Вплоть до самого распада Австро-Венгрии власти прилагали невероятные усилия, чтобы насадить в Галицкой Руси «украинскую национальную идею» и язык. На национальные отношения существенно влияло отсутствие в стране свободы. Формально Австро-Венгрия являлась конституционным государством, где все сферы жизни регламентировались законом. Фактически трудно было найти в Европе другую державу (за исключением, разве что, Турции), где законы оставались простой бумажкой. По закону различные нации, населяющие империю, могли свободно развиваться. Однако Галиции, Буковины, Закарпатья это не касалось. Преподавание на русском языке в государственных школах было запрещено. Изучавшие русский язык самостоятельно подозревались в шпионаже в пользу России. Русские национальные организации преследовались, против русских деятелей (их называли «москвофилами») фабриковались надуманные обвинения в государственной измене, организовывались фальсифицированные судебные процессы. Русских детей третировали в школах (особенно усердствовали в этом учителя-украинофилы). По закону жители Австро-Венгрии свободно могли перейти из одной религии в другую. В действительности же каждый случай перехода в православие опять таки расценивался как государственная измена.
Формально население могло избирать в парламент и местный сейм своих представителей. На самом деле власти пускали в ход все средства давления на избирателей, включая открытый террор, чтобы не допустить избрания русских кандидатов. Когда давление не помогало, шли на откровенную фальсификацию, подтасовывая голоса. Если же фальсифицировать в нужных масштабах результаты по каким-либо причинам не удавалось и побеждал кандидат русской партии, часто (хоть и не всегда) итоги голосования просто объявляли недействительными. Даже современные «национально сознательные» историки, вообще-то весьма положительно отзывающиеся об австрийских порядках, признают, что выборы в Галиции «проходили в атмосфере невероятных избирательских злоупотреблений».[463] При этом «злоупотребления» часто заканчивались кровопролитием. Зная, что фальсификация выборов вызовет возмущение населения, власти заранее направляли на участки, где должны были подтасовать голоса, жандармов, не останавливавшихся перед применением оружия. Так было, например, во время выборов 1907 года в селе Горуцко. «Все село проголосовало за русского кандидата, даже еврей-корчмарь. И вдруг ожидавшие результатов селяне узнают от «украинского» священника, бывшего председателем избирательной комиссии, что якобы избран украинский депутат. Это вызвало естественное негодование. Внезапно в селе появляются никогда до того не бывавшие здесь жандармы, стреляют в толпу и убивают четырех человек, причем одного старика прямо в его доме, а 10 тяжело ранят».[464]
Особый упор делался на кадровую политику. В школы назначались учителями исключительно адепты «украинской национальной идеи». В то же время педагоги с русскими убеждениями переводились в другие регионы империи, а то и просто оставались без места. То же самое творилось и в церкви. «Приём в духовные семинарии юношей русских убеждений прекращается, - вспоминал галицкий общественный деятель И.И.Терех. – Из этих семинарий выходят священниками заядлые политиканы – фанатики, которых народ называл «попиками». С церковного амвона они, делая своё каиново дело, внушают народу новую украинскую идею, всячески стараются снискать для неё сторонников и сеют вражду в деревне. Народ противится, просит епископов сместить их, бойкотирует богослужения, но епископы молчат, депутации не принимают, а на прошения не отвечают. Учитель и «попик» мало-помалу делают своё дело: часть молодёжи переходит на их сторону, и в деревне вспыхивает открытая вражда и доходит до схваток, иногда кровопролитных. В одних и тех же семьях одни дети остаются русскими, другие считают себя «украинцами». Смута и вражда проникают не только в деревню, но и в отдельные хаты. Малосознательных жителей деревни «попики» постепенно прибирают к своим рукам. Начинается вражда и борьба между соседними деревнями: одни другим разбивают народные собрания и торжества, - уничтожают народное имущество, (народные дома, памятники – среди них памятник Пушкину в деревне Заболотовцы). Массовые кровопролитные схватки и убийства учащаются. Церковные и светские власти на стороне воинствующих «попиков». Русские деревни не находят нигде помощи. Чтобы избавиться от попиков, многие из униатства возвращаются в православие и призывают православных священников. Австрийские законы предоставляли полную свободу вероисповедания, о перемене его следовало только заявить административным властям. Но православные богослужения разгоняются жандармами, православные священники арестовываются и им предъявляется обвинение в государственной измене»[465].
Одновременно с политикой «кнута» Вена применяла и «пряник». Созданные под руководством украинофилов крестьянские кооперативы получали щедрую государственную поддержку. И наоборот – те кооперативы, в которых не культивировалась «украинская национальная идея», такой помощи лишались.
И всё-таки прочно насадить украинство австрийским властям не удавалось. Ярый ненькопатриот М.Павлик (друг И.Франко) в ноябре 1884 года жаловался в польской газете «Курьер львовский», что «москвофильские настроения среди масс галицко-русской народности» намного сильнее украинофильства, а на Буковине и в Угорской Руси вообще «украинского чувства нет и до сих пор»[466]. В 1906 году тот же М.Павлик предупреждал, что на всех западно-украинских землях в душе «наших крестьянских масс» дремлет давнее «народное москвофильство», которое вот-вот проснётся[467].
В 1911 году о широком распространении «москвофильских» настроений писал М.С.Грушевский, в течение 20 лет (1894-1914) живший в Галиции. Правда, Михаил Сергеевич винил в этом вождей галицкого украинофильства, в частности, украинофильских депутатов австрийского парламента, которые вместо того, чтобы отстаивать интересы населения и тем самым зарабатывать политический капитал, занимались тем, что распевали хором в парламенте «Ще не вмерла Україна». «Пели, говорят, неплохо, но этими манифестациями, которые имели бы значение лишь при крайне напряженной борьбе, и вообще целой своей тактикой навыворот: на словах сердито, на деле слабо, они подорвали уважение к себе у парламента и у правительства. Оно почувствовало хорошо, с каким легкомысленным элементом имеет дело».[468] А в то же самое время «крепло и вырастало вновь москвофильство, энергично ведя политическую работу в народных массах в свою пользу среди политического застоя украинского».[469] «Тогдашние «украинофилы» или «народовцы» ограничивали свой патриотизм литературой, борьбой с кацапами, жизнью в сиянии австрийской лояльности»[470] – свидетельствовал и другой известный «национально сознательный» деятель А.Чайковский.
Не оправдывая галицких украинофилов, нужно все-таки признать, что иного выхода, кроме пребывания в «сиянии австрийской лояльности» у них не было. Эти деятели попадали в парламент только благодаря поддержке власти и уже поэтому не могли входить с ней в конфликт, что при борьбе за интересы народа было бы неизбежно. К тому же украинофилы считали, что нищего и бесправного мужика легче увлечь «украинской национальной идеей». «Если нашему хлопу дать немного достатка, то он будет лежать под грушкой и ничего не будет делать»[471] – говорил в узком кругу один из лидеров галицких «национально сознательных» К.Сушкевич.
Несколько на иную, чем М.С.Грушевский, причину распространения «москвофильства» указывают некоторые современные украинские (тоже «национально сознательные») историки. «Следует учитывать, - пишут они, - что феномен русофильства не исчерпывался политическим аспектом, а включал и многоуровневую философскую и психологическую систему мировосприятия. В этом смысле русофилы имели глубинную, иррациональную для современного понимания связь с тогдашним украинским обществом, соответствуя его склонности к традиции, размеренному ритму жизни. В глазах среднего галицкого русина это имело большее значение, чем политическая идеология. Поэтому старорусины-русофилы нередко оказывались ему более близкими, чем социально-радикальные и национально модерные народовцы».[472]
Но какими б не были причины, факт оставался фактом: подавляющее большинство коренного населения Галиции исповедовало «москвофильские» взгляды и в национальном отношении считало себя одним народом с великороссами. «Как славянин не могу в Москве не видеть русских людей. А хотя я малорусин, а там живут великорусы; хотя у меня выговор малорусский, а у них великорусский, но и я русский, и они русские»[473] – писал И.Наумович. «Галицко-русский народ по своему историческому прошлому, культуре и языку стоит в тесной связи с заселяющим смежные с Галицией земли малорусским племенем в России, которое вместе с великорусским и белорусским составляет цельную этнографическую группу, т.е. русский народ, - говорилось в тексте коллективного прошения об официальном признании прав русского языка в Галицкой Руси (сто тысяч таких коллективных прошений из разных концов Галиции были в 1907 году посланы в австрийский парламент). – Язык этого народа, выработанный тысячелетним трудом всех трех русских племен и занимающий в настоящее время одно из первых мест среди остальных мировых языков, Галицкая Русь считала и считает своим и за ним лишь признает исключительное право быть языком ее литературы, науки и вообще культуры».[474]
Как это часто бывает, давление со стороны власти встретило мощное противодействие населения. «Защитники Руси нашли самую сильную опору в массах галицкого народа, – вспоминал активный участник галицко-русского движения В.Р.Ваврик. – Крестьянину трудно было сразу перекреститься с русина на украинца. Ему тяжело было потоптать то, что было для него святым и дорогим. Еще тяжелее было ему понять, почему украинские профессора как-то туманно, хитро и блудно меняют Русь на Украину и путают одно имя с другим (в Галиции, где почти никто не знал наименований «Украина», «украинский», тем более – «украинец», а только «Русь», «русин», «русский», «руський» - украинофилы предпочитали использовать термины «Русь-Украина», «русько-украинский народ» и т.п. – Авт.). Всем своим существом народ осознал, что творится неправда, фальшь, измена… Чем сильнее был напор на Русь, тем упорней становилась ее защита на Карпатах».[475]
Гонение на русский язык в государственных школах побудило жителей собирать средства и открывать частные русские гимназии. По свидетельству галицкого писателя С.Медвецкого, когда такая гимназия открылась в Бучаче, «наплыв учеников был настолько велик, что пришлось построить два больших здания – для гимназии и общежития»[476]. На собранные населением средства учебные заведения с русским языком обучения функционировали во Львове и других крупных городах. Влияние «москвофильства» ощущалось и в украинизированных государственных школах. Так, «национально сознательный» учитель черновицкой гимназии Шпойнаровский доносил начальству, что в письменных работах некоторые ученики употребляют запрещённые буквы «ы» и «ъ», неправильно произносят слова (например, говорят «мой» вместо «мій», «есть» вместо «є» и др.), пишут сочинения с примесью русских выражений, нелегально «учатся по-великорусски» и «не считают себя отдельным народом от великорусов»[477]. Доносы Шпойнаровского стали причиной исключения из гимназии пяти учеников и применения более мягких наказаний к ещё тридцати учащимся, но окончательно победить «москвофильство» педагогическая администрация не смогла.
Массовым явлением было самостоятельное изучение русской литературы и языка, а также истории и географии России в существовавших при городских гимназиях общежитиях (бурсах), где проживали иногородние ученики и приехавшие на учёбу дети крестьян. Как ни препятствовали этому власти и учебное начальство (в бурсах регулярно проводились обыски и найденная у ученика русская книжка служила достаточным основанием для исключения из гимназии), общежития стали деятельными центрами русской жизни. В галицких сёлах миссию обучения крестьянской молодёжи русскому литературному языку взяли на себя студенты. «На сельских торжествах парни и девушки декламировали стихотворения не только своих галицких поэтов, но и Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Майкова и др. По деревням ставили памятники Пушкину. Член Государственной Думы граф В.А.Бобринский, возвращаясь со славянского съезда в Праге через Галичину с галицкими делегатами этого съезда, на котором он с ними познакомился, и, присутствуя на одном из таких крестьянских торжеств их деревни, расплакался, говоря: «Я не знал, что за границей России существует настоящая святая Русь, живущая в неописуемом угнетении»[478].
В то же время украинская литература абсолютно не имела успеха в Галиции. «Десять-пятнадцать лет проходит, пока книга Франко, Коцюбинского, Кобылянской разойдется в тысяче-полторы тысяче экземпляров, покроет типографские расходы и какой-нибудь маленький гонорарчик, заплаченный автору. Возможна ли в таких обстоятельствах какая-нибудь литературная работа, какое-то энергичное движение книжное? Разумееется, совсем невозможна»[479] - жаловался М.С.Грушевский. Уместно привести и свидетельство галицко-русского деятеля О.А.Мончаловского: «Один Н.В.Гоголь, которого повесть «Тарас Бульба» разошлась недавно между сельским народом Галиции в тысячах экземпляров, больше имеет значения, чем все «руско-украинские» писатели в Галиции и России вместе взятые».[480]
«Национально сознательные» деятели откровенно презирались народом. Современные украинские историки (ненькопатриоты) отмечают, что «украинцев и социалистов» считали в Галиции «полонофильскими элементами». «Много наших забрали уже поляки, пусть берут и сих Иуд искариотских» - говорили галичане об украинофилах. «Украинство – это детище поляков, любимое и ласкаемое ими, созданное именно для уничтожения русского движения, русского духа»[481] - писала галицкая пресса.
В ответ, украинофилы штамповали доносы. «Москвофилы ведут изменническую работу, подстрекая темное население к измене Австрии в решительный момент и к принятию русского врага с хлебом и солью в руках. Всех, кто только учит народ поступать так, следует немедленно арестовывать на месте и предавать в руки жандармов»[482] – призывала в ноябре 1912 года украинофильская газета «Діло». «Каждый украинец должен быть добровольным жандармом и следить и доносить на москвофилов»[483] - требовал от своих соратников А.Барвинский, один из лидеров украинского движения в Галиции.
Трудно сказать, долго ли ещё продолжалось бы противоборство русского населения с австро-польско-украинофильским блоком, если бы не разразилась мировая война. Обстоятельства военного времени высветили реальное положение дел. Насаждаемое властью украинство лопнуло, как мыльный пузырь. Как только начались боевые действия, из Вены в Галицию был направлен представитель австрийского МИДа при верховном командовании барон Гизль. Он встретился во Львове с лидерами украинофильских организаций, выслушал их верноподданические заверения, однако этим не ограничился. Барон постарался внимательно изучить сложившуюся ситуацию. Изучив же – пришел в ужас. Те, на кого делало ставку австрийское правительство, оказались политическими банкротами, не способными хоть сколько-нибудь влиять на положение. «Украинофильское движение среди населения не имеет почвы – есть только вожди без партий» - сообщал он 31 августа 1914 года. Через два дня Гизль вновь констатировал: «Украинизм не имеет среди народа опоры. Это исключительно теоретическая конструкция политиков». В следующем сообщении министру иностранных дел тот же чиновник отмечал, что подтвердилась информация о массовом переходе местного населения на сторону русских войск, «в результате чего наша армия брошена на произвол судьбы»[484].
В свою очередь, било тревогу австро-венгерское военное командование: «Наступающие на восточной границе в районе Белзец-Сокаль-Подволочиск-Гусятин русские войска произвели на русофильское население Восточной Галиции, которое имело уже давно приятельские отношения с Россией, огромное впечатление, - говорилось в приказе от 15 августа 1914 года. – Государственная измена и шпионаж, с одной стороны, и террор относительно нерусского населения там, где оно было в меньшинстве, - с другой стороны (Сокаль, Залозцы, Гусятин), увеличиваются самым опасным и прямо угрожающим образом»[485]. «Не думал я, что наша армия окажется во вражеском крае» - заявил командующий расположенного в Галиции 2-го корпуса генерал Колошрари галицкому наместнику Коритовскому и высказывал мнение, что прежде, чем начинать войну с Россией, следовало перевешать всё русское население Галиции. А комендант Перемышльской крепости генерал Кусманек предупреждал начальство, что «если в Перемышле останется хотя бы один русин, то я не ручаюсь за крепость»[486].
«Были арестованы все русофильские элементы, известные еще в мирное время. Это должно было оградить нас также и от шпионажа, - вспоминал начальник разведовательного бюро австрийского Генерального штаба Макс Ронге. – Но эта зараза была распространена гораздо шире, чем мы предполагали. Уже первые вторжения русских в Галицию раскрыли нам глаза на положение дела. Русофилы, вплоть до бургомистров городов, скомпрометировали себя изменой и грабежом. Мы очутились перед враждебностью, которая не снилась даже пессимистам. Пришлось прибегнуть к таким же мероприятиям, как и в Боснии, - брать заложников, главным образом, волостных старост и православных священников».[487]
Главнокомандующий австро-венгерской армией эрцгерцог Фридрих в докладной записке императору Францу-Иосифу указывал, что среди коренного населения восточной провинции существует «уверенность в том, что оно по расе, языку и религии принадлежит к России»[488]. В результате австро-венгерские войска оказались в Галиции в «атмосфере предательства» и «в собственном краю должны нести потери от шпионажа и измены русофильского населения, а наш враг, который выступал как освободитель, мог, безусловно, рассчитывать на полную поддержку»[489].
Действительно, местные жители всячески содействовали русской армии, информировали её о перемещениях противника, при необходимости служили проводниками русских частей, где могли, повреждали австро-венгерские линии связи. Насильно мобилизованные в австро-венгерскую армию галичане при первой возможности сдавались в плен. «Наши войска страдали от ненадежности русинов – главных обитателей этой местности, - свидетельствовал М.Ронге. – После побед русских население сильно симпатизировало врагу, причем влияние в этом направлении оказывали и летучки, исходившие от архимандрита Почаевского монастыря Виталия, освободившего «галицийских братьев» от верности присяге австрийскому императору. Эти русофилы наносили нашим полкам немало вреда: так, на Сане ими были организованы тайные телефонные линии, благодаря которым враг имел возможность узнавать многие интересные подробности о положении и состоянии наших войск».[490] Все это способствовало разгрому австро-венгров и быстрому продвижению русских войск.
Население торжественно встречало освободителей. Во многих сёлах навстречу им выходили крестьянские депутации с хлебом-солью. При вступлении во Львов огромная толпа забрасывала солдат цветами. Значительное число жителей Галиции, Буковины и Закарпатья вступило добровольцами в русскую армию. Ликование по случаю освобождения от шестисотлетнего иноземного ига было всеобщим. Радость и восторг царили повсюду, вплоть до галицкой диаспоры в Соединённых Штатах. «Наш Львов – русский, наш Галич – русский! Господи, слава Тебе, из миллионов русских сердец шлёт Тебе вся Русь свою щирую молитву, Боже великий, могучий Спаситель, объедини нас, як Ты один в трёх лицах, так Русь наша в своих частях одна будет во веки!»[491] - писала газета американских галичан «Світ».
Русское чувство пробудилось даже в отрядах так называемых «украинских сичевых стрельцов» (УСС), созданных украинофилами в помощь австрийцами. «Русские наступают. Мы терпим поражение. Происходят жестокие бои на Гнилой Липе. Твоё холопское войско, твои УССы боёв ещё не видели, но, известно, что они собираются «доблестно» сдаться в плен москалям»[492] - писал униатскому митрополиту, заядлому украинофилу Андрею Шептицкому его брат Станислав, генерал австрийской армии. Генерал не ошибся. Не слушая заклинаний ненькопатриотов, «сичевые стрельцы» стали переходить на сторону русских. В итоге, австрийское командование просто отвело «усусов» в тыл и произвело в их частях «чистку». Это было банкротство «украинской национальной идеи».
Вена ответила террором. По доносам озлобленных поражением украинофилов за симпатию к России были казнены десятки тысяч людей. Сотни тысяч галичан, буковинцев и закарпатцев были брошены в концлагеря, сотни деревень сожжены, а их жители депортированы вглубь Австрии. (При этом многие из них погибли в дороге от голода, холода и болезней). Австрийские офицеры получили право самостоятельно творить расправу среди населения, приговаривая к смерти заподозренных в измене. Никаких доказательств не требовалось. Казнить могли за одно неосторожно сказанное по-русски слово, за отказ признать себя украинцем, отречься от русского имени, за хранение русской книги, газеты, даже открытки, за наличие в доме иконы из России или портрета русского писателя. Солдатам выдавали специальные шнуры для виселиц. Часто перед смертью приговорённых подвергали пыткам. Родителей убивали на глазах у детей, детей – на глазах у родителей. Молодых женщин предварительно насиловали. Не щадили ни старого, ни малого (среди казнённых были мальчики и девочки 5-7 лет и даже грудные младенцы).
Один из очевидцев впоследствии вспоминал о казни галицких крестьян: «Мы пришли на место, которое я буду помнить до конца моей жизни. Чистое поле, на котором вокруг одинокого дерева толпились солдаты. Тут же стояла группа офицеров. Насмешки и крики, вроде «русские собаки, изменники», посыпались по адресу ожидавших своей участи крестьян. Вид стариков, женщин с грудными детьми на руках и плачущих от страха, голода и устали детей, цеплявшихся за одежду своих матерей, производил такое удручающее впечатление, что даже у одного из офицеров-немцев показались на глазах слёзы. Стоявший рядом лейтенант спросил: «Что с тобой?» Тот ответил: «Ты думаешь, что эти люди виновны в чём-нибудь? Я уверен, что нет». Тогда лейтенант без малейшей заминки сказал: «Ведь это же русофилы, а их следовало бы ещё до войны всех перевешать». Далее совершилась обычная казнь. Всех вешали через одну и ту же петлю, предварительно ударив жертву в подбородок и в лицо. Повешенного прокалывали штыком на глазах у матерей, жён и детей»[493].
Для разжигания русофобской истерии в Вене был устроен показательный судебный процесс по обвинению в государственной измене, на котором судили активистов галицко-русского движения (от депутатов парламента до простых крестьян). В числе «доказательств» измены обвинители указывали на русскоязычность подсудимых. «Кто употребляет русский язык, не может быть хорошим австрийцем, хорошими австрийцами являются лишь украинцы, поэтому все члены русско-народной партии - изменники, ибо они не украинцы»[494] – объявил один из «свидетелей-экспертов», некий Ф.Ваньо, адвокат из Золочева. (Кроме него, в качестве свидетелей обвинения на суде подвизались видные украинофилы К.Левицкий, Е.Петрушевич, С.Витык, А.Колесса, К.Студинский и др.). И хотя научный эксперт, крупный ученый-славяновед, профессор Венского университета В.Вондрак убедительно показал, что русскоязычность подсудимых не может вменяться им в вину, поскольку галицкие русины – это часть русского народа, а их народные говоры – разновидность русского языка, судьи прислушались не к ученому, а к украинствующим политиканам. Все подсудимые были признаны виновными и приговорены к смертной казни через повешение. Их спасло лишь заступничество испанского короля Альфонса ХIII, который, по просьбе Николая II, добился замены казни пожизненным заключением.
Вопреки замыслам организаторов, Венский процесс послужил обличению украинского движения. «Цель украинства негативна, именно разбитие единой национальной культуры русских племен, - подчеркнул в последнем слове главный подсудимый, депутат парламента Д.А.Марков. - Я не считаю его культурным движением, я считаю его противным культуре, и уже по этим чисто культурным причинам не являюсь сторонником украинства».[495]
Но судебный процесс был исключением. Как правило, «русских изменников» казнили без долгих разбирательств, по приговорам военно-полевых судов, а то и просто убивали, что можно было делать тогда совершенно безнаказанно. «Весь ужас и мучения, перенесенные русским населением в Австро-Венгрии, главным образом, на первых порах войны, т.е. до момента вытеснения русской армией австро-мадьярских войск за Дунаец и по ту сторону Карпатского хребта, не имели предела: это была сплошная полоса неразборчивого в средствах, бессистемного террора, через которую прошло поголовно все русское население Прикарпатья»[496] – вспоминал очевидец. Даже М.Ронге, признающийся, что для того, чтобы сбить волну русофильских настроений в Галиции «от органов юстиции мы потребовали быстрых и решительных действий для устрашения населения», тут же отмечает: «Часто арестовывались ни в чем не повинные люди».[497]
Не было ни одного населённого пункта, которого бы не коснулся кровавый террор. Так «национально сознательные» украинофилы (именно они указывали властям на «подозрительных») мстили своему народу за нежелание украинизироваться.
«Жажда славянской крови помрачила умы и помыслы военных и мирских подданных Габсбургской монархии. Наши братья, отрекшиеся от Руси, стали не только ее прислужниками, но и подлейшими доносчиками и даже палачами родного народа. Ослепленные каким-то дурманом, они исполняли самые подлые, постыдные поручения немецких наемников. Достаточно взять в руки украинскую газету «Діло» с 1914 года, издававшуюся для интеллигенции, чтобы убедиться в этом окончательно. Волосы встают дыбом, когда подумаешь о том, сколько мести вылил на своих ближних не один украинский фанатик, сколько своих земляков выдал на муки и смерть не один украинский политик вроде кровавого Костя Левицкого, сколько жертв имел на своей совести не один «офицер» в униформе сатаны Чировского. Не день, не два, упивался страшный упырь Галицкой земли братской кровью. На каждом шагу виден он, везде слышен его зловещий вой. Ужасен вид его»[498] – писал В.Р.Ваврик, сам прошедший через ужасы австрийского концлагеря.
«В руки властей передали нас большей частью свои же украинофилы, которые тогда держали монополь австрийского патриотизма»[499] – вспоминал другой уцелевший галичанин.
«Если все чужие, инородные сограждане наши, как евреи, поляки, мадьяры или немцы, и пытались тут всячески тоже, под шумок и хаос военной разрухи, безнаказанно свести со своим беспомощным политическим противником свои старые споры и счета или даже только так или иначе проявить и выместить на нем свой угарный «патриотический» пыл или гнев вообще, то все-таки делали все это, как никак, заведомо чужие и более или менее даже враждебные нам элементы, да и то далеко не во всей организованной и сплошной своей массе, а только, пожалуй, в самых худших и малокультурных своих низах, действовавших к тому же большей частью по прямому наущению властей или в стадном порыве сфанатизированной толпы. А между тем, свой же, единокровный брат, вскормленный и натравленный Австрией «украинский» дегенерат, учтя исключительно удобный и благоприятный для своих партийных происков и пакостей момент, возвел все эти гнусные и подлые наветы, надругательства и козни над собственным народом до высшей, чудовищной степени и меры, облек их в настоящую систему и норму, вложил в них всю свою пронырливость, настойчивость и силу, весь свой злобный, предательский яд»[500] – отмечал видный галицко-русский деятель Ю.Яворский.
От полного истребления галичан спасло только быстрое наступление русской армии, в короткое время освободившей большую часть Зарубежной Руси. Освобождённые земли были объявлены воссоединёнными с Россией. Вновь открылись русские организации и газеты (запрещённые сразу же после начала войны). Местные общественные деятели составили Русский народный совет, представлявший интересы коренного населения в сношениях с военными властями. Принимались меры для обеспечения жителей продовольствием и удовлетворения их культурных потребностей. Отношения русской администрации и населения Галиции были такими, что после войны галичане с тоской вспоминали о периоде российского владычества. «На сегодняшний день жалеют селяне о том, как говорят, времени, когда тут после российского наступления правили россияне, и как они говорят, это были наши люди»[501] – доносил в 1919 году поставленный уже поляками староста Рава-Русского уезда польскому наместнику в Галиции.
С падением австрийской власти сами собою рухнули и запреты на употребление русского языка. В судопроизводстве литературная разновидность русского языка и его местные просторечия – гуцульское и лемковское – стали использоваться наравне с польским. В то же время из судов устранили «тот искусственный жаргон, который создан австрийским правительством»[502] (т.е. украинский язык). Так как в связи с военными действиями все государственные школы в Галиции не функционировали, русская администрация посодействовала открытию нескольких русских и польских школ. Поскольку прежний режим стремился держать галичан в темноте и невежестве, была разработана программа всеобщего народного образования, по которой предусматривалось открытие за 5 лет 9 тысяч народных школ (по 1800 ежегодно), а также 70 высших народных училищ, 60 курсов при этих училищах, 25 мужских и 25 женских гимназий, 10 учительских семинарий и двух учительских институтов[503]. Учительские кадры для воплощения этой программы планировалось подготовить из местных жителей. Во многих галицких городах были открыты специальные педагогические курсы (как государственные, так и частные).
Освобождённая от оков, русская народная культура в Галиции быстро развивалась. Побывавший «на второй день Рождества» на крестьянском собрании в одном из сёл в окрестностях Львова журналист сообщал: «Публика была довольно серая. Преобладали женщины. Пелись песни, говорились импровизированные речи. Пели все – и женщины, и мужчины, и взрослые, и дети. Сначала пели рождественские малорусские колядки, а потом вдруг запели некрасовскую «Назови мне такую обитель… где бы сеятель твой и хранитель, где бы русский мужик не стонал». Задушевные слова этой народнической и народной песни удивительно гармонировали с общим страдальческим тоном жизни этой несчастной страны, где столько убитых на поле брани, столько повешенных и расстрелянных венграми за одну принадлежность к русскому племени, столько арестовано и увезено австрийскими властями. Это торжественное исполнение некрасовской крестьянской песни крестьянским людом Галиции служит лучшим знамением тех возможностей, которые открываются для русской культуры в Галиции»[504].
К сожалению, возможностям этим реализоваться было не суждено. Неудачи на фронте вынудили русскую армию оставить большую часть, казалось бы, уже навсегда освобождённых земель. Австро-венгерская оккупация, а вслед за ней и террор возобновились. Вновь сжигались деревни, вновь убивались или угонялись вглубь Австрии не успевшие убежать жители. Вновь оказалось под запретом употребление русского языка. Немного позже, в 1917 году, когда раздираемая на части Россия уже не представляла угрозы для противников, Вена позволила себе перевести дух. Сменивший умершего в конце ноября 1916 года Франца-Иосифа император Карл I приказал освободить заключенных в концлагерях галичан. Австрийский парламент предпринял расследования преступных действий австро-венгерской военщины (всё-таки террор осуществлялся против граждан своей страны). Материалы этого расследования легли в основу ряда публикаций и исследований, вышедших за границей. В Украине же правда о чудовищном геноциде 1914-1917 годов замалчивается до сих пор. И сегодня о Бухенвальде, Освенциме, Майданеке у нас знают больше, чем о не менее ужасных концлагерях первой мировой – Талергофе и Терезине.
Между тем, этот русский погром объясняет, что произошло с Галицией в дальнейшем. В ходе его более 60 тысяч человек было убито. Сотни тысяч галичан стали узниками концлагерей. Более 100 тысяч из них погибли там, не выдержав нечеловеческих условий заключения[505]. Количество жителей западно-украинских земель, погибших во время принудительной депортации вглубь Австро-Венгрии, не поддаётся исчислению. Сложно установить и число тех, кто при отступлении русской армии в 1915 году бежал в Россию. Тогдашняя пресса и русская, и австрийская называли цифры от 100 до 400 тысяч человек. Оценки историков разнятся от нескольких десятков тысяч до нескольких сотен тысяч человек[506]. Все эти люди оказались разбросанными по бескрайним просторам России, охваченной вскоре пожаром революции и гражданской войны. Не многие смогли вернуться домой. Если учесть и тех, кто погиб на фронтах первой мировой войны, то становится ясно, какие невосполнимые потери понесла Галицкая Русь. Почти все лучшие представители интеллигенции, духовенства, крестьян, рабочих были физически уничтожены.
Из уцелевших можно было лепить, что угодно. Чем и занялись вернувшиеся австрийцы. Первый после вторичного занятия Львова австрийский комендант города, генерал-майор Фр.Римль в секретном рапорте начальству одновременно с «беспощадным террором» против населения рекомендовал насаждать в крае укринофильство и сожалел, что «пока что украинская идея не совсем проникла в русское простонародье»[507].
С крахом в 1918 году Австро-Венгрии, после кратковременного существования «Западноукраинской народной республики» (о которой ныне много говорят) и «москвофильской» «Лемковской республики» (о которой почти не вспоминают), Галиция оказалась насильно включённой в состав возрождённой Польши. Новые хозяева первое время яростно полонизировали оккупированную территорию. Запретив русские школы, польская власть взялась и за украинские. На опустевшие после русского погрома земли из центральной Польши переселяли крестьян-поляков. Государственная пропаганда трубила, что Галиция – исконно польская земля, а не Русь или Украина. Варшава рассчитывала, что обескровленный предыдущим террором край сопротивляться не сможет.
Карты польским политикам спутало русское движение. Оно возродилось неожиданно для многих, стало набирать силу и хотя, по понятным причинам, не достигло прежнего размаха, всё-таки вызвало во властных структурах переполох. Наверху сочли за благо вернуться к прежней политике – «пустить русина на русина». После прихода к власти в мае 1926 года Юзефа Пилсудского полонизация резко сбавляет обороты. Русские школы по-прежнему под запретом, но украинские пользуются полной поддержкой властей. Украинский язык начинает изучаться даже в польских школах Галиции. Чиновники заговаривают о «польско-украинском братстве», направленном против России. Государство вновь берется за финансирование украинских организаций (хоть и не в таких размерах, как в австрийские времена).
Население сопротивлялось как полонизации, так и украинизации. Галицкая газета «Русский голос» отмечала, что оба эти явления взаимосвязаны - украинизация фактически ведет к полонизации (в Галиции), также как и к румынизации (в Буковине) и чехизации (в Закарпатье). Простому галичанину трудно пользоваться украинской газетой или книгой. «Так как украинский язык ему малопонятен ввиду его искусственности и так как этот язык не выдерживает культурной конкуренции с природными литературными языками других народов, то наш простолюдин, изучив чужой язык в школе и армии, становится объектом чужого культурного завоевания»[508].
Состоявшийся во Львове съезд Русского народного объединения поднял вопрос о восстановлении в Галиции системы образования на русском языке. Но власти решительно воспротивились этому. Они всячески притесняли русское движение. Только природным национальным чувством галичан можно объяснить тот факт, что, пережив страшный погром, это движение возродилось, пользуясь поддержкой сотен тысяч местных жителей (только в Русской селянской организации (РСО) состояло до 100 тыс. человек).[509] При этом следует учитывать, что галицко-русским организациям приходилось не только противостоять давлению властей, но и выдерживать жестское противоборство с украинским движением. «Национально сознательные» деятели как коммунистической, так и некоммунистической ориентации, дружно выступили против возродившегося «москвофильства». «Москвофилы еще и теперь мечтают про «единую неделимую» под покровительством «батюшки царя»[510] – предупреждали они. «Галицкое москвофильство… представляет теперь серьезную опасность для западно-украинского революционного движения»[511] – отмечалось в тезисах пленума ЦК Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ).
Угроза для ненькопатриотов действительно была реальной. Со всех концов Галиции поступали сообщения о росте «москвофильских» настроений. «Часть украинских крестьян еще и до сих пор попадает под влияние реакционной москвофильской агитации, главным образом на Полесье и в округах Золочев, Львов, Перемышль»[512] – говорилось в резолюции ІІІ съезда КПЗУ (1928 год). Так называемая «Лемковская комиссия при обществе «Просвіта» указывала на «москвофильско-православную деморализацию», охватившую население Лемковщины, «русификацию» этой части Галиции, и требовала немедленно принять меры «для спасения дальше всего на запад выдвинутого украинского бастиона».[513] Обеспокоенность в украинских кругах вызывали также «сильный напор черной сотни» и «белогвардейская пропаганда»[514] Русского народного объединения на Бойковщине.
Рост русского движения в Галиции встревожил даже украинизаторов в УССР. «Г.Р.Н.О. (Галицко-Русская Народная Организация) – есть попытка втянуть часть украинского крестьянства в организацию похода мирового капитала против СССР»[515] – заявлял А.А.Хвыля и требовал: «Галицкое москвофильство – корень графов Бобринских, епископов Евлогиев, русской черной сотни – необходимо уничтожить. И сделать это нужно как можно быстрее».[516]
Но, несмотря на все нападки, галицко-русское движение продолжало расти и давать отпор своим противникам. «Мы отрицаем самостоятельную Украину в национальном и государственном значении, ибо знаем, что таковая Украина – не Украина, а притон своих проходимцев и чужих искателей легкой наживы» – писала галицко-русская печать. И далее: «Мы верим в Русь, но не верим в Украину».[517] Резко критиковали русские галичане политику украинизации в УССР: «Вот уже десять лет (написано в 1928 году – Авт.) коммунисты не за страх, а за совесть украинизируют Малороссию, чтобы таким образом парализовать нормальный рост общерусской культуры и тем самым противодействовать росту общерусского национального сознания. Бесконечными экспериментами в области творения украинской культуры они измучили и до смерти надоели малорусскому народу».[518]
В справочнике «Политические партии в Польше, Западной Белоруссии и Западной Украине», вышедшем в СССР в 1935 году отмечалось: «РНО-РСО (Русское народное объединение – Русская крестьянская организация) существует в восточной Галиции еще с довоенного времени, когда она была сильной массовой партией. Сторонников этой партии называют москвофилами, так как у них ясно выраженная ориентация на белую Россию… В 1928 г. галицкие москвофилы объединились с «Русским национальным объединением», которое распространяет свою деятельность на территорию всей Польши под названием РНО. РНО объединяет горсточку русской буржуазии, белоэмигрантскую и часть украинской буржуазии, которая называет себя русской, и некоторые более зажиточные прослойки мелкой буржуазии и интеллигенции. При помощи РСО, являющейся «крестьянским» отделом партии, РНО объединяет часть украинских кулаков. Москвофилы отрицают само существование украинской нации. Украинский язык считают русским диалектом… В руках москвофилов находятся культурно-просветительные организации им. Качковского и около 300 кооперативов, которые не принадлежат к РСУК (Рев. Союз Укр. Кооп.)… Во время последних выборов в сейм два москвофила, Бачинский и Яворский, избраны депутатами».[519]
Русское движение как массовое существовало в Галиции вплоть до второй мировой войны и было разгромлено репрессивными методами. Соответственно, полная украинизация Галицкой Руси была осуществлена уже после второй мировой войны. В 1920-1930-х годах этой цели украинофилам достигнуть не удалось, хотя прилагали они немалые усилия. Особенно много здесь потрудился И.И.Огиенко, который для насаждения украинского языка основал специальный журнал «Рідна мова». Нужно сказать, что читать произведения этого деятеля чрезвычайно интересно. Ученый в нем долгое время боролся с политиком. Как ученый И.И.Огиенко не мог не видеть, что великороссы и малороссы составляют одну нацию, что их говоры являются наречиями одного русского языка. Как политик – он не мог признать этого открыто. Как ученый он приводил в своих работах большое количество фактического материала, свидетельствующего о национальном и языковом единстве всех трех ветвей одного народа. Как политик – пытался трактовать этот материал с пользой для «украинской национальной идеи». (К сожалению, у нас нынче популяризируются только те огиенковские сочинения, где политик берет верх над ученым).
В результате – Огиенко часто противоречил сам себе, путался в объяснениях, стремился доказать недоказуемое. Так, проанализировав множество памятников древнерусской («древнеукраинской» – ненькопатриот от науки уверял, что украинские язык и литература имеют более чем тысячелетнюю традицию) письменности, он вынужден был констатировать, что в древности «украинцы» писали в словах мужского рода множественного числа в именительном падеже окончание «-а»: «два года», «два воза», «три сына» и т.д. Это окончание, замечал Огиенко, до сих пор сохранилось в русском языке. «Под влиянием русским так временами пишут и у нас, но этого должно остерегаться и употреблять только формы «два вози», а не «два воза».[520] Почему нельзя писать «два воза» и при чем тут русское (в смысле: великорусское) влияние, если у нас так писали еще в древности, он почему-то не объяснял.
Точно так же, на основе анализа письменных памятников средневековья, И.И.Огиенко вынужден был признать, что украинцы очень многие слова раньше писали одинаково с великороссами и белорусами. Писали именно так, как сегодня они пишутся в русском литературном языке. Но винил в этом политизированный ученый – правописание, общее и для украинцев, и для великороссов, и для белорусов. «Украинцы писали «конь», «шесть», «читал», а не «кінь», «шість», «читав» только придерживаясь чрезвычайно крепко своего старого традиционного этимологического правописания, которое, например, в Галиции держалось аж до 90-х годов прошлого века (т.е. ХІХ в. – Авт.), а отчасти держится еще и теперь. Но читали ли этимологически, то есть так, как написано, этого утверждать нельзя».[521]
С какой-такой стати средневековым «украинцам» понадобилось писать по-одному, а читать по-другому – объяснить Огиенко не мог. Наоборот, он указывал, что как раньше произносили слова – «этого как раз и не знаем, так как традиционное правописание не дает возможности установить истинный тогдашний выговор».[522] Таким образом, вся огиенковская концепция основывалась лишь на домыслах.
Приводил И.И.Огиенко и множество других фактов. Скажем, раньше украинцы писали: «бой», «вечер», «вол», «волк», «вчера», «гордость», «долгий», «запись», «камень», «метель», «монастырь», «мудрость», «нос», «он», «она», «оно», «осень», «печь», «писарь», «полный», «поп», «постель», «работа», «радость», «сельский», «сердце», «стол», «теперь», «тополь», «ходил», «царь», «чего», «четыре», «шелк» и т.п., а не «бій», «вечір», «віл», «вовк», «вчора», «гордість», «довгий», «запис», «камінь», «метіль», «монастир», «мудрість», «ніс», «він», «вона», «воно», «осінь», «піч», «писар», «повний», «піп», «постіль», «робота», «радість», «сільський», «серце», «стіл», «тепер», «тополя», «ходив», «цар», «чого», «чотири», «шовк» и др.[523]
Почему затем на Украине уклонились от традиционного написания этих слов, а в Великороссии такого не произошло, ученый политик опять-таки не пояснял. Он только указывал, что так получилось «с течением времени».[524] Правда, Огиенко признавал, что поляки «безусловно сильно повлияли не только на украинский литературный, но и на народный язык»,[525] однако старался не связывать это обстоятельство с указанными изменениями. Нужно ли удивляться, что такой до крайности заполитизированный ученый (финансируемый, к тому же польским правительством) оказался в авангарде украинизаторских потуг в Западной Украине?
По понятным причинам позиции украинского языка здесь были сильнее, чем в бывшей российской (позднее – советской) Украине. И все-таки полностью вытравить следы былого влияния русской культуры никак не удавалось, на что И.И.Огиенко обратил особое внимание. Он повел непримиримую борьбу с «устаревшими» русскими словами ( «архаизмами-русизмами»), выискивая их в большом количестве в галицкой украиноязычной прессе, произведениях западноукраинской литературы и даже у писателей из украинской диаспоры Канады. «Архаизмы-русизмы все еще не выводятся из языка нашей прессы, нередки они и в «Ділі».[526] «В «Мазепе» (имелась в виду трилогия Богдана Лепкого – Авт.) слишком уж много русизмов».[527] «Бросается в глаза большое переполнение языка Тулевитрова (украинский поэт из Канады – Авт.) русизмами».[528] «По всему видно, что Е.Маланюк хорошо работает над усовершенствованием своего языка. Но в сборник («Перстень Полікрата» - Авт.) все-таки вошло и немного такого, чего следовало бы избегать. Это в первую очередь будут русизмы (временами это архаизмы)».[529] «Леонид Мосендз (западноукраинский поэт – Авт.) работает над усовершенствованием своего языка, но есть немного архаизмов-русизмов»[530] и т.д.
В качестве примеров таких «архаизмов-русизмов» приводились слова: «вечером» (вместо «правильного», по мнению Огиенко, «ввечері»), «внук» («онук»), «воздух» («повітря»), «возмездіє» («відплата»), «грудь» («груди»), «жизнь» («життя»), «житель» («мешканець»), «криша» («дах»), «мимоходом» («мимохідь», «побіжно»), «много» («багато»), «не стучи» («не стукай»), «оба» («обидва»), «по словам» («по словах», при этом Огиенко отмечал, что «древнеукраинский язык знал только: по словам, по домам, по делам и т.д.»,[531] однако тут же заявлял, что «формы на «-м» – это архаизмы, господствующие в языке русском и еще нередкие в языке галицких писателей»), «постепенно» («поступово»), «птиця» («птах»), «сахар» («цукор»), «свободний» («вільний»), «стремиться» («прагне»), «судьба» («доля»), «торжество» («урочистість»), «тучі» («хмари»), «царила» («панувала») и др. Почему эти слова «устарели», если они продолжали использоваться в народных говорах и в литературе, И.И.Огиенко, конечно, объяснить не мог. Но, с упорством, достойным лучшего применения, продолжал «очищать» от них язык.
Впрочем, большого успеха в пропаганде «чистого» языка он так и не достиг, о чем свидетельствуют письма и заметки его соратников, опубликованные все в том же журнальчике «Рідна мова». «Крестьяне говорят, что «Рідной мови» не понимают»[532] – сообщал один из них. «Наша книжка не имеет популярности среди наших же читателей» – жаловался другой и добавлял, что в обществе укоренилось «ошибочное» мнение, что «наша публика не читает украинской книги потому, что она украинская».[533] (Сам корреспондент считал, что все дело в отсутствии литературного опыта у украинских писателей). Третий указывал, что навязываемый журналом «украинский литературный язык» многими не воспринимается. Некоторые «свое субъективное восприятие, хоть бы какое уязвимое, считают за святость и готовы за него бороться. Иные видят в ридномовном правописании коммунизм (неудивительно, так как журнал пропагандировал то же правописание, что и украинизаторы в УССР – Авт.). Другие, видя отличие литературного языка, в частности ударений, от их языка, считают литературный язык чудаковатым, неестественным, языком людей «у которых не все дома» и смеются над ним».[534] Еще один автор журнала подчеркивал, что противники «Рідной мови» указывают на «апостроф и некоторые слова, которые кажутся им ненашими».[535]
Все это необычайно сердило И.И.Огиенко, заставляло его вслед за С.В.Петлюрой называть украинцев «недозрелой нацией»,[536] но изменить положение он так и не смог. Даже в последнем, сентябрьском номере за 1939 год (в связи с известными событиями, редактируемый Огиенко журнал прекратил свое существование) отмечалось, что единого украинского литературного языка, который был бы принят населением, до сих пор не существует: «У нас нет еще - одного литературного языка, как кто хочет, так пишет и говорит».[537] Осенью 1939 года Галиция соединилась с советской Украиной, а в 1941 году была оккупирована гитлеровцами и вошла в состав «генерал-губернаторства Германской империи». Поддерживаемые оккупантами ненькопатриоты энергично продолжали украинизацию. Благоволение к ним фашистов было столь велико, что немецкая власть, несмотря на официальную политику антисемитизма, закрывала глаза на появлявшиеся в украинской прессе хвалительные отзывы о «научных трудах» уже упоминавшейся Олены Курило, еврейки по национальности.
Единственное на что сетовали украинофилы, так это на свой народ, который, в отличие от оккупантов, не придает значения борьбе за «чистоту родного языка». Разговорный язык галичан, указывали «национально сознательные» деятели, «очень далек от образцового литературного языка». Очень много в нем (народном языке) «старых слов, которые уже вымерли и в литературном языке не употребляются (архаизмов, напр., «много», «случай»)». Кроме того, сокрушались ненькопатриоты, разговорная речь населения изобилует провинциализмами, вульгаризмами и, самое печальное, чужими словами, которые «напрасно засоряют наш язык».[538] В разряд чужих слов попадали теперь уже не только русизмы, но и полонизмы. В связи с изменившейся политической конъюктурой украинофилы «забыли» об «украинско-польском братстве» и говорили о «братстве» украинско-немецком: «На протяжении столетий продолжается и крепнет духовная связь западного украинства с немецким миром. Сознание этой связи укореняется со временем в народных массах и становится причиной восторга, с которым украинская школьная молодежь льнет к языку немецкого народа».[539]
Правда, ненькопатриотов сильно огорчало, что условия войны не способствовали проникновению в народ «рідной мовы» – трудно было организовать ее полномасштабное изучение в школах. Эту проблему они собирались разрешить после окончательной победы «великой Германии». Вышло, как известно, по-другому. Полная украинизация Галиции была проведена уже после 1945 года. «Советские власти - замечает современный историк, - сразу же ориентировались на украинские и проукраинские элементы, хотя всячески открещивались от «украинского буржуазного национализма».[540]
Похоже складывались национальные отношения на Буковине, с той только особенностью, что в этой области, не испытавшей на себе полномасштабного польского влияния и унии, «украинская национальная идея» была еще менее популярна, чем в Галиции. Современные «национально сознательные» историки объясняют это тем, что «в отличие от Галиции, на Буковине и в Закарпатье украинство развивалось в противоборстве с неславянскими национальными движениями, поэтому тут долго сохраняла романтический ореол идея славянского единства. В свою очередь, русофильство, которое составляло органичную часть этой идеи, продолжительное время не давало возможности на этом пространстве выкристаллизоваться росткам «чистого» украинского национального сознания, многократно, так сказать, «скошивало» их».[541]
«Русское население Буковины исстари считало себя русским и не имело никакого понятия о том, что существует какая-то украинская нация и что они должны превратиться в «украинцев» и больше не называть ни себя, ни своего языка русским, - свидетельствовал видный буковинский деятель А.Геровский. – Когда, в конце прошлого (ХІХ-го) столетия, пришлые галичане начали пропагандировать в Буковине идею сепаратизма, они вначале, в течение нескольких десятилетий, не смели называть ни себя, ни свой новый «литературный» язык украинским, но называли себя и свой язык руским (через одно «с»). Все русские буковинцы сочли это польской интригой… Во всей восьмиклассной гимназии в Черновцах среди русских учеников было только двое, считавших себя не такими русскими, как «москали». Это были два галичанина: Бачинский и Ярошинский… Когда правительство решило упразднить в школах старое общерусское правописание и заменить его фонетическим, то оно встретило единодушное сопротивление со стороны всех учителей начальных школ. Правительство устроило что-то в рода плебисцита учителей, который дал совершенно неожиданный результат для их начальства. За «фонетику» высказалось только два учителя, оба «зайды», т.е. пришлые галичане. Не взирая на это, приказано ввести фонетику… Среди православных священников в конце прошлого столетия был только один самостийник, по фамилии Козарищук».[542]
Австрийское правительство пыталось насадить в Буковине «украинскую национальную идею», назначая туда учителями «национально сознательных» выходцев из Галиции. Однако это привело к росту антигаличанских настроений. В ход пошли лозунги: «Буковина для буковинцев!», «Долой чужеземцев!». Буковинцы предпочли «примитивную индивидуалистическую борьбу с галичанами – «конкурентами» за должности, чем борьбу с помощью галичан за освобождение Буковины»,[543] - сокрушался один из деятелей украинского движения.
Во время первой мировой войны буковинцам, также как жителям других западноукраинских земель, пришлось пережить кровавый австро-венгерский террор. Как пишет тот же деятель, австрияки «вешали население, преимущественно крестьян, считая их агентами России. Множество буковинцев жили уже в России, куда много их сбежало, а еще больше сидело в Талергофе».[544] Этот же «национально сознательный» деятель приводит довольно интересную подробность из жизни послевоенной Буковины. В 1919 году в край приехала миссия Антанты, которая должна была определить в состав какой страны включать Буковину. Эмиссары Антанты объезжали села, собирали крестьянские сходы и опрашивали людей. Подлинную цену антантовской «демократии» буковинцы узнали позднее, когда их земли присоединили к Румынии, хотя не было ни одного села, где население высказалось бы за это. Но речь о другом. На сходах представитель Антанты, французский офицер, общался с крестьянами на русском языке («російській мові»).[545] Этот язык был там не чужим.
Под румынами буковинцам было не лучше, чем под австрийцами. Новая власть (так же, как и поляки в Галиции) первый удар обрушила на русский язык, изгоняя его из школ и стремясь вытравить из жителей русское самосознание. Так же, как и в Галиции, вслед за антирусскими репрессиями правительство стало ущемлять и украинское движение. «Разогнав сначала в оккупированных краях русские школы, - пишет «национально сознательный» автор, - румынское правительство допустило украинские школы работать, надеясь спровоцировать ссору между украинским и русским населением. Года через два украинские школы постигла таже участь, что и русские».[546] 24 июня 1924 года был принят специальный закон о румынизации, на официальном уровне объявлено, что буковинцы – это «обрусевшие румыны»[547] (все-таки «обрусевшие»), которые «забыли свой родной язык», а теперь «должны вернуться в лоно материнской культуры».[548] И, так же, как и польские власти, Бухарест, убедившись, что превратить русских буковинцев в стопроцентных румын не удастся, прибегнул к украинизации. Но, как и в Галиции, полный успех украинизации был достигнут в Буковине уже после второй мировой войны.
Несколько иную языковую историю имело Закарпатье. С распадом Киевской Руси оно подверглось венгерской агрессии, было включено в состав Венгрии и впоследствии вместе с ней вошло в Австрийскую империю. Оторванное от остальной Руси, население пребывало в культурной темноте. Лишь в конце ХУШ века епископ мункачевский (мукачевский) Андрей Бачинский стремясь к тому, чтобы (как он выразился в одном письме) «священники обучались тому русскому языку, патриархом которого был Ломоносов»,[549] ввел в местной семинарии преподавание богословия по-русски. На этом же языке епископская канцелярия вела переписку с приходским духовенством. Однако в условиях австрийского господства и существования крепостного права эти меры не могли существенно повлиять на общее состояние просвещения в крае. Тем более, что уже при преемнике Бачинского они были отменены.
Возрождение Угорской Руси началось в ходе революции 1848-1849 годов. Стали выходить газеты и книги на русском языке. Было образовано литературное общество св. Василия Великого. Угрорусская молодежь выписывала из России произведения А.С.Пушкина, В.А.Жуковского, Н.В.Гоголя, А.С.Хомякова, которые пользовались среди закарпатцев огромным успехом. «На Угорской Украине под влиянием Адольфа Добрянского воцарилось в 50-60 годах полностью москвофильство так, что сквозь него не могла пробиться украинская национальная идея»[550] – жаловался «национально сознательный» деятель. Действительно, когда в Галиции поляки стали энергично взращивать украинство, население Угорской Руси этой затеи не поддержало. «Мы, бедные угро-русские, радуемся, что наши галицкие братья по крови и вере занимаются нами и поддерживают в нас ещё русский дух. Но на ту деятельность, которую развивает Ваша так названная украинофильская партия, мы, угро-русские смотрим не совсем симпатично, - писал известный закарпатский общественный деятель священник Ставровский не менее известному галицкому украинофилу В.Гнатюку в ответ на призыв последнего присоединиться к украинскому движению. – Предполагаю, что Вы не будете за то гневаться, если тут выскажу Вам откровенно то общее мнение, которое мы, угро-русские, имеем о Вашей партии». Ставровский упрекал украинофилов в попытках навязать народу вместо русского языка испорченный, т.е. всю ту же выдуманную поляками «рідну мову», которую «ни украинские, ни галицкие, ни угорские русские не употребляют и трудно понимают; кроме того, употребляемая у Вас орфография неестественная, научной этимологии и лингвистике противная. Если бы Вы писали соответственно правилам и тысячелетнему преданию, тогда бы и галичане, и наши русаки лучше поняли Вас.… Наконец: Ваша партия заявила недавно во всеуслышание, что она отвергает всякую солидарность с прочими русскими, которых называет москалефилами. Из этого следует, что Вы всех нас, не принимающих Вашего радикализма и Вашей орфографии, считаете как бы врагами государства, и что Вы стоите в солидарности с поляками и даже под покровительством поляков, которые внушают Вам все эти выше исчисленные стремления. Вот наше угро-русское духовенство и простой народ имеют такое воззрение о Вашей партии, и пока Ваша партия будет в том направлении действовать, до тех пор угро-русские не будут ей сочувствовать»[551].
«Благодарю Вас за Вашу почесть и доверие, которым вы меня в сём интересном деле одарили. Но я уже наперёд должен изъявить, что я ваш человек не могу быть, понеже мои начала с взором русской письменности и радикально противные суть, тем, которые общество Шевченко (имелось в виду «научное общество Шевченко», возглавляемое Грушевским - Авт.) распространять старается. Так думаю, что и другого никого на Угорщине между нами не найдётся, который бы к сему обществу пристал, настолько оно дискредитировано у нас. Ведь оно и у вас больше вреда, чем пользы принесло. Мы себе таких экспериментаций не можем дозволить… Язык того общества нам совсем чужой и не понятный, мы его не разумеем. У нас бы высмеяли человека, если бы вашим исполяченным и испорченным жаргоном пробовал говорить или писать. Мы не меняем наше наречие на вашу выкручену мову. То есть мы, пока нас благоизволит милосердный Господь поддерживать, останемся русскими и не переменимся на руских»[552] - отмечал в письме тому же Гнатюку другой видный деятель Закарпатья С.Сабов.
Категорически выступал против попыток отделиться от русского литературного языка и крупнейший угрорусский поэт того времени Иван Сильвай: «Я прочитал изданные Вами «Лірники», это издание также интересно, как всё, что входит в состав этнографии, - писал он Гнатюку. - Только не понимаю, почему пользуетесь вы «Кулішівкою». У нас не только не увлекается ею никто, но напротив, кто только немножко занимался сравнительной филологией, тот всю кулішівку, все покушения к литературному разъединению и сепаратизму считает детскою чепухой»[553]. В другом письме Сильвай подчёркивал: «По эту сторону Карпат нет ни одного образованного русского человека, который увлекался бы вашею самостийною правописью и самородными мриями. Понапрасну станете Вы утверждать, уж хоть с клятвою, что вы русин, вас все будут считать поляком, портителем прекрасного русского языка. Издаваемой вами книги вы мне не посылайте, мне довольно муки причинило одно прочтение вашего самостийного письма, а не то ещё целой самостийной книги»[554].
О том же писал и угрорусский писатель М.Котрадов: «Мы пишем по-русски, так, как пишет умнейшая, образованнейшая и большая часть русского мира, а письма свои и заграничные читаем по выговору нашего народа. Оттуда происходит, что наш русин селянин лучше поразумеет наш панрусский, нежели ваш (галицкий) областной слог».[555]
Ещё один известный закарпатский деятель - Иван Раковский недоумевал по поводу стремления российских украинофилов создавать отдельный малорусский язык и литературу: «Как могла образоваться в пределах самой же России партия, отвергающая настоящий письменный русский язык? Что в Австрии готова почва для подобного рода деятелей - это нам понятно: ибо, само собой разумеется, что немецкое правительство равнодушно не может смотреть на преуспеяния другой народности, могущей, в своё время, оспаривать преобладание немецкого элемента; но что в России, и именно между соплеменниками нашими малороссами находятся мечтающие об образовании малорусской литературы, отдельной от настоящей русской, это, конечно, приводит нас в изумление… Мы должны заметить, что нисколько не видим нужды покинуть настоящую русскую литературу и гоняться за призраками какой-то новой малорусской литературы»[556]. Раковский удивлялся намерению возвести неправильное произношение некоторых русских слов в грамматические нормы и на такой основе создать новый язык: «Не находим мы никакой ни грамматики, ни логики в употреблении следующего образа писания: «вже», «де», «ще», «усе», «гострий», «читав», «говорить», «у церковь», «у корові» и пр. вместо «где», «ещё», «всё», «острый», «читал», «говорил», «в церковь», «в корове». По его мнению, многие слова в отдельных местностях произносятся по-своему, отлично от правильного литературного произношения, и от произношений других местностей. Например, «знау», вместо «знаю», «цярь» вместо «царь», «читат» вместо «читает» и т.д. Сколько же пришлось бы создавать языков?[557]. «Мы не считаем настоящую русскую литературу чуждою для малорусского племени, трактуем её как общее достояние всех русских»[558] - делал замечание угрорус.
«Угорская Русь хорошо знает, что малороссы с великороссами образуют один русский народ, неразрывно связанный одним знаменем языка»[559] – заявляли угрорусские деятели в печати. Такие настроения безраздельно господствовали в Закарпатье. Конечно, и там власти делали всё возможное, чтобы местное население забыло о своём русском происхождении. Однако, в отличие от австрийских немцев и поляков, венгры (после преобразования в 1867 году Австрийской империи в Австро-Венгрию Закарпатье вошло в венгерскую часть государства, а Галиция и Буковина остались австрийскими) не жаждали насаждать в Угорской Руси украинство. Они предпочитали превращать эту область в чисто венгерскую.
После окончания первой мировой войны закарпатские общественные деятели однозначно высказались за воссоединение с Россией. Но, будучи враждебно настроены по отношению к советской власти, они приняли решение о временном (пока в России не будут свергнуты большевики) вхождение края в состав Чехословакии. (При этом, сами закарпатцы не сидели сложа руки. Они сформировали несколько добровольческих отрядов, которые через территорию Румынии переправились в Россию и в рядах армии Деникина приняли участие в гражданской войне).
В чехословацких правящих кругах поначалу не было единого мнения насчёт национальной политики в Подкарпатской Руси (так называлось Закарпатье в составе Чехословакии). Первый премьер-министр нового государства К.Крамарж считал украинское движение изобретением немцев и не скрывал своего презрения к нему. Зато президент страны Т.Масарик ненавидел русских и потому поддерживать украинофильство считал своим долгом. Вот только Крамарж оставался премьер-министром всего несколько месяцев, а Масарик занимал высший государственный пост на протяжении многих лет (до 1935 года). Это и определило политику Праги. Она была направлена на насаждение «украинской национальной идеи». Из госбюджета выделялись немалые средства на финансирование украинских организаций, пропаганду украинского языка. Иногда использовались и силовые методы. Но к массовому террору власть всё-таки не переходила (что объяснялось заступничеством за закарпатцев короля и правительства Югославии, бывшей тогда союзницей Чехословакии), а без него насадить «рідну мову» не получалось.
Органы местного самоуправления в Ужгороде и Мукачеве использовали в своей работе русский литературный язык. По-русски же были написаны вывески с названием улиц в закарпатских городах. Русский язык преобладал и в общественной жизни. А вот в системе образования, стеснённой инструкциями чешского министерства, наблюдалось двуязычие. Министерство запрещало преподавание в школах на русском литературном языке и даже изучение самого этого языка, старалось не допустить в учебные заведения русскоязычных учебников. На должности учителей приглашались «национально сознательные» галичане. «Чешское правительство импортировало украинских сепаратистов из Польши, Австрии и даже Германии»[560] – отмечалось в Памятной записке Центральной Русской Народной Рады, переданной в июле 1938 года тогдашнему премьер-министру Милану Ходже, при котором политика несколько изменилась в благоприятную для русского населения сторону.
Такая «искусственная парниковая украинизация» (выражение из той же Памятной записки) объяснялась не только русофобскими настроениями чехословацкой правящей верхушки, но и практическими соображениями. Получив во временное управление Подкарпатскую Русь, Прага решила прибрать ее к рукам навсегда. Препятствием к чехизации Закарпатья было распространение там русского языка. «Никто не согласился бы променять русский литературный язык на чешский или на словацкий. Но с украинским языком мы можем конкурировать»[561] – заявлял в узком кругу министр народного просвещения Вавро Шробар. Отсюда и проистекала поддержка властями «национально сознательных» деятелей.
Однако языковая ситуация в школах и вузах больше, чем от министерских приказов, зависела от состава педагогического коллектива. В тех учебных заведениях, где не было засилья галицко-украинского элемента, как правило, учителя сами вводили русский язык. В результате – единого языка обучения в Закарпатье не существовало. В Ужгородской гимназии обучение велось на украинском языке, в Мукачевской – на русском, в Хустской – частично на одном, частично на другом. В учительском институте Мукачева предметы преподавались по-русски, в торговом училище – по-украински и т.д. Разумеется, сложившееся положение не могло устраивать население. «Нам нужна русская, исключительно русская школа. Мы требуем на нашей Руси русскую школу, всякая украинизация и чехизация должна быть немедленно приостановлена» – требовала местная печать. Как указывалось в закарпатских газетах: «Украина и все украинское – одни только фикции, - при том фикции, созданные с предвзятыми целями и стремлениями. Среди народов вообще, а в частности среди славян никогда не было украинского, а значит не было и украинского языка».[562]
В конце концов, закарпатцам удалось в 1937 году добиться официального разрешения властей на использование в школах русскоязычных учебников. Вслед за тем, в конце того же года, министерство просвещения провело в Закарпатье всенародный опрос о языке обучения в школах. «Каждый селянин получил два билета, - вспоминал закарпатский общественный деятель Михаил Прокоп. – На одном было написано: «малоруський язык (украинский язык)», на другом – «великорусский язык (русский язык)». Несмотря на жульничество со словами «малорусский» и «великорусский» – ибо малорусский народный язык это не украинский язык, а русский язык (литературный) это – не великорусский, наши самостийники потерпели полное поражение, ибо 86 процентов селян, подчиняясь тысячелетнему чувству единства всего русского народа, голосовали за «великорусский язык».[563] (Сегодня результаты этого опроса, да и сам факт его проведения старательно замалчиваются на Украине).
Двуязычие царило и в прессе. 14 закарпатских газет выходили на русском языке, 8 – на украинском. В целом же, как свидетельствовал видный закарпатский учёный Г.Геровский, образованная часть населения «говорит на языке, словарный состав и морфология которого являются русскими литературными, но имеют особенности собственного подкарпатского произношения. Менее образованные люди говорят на местных говорах с большей или меньшей примесью книжных выражений». Что же касается «рідной мови», то «галицко-украинский литературный язык распространяется с очень большим трудом, и даже выпускники гимназии с украинским языком обучения не в состоянии полностью преодолеть трудности в произношении, которое очень существенно отличается от естественных звуков подкарпаторусской речи».[564]
Наглядно характеризует языковые отношения в Закарпатье факт, приводимый в воспоминаниях Михаила Прокопа: «До второй мировой войны книгоноши (протестантские) продавали в нашем краю Библии на разных языках. По статистике, напечатанной в карпаторусских газетах за известный отчетный период, там книгоношам удалось продать 2000 Библий на русском языке и только 150 на украинском».[565]
Из восьми депутатов, представлявших население Подкарпатской Руси в парламенте Чехословакии, семеро принадлежали к русскому движению и только один (Юлий Ревай) - к украинскому. Но «даже этот единственный «украинец» не получил в Карпатской Руси достаточно голосов, чтобы быть избранным в Карпатской Руси. Он попал в парламент благодаря некоторым странностям чехословацкого избирательного закона. При второй баллотировке чехословацкая социал-демократическая партия, к которой принадлежал Ревай, дала ему остатки социал-демократических голосов, чешских и словацких, полученных партией в других частях республики. Что же касается голосов, полученных Реваем в самой Карпатской Руси, то это по большей части голоса мадьяр, евреев и чешских чиновников, принадлежащих к социал-демократической партии».[566]
Когда в октябре 1938 года уже гибнущая после «мюнхенского сговора» Чехословакия предоставила Подкарпатской Руси автономию, в первое карпаторусское правительство вошли четыре представителя русского движения и два украинофила. Возглавил правительство один из лидеров русского движения А.Бродий. Как признают «национально сознательные» украинские историки: «Соотношение два к одному в пользу представителей русофильства реально отображало соотношение между двумя главными политическими силами в крае. Назначение А.Бродия премьер-министром тоже не стало неожиданностью, так как возглавляемое им направление занимало доминирующее положение в общественно-политической жизни Закарпатья на протяжении всего междувоенного периода».[567]
Однако кабинет А.Бродия работал немногим более двух недель. Чехословацкое правительство, уже практически полностью подчинявшееся диктату из Берлина, отдало приказ об аресте вождей русского движения и, невзирая на массовые протесты населения, передало власть в автономии лидеру закарпатских ненькопатриотов А.Волошину. Подкарпатская Русь была переименована в «Карпатскую Украину». Все русские политические партии запрещены, русские культурные учреждения, спортивные общества, студенческие организации и т.д. – закрыты. Украинский язык объявили государственным языком (и, между прочим, всем чиновникам было настоятельно рекомендовано изучать журнальчик И.И.Огиенко «Рідна мова»).
Правда, марионеточное правительство Волошина тоже функционировало недолго. «Карпатская Украина» была нужна Гитлеру только как разменная монета в политической игре. Желая заполучить в союзники Венгрию, Берлин в ноябре 1938 года приказал «карпатоукраинцам» уступить венграм значительную часть своей «державы», включая Ужгород, Мукачево, Берегово. А когда Венгрия официально присоединилась к странам гитлеровского блока, фюрер «подарил» ей и остальную территорию Закарпатья. 15 марта 1939 года одновременно с ликвидацией чехословацкого государства сгинула и «Карпатская Украина».
После оккупации Закарпатья венгерскими войсками новая власть стала поддерживать так называемое «руськое» направление, провозглашающее отделение местного «руського» языка как от русского, так и от украинского. «Великорусский литературный язык есть языком Москвы, в котором не имеется руських элементов… Так точно не имеет ничего общего руський язык с украинским, который образовался в Польше. Наши русины жили в Венгрии и не имели ни политической, ни культурной связи с великороссами или украинцами»[568] - писал теоретик этого направления. При этом «руськие» филологи использовали всё-таки общерусский алфавит («ы» и др.).
В конце второй мировой войны, с поражением Германии и ее союзников, перед Закарпатьем явственно вырисовалась перспектива присоединения к СССР. Зная уже по опыту Галиции и Буковины, что воссоединение с другими русскими землями путем включения в состав УССР чревато тотальной украинизацией, закарпатцы попытались этого избежать. Делегация Подкарпатской Руси, возглавляемая архимандритом Алексием (Кабалюком) и профессором Петром Линтуром, в ноябре 1944 года посетила Патриарха Московского и всея Руси Алексия и заявила: «Мы решительно против присоединения нашей территории к Украинской ССР. Мы не хотим быть ни чехами, ни украинцами, мы хотим быть русскими и свою землю желаем видеть автономной, но в пределах советской России».[569] Увы, Патриарх не мог влиять на политику Кремля. Закарпатье присоединили к УССР и украинизировали.
Избежала украинизации лишь закарпатская диаспора в Северной Америке. Эмигранты помнили о своей национальной принадлежности. Они издавали газету «Свободное слово Карпатской Руси» в которой защищали свою точку зрения. «Для нас, русских из Карпатской Руси, совершенно непонятно, почему мы вдруг должны отречься от своего тысячелетнего русского имени и перекреститься в «украинцев», и почему мы должны заменить наш русский литературный язык, который мы до сих пор считаем своим, украинскою мовою, - писала газета. – Наш народ в Карпатской Руси в течение всей своей истории не называл себя иначе, как русским. И все его соседи, волохи (румыны), мадьяры, словаки и немцы его называли русскими… «Украинцем» себя у нас никогда никто не называл, и у нас не было никакого «украинского» движения до тех пор, пока, после первой мировой войны, Карпатская Русь не попала под власть чехов, и пока чешское правительство не начало насаждать его у нас через посредство униатской церкви и бежавших из Польши украинских самостийников, воспитанных австрийским правительством с целью расчленения России. Но, невзирая на все старания чешского правительства, не брезговавшего никакими средствами, невзирая на миллионы чешских крон, израсходованных на украинскую пропаганду, незаконную украинизацию школ, украинство у нас не восторжествовало во время чешского режима. Украинствующие составляли после двадцати лет чешского управления Карпатской Русью незначительное меньшинство… Касательно украинской мовы необходимо отметить факт, что у нас не только наша интеллигенция, но и простой народ этой мовы не признал своей. Украинствующих галичан, говорящих мовою, наш народ называл не иначе, как «полячками». Если на какой-либо сходке выступал «украинец», говорящий мовою, то на вопрос, кто там говорил, получался непременно один и тот же ответ: «Был там какой-то полячок». О русских же эмигрантах из России, говорящих на русском литературном языке, наши крестьяне говорили, что они говорят «твердо по-русски», подразумевая, что они говорят настоящим литературным русским языком».[570]
После второй мировой войны была украинизирована и Пряшевская Русь – самая западная часть этнической русской территории, оставшаяся в составе Чехословакии. Там украинский язык вместо русского был введён в школах в 1952 году постановлением ЦК Компартии Словакии. Население протестовало, требовало сохранения русского образования. Но власть твёрдо стояла на своём, а ненькопатриоты жаловались на «низкую национальную сознательность и национальное равнодушие украинских трудящихся». В конце концов, ЦК Компартии Словакии постановил развернуть «политико-воспитательную работу, направленную на повышение национальной сознательности украинских трудящихся»[571].
Так вся Юго-Западная Русь оказалась украинизированной. И, говоря словами печально известного деятеля, сегодня мы имеем то, что имеем. Украинский язык, ещё несколько десятков лет назад почти никому непонятный, вызывавший только насмешки и неприязнь, возведён в статус государственного, именуется «рідною мовою», принудительными мерами внедряется повсеместно. Украинские газеты начала ХХ века, которые из-за непонятности языка в то время почти никто не читал, ныне в состоянии прочитать любой выпускник средней школы. (Экземпляры этих газет сохранились в крупных библиотеках и желающие могут сами во всём убедиться). И.М.Стешенко оказался прав: если новый язык насильно навязывать нескольким поколениям подряд, он становится привычным и понятным. Но прав оказался и И.С.Нечуй-Левицкий: привычное и понятное всё-таки не стало родным. Ведь большинство из тех, кто при различных опросах и переписях называет украинский язык родным, делают так только потому, что с детства им внушали, что они – украинцы и родной язык у них должен быть украинский. На самом же деле, эти люди говорят или чисто по-русски, или на так называемом «суржике», т.е. на всё том же малорусском наречии, сильно украинизированном за последние десятилетия (ведь в распоряжении украинизаторов, помимо прочего, появились такие действенные средства как радио и телевидение), но всё же не утратившем признаков общности с русской литературной речью.
В этом отношении интересны данные опроса, проведенного в Киеве Институтом социологии НАН Украины в апреле 2000 года. При ответе на вопрос: «Какой язык Вы считаете родным?» - 76% киевлян – украинцев по происхождению назвали украинский. Когда же социологи несколько перифразировали вопрос: «На каком языке Вы общаетесь в семье?», только 24% киевлян – украинцев ответили, что на украинском[572]. «В ответах на вопрос о родном языке респонденты нередко отожествляют его с этническим происхождением – отмечает заместитель директора Института социологии НАН Украины, доктор социологических наук Н.А.Шульга. – Поэтому для того. чтобы получить более объктивную картину распространения языков в разных сферах жизни, необходимо задать вопрос не только о родном языке, но и на каком языке люди общаются в разных обстоятельствах»[573].
Однако и вопрос о языке общения в семье полностью картину не проясняет. Как утверждает тот же Н.А.Шульга: «Косвенным показателем распространения русского языка в Украине является выбор респондентами языка анкеты. Институт социологии НАН Украины при массовых опросах использует социологические анкеты на двух языках – украинском и русском. Перед тем, как начать опрос, интервьюер предлагает респонденту по желанию выбрать анкету или интервью на украинском или русском языке. Иначе говоря, каждый социологический опрос – это манифистация языковых предпочтений населения, своего рода референдум». В результате, как выяснилось во время всеукраинского опроса, 49,5% респондентов ответили, что общаются в семье на украинском языке, 48,5% - на русском языке, 2% - на другом языке. Однако анкеты на украинском языке предпочли взять только 37,2% респондентов, в то время как на русском – 62,8% (данные апреля 2000 года)[574]. Иными словами, среди тех, кто уверяет, что общается в семье на украинском языке, многим на самом деле легче говорить по-русски.
Вспомним еще раз и цифры, приведенные Яворивским: лишь несколько десятков тысяч человек действительно владеют украинским языком. Их и можно отнести к числу настоящих украиноязычных. К тому же и среди этой категории далеко не все являются украинцами по происхождению. Ещё в начале украинизации было замечено, что часто евреи, поляки и великороссы гораздо быстрее овладевают украинским языком, чем те, для кого он официально является родным. «Я знаю множество фактов, как кое-кто, например, из русских или евреев, недавно начав украинизироваться, превзошли на всех участках языковых (а особенно в письменности) «вековечных украинцев»[575] - свидетельствовал один из главных подручных Кагановича – М.Ф.Сулима. Это еще раз доказывает, что пресловутая «рідна мова» украинцам не ближе, чем великороссам или евреям.
Примечания
464. Пашаева Н.М. Очерки истории русского движения в Галичине ХІХ вв. М.,2000. – С.130.
465. Терех И. Украинизация Галичины // Украина – это Русь. СПб., 2000. – C.134-135.
466. Павлик М. Москвофільство та українофільство серед австро-руського народу. Львів, 1906. – C.25.
467. Там же. – C.4-5.
468. Грушевський М. Наша політика. Львів, 1911. – С.23.
469. Там же. – С.86.
470. Чайковський А. Мої спомини про Івана Франка // Спомини про Івана Франка. Львів, 1927. – С.35.
471. Вовк Хв. Вказ. праця. – С.157.
472. Аркуша О., Мудрий М. Вказ. праця. – С.268.
473. Пашаева Н.М. Указ. соч. – С.84.
474. Цит. по: Аристов Ф.Ф. Карпато-русские писатели // Ваврик В.Р. Терезин и Талергоф. М.,2001. – С.142.
475. Ваврик В.Р. Терезин и Талергоф. М.,2001. – С.103-104.
476. Медвецкий С. Как росла и воспитывалась русская молодёжь вне пределов державной Руси // Украина – это Русь. СПб., 2000. – C.143.
477. Кулаковский П. Русский язык и литература пред судом в Австро-Венгрии. Вильно, 1900. – C.22-28.
478. Терех И. Указ. соч. – C.136.
479. Грушевський М. Наша політика. – С.93.
480. Мончаловский О.А. Святая Русь. Львов, 1903. – С.83.
481. Аркуша О., Мудрий М. Вказ. праця. – С.265.
482. Цит. по: Талергофский альманах. Памятная книга австрийских жестокостей, изуверств и насилий над карпато-русским народом во время Всемирной войны 1914-1917 гг. Вып. 1. Львов, 1924. // www.ukrstor.com
483. Дикий А. Указ. соч. // www.ukrstor.com
484. Попик С.Д. «Ukrainischer irredentismus» до питання про боротьбу з москвофільством у Австрії (1914-1917) // Науковий вісник Чернівецького університету. 1996. Випуск 6-7. Історія. – C.226.
485. Осетинський В.К. Австрійський військово-поліцейський терор в Галичині під час першої світової війни // Наукові записки Львівського державного університету. Т.46. Львів, 1957. – C.67.
486. Талергофский альманах. Вып. 1.
487. Ронге М. Разведка и контрразведка. М.,1939. – С.74-75.
488. Осетинський В.К. Галичина під гнітом Австро-Угорщини в епоху імперіалізму. Львів, 1954. – C.94.
489. Там же. – C.97.
490. Ронге М. Указ. соч. – С.88.
491. Казанский П.Е. Присоединение Галичины, Буковины и Угорской Руси. Одеса, 1914. – C.18.
492. Масловський В.І. Дорога в безодню. Львів, 1978. – C.25.
493. Цит по: Платонов О. Россия перед вторым пришествием // Молодая гвардия. 1996. №7. – C.316-317.
494. Пашаева Н.М. Указ. соч. – С.156.
495. Там же.
496. Талергофский альманах. Вып. 1.
497. Ронге М. Указ. соч. – С.88-89.
498. Ваврик В.Р. Указ. соч. – С.66.
499. Талергофский альманах. Вып. 1.
500. Там же.
501. Пашаева Н.М. Указ. соч. – С.153.
502. Батурина А.Ю. Политика Российской империи в Восточной Галиции в годы первой мировой войны., М., 2000. – C.88.
503. Там же. - C.94.
504. Старосельский А.Ф. Малороссия вне границ России. Из галицких впечатлений // Русская мысль. 1915. №2. – C.152-153.
505. Осетинський В.К. Галичина під гнітом Австро-Угорщини. С.98.
506. Батурина А.Ю. Указ. соч. – С.187-188. Макарчук С.А. Указ.соч. - C.62.
507. «Украинцы… могут сделаться честными австрийцами» // Военно-исторический журнал. 1997. №3. – C.59.
508. Цит. по: Хвиля А. Блюдолизи графів Бобринських //Більшовик України. 1928. – C.85.
509. Пашаева Н.М. Указ. соч. – С.164.
510. Бензя П. Політичні партії на Західній Україні // Західна Україна. К.1927. – С.24.
511. Більшовик України. 1930. №5-6. – С.105.
512. Вінярський К. Третій з*їзд КПЗУ про національне питання на Західній Україні. Б.д. Б.м., – С.90.
513. Лозняк М. Поширення української книжки товариством «Просвіта» на Лемківщині у 30-х роках ХХ ст. // Вісник Львівського університету. Серія історична. Вип. 34. 1999. – С.490.
514. Ткачівський С. Дещо про минуле // Західна Україна. К.,1927. – С.25.
515. Хвиля А. Блюдолизи графів Бобринських // Більшовик України. 1928. №18. – С.88.
516. Там же. – С.90.
517. Цит. по: Хвиля А. Блюдолизи графів Бобринських. – С.85.
518. Там же. – С.86.
519. Политические партии в Польше, Западной Белоруссии и Западной Украине. Б.м., 1935. – С.331-332.
520. Огієнко І. Чистота й правильність української мови. Львів, 1925. – С.68.
521. Огієнко І. Українська літературна мова ХУІ-го ст. і український крехівський апостол. Т.1. – С.232.
522. Там же. – С.231-232.
523. Огієнко І. Чистота й правильність української мови. – С.15-16, 18-19, 27, 30, 62, 98, 125, 154; Огієнко І. Життя слів // Рідна мова. 1938. №3. – С.136; Огієнко І. Історія слова «піп» // Там же. 1938. №7-8. – С.290.
524. Огієнко І. Чистота й правильність української мови. – С.13.
525. Огієнко І. Українська літературна мова ХУІ-го ст. і український крехівський апостол. Т.1. – С.123.
526. Огієнко І. Мова наших часописів. Мова щоденника «Діло» // Рідна мова. 1938. №12. – С517.
527. Огієнко І. Денник літературного критика. Нові видання. // Рідна мова. 1939. №6. – С.286.
528. Огієнко І. Денник літературного критика. Нові видання // Рідна мова. 1939. №9. – С.398.
529. Огієнко І. Мова Євгена Маланюка («Перстень Полікрата» 1939) // Там же. – С.388.
530. І.О. Денник літературного критика. Нові видання // Рідна мова. 1939. №7-8. – С.345.
531. І.О. По словах, а не архаїчне – по словам // Рідна мова. 1939. №5. – С.235.
532. Дичук Л. Вороги «Рідної мови» // Рідна мова. 1939. №6. – С.287.
533. Барагура В. Психологічні основи успіху літературного твору // Рідна мова. 1938. №9. – С.367-368.
534. Колодрубець М. Рідної мови треба завжди навчатися // Рідна мова. 1938. №4. – С.177-178.
535. Кривоносюк П. «Рідна мова» вказала національну дорогу в рідній мові // Рідна мова. 1938. №6. – С.286.
536. Тернистим шляхом! // Рідна мова. 1938. №1. – С.1.
537. Дописи прихильників рідної мови // Рідна мова. 1939. №9. – С.399.
538. Панейко О. За чистоту української мови в школі // Українська мова. Часопис українського вчительства в ген.-губернаторстві. 1943. №10-12. – С.82.
539. Мінко Ю. Методи й цілі навчання німецької мови в українських народних школах // Там же. – С.97.
540. Пашаева Н.М. Указ. соч. – С.174.
541. Аркуша О., Мудрий М. Вказ. праця. – С.235.
542. Геровский А. Украинизация Буковины // www.ukrstor.com
543. Піддубний Г. Буковина. Б.м., 1928. – С.49.
544. Там же. – С.84.
545. Там же. – С.103.
546. Алісов П. Національне питання в Румунії // Більшовик України. 1929. №4. – С.107.
547. Канюк С. Буковина під Румунією // Західна Україна. Б.м., 1927. – С.255.
548. Піддубний Г. Вказ. праця. – С.147.
549. Терлецкий В. Угорская Русь и возрождение сознания народности между русскими в Венгрии. К.,1874. – С.15.
550. Гнатюк В. Національне відродження австро-угорських українців (1772-1880 рр.). Відень, 1916. – С.46.
551. Гнатюк В. Причинок до історії зносин галицьких і угорських русинів // Літературно-науковий вісник. 1899. №7-9. – С.167-168.
552. Там же. – С.168-169.
553. Там же. – С.169-170.
554. Там же. – С.170.
555. Цит. по: Огоновский О. История литературы рускои. Часть 2. – С.128.
556. Письмо из венгерской Руси // Вестник Юго-Западной и Западной России. 1863. Т.3, февраль, – С.253-254.
557. Там же. – С.254-255.
558. Там же. – С.257.
559. Цит. по: Огоновский О. История литературы рускои. Часть 2. – С.128.
560. Памятная записка Центральной Русской Народной Рады переданная д-ру Милану Ходже, председателю Совета министров Чехословацкой республики // www.ukrstor.com
561. Там же.
562. Цит. по: Скрипник М.О. Національне відродження в сучасних капіталістичних державах на прикладі Закарпатської України // Прапор марксизму. 1928. №1. – С.218.
563. Прокоп М. Авантюра галицких самостийников на Закарпатской Руси. // www.ukrstor.com
564. Геровский Г. Язык подкарпатской Руси. М.,1995. – С.85.
565. Там же.
566. Памятная записка Центральной Русской Народной Рады.
567. Вегеш М. До питання про діяльність першого автономного уряду Подкарпатской Руси (11-26 жовтня 1938 р.) // Науковий вісник Ужгородського університету. Серія: історія. Вип. 2. 1998. – С.64.
568. Бонкало А. Руський литературный язык. Унгвар, 1941. – С.9.
569. «Между Подкарпатской Русью и Галицией нет ничего общего». Интервью с главным редактором газеты «Карпатская панорама», президентом фонда «Карпатороссия» В.Разгуловым // www.ukrstor.com
570. Переписка редакции газеты «Свободное слово Карпатской Руси» со своими читателями по национальному вопросу // www.ukrstor.com
571. Дзюба І. Інтернаціоналізм чи русифікація // Вітчизна. 1990. №5. – С.116.
572. Україна молода. 25 квітня 2000 року.
573. Шульга Н.А. Функционирование украинского и русского языков в украинском обществе // Что делать? №3-4 (7-8), февраль, 2001 г. – С.82.
574. Там же.
575. Сулима М.Ф. Мова нашого студента // Записки Харківського інституту народної освіти. Т.3. Х., 1928. – С.20.
