Вспомним еще раз речь Бунина о миссии белой эмиграции как спасении чести: своей и России. Коммунисты при этом были названы внешней силой, "ордой", захватившей страну и поработившей ее. Отчасти это верно. Было, однако, в предложенном "пережидании орды" нечувствие собственной вины за трагедию и долга перед своим народом.
Конечно, это сейчас мы знаем, как сложно развивался режим в СССР, какие обманчивые этапы он прошел в своей истории. Тогда ни у кого такого знания не было. Эмигранты жили надеждой на близкое возвращение: одни к Царю, другие – к Февралю. Все считали, что большевикам долго не удержаться: ведь не может же долго продолжаться это безумие. Одни надеялись, что большевиков свергнет народ (множество восстаний в 1920-е гг. питали эти надежды), другие – что коммунисты сами поумнеют. Соответственно и миссия эмиграции многим виделась в отстранении от "Совдепии" и выжидании: в этом смысл речи Бунина.
Однако главный признак нации – общность судьбы. Без этого эмиграция, не участвуя во всем том, что переживает страна, не могла бы себя считать частью народа. Вспомним еще раз желание А. Ахматовой: быть «с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был» – так выразила она эту идею с другой стороны границы, объясняя, почему не эмигрировала под «защиту чуждых крыл». Конечно, в чем-то прав Р. Гуль, ушедший в эмиграцию от вероятной смерти, которого эти «надменные» строки «всегда необыкновенно отталкивали»: «Если твой народ подпал под власть "разбойничьей шайки", почему же и тебе под нее надо лезть?»; он вспоминает, что «когда переехал границу этой всероссийской мерзости, называющейся "революцией", ...вздохнул с истинным чувством облегчения»[1]. Но в этих словах можно видеть и нечуткость, "надменность" другого рода: Гуль забыл добавить, что при всей оправданности ухода от "шайки разбойников" – жизнь не со своим страдающим народом, а в более благоприятных условиях требует оправдания.
Разумеется, дело не только в том, где быть, но и что делать. Можно быть вместе со своим народом, ничего не делая для его освобождения (и даже служа его палачам), и можно по-разному жить за границей. Лучшая часть эмиграции видела смысл своего нахождения на Западе не в пользовании его благами, а превратила это в вид аскетического служения своей стране. Слово "аскетизм" здесь уместно и потому, что эта часть эмиграции была лишена одной из своих важнейших ценностей: Родины. В связи с этим много сказано о знаменитой русской ностальгии – только не очень привлекательна пассивная тоска. В деятельной части эмиграции для такой ностальгии оснований не было: при ее активном чувстве общей судьбы со своей страной Россия сама каким-то образом присутствовала в эмигрантской жизни.
Однако чувство общности судьбы в Русском Зарубежье, как уже описано на примере духовенства, проявлялось по-разному. Сопереживание в своей крайности могло доходить до отказа патриотической белой эмиграции (о левой мы тут не говорим) быть свободной частью нации (такую трактовку "идеи общей судьбы" описывает В. Аксенов в романе "Остров Крым", откуда мы и заимствуем это выражение).
Сменовеховство и "пореволюционные" течения
Первым добровольным возвратом "под разбойничью шайку" было так называемое сменовеховство – течение, название которому дал сборник статей "Смена вех", вышедший в Праге в 1921 г. Его авторы взяли на себя смелость заявить «продающему газеты полковнику, служащему в швейцарах князю и безчисленным просто голодным, безработным» эмигрантам, что «гражданская война проиграна окончательно. Россия давно идет своим, не нашим путем... Или признайте эту, ненавистную вам Россию, или оставайтесь без России, потому что "третьей России" по вашим рецептам нет и не будет»[2].
Символичность названия сборника в том, что почти все "сменившие вехи" авторы – Ю.В. Ключников, Н.В. Устрялов, С.С. Лукьянов, А.В. Бобрищев-Пушкин, С.С. Чахотин, Ю.Н. Потехин (разбросанные в эмиграции от Харбина до Парижа) – раньше принадлежали к Белому движению. (Их дальнейшие издания: одноименный еженедельник "Смена вех" в Париже – 20 номеров с 1921 по 1922 г. под редакцией Ключникова; газета "Накануне" – Берлин, 1922–1924, и др.) То есть эти настроения затронули часть белой патриотической эмиграции, поскольку именно ее многое оттолкнуло на Западе, прежде всего – предательская политика Антанты, ее потворство расчленению Российской империи.
Сменовеховцы писали: «Будь мы не одни, не будь Россия окружена "друзьями" и врагами, конкурентами и хищниками, алчно пощелкивающими зубами и жадно ждущими ее последнего вздоха, будь в мiре солидарность культурных наций – мы, может быть, не звали к такому решению вопроса». И поскольку «Советская власть сохранила Россию – Советская власть оправдана, как бы основательны ни были отдельные против нее обвинения... самый факт длительности Советской власти доказывает ее народный характер, историческую уместность ее диктатуры и суровости»[3].
Думается, поведение иностранного мiра больше, чем что-либо, толкало эмиграцию на рельсы совпатриотизма на всем протяжении советской истории. Уже в 1920 г., несмотря на всю ненависть к внутренней политике большевиков, часть эмиграции воспринимала их победы над Польшей не без тайного удовлетворения – поскольку поляки в свое время отказались поддержать Белую армию, преследуя свои эгоистические цели: отхватить часть российской территории (что им и удалось по Рижскому договору в марте 1921 г.).
Сама ориентация Белого движения на Антанту заставляла многих опасаться, что при победе белых стоявшие за ними иностранные силы подчинят Россию своим интересам. Это обстоятельство (а не только голод и заложничество семей) тоже толкнуло к большевикам и ту часть офицеров, которые стали сразу служить в Красной армии (как ген. Брусилов; всего добровольно или большей частью вынужденно по этому пути пошло не менее 20% офицеров царского Генштаба)[4], и ту небольшую часть, которые вернулись после гражданской войны (например, ген. Слащев, храбро воевавший у Врангеля). Появилось и такое обращение к воинам Белой армии, подписанное четырьмя генералами-эмигрантами (А. Секретев, Ю. Гравицкий, И. Клочков, Е. Зеленин) и пятью полковниками[5]. Другая группа таких же белых генералов стала издавать в Берлине журнал "Война и мир" (1922–1925; редакторы: М.И. Тимонов, затем А.К. Келчевский, В.В. Колоссовский). Сменовеховские издания выходили в Софии ("Новая Россия"), Харбине ("Новости жизни"), Гельсингфорсе ("Путь"), Риге ("Новый путь")...
Сказывалось и разочарование эмигрантов собственной пассивной ролью. Они осознавали свою неспособность повлиять извне на ход событий в России и видели единственную возможность для этого – в развитии здоровых сил в самой стране. Нэп, казалось, тоже свидетельствовал, что время коммунистических утопий кончилось и стал побеждать здравый смысл. Такие надежды были распространены и в России – этим оправдывали свою службу у большевиков многие "спецы" и "обновленцы" (возможно, и митр. Сергий). Видимо, прав был Ленин, говоря в октябре 1921 г., что «Сменовеховцы выражают настроения тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики»[6]. На этих настроениях большевики, в том числе Троцкий, решили играть: вскоре пражская "Смена вех" была переиздана в советском издательстве, а эмигрантов ГПУ убеждало, что «евреи, конечно, будут оттеснены от власти» и «возродится Россия»[7]. Именно тогда, вполне искренне снизу и неискренне сверху, начал зарождаться будущий национал-большевизм.
Причем в капитуляции сменовеховцев можно видеть не только "буржуазные" иллюзии, но и определенную философию (смесь народничества и фатализма). Отталкиваясь от сборника "Вехи" (1909 г.), авторы которого «осмелились развенчать идеальный тип русского революционера», сменовеховцы заявили, что «России была нужна революция» и «русская интеллигенция не могла и не должна быть иной»[8] (Ключников). Большевики, несмотря на внешнюю их жестокость, наиболее последовательно выполняют необходимую национальную миссию русской интеллигенции – и только они в состоянии ее выполнить. Сменовеховцы стояли на разных уровнях политического признания большевизма, видя свою задачу в преодолении его крайностей изнутри («Только в изживании, преодолении коммунизма – залог хозяйственного возрождения государства»[9] – Устрялов), но в целом усмотрели в большевицкой революции – очистительную бурю, без которой России не дано было выйти к новой жизни и которой нужно было подчиниться...
Если и усматривать в большевизме скрытый национальный смысл (а для христианина, повторим, не бывает безсмысленных катастроф) – то, пожалуй, в том, что ценою огромных жертв было дано доказательство христианских ценностей "от обратного". И в том, что Россия так и осталась "белым пятном" на карте сильных мiра сего, сохранив для будущего возможность самостоятельного пути в мiре нарастающей духовной энтропии. Возможно, интуитивно некоторые сменовеховцы чувствовали этот метафизический смысл совершавшегося – подобно М. Волошину, написавшему в 1920 г., перед приходом большевиков в Крым: «Божий Бич – приветствую тебя!» И в 1921 г. в другом стихотворении:
Верю в правоту верховных сил
Расковавших древние стихии.
И из недр обугленной России
Говорю: «Ты прав, что так судил».
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в печи плавильной мало –
Господи! – вот плоть моя.
Вот еще одно его стихотворение, написанное в годы гражданской войны – "3аклятье" (1920 г.):
Из крови, пролитой в боях,
Из праха обращенных в прах,
Из мук казненных поколений,
Из душ, крестившихся в крови,
Из ненавидящей любви,
Из преступлений, исступлений –
Возникнет праведная Русь.
Я за нее одну молюсь
И верю замыслам предвечным:
Ее куют ударом мечным,
Она мостится на костях,
Она святится в ярых битвах,
На жгущих строится мощах,
В безумных плавится молитвах.
В этих стихах Волошину можно поставить в упрек лишь чрезмерное упоение катастрофой, эстетизацию зла. Но, не обеляя это зло, он верит в его конечное безсилие, в катарсис. (Сходное ощущение, вероятно, имелось и у "промосковской" ветви зарубежного Православия.) Сменовеховцы же с неменьшим упоением искали этот смысл на политическом уровне, отказываясь от религиозных критериев: «Энергичный, властный правитель жесток, сгибает волю народа под свою волю, пренебрегает за делом возвышенными, иногда святыми словами. В своей тяжелой, черной работе он не позволяет себе даже нравственной роскоши быть чистым» (Бобрищев-Пушкин). «Разрушение страшно и мрачно, когда на него смотришь вблизи. Но если его возьмешь в большой перспективе, оно – лишь неизбежный признак жизни, хотя, может быть, и несколько грустный...»[10] (Устрялов). Такая релятивизация добра и зла вела их к отказу от сопротивления злу, к моральной капитуляции. Неудивительно, что в их числе оказалось немало безнравственных личностей, ставших марионетками чекистской агентуры...
Чтобы показать качество политического "анализа" сменовеховцев, достаточно процитировать такие их прозрения: «весь смысл второй, Октябрьской революции в том и заключается, что управление страной перешло к самому народу... Колоссальный рост государственного, национального, экономического и социального сознания народных масс в России – вот то неоспоримое и безконечно ценное, что уже дала нам Великая Русская Революция»[11]...
Сходные причины и иллюзии были у движения евразийцев, провозгласивших Россию – Евразией, а не Европой. Их исходным моментом тоже было огромное разочарование в западной цивилизации (уже не только на политическом, но и на духовном уровне), которое они выразили философски, соединив идеи славянофилов, Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева и О. Шпенглера (о "закате Европы"). Евразийцы глубже, чем сменовеховцы, ощутили метафизический смысл большевизма – как крах попыток рационалистической европеизации России, начатой еще Петром I. Близко к ним стоит и Бердяев в работах 1920–1930 гг. ("Новое средневековье", "Истоки и смысл русского коммунизма"). Как и у сменовеховцев, здесь можно видеть частично верное историософское зерно: большевизм, ценою огромных жертв и страданий, уберег Россию от того, чтобы стать мещанско-буржуазной страной "как все".
Но затушевывание некоторыми евразийцами кровавой цены, заплаченной за это, как и смешение метафизического и политического уровней – тоже вырождались в философию капитуляции, которая отличалась от сменовеховской лишь тем, что "национальное оправдание" большевизма выводилось из несовместимости России с западным мiром в силу ее природно-географических особенностей. "Национальная миссия" большевиков виделась в том, что они, изолируя Россию от "прогнившей Европы", вопреки своим политическим целям вывели страну на самостоятельные духовные пути, которые вскоре будут осознаны народом – на это и должна быть направлена деятельность эмиграции (а не на политическую борьбу против большевиков). Теряя нравственные ориентиры, евразийцы проповедывали "переключение революционной энергии" на созидательные цели, национальное "углубление революции" – как будто ненависть к Православию и террор против русской традиции можно было превратить в "творческую страстность"...
Главные идеологи евразийства: кн. Н.С. Трубецкой (его книгу "Европа и человечество" можно считать основополагающим произведением евразийцев), П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский; вначале к ним себя относили Г.В. Флоровский (быстро отошел), В.Н. Ильин, Л.П. Карсавин, позже – Н.Н. Алексеев, Г.В. Вернадский. Евразийцы выпустили сборники публицистики "Исход к Востоку" (София, 1921), "На путях" (Берлин. 1922), затем до 1931 г. вышло четыре сборника "Евразийский временник" и "Тридцатые годы". Выходила "Евразийская хроника" (Берлин, затем Париж; 12 выпусков с 1925 по 1937 г. под редакцией П.Н. Савицкого).
Евразийцы вызвали в эмиграции еще большую критику, чем сменовеховство: правый фланг критиковал их за отход от политической борьбы, левый – за антизападничество и религиозность. В последнем и заключалось их главное отличие от сменовеховства: евразийцы постоянно подчеркивали, что революция выявила нравственную ущербность большевизма и спасающую силу религии. На религиозно-философском уровне недостаток евразийских теорий заключался лишь в размытости христианских критериев историософии, что было вскоре осознано и многими евразийцами (Г. Флоровский писал, что в евразийстве была "правда" поставленных вопросов, но не "правда ответов" на них)[12]. Но это вовсе не обязательно должно было вести к капитуляции перед большевиками на уровне политическом: политика и историософия были разными составными частями евразийства, что наглядно проявилось в развале этого движения, когда из него ушли мыслители-основатели и остались со своими политическими иллюзиями просоветски настроенные кн. Д. Святополк-Мирский, П. Арапов, С. Эфрон и другие, издававшие во Франции еженедельник "Евразия" (1928–1929, 35 номеров).
Развал евразийства был, впрочем, связан и с активностью советской агентуры. Хотя это было скорее теоретическое движение, в нем возникли политические структуры, стремившиеся вести работу в России. Это привело к тому, что провокаторы из "Треста" (фиктивной "антисоветской" организации, созданной чекистами; об этом см. ниже) проникли в ряды евразийцев. В 1924 г. несколько "тайных" поездок в Москву, при помощи "Треста", совершил Арапов; в июне 1926 г. глава евразийцев Савицкий ездил на инсценированный под Москвой "Евразийский съезд". Разоблачение "Треста" нанесло удар по этому движению.
Капитулянтским вариантом "общей судьбы" оказались поражены и младороссы – многочисленная молодежная организация, родословную которой ведут от Союза молодой России, созданного в 1923 г. в Мюнхене; в 1925 г. переименован в "Союз младороссов", в 1935 г. в "Младоросскую партию". Младороссы имели десятки печатных органов, в том числе "Младоросс" (1928–1932), "Младоросская искра" (1931–1940), "Бодрость" (1934–1939). Девизом младороссов было «Лицом к России!», содержание которого можно проиллюстрировать следующими цитатами.
«Русское будущее в новой России, которую мы и называем молодой Россией... Мы не ублажаем себя вымученной фикцией зарубежной России. Мы знаем, что никакой зарубежной России нет. Нет и двух Россий. Есть одна живая Россия. Та Россия, единственная, которая теперь перерождается в мучительных схватках, и есть молодая Россия»[13], – говорил глава младороссов А.Л. Казем-Бек в 1929 г.
«Правда, теоретически, большевизм – интернационален и даже название России заменил ненавистным сочетанием четырех букв. Но, силою вещей, вопреки собственному учению, во имя сбережения собственной шкуры, большевизм принужден охранять и, как умеет, охраняет международное бытие России, отстаивает ее международные интересы, блюдет ее территориальную целость. Да, большевизм – мертвая вода, но мертвая вода, в сказке, предохраняет тело убитого богатыря от разложения»[14], – писал другой автор, надеясь, что именно младороссы и дадут «живую воду» для его воскрешения... «Подрастающее поколение должно готовить к практической созидательной работе, к строительству, а не к политике. В нужный момент дать России тысячи и тысячи инженеров, врачей, техников – вот задача эмиграции»[15], – призывал третий.
Младороссы писали, что «отвергают 1) ставку на интервенцию, как нереальную, не совместимую с национальным достоинством и не соответствующую интересам России, 2) ставку на народное восстание, не осуществимое в общенациональном масштабе, грозящее анархией и расчленением России и несущее неоправдываемые жертвы, 3) метод терроризма, организуемого из-за границы, бьющего вслепую и разлагающего не власть, а применяющую его организацию, 4) метод вредительства, приносящий больше вреда нации, чем власти»[16]. О методах же борьбы за возрождение России в 1931 г. Казем-Бек говорил так:
«Для нас, зарубежных националистов, вопрос идет не о борьбе с национальными внутренними силами, а о борьбе со сталинской верхушкой, ради национального возглавления той России, которую Ленин и Сталин против своей воли вывели из многолетнего сна. Мы заодно с теми, кто в России, хотя бы пока под коммунистическим флагом, делают национальное дело... К русским эмигрантам, мечтающим в виде какого-то иностранного легиона вторгнуться в Россию, можно применить слова, сказанные Екатериной Великой Эстергази: "горе стране, которая надеется, что будет спасена иностранными войсками"... Националисты зарубежные должны найти контакт с русскими националистами. Зарубежные националисты не могут быть орудием иностранцев... Система, противопоставляемая коммунизму, должна принести всенародное примирение. Это будет надклассовая монархия»[17].
Именно в этом духе в сентябре 1934 г. в "Младоросской искре" была объявлена цель: «Союз Младороссов после долгих и напряженных усилий превращается во вторую советскую партию, занимающую положение революционной оппозиции в отношении к партии правящей. Правящая коммунистическая – партия, с точки зрения младороссов, узурпирует руководство русской революцией»[18].
Беда младороссов была в том, что они превратились во «вторую советскую партию» не в СССР, а в эмиграции. Внешние атрибуты (форма, стяги, присяга, церемонии) и балы привлекли в организацию немало эмигрантской молодежи. Вступившая в эту партию Н.А. Кривошеина описывает, как они повторяли «вслепую данные советской прессы, ...что до 1920 г. в России вообще не было промышленности», и когда она привела несколько общеизвестных фактов – «кто-то возражал, и даже довольно резко», а прочие «признались, что в первый раз в жизни все это слышат»[19].
Бывали у Казем-Бека и такие откровения: «не яcно ли, что большевизм держитcя в Роccии деcятый год у влаcти не против воли нации, а c ее cоглаcия? ...нельзя доказывать, что Руccкая нация против cвоей cобcтвенной воли разгромила на cевере, западе, юге и воcтоке cоединенных противников большевизма, иcкрошила прежние cоциальные cлои, уничтожила ряд cвоих cоcловий, опрокинула уcтои прежней гоcударcтвенноcти и выкорчевала до корней cтарую культуру... Ленин и Троцкий были не пришельцами, а подлинными народными вождями...»[20].
Союз поддерживал Вел. Кн. Кирилла Владимiровича как "Императора" и выступил с лозунгом «Царь и Советы!». «Казем-Бек (с разрешения своего Государя) высказывает смелые мысли, за которые его (не будь за его спиной Государя), давно бы причислили к большевикам! Слова об обороне Советского Союза вызывают гром аплодисментов, а похвала Красной армии – овацию. Зарубежный монархизм сливается в патриотическом чувстве с большевизмом. Верноподданные "царя Кирилла" протягивают руку гражданам Советского Союза»[21] – этот портрет младороссов, сделанный одним из посторонних авторов, газета "Бодрость" с видимым удовлетворением перепечатала в 1936 году.
Многие монархисты видели в этом «возмутительное спекулирование именами династии», но самому Кириллу Владимiровичу это не мешало. ГПУ уверяло младороссов, что «советский народ ждет царя», почему тот и сам обнаруживал тот же уклон: так, новогодний "Императорский манифест" 1932 г. был составлен в духе приятия советской революции. Влияние советской агентуры на младороссов настолько усилилось, что в 1937 г. глава младороссов Казем-Бек перестал скрывать свои связи с советским посольством[22]; лишь после этого он был "по собственному желанию" отстранен Вел. Кн. Кириллом от должности докладчика. Особо бдительный Российский Имперский Союз и Н.Д. Тальберг отмечали у младороссов эволюцию и в промасонскую сторону, даже «связь с масонами» («Молчат о масонстве, о котором говорит теперь весь мiр»)[23]...
Это испытание – патриотизмом и разочарованием в Западе – было тяжелейшей драмой для той части честной патриотической эмиграции, которая не верила в реальность долгосрочного существования Зарубежной России и тянулась в Россию настоящую, к созидательному делу. В этих воззрениях была смесь трезвой оценки Запада, утопизма в отношении своих возможностей в СССР (в чем их обнадеживала советская агентура) и нравственного компромисса в отношении большевиков. Жертвенность многих из них в тех условиях превращалась в безполезную жертву и была лишь использована чекистами для разложения эмиграции. Запад своим равнодушно-предательским отношением к патриотической эмиграции тоже облегчал советскую пропаганду. Поэтому не стоит пренебрежительно относиться к питавшим иллюзии, вернувшимся и даже сдавшимся – они сами же за это платили, часто своими жизнями...
Были и другие организации и группы, в программах которых подобная патриотическая "идея общей судьбы" не сводилась к простому "пережиданию орды": "национал-максималисты", "утвержденцы", "новоградцы". Они получили название "пореволюционных", ибо считали невозможной реставрацию дореволюционного состояния. Эти течения исходили из существовавшей России, какой бы она ужасной ни была – и, подобно младороссам, видели свой долг в борьбе за ее внутреннее преображение в соответствии с новыми идеалами, направленными против идеологии большевиков. У них тоже верное патриотическое зерно было порою подпорчено иллюзиями и отказом от политической борьбы. Но зерно это было весьма примечательное.
Идеолог "национал-максимализма" кн. Ю.А. Ширинский-Шихматов, критикуя популярные в эмиграции "рецепты спасения России", «отвергал все виды интервенции, так как, по его мнению, все они должны были в случае успеха привести к той или иной форме завоевания России и к "замене интернационала красного – интернационалом золота и биржи"». Это означало бы «сделать из России буржуазную, еврейско-нэпманскую республику; ...тысячами жертв купить мещанский строй с двумя палатами и министерскими кризисами», в чем виделось «опошление национального идеала». Осуждал Ширинский и попытки «подменить Россию сущую Россией выдуманной, "Россией зарубежной": "Когда наши дети будут учить историю России – они будут учить историю той самой страны, которую эмигрантские газеты все еще называют "Совдепией"...». В начале 1930-х гг. Ширинский-Шихматов издал три номера журнала "Утверждения", органа «объединенных пореволюционных течений» (1931–1932 гг., в числе авторов: Н.А. Бердяев, мать Мария, Ф.А. Степун). Молодые "утвержденцы" основали свой орган – "Завтра", провозгласив ту же цель: «устроение нового социального уклада, одновременно антикапиталистического и антикоммунистического, на основах христианской правды»; один из авторов сформулировал идею "неодемократии": «демократия минус плутократия плюс христианство»[24].
В 1933 г. по инициативе Ширинского-Шихматова был созван съезд, провозгласивший «Объединение пореволюционных течений». Стоит процитировать идеологический раздел их Устава:
«Современное (пореволюционное) понимание Российской национально-исторической идеи настоятельно требует раскрытия:
а) христианской правды как правды социальной;
б) преобладания духовного начала как действенного преодоления всех форм современного поклонения материи (капитализм и коммунизм);
в) понятия истинного национализма как всенародного служения Богу и Мiру – на своих собственных исторических путях;
г) идеи пореволюционного государства как союза Сотрудничества и Общего Дела;
д) христианской этики – как основы правосознания и права – как функции долга (право функциональное);
е) смысла Революции – как прорыва к творчеству новых форм жизни, – социальных, государственных и междунациональных, соответствующих требованиям новой эпохи»[25].
В этой программе можно найти много общего с идеями фашизма, популярного в ту эпоху. Однако основной порок "пореволюционных движений" был не в «копировании фашизма», как написал Варшавский, и не в том, что слова «о гражданских свободах как-то прилипают к гортани нашим пореволюционерам», а в нередких иллюзиях, что компартия, как им казалось, рано или поздно должна будет эту оппозиционно-патриотическую деятельность разрешить в СССР. То есть, при всей духовной верности патриотизма, он был в "пореволюционных течениях" политически слепым...
Но большинство "пореволюционных" групп следует все же отличать от сменовеховства: в "пореволюционности" было оппозиционное стремление к творческому преображению России, а не безнравственное оправдание "творческой миссии большевиков". Слабое место этих течений заключалось в том, что они были несвоевременны; сама Россия еще внутренне не изжила свою болезнь. Поэтому, если для некоторых из этих организаций "идея общей судьбы" и приобрела сменовеховские черты, – то лишь из-за преждевременного выдвижения идеи в таком виде и из-за частой наивности ее носителей, а не из сознательного прощения творившегося зла (как было у сменовеховцев).
Очень интересно положительные черты "пореволюционности" отражены в журнале "Новый град" (под редакцией И. Бунакова, Ф. Степуна, Г. Федотова). Излишний оптимизм в отношении «идущей эволюции большевиков» у авторов этого журнала не переходил границу просоветскости. Правда, Бердяев и в "Новом граде" успел просунуть свой спекулятивный тезис, что «Третий Интернационал оказался трансформацией старой русской мессианской идеи». Хотя Бердяев большевизма не оправдывает, этот его тезис можно считать еще одной философской ступенькой в том же направлении после сменовеховства и евразийства (более известна его нелепейшая игра слов в том же духе: «Третий Интернационал – Третий Рим»)... Эта статья Бердяева называется "Аура коммунизма" (!) и содержит такие двусмысленные оценки: «Положительные социальные результаты революции не подлежат сомнению, их могут отрицать лишь эмигранты, находящиеся в состоянии слепоты и глухоты, движимые патологическими аффектами ненависти»; «русский народ освобожден революцией для неизмеримо большей активности, чем в старой императорской России»[26]... Это один из очевидных, но немногих просчетов редакции "Нового града", которые кое для кого (например, для Г. Струве: "Русская литература в изгнании") затмили собою достоинства этого журнала.
Подобные надежды на "явно начинавшееся" перерождение большевиков периодически вспыхивали в эмиграции и даже давали небольшие волны добровольных "возвращенцев" в СССР. Первая, бытовая и сменовеховская волна, связанная с нэпом и подкрепленная усилиями Ф. Нансена, была самой многочисленной: вернулись десятки тысяч человек. Ее дальнейшими проповедниками были социалисты Е.Д. Кускова, ее муж С.Н. Прокопович, М.А. Осоргин, а также народник А.В. Пешехонов – они тоже аргументировали сменовеховскими тезисами и призывали «зарыть ров» между большевицкой Россией и эмиграцией. Эта тактика была раcсчитана на то, что большевики позволят левым эмигрантам вернутьcя в СССР для «мирной работы» (и тем cамым правые эмигранты проиграют)[27].
В этой связи Р. Гуль приводит свидетельство В.Ф. Ходасевича, что все четверо начали "возвращенческую" кампанию после визита к ним Е.П. Пешковой, первой жены М. Горького, и что, ссылаясь на нее, сам Горький предсказал: «в сентябре этого года (1925) истекает трехлетний срок, на который была условно выслана из России известная группа писателей, ученых и общественных деятелей, и что в сентябре же некоторые из них станут проситься обратно и поведут агитацию за возвращение... Горький настаивал на достоверности своих сведений и в точности назвал мне четыре имени: Е.Д. Кусковой, С.Н. Прокоповича, А.В. Пешехонова и М.А. Осоргина»[28], – писал Ходасевич, подчеркивая, что в точности совпали и имена, и сроки.
Если учесть, что как Пешкова, так и трое из упомянутых инициаторов возвращенчества – масоны[29] (активный деятель "возвращенчества" в Берлине, В.Б. Станкевич, тоже был масоном), то цитированные подозрения В.Ф. Иванова (см. гл. 6) странным образом получают некоторое основание... Гуль также считает, что «влияние московских сфер на зачинателей возвращенчества имело целью не действительное возвращение их в Россию, а лишь смуту в умах и сердцах эмиграции, т.е. раздробление и разложение...»[30]. Но все же принадлежность к масонам здесь кажется несущественной: вероятнее, что Пешкова, с ее прошлыми связями, была использована как инструмент для воздействия на влиятельных масонов-эмигрантов, для подогревания в их среде надежд на перерождение большевиков...
В 1920–1930-е гг. Пешкова ежегодно ездила за границу, общаяcь как c проcоветcкими, так и c буржуазно-cоциалиcтичеcкими кругами. Берберова краcочно опиcывает эти круги, будучи cама причаcтной к cтоль cтранной cоветcко-буржуазной амальгаме, объединявшей cоветcких и западных разведчиков, дипломатов, пиcателей, эмигрантcкую и интернациональную артиcтичеcкую богему, банкиров, вплоть до небезызвеcтного Парвуcа – вcе они находили между cобой общий язык, невзирая на творившееcя в CCCР[31]...
Вторую, очень небольшую волну "возвращенцев" дала наметившаяся в конце 1930-х гг. якобы реабилитация русского национального самосознания (дотоле жестоко искоренявшегося). Вернулись А. Куприн – чтобы умереть, и М. Цветаева – чтобы покончить с собой... Милюков в эти годы, все еще ожидая перерождения большевизма, даже считал, что показательные процессы над "старой гвардией" Сталин начал с целью избавиться от засилья своих "левых"[32]...
Были тогда и полудобровольные возвращенцы: около 30 000 харбинцев, cлужащих Китайcко-Воcточной железной дороги, поcле ее продажи в 1935 г. влаcтям Маньчжоу-Го (КВЖД, поcтроенная царcкой Роccией, c 1924 г. находилаcь в cовмеcтном управлении CCCР и Китая). Как cтало извеcтно из архивных документов НКВД, в 1937 г. по приказу Ежова почти вcе взроcлые мужчины-харбинцы были раccтреляны, оcтальные отправлены в лагеря[33].
В третий раз сменовеховские иллюзии и добровольные возвращения (во Франции около 6000 человек)[34] имели место после «победы русского оружия» во Второй мiровой войне, которая «наконец-то раскрыла большевикам глаза на важность русского патриотизма». В Париже советскую власть приветствовали все те же Бердяев и Кускова, а также Г. Адамович; получили советские паспорта митрополит Евлогий, писатели Н. Тэффи, А. Ремизов и др. Позже они сожалели об этих поспешных поступках...
Даже в 1950-е гг. была волна "возвращенцев" в результате пропаганды Комитета "За возвращение на Родину". Например, из 200 000 руccких (включая малороccов и белоруcов) в Аргентине до 1956 г. в CCCР вернулоcь более 5000 человек – в оcновном это были уроженцы Западной Украины и Белоруccии, не знавшие советской жизни[35]...
Повторим: вряд ли стоит так уж винить этих эмигрантов за наивность – это не самый большой порок, тем более что расплачивались они за это сами. Почти все вернувшиеся жалели об этом, а у некоторых "идея общей судьбы" дошла до самоубийственного конца: погибли и авторы обращения "к Белым воинам" (ген. Клочков и др.), и сменовеховцы (Устрялов, Ключников, Лукьянов), и евразийцы (Святополк-Мирский, Арапов, Эфрон)... Впрочем, расплачиваться пришлось и их семьям, и тем, кто поверил их иллюзиям...
Были, конечно, в их числе и такие, кто становился инструментом шпионажа против эмиграции (как, например, генерал Н.В. Скоблин с женой певицей Н.В. Плевицкой; Эфрон – муж М. Цветаевой). Но к чести Русского Зарубежья следует сказать, что их было ничтожное меньшинство, и они не имеют отношения к теме нашей книги.
Контрреволюционеры: БРП, РОВС, НТСНП и др.
В. Аксенов, построивший свой фантастический роман "Остров Крым" на описанных капитулянтско-сменовеховских трактовках "идеи общей судьбы", странным образом не заметил ее иных исторических воплощений. Ведь с самого начала в эмиграции возникли политические организации, которые понимали "идею общей судьбы" иначе: они не ограничивались пассивным ожиданием, а проявили волю в стремлении вновь перенести контрреволюционную борьбу на российскую территорию.
В 1921–1923 гг. еще предпринимались разрозненные попытки вооруженных рейдов местного значения: на Украине, в Карелии, особенно на Дальнем Востоке, где дольше всего продолжались военные действия, связанные с именами атамана Г.М. Семенова, барона Р.Ф. Унгерна, генералов М.К. Дитерихса, Д.Л. Хорвата, А.Н. Пепеляева, В.М. Молчанова и др. Затем пришло время эмигрантских конспиративных организаций. Оставляя сейчас за скобками их разные идеологии, дадим краткие сведения о важнейших из них (слева направо), воспользовавшись "Курсом Национально-политической подготовки НТСНП", в котором им дается весьма критическая оценка (причины которой станут ясны из дальнейшего).
Народный Союз защиты Родины и Свободы Б.В. Савинкова (в прошлом руководитель террористической организации эсеров, боровшейся против "царизма", затем военный министр у Керенского, при большевиках – организатор восстаний в Ярославле, Муроме и Рыбинске, когда и был создан НСЗРиС). К возрожденному в 1921 г. в Польше Союзу присоединились Д.В. Философов (редактор газеты "За Свободу"), Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус. Цель Союза была: «свержение режима большевиков и установление истинно русского, демократического строя».
Савинков начал свою эмигрантскую деятельность еще в то время, когда Крым удерживала Белая армия, но общего языка с правым Врангелем не нашел. При финансовой поддержке своего "революционного друга", главы польского правительства Пилсудского, Савинков пытался из Варшавы, и затем из Парижа вести знакомые ему революционные формы борьбы. Его группы в России, насчитывавшие свыше 500 человек в разных городах, в 1921–1922 гг. устроили немало террористических актов. Но все вскоре были захвачены большевиками: в Смоленске, Рудне, Гомеле и Дорогобуже, затем в Петрограде, Самаре, Харькове, Туле, Киеве, Одессе... Самого Савинкова ГПУ в 1924 г. заманило в СССР, он был осужден к смерти, принес покаяние в сменовеховском духе, был помилован на 10 лет заключения и в 1925 г. в тюрьме, видимо, вышвырнут из окна за ненадобностью (официальная версия: самоубийство)[36].
Это не удивительно, еcли учеcть личные качеcтва Cавинкова, которые И.А. Ильин опиcал так в докладной записке генералу Врангелю: «Cавинков – авантюриcт по крови, конcпиратор по призванию, влаcтолюбец по cтраcти, аccаcин (убийца. – М.Н.) по cпециальноcти. Он храбр, аморален и cадиcтичен. Договаривающийcя c ним должен иcкать убийц за cвоей cпиной и готовить убийц для него»[37].
"Центр действия", созданный в ноябре 1920 г. в Париже Н.В. Чайковским, который «являлся распорядителем довольно значительных сумм... "Центр" имел свои отделения в Варшаве, Гельсингфорсе, Константинополе, Ревеле, пытался создать такое отделение на Дальнем Востоке – в Харбине... В апреле 1922 г. один из руководителей "Центра" Н.П. Вакар нелегально перешел польско-советскую границу и пробрался в Киев. Потом на процессе по делу "Киевского областного центра действия" было установлено, что Вакар встретился в Киеве со своими старыми знакомыми и сформировал две нелегальные группы... Летом 1923 г. парижский "Центр действия" распался...»[38].
"Борьба за Россию" под руководством С.П. Мельгунова, затем М.М. Федорова – группа вокруг одноименного журнала (Париж, 1926–1931, вышло 240 номеров; в редакцию входили также В.Л. Бурцев, А.В. Карташев, Т.И. Полнер, П.Я. Рысс). «В период развития деятельности группы "Б. за Р." была налажена связь с подъяремной Россией. От группы ездили даже люди на нелегальную работу в СССР. С 1930 г. деятельность "Б. за Р." начинает хиреть. Недостаток средств и недостаточный успех привели к прекращению деятельности группы. Неуспех можно объяснить нечеткостью идеологии (непредрешенчество) и либерально-"интеллигенческим" характером журнала»[39]. Идейные симпатии БЗР видны из ее попытки создать коалицию с милюковским "Республиканско-Демократическим Объединением", правыми эсерами и "Крестьянской Россией"[40].
"Крестьянская Россия" – организация, созданная в 1920 г. в Москве и возрожденная в эмиграции в 1921 г. правыми эсерами и кадетами, тоже говорила о «необходимости вести активную и революционно-политическую борьбу с большевизмом». Издавала одноименные сборники, а с 1925 г. газету "Вестник Крестьянской России" в Праге (под редакцией А.А. Аргунова, А.Л. Бема и С.С. Маслова; тираж 1500–3000 экз.)[41], переименованную в 1933 г. в "Знамя России". После первого съезда в 1927 г. называла себя "Трудовой крестьянской партией» (ТКП). Отделы ТКП имелись также в Польше, Прибалтике, Югославии, на Дальнем Востоке.
Название организации отражает важность крестьянского вопроса в те времена. (В 1920-е годы возникло много групп[42], ставивших во главу угла эту тему, волновавшую основные массы российского населения: "Родная земля", "Нужды деревни", "Крестьянское дело"; множество материалов об этом появлялось на страницах "Последних новостей", "Воли России" и даже "Современных записок".)
«Ее политические установки – парламентарно-демократическая республика, опирающаяся на миллионы крестьян-собственников, организованных в экономические кооперации, и политически – в ТКП». Но ее основная работа заключалась в пропаганде среди «дружественных партий в иностранных кругах». «Ее внутрироссийскую деятельность трудно подвергнуть исчерпывающему разбору потому, что единственный источник о ней – партийный орган "Знамя России"». Какой бы она ни была – «стремление вести борьбу, опираясь исключительно на крестьянские массы, не оправдано ни тактически, ни политически... город был, есть и будет оплотом всякой революционной деятельности»[43]. Московская группа ТКП была разгромлена в 1925 году; эмигрантская организация просуществовала до 1939 г.
Однако все вышеперечисленные организации лево-центристского фланга приведены тут лишь для полноты картины, для контрреволюционной деятельности эмиграции более показательны правые круги.
"Братство Русской Правды" было основано в 1921 г. публицистом С.А. Соколовым-Кречетовым, генералом герцогом Г.Н. Лейхтенбергским, генералом П.Н. Красновым. В разное время представителями БРП были: в Париже В.Л. Бурцев, в Прибалтике кн. А.П. Ливен, на Дальнем Востоке Д.В. Гондатти, в Югославии С.Н. Палеолог и С.Н. Трегубов, в Америке А.А. Вонсяцкий и др. Братство действовало с одобрения Вел. Кн. Николая Николаевича и с благословения главы РПЦЗ митр. Антония (Храповицкого)[44], последнее очень много значило и для сбора средств. Издавался журнал "Русская Правда"(1922–1933). В авторитетной эмигрантской печати ("Возрождение", "Часовой" и др.) пропагандную поддержку БРП оказывали писатель А.В. Амфитеатров[45], П.Н. Краснов (в том числе романом "Белая свитка", 1928), бывший управляющий КВЖД генерал Д.Л. Хорват, поэтесса Марианна Колосова. Приведем ниже оценку БРП из упомянутого издания НТСНП.
«Боевыми кадрами организации являлись остатки белорусских национальных отрядов, так называемых "Дружин зеленого дуба", отряды Булак-Балаховича, организации Савинкова и т.д. За десять лет организация разрослась и развила более или менее успешную партизанскую деятельность в самой России, главным образом в Белоруссии, доставляя большевикам немало хлопот.
Не имея ясной идеологии и отказавшись от целостной программы, Братство выдвинуло ряд лозунгов, которые позволяют определить его политический характер...: «Всероссийская Национальная Революция», «Земля крестьянам», «Православная Христианская Русь», «Всероссийский Земский Собор». В статьях журнала "Русская Правда", предназначавшегося для распространения в СССР, открыто заявлялось, что члены братства – монархисты. Эти статьи, написанные псевдонародным языком "ростопчинских афиш", носили часто несерьезный характер. (Например: "Крестьянство!.. Валом вали за твоим родным Братством Русской Правды!"[46]. – М.Н.)
Излюбленной тактикой борьбы братства была партизанщина и так наз. "низовой террор". Эта тактика находила себе выражение в лозунге: "Бей змею, да не пропускай и змеенышей"... Сама жизнь показала нецелесообразность этой тактики: длительная партизанщина легко соприкасается с простым бандитизмом, низовой террор не достигает своей цели, ибо центральная власть имеет в своем распоряжении все средства для того, чтобы на такой террор ответить террором удесятеренным»[47].
Судя по сообщениям руководства БРП, в 1925–1930-х гг. эта партизанская деятельность (остановка и "проверка" поездов, расстрелы чекистов, взрывы объектов) в западных советских областях приобрела немалый размах; под контролем БРП находились целые районы. Впрочем, в подобных сообщениях БРП приписывало себе и стихийные восстания (трудно предположить, что именно "братское вольное слово" вдохновляло население Кавказа, Туркестана, Сибири…)[48]. Отчеты руководства БРП о своих боевых подвигах вызывали сомнение у С.П. Мельгунова, П.Б. Струве и многих других. Главу БРП Соколова-Кречетова обвиняли в саморекламе для сбора средств.
При этом руководство БРП отказывалось от сотрудничества с другими эмигрантскими организациями, заявляя, что БРП состоит из автономных боевых отрядов, которые ведут партизанскую борьбу, в целях безопасности не сообщая конспиративных деталей даже в центр. Поэтому подозрения в блефе (несомненно, он тоже имел место) возникали также у генерала Врангеля и других руководителей РОВСа, хотя в антикоммунистической искренности Братства они не сомневались*.
Как бы то ни было, деятельность БРП безпокоила советские органы, которые считали Братство опасным противником. В 1932 г. разоблачение в руководстве БРП агента ГПУ А.Н. Кольберга «вызвало тяжелый раскол в верхах Братства... Большевики, обладая секретными сведениями о БРП через Латвийскую социал-демократическую партию, вскрыли конспиративную работу БРП в Латвии. В 1933 г. БРП подверглось в Латвии разгрому». По Дальневосточному отделу БРП «большевики наносят крупный удар убийством в Харбине (декабрь 1932 г.) одного из руководителей полковника Аргунова... БРП не выдержало кризиса»[49].
Русский Обще-Воинский Союз (РОВС) – созданный генералом Врангелем в 1924 г. из остатков белых армий, объединял около 30 тысяч воинов и был стержнем довоенной политической эмиграции. Верховным Главнокомандующим Русской армии в зарубежье был Вел. Кн. Николай Николаевич; Главнокомандующим и фактическим главой РОВСа – генерал Врангель, последний де-факто признанный Западом правитель на русской земле. Это делало РОВС в какой-то мере хранителем традиции русской государственности, чему способствовало и соседство с возглавлением Русской Зарубежной Церкви (поначалу и руководство РОВСа, и руководство Церкви находились в Сремских Карловцах в Сербии; в 1926 г. Врангель переехал в Брюссель; после его смерти с 1929 г. генерал Кутепов перевел штаб в Париж). Чтобы подчеркнуть надпартийный и государственный характер армии (и не нарушать единство РОВСа политическими разногласиями, в том числе внутримонархическими), Врангель с самого начала издал приказ № 82, запрещавший военным вступать в политические организации.
Деятельность РОВСа сначала мыслилась как вынужденный перерыв в военных действиях, в ожидании нового "весеннего похода". В сущности, это была Русская белая армия, переведенная на гражданское положение, рассеянная по многим странам, но сохранявшая традиции и дисциплину, чтобы "по первому зову" продолжить борьбу. Поэтому воины каждой части старались устраиваться на одно предприятие, работая артелями и живя в казармах-общежитиях. РОВС поддерживали многие правые органы печати, в том числе "Возрождение". Неофициальным органом связи РОВСа стал журнал "Часовой", основанный в 1929 г. (В.В. Ореховым, Е.В. Тарусским и С.К. Терещенко) и просуществовавший до 1988 г. (с перерывом в годы войны).
В 1930 г. имелись следующие отделы РОВСа: 1-й отдел (Франция с колониями, Италия, Польша, Дания, Финляндия, Египет); 2-й (Германия, Венгрия, Австрия, Данциг, Литва, Латвия, Эстония, Англия, Испания, Швеция, Швейцария, Персия); 3-й (Болгария и Турция); 4-й (Югославия, Греция и Румыния); 5-й (Бельгия и Люксембург); 6-й (Чехословакия); отделы на Дальнем Востоке (генерал М.К. Дитерихс), в Северной и Южной Америке, отделение в Австралии[50].
Однако надежды на "весенний поход" не оправдались, ибо ни одна западная страна не хотела поддержать вооруженную борьбу эмигрантов против СССР. Поэтому генерал А.П. Кутепов уже с начала 1920-х гг. настаивал на проникновении в СССР для подпольной контрреволюционной работы, тем более что оттуда поступали призывы "возглавить уже идущую борьбу". В этом Кутепов нашел поддержку у Вел. Кн. Николая Николаевича, однако Врангель относился скептически к таким методам действий и отошел в сторону от руководства ими. Поэтому он и переехал в Брюссель, где с 1927 г. занялся отстройкой новой законспирированной организации.
Врангель привлек к делу ограниченный круг оcобо доверенных людей, в чиcло которых входили генерал А.А. фон Лампе и филоcоф И.А. Ильин. Штаб предполагалоcь оcновать под маcкировкой издательcтва "Белое дело", возглавлявшегоcя фон Лампе, переведя его из Берлина в Париж[51]. План этот рухнул из-за неожиданной cмерти генерала Врангеля в 1928 г. – cо временем cтановитcя вcе больше указаний на то, что он был отравлен[52].
Опасения Врангеля оправдались, ибо ГПУ в течение нескольких лет водило ген. Кутепова за нос с помощью подставной монархической организации "Трест", якобы успешно действовавшей в СССР и желавшей привлечь к своей борьбе эмиграцию. Этот план внедрения агентов в эмигрантские организации был разработан ЧК–ОГПУ еще в 1921–1922 гг. и испробован на Савинкове. Параллельно тянулись линии обработки младороссов, евразийцев, БРП и других. РОВС, однако, больше всего безпокоил большевиков, которые и уделили ему основное внимание.
«Трест быстро развил свою деятельность, вступив... в контакт как с эмигрантскими организациями, так и с иностранными разведками... Создавались "легенды" – дутые дела, иногда большого размаха и значения... Для привлечения активных военных кругов (Врангеля, Кутепова) Трестом была организована осенью 1925 года поездка В.В. Шульгина в Москву. Книга, написанная им по возвращении, "Три столицы", редактировалась "Трестом", чтобы не повредить якобы членам организации, находящимся в России. Как в книге, так и в контактах с эмиграцией трестовцы проводили одну мысль: что в России "все то же, только немного хуже", что там зреют антибольшевицкие силы, но что еще не все готово для переворота, что нужно ждать, не вмешиваться, не мешать, избегать эксцессов...»[53].
В 1927 г. агент ГПУ Э. Опперпут (участвовавший еще в операции против Савинкова) признается в двойной игре, бежит за границу и разоблачает "Трест", что производит потрясающее впечатление на эмиграцию и многих деморализует. Поэтому ряд авторов[54] считают, что саморазоблачение "Треста" было намеренным и именно эту психологическую цель преследовало, поскольку невозможно было обманывать эмигрантов без конца. Так это или нет – можно будет судить лишь по архивам ГПУ.
Но более оправданным кажется мнение, например, руководителя кутеповской группы в Гельсингфорсе[55] – о неожиданности побега Опперпута для чекистов, ибо вряд ли в их интересах было упустить вместе с ним находившихся в Москве эмигрантов-боевиков (М.В. 3ахарченко-Шульц, ее мужа Радковича, Каринского, Шорина). В пользу этой версии говорят и такие факты, как подлинность многих разоблачений, сделанных Опперпутом, попытки ГПУ его скомпрометировать, его участие в новом походе в СССР (если бы он был провокатором – этот поход прошел бы иначе: для ГПУ не имело смысла сначала отпускать террористов, потом впускать их в страну, разрешать им проведение террористического акта, а затем устраивать на них облавы с перестрелками и жертвами; кроме того, Опперпут знал о группе Ларионова, которая одновременно провела успешный террористический акт в Ленинграде и вернулась). Видимо, сообщение о гибели Опперпута в перестрелке верно, и последующее замалчивание его имени советскими авторами можно объяснить как раз нежеланием писать о чекисте-"предателе". Если бы чекисты хотели сами разоблачить "Трест" в виде психологической атаки против РОВСа, она была бы более уверенной – они же объявили о раскрытии якобы реальной "контрреволюционной монархической организации", а "спасшиеся" главари-трестовики послали в эмиграцию письмо в духе "еще не все потеряно". Не забудем и то, что ГПУ тут же предприняло попытки нового "треста" (это слово стало в эмиграции нарицательным) от имени "Внутренней Российской Национальной Организации"...
Как бы в ответ на скандал с "Трестом", ген. Кутепов и ведущая террористка 3ахарченко-Шульц (урожденная Лысова) создают при РОВСе организацию боевиков – Союз национальных террористов. А после кончины генерала Врангеля генерал Кутепов становится новым руководителем РОВСа и направляет основные усилия на подготовку и отправку людей для активных действий в России.
«Путь, избранный Обще-Воинским Союзом, был отличен от тактики БРП. Организация, официально исповедывающая доктрину "непредрешенчества", проникнутая военной психологией, РОВС под предводительством ген. Кутепова направил свою деятельность в двух направлениях.
Первое заключалось в установлении связи с высшими чинами красной армии (в эпоху ген. Кутепова многие из них были бывшими императорскими офицерами), в привитии им национально-освободительной идеи и в подготовке совместно с ними военного переворота в Москве.
Второе представляло собой систему так наз. "среднего террора". Под удар подводились отдельные советские учреждения в столицах. Строго разработанного плана этих ударов, однако, не было. В.А. Ларионов ("Боевая вылазка в СССР") свидетельствует, что его группа избрала мишенью ленинградский партклуб только уже в самой столице, по объявлению о собраниях в газете»[56].
Взрыв этого партклуба на Мойке, проведенный группой В.А. Ларионова, С.В. Соловьева и Д. Мономахова в 1927 г. (их бомбой было ранено 26 человек), был самым крупным успехом боевиков РОВСа. Но потери в собственных рядах были более ощутимы. Чекисты нанесли удары и во Франции: похищение ген. Кутепова в 1930 г. и затем следующего главы РОВСа ген. Е.К. Миллера в 1937 г. (В первом случае французская полиция знала имена преступников, но дала им возможность уехать; один из них, Л. Гельфанд, позже стал невозвращенцем и разбогател в США, а руководитель операции Я.С. Серебрянский был позже "антисемитски репрессирован" в СССР[57]. Во втором случае французы, несмотря на поступивший сигнал, «позволили безпрепятственно выйти из Гавра советскому торговому судну, на борту которого, как они правильно предполагали, находился Миллер» – это подтверждено в опубликованных в 1989 г. материалах КГБ, и если им верить, то дальнейшие судьбы похищенных генералов сложились так: Миллер после двухлетних допросов был расстрелян в Москве, а Кутепов, которого увезли через Марсель, «умер от сердечного приступа прямо на судне» на подходе к Новороссийску[58].)
Генерал Миллер был уже в преклонном возрасте и малоинициативен; подлинная цель его похищения, вероятно, заключалась в том, чтобы продвинуть в РОВСе наверх предателя генерала Н.В. Скоблина: он и его жена певица Плевицкая с сентября 1930 г. (т.е., согласно той же информации, – уже после похищения Кутепова) стали платными сотрудниками ГПУ в РОВСе: «месячное жалованье, которое желает генерал, около 200 американских долларов», – сообщал резидент... На основании информации Скоблина «были ликвидированы боевые кутеповские дружины... арестованы семнадцать агентов и террористов, заброшенных в Советский Союз; удалось установить одиннадцать явочных квартир в Москве, Ленинграде и 3акавказье»[59]...
Дальнейшему возвышению Скоблина помешала лишь записка генерала Миллера, оставленная перед уходом на свидание с похитителями, из которой стала ясна причастность Скоблина к этой акции. Но успех ГПУ был и без того значительным: Скоблин в 1935 г. вошел в так называемую "внутреннюю линию", контрразведку РОВСа[60]. Это был тайный политический орден в кругах военной эмиграции, возникший по инициативе капитана К.А. Фосса в Болгарии почти одновременно с РОВСом и распространивший свое влияние на Францию и другие страны (в числе главных "линейщиков" были Н.Д. 3акржевский, В.А. Ларионов и генерал П.И. Шатилов, о котором Скоблин доносил в Москву: «Главную роль во всем РОВС играет генерал Шатилов, который, пользуясь своим влиянием на генерала Миллера, держит все и всех в своих руках. Практически РОВС – это он. Миллер – представительство»[61]). "Внутренняя линия" пыталась противопоставить советской агентуре "адекватные" конспиративные методы. В ее документах говорилось:
«Требования организации высоки и меры часто жестоки, но обстановка такова, что сентиментальности нет места. Организация имеет одну главную цель – освобождение Родины и во имя этой цели не щадит ни врага, ни себя». Вступление добровольно, но качества кандидатов подвергаются строжайшей проверке и «выхода из Организации не существует... Работа Чина Организации не подлежит абсолютно никакой оплате, ибо она является следствием его безкорыстной готовности включиться в ряды бойцов за освобождение Родины».
Для каждого члена Организации «ее работа является... главной осью его политической жизни, и его состояние и работа в других... организациях должна быть известна Центру и подчинена его указаниям... Распоряжения последнего обязательны и не подлежат никакой критике со стороны данного чина или группы таковых».
Разведывательная работа Организации заключается «в проникновении в чужие организации с целью внутреннего наблюдения» и «в создании легенд с целью уловления в сферу влияния Организации лиц враждебных Национальному движению».
Боевая работа организации заключается в применении «мер воздействия на отдельных лиц, на группы или учреждения враждебного лагеря, а также в исполнении приговора относительно лиц, вошедших в Организацию с целью провокации, разведки или предательства»[62].
В частном письме "линейщик" Закржевский писал: «Выражаясь грубо, большевицким языком, это ГПУ внутри компартии. Если сравнить членов РОВСа с коммунистами, то мы, члены внутренней организации, являемся в отношении их чем-то вроде чекистов... Когда мы вырастем и охватим весь Союз, отбросив из него ненужное и дряблое, все колеблющееся и не наше, тогда мы будем реальной силой, которая будет играть решающую роль в жизни самого Союза так и вне его – и в эмиграции, и в СССР»[63].
Эти методы и стремление поставить под свой контроль все национальные организации Русского Зарубежья давали многим повод видеть во "внутренней линии" специально созданный инструмент ГПУ. Но, думается, подобная этика свойственна всем контрразведкам мiра. В большинстве случаев объективному описанию "внутренней линии" мешали как личные пристрастия авторов, так и то, что они упускали из виду сложное переплетение других факторов. Как, например: противоречия между республиканским (правда, небольшим) и монархическим крыльями РОВСа; между "франкофильской" и "германофильской" ориентацией (проблема, снова обострившаяся во второй половине 1930-х гг.); стремление либерального фланга и французских властей оказывать на РОВС свое влияние и сопротивление этому влиянию. Например, адмирал Кедров (бывший министр Временного правительства) «особенно резко возражал» против переезда в Париж консервативных генералов Шатилова и Абрамова, и этот переезд также «не отвечал интересам французского министерства иностранных дел»; поэтому, по требованию французов, Шатилов был отрешен генералом Миллером от дел, а Абрамов выслан в Софию. При расследовании действий "внутренней линии" комиссией генерала Эрдели (вполне объективном[64], после чего "внутренняя линия" была распущена) в противовес ей генерал Абрамов образовал свою следственную комиссию. Играли роль также споры о границах "непредрешенчества", психологическая проблема "стариков" и "молодых", личные амбиции и недостатки тех или иных руководителей РОВСа...
Но "адекватные" методы не смогли предотвратить того, что в руководстве РОВСа оказался агент ГПУ. Разоблачение Скоблина было еще большим психологическим ударом, чем "Трест". При этом подозрения переносились и на многих "линейщиков", не причастных к советской агентуре (чем сильно грешат обе цитируемые тут книги Б. Прянишникова: он отбирает только те факты, которые укладываются в его концепцию, оставляя без внимания другие, не указывает источников, не замечает собственных противоречий)...
После похищения Миллера руководство РОВСом принял начальник отдела РОВСа в Болгарии генерал Ф.Ф. Абрамов, однако агентом оказался и выехавший из СССР его сын... С марта 1938 г. главою РОВСа стал генерал А.П. Архангельский. (Уже при немецкой оккупации Парижа выяснилось, что в парижской штаб-квартире РОВСа имелись тайные микрофоны, провода от которых вели к жившему в том же доме С.Н. Третьякову, бывшему министру Временного правительства, советскому агенту с 1929 г., который любезно и дешево сдал генералу Миллеру эти помещения...)
Очевидно, ГПУ имело немало мелких информаторов в разных группах РОВСа. При его огромной численности – это не удивительно. Вербовка происходила по уже знакомому сменовеховскому образцу: «Россия в опасности, иностранцы хотят поделить ее между собой. Были мы с вами в Белой армии, а в общем-то воевали на пользу Англии и Франции. Теперь французы укрывают у себя белых, надеясь еще раз использовать их против России. Мы же, 70 процентов офицеров Генерального штаба, создали Красную армию, укрепили ее и выгнали из России интервентов. Знаю вас как способного офицера. Вы должны работать с нами. Нам вы очень нужны»[65]... Примерно так было и со Скоблиным.
Взаимные обвинения в кругах РОВСа, а также старение старшего поколения сильно снизили его значение как армии. Но политический авторитет РОВСа продолжал сохраняться, особенно в Болгарии, где под контролем генерала Абрамова работали военные курсы и молодежные организации НОВ (Национальная организация Витязей) и НОРР (Национальная организация русских разведчиков, основанная полк. П.Н. Богдановичем). Из этих организаций «в 1937 г. была сформирована "Рота молодой смены им. генерала Кутепова" при 3-м отделе РОВСа». Помимо военной подготовки (стрельбы, походы), «при летних лагерях НОВ и особенно НОРР проводились сугубо секретно специальные тренировочные занятия с добровольцами – будущими кутеповскими боевиками, подготовлявшимися для "похода в Россию". ...[они] должны были пересекать "минные поля" и преодолевать проволочные заграждения; делать и метать гранаты, взрывать мосты и ж.д. пути; переплывать бешеные горные ручьи; без дорог проходить по азимуту днем и ночью балканскую чащу. Бывали и несчастные случаи, но смертельных не было. Руководителями этих тренировок были ветераны-кутеповцы: полковник артиллерии Н.И. Зуев, четыре раза побывавший "за чертополохом", мичман С.С. Аксаков, тоже четыре раза побывавший в России...»[66].
То есть в Болгарии ситуация была такой, какую руководители "внутренней линии" хотели бы установить для всего зарубежья. Но основная часть эмигрантской молодежи пошла своими путями.
Национально-Трудовой Союз Нового Поколения (НТСНП), созданный в 1930 г. (сначала под названием "Национальный Союз Русской молодежи", с 1931 г. – "Национальный Союз Нового Поколения"; с 1936 г. – указанное название), был преимущественно молодежной организацией. Его довоенными руководителями были герцог С.Н. Лейхтенбергский (короткое время), проф. М.А. Георгиевский (подлинный руководитель и "министр иностранных дел") и казачий офицер В.М. Байдалаков. Союз объединил самостоятельно возникшие в 1920-е гг. группы в Югославии, Болгарии, Франции, Чехословакии, Голландии и на Дальнем Востоке (окружение называло их по-разному: новопоколенцы, нацмальчики, солидаристы). Центр Союза образовался в Белграде – столице "правой" эмиграции. К концу 1930-х гг. организация существовала в двух десятках стран и насчитывала «не менее двух тысяч человек. Могло бы быть и больше, но в Союз шли лишь готовые и годные, в этом была его сила», – вспоминает Прянишников. То есть был строгий отбор. (По уточненным данным Б.С. Пушкарева, численность организации составляла около 1600 человек.)
"Нацмальчикам" выделяли страницы "Часовой", "Россия и славянство", харбинские "Русское слово" и "Харбинское время", публиковались материалы в варшавской газете "За свободу", в белградском "Русском голосе" и др. С 1932 г. в Софии начала выходить ежемесячная союзная газета "За Россию", однако по требованию советского посольства болгарские власти ее несколько раз запрещали. Приходилось то снимать указание места печати, то менять название: "За Новую Россию", "За Родину"; с 1940 г. газета стала выходить в Белграде с прежним названием (редакторы – до 1933 г. Ф.А. Мельников, до 1939 г. Д.М. Завжалов, затем А.С. Казанцев). Выходили союзные издания в других странах – например, "Смена" в Шанхае (редактор Х.В. Попов), "Меч" в Варшаве (В.В. Бранд), ежемесячный "Обзор печати" в Лионе (Прянишников, Р.П. Рончевский), "Костер" в Париже, "Трезуб" в Бельгии, "Россиянин" в Лос-Анджелесе, "Сбор" – издание казачьего отдела Союза в Югославии.
Еще в 1931 г. была сформулирована цель – Национальная Революция, которая может быть организована лишь силами народа изнутри России, а не извне. Для этого Союз должен утвердиться на родине, создав сеть подпольных групп. «Задачи Союза в Зарубежье сводятся к организации здорового тыла и созданию кадра революционных борцов и работников»[67]. Члены НТСНП готовились к отправке в Россию и проходили соответствующее обучение: как соблюдать конспирацию и хранить тайну, как вести себя на допросе, в тюрьме. В кругах НТСНП был популярен "Русский колокол" – «журнал волевой идеи», в котором статьи на эти темы писал под псевдонимом "Старый политик" не кто иной, как сам редактор, философ И.А. Ильин, что говорит о его серьезном внимании к практической стороне борьбы.
Со старшим поколением эмиграции отношения были непростые. С одной стороны, молодежь нуждалась в помощи. Прянишников пишет: «Со стороны старшего поколения была поддержка, хотя список помогших НТСНП, в общем, был невелик. Профессор И.А. Ильин оказал пользу своими книгами "Творческая идея нашего будущего" и "Основы борьбы за Национальную Россию"; профессор А.Д. Билимович – книгой "Марксизм" и многими добрыми советами; профессор Е.В. Спекторский – трудами "Либерализм" и "Начала науки о государстве и обществе". Это были настоящие друзья новопоколенцев. К числу друзей принадлежала газета "Возрождение" и ее редактор Ю.Ф. Семенов. НТСНП заслужил признание многих, не ставших его членами, представителей старшего поколения. Во многих местах эмигрантского рассеяния они образовали Комитеты содействия Союзу»[68] (в Белграде членом такого Комитета был В.В. Шульгин).
С другой стороны, сам же НТСНП отмежевывался от старшего поколения – что видно уже из названия организации (и из приведенных энтээсовских характеристик других организаций). Одной из причин этого было то, что руковод-ство НТСНП своевременно распознало цели "внутренней линии" и сумело противостоять ей. Для предотвращения чрезмерного вмешательства старших (РОВС пытался опекать НТСНП как свою подрастающую смену) новопоколенцами был установлен возрастной ценз: принимались лица не старше 1895 г. рождения (отменен в 1938 г.; для некоторых руководителей и раньше делалось исключение: сам проф. Георгиевский не соответствовал цензу).
Однако недовольство молодежи старшим поколением имело и существенные причины, прежде всего – непредрешенчество. Сначала непредрешенчество было не чем иным, как тактическим стремлением к политическому объединению сил (Белого движения, затем эмиграции) на чисто "отрицательной" платформе: против большевиков, независимо от предпочтения монархии или республики. В этом можно видеть и проявление скромности, отказ от навязывания народу своей воли из заграницы. Тем более такая позиция была оправданна в армии, в которой не место политическим разделениям. Но с исчезновением надежд на "весенний поход" и с постепенным размыванием военных структур РОВСа минусы непредрешенчества стали преобладать над плюсами.
Так, НТСНП справедливо утверждал: «Сущность "непредрешенчества", по истолкованию его проповедников, заключается в непредрешении образа правления в Национальной России, каковой будет разрешен самим русским народом, согласно его чаяниям. Однако, помимо формы правления, "непредрешенчество" оставляет скрытым и целый ряд других, гораздо более важных вопросов: вопрос социального строя, вопрос земельный, вопрос рабочий, национальностей, взаимоотношение труда и капитала и ряд других...»[69].
Главное же: в отличие от РОВСа, мыслившего в военных категориях, НТСНП видел в большевизме не только силовое завоевание России, но и идейное, считая, что эту духовную болезнь можно победить, лишь противопоставив ей здоровую идею. Вообще, не столько силой большевизма, сколько слабостью и разложением ведущего слоя нации обусловлена катастрофа России, – утверждал НТСНП и подчepкивaл: «...следует всегда помнить, что революционная деятельность распадается на два неразделимых и взаимно друг друга дополняющих вида: физической и идеологической борьбы. Слабость или отсутствие одного из них – верный залог неуспеха дела»[70].
Тем не менее НТСНП поначалу имел очень тесные связи с РОВСом, отношение которого также было доброжелательным (приказ № 82, запрещавший членам РОВСа состоять в политических организациях, делал единственное исключение для НТСНП, вследствие чего в какой-то мере произошло совмещение обеих организаций как старшей и молодежной)[71]. Поначалу конспиративная работа НТСНП (походы в Россию) организовывались через РОВС и "Братство Русской Правды", что окончилось трагически: в 1932 г. в Россию пытались проникнуть шесть человек по каналам БРП, через Прибалтику – все погибли в результате предательства одного из руководителей БРП А. Кольберга[72]. Гибнут и шедшие по каналам РОВСа: в 1933 г. на румынской границе (М. Флоровский, П. Ирошников), в 1934 г. на финской границе с трудом избегают ловушки и возвращаются двое, принося подозрения о наличии агентуры в РОВСе. В 1935 г. гибнут в Иркутске ушедшие по дальневосточному каналу БРП И.В. Кобылкин, Е.Н. Перелядов, Б.В. Олейников[73]. Данные о возможной агентуре были предъявлены руководителям РОВСа, чему те не поверили...
Все же предупреждения заронили подозрения у генерала Миллера, благодаря чему, на основании оставленной им накануне похищения записки, и было раскрыто предательство Скоблина. После этого члены НТСНП (Прянишников и др.) выступают с публичными разоблачениями целей "внутренней линии" – правда, излишне самоуверенно, не всегда отделяя "овец" от "козлищ", и отношения с РОВСом портятся. Однако в отличие от РОВСа новопоколенцам удалось предотвратить попытку советских агентов ликвидировать руководство НТСНП (в Белграде в том же 1937 г.)[74].
НТСНП решает вести конспиративную деятельность, независимую от РОВСа, в сотрудничестве с поляками. Но неудачи продолжаются: в 1937 г. гибнут Гурский, Овчинников и Спица, Чупрунов с трудом возвращается. Лишь в 1938 г. Г.С. Околовичу и А.Г. Колкову удается с большим трудом перейти границу и спустя несколько месяцев вернуться. В 1939 г. благополучно уходят Дурново, Колков, Чупрунов (последнему довелось даже воевать в советской армии, откуда он попал в немецкий плен и восстановил связь с Союзом); проходит в Россию Берегулько и вынужден вернуться М. Бржестовский; гибнет в перестрелке Конява-Фишер, прикрывающий переход Келлера и Ольгского, но им приходится вернуться из-за порчи документов в воде... Переходы в Россию продолжались до 1940 г. Однако остаться в СССР смогли лишь девять человек при нескольких десятках погибших и вернувшихся. Так что эти переходы имели скорее символический характер в соизмерении с аппаратом коммунистической власти и даже вызывали сомнение в их целесообразности у самого Исполнительного бюро.
Пропагандистская деятельность на Россию тоже была чрезвычайно затруднена. «Способы отправки листовок в СССР придумывали преимущественно члены Польского отдела. Они вкладывали листовки в вагоны поездов, шедших в СССР, запускали воздушные шары, не обладавшие, однако, большой подъемной силой, спускали вниз по течению Припяти бутылки с листовками... Каждая такая листовка заканчивалась призывом к созданию тайных ячеек и одновременно выдвигались лозунги, отражавшие идеологию Союза. Впрочем, мы переоценивали возможности в СССР. Задавленное сталинским террором население, естественно, не могло подняться до национальной революции, к которой Союз призывал страну. В этом отношении мы совершали невольную ошибку, наши призывы были преждевременными и тактически ошибочными», – признает Прянишников. – «Но... мы отражали в страну те бурные революционные настроения, которыми был одержим Союз за рубежом»[75].
Основная и оказавшаяся более ценной деятельность членов НТСНП в эмиграции заключалась в обязательной учебе на основе длинного списка литературы и цитированного выше "Курса Национально-политической подготовки НТСНП". В этом курсе миссия эмиграции сформулирована следующим образом:
«Эмиграция своей роли еще не сыграла. Несмотря на постепенное ослабление политической деятельности, раздоры, усталость, эмиграция представляет собою большую моральную, политическую и идейную силу...
Перед нами встают во весь рост ответственнейшие задачи:
1) Оформление протеста, разочарования и ненависти подъяремных пробуждающихся масс в конкретное политическое революционное движение.
2) Организация народных сил, оказание помощи и обслуживание ведущейся борьбы.
3) Создание идеологического и организационного руководящего центра нарастающей волне национальной революции»[76].
Большое внимание в публикациях НТСНП уделено идейно-политическому творчеству: «Борьба за Россию выливается в наше время... в борьбу за душу русского народа. Главным и основным оружием является в ней – новая, зажигающая идея справедливого и праведного устроения жизни»[77]. Соответственно были даны контуры будущего общественного строя в России («национально-трудовой солидаризм») – чего в столь подробном виде не было у других политических организаций. Две фигуры из недавнего русского прошлого особо почитались в Союзе: генерал Л.Г. Корнилов и П.А. Столыпин, знаменитая фраза которого получила в НТСНП следующее продолжение: «Нам нужна великая Россия – мы должны быть достойны Ее»[78]. Идеология Союза имела три составные части – «идеализм, национализм, активизм»; разные стороны ее привлекали в Союз разных людей. И еще привлекала идея самоотверженного служения России: «Преодоление зла начинается с очищения себя, с нового отбора людей, отбора "русского национального рыцарства", верующего, любящего, одержимого, готового к смерти»[79]. «Да возвеличится Россия, да гибнут наши имена» – таков был девиз членов НТСНП. И они доказали, что готовность к смерти была не только словами...
То есть "Новое поколение" означало не только возраст, но и новый дух, о котором Георгиевский говорил: «Мы многое в своих отношениях определяем "духом Союза"... Но самое наше движение вышло не из программных положений, а из ощущения ложности беженского существования и из нежелания с ним мириться. Жар сердца, пафос борьбы, энтузиазм будущего строительства сделали из нас не партию, а движение, орден. Союзная психология, "Союзный дух" играют в нашей жизни и успехах не меньшую роль, чем идеология. Тот наш, кто личную жизнь слил с союзной... Член Союза – готовый и годный к борьбе, он безсребреник, несущий последнюю копейку в тощую кассу Союза. Член Союза активен, он распространяет идеи Союза, зовет "обывателей" к борьбе или, по меньшей мере, к помощи делу борьбы. Обращенный к России, но живущий в эмиграции, он больше в России, чем в эмиграции»[80].
Если судить по этому отношению к России, то НТСНП был также и частью уже названных "пореволюционных" течений, смотревших не в прошлое, а в будущее, пытавшихся за происходящим в СССР рассмотреть новый облик России. Отличие НТСНП от них было скорее не идейным, а политическим. Оно заключалось и в отсутствии сменовеховских тонов, и в том, что, например, младороссы занимались лишь «воспитанием кадров для будущей России», отвергая «борьбу конспиративную и террористическую, свойственную некоторым организациям старого мiра и всегда представлявшуюся младороссам наивной, нецелесообразной и аморальной»[81]. Поэтому между НТСНП и младороссами велась борьба, и не только идейная: "новопоколенец" Столыпин, сын русского премьер-министра, вспоминает молодого В.Д. Поремского, «размахивавшего стулом на... собрании, окончившемся свалкой с младороссами»[82]...
Впрочем, в те времена НТСНП был лишь одной из многих организаций. Столько места ему здесь уделено потому, что далее он сыграл важную роль в военные годы, а к началу в СССР правозащитного движения остался единственной активной эмигрантской организацией. И в таком случае тем более уместно привести ее во многом справедливую критическую оценку в "Резолюциях Белого cъезда" (устроенного по инициативе И.А. Ильина в Локарно в июле 1938 г.):
«При оценке этого cоюза мы должны различать c одной cтороны общий дух и личный cоcтав его членов, c другой cтороны тактику этого cоюза, его программу и его газету. Общий дух этого cоюза еcть национальный и белый. В личном cоcтаве его имеетcя драгоценный запаc людей c благородной волей, чиcтым cердцем и гоcударcтвенным будущим. Но тактика этого cоюза во многом ошибочна: деление эмиграции на поколения неcоcтоятельно и вредно, фразеология активизма cоздает cамообман и нарушает элементарные правила конcпирации, борьба c Руccким Обще-Воинcким Cоюзом, протекавшая на личной почве, вредила руccкому национальному делу. От нее надо было во что бы то ни cтало воздержатьcя. Программа cоюза отвертываетcя от иcторичеcкого прошлого Роccии и не cчитаетcя c ним, в ней еcть немало наивного и противоречивого. Идеология союза удовлетворяетcя общими фразами и лишена религиозной оcновы. Газетная полемика cоюза чаcто обидчива и неcправедлива... Cоюз призван cам оcознать cвои промахи, ошибки и недоcтатки и иcправить их. Мы обязаны были открыто выcказать ему правду»[83].
...Как видим, стремление переносить действия в Россию было в основном на правоцентристском, национально-патриотическом фланге эмиграции (он был и более многочисленным), в то время как леволиберальные круги, за редкими исключениями, надеялись на эволюцию большевиков и призывали «не мешать ей». Но и на правом фланге хватало неподвижности, чем дальше направо – тем больше: многие полагали, что «большевики неизбежно падут сами» и в основном выступали за их изоляцию, против помощи им с Запада. В "Курсе Национально-политической подготовки НТСНП" упоминается «единственная попытка активной борьбы», исходившая из кругов так называемых монархистов-"легитимистов": в 1930 г. в СССР были арестованы офицер-эмигрант Шиллер и его однополчане Гейер, Федоров и Карташев (а также Биткин. – М.Н.), которые «пытались положить начало конспиративной боевой антисоветской организации. По приговору суда, на котором Шиллер мужественно отстаивал свои убеждения, все подсудимые, кроме одного, были расстреляны». Шиллер был послан в СССР монархической организацией ген. П.В. Глазенапа[84].
Хотя монархические настроения в эмиграции преобладали, они, кажется, не ощущались как сущностно важные политически активной ее частью (она соглашалась на непредрешенчество). А у подчеркнуто монархических организаций вся энергия уходила на полемику с доминировавшим в печати левым флангом. Вот оценка членом НТС, монархистом А.П. Столыпиным, Российского Имперского союза, созданного в 1929 г. под руководством Н.Н. Рузского:
«Организация традиционная, порядочная, замкнутая. Полная добрых намерений, но с трудным характером: она права во всем. Те, кто вздумает с чем-то не соглашаться, немедленно причисляются к "темным силам", погубившим Россию. Имперцы... в обиде на всю эмиграцию, подверженную плохим влияниям (масоны гадят!) и не предоставляющую имперцам почетного места. В обиде на подсоветских людей, потому что не умеют наладить с ними контакта... На эмигрантском фоне Имперский Союз проходит тоскливой тенью. Не причиняет особого вреда; не приносит особой пользы. Пожалуй, жаль, что так получилось»[85].
Деятельность РИС ограничивалась собраниями, докладами и множеством призывов в печатном органе "Имперский клич" (1932–1936, Париж; выходил раз в 1–2 месяца под редакцией В.А. Мшанецкого, затем Н.А. Кикина). Иногда случались столкновения с теми же младороссами ("второсоветчиками"). В первой половине 1930-х гг. РИС выступал единым фронтом с НТСНП и РОВСом. К концу 1930-х гг. относится листовка, приведенная в заключение 4-й главы – о том, что и "новопоколенцы" «руководимы невидимой для них силой масонских лож»... (Следует отметить, что масоны – через представителя РОВСа в Англии ген. Б.Л. Гальфтера, его "собрата" по ложе Н.С. Воеводского, бывшего министра Временного правительства Терещенко, графа Голенищева-Кутузова, эмиссара польского лондонского правительства в Белграде В.В. Стешпневского – многократно пытались вербовать в масонство руководителей НТСНП Георгиевского и Байдалакова, но безуспешно)[86].
Завершая политический обзор довоенной деятельности активных эмигрантских организаций, уместно дать оценку их стратегии и террористических методов борьбы.
Террор
Понятно, что террор был своего рода инерцией и продолжением только что закончившейся гражданской войны. Можно сказать, состояние этой войны перенеслось в эмиграцию: советская сторона с эмигрантами тоже не церемонилась, убийства и похищения были обычным делом. В этих рамках и следует рассматривать как попытку создания "внутренней линии", так и действия генерала Кутепова. Случались и единоличные террористические акты со стороны эмигрантской молодежи: в 1923 г. М. Конради в Лозанне убил Воровского[87]; в 1927 г. Б. Коверда застрелил в Варшаве советского полпреда Войкова, причастного к убийству Царской семьи[88]; в 1928 г. Ю.Л. Войцеховский покушался на советского торгпреда Лизарева в Варшаве, а Ярохин – на советского представителя в Японии. (Конради и его сообщник А.П. Полунин были оправданы благодаря защитнику Т. Оберу, который превратил процесс в обвинение большевицкой власти; и Ярохин оправдан с триумфом как герой; но в Польше Коверда был осужден на пожизненное заключение, смягченное позже до 10 лет, а Войцеховский получил 10 лет, впоследствии сокращенные до пяти с половиной.)
Думается, отчасти примирительное отношение властей к террористическим актам эмигрантов объяснялось тем, что это было время наиболее жестоких преступлений коммунистической власти против народа. Ограбление церквей, коллективизация, искусственный голод, уничтожение духовенства и других социальных групп... И так же, как в России в 1920-е гг. постоянно вспыхивали восстания, так и эмигрантские организации воспринимали в то время вооруженную борьбу как свой долг помощи своему борющемуся народу.
Один из защитников Коверды на суде поляк М. Недзельский сказал, что этим убийством юный христианин Коверда фактически выступил на защиту принципа "не убий", покарав тех, кто возвел убийство в ранг государственной политики:
Большевиками уже убиты десятки миллионов, «пущена в ход машина уничтожения, убившая несчетное число людей... Коверда хотел поставить на карту свою молодую жизнь и свести счеты в самом советском притоне. Но ему было отказано в паспорте... Вот почему то, что должно было произойти, произошло не на русской, а на польской гостеприимной земле... А истинным виновником этого является не Борис Коверда, а советский строй... За все время большевицкого кошмара, повисшего над Европой, произошли только два акта борьбы: один в 1923 г. – убийство Воровского, другой – через четыре года – убийство Войкова... Являются ли эти две жизни убитых действительно столь многим по сравнению с десятками миллионов?..»[89].
Разумеется, подобные покушения на советских представителей за границей осложняли отношения эмиграции с иностранными властями. Чтобы еще больше дискредитировать эмиграцию, в 1932 г. ГПУ (публиковалась такая версия) подбило психически не уравновешенного эмигранта П.Т. Горгулова убить президента Франции Думера. Горгулов был гильотинирован.
Поэтому РОВС решил вести боевые действия только в СССР, а Фосс с Абрамовым даже предупредили болгарскую полицию о планах НТСНП убить полпреда Ф.Ф. Раскольникова[90]...
Многие эмигранты, однако, принципиально выступали против любых вооруженных действий. В те годы в эмиграции шли даже религиозно-философские дискуссии: имеют ли право организации с христианским мiровоззрением допускать физические методы борьбы со злом? Дискуссия особенно разгорелась в связи с книгой философа И.А. Ильина "О сопротивлении злу силою" (1925), которую поддержали архиереи Русской Зарубежной Церкви. Против резко выступили, в частности, З.Н. Гиппиус, Ф.А., Степун, В.В. Зеньковский, и особенно резко – Н.А. Бердяев[91].
На этот вопрос Ильин отвечал встречным вопросом: а имеет ли христианин право не применять физической силы в таких экстремальных условиях для защиты своего ближнего, своего народа, своих святынь – от нападающих сил зла? Ведь Христос заповедал подставлять обидчику свою щеку, а не щеку ближнего. Ильин напоминал и мудрое изречение св. Феодосия Печерского: «Живите мирно с друзьями и с врагами, но только со своими врагами, а не с врагами Божиими». В данном случае в России была явно богоборческая власть, претендовавшая на человеческие души – которой необходимо было сопротивляться независимо от места проживания.
К тому же христианин часто стоит перед выбором не между добром и злом, а между злом большим и злом меньшим, напоминал Ильин. И проводил кардинальное различие между понятиями неправедности и греха: использование меча – неправедность, но не грех, если неиспользование меча ведет к большему злу. Тогда именно оно будет грехом. От вынужденной же неправедности следует очищаться покаянием...
Однако, к сожалению, действия боевиков не всегда соответствовали этому пониманию проблемы.
В созданном ген. Кутеповым Союзе национальных террористов главную роль играла М.В. Захарченко-Шульц. Эта энергичная 33-летняя женщина заражала молодежь своей самоотверженностью. Но если сначала применялся лишь избирательный террор против носителей власти, то после позорного провала с "Трестом" Захарченко-Шульц, Ларионов и Опперпут считали допустимыми потопление судов, отравление продовольствия, заражение «бациллами инфекционных болезней (чума, холера, тиф, сибирская язва, сап)... коммунистических домов, общежитий войск ГПУ и т.д.». Приводились такие соображения: «для народа появление в среде коммунистов чумы или холеры будет, конечно, истолковано как гнев Божий. О человечности говорить уже не приходится. Кроме того, надо организовать пиратство в море, отравление экспорта русских товаров и т.д.., это удержит все солидные фирмы от покупки советского хлеба»[92].
Вдохновителем этих "боевых диспозиций" был Опперпут (правда, и для этого ему не обязательно нужно было быть советским агентом; возможно, он впадал в подобный экстремизм из стремления "реабилитировать" себя). Но тот факт, что с этими методами соглашались другие – говорит о существовании нравственного неблагополучия в среде эмигрантских боевиков. «Это были походы обреченных на смерть, психологически к смерти готовых и словно ее искавших». Их жертвенность была сравнима с "камикадзе": один из группы (А.А. Анисимов), сломав ногу, застрелился, чтобы не быть обузой другим. Но такое отношение к собственной смерти оправдывало столь же легкое отношение к смерти других – если это было необходимо для дела. От их руки гибли не только большевики: одной группе "пришлось" убить лесника, другой – шофера военной машины... «О человечности говорить уже не приходится» – эта фраза показательна для того ожесточения, которое захватывает людей подобной психологии (она же лежала и в основе "внутренней линии")... Злу они попытались противопоставить, как им казалось, "адекватные" средства, но в тех условиях это лишь умножало зло и было выгодно противнику.
О том, что подобный террор был ложным путем борьбы не только нравственно, но и стратегически, говорит уже тот факт, что эмигрантские боевые организации понесли большие потери, а их противник – практически никаких. Захарченко-Шульц была убита (или покончила с собой) в перестрелке; ее муж Г.Н. Радкович также погиб во время похода в СССР, как и многие десятки других, в основном молодых людей... Приведем характерный отчет боевика Бубнова, который так и не смог устроить покушение на Бухарина:
«Каждый из выразивших желание идти на террор сознает, на что идет, и к смерти готов, но весь вопрос в том, целесообразна ли будет их гибель, принесет ли она пользу делу освобождения Родины... Такого рода акты могут быть полезны лишь тогда, когда они будут следовать непрерывной цепью один за другим, появляться в разных частях СССР, пробудят активность самого населения... Раньше я верил в осуществление такого систематического террора, теперь ясно вижу, что это невыполнимо, и на вопрос отвечу – "нет, не целесообразно". Разве стоит губить нужных людей для дела, которое, как видно, не даст желаемых результатов... общественное мнение взволнуем, но к активности вряд ли кого вызовем. Вернее, ответный террор ГПУ придавит всякое проявление этой активности. Если бы мелкий террор шел снизу, от всей массы населения, тогда он был бы грозным для коммунистов, но ведь трагедия в том, что на это даже рассчитывать сейчас нельзя... Мы эту игру не в силах провести в таком масштабе, когда она станет опасной для сов. власти, и результаты не оправдают потерь». Более того: большевики получают возможность «нажить политический капиталец, свалить на нас свои хозяйственные неудачи и вдобавок выловить и истребить всех наших активнейших людей»[93].
Осознание утопичности этого пути и стало причиной отказа РОВСа от террора в середине 1930-х годов, когда ген. Миллер решил перейти к созданию внутри СССР подпольных групп, которые в будущем смогли бы сыграть решающую роль в восстании народа. Но за этим анализом стратегической ошибочности террора можно увидеть и нечто большее. Ошибка многих эмигрантских организаций была в том, что они относились к большевикам как к обычной диктатуре и пытались свергнуть тоталитарный режим именно неадекватными средствами. Они недооценили его темные духовные истоки – принимая его же правила игры, попадая морально в сферу его притяжения, но не имея равных сил для такой борьбы.
Конечно, "боевые диспозиции" Опперпута (так и неосуществленные) – самый крайний и нетипичный пример. Не следует считать, что все эмигрантские организации вообще исполняли свои террористические намерения. Например, у НТСНП дело, кажется, ограничилось теорией за исключением перестрелок при переходе границ. Но призывы к террору в листовках были, из-за чего "Правда" (23.12.1934), "Красная звезда" (24.12.1934) и нарком Литвинов в Лиге Наций обвинили НТСНП в убийстве Кирова... Были и подготовительные планы: Завжалов (из Болгарии) и Р.А. Новиков (имевший связи в Италии) наладили получение из Италии оружия и взрывчатки, которые нелегально переправлялись во Францию (в Лион, в перевозке участвовали Прянишников и Т.В. Поремская), оттуда через один из бельгийских портов – в Россию, «с помощью советских моряков»[94] (кому попадало это оружие и было ли оно использовано в России – неизвестно). Руководитель группы НТСНП в Болгарии А.А. Чернов подтверждал[95], что они планировали уже упомянутое покушение на сильно докучавшего им советского полпреда Раскольникова, но тот неожиданно стал невозвращенцем, чем ввел их в немалое смущение...
Вообще в стратегии тогдашних эмигрантских организаций можно видеть такую эволюцию: от ставки на внешние действия и на быстрый успех ("весенний поход" как продолжение гражданской войны; налеты отрядов БРП; связь с готовым "антибольшевицким подпольем", террор) – к долгосрочным действиям (отстройка собственных подпольных организаций в России и разработка идеологии – в целях подготовки перемен изнутри). "Идея общей судьбы" постепенно получала новое осознание: на тогдашнем поле битвы действовали мощные силы, которые могли быть побеждены не физической силой одиночек, а только нравственной силой ведущих слоев народа. Но до наступления этого времени было еще очень далеко...
[1] Гуль Р. Я унес Россию. Нью-Йорк, 1981. Т. I. С. 184.
[2] Смена вех. Прага, 1921. (Переиздание: Тверь). С. 78.
[3] Там же. С. 135, 124.
[4] Байов А. Генеральный штаб во время гражданской войны // Часовой. Париж, 1932. № 84. 15 июля. С. 3–5. Советский автор приводит больший процент: Кавтарадзе А. Военные специалисты на службе Республики Советов. М., 1988. С. 177–178.
[5] Rimscha Н. Rußland jenseits der Grenzen 1921–1926. Jena, 1927. S. 177–178.
[6] Ленин В. Полн. собр. соч. Изд. 5. М. Т. 45. С. 94.
[7] Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980. С. 225–226.
[8] Смена вех. С. 19, 10.
[9] Там же. С. 54.
[10] Там же. С. 126, 47.
[11] Там же. С. 77.
[12] Флоровский Г. Евразийский соблазн // Современные записки. Париж, 1928. № 34. С. 312.
[13] Казем-Бек А. Обращение к младороссам // Оповещение Союза младороссов. Париж, 1929. № 7–8. С. 15.
[14] Хрусталев В. Письма с улицы Фондари // Там же. С. 62.
[15] Закутин Л. Об эмиграции // Там же. С. 66.
[16] Младоросская искра. 1934. № 38. – Цит. по: Амфитеатров А. Орден Иуды Предателя // Возрождение. Париж, 1936. 14 нояб. С. 6.
[17] Цит. по: Варшавский В. Незамеченное поколение. Нью-Йорк, 1956. С. 56–57.
[18] Цит. по: Там же. С. 58.
[19] Кривошеина Н. Четыре трети нашей жизни. Париж, 1984. С. 108.
[20] Казем-Бек А. Нэо-монархизм // К молодой Роccии... Cборник младороccов. Париж, 1928. C. 95–96.
[21] «Царь и Советы» // Бодрость. Париж, 1936. № 111. 13 дек. С. 4.
[22] Казем-Бек изобличен в сношении с большевиками // Сигнал. Париж, 1937. № 13. 15 авг. С. 1–2.
[23] См.: Доклад Н.Д. Тальберга на собрании Монархической партии // Имперский клич. Париж, 1936. № 26. С. 2.
[24] Цит. по: Варшавский В. Указ. соч. С. 45–47.
[25] Цит. по: Там же. С. 49.
[26] Бердяев Н. Аура коммунизма // Новый град. Париж, 1936. № 11. С. 44, 45, 47.
[27] Cм.: Аронcон Г. Е.Д. Куcкова // Новый журнал. Нью-Йорк, 1954. № 37. C. 249–253.
[28] Цит. по: Гуль Р. Указ. соч. С. 190–191.
[29] Берберова Н. Люди и ложи. Нью-Йорк, 1986. С. 135, 146, 148, 150.
[30] Гуль Р. Указ. соч. С. 191.
[31] Берберова Н. Железная женщина. Нью-Йорк, 1982. C. 283, 344.
[32] См.: Нильсен Е.П. Милюков и Сталин. О политической эволюции Милюкова в эмиграции // Meddelelser. Oslo, 1983. Nr. 32.
[33] Оперативный приказ народного комиccара внутренних дел Cоюза CCР // Мемориал-Аcпект. М., 1993. № 1. Июль; Единение. Авcтралия, 1994. № 26. C. 11.
[34] Ковалевский П. Зарубежная Россия. Париж, 1971. С. 235.
[35] Бойков М. Без преувеличений // Наша cтрана. Буэноc-Айреc, 1956. № 341. 2 авг. C. 7.
[36] Национально-Трудовой Союз Нового Поколения. Курс Национально-политической подготовки. Часть IV. Белград, 1938. С. 127–128; Гиппиус З. Польша 20-го года // Возрождение. 1951. № 13; Rimscha Н. Rußland jenseits der Grenzen... S. 21–23.
[37] Ильин И. Запиcка о политичеcком положении. Октябрь 1923 г. // АГИВ. Коллекция П.Н. Врангеля. Кор. 150. Д. 40. Л. 94–104.
[38] Мухачев Ю., Шкаренков Л. Крах "новой тактики" контрреволюции после гражданской войны. М., 1980. С. 36–37.
[39] Национально-Трудовой Союз... С. 130.
[40] См.: Возрождение. 1950. № 12. С. 139.
[41] Русские в Праге 1918–1928 гг. Редактор-издатель С.П. Постников. Прага, 1928. С. 198–200.
[42] Rimscha Н. Rußland jenseits der Grenzen... S. 52–53.
[43] Национально-Трудовой Союз... С. 138–139.
[44] Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Нью-Йорк, 1962. Т. IX. С. 137–140.
[45] Амфитеатров А. Стена плача и стена нерушимая. Брюссель, 1931.
[46] Цит. по: Часовой. 1930. № 42. 31 окт. С. 23.
[47] Национально-Трудовой Союз... С. 129.
[48] См., напр.: Часовой. 1930. № 29. С. 28; № 31, 35, 36, 37 и далее.
* Сейчас опубликовано немало информации, позволяющей с большей уверенностью провести границу между реальной деятельность БРП и саморекламой. См.: Базанов П. Братство Русской Правды. М., 2013. [Прим. 2014 г.]
[49] Национально-Трудовой Союз... С. 130.
[50] Часовой. 1930. № 29. С. 3, 8; № 33. С. 2; № 35. С. 2; № 36. С. 2; № 37. С. 2.
[51] АГИВ. Коллекция П.Н. Врангеля. Кор. 152. Д. 49. Л. 134–137; Кор. 151. Д. 44. Л. 289–290.
[52] Бортневский В.Г. Загадка смерти генерала Врангеля. СПб., 1996.
[53] Национально-Трудовой Союз... С. 132.
[54] Прянишников Б. Незримая паутина. Нью-Йорк, 1979. С. 91–94, 101; Войцеховский С. Трест. Лондон (Канада), 1974; Врага Р. Трест // Возрождение. 1950. № 7 и № 11; см.: Там же. № 14 и № 15.
[55] Петров А. "Трест" // Зарубежье. Мюнхен, 1976–1977. № 51–54. См. также аргументированное аналогичное мнение: Виноградов Н. К истории Боевой Организации ген. А.П. Кутепова // Часовой. Брюссель, 1952. № 320. Июнь.
[56] Национально-Трудовой Союз... С. 134.
[57] Прянишников Б. Незримая паутина. С. 148–149. См. также: Новое русское слово. Нью-Йорк, 1993. 11–12 дек. С. 4; [Независимая газета. М., 2002. 1 февр. С. 16. – Прим. 2002 г.]
[58] Неделя. М., 1989. № 49. С. 14; № 50. С. 11–12. [По другим версиям, Кутепов был убит при похищении и захоронен в пригороде Парижа. – Прим. 2014 г.]
[59] Там же. № 48. С. 10–11; № 50. С. 10. См. также: Млечин Л. Сеть Москва – ОГПУ – Париж. М., 1991.
[60] Опишня И. Генерал Кутепов и "внутренняя линия" // Возрождение. 1955. № 41. Май.
[61] Неделя. 1989. № 49. С. 14.
[62] Цит. по: Прянишников Б. Незримая паутина. С. 190–195. См. также: За Родину. София, 1938. Янв. № 64. С. 6–7.
[63] Цит. по: Прянишников Б. Незримая паутина. С. 226–227.
[64] См.: Часовой. 1938. № 208. 10 марта. С. 1–2.
[65] Прянишников Б. Незримая паутина. С. 317.
[66] Бутков В. Русская национальная молодежь в Болгарии // Наши вести. Санта Роза (США), 1990. № 421. С. 19–21.
[67] Национальный Союз Нового Поколения. Белград, 1935. С. 43.
[68] Прянишников Б. Новопоколенцы. Силвер Спринг, 1986. С. 122.
[69] Национально-Трудовой Союз... С. 136–137.
[70] Там же. С. 147.
[71] Прянишников Б. Незримая паутина. С. 196–200.
[72] Заборовский И. Горький опыт // За Родину. 1937. № 2 (60). Июнь. С. 2–3.
[73] Байдалаков В. Сильнее смерти // За Новую Россию. Б. м., 1935. № 42. Окт. С. 1.
[74] См.: За Родину. 1938. № 64. С. 4.
[75] Прянишников Б. Новопоколенцы. С. 89–90.
[76] Национально-Трудовой Союз... С. 147.
[77] От Исполнительного бюро Совета НТСНП. – Цит. по: Варшавский В. Указ. соч. С. 88.
[78] Национальный Союз... С. 74.
[79] М.Г. Критика и библиография // За Родину. 1938. № 72/14. С. 3.
[80] Цит. по: Прянишников Б. Новопоколенцы. С. 130–131.
[81] Цит. по: Варшавский В. Указ. соч. С. 87.
[82] Столыпин А. НТС и эмиграция перед второй мiровой войной // Посев. Франкфурт-на-Майне, 1980. № 10. С. 53.
[83] Документ из архива И.А. Ильина в Мичиганском университете. Кор. 65. Д. 2. С. 4–5, предоставлен Ю.Т. Лисицей. В отпечатанных на ротаторе "Резолюциях Белого cъезда" в целях камуфляжа были указаны неправильное меcто (Румыния) и время проведения cъезда (авгуcт–cентябрь 1938 г .)
[84] Национально-Трудовой Союз... С. 139; Известия. 1930. 17 янв.; [Жизнь за Царя. М., 1995. № 1–2 (4–5). – Прим. 1995 г.]
[85] Столыпин А. На службе России. Очерки по истории НТС. Франкфурт-на-Майне, 1986. С. 21.
[86] Из протоколов допросов лидера Национально-Трудового Союза Нового Поколения М.А. Георгиевского // Кентавр. 1994. № 4. С. 116–126.
[87] Cпаcовcкий М. "Я cовершил хороший поcтупок" // Знамя Роccии. Нью-Йорк, 1962. № 226. Окт. C. 10–13.
[88] Дело Б. Коверды. Июнь 1927. Париж: Книгоиздательство "Возрождение". Б. г.
[89] Дело Б. Коверды. С. 75–79. Борис Софронович был очень скромным человеком и, даже став героем русской эмиграции, не описывал публично свой подвиг. В 1983 г. он приехал инкогнито на Посевскую конференцию во Франкфурт, и только по его просьбе, обращенной к писателю Владимову, надписать книгу Наташе Коверде, его дочери, можно было догадался, кто это был.
[90] Млечин Л. Указ. соч. С. 164–166. 173.
[91] Бердяев Н. Кошмар доброго зла // Путь. Париж, 1926. № 4. С. 103–116. Подробнее о дискуссии см.: Полторацкий Н. Иван Александрович Ильин. США, 1989. С. 129–135.
[92] Прянишников Б. Незримая паутина. С. 105–106.
[93] Цит. по: Там же. С. 132–133.
[94] Устное сообщение В.Д. Поремского, который в то время был председателем Французского отдела НТСНП. 1991.
[95] Интервью автора с А.А. Черновым в 1979 г. В опубликованный текст (Посев. 1979. № 10) это сообщение не вошло.
