутопии). Автор просит не раскрывать его имени, так как того наивного студента-антисоветчика больше нет, и советской власти больше нет, и коммунизма нет, и вообще "всё это было давно и неправда", в каком-то странном сне, однако многие о нем уже не ведают и даже считают за великое прошлое. ‒ Ред. РИ.
Донышко
Донышко от вафельного стаканчика из-под мороженого лежало на самом краю тротуара у забора, и потому на него никто не наступил. В своей молекулярной памяти оно помнило, как падало в черную землю зерном, рожденным во многих своих поколениях при советской власти и благодарных ей за это, как оно росло хрупким стебельком для своей определенной, заложенной в нем цели и едва не погибло в засушливое лето, как его угнетали бесцельные растения-тунеядцы. Заданная природой цель, наконец, воплотилась в тощем колоске, которому счастливо удалось избежать и засухи, и града, и птиц, и вредящих социализму запасливых «подкулачников — сусликов».
Затем колхозному колоску открылось его конечное назначение в текущей пятилетке: быть превращенным в красивый вафельный стаканчик для вкусного мороженого, запланированного партией в городе М. для болезненных послевоенных детей строителей коммунизма. Родители трудились целыми днями на восстанавливаемом после войны заводе, в адском грохоте и дыму производя тонны раскаленного металла, а дети любили играть в городских развалинах, где временами находили то осколки бомб, то пустые банки из-под американской тушенки. Однажды под обломками нашли целую такую банку в ящике вместе со складным консервным ножичком и игрушечной обезьянкой на веревочке, ползущей вверх, если ее дергать — хитрый подарок по ленд-лизу советским детям-антифашистам от союзных капиталистов-антифашистов. Детям казалось, обезьянка символизировала собой что-то необычное, и это побуждало их думать: «а что там у хитроумных капиталистов еще интересного есть?» — из чего зарождалось тлетворное низкопоклонничество. Тушенку сразу съели, поделив поровну, ножичек отняли старшеклассники, а удивительная заморская обезьянка, к сожалению, вскоре испортилась от множества желающих ее подергать.
Однако вернемся к советскому вафельному донышку, миссия которого еще не закончилась в причинно-следственной цепи событий. Оно лежало на тротуаре немым укором прохожим, ведь в этом городе, жители которого не раз пережили голод, да и в той пятилетке время все еще протекало несытное, считалось неприличным выбрасывать что-либо съедобное. Поэтому трудно было предположить, что донышко пренебрежительно выбросил кто-то, съевший несколько порций и пресытившийся, хотя, возможно, он был добрым и бросил объедок голодным после зимы воробьям, пожалев их, но те неправильно истолковали взмах руки и улетели. Скорее же, кто-то донышко просто уронил, поскольку маленький кусочек вафли трудно было держать в руках за тонкие края, не пачкая пальцы мороженым, тем более, наверное, трудно это было от волнения в тот момент, когда пришло смертное известие.
В одночасье прежний дух бытийной уверенности исчез из города: из воздуха, из высоких заводских печей, из домов, трамваев и из самих людей, которые, внутренне опустевшие, сбились в мятущуюся толпу. Испугавшись ее, воробьи тоже куда-то исчезли, потому и не склевали донышко. Теперь всё вокруг всем казалось ненастоящим. Психически угнетала громкая траурная музыка, проникая во все здания и подземные коммуникации. Улица Кирова была запружена людскими массами, которые с черными лентами на красных знаменах хаотично метались в разные стороны по рельсовым путям, мешая движению трамваев, тоже траурно украшенных — им пришлось остановиться в людском хаосе. От заводской проходной с трибуны доносились требования склонить ниже знамена, торжественные скорбные речи о верности заветам Бессмертного. Однако теперь, когда Он, вопреки всем прогнозам советской науки, покинул свой народ и снял с него покров своей Отеческой власти, обнаженные осиротевшие люди не представляли себе смысла дальнейшей жизни без этого защитного бессмертного покрова.
И вот в столь судьбоносный трагический день Вова и первоклассник Санька из соседнего двора поссорились из-за того самого вафельного донышка. Повезло Вове, он нашел его первым, но Санька отобрал, аргументируя тем, что оно лежало у его забора. «Эх вы, деретесь тут, а в Москве все люди плачут!», — пристыдил их старшеклассник с траурной повязкой на рукаве. Санька съел нагло захваченное донышко, а огорченный Вова заплакал.
На следующий день в детском саду, где всяк входящего в вестибюль всё еще гипнотизировал своей заботой огромный портрет Бессмертного, воспитательница распорядилась прощально плакать перед картиной Лучшего Друга Детей. Вове это никак не удавалось и ему понадобилось в туалет. Воспитательница его там нашла и стала стыдить уже знакомыми словами: «В Москве все люди плачут, а ты..!». «А я вчера уже горько плакал», — лепетал испуганный Вова в свое оправдание, сидя на горшке и впервые сознавая, что говорит не полную политическую правду. Это был первый в его жизни антисоветский акт.
Так, в эти траурные для народа дни в СССР рождался антисоветчик — будущий инакомыслящий диссидент-клеветник, злостный наймит мирового империализма, с детства подкупленный удивительной диверсионной обезьянкой на веревочке.
Инвалидный дом
Инвалид № 287 уже давно жаловался на то, что колесо крутится туго и скрипит, и в связи с этим просил пересчитать норму. Норма определялась научно, исходя из мощности оборудования, а размеры маховика зависели от размера вращающего его человеческого локтя по открытым недавно правилам эргономики для заботы о людях труда. К внешней чугунной окружности маховика была прикреплена ременная передача на генератор тока со счетчиком выработанной энергии. Норма выработки устанавливалась для всех трудников по общему стандарту, но с индивидуальными коэффициентами — в зависимости от пола, возраста, трудового стажа и политической грамотности на основании регулярных зачетов, по результатам которых норма могла варьироваться. Иногда ее повышали и по почину передовиков-стахановцев, желавших поскорее зажить в светлом будущем — то есть сократить плановое двадцатилетие до восемнадцати, затем в соцсоревновании срок снизили до пятнадцати лет. По подсчетам инвалида оставалось еще десять.
Раз в месяц дом посещала комиссия в составе слесаря для проверки и смазки оборудования, нормировщика, агитатора, приносившего литературу для конспектирования (это были разнообразные книжечки бордового цвета с золотым тиснением), экзаменатора, проверявшего выполнение положенного конспектирования, фельдшера, бравшего пробу крови для анализа и столько же — в виде добровольного взноса в службу Красного креста и Красного полумесяца на братскую помощь братским народам, отдельного сборщика профсоюзных взносов и заодно — распространителя лотерейных билетов (их стоимость автоматически вычитали из суммы выработки, а выигрыши добавляли).
Репродуктор в комнате включался автоматически и, помимо новостей о сложном международном положении, об успехах роста нового общественного строя, два часа в день передавал благотворную классическую музыку (в том числе обязательную «Апассионату» — с пояснением: «Изумительная, нечеловеческая музыка»), — но не во время работы, которая требовала сосредоточенности: в рабочее время звучал только метроном для соблюдения правильного ритма — так было нужно для оптимальной проектной генерации и стабильности напряжения, единого для всех ячеек дома.
Еда доставлялась пневматической почтой в ящичек, прикрепленный к трубе, проходившей через комнаты всех насельников дома. Номер потребителя кодировался на перфокарте в системе доставки, и такой же имелся на индивидуальном месте получателя, благодаря чему, при совпадении того и другого, происходило автоматическое включение сбрасывающего устройства. После принятия пищи опорожненный лоток следовало тщательно вымыть и поставить назад в ящик с откинутой вверх ручкой, откуда все они забирались цепным конвейером с крючками. Спуск воды из мойки и из туалета тоже производился автоматически, раз в сутки, с целью экономии водных ресурсов страны, которые в еще большем объеме могли направляться для выработки тока на крупные гидроэлектростанции.
Сколько трудников было в доме, инвалид № 287 не знал, но, судя по его номеру, можно было предположить не меньшее количество. Никто из них после торжественного вселения с вручением паспорта трудника, как правило, не покидал дома за ненадобностью, но желающим родственникам разрешалось посещать дом вместе с комиссией и приносить гостинцы к дню рождения, на Первое мая, к празднику Великого Октября и т.п. Эти дни были нерабочими, и по радио, кроме музыки и политинформации, диктор читал душеполезные произведения инженеров человеческих душ. У инвалида № 287 был брат, устроивший его в этот приют по блату, вне очереди, и он сам работал в такой комиссии в другом городе.
Наружное окно в отсеке № 287 находилось довольно высоко, без расчета на безногого жильца, но как-то ему удалось подтянуться за выступ рамы, зацепиться за нее подбородком и выглянуть наружу, когда услышал шум подъехавшего автомобиля, — думал, это брат. Но это был грузовой пикап: привезли девочку-подростка с индивидуальным колесом небольшого размера типа прялки, красиво раскрашенной под хохлому. У нее не было рук, и, наверное, крутить колесо ей полагалось ногами, прикрепляемыми к маховику посредством специальной сандалии. С нею была заботливая женщина, видимо, счастливая мать, которая после выгрузки поцеловала ее, попрощалась и уехала в том же пикапе.
Сразу перед домом простирался бетонный город, однако на пустынных улицах не было видно ни одного человека, только стоячие памятники с протянутой вперед рукой. Наверное, в это время все жители города работали на своих местах, отдавая общему великому делу каждый по способностям.
М.В. П.
1972-1075
См. того же автора: Смерть Генсека
