Доблестный Баян казачества. Памяти писателя Ф.Д. Крюкова

К 150-летию со дня рождения и 100-летию кончины Фёдора Дмитриевича Крюкова

«Но всё, что было, не забыто,
Не шито-крыто на миру,
Одна неправда нам в убыток
И только правда ко двору»
А.Т. Твардовский

14 февраля 2020 года исполнилось 150 лет со дня рождения выдающегося русского писателя Фёдора Дмитриевича Крюкова, а 4 марта ‒ 100 лет со дня его смерти. Имя Фёдора Крюкова долгие годы замалчивалось коммунистической властью в связи с проблемой авторства романа «Тихий Дон», возникшей ещё в конце 1920-х годов ‒ сразу же после выхода в свет первых книг великой эпопеи о Донском казачестве, его участии в Русской революции и Гражданской войне.

Данная проблема широко освещалась в 1990-е и 2000-е годы, ей посвящены как работы автора настоящей статьи [4], так и достаточно большое количество фундаментальных и глубоких исследований [1, 2, 3, 13, 14, 15]. Ещё Александр Исаевич Солженицын отмечал, что если юридически вряд ли возможно что-либо установить, так как свидетелей эпохи и литературного подлога, организованного большевистской властью и членами РАПП, сформировавшими юного «пролетарского писателя» Михаила Шолохова, практически не осталось в живых уже к концу 1960-х годов, так как огромное их количество пало жертвой репрессий, а писатели, принимавшие участие в создании романа «Тихий Дон», «посланные в помощь Шолохову», такие как Александр Серафимович Серафимович и Александр Александрович Фадеев, не дожили даже до начала хрущёвской «оттепели» конца 1950-х годов, ‒ то исследование литературоведческое никто провести не мешает даже через столетие после написания романа [16, 17, 18].

Ныне можно однозначно констатировать, что глубокое литературоведческое исследование проведено супругами Андреем Глебовичем и Светланой Эмильевной Макаровыми [13], израильским писателем Зеев Бар-селлой [1], отечественными историками и филологами Андреем Юрьевичем Черновым, Андреем Вадимовичем Венковым [2, 3] и иными российскими учёными и энтузиастами [3], которых ныне можно смело назвать «крюковедами» по аналогии с «шолоховедами», аргументы которых против авторства Фёдора Дмитриевича Крюкова весьма слабы и сводятся к двум банальным сентенциям: «этого не может быть, потому что не может быть никогда» и «я в это не верю».

На последнюю фразу можно посоветовать пойти помолиться в церковь или иной храм, в зависимости от вероисповедания, авось и снизойдёт на неверующих благодать Господня. А на первую ответить, что время, в которое довелось жить в последние годы своего земного бытия Фёдору Дмитриевичу Крюкову и молодому Михаилу Шолохову было таким, что возможны были любые жизненные метаморфозы, которые даже представить себе не могут люди, не пережившие эпоху Революции и Гражданской войны в России.

Так что с литературоведческой точки зрения авторство Фёдора Дмитриевича Крюкова в огромном большинстве текстов романа «Тихий Дон» ныне можно считать практически доказанным, для юридической же составляющей этого доказательства необходимо создать комиссию на государственном уровне, раскрыть все архивы, в частности, полностью ‒ сталинский, где наверняка существует тот литературный «крючок», на котором Иосиф Виссарионович держал Михаила Александровича Шолохова.

Что же касается «шолоховедов» в принципе, то они ныне просто никому неинтересны, так как все состояли в КПСС, дудели в одну дуду с официозной властью, а после позорнейшего её банкротства в 1991 году и развала СССР, для спасения которого они ничего не сделали, все их аргументы посвящены не поиску истины, а оправданию собственного конформизма и спасения своих «ученых» званий и степеней, которым история практически уже вынесла свой беспощадный приговор.

Тем не менее, как уже отмечалось ранее [4], Фёдор Дмитриевич Крюков и без «Тихого Дона» остаётся выдающимся русским писателем, а Михаил Шолохов без этого романа превращается в ничто.

Всплеск интереса к авторству «Тихого Дона» пришёлся на 2005 и 2010 годы, когда отмечалось 100-летие со дня рождения М.А. Шолохова и 140-летие со дня рождения Ф.Д. Крюкова. В 2010 году в издательстве «АИРО-ХХI» вышла книга «Загадки и тайны «Тихого Дона». 12 лет поисков и находок» [3], в которой приводятся современные исследования с доказательствами вероятного авторства Крюкова, а также свидетельства очевидцев событий на Дону в годы Гражданской войны ‒ представителей русской эмиграции, работавших вместе с Ф.Д. Крюковым, которые среагировали в начале 1970-х годов на вышедшую в издательстве «YMCA-PRESS» книгу И.Н. Медведевой-Томашевской, изданной под псевдонимом «Д», «Стремя Тихого Дона» [14], в которой впервые была поставлена проблема авторства великого романа.

Кстати, псевдоним «Д», говорит о многом, в частности, о том, как скрывали своё авторство даже на исследованиях, изданных за рубежом, авторы, жившие и работавшие в СССР. Буква «Д» не имеет отношения даже к первой букве ни имени, ни отчества, ни фамилии автора, чтобы вездесущее КГБ не имело ни малейшей зацепки для преследований человека. Так охраняла коммунистическая власть «авторство» Шолохова. Спрашивается, зачем это было нужно, если автор ‒ он?

В связи с этим отметим, что в мировой литературе подобные примеры отсутствуют абсолютно: проблема авторства, например, произведений Шекспира или «Слова о полку Игореве» никак не связаны ни с плагиатом, ни с литературным подлогом. В первом случае, по существующей гипотезе, речь шла о литературном псевдониме графа и графини Ретленд, которые просто выбрали себе псевдоним Шекспэр, как наиболее распространённую в те годы английскую фамилию, так как в кругу высшей английской знати считалось позором принимать участие в написании пьес для театральных постановок, а исследователи уже после смерти возможных авторов, просто подумали на однофамильца псевдонима, кого долгие годы ошибочно, с точки зрения защитников версии авторства Ретлендов, считали автором великих произведений. В случае «Слова о полку Игореве» имя автора не сохранилось в истории, поэтому возможны различные гипотезы.

Но случая, чтобы человек, считающийся автором, не только украл великое произведение, но и исказил его суть, совершив литературный подлог, сделал вставки из других произведений и мемуаров, перепутав имена, даты по Юлианскому и Григорианскому календарю, получил за это одну из самых престижных премий и всю жизнь жил за счёт украденного, попав в «великие писатели», самостоятельно не написав даже толковой газетной статьи, ‒ такого мировая история не знала. Подобный подлог можно было сотворить только при поддержке огромной идеологической государственной машины и системы тотального террора.

Однако время идёт… Имя Фёдора Дмитриевича Крюкова прочно вошло в русскую литературу. Изданы практически все найденные по дореволюционным журналам и Донским изданиям эпохи Гражданской войны его повести, рассказы, очерки [5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12]. Читая их, поражаешься широчайшей эрудиции автора, глубокому знанию и пониманию исторических, религиозных и общественно-политических вопросов того времени, которое встаёт перед читателем так, как будто бы он сам в нём живёт. Вопросы по поводу авторства «Тихого Дона», кажется, отпадают сами собой так, как будто бы их и не возникало в принципе.

Тем не менее, в настоящее время существующая проблема распадается на две составляющих:

1. Восстановление доброго имени и написанных литературных произведений выдающегося русского писателя Фёдора Дмитриевича Крюкова.
2. Исследование великого романа «Тихий Дон», полная идентификация текстов, принадлежащих перу Фёдора Дмитриевича Крюкова, выявление вставных частей и, по мере возможности, в случае нахождения крюковских рукописей романа «Тихий Дон» в секретных архивах, замена вставок авторским текстом, выявление имен «соавторов» и корректоров канонического текста романа и подготовка его академического издания в окончательной версии.

Первая задача ныне может считаться практически решенной, так как в издательстве «АИРО XXI» на сегодняшний день вышло наиболее полное издание произведений Фёдора Дмитриевича Крюкова, составляющее 7 томов, а к 150-летию Фёдора Дмитриевича подготовлено дополненное и откорректированное второе шеститомное издание его произведений. Для решения второй задачи требуется время и труд многих и многих людей, постановка проблемы на государственном уровне и серьёзное финансирование.

Настоящая статья посвящена юбилею Фёдора Дмитриевича, поэтому кратко остановимся на его творческом пути и литературных произведениях, напрямую связанных с жизнью выдающегося писателя.

Фёдор Дмитриевич Крюков родился 2 февраля (по старому стилю) 1870 года в станице Глазуновской Области Войска Донского. В 1880 году окончил приходское училище и Усть-Медведицкую гимназию (1888) с серебряной медалью, а в 1888 году поступил в Императорский Санкт-Петербургский Историко-философский институт на казенное содержание. Будучи студентом, начал литературную деятельность статьей «Казаки на академической выставке», опубликованной в журнале «Донская речь» (18.03.1890).

После окончания в июне 1892 года института по разряду истории и географии до 1894 года сотрудничал в «Петербургской газете», печатая короткие рассказы. Жизненный и творческий пути Фёдора Дмитриевича оказались тесно взаимосвязанными, что также является косвенным доказательством возможного авторства большинства текстов «Тихого Дона».

Дело в том, что Крюков вовсе не собирался становиться писателем, просто так сложилась его судьба. Он очень любил тихий Дон, донское казачество, называя всегда в своих произведениях «родным углом» свою малую родину. История Дона вдохновила его на большие исторические эссе из Петровской эпохи «Гулебщики» (1892) и «Шульгинская расправа» (1894), опубликованные в журнале «Исторический вестник», так и начался творческий путь писателя.

К этому же времени относится работа Фёдора Дмитриевича над историей восстания донских казаков под предводительством Кондратия Булавина в 1707‒1708 годах, растянувшаяся на достаточно длительное время, так и не опубликованная автором. Рукопись этой работы сохранилась в части архива писателя, хранившегося в семье его друга Николая Пудовича Асеева, и стала достоянием общественности уже в период гласности в начале 1990-х годов. Она была передана исследователям творчества Фёдора Дмитриевича Крюкова племянницей Николая Пудовича ‒ Марией Акимовной Асеевой, бережно хранившей её долгие годы. Рукопись ныне расшифрована, издана [11] и свидетельствует о широчайшей эрудиции писателя, глубоком знании русской истории, а также истории Дона и казачества, то есть о наличии именно тех стартовых условий, которые необходимы для написания романа уровня «Тихого Дона».

В сентябре 1893 года Фёдор Дмитриевич устроился воспитателем пансиона Орловской мужской гимназии, где в августе 1900 стал сверхштатным учителем истории и географии, а дополнительно преподавал историю в Николаевской женской гимназии (1894-98) и русский язык в Орловском Бахтина кадетском корпусе (1898-1905). Учительская практика заставила его глубже вглядеться в русскую жизнь, увидеть все её достоинства, недостатки, а, зачастую, ‒ и язвы, которые необходимо было срочно лечить. Всё это нашло отражение в его произведениях, посвящённых русской школе. «Картинки школьной жизни старой России», ‒ так называется сборник рассказов Фёдора Дмитриевича Крюкова, написанных в разные годы [7]. Будучи истинно верующим человеком, Фёдор Дмитриевич уделял много внимания вопросам Православия, что нашло отражение в цикле рассказов и очерков, собранных издательством «АИРО-XXI» в сборник «К источнику исцеления. Православный мир старой России» [8].

За годы службы Фёдор Дмитриевич был награжден орденом Святого Станислава, а также состоял членом губернской ученой архивной комиссии. К этому периоду времени относятся первые значительные произведения из жизни современного ему Донского казачества, такие как «Казачка» (1896), «Клад» (1897), «В родных местах» (1903). Впервые эти произведения были опубликованы в начале 1990-х годов, а ныне переизданы издательством «АИРО-XXI» в сборнике «На Дону. В родных местах» [5, 12]. Таким образом, Фёдор Дмитриевич не терял связи с народной жизнью как образованного мира старой России, так и со своим «родным углом» ‒ донскими хуторами и станицами, то есть творчество писателя шло параллельным курсом со складывающейся судьбой. К этому же времени относится длительное сотрудничество Крюкова с Владимиром Галактионовичем Короленко – главным редактором журнала «Русское богатство» (с 1914 – «Русский вестник»), где с 1896 по 1917 год Фёдор Дмитриевич опубликовал большинство своих произведений различного жанра.

Первая "русская революция" 1905-1907 года всколыхнула и перевернула всю жизнь огромной Российской Империи. Не мог оставаться в стороне от событий и Фёдор Дмитриевич Крюков. Очерки и рассказы этого периода времени публиковались в различных российских журналах, а ныне вошли в сборник его рассказов «Эпоха Столыпина. Революция 1905 года в России и на Дону» издательства «АИРО-XXI» [6].

В апреле 1906 года Крюков избирается депутатом Государственной думы первого созыва от Дона. В Государственной Думе он произносит яркую речь против использования казаков при подавлении беспорядков в бурные дни революции. Краеугольным камнем речи Фёдора Дмитриевича стала мысль, что необходимо налаживать внутреннюю жизнь как в России в целом, так и на Дону ‒ в частности, а не натравливать одну часть населения на другую, используя святые для каждого человека чувства патриотизма, воинского долга и исполнения присяги, а также защиты Православной веры в узких корыстных целях кучки бюрократов и разложившихся чиновников. (Оставляем сейчас в стороне то, кто тогда натравливал одну часть населения на другую, то есть ‒ насколько были точны эти его впечатления и критика, навеянные доминировавшей либеральной печатью. Приводим это как факт тогдашнего этапа его биографии.)

Вот выдержка из речи Фёдора Дмитриевича Крюкова, произнесённой на заседании 1-й Государственной Думы в 1906 году.

«Но чем объяснить те зверские поступки, о которых оповещено всему миру, о которых чуть не ежедневно сообщает печать? Ведь, если не всё, а только десятая часть от того, что оглашено, правда, то это ужасно! Невыразимая боль стыда охватывает сердце каждого казака, дорожащего лучшими заветами казачества. Для меня это было бы просто невероятно, если бы я самолично не убедился бы в некоторых фактах. Я знаю казака в обыденной жизни: он такой же простой, открытый и сердечный человек, как и всякий русский крестьянин. Для того, чтобы обратить его в зверя, господам русской земли удалось изобрести особую систему, беспредельно подлую систему натравливания, подкупа, спаивания, преступного попустительства, безответственности, которая разнуздывает и развращает не одних только министров, систему возведения зверства в геройство, систему поучительных начальнических примеров» [6, стр. 34].

Отчётливо прослеживается позиция писателя-гуманиста, протестующего против жестокостей "Первой русской революции" со стороны правительства, хотя и революционеры тем более не славились гуманностью, известны их методы в виде террора и широкого применения провокаций против существующего строя.

После роспуска Николаем II Думы в июле 1906 года, Крюков подписал знаменитое «Выборгское воззвание», за что отбыл 3 месячное тюремное заключение в мае-августе 1909 года. К этому периоду относятся рассказы Фёдора Дмитриевича: «Выборы на Дону», «Встреча», «Станичники», «Шаг на месте», «Шквал», «Зыбь», «Мать» и некоторые другие. Пребывание Фёдора Дмитриевича в знаменитых «Крестах» нашло отражение в рассказе «В камере № 380» [6].

Приговор и тюремное заключение лишили его возможности заниматься педагогической деятельностью, поэтому Крюков поступает работать помощником библиотекаря Горного института (1907‒1912) и всё больше погружается в труд писателя. Как уже отмечалось чуть выше, сотрудничество в «Русском богатстве» с Владимиром Галактионовичем Короленко было весьма плодотворным, и Фёдор Дмитриевич к 1912 году стал заместителем главного редактора журнала. К этому же времени, приблизительно с 1911 года, по воспоминаниям людей, хорошо знавших Фёдора Дмитриевича, относится начало его работы над «большой вещью» о Донском казачестве. С 1912 года разворачиваются события в романе «Тихий Дон» и начинается вечная жизнь его героев в Русской литературе.

Период до 1914 года – наиболее значительный в творчестве Фёдора Дмитриевича. Он пишет десятки повестей и рассказов, описывающих народную жизнь современной ему России, уделяя особенное внимание «родному углу» ‒ Дону. С началом Первой мировой войны Фёдор Дмитриевич – на фронте. Был представителем комитета III Государственной Думы при отряде Красного креста на Кавказском фронте (1914 – начало 1915 года). В ноябре 1915 – феврале 1916 года – на Галицийском фронте.

Многочисленные впечатления об увиденном он печатал во фронтовых очерках в периодических изданиях, многие из которых вошли в книгу, изданную «АИРО-XXI» «На Германской войне. На фронте и в тылу» [9]. В рассказах «Около войны», «На войне. В Азербайджане», «За Карсом (На Турецком фронте)», «Сестра Ольшвангер (Из закавказских впечатлений)», «В сфере военной обыденности» и в целом ряде других, как живая, встаёт перед читателем тяжёлая военная обстановка тех лет. В рассказах и очерках показано, как менялось настроение народа в ходе тяжелейшей трёхлетней войны, как патриотизм и вдохновение 1914 года сменились падением духа в конце 1916 ‒ начале 1917 года:

«Я очень хорошо помню первые дни и месяцы войны, когда мне пришлось тут же работать над организацией помощи семьям мобилизованных, собирать на раненых, на разные нужды фронта. Не раз до глубины души я был охвачен умилением, и радостью, и верой, видя общую дружную готовность к жертве, к помощи, неожиданный порыв и подъём над буднями, над всей эгоистической и жёсткой мелкотой. Даже Иван Сивохин, Харитон Быкадоров и другие, сугубо хозяйственные мужички, не смели показать себя теми скаредами и пауками, какими всегда были в нутре своём. Был энтузиазм, вселявший уверенность в силе, ‒ без громких слов, без жестов, была молчаливая, с навернувшимися слезами, готовность принести себя в жертву за общее, за родину, за своё национальное лицо…
И ещё долго, когда приходилось слышать, читать, быть свидетелем делецкой охоты, воровства, хватаний, продажности, видеть порядки на фронте, созерцать патриотическую деятельность предприимчивых людей из чиновных, инженерных, профессорских, журнальных кругов, ‒ я, приезжая в родной угол, всё-таки отдыхал: тут безропотно, честно, готовно несли жертву и была вера, что так надо, что вся Россия напрягает силы ради спасения чести и достоинства русского имени…
Куда всё делось? Кто угасил этот прекрасный огонь?… Но кто-то угасил несомненно...» [ 9, «В сугробах», стр. 535].

Таким образом, Фёдор Дмитриевич очень хорошо чувствовал то падение духа, из которого и родилась Февральская революция. Естественно, что ничего хорошего она принести с собой не могла, кроме ничем не подтверждённых мифических свобод, в рекордно короткие сроки выродившихся в анархию и Гражданскую войну. Естественно, что Фёдор Дмитриевич Февральскую революцию воспринял негативно. В очерках «Обвал», «Новое», «Новым строем» [10] показал реальную картину разложения, которое несет с собой «освободительная революция».

«По сущей правде и совести покажу здесь то, что видел и слышал я в эти единственные по своей диковинности дни, когда простое, серое, примелькавшееся глазу фантастически сочеталось с трагическим и возвышенным героизмом; когда обыватель, искони трепетавший перед нагайкой, вдруг стал равнодушен к грому выстрелов и свисту пуль, к зрелищу смерти и бестрепетно ложился на штык; когда сомнение сменялось восторгом, восторг страхом за Россию, красота и безобразие, мужество, благородство, подлость и дикость, вера и отчаяние переплелись в тёмный клубок вопросов, на которые жизнь не скоро ещё даст свой нелицеприятный ответ.
Не скрою своей обывательской тревоги и грусти, радости и страха ‒ да простится мне моё малодушие… Как обыватель я не чужд гражданской тоски, гражданских мечтаний, чувства протеста против гнёта, но мечты мои ‒ не стыжусь сознаться в этом ‒ рисовали мне восход свободы чуть-чуть иными красками, более мягкими, чем те, которые дала ему подлинная жизнь…
Итак, попросту передам то, что видел, слышал и чувствовал в эти дни» [10, стр. 52].

Этими мудрыми словами начинает свой рассказ «Обвал» о первых днях Февральской революции Фёдор Дмитриевич. Выдающийся писатель был абсолютно прав: то, что он мог только чувствовать, но никак не знать, а именно ‒ тот клубок противоречий, запутанный в судьбоносные дни 1917 года, уже более столетия никак не удаётся распутать правнукам современников и участников тех грозных событий.

С января 1918 года Фёдор Дмитриевич Крюков навсегда покидает Петроград и возвращается на Дон – в «родной угол», где он принимает активное участие в Гражданской войне, без колебаний становясь в ряды защитников Дона, не прекращая работать над «большой вещью» ‒ романом о жизни Донского казачества.

В «родном углу» писателю воочию удалось увидеть результаты «углубления революции», нашедшие отражения в очерке Фёдора Дмитриевича с одноимённым названием, где он написал горькие, но, к сожалению, абсолютно справедливые слова:

«В добровольном романтическом самообмане, который, как давно известно, более властен над душой и дороже «тьмы низких истин», думалось, что казак нынешний ‒ есть подлинно казак ‒ тот казак, с именем которого связывалось представление о рыцаре в зипуне, о русском сиволапом богатыре, вышедшим из протеста против гнёта, выросшем и сложившемся в упорной борьбе за волю. Пусть эта стихийная степная борьба закончилась подчинением силе государственности, пусть казачество было прикреплено к служению государству, с именем казака и тут мысль привыкла сочетать образ отваги, доблести, верность славным воинским традициям и здоровый инстинкт государственности. И верилось, что он, не знавший рабства, с достоинством истинно гражданского, сознательного воздержания и самоограничения удержится от участия в диком пиршестве «углублённой революции». И вот мы увидели своего героя ‒ фронтовика, покинувшего поле брани, вернувшегося домой. Он был углублён и отполирован, можно сказать, под орех углублённым революционным сознанием. Это сознание отпечаталось на нём горохом чужих исковерканных слов, без смысла и не к месту употребляемых, превративших простую, мало связанную речь в сумасшедшую барабанную дробь, с потешными выкрутасами и вывертами» [10, «В углу», стр. 132].

Донское казачество, собственно, как и большинство народа России, погубила малая образованность и отсутствие широкой политической культуры, которая даётся долгим и упорным воспитанием и накопленным жизненным и политическим опытом всего общества в целом. К сожалению, и через столетие после Русской революции, несмотря на всеобщее среднее образование и современные технические средства, для выработки в широких слоях народа подобных качеств ещё достаточно далеко, но выдающийся писатель видел это уже в те далёкие годы.

Весной 1918 года Фёдор Дмитриевич пишет гениальное стихотворение в прозе «Край родной», которое было опубликовано в журнале "Донская Волна" (№ 12, авг. 1918 г.) и распространялось в виде листовок на фронте:

«Во дни безвременья, в годину смутную развала и паденья духа, я, ненавидя и любя, слезами горькими оплакивал тебя, мой край родной... Но все же верил, все же ждал: за дедовский завет и за родной свой угол, за честь казачества взметнет волну наш Дон седой, вскипит, взволнуется и кликнет клич ‒ клич чести и свободы...
И взволновался Тихий Дон... Клубится по дорогам пыль, ржут кони, блещут пики... Звучат родные песни, серебристый подголосок звенит вдали, как нежная струна... Звенит и плачет, и зовет... То край родной восстал за честь отчизны; за славу дедов и отцов, за свой порог родной и угол...
Кипит волной, зовет на бой родимый Дон... За честь отчизны, за казачье имя кипит, волнуется, шумит седой наш Дон ‒ родимый край!» [10, стр. 13-14].

Летом 1918 года Фёдор Дмитриевич Крюков принимает участие в боях, получает контузию, а в августе избирается в члены Войскового Круга на должность его секретаря, а параллельно с осени 1918 года работает директором Усть-Медведицкой гимназии. Здесь же в ноябре 1918 года широко было отмечено 25-летие его литературной деятельности [19].

Таким образом, из жизненного пути Фёдора Дмитриевича Крюкова следует главное: его писательская и литературная деятельность были абсолютно логичными, шли рядом с его жизненной судьбой и были именно ею и определены. Не был бы он членом Государственной думы 1-го созыва и не подписал бы «Выборгского воззвания», быть может, и дальше работал бы преподавателем гимназии, и не было бы у него столько времени для писательского труда, как это получилось после запрета на преподавательскую деятельность. Во время работы в журнале «Русское богатство» под руководством Короленко литературный дар уже зрелого и опытного сорокалетнего писателя окреп и созрел для «большой вещи», которая в конечном итоге совершенно естественно могла вылиться в роман «Тихий Дон».

Перейдём к заключительному этапу творческого и жизненного пути Фёдора Дмитриевича, тесно связанному с основными текстами романа «Тихий Дон» и созданными параллельно этим текстам очерками времён Революции и Гражданской войны в России, собранных в сборнике «Обвал. Смута 1917 года глазами русского писателя» [10].

Одним из наиболее ярких является очерк «В нынешние светлые лунные ночи» [10, стр. 245-246], в котором описана ситуация, сложившаяся в ходе Гражданской войны, когда восставших казаков и красноармейцев, среди которых также было много как казаков, так и иногородних, поддержавших большевиков, разделял Дон, и они спокойно могли переговариваться друг с другом, и, переругиваясь, отстаивали каждый свою позицию в разыгравшейся трагедии.

А вот как интерпретирует ситуацию умудрённый жизненным опытом участник, прямой свидетель событий и вдумчивый писатель:

«По существу – детское зубоскальство вся эта словесная перепалка двух берегов. Но если вдуматься глубже, в ней трепещет тот же трогательный вопрос, который волнует всех – и старых, и малых, много сведущих и тёмных, простых и умудрённых людей: за кого, или точнее, за что идёт эта кровавая и бессмысленная бойня, кому от неё выгода, кто стал благополучнее, счастливее, какое улучшение и облегчение внесла она в жизнь, какой новой истиной осветила и возвысила человечество»? [10, стр. 245].

Бессмысленность и пагубность происходящего вопиет из этих строк. Что толку от всех «великих идей» для простых казаков-тружеников, да и для всех народов России в целом? И ныне, более чем через столетие после Гражданской войны и через 30 лет после крушения идеологии, которая более чем век назад «свернула мозги набекрень» огромным массам людей во всём мире и довела, в конечном итоге, огромную и богатейшую страну до тотального дефицита и отсутствия предметов первой необходимости, угробив жизни десятков миллионов своих собственных граждан, мы всё не можем ответить на простой и детский вопрос ‒ «зачем»? Зачем всё это было? Великий писатель задавал его ещё в те годы своим современникам и нашим дедам, прадедам и прапрадедам.

Но этот вопрос ни через 10 лет после Революции, когда «писался» «Тихий Дон», ни через 50 лет после Гражданской войны не стоял перед «великим писателем» Шолоховым ‒ «рупором партии» до конца своих дней. Так как же молодой писатель в 1920-е годы мог поставить подобный вопрос с такой остротой в великом романе? Напротив, устами Мирона Григорьевича Коршунова, тестя Григория Мелехова – главного героя романа, в диалоге с Пантелеем Прокофьевичем ‒ отцом Григория, говорятся совершенно противоположные слова:

«А через что жизня рухнулась? Кто причиной? Вот эта чёртова власть! Она, сват, всему виновата. Да разве мысленное дело ‒ всех сравнять? Да ты из меня душу тяни, я не согласен! Я всю жисть работал, хрип гнул, потом омывался, и чтобы мне жить равно с энтим, какой пальцем не ворохнул, чтоб выйтить из нужды? Нет уж, трошки погодим! Хозяйственному человеку эта власть жилы режет. Через это и руки отваливаются: к чему зараз наживать, на кого работать? Нынче наживёшь, а завтра придут, да под гребло...» [Книга 3, часть 6, глава XIX].

Не менее чёток ответ Фёдора Дмитриевича на вопрос: «За что мы воюем»? Сколько раз этот вопрос звучал из уст критиков Белого движения! Мол, ни идеологии, ни цели у него якобы не было, а у большевиков была «великая цель». Та же самая демагогия и ныне звучит из уст различного рода «примиренцев», перекрасившихся и сто раз проворовавшихся коммунистов и «либералов». Фёдор Дмитриевич в коротком очерке дал на него жёсткий и принципиальный ответ, который годен для всех времён и народов, в отличие от бредовых большевистских идей, не переживших даже жизни одного поколения, ибо в 1991 году было ещё много в живых Белых воинов, сражавшихся с большевиками в годы Гражданской войны:

«Но если спросят нас с того берега, за что мы воюем, ‒ мы попросту, по-человечески скажем им, врагам нашим, но и нашим братьям, связанным с нами узами единого языка и истории, и единой горестной судьбы: мы воюем за свой родной край, за целость его, за бытие казачества, за право жить тем бытовым укладом, который унаследовали мы от славных своих предков и которому все – от генерала до рядового казака – мы одинаково преданы всем сердцем» [10, стр. 246].

Отметим, что мудрый писатель не считает красноармейцев врагами, которых надо беспощадно истребить, а считает их обманутыми, заблудшими людьми и надеется на их просветление, как и положено великому писателю и гражданину, то есть гуманизм Фёдора Дмитриевича, характерный для него в годы Первой русской революции и в речи, произнесённой с трибуны Государственной Думы в 1906 году, не превратился в лютую злобу, несмотря на ужасную обстановку Гражданской войны. Мы видим в этом "гуманизме" (хотя слово это по-своему используют и атеисты, и большевики) подлинно христианское отношение к людям.

Совершенно иной подход к данному вопросу был у большевиков во главе с пролетарским писателем Максимом Горьким, громогласно провозгласившим лозунг: «Если враг не сдаётся, то его уничтожают», сразу же взятый на вооружение карательными органами большевиков. В той или иной интерпретации его не раз повторял Шолохов о своих идеологических противниках даже в 1960-е годы, когда Гражданская война и массовые репрессии давно закончились, как, например, на процессе Даниэля и Синявского 27 января 1966 года, где он сказал приблизительно следующее : «Ещё я думаю об одном: попадись эти молодчики с чёрной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи уголовного кодекса, а руководствовались революционным правосознанием, ох, не ту меру получили бы эти оборотни!» [22].

И, как бы в пику ему, проникновенно и просто говорит Фёдор Дмитриевич Крюков о Родине и о чуждости и искусственности фальшивых большевистских лозунгов и идей:

«За родину… В ней для нас самое дорогое, заветное и святое: и политая трудовым потом родная нива, и родительские могилки, колокольный звон родной церкви, старая дедовская песня и плач матери, провожающего родимого сынка на службу родному краю, кизечный дымок наших куреней и каждая тропинка в своей леваде… Всё убогое и бедное в родине – многоценнее нам тех самохвальных заявлений о коммунистическом рае для всего мира, которое протрубили вы раньше и от которых дошли до паскудного истукана под фальшивой кличкой "Ленин"...» [10, стр. 246].

А вот что на XXIII съезде КПСС, проходившем в 1966 году, говорил Шолохов:

«Место писателя в общественной жизни мы, советские литераторы, определяем как коммунисты, как сыновья нашей великой Родины, как граждане страны, строящей коммунистическое общество, как выразители революционно-гуманистических взглядов партии, народа, советского человека. Совсем другая картина получается, когда объявляется некий сочинитель, который у нас пишет об одном, а за рубежом издаёт совершенно иное, пользуется он одним и тем же русским языком, но для того, чтобы в одном случае замаскироваться, а в другом ‒ осквернить этот язык бешеной злобой, ненавистью ко всему советскому, ко всему, что нам дорого, что для нас свято. С горечью констатирует русская народная мудрость: в семье не без урода. Но ведь уродство уродству рознь. Думаю, что любому понятно ‒ ничего нет более кощунственного и омерзительного, чем оболгать свою мать, гнусно оскорбить ее, поднять на неё руку. Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью всё самое светлое для нас, они ‒ аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась. Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осуждённых отщепенцев. Слишком дорогой ценой досталось всем нам то, что мы завоевали. Слишком дорога нам Советская власть, чтобы мы позволили безнаказанно клеветать на неё и порочить её. Иные, прикрываясь словами о гуманизме стенают о суровости приговора. Здесь я вижу делегатов от парторганизации родной Советской армии. Как бы они поступили, если в каком-либо из их подразделений появились предатели. Им-то, нашим воинам, хорошо известно, что гуманизм ‒ это отнюдь не слюнтяйство. Мне хотелось бы сказать и буржуазным защитникам, пасквилянтам. Не беспокойтесь за сохранность у нас критики. Критику мы поддерживаем и развиваем, она остро звучит и на нынешнем съезде. Но клевета ‒ не критика, а грязь из лужи ‒ не краски с палитры художника» [23].

Не нужно проводить текстологического анализа, не стоит «ломать копья» в спорах об авторстве романа «Тихий Дон», не нужно ничего, нужно просто сравнить проникновенные, полные любви к Родине и казачеству гениальные строки Великого донского Баяна ‒ Фёдора Дмитриевича Крюкова, по-христиански взволнованную его речь в Государственной думе и полную идеологических штампов злобную речь Шолохова. Он любит богоборческую террористическую партию, советскую власть, с которой воевал Григорий Мелехов, и почти через полвека после Гражданской войны «великий писатель» призывает беспощадно расправляться со своими коллегами по литературному цеху, высказавшим иные, нежели чем «линия партии», мысли. Как такое поведение и речи члена этой партии Шолохова соотносятся с диалогом между Григорием Мелеховым и хуторским коммунистом, его бывшим товарищем Иваном Алексеевичем Котляровым?

 «А власть твоя, - уж как хочешь, - а поганая власть. Ты мне скажи прямо, и мы разговор кончим: чего она дает нам, казакам?
 - Каким казакам? Казаки тоже разные.
 - Всем, какие есть.
 - Свободу, права... Да ты погоди!.. Постой, ты чего-то...
 - Так в семнадцатом году говорили, а теперь надо новое придумывать, ‒ перебил Григорий. ‒ Земли дает? Воли? Сравняет?.. Земли у нас ‒ хоть заглонись ею. Воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать. Атаманов сами выбирали, а теперь сажают»
И далее Григорий продолжил:
«Я по старой дружбе пришел погутарить, сказать, что у меня в грудях накипело. Ты говоришь ‒ равнять... Этим темный народ большевики и приманули. Посыпали хороших слов, и попер человек, как рыба на приваду! А куда это равнение делось? Красную Армию возьми: вот шли через хутор. Взводный в хромовых сапогах, а "Ванек" в обмоточках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошел, а укоренятся они ‒ куда равенство денется?.. Говорили на фронте: "Все ровные будем. Жалованье и командирам и солдатам одинаковое!.." Нет! Привада одна! Уж ежли пан плох, то из хама пан во сто раз хуже! Какие бы поганые офицеры ни были, а как из казуни выйдет какой в офицеры ‒ ложись и помирай, хуже его не найдешь! Он такого же образования, как и казак: быкам хвосты учился крутить, а глядишь ‒ вылез в люди и сделается от власти пьяный, и готов шкуру с другого спустить, лишь бы усидеть на этой полочке» [21, книга 3, часть 6, глава XX].

А пусть теперь «шолоховеды» и их сторонники ответят: как возможны подобные метаморфозы? Вот очерк Фёдора Дмитриевича и слова Григория Мелехова духовно связаны между собой, но абсолютно никак не связаны с выступлениями Шолохова. И таких примеров можно привести тысячи, если подвергнуть внимательному исследованию тексты и выступления Фёдора Дмитриевича Крюкова и Шолохова, не говоря уже о вдумчивости, философском анализе событий, происходящих в России в годы Великой войны и Революции, абсолютно созвучные с текстами «Тихого Дона», а не с речами партийного фанатика и демагога, в которого к концу жизни превратился Шолохов, а точнее, ‒ никогда не переставал им быть.

К тому же становится совершенно непонятным, что же все 73 года их правления не устраивало коммунистов в Крюкове ‒ политике, когда-то резко осуждавщем Царское самодержавие? Почему никогда не были опубликованы даже такие его рассказы, касающиеся периода Первой русской революции? Если убрать сомнения в авторстве Шолохова, то данный факт совершенно непонятен, а если считать Шолохова соучастником литературного подлога, то всё становится абсолютно ясным.

В характере Григория Мелехова, несмотря на все жестокости Гражданской войны, прослеживаются те же человеколюбивые черты, как и у Фёдора Дмитриевича: он пытается спасти от расправы хуторских коммунистов и скачет во весь опор, чтобы выручить Ивана Алексеевича Котлярова, с которым спорил о сути советской власти, и искренне возмущён поступком Дарьи, убившей Ивана Алексеевича в отместку за гибель Петра ‒ её мужа и старшего брата Григория. Это также созвучно с характером Фёдора Дмитриевича Крюкова, но отнюдь ‒ не Шолохова.

«Григорий вошёл в амбар, настежь открыл дверь. Дарья, бесстыже заголив подол, спала на полу. Тонкие руки её были раскинуты, правая щека блестела, обильно смоченная слюной, из раскрытого рта резко разило самогонным перегаром. Она лежала, неловко подвернув голову, левой щекой прижавшись к полу, бурно и тяжело дыша.
Никогда ещё Григорий не испытывал такого бешеного желания рубануть. Несколько секунд он стоял над Дарьей, стоная и раскачиваясь, крепко сцепив зубы, с чувством непреодолимого отвращения и гадливости рассматривая это лежащее тело. Потом шагнул, наступил кованым каблуком сапога на лицо Дарьи, черневшее полудужьями высоких бровей, прохрипел:
- Гга-дю-ка!
Дарья застонала, что-то пьяно бормоча, а Григорий схватился руками за голову и, гремя по порожкам ножнами шашки, выбежал на баз.
Этой же ночью, не повидав матери, он уехал на фронт» [21, книга 3, часть 6, глава LVI].

Третья книга романа опубликована Шолоховым в 1930-е годы. Это ‒ неоспоримый факт. А вот очерк Фёдора Дмитриевича Крюкова «В эти светлые лунные ночи...» был опубликован 12 (25) сентября 1919 года в газете «Донские ведомости», когда Михаилу Шолохову было 14 лет, и ни самого сюжета, ни глубины поставленных в нём вопросов он даже осознавать не мог по малости своего возраста. Один этот краткий очерк при рассмотрении проблемы авторства романа «Тихий Дон» косвенно свидетельствует в пользу Фёдора Дмитриевича Крюкова, а не Шолохова. Но, если бы только это!

Приводятся свидетельства современников Гражданской войны на Дону, лично знавших Фёдора Дмитриевича Крюкова, которые все, как один, пишут о том, что писатель работал над «большой вещью» - романом о судьбе Донского казачества и очень беспокоился о «заветном сундучке» с рукописью произведения [3]. Их отклики публиковались в эмигрантской прессе в 1970-е годы как реакция на выход книги И.Н. Медведевой-Томашевской. Так, например, 28 сентября 1974 года в газете «Новое русское слово» было опубликовано письмо в редакцию от П. Маргушина (к сожалению, полного своего имени автор не указал) «Шолохов и «Тихий Дон»», в котором он сообщил следующие факты. В сентябре 1918 года Маргушину удалось бежать из Москвы в Новочеркасск, где он узнал, что главным редактором газеты «Донские ведомости» является Фёдор Дмитриевич Крюков ‒ известный русский писатель. Маргушин обратился за помощью к нему и Федор Дмитриевич охотно взял его в ряды сотрудников газеты, а к 1919 году он стал её секретарём. Обратимся теперь к прямому свидетельству этого человека, не только близко знавшего Фёдора Дмитриевича, но и работавшего под его началом в годы Гражданской войны:

«В разговорах со мной Ф.Д. Крюков не раз делился мыслями о своём новом романе (тогда ещё он не говорил о его названии)» на тему захвата Дона большевиками. Но, чтобы выяснить подробно страшные обстоятельства захвата и насилий кровавого террора большевиков по донским станицам, целью описания всего этого в своём романе, Ф.Д. Крюков командировал меня в конце весны 1919 года в станицы, бывшие очагом большевистских зверств (в станице Константиновской большевики устроили венчание местного священника с кобылой в станичной церкви, в станице Цымлянской повесили священника в царских вратах церкви и т. д.). Я объездил все эти станицы по течению Дона и дал в газету ряд очерков «По разорённому Дону», которые печатались всё лето 1919 года. Ф.Д. Крюков говорил мне тогда, что эти очерки послужат материалом его романа о «тихом Доне»» [3, с. 375].

Как уже не раз отмечалось исследователями проблемы авторства романа, Фёдор Дмитриевич, исполняя обязанности секретаря Донского Круга, куда поступали материалы о преступлениях большевиков, не ограничивался этим, а посылал своих сотрудников для дополнительного сбора информации. Учитывая масштабы романа «Тихий Дон», это косвенно лишь подтверждает авторство Крюкова, а не Шолохова, так как один человек, даже талантливый современник Гражданской войны на Дону, не может в одиночку накопить такой фактический материал, который собран на страницах романа «Тихий Дон», так как невозможно физически оказаться одновременно в десятках станиц, хуторов и воинских частей, принимающих непосредственное участие в событиях, меняющихся с огромной скоростью, характерной для эпохи любой революции. Другой вопрос, когда автор романа является секретарём Войскового Круга, и к нему исторический материал стекается автоматически, плюс к тому, что автор параллельно работает еще и главным редактором официальной газеты Донского правительства с возможностью рассылать корреспондентов для сбора материала, как это имело место в случае Фёдора Дмитриевича Крюкова.

Итак, на одной чаше весов зрелый пятидесятилетний писатель, автор десятков талантливых произведений с богатым жизненным, боевым и политическим опытом, занимающий должности, позволяющие ему набрать необходимый материал для романа, а на другой чаше весов ‒ 12-14 летний подросток с четырьмя классами образования, у которого неизвестно, что в голове в таком юном возрасте в те годы, когда у взрослых людей «мозги свернулись набекрень» так, что и через столетие у их правнуков существуют какие — то иллюзии и неразрешённые вопросы, оставшиеся от тех бурных дней. Логика, таким образом, выносит беспощадный приговор авторству Шолохова.

Об этом же пишет свидетель событий П. Маргушин. Далее трагические события осени 1919 года, крушение фронта Донской армии и хаотического отступления на Кубань разлучили навсегда Фёдора Дмитриевича и автора упоминаемого очерка:

«Как проводилась эвакуация газеты, какова была участь её архива, где Ф.Д. Крюков хранил все свои рукописи, мне не было известно, так как я получил его распоряжение отступать с частями войскового снабжения на Кубань к Новороссийску. В Новороссийске я со скорбью узнал, что Ф.Д. Крюков скончался от сыпного тифа, косившего тогда сотнями ряды отступавших казачьих частей, в которых находился и Ф.Д. Крюков. О дальнейшей судьбе его рукописей и романа о «тихом Доне» мне не удалось узнать, но нынешние разоблачения Шолохова А. Солженицыным и сведения об истинном авторе романа «Тихий Дон» Ф.Д. Крюкове вполне объясняют и подтверждают литературное воровство Шолохова, в руки которого, очевидно, попали рукописи Ф.Д. Крюкова» [3, стр. 375 — 376].

Таким образом, современник событий убедительно свидетельствует о том, что не только суть, но и даже название романа могло принадлежать Фёдору Дмитриевичу Крюкову. Конечно, ныне доказано, что роман имеет многослойную и сложную структуру, обусловленную вмешательством «соавторов», которые, видимо, также обладали писательским опытом и талантом, как, например, Александр Фадеев и Александр Серафимович, но даже наличие соавторского текста, идеологических штампов, вставных частей из воспоминаний красных и белых военачальников, не смогли исказить великой силы и образов, созданных пером выдающегося писателя.

Естественно, что обстановка Гражданской войны далеко не способствовала работе над рукописью, но зато, как мы отмечали выше, давала обширный материал для исторического и философского анализа происходящих событий. Именно философский анализ характерен как для очерков Крюкова времён Гражданской войны, собранных в сборнике «Обвал» [10], так и для очень многих эпизодов романа «Тихий Дон», которые никак не могут быть приписаны «рупору партии», говорящему бездарными казёнными штампами, рассмотренными выше. В 23 года ‒ «великий философ», к 60 годам деградировавший до уровня партийного демагога и доктринёра. Такого факта мировая история не знала ни в одной области человеческой деятельности. Приведем еще пример.

«Под тем же старым разлапистым тополем, возле одетого ряской пруда, где некогда схоронил дед Сашка дочушку Григория и Аксиньи, нашел и он себе последний приют. Положили его сухонькое тело, завернутое в чистый, пахнущий хмелинами дежник, засыпали землей. Рядом с крохотным могильным холмиком вырос еще один, аккуратно притоптанный сапогами, празднично сияющий свежим и влажным суглинком. Удрученный воспоминаниями, Григорий прилег на траву неподалеку от этого маленького дорогого сердцу кладбища и долго глядел на величаво распростертое над ним голубое небо. Где-то там, в вышних беспредельных просторах, гуляли ветры, плыли осиянные солнцем холодные облака, а на земле, только что принявшей веселого лошадника и пьяницу деда Сашку, все так же яростно кипела жизнь: в степи, зеленым разливом подступившей к самому саду, в зарослях дикой конопли возле прясел старого гумна неумолчно звучала гремучая дробь перепелиного боя, свистели суслики, жужжали шмели, шелестела обласканная ветром трава, пели в струистом мареве жаворонки, и, утверждая в природе человеческое величие, где-то далеко-далеко по суходолу настойчиво, злобно и глухо стучал пулемет». [21, книга 4, часть 7, глава VI].

Эти полные трагизма и философского величия простые строки не мог написать бескомпромиссный «рупор партии», а мог сотворить человек, пропустивший «сквозь себя» всю боль Гражданской войны и страшное крушение всех устоев, пусть несовершенной и требующей реформ, жизни Великой страны. Эти строки полны любви к Родине и «родному углу», столь характерные для творчества Фёдора Дмитриевича Крюкова.

В статье «Шолоховские рукописи «Тихого Дона»», опубликованной в [3, стр. 57-68] Андрей Глебович Макаров приводит интересный факт слепого копирования авторской рукописи Шолоховым. Так, например, в романе «Тихий Дон» есть описание штурма донскими казаками немецких укреплённых позиций в Трансильвании, где Григорий Мелехов получает ранение:

«Казаки двигались в гору неровными цепями, шли без выстрела. Гребни вражеских окопов угрожающе молчали. Там, за увалом, у немцев, лейтенант-саксонец с красным от ветра лицом и облупившимся носом, откидываясь всем корпусом назад, улыбаясь, кричал задорно солдатам:
- Друзья! Мы били не раз синешинельников Давайте же покажем и этим, что значит иметь дело с нами. Больше выдержки. Не стреляйте пока.
Шли на штурм казачьи сотни. Сыпалась из-под ног рыхлая каменистая порода. Подтыкая концы порыжелого башлыка, Григорий нервно улыбался» [21, книга 2, часть 4, глава IV].

Австрийский офицер говорит на немецком языке, и немецкая речь вставлена в роман (в приведённой цитате дан русский перевод немецкого текста). Написана она на разговорном немецком языке и не могла быть получена обратным переводом с русского, если бы роман писал сам Шолохов, так как он никаких иностранных языков не знал, о чём сам с гордостью говорил. Так, например, в 1954 году на встрече с группой студентов в Казахстане в 1954 году прозвучал такой диалог:

« - Михаил Александрович, ‒ раздался из середины зала спокойный мужской голос, ‒ я как преподаватель немецкого языка обратил внимание на то, что в «Тихом Доне» иногда попадаются фразы на этом языке. Вы свободно им владеете или вам кто-то помог? Может быть, знаете и другие языки?
- Никаких других языков я не знаю. И, между прочим, знать не хочу. Я не Эренбург, мне это не нужно» [3, стр.62].

Между тем, в исходной рукописи, имеющейся в руках исследователей, немецкий текст отсутствует, а на его месте имеются пробелы, полностью соответствующие по размеру немецким фразам, а внизу страницы приведён перевод этих, не существующих в рукописи, фраз. Совершенно очевидно, что имеющаяся рукопись ‒ вторична и сделана с использованием исходного авторского текста. Немецкий и французский языки были в обязательной программе русской гимназии до революции, а уж выпускник Историко-филологического института Фёдор Дмитриевич Крюков, наверняка, владел ими для того, чтобы без ошибок составить фразу на немецком языке, в отличие от Шолохова с четырёхклассным образованием сельской школы. Этот, один из многочисленных приведенных примеров [3], также свидетельствует в пользу Фёдора Дмитриевича, а не Шолохова.

В фундаментальном исследовании Андрея Юрьевича Чернова «СтрЯмя «Тихого Дона». Саморазоблачение Шолохова. Заметки текстолога» [3, стр. 78-107] доказательно показано на примере имеющейся «рукописи романа», что Шолохов был не просто плагиатором, а достаточно примитивным переписчиком, который не только с трудом разбирал авторский текст и почерк автора, но и слабо ориентировался в старой русской орфографии и донском специфическом говоре. Таким образом, «рукопись», найденная Львом Колодным, которую не критиковал ныне только ленивый, должна была храниться под грифом «Особой важности» в спецхране, а ещё лучше, как в старом советском анекдоте, с грифом ‒ «Перед прочтением ‒ сжечь», а не находиться в общем доступе.

Ныне, когда тысячи вдумчивых и не зашоренных идеологией глаз в неё могут спокойно посмотреть и сделать свои выводы, всё «шолоховедение» превратилось в бессмысленную болтовню и лженаучную, насквозь пролганную и обанкротившуюся фикцию, крюковедение же станет в будущем одной из отраслей филологической науки и хочется верить в то, что праправнуки Великого патриота России и Баяна казачества прочтут восстановленную авторскую версию романа «Тихий Дон» с научными комментариями, анализом авторского и вставного текста, и Россия получит ещё одно имя Великого писателя на художественном уровне Льва Николаевича Толстого и Фёдора Михайловича Достоевского, отличающегося от них лишь трагичностью своей личной и творческой судьбы, что в памяти потомков возвысит Фёдора Дмитриевича Крюкова над всеми именами, прославившими Великую русскую литературу.

Воистину, призывом из прошлого звучат ныне слова Фёдора Дмитриевича Крюкова, написанные им в одной из последних своих статей «Долг перед Родиной» 15 декабря 1919 года в Новочеркасске в последние дни защиты Дона от наступающих большевиков:

«Не всем дано быть героями. Но гражданами, памятующими о долге перед родным краем, должны быть все. И если судьба приведёт нас к лучшему, более светлому и удобоносимому периоду жизни, ‒ мы, честно исполнившие высокий долг перед родиной, будем иметь право глядеть прямо в глаза нашим детям и будущим поколениям России ‒ несомненно великой и единой в будущем нашей Отчизны. Если же судьба судит иначе, то да обретёт в себе каждый из нас мужество бестрепетно взглянуть в глаза грозному моменту и поведением своим не посрамить славного имени казачьего» [10, стр. 287].

Судьба решила иначе на том этапе российской истории. Великий русский писатель выполнил свой долг, как перед своей малой родиной, так и перед Россией в целом: благодаря его творчеству потомки могут ясно себе представить весь трагизм и сложность времени, в котором пришлось жить и творить Великому писателю и Гражданину. Ныне, как и сто лет назад, строки, им написанные, будоражат душу и призывают выполнить свой долг перед Родиной и памятью об имени Фёдора Дмитриевича Крюкова, составляющем славную и выдающуюся часть понятия «Родина», и установить истину в вопросе авторства романа «Тихий Дон». Если это будет сделано, то в конце истории жизненного пути Фёдора Дмитриевича будет стоять не многоточие, а мощный восклицательный знак!

В далёкие 1960-е годы в момент расцвета шолоховской славы и получения им Нобелевской премии за роман, который он не писал, Александр Трифонович Твардовский написал «в стол» выдающееся произведение ‒ поэму «По праву памяти» [20], изданную через 17 лет после ухода из жизни Александра Трифоновича. Эпиграф к настоящему очерку взят из неё, и закончить хотелось бы также пророческими словами поэта, имеющими вечный смысл и относящимися к любой эпохе, в том числе и к истории с замалчиваемой долгие годы судьбой и творчеством Фёдора Дмитриевича Крюкова и проблемой авторства романа «Тихий Дон».

 «И кто сказал, что взрослым людям
Страниц иных нельзя прочесть?
Иль нашей доблести убудет
И на миру померкнет честь?

Иль, о минувшем вслух поведав,
Мы лишь порадуем врага,
Что за свои платить победы
Случалось нам втридорога?

В новинку ль нам его злословье?
Иль все, чем в мире мы сильны,
Со всей взращенной нами новью,
И потом политой и кровью,
Уже не стоит той цены?

И дело наше - только грёза,
И слава ‒ шум пустой молвы?
Тогда молчальники правы,
Тогда всё прах - стихи и проза,

Всё только так ‒ из головы.
Тогда совсем уже ‒ не диво,
Что голос памяти правдивой
Вещал бы нам и впредь беду:
Кто прячет прошлое ревниво,
Тот вряд ли с будущим в ладу»…

Федор Дмитриевич Крюков через сто пятьдесят лет после дня своего рождения, и через сто лет после смерти в ладу с будущим, равно как и созданный, но незаконченный им роман «Тихий Дон», чего нельзя сказать о Шолохове и всех тех, кто ему помогал присвоить и исказить труд Великого писателя и Гражданина, а также тех, кто долгие годы оправдывал и защищал это позорное деяние.

И, если мы стоим не на материалистической, а на религиозно-философской позиции в осмыслении жизни и нашего бытия, зная, что «Бог не в силе, а в правде», мы с уверенностью скажем: «Фёдор Дмитриевич, Ваш голос услышан потомками! Мы ‒ с Вами и за Вас»!

Дмитрий Михайлович Калихман
10 – 21 февраля 2020 года

Список источников

1. Бар-селла З. Тихий Дон против Шолохова // Загадки и тайны “Тихого Дона». – Самара: P.S. пресс, 1996, с. 119-182.
2. Венков А.В. «Тихий Дон». Источниковая база и проблема авторства. – Ростов-на Дону, Терра, 2000.
3. «Загадки и тайны «Тихого Дона». 12 лет поисков и находок». ‒ М.: «АИРО-XXI», 2010.
4. Калихман Д.М. «Тихий Дон». Превратности судьбы великого романа // Посев, № 7-8, 2005.
5. Крюков Ф.Д. Казацкие мотивы. – М.: Художественная литература, 1993.
6. Крюков Ф.Д. Эпоха Столыпина. Революция 1905 года в России и на Дону. ‒ М.: АИРО-XXI, 2012.
7. Крюков Ф.Д. Картинки школьной жизни старой России. ‒ М.: «АИРО-XXI», 2012.
8. Крюков Ф.Д. К источнику исцеления. Православный мир старой России. ‒ М.: АИРО-XXI, 2012.
9. Крюков Ф.Д. На Германской войне. На фронте и в тылу. ‒ М.: «АИРО-XXI», 2013.
10. Крюков Ф.Д. Обвал. Смута 1917 года глазами русского писателя. – М.: «АИРО-XXI», 2009.
11. Крюков Ф.Д. Булавинский бунт (1707-1708). ‒ М.‒Спб: «АИРО-XX», «Дмитрий Буланин», 2004.
12. Крюков Ф.Д. На Дону. В родных местах. ‒ М.: «АИРО-XXI», 2016.
13. Макаров А.Г., Макарова С.Э. Цветок–Татарник. В поисках автора «Тихого Дона». От М. Шолохова к Ф. Крюкову. – М.: «АИРО-ХХ», 2001.
14. Медведева-Томашевская И.Н. Стремя «Тихого Дона» (Загадки романа) // Загадки и тайны “Тихого Дона». – Самара: P.S. пресс, 1996.
15. Мезенцев М.Т. Судьба романов. – Самара: P.S. пресс, 1998.
16. Солженицын А.И. Невырванная тайна // Загадки и тайны “Тихого Дона». – Самара: P.S. пресс, 1996, с. 7-11.
17. Солженицын А.И. По донскому разбору // Загадки и тайны “Тихого Дона». – Самара: P.S. пресс, 1996, с. 108-118.
18. Солженицын А.И. Глава из книги «Бодался теленок с дубом» // Загадки и тайны “Тихого Дона». – Самара: P.S. пресс, 1996, с.97-107.
19. Федору Крюкову – певцу Тихого Дона. – М.: «АИРО-ХХ», 2002.
20. Твардовский А.Т. По праву памяти ‒ любое издание.
21. Тихий Дон ‒ любое издание.
22. Шолохов М.А. Речь на процессе Синявского и Даниэля 27 января 1966 года ‒ Любое издание или соответствующий интернет-ресурс.
23. Шолохов М.А. Речь на 23 съезде КПСС ‒ любое издание или соответствующий интернет - ресурс.

+ + +

См. также статью Д.М. Калихмана в календаре "Святая Русь" и последовавшую дискуссию в комментариях:
4.3.1920. - Умер писатель Федор Дмитриевич Крюков, предполагаемый автор романа «Тихий Дон»

---