Еще о сравнении гитлеровского национал-социализма с советским социализмом
В статье Доры Штурман "Ленин и Шпенглер как социалисты" ("Посев" №№ 3-4, 1979) сравниваются взгляды этих двух идеологов. Автор исследует сходство между ними по социалистическому признаку. Одни сравнения удачны. С обязательностью других можно поспорить.
Так, например, если даже считать Освальда Шпенглера в чем-то "социалистом", то вряд ли это можно вывести из его фундамента "прусской идеи": "верность, дисциплина, самоотверженность, самовоспитание" – качества эти положительные в любом случае и никакой социалистической окраски не имеют.
В экономических взглядах Шпенглера по приведенным в статье цитатам мы видим лишь робкие социалистические намеки. Ведь нельзя же считать непременно социалистическим тезис, что частная собственность − это «нечто ... порученное собственнику неким целым, не как выражение и средство личного могущества, а как доверенное благо, в управлении которым собственник обязан отдавать отчет государству. ... Хозяйственная воля остается свободной, подобно воле шахматного игрока: только действие ее подчиняется определенному порядку». − Этот тезис сегодня осуществлен во многих развитых странах; такую собственность называют "функциональной", то есть собственностью, полезной всему обществу, неэффективное владение которой наносит также ущерб всему обществу в целом. Да и нет сейчас, вероятно, ни одной страны, где бы "хозяйственная воля" не подчинялась тому или иному "определенному порядку", порою сильно ограничивающему ее даже в условиях рыночной системы.
Совершенно неубедительно сравнение двух идеологов в отношении национализма, который, по мнению автора, всегда эксплуатировался той и другой идеологией исключительно в политических целях. Идеология Шпенглера не просто националистическая, но почти шовинистическая, ибо для него германская нация − высшая ценность и мера всех вещей. Именно этим (а также борьбой против марксизма) он оказался близок к гитлеровской идеологии, хотя сам и не разделял ее, потому отождествлять национализм Шпенглера с гитлеровским расовым нацизмом нельзя. Идеология же Ленина, марксизм, − интернационалистическая, классовая, враждебная всякой национальности вообще и считающая саму нацию исторически преходящим явлением. Наиболее показательно здесь отношение к своей собственной нации (стране): если верно для Сталина, что в годы войны он воспользовался русским национальным чувством исключительно как тактическим политическим инструментом (который за ненадобностью также легко отбрасывается), то никак не верно, что таким же только политическим инструментом было для Гитлера превозношение собственной нации: она была для него средоточием всего мiра. Здесь, в отношении к нации, возможно, даже лежит самое глубокое различие между этими двумя идеологиями, и подписание пакта Молотов-Риббентроп было не между идейными "родственниками", а между двумя врагами, надеявшимися друг друга перехитрить.
Но, вероятно, автор рассматриваемой статьи и не ставила себе целью доказывать идентичность самих идеологий − ее целью было доказывать закономерность и идентичность "ада", построенного на этих идеологиях (коммунистической и гитлеровской). И нужно признать, что такая закономерность действительно существует. Но вот достаточны ли одни социальные критерии, которыми пользовался автор, чтобы показать это? Не лежит ли причина неизбежности этого "ада" в чем-то более серьезном? И только ли эти две рассмотренные идеологии неизбежно ведут к такому "аду"?
Впрочем, относительно последнего вопроса автор утверждает, что не только эти две, − обе, по ее мнению, социалистические утопии, − но и все авторитарные модели общественного устройства неизбежно ведут к тому же:
«Ужас авторитарных утопий (Платон, Мор, Верас, Кампанелла и др.) в том, что они осуществимы, но только в качестве чудовищных оборотней...» и «этот факт, в отличие от факта неосуществимости вечного двигателя, большинством человечества не осознан!» (выделение слов здесь и в дальнейших цитатах – авторское, то есть Д.Ш.)
То, что автор переносит свои выводы с тоталитарного строя на авторитарный, сначала кажется опиской, тем более, что для коммунистических утопий Мора, Кампанеллы и т.п. навряд ли уместно определение "авторитарные". Однако из дальнейшего можно увидеть, что именно это утверждение входит в основной замысел статьи − утверждение, что принципиальной разницы между всеми типами диктатур, монархий и тоталитаризмов нет:
«Им свойственны либо очень жесткий контроль, либо диктатура в области экономики (?!), включая внешние хозяйственные связи. Им присуща насильственная подчиненность всех (?!) отправлений общественной и индивидуальной (?!) жизни, включая духовную сферу (?!), верховному критерию целесообразности, часто воспринимаемому как коллективный или абсолютный критерий. Эта монокритериальность всех систем отсчета, допущенных к легальной циркуляции в обществе, по определению не может отражать ничего (?!), кроме критериев правящей силы».
Знаками в скобках в вышеприведенной цитате мы отметили места, по которым можно было бы с Д.Штурман поспорить и, как на примере десятков авторитарных стран, существующих сегодня, так и на примере России до 1917 года, показать несправедливость подобных категорических утверждений.
Но дело вовсе не в этом. Дело в упущенном Д. Штурман еще одном критерии. Без него, с одной стороны, ей не вполне удалось сравнение гитлеровского национал-социализма с марксизмом (главный критерий сходства упущен − поэтому для его компенсации и понадобилось много второстепенных); с другой стороны, и корень насилия власти над человеком увиден механически по простой формуле: где авторитарная власть − там, автоматически и насилие.
Упущенный критерий этот даже как-то неловко упоминать, − настолько естественен он для одних и ровно настолько же неубедителен и способен вызвать раздражение у других: это − высшая Истина, Бог. При таком подходе главное, что объединяет гитлеровский национал-социализм и марксизм − забвение высших ценностей. На их место поставлены и обожествлены в первой идеологии − нация, во второй − материальный мiр и "князь мiра сего". И эти боги, в отличие от Бога истинного, дают им право на насилие.
Не физическая способность власти производить насилие (физически на это способна любая более крупная сила по отношению к менее крупной), но именно уверенность в своем праве на насилие − вот что объединяет их прежде всякой "дисциплины" и родственных социальных признаков. И объединяет это, вероятно, не их одних: многое может быть абсолютизировано взамен Истины, и даже свобода − как самоценная, самодостаточная, откуда тоже недалеко до "все дозволено"...
В этом смысле была бы справедлива мысль Д. Штурман, что: «любая власть или организация, независимо от своих истоков, приводит к одному и тому же результату, если решается, переступив через моральные ограничения, функционировать в качестве единственной всезнающей и непогрешимой силы, подчиняющей все общество своим критериям».
Но мысль эта была бы справедлива лишь в том случае, если бы упомянутые в ней "моральные ограничения" имели бы единственное для всех значение, иначе как из множества "бытующих в обществе" относительных пониманий морали (к числу которых у Д. Штурман отнесена и мораль христианская) выбрать ту истинную, через которую нельзя переступать? Здесь как раз и необходима "монокритериальность", иначе вся приведенная цитата теряет свой смысл.
Тайна и истина мiра может быть только одна, и истинная мораль − тоже одна: та, которая отвечает сокровеннейшему духовному призванию человека, его совести, которую человек тысячелетиями открывает в себе как удивительный, не им созданный цветок. Пришествие Христа помогло человеку углубить степень своего приближения к этому источнику высшего духа в себе − с тех пор мы говорим о морали христианской. Она не может утверждать себя в мiре насилием "по определению": сам Христос, который Своим божественным могуществом мог склонить к Своим ногам и осчастливить весь мiр, не нарушил свободы воли человека, не заменил бледный цветок его совести пышным искусственным, а выбрал путь несения Своей Истины в мiр через крест.
Конечно, несовершенство человека привело к тому, что христианским именем нередко покрывались противные христианству дела. Многие, как и Д. Штурман, отмечают «парадоксальное развитие морали некоторых организаций, некоторых идеологий, берущих свое начало из самых возвышенных источников, например, морали инквизиции или иезуитов XVI-XVIII веков». И, разумеется, поиски государственных форм, затрудняющих злоупотребление властью, − вполне оправданны. Одна из наиболее часто предлагаемых таких форм, как и в статье Д.Штурман − парламентарная демократия и плюрализм, которые, действительно, имеют ряд достоинств. Но трудно согласиться с абсолютизацией плюрализма как самодостаточной гарантии совершенства и справедливости, не нуждающегося в высшем критерии, который может быть великодушно отнесен в разряд "бытующих в обществе" и "равноправных" наряду с прочими. Как столь несовершенный человек сможет выбрать совершенную власть и почему общество несовершенных индивидуумов, получивших максимальную свободу и лишенных надежного ориентира, окажется наиболее совершенным − представить себе трудно.
Формы общественного устройства с подобной (плюралистической) тенденцией мы наблюдаем на Западе уже в течении нескольких столетий, но достаточный ли это в историческом масштабе срок, чтобы столь категорически утверждать их как окончательный спасительный рецепт для всех и на все времена? Цементирующая роль христианства постепенно сходит на нет, и где конкретные доказательства, что при продолжающемся отходе от Бога со временем "ад" здесь не придет с другой стороны: именно от потери чувства долга, верности, самодисциплины, служения? (Вспомним десятки жертв в Англии от недавних забастовок врачей и пожарников). Не может ли обожествление свободы индивидуума как высшей ценности вылиться даже в зло неприкрытое, имеющее право быть таковым? Не есть ли и этот рецепт − плюралистической демократии − очередная, принимаемая в качестве веры, "утопия-оборотень", если не будет соблюдено еще одно, главное условие: устремленность к Тому, Чьим образом и подобием мы отличаемся от всего прочего живого в мiре.
Человечество, несомненно, должно совершенствовать внешнюю форму своего общественного устройства (ибо верно, что есть лучшие и худшие). И правильно в одном месте говорит Д. Штурман, что «демократия не есть решение наших задач, − она есть обретение нами какого-то жизненного пространства для попыток их разрешать (разрешать, а не разрешить "раз и навсегда")». Но ясно, что не следует искать решение лишь в одном внешнем, механическом устроении человеческого общества, возлагая на него главные надежды.
Если не соблюдено главное условие, то и демократический плюрализм, и монархия могут привести к "аду". Если же главное условие соблюдено, то и демократический, и авторитарный строй могут быть гарантом справедливой земной жизни. Не в одной структуре общества и органов его власти нужно искать наши идеалы, а прежде всего в тех ценностях, которыми власть руководствуется в своих действиях, в своем служении. Вспомним хотя бы, что в древнерусском правосознании царская власть понималась именно как служение во имя Божие, и в этом смысле она не была абсолютной. Она была связана с огромной нравственной ответственностью за справедливость своих деяний, и Царь, преступивший религиозно-этические границы своего служения, терял право быть воплощением Божьей справедливости. Например, в своей статье "В поисках пропавшей истории" ("Вестник РХД № 125) В. Борисов, говоря о норме отношения к Царю, приводит поучения Иосифа Волоцкого: «подобает тем преклонятися и служити (Царю. – М.Н.) телесне, а не душевне, и воздавати им царскую честь, а не божественную»... «Аще ли же есть царь, над человеки царствуа, над собою же имат царствующа скверные страсти и грехи, сребролюбие же и гнев, лукавство и неправду, гордость и ярость, злейши же всех неверие и хулу, − таковый царь не Божий слуга, но диаволь и не царь, но мучитель... И ты убе такового царя или князя да не послушаши, на нечестие и лукавьство приводяща тя, аще мучит, аще смертию претит».
Такое правосознание обезпечивало в допетровской Руси "не формальное, но весьма ощутимое присутствие того, что современный социолог назвал бы "механизмом социального контроля", − пишет Борисов. Без духовной компоненты механизм такого контроля непредставим ни в каком обществе. Что же касается злоупотребления монаршей или демократической властью, то его вероятность обратно пропорциональна высоте этой духовной компоненты как у держателя власти, так и у общества в целом.
Да, к сожалению, человек способен злоупотреблять даже именем Истины, заблуждаться в Ее толковании, больно ударяться в падении, − но это его судьба, его исторический путь. Будем крепко помнить об этом нашем несовершенстве и связанных с ним опасностях, но не отречемся из-за него от самой Истины − она не виновата в наших падениях. Имея же ее всегда перед собой, будем по ней снова и снова определять свой трудный путь. Иначе по чему ж еще?
+ + +
Я не думаю, что столь короткая или даже более длинная и квалифицированная статья способна переубедить думающих иначе. Все подобные разногласия, в том числе и деления на "западников" и "почвенников" в конечном счете сводятся в область рационально недоказуемого, и наши взгляды на мiр определяются лишь тем, во что мы верим. А в выборе веры человек свободен. Вопрос заключается в том, как нам с разными верами строить одно государство и жить одним здоровым национальным организмом. Но, наверное, построение здорового и стабильного общества при столь значительных разногласиях всё же возможно. Для этого от каждого требуется лишь исполнение главного элемента своей собственной веры: от сторонников плюрализма – терпимости к верующим, от верующих христиан − любви к атеистам ради их обращения к Истине.
М.В. Назаров
1979
(Эта статья была написана для "Посева", но тогдашний ответственный секретарь журнала убедил меня ее не публиковать, чтобы не портить его отношений с "ценным автором". Однако с моей точки зрения, именно указанный мною недостаток Доры Моисеевны присутствует во всей ее плодовитой публицистической деятельности. – Прим. М.Н., 2016)
