«Даже если бы мы тогда могли заглянуть в будущее...»

ИЗ ИСТОРИИ ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ БОРЬБЫ

Жизненный и политический путь Аркадия Петровича Столыпина [20.7.1903–11.12.1990], сына русского премьер-министра П. А. Столыпина, достаточно хорошо известен по его статьям в "Посеве", в которые вкраплено много автобиографических сведений. Наши читатели, вероятно, помнят и интервью А. П. Столыпина в декабрьском номере 1978 г., напечатанное к его 75-летию. Публикуемое ниже интервью, взятое 5 лет спустя, можно считать продолжением предыдущего. Мы не стремились поэтому дать в нем всеохватывающий обзор биографии нашего старшего друга и коллеги по редакционной работе (хочется надеяться, что когда-нибудь он напишет книгу воспоминаний). Будем считать, что то немногое, что мы записали в июне 1983 г. по случаю 80-летия Аркадия Петровича и публикуем ниже — отрывки из этой, пока еще не написанной книги. – Ред. "Посева".

—  Аркадий Петрович, в следующем году исполнится 50 лет, как Вы вступили в Народно-Трудовой Союз; можно сказать, что вся Ваша политическая деятельность связана с НТС. В предыдущем интервью „Посеву", на вопрос о том, как облик отца повлиял на выбор Вашего политического пути, Вы сказали: "... я думал, что, будь отец жив, он посоветовал бы мне принять такое решение, что, идя в НТС, я остаюсь верен его делу. К тому же, придя в помещение НСНП, я увидел на стене слова отца: "Нам нужна великая Россия"... ". Не могли бы Вы рассказать подробнее, как произошло Ваше вступление в Союз? В какой атмосфере начиналась Ваша деятельность?

— Примерно 1930 год был переломным временем во многих отношениях, в том числе и для русской эмиграции: было похищение ген. Кутепова, возглавителя РОВСа, была чекистская операция „Трест".

В России – началась коллективизация и произошло полное воцарение Сталина. Россия оказалась за непроходимым, как говорили, „чертополохом". Но та русская молодежь, которая не хотела уходить в западную жизнь и жила Россией, стала создавать свои организации. Заинтересовался этим и я, считая к тому же, что участвовать в политической жизни меня обязывает имя.

Тогда в Париже проявляли себя активно три организации: младороссы (которые сразу меня насторожили своим лозунгом: "Царь и советы" — недаром их называли "второй советской партией"), затем довольно нелепый Имперский союз (который по замыслу был неплох, но люди во главе его были малопривлекательны) и наконец  –  Национальный союз нового поколения (так назывался НТС с 1932 по 1936 гг.).

Тут до меня дошли сведения, что на каком-то собрании между младороссами и „нацмальчиками" (так иронически тогда называли НСНП) произошла драка, во время, которой В.Д. Поремский бил какого-то младоросса стулом по голове; мне это понравилось, я захотел с „нацмальчиками" познакомиться поближе, и И.Я. Савич (один из руководителей Союза в Париже) повез меня в здание, где теперь русская консерватория им. Рахманинова, тогда там в подвальном помещении две комнатушки занимал НСНП. Это был 1934 год.

Там я встретился с В.Д. Поремским и С.П. Рождественским, и я сразу почувствовал какую-то близкую мне атмосферу.

Мне рассказали, что у НСНП есть Комитет содействия, в который входят известные еще по дореволюционной России люди. Сначала я вошел в Комитет содействия, и как-то мне предложили выступить на „Дне непримиримости" вместе с ген. Миллером, проф. Вернадским, ген. Суворовым, И.Я. Савичем и другими ораторами. Я очень волновался, считал себя неспособным говорить, но перед самым отъездом на собрание меня успокоил Серафим Павлович Рождественский и сказал, что я, как продолжатель дела своего отца, должен быть не только в Комитете содействия, но и в самой организации; в его присутствии я принес присягу — и уже в качестве члена Союза поехал на это собрание, где потом — типично для тех времен — произошла крупная рукопашная схватка с французскими коммунистами: наши срывали в театре сиденья складных стульев и били ими коммунистов, французская полиция стояла у дверей, не решаясь войти в зал, и хватала, кого могла, а мы, президиум, сидели на возвышении и с олимпийским спокойствием смотрели на эту битву. Так прошел мой первый день, когда я стал членом Союза.

—  Как проходила Ваша дальнейшая деятельность в НСНП? В чем были особенности того периода, 30-х годов?

— Я очень быстро попал в руководящие органы НСНП (с 1936 г. – НТСНП, Национально-трудовой союз нового поколения), был   председателем   Суда   совести  и  чести (должность, которая "прилипает" ко мне всю жизнь), потом членом Центрального правления.

Конечно, у нас тогда не было сегодняшнего авторитета и опыта. Да и сами мы отталкивались от всего старого (в нашем Уставе был пункт, запрещающий прием в организацию лиц старше 1895 года рождения), нам казалось, что все идеи „уже устарели" и человечество нуждается в чем-то новом. Наши поиски шли в направлении известной триады: „идеализм, национализм, активизм", в направлении того, что называют социальным христианством или христианским солидаризмом.

Важно отметить, что те годы на Западе были отмечены экономическим кризисом, духовно-политическим упадком западных демократий, когда правительства порою менялись с такой скоростью, что за этим было трудно уследить. Как западная реакция на этот надвигавшийся хаос возник фашизм, я имею в виду итальянский фашизм; фашизм ген. Франко — крупнейшего политического деятеля, который вывел Испанию из хаоса; корпоративное начало и другие элементы, которые применил Салазар в Португалии. Эти новые, только что возникшие течения интересовали тогда очень многих наблюдателей во всех странах – достаточно посмотреть самую солидную европейскую прессу того времени. Интересовались какое-то время этими движениями и мы.

Поэтому нужно сказать, что когда сегодня КГБ и другие наши недоброжелатели пытаются на этом основании выдать НТС за фашистскую организацию, причем совершенно неправомерно отождествляют понятие "фашизма" того времени с национал-социализмом Гитлера, с его расистскими идеями и преступлениями, – то мы имеем дело либо с сознательной демагогией, либо с исторической безграмотностью. Демагогический ярлык "фашизма" стали клеить своим противникам коммунисты и левые всех мастей, а после войны применять его в основном к гитлеровскому национал-социализму, чтобы затушевать слово "социализм" в названии гитлеровского режима. Фашизм же – в Италии или Испании – был, при всех своих недостатках, совершенно другим явлением; например, в итальянской фашистской партии были тысячи евреев, евреем был даже один из министров у Муссолини (до того, как Италия связалась с Гитлером)...

—   Накануне Второй мiровой войны, как известно, НТСНП был в гитлеровской Германии запрещен и мог продолжать работу лишь в подполье. Что Вы могли делать в этих условиях? Предвидели ли Вы надвигавшуюся катастрофу? Что вообще можно было тогда сделать?

— С лета 1938 г. выяснилось, что на разумную политику Германии в отношении России надеяться нечего (см. статью В. Нерсесяна "Переговоры с руководством немецкой армии в 1938 году", "Посев" № 6, 1981 г.); все известные немецким властям члены НТСНП, опасаясь преследований, ушли в подполье или покинули Германию. Так как было общее предчувствие надвигающейся войны, наше руководство поставило себе задачу: искать и создавать опорные точки в Европе и за ее пределами, способные оказать поддержку русскому делу в надвигавшейся военной буре.

Я занимался этим во Франции, где у нас были влиятельные друзья-французы. Надо было им предложить нечто конкретное, переступить из области журналистики и пропаганды в область реальной политики. Один из эпизодов в этой нашей деятельности связан с Финской войной, когда Франция помогала Финляндии, оборонявшейся от советского нападения. Через нашего друга, академика Таро, нам удалось договориться о встрече во французском военном министерстве, во время которой я должен был кратко изложить наш план создания из советских пленных в Финляндии добровольческих русских отрядов, с тем, чтобы забросить их в район Ленинграда и северных концлагерей, освободить заключенных, и при мощной пропагандной поддержке листовками и т. п. двигаться на центральные районы. Встреча в министерстве состоялась, наш план был передан и стал медленно переползать из одной инстанции в другую...

Мы старались также убедить и финнов, что если они не перейдут к наступательным идеологическим и психологическим действиям, направленным на создание такой русской национальной армии, то они проиграют (так же, как и поражение Белых армий было во многом обусловлено этим фактором – отсутствием идеологического наступления на противника).

Из этого, как я уже писал (см. "Посев" №10, 1980 г.) ничего не вышло. Сильные мiра сего смотрели на происходившие события другими глазами, чем мы, песчинка, которую крутило в водовороте столкнувшихся мiровых сил... Как мы еще уцелели в те годы в этом водовороте – можно только поражаться...

Начавшаяся война помешала нам осуществить много проектов. Один из них – создание радиостанции НТСНП "Свободная Россия" в Венгрии, куда я ездил в 1939 году, был принят в самых высоких инстанциях (это было правительство адмирала Хорти)  и получил разрешение на создание такой радиостанции для передач на Советский Союз. При помощи члена НТСНП в Венгрии барона Винекена мы нашли даже место для этого, но развить деятельность так и не успели.

Вообще в 1939 г. мы с В.Д. Поремским предполагали совершить большую поездку по Европе, вплоть до Финляндии, но не хватило средств и мы сконцентрировали усилия главным образом на Польшу. Поводом для этого было попавшее к нам письмо двух советских офицеров, которые принимали участие в маневрах Одесского военного округа и предупреждали о том, что все военные округа, прилегающие к западным границам СССР, приведены в боевую готовность; в этом письме говорилось, что, по всей вероятности, при нападении Гитлера на Польшу Советский Союз ударит по Польше с другой стороны. На основании этого письма мы вместе с В.Д. Поремским и И.Я. Савичем составили меморандум, который вручили генералу Вейгану, который был нашим другом и единомышленником, но тогда он, к сожалению, еще не был назначен главнокомандующим французскими войсками, и наш меморандум никаких результатов не дал. После этого было решено, что я поеду один в Польшу (через Венгрию, где, как я уже сказал, удалось найти поддержку).

Преисполненный после успеха в Венгрии радужных надежд, я приехал на поезде в Варшаву (ехал все время третьим  классом на деньги, которые каждый раз приходилось брать у членов Союза взаймы). В Варшаве я встретился с местным руководством нашего Союза, в частности, с В. Брандтом, который издавал газету „Меч", после чего стал ходить по разным  польским государственным инстанциям, предупреждая об опасности. Но они все были в каком-то героическом восторге, по Варшаве проходили отряды кавалерии, тачанки, гремела музыка, настроения у  поляков были такие, что опасность грозит только со стороны Германии.

Я ходил и к французскому послу в Варшаве, но поговорить с ним не удалось. Первый же секретарь французского посольства был в каком-то истерическом состоянии. Ничего не добившись, я вернулся в Париж.

—  Удалось ли НТС во время войны установить контакты с западными странами, воевавшими против гитлеровской Германии?

— Установление таких контактов было запланировано еще до начала войны. Председатель Союза В.М. Байдалаков и тогдашнее Исполнительное бюро должно было остаться на территории завоеванных Германией стран (разумеется, нелегально), так как из этих стран было возможно проникновение на советскую территорию. Другая часть нашего руководства, во главе с генеральным секретарем М.А. Георгиевским, должна была действовать на западной стороне, то есть на территории противников Гитлера. Но этот план не удалось осуществить, ибо дальнейшие события развивались непредусмотренным образом.

С приходом немцев во Францию связи с основной частью организации, оставшейся на оккупированных немцами территориях, прервались. Но в Южной части Франции, не оккупированной Гитлером, были представители американцев и англичан. Мы пытались искать с ними контакты, объяснять, что союз со Сталиным — временный, что только опираясь на русский народ можно очистить Европу как от нацизма, так и от коммунизма. Но эти попытки не дали ничего существенного. К нам серьезно не отнеслись. Лишь после войны для многих на Западе стало ясно, что наша позиция была правильной.

Другие попытки установления контактов с западными союзниками предпринимались через Швейцарию, через швейцарского журналиста Брюшвейлера, но о них я мало что знаю, этим занималось само Исполнительное бюро, находившееся в Берлине. Можно сказать лишь, что результат был тот же: западные страны не думали в наших категориях и не стремились освобождать Россию от коммунизма, они даже были готовы отдать ему новые страны — и отдали: всю Восточную Европу. Для их отношения к коммунистической опасности показателен известный ответ У. Черчилля на предостережение, что если Запад будет поддерживать не ген. Михайловича, а Тито, то Югославия станет коммунистической: "А что, вы собираетесь после войны переселяться в Югославию?"

Эта недальновидность Запада в те судьбоносные годы была основной причиной того, что столь благоприятные для освобождения России от коммунистического  режима возможности не только не были использованы, но и были задушены самим же Западом — достаточно вспомнить послевоенные  выдачи Сталину более двух миллионов его противников. Нашу идею "третьей силы", против Сталина и Гитлера одновременно, западные политики просто не были способны понять. Но мы не могли действовать по-другому: даже если бы мы могли заглянуть в будущее и увидеть, что нам ничего не удастся, — нам бы все равно не оставалось ничего другого, кроме как путь создания "третьей силы"... Это был для нас как для русской политической организации единственный приемлемый путь.

—   Попытки создания этой "третьей", русской силы, НТС предпринимал в основном, работая на оккупированной немцами территории России, в лагерях советских военнопленных, в среде власовской Русской Освободительной Армии. За это были брошены гитлеровцами в концлагеря и погибли там около 200 членов НТС. Велась ли в военные годы какая-либо деятельность по созданию "третьей силы" французской группой НТС и в каких условиях?

—   Когда Гитлер оккупировал часть России, наши отборные кадры из Франции, как и из других стран, двинулись, конечно, в Россию. Мы, остававшиеся, снабжали уезжавших чем могли: одеждой, провиантом, литературой, деньгами (для этого стучались в двери богатых людей и промышленников, симпатизировавших нашему делу).

В начале 1942 г., когда я был назначен председателем союзного отдела во Франции, наш отдел оставался единственным в Европе, по какому-то недосмотру не распущенным гитлеровцами официально. На наши собрания повалил поток русских эмигрантов, истосковавшихся по правдивой информации. Но это продлилось недолго: вскоре Гестапо начало чинить нам мелкие пакости, опечатывало на несколько дней наше помещение, начались вызовы наших людей в Гестапо. И летом 1943 г. я был вынужден официально заявить о роспуске нашего отдела. В последний день мы устроили прощание с нашим знаменем, в союзном помещении был отслужен молебен, после которого члены НТС были приведены священником к присяге с целованием креста. Таким образом, мы полностью перешли на подпольную деятельность.

А вскоре я был вызван во французский полицейский  участок, где  мне  было официально объявлено о запрещении нашей организации. Я на это ответил, что решение это вполне понимаю, так как нас вряд ли можно причислить к друзьям оккупационных властей (в то время я не мог предполагать, что эта наглость окажет нам в будущем немалую услугу).

А от Гестапо я отделался письмом: мол, наша организация уже раньше самораспустилась, и для этого нам вовсе не был нужен ваш приказ (прочтя недавно копию этого письма, сохранившуюся в моем архиве, я ощутил мороз, пробежавший у меня по коже: в таких выражениях я пытался дразнить тигра, не осознавая еще полностью, что Гестапо на самом деле тигр – сведения о зверствах нацистов на Востоке в Париж тогда еще мало доходили).

Мы продолжали собираться подпольно в полуподвальном помещении одного из опустевших западных посольств: сторожил это экстерриториальное здание член нашей организации А.А. Якубовский, и его услуги были неоценимы.

В это время в Париж прибыли бывшие советские офицеры, связанные с Власовым, для налаживания связи с русскими военнослужащими, бывшими в немецких частях (власовская РОА тогда была еще только в проекте). Среди прибывших выделялся полковник Мелешкевич — с первых же его слов я понял, что он член НТС (с 1943 г. наша организация стала называться Национально-трудовой союз; это название сохранилось до 1957 г.). Другим нашим человеком стал капитан Лапин, помогший нам наладить нелегальное печатание литературы НТС на немецком военном типографском оборудовании. Помню, как выглядели отпечатанные таким образом наши брошюры: обложка и первые страницы — камуфляжные, по-немецки, а дальше — наше русское содержание, например, большая и малая "схемы", выработанные в немецком подполье и легшие затем в основу нашей Программы.

Сблизились с нами и другие связные офицеры; среди них помню лейтенанта Крылова, от которого мы впервые узнали об ужасах, творившихся немцами в лагерях советских военнопленных: "Там убивают", — сказал он, видя наше первоначальное недоумение.

В конце 1943 — начале 1944 года в Париж приехал В.Д. Поремский, встретился со мной и Р.П. Рончевским (одним из наших руководителей) и поручил нам составить листовку для русских военнослужащих, служивших в немецких войсках во Франции. Основные тезисы этой листовки: "Русские, требуйте вашего включения в русские добровольческие части, которых добивается ген. Власов; отказывайтесь стрелять в англоамериканцев в случае их высадки, не для этого вы взялись за оружие".

Мы поняли, что настал последний шанс для создания РОА, ибо поражение Германии можно было уже предвидеть. Листовку составляли втроем: Рончевский, Мелешкевич и я, на моей квартире. По техническим причинам, в условиях конспирации, печатание достаточного количества наших листовок потребовало много времени, и распространять их мы начали лишь летом 1944 г., незадолго до покушения графа фон Штауфенберга на Гитлера. Капитан Лапин (его мы не поставили в известность о подготовке листовки), когда листовка попала в его руки, явился к нам взволнованный: кто же это распространяет такую правильную листовку? Молодцы! Мы с Рончевским и Мелешкевичем сделали вид, что ничего не знаем. (Могли ли мы тогда предположить, что те самые англоамериканцы, в которых наши листовки призывали не стрелять, позже выдадут Мелешкевича и Лапина СМЕРШу?!).

В Германии и на оккупированной территории России репрессии Гестапо против НТС шли тогда уже полным ходом. После покушения на Гитлера гестаповцы взялись и за нас в Париже, хотя никаких улик против нас не было. В предвидении возможного ареста я стал сжигать или прятать хранившиеся у меня документы, но дело обошлось кратковременным арестом и многочасовым допросом в Гестапо, куда меня в конце июля забрали двое молодчиков. Таков был последний мой контакт с гитлеровцами, вскоре покинувшими Париж.

В заключение, хочу добавить, что осенью 1944 г. в Париже ко мне на квартиру явился французский полицейский и инспектор, господин Момми, присланный ко мне с официальным визитом из префектуры. Он заявил, что все время немецкой оккупации французская полиция тайно наблюдала за деятельностью НТС и считает эту деятельность, с точки зрения французского государства, похвальной. В связи с этим префектура предложила нам открыть наш союзный клуб и продолжить деятельность в прежнем объеме.

Должен сказать, что это не были слова, брошенные на ветер. Когда началась насильственная репатриация в СССР бывших советских граждан, продлившаяся более двух лет после окончания войны, парижская префектура неизменно оказывала НТС содействие в спасении людей. Но это уже другая тема, другой период деятельности НТС, о котором я недавно писал (см. "Посев" № 2, 1983 г.).

Посев. 1983. № 9, стр. 39–41.

Беседу провел сотрудник "Посева" М.В. Назаров, снятый с магнитозаписи текст был завизирован А.П. Столыпиным:

ПС 2020 г. К 30-ЛЕТИЮ КОНЧИНЫ. Мы были очень дружны с Аркадием Петровичем, особенно с тех пор, как в дни приезда во Франкфурт на редакционные совещания он останавливался у меня на союзной квартире в Эшборне (где вторую комнату занимал я, и в мои обязанности входило опекать приезжих гостей). Некоторые его магнитофонные записи того времени не были сняты с ленты и потому не опубликованы. В своем политическом завещании, направленном в секретариат НТС во Франкфурте в марте 1989 года, Аркадий Петрович назвал меня в числе тех, кто должен будет нести его гроб. Об этом мне (жившему тогда уже в Мюнхене), после его кончины напомнила по телефону Т.А. Славинская, сообщив о намеченных похоронах в Париже. К сожалению, в 1990 г. я, имея немецкий беженский паспорт, который тогда французы прекратили признавать для въезда во Францию (визу нужно было ждать пять месяцев), не смог поехать на похороны своего старшего друга и наставника, во время приездов в "Посев" останавливавшегося у меня в Эшборне... Вечная ему память.

---