"Вестник РХД" (1987, №150)
Бремя русской литературы
Начатая новым поколением советского руководства "перестройка", то есть исторически вынужденная, хоть и очень запоздалая, реформа неэффективной тоталитарной системы в более либеральную, отразилась в литературе и публицистике гораздо сильнее, чем в материальных или законодательных сферах. По сути говоря, только в литературе и в прессе "перестройка" пока, к лету 1987 года, и проявилась.
Причину этой избранности можно видеть в двух обстоятельствах. Во-первых, Горбачев нуждается в таком инструменте конструктивного влияния на все еще недоверчивое и пассивное население (ибо более мощный инструмент, КГБ, годится только для "негативного" обезпечения "перестройки", не для конструктивного...). Во-вторых, именно в литературной среде еще задолго до "перестройки" обнаружили себя и заговорили в полный голос мужественные общественные деятели, которые, порою отодвинув на второй план художественное творчество, отдали все силы на противостояние партийным догмам, на защиту памятников старины, русской деревни, Байкала, Севера...
Русская литература всегда активно занималась социально-политической проблематикой. В тоталитарном государстве она осталась едва ли не единственной, хотя бы в подполье, независимой от партии силой (как кто-то сказал: к каждому писателю, водить его пером, комиссара не приставишь), которая взвалила на себя весь груз обсуждения замалчиваемых властью общественных, исторических, духовных проблем. Более открытая информационная политика при Горбачеве дала этим и новым, осмелевшим в ходе "перестройки", писателям новые возможности.
Этот новый всплеск деятельности литераторов проявился в обличении пороков и язв режима, то есть в негативно-критической деятельности. Анализ неэффективности системы в отдельных публицистических работах проделан очень квалифицированно и безпощадно (например, в статье "Бюрократия" социолога В. Шубкина в журнале "Знамя" №4, 1987; или дискуссия "Экология. Экономика. Нравственность" в "Нашем современнике" №1-2, 1987, в которой приняли участие многие писатели и ученые).
Однако гораздо интереснее более редкие случаи конструктивного воздействия на состояние общественного духа, попытки отвоевать у партийной монополии новые и новые территории, вплоть до покушений на сами идеологические принципы.
Наполнение социалистической терминологии новым содержанием?
Большинство критиков и реформистов, конечно, сознают, что причины всех несчастий –в идеологии системы и что без отказа от идеологии никакие действенные реформы невозможны. Однако партийное руководство и при Горбачеве не может себе позволить отказаться от нее: идеология представляет собой единственную легитимацию их власти. Ведь большевиков в России никто не выбирал, они захватили власть силой и правят на том основании, что "открыли единственно верное учение", которое и должно оправдывать их диктатуру. Отказаться от него – и автоматически встает вопрос к любому коммунистическому вождю, даже самому благожелательному реформатору: а почему страной управляете именно вы?
Поэтому бдительные номенклатурщики не без оснований считают, что "Мишка пилит сук, на котором сидит". Но более умные их братья по классу уже давно поняли, что сук-то уже давно гнилой и что альтернативы реформам нет. Единственное, что им остается – пытаться наполнить социалистическую терминологию "единственно верного учения" иным, более живым содержанием. Как в тактическом средстве в этом заинтересованы и настоящие реформаторы, противники режима.
Не входя в чрезвычайно интересный вопрос, которого мы коснулись в "Посеве" (№3 за 1987г.) –возможна ли длительная совместимость социалистической формы с несоциалистическим содержанием и может ли реформатор-генсек на основании успешного вывода страны из тоталитарного тупика приобрести новую легитимацию власти, отменяющую старую, – не входя в обсуждение таковой возможности, поищем лишь элементы подобной подмены идеологического содержания в сегодняшней советской публицистике и литературе.
Так, например, можно найти уже новые определения самого термина "социализм".
Известный историк П. Волобуев говорит в "Правде" (27.3.87) о "зигзагообразном развитии социализма", путь которого к "сияющим вершинам", даже под руководством мудрой партии, теперь не всегда должен быть прямым.
Писатель А. Проханов в весьма примечательной статье в "Литературной России" (3.4.87) использует якобы принятый на XXVII съезде партии термин "эволюционирующего социализма".
А влиятельный при Горбачеве философ Ф. Бурлацкий пишет в "Советской культуре" (2.4.87) о "новом подходе к пониманию социализма в целом", о "понятии этического социализма", в котором бы "поощрялась состязательность и в экономике, и в культуре, литературе" – в отличие от прежнего социализма, с такими его явлениями, как "необоснованные репрессии, преувеличение роли насилия". Бурлацкий считает, что "мы выстрадали новое мышление, которое призвано ликвидировать разрыв между политической практикой и общечеловеческими морально-этическими нормами", что невозможно без "революционных", "качественных перемен в наших общественных науках".
Отказ от социалистического реализма
Введение новых идеологических ценностей через литературу связано с необходимостью преодоления так называемого метода социалистического реализма, который предписывал писателям изображать жизнь не такой, какая она есть, а такой, как она должна выглядеть согласно партийной идеологии. Молчаливые отклонения от этого принципа наблюдались давно, однако сейчас впервые письменно заявляется о необходимости отказа от него.
В "Литературной газете" (1.4.87) критик В. Лукьянин констатирует, что "понятие 'социалистический реализм' выпало из повседневного критического обихода... Похоже, и произносится оно, и воспринимается не иначе, как ритуальный жест, утративший свой первоначальный смысл... Между тем пора признать, что пугавшие критиков отступления от канонических сюжетных схем, излюбленных типажей и социально-нравственных оценок чаще всего оказывались не злонамеренным посягательством на 'основы' социалистического реализма, а следствием более глубокого постижения тайн человеческой души. Без такого знания наше общество сегодняшних проблем решить не может"...
В послесловии к этой статье редакция главного печатного органа Правления Союза писателей СССР заявляет: "Безспорно лишь одно, что теория социалистического реализма, по ее состоянию на нынешнем этапе, ... далеко не всегда помогает осмыслять сложные, неоднозначные явления современной литературы".
Пожалуй, самым интересным таким явлением в сегодняшней литературе в Советском Союзе можно считать множащиеся попытки пробить более примирительное отношение к религии. При этом речь идет не только о положительной оценке роли Православной Церкви в русской истории и в развитии русской культуры –такие констатации можно было часто встретить и до "перестройки", например, в работах С. Аверинцева и академика Д. Лихачева. Сегодня речь идет о самой религии, о существовании Бога (примерно год назад это слово все чаще начали писать в советских публикациях с большой буквы, чего раньше даже в цитатах из Библии не дозволялось), говорится о смысле пришествия Христа, рассматривается проблема существования зла в міре с христианской точки зрения.
Важные элементы этого религиозного міровоззрения можно найти в произведениях Валентина Распутина, Василия Белова, Виктора Астафьева, Андрея Битова (как видим, не только у "деревенщиков"). Однако роман Чингиза Айтматова "Плаха" стал в 1986г. событием, прецедентом появления в советском журнале, например, таких строк о вере: "Вера – продукт страданий многих поколений, над верой трудиться надо тысячелетиями и ежедневно". Можно говорить о "познании Бога как высшей сути собственного бытия". "Бог, являя себя через любовь, дарует тем самым человеку наивысшее счастье бытия..." ("Новый мир", №6, 8, 9, 1986).
В этом романе Айтматов пытается примирить государственный атеизм и религию, сделав его более терпимым и культурным, а религию – "менее догматической", представив ее как часть общечеловеческой культуры.
"Религиозная война" в советской прессе
В последовавшей на страницах прессы страстной дискуссии об этой попытке примирения, неожиданным образом, верх одержали защитники Айтматова и нового взгляда на религию. Некоторые даже критиковали писателя (вполне справедливо) совсем с другой стороны – за его некомпетентность в жизни и учении Церкви и, в частности, за слишком человеческое изображение Христа. Например, С. Аверинцев заявил в "Литературной газете" (15.11.86), что считает "ренановскую традицию" (изображение Христа как идеализированного человека) исчерпанной, что в литературе "открытия возможны только на пути 'преодоления Ренана'...".
Е. Евтушенко, который временами, когда это не опасно, подкрепляет свою репутацию бегущего "впереди прогресса", тоже сделал несколько интересных замечаний. В "Комсомольской правде" (10.12.86) он хитро попытался отнять у атеистов-догматиков их любимое (и все же неотнимаемое) оружие –антирелигиозную одержимость Ленина: "Ленинская формулировка уничтожающе точна, но сказана она в определенное время, по определенному адресу, и переносить ее в сегодняшнее время, переадресуя к нашим ведущим писателям, неуместно..." И далее еще одна хитрость: "Церковь у нас отделена от государства, и это справедливо. Но нигде в наших законах не записано, что от государства неотделим атеизм"! – восклицательный знак поставим мы, после кавычек, ибо здесь Евтушенко действительно смело забежал вперед: такие законы у нас, к сожалению, есть, как писаные, так и неписаные. Достаточно упомянуть ст. 6 Конституции об абсолютной государственной монополии КПСС, от учения которой атеизм неотделим, или множество инструкций, в том числе секретных, о борьбе против религии.
Наиболее наглядно тенденция отхода от воинствующего атеизма к агностицизму, как нам кажется, проявилась а статье А. Нуйкина "Новое богоискательство и старые догмы" в "Новом мире" №4, 1987. Поскольку он объясняет и феномен религиозного пробуждения в СССР, и хорошо иллюстрирует достигнутую степень гласности об этой теме, позволим себе процитировать его больше, чем других, чтобы к тому же произнести некоторые очевидные истины устами официально печатающегося критика:
"Учась жить в условиях демократии, нам придется научиться спорить и по вопросам религии... ибо от их решения зависят не отдельные наши поступки, не частные наши промахи или неудачи, а успех жизни в ее целостности..."
А. Нуйкин пишет, что некоторые доктора марксистских наук бьют тревогу (а особенно в этом отличились авторы "Комсомольской правды" И. Крывелев 30.7.86 и С. Калтахчян 10.12.86, полемизировавший с Е. Евтушенко), сигнализируют "об обнаруженных подозрительных уклонах у целого ряда писателей, да не каких-то там, а ведущих, авторитетнейших!.. Имеются ли у наших ученых атеистов основания для идеологической тревоги? Имеются, и весьма большие. Всемірного масштаба, можно сказать, основания".
Далее критик разъясняет, что он имеет в виду. Уверенность в том, что по мере увеличения грамотности и развития науки религия "отомрет сама собой" –"была одна из капитальнейших иллюзий многих просветителей прошлых веков". С развитием грамотности и науки "в буржуазной культуре наблюдается довольно парадоксальная тенденция к онаучиванию мистики, с одной стороны, и к мистификации науки –с другой. Миновала ли нас чаша сия? Увы. Статистика, характеризующая рост атеизма в нашей стране, честно говоря, особого доверия не вызывает... За год в стране крестят, как было сказано на одной из лекций, приблизительно миллион младенцев.. ."
"Но почему вдруг объектом идеологических проработок уважаемые доктора философских наук избрали не тех, кто наживает капитал на спекуляции всякой чертовщиной, ... а крупнейших наших художников, всем нелегким творчеством доказавших выстраданность и серьезность каждого своего произведения?" Почему "ученые атеисты" "... не в состоянии отделить шаманствующих псевдоинтеллектуалов от тех, для кого бог –элемент народного сознания или отчаянная попытка хоть как-то аргументировать необходимость добра, совести, любви, милосердия..."
Слово Бог мы оставляем тут с маленькой буквы, как в оригинале, поскольку пишет все это, если верить буквально его заявлению, атеист, который, однако, надеется, что статьи Крывелева и Калтахчяна –"один из последних (хочется думать) окриков догматического атеизма, который в условиях недостаточного демократизма и гласности присваивал себе монополию на конечную истину..."
И тут А. Нуйкин дает прямо классическое определение агностицизма: "Ибо спор о боге всегда уводил и будет уводить в те сферы, где человек знает недостаточно, где гипотезы не проверить практикой... Явно придется еще раз пройти тот круг исканий, проверок, сомнений и споров, который не раз уже проходило человечество в обсуждении двух вопросов: есть ли бог? и нужен ли он, если его нет?" –этим открытым вопросом А. Нуйкин заканчивает свою статью, пытаясь закрепить победу нового "богоискательства".
Нелишне в этой связи также отметить, что современное "богоискательство" писателей направлено на открытие истинного Бога, в отличие от "богостроительства" как течения в начале XX века в рядах русской социал-демократии, когда такие его представители, как, например, Луначарский и Горький, предлагали некий вариант "одухотворенного" прагматизма или идолопоклонства: для них Бога как высшей духовной субстанции и как начала міра – не существовало: их бог должен был строиться (отсюда термин) человеческой активностью и быть неким коллективистским молохом социалистического общества, требующего от трудящихся безусловного, религиозного поклонения себе. Даже непонятно, почему на такое представление о социализме ополчился Ленин – оно точно соответствует сути коммунистической идеологии, которая у "богостроителей" лишь передана другими словами. Видимо, очень уж не любил Владимир Ильич слово Бог как таковое: почитать его труды –так всегда, когда до религиозной темы доходит, у Ленина проявляется стойкая, доходящая до конвульсий, аллергия. Самые мерзкие слова у него употреблены по отношению к Богу и религии, а не в адрес политических противников. Видимо, природа этой аллергии носила вовсе не политический характер...
Но вернемся в 70-й год коммунистической власти, в социализм победивший, зрелый, "застойный", в сущности – идейно мертвый, через который, как через проржавевшие доспехи на бранном поле битвы с Богом, пробиваются множащиеся ростки новой жизни. Пусть партия "перестраивает", перекладывает свой ржавый металлолом из одной кучи в другую –сил на новую историческую битву с религией у нее нет. Религиозное міроощущение медленно, но верно восстанавливает свои права, и уже не только в литературе и искусстве, но и в науке. Академик Я. Зельдович пишет, например, в одном из самых крупнотиражных научно-популярных журналов, "Наука и жизнь" (№12, 1986):
"Во все времена религия играла роль хранителя истины. Библия описывает сотворение міра, жизни, человека. Пусть ответы кажутся сегодня наивными – ценность заключается уже в самой постановке вопроса. Человек нуждается в диалоге на вечные, самые простые, самые глубокие и волнующие вопросы. Человек, которого нисколечко не волнуют эти вопросы, теряет свое нравственное начало...
Как же отвечает наука на эти вопросы?.. Огромные материальные и духовные усилия тратятся на поиски истины, на проникновение все дальше вглубь материи, на выяснение все более трудных вопросов... уже делаются попытки построения такой теории (строения Вселенной. –М.Н.), в которой . . . придется использовать пространство с большим числом измерений... В какой-то мере –я возвращаюсь к началу статьи – представление о том, что все законы природы едины, получаются из одного принципа –такое представление родственно религиозному чувству".
Притягательная сила истинного
Такого міровоззренческого измерения хрущевская оттепель, часто сравниваемая с сегодняшней "перестройкой", –не имела. Конечно, цитированные нами работы количественно представляют собой небольшую свежую струю в океане прежней лжи и "старого мышления". Но разве применимы в литературе и духовной жизни общества количественные мерки? –тогда мы должны были бы на пальцах пересчитать наших величайших писателей XIX века и удивляться, как же этой горстке чудаков, со всеми их личными недостатками, удалось оказать столь огромное влияние на культуру и духовное развитие огромной страны...
К тому же бывают и особые времена, когда малое, в силу своей истинности, становится главным стержнем общественного развития – на фоне пусть количественно господствующего, но мертвого, карикатурного міра фиктивных ценностей. Такое время в России, мы уверены, наступило.
Разумеется, дело не в Горбачеве и "перестройке". Это внешняя сторона идущего процесса, о которой мы можем лишь питать надежды, что она предохранит страну от хаоса или войны. Решающее значение имеет внутреннее состояние общества, которое вызревает за фанерным фасадом "социалистической перестройки". С этим главным, как нам кажется, критерием следует подходить к анализу происходящего в стране (и многочисленные по сей день заявления крупных политических фигур в эмиграции, что начатая партией "перестройка" лишь укрепит режим, –мне просто непонятны. Неужели, попав в эмиграцию, они разучились видеть за провозглашаемыми замыслами партии, никогда не осуществляющимися согласно задуманному сценарию, – общество с независимым от планов партии поведением, общество, к которому они в свое время принадлежали и играли важную роль в его пробуждении? Что же, с их уходом Россия опустела порядочными людьми?..)
Конечно, и внешняя сторона "перестройки" таит в себе много неожиданностей –вплоть до, хоть и маловероятной, реставрации брежневского застоя или до более вероятной остановки на какой-то новой станции в отступлении режима под натиском здравого смысла. Но и в случае такой остановки или даже "реставрации", думается, достигнутое сегодня в области литературы и публицистики –необратимое изменение самосознания общества. Как и перемены во время хрущевской "оттепели", несмотря на ее кратковременность, непродуманность и последовавшие попытки ресталинизации –все же оказались необратимыми завоеваниями в области духа.
Именно дух общества –главная координата для измерения происходящих перемен. Хочется надеяться, что противники тоталитарного режима на Западе сумеют преодолеть политический материализм в своих оценках и смогут быть из-за границы полезными в созидании нового самосознания. Времена только лишь голого отрицания прошли.
М. Назаров
Опубликовано в журнале "Вестник РХД" (Париж, 1987, №150, с. 104-112)
