Беседа М.В. Назарова с Виталием Юрьевичем Даренским, доктором философских наук, профессором кафедры философии Луганского государственного педагогического университета (июль 2021 г.)
М.В. Назаров: Виталий Юрьевич, братски приветствую Вас на всё еще терпеливо богохранимой Луганщине из всё еще терпеливо богохранимой Московии! Благодарю Вас за возможность лично познакомиться с Вами, немало Ваших статей уже размещено на РИ, в числе последних Ваша обширная рецензия на книгу "Миссия русской эмиграции". Вы верно отметили то, что главной ее миссией было «осмыслить происходившую в мире репетицию апокалипсиса» и передать этот опыт на Родину. Вот на эту тему и хотелось бы поговорить с Вами. Мне было очень интересно услышать Ваш рассказ о том, как в последние годы перестройки Вы воспринимали впервые публикуемую в СССР литературу Русского Зарубежья и какое воздействие она имела на Вас. Это было бы интересно узнать тем, еще живым, эмигрантам, которые эту литературу издавали и стремились переправлять в СССР.
В.Ю. Даренский: У каждого свой особый путь и опыт, и он всегда субъективен, но все равно имеет ценность как свидетельство о времени, как своего рода устный документ. Прежде чем говорить о себе, стоит кратко очертить исторический контекст.
Во-первых, важно понимать, что интерес к русской культуре вообще, и к культурному наследию эмиграции в особенности – в целом среди народа в СССР, а затем и в нынешней России – к сожалению, весьма слабый. Многие, конечно, любят «пощеголять» знанием какого-то автора – но в основном для того чтобы повысить свой авторитет в глазах окружающих, а вовсе не потому, что этот автор для человека так важен и интересен. Например, одно время президент РФ В. Путин в своих выступлениях цитировал И.А. Ильина – и многие тогда даже всерьез думали, что это некий знак об изменении политического строя страны. Это весьма наивно. Я уверен в том, что президент И.А. Ильина не читал и кроме этих нескольких цитат ничего о нем не знает.
Еще более яркий пример – когда я был в Советской армии в 1990-м году, наш прапорщик (большой матерщинник) однажды сказал нам, как его потряс один случайно прочитанный рассказ И.А. Бунина (не помню, к сожалению, какой). Однако не стоит думать, что он что-то еще читал из этого автора. Вот на таком уровне в основном и находится знакомство с русской культурой у большинства людей, которые о ней вообще что-то знают. Реальные знания есть фактически только у людей со специальным образованием, а также у отдельных любителей. Но, по большому счету, это капля в море.
Во-вторых, я отношусь к последнему советскому поколению (окончил школу в 1989 году), у которого интерес к культуре резко упал по сравнению с поколениями предшествующими. Это поколение в целом (хотя везде есть исключения) было уже весьма «американизированным» – т.е. главный жизненный интерес для него представляли карьера, деньги и развлечения. Поэтому и распад СССР не только никого не смущал, но наоборот, воспринимался как нечто естественное и само собой разумеющееся. Все ценности такой молодежи тогда уже были полностью западными, и у всех было отвращение к «совку» и преклонение перед Западом. Сейчас многие из них «ностальгируют» по СССР, но не хотят вспоминать, с какой эйфорией они встречали его исчезновение.
Собственно, массовая культура молодежи в СССР была полностью западной уже с 1970-х годов – когда все начали слушать «Биттлз» и считать джинсы главным жизненным приобретением; а в 1980-е, которые помню я, это вообще стало само собой разумеющейся нормой. Когда появились магнитофоны, то никто никогда на них не слушал песни на русском языке – это считалось страшным позором. Таким образом, СССР был полностью культурно покорен уже с 1970-х годов, и это стало одной из главных причин его саморазрушения. Он был просто никому не нужен – кроме небольшой прослойки людей «привилегированных» в какой-то своей сфере. Но огромное большинство населения в 1980-х годах мечтало о «жизни как в Америке» и уже открыто смеялось над советской идеологией.
Сейчас, кстати, еще существует наивный миф о том, что в СССР была «антисоветчиками» только элитарная столичная интеллигенция. Реальность прямо противоположная – именно среди этой интеллигенции было самое большое количество самых упорных сторонников СССР. Это были люди привилегированные, и они знали, что им есть что терять. Нет, самая массовая антисоветчина была в народе – в 1980-е, еще до начала «перестройки» крыли матом «совок» и расхваливали Америку во всех дворах и забегаловках простые рабочие, колхозники и даже пенсионеры – ветераны войны. Это уже была массовая народная психология, я в ней вырос с детства и считал чем-то естественным, – но «привилегированная» часть населения ее старалась не замечать, да и просто презирала. Первого в свой жизни «патриота СССР» я встретил в 1991 году, когда СССР уже и не существовало. До этого я даже не знал, что такие люди существуют. Даже в армии замполит откровенно издевался над той идеологией, которую он должен был нам внушать.
Но вернемся к молодежи. Стихийная тяга к культуре была массовой у поколений, еще рожденных и воспитанных в традиционной культуре, особенно у детей крестьян. Такими были и мои родители. Но эта культура вовсе не была советской – это было еще наследие православной России. Хотя уничтожены церкви, но еще передавался народный характер, воспитанный за 1000 лет Руси. Поколения с таким воспитанием доминировали до 1960-х годов, но они быстро вымирали и им на смену шел уже как раз «советский человек» – гедонист, потребитель и карьерист. Он отличался от западного человека только тем, что эти качества проявлялись у «советского» в более варварской и откровенной форме.
Советская пропаганда паразитировала на тех качествах народа, которые еще остались в нем от православной Руси – жертвенности, аскетизме, совестливости и коллективизме. Но советская жизнь как раз эти качества и уничтожала. Это породило феномен так наз. «двоемыслия» – слово, не переводимое ни на один язык – когда реально жили по законам джунглей и стада, а официально рассказывали о «высоких моральных качествах советского народа». Да, у некоторых эти качества еще были, но они по своему происхождению были не советскими. Гибель русской цивилизации с ее людьми потрясающей душевной и нравственной красоты описали писатели-«деревенщики» в 1960-1980-е годы. А когда эти люди вымерли и им на смену пришел «советский человек», все рухнуло. «Пожар» и «Прощание с Матерой» В. Распутина – это памятник смены цивилизаций.
Как ни парадоксально, но «советский человек» господствовал в СССР всего около 20 лет – в 1970-80-е годы, а до этого СССР просто паразитировал на старом русском народе. А «советский», едва появившись, очень скоро и убил своего создателя. И как ни парадоксально, в максимальной степени «советский» проявил свои качества уже не при СССР, а после – особенно в 1990-е. Именно это «время беспредела» и было его триумфом – он проявил на деле все то, что раньше еще сдерживалось государством. «Советский» оставался большинством народа еще и в 2000-е, и только сейчас он уже опять в меньшинстве и поет свою «лебединую песню» в виде неосоветизма.
Особенно болезненным время господства «советского человека» было для детей – а это как раз время моего детства – когда нравы ГУЛага были перенесены во дворы, школы и даже детские сады. Здесь те, кто старше и сильнее, непременно должны были унижать и избивать тех, кто младше и слабее. Детские коллективы уже четко структурировались на паханов, их подручных, всех остальных (стадо) и опущенных. Унижение кого-то было главным развлечением и происходило почти непрерывно. Очень трудно было быть обычным ребенком и при этом сопротивляться постоянному насилию и унижению.
По моим воспоминаниям, детский сад был просто тюрьмой для малолетних. Приходилось драться по нескольку раз в день, часто до крови, ведь тебя били сзади изподтишка, ставили подножки на бегу, обзывали и обворовывали. И все это просто так, ради развлечения. То же самое во дворах и в школе, где всегда было несколько бандитов, терроризировавших всех остальных. Большинство из них потом пошли в криминал и погибли в 1990-е, а ведь раньше они командовали всеми остальными.
В это же время нравы ГУЛага пришли и в Советскую армию. И каким могло вырасти такое поколение? Большинство детей были злые и завистливые – это следствие нерелигиозного воспитания, которое очень быстро превращает детей в маленьких зверей. Общая атмосфера детства – это уже не семья (родители на работе), а «шобла» (садик, улица и школа), в которой царят хамство, жестокость и подлость. Помню, как я во втором классе едва не выбил глаз табуреткой одному из напавших на меня школьных малолетних «паханов». А дома были родители, которые тоже вернулись с работы вымотанные и раздраженные – их там тоже регулярно унижали начальники и тоже просто так, ради развлечения. И жила такая семья в постоянном неврозе и печали. И когда я вспоминаю сейчас о детстве, сразу же возвращается это холодящее сердце чувство постоянной тревоги, боли и тоски. Больше ничего не помню, одни унылые будни. Выражение «счастливое детство» мне непонятно.
По моим наблюдениям, сейчас нравы детей весьма смягчились по сравнению с моим временем, и это очень радует. Нет шпаны во дворах, нет «паханов» в детсадах и школах, нет драк подростков «район на район». Видимо, народ способен как-то очищаться сам по себе, если не производить над ним страшных экспериментов.
Позитивной стороной того времени по сравнению с современным было отсутствие интернета и электронных игр, которые сейчас буквально губят детей, доводя их до аутизма и неадекватности. Тогда свободное время тратили на занятия в спортивных секциях, кружках и за чтением книг. Или просто болтались по улицам и играли в «войнушку», что тоже полезно. Даже находили на заводской свалке свинцовые пластины и отливали из них фигурки солдатиков, расплавляя в консервной банке на костре. Из насоса велосипедного делали пневматические винтовки и стреляли из них в голубей (но редко попадали).
Я в третьем классе ходил в авиамодельный кружок и сделал несколько планеров и самолет, которые неплохо летали. Потом у меня был фанатичный период футбола, я ходил на секцию весьма успешно и уже играл в детской команде «Зари», но в спорт меня родители не пустили. «По инерции» я перешел в легкую атлетику и уже в 16 лет пробежал марафон.
Но в это время меня настиг экзистенциальный кризис, я стал читать много русской классической литературы, и наконец, стал читать публицистику в «толстых» журналах, которая тогда бушевала на волне «перестройки». Мы выписывали тогда «Юность», «Новый мир» и «Науку и жизнь». В последнем вышла в 1988 году статья А. Ципко «Истоки сталинизма», с нее и началась моя «интеллектуальная жизнь» (а с автором я познакомился уже в 2009 году).
Уже перед выпуском из школы и взял из кабинета истории том Ленина с его «Философскими тетрадями». Дубовые комментарии Ленина на меня впечатления не произвели, но тексты Гегеля, которые он комментировал, произвели такое ошеломляющее впечатление, которое доходило до какого-то мистического экстаза. Сейчас я очень скептически отношусь к Гегелю, но именно он тогда «инициировал» меня в философы.
И в том же 1989 году впервые я узнал о культуре русской эмиграции – это журнал «Юность» стал печатать в каждом номере небольшие фрагменты текстов философов и писателей Зарубежья. Особенно важным для меня стал тогда фрагмент из «Истоков и смысла русского коммунизма» Н. Бердяева, в котором Ленину давалась пренебрежительная, но при этом очень точная, как я со временем понял, характеристика. О нем было сказано, что это был весьма примитивный человек, не имевший серьезного образования, не знавший ни философии, ни искусства, а только лишь начитанный в очень узкой сфере марксисткой экономической литературы. То есть, своего рода «чернь» в интеллектуальной сфере, способная лишь к публицистической полемике в весьма хамском стиле по отношению к своим оппонентам. Рассматривать его как серьезного интеллектуала, а тем более «гения» просто смешно.
Сейчас я специально не сверяюсь с текстом Н. Бердяева, а передаю именно мое его тогдашнее восприятие и выводы. Нужно понимать, какое впечатление это должно было произвести на «советского» человека, а тем более, на 17-летнего. Ведь Ленин с детства был «вечно живым» божеством, которое лежало в священном центре страны и миллионы людей шли на поклонение к нему (в том числе и там был в третьем классе), его каменные идолы стояли в центре всех городов и даже деревень, его именем было названо все, что только можно было назвать – от правящей партии до ледокола. И вдруг оказывается, что все это – такой грандиозный обман, который может вызвать только шок.
Конечно, я не сразу поверил Н. Бердяеву – а только несколько лет спустя, когда уже и сам начал соображать в этих вопросах – но этот культурный шок стал определяющим. Шок был в первую очередь в том, что вдруг открывался совсем иной мир, другая планета, где все не так, как мы привыкли, и самое главное «не так» – это потрясающая свобода, с которой там судят о самых важных вещах, не зная тех рабских границ, в которых жили мы. Можно по-разному относиться к Н. Бердяеву как философу, но его освобождающая миссия для русского ума была потрясающей. Позже я узнал множество людей, которых именно Н. Бердяев и приводил к Богу, и делал философами, и даже просто научил понимать всю глубину слова «свобода». Это был не только философ, но и великий духовный просветитель, в этом качестве еще не оцененный по-настоящему.
М.Н.: Признаюсь, и на меня Бердяев произвел почти «наркотическое» впечатление, когда я впервые стал читать его книги, первыми были «Философия неравенства» и «Смысл истории». Этот мой "культурный шок" произошел в первый год моей жизни в Германии, в 1976 году. И потом я тоже неизбежно переоценивал значение этого философа на основе дальнейшего самообразования. Когда начали печатать эмигрантскую литературу в конце «перестройки», Бердяев, по-моему, был впереди всех философов, но еще более массовыми были писатели и публицисты «третьей эмиграции» ‒ так мне казалось по журналам, которые я выписывал из СССР и читал в библиотеке. Каково Ваше тогдашнее впечатление?
В.Д.: Вот это я как раз и имею в виду, когда говорю, что Н. Бердяев важен и велик в первую очередь как духовный просветитель, открывающий читателю новый мир духа и свободы; а уже потом только ценен и как профессиональный философ. Да, в начале 1990-х Бердяев был самым издаваемым в СССР философом Зарубежья. Репринтное издание «Судьбы России» вышло уже в начале 1990-го года под грифом Философского общества СССР, сразу за ним центральное издательство «Мысль» издало «Смысл истории», а одно уже коммерческое издательство тогда же – и «Самопознание». Эти все три книги я тогда же и купил – они, можно сказать, и стали моими учебниками философии. Здесь тоже был культурный шок – достаточно было просто сравнить тексты стоявших рядом на полке книжного магазина книг Н. Бердяева и советской «философской макулатуры», чтобы стало ясно, в каком страшном умственном гетто мы находились, к какому дикому варварству и тупости в виде «марксизма-ленинизма» нас приучали.
Текст Бердяева рядом с текстом советской якобы «философской» книжки выглядел как стихотворение Пушкина рядом с нечленораздельным криком неандертальца. (Единственное исключение могла составлять тогда же изданная книжка М. Мамардашвили «Как я понимаю философию» – но этот автор не был марксистом.) Бердяева стали издавать первым, во-первых, потому, что его язык был максимально естественным и не перегруженным философским жаргоном, и поэтому мог найти широкого читателя – так и произошло. Во-вторых потому, что именно у Бердяева максимально ярко и отчетливо видно различие мира самой высокой и свободной философии – и мира советской идеологии, уничтожающей мысль как таковую.
Одновременно с Бердяевым в СССР «ворвались» и книги Вл. Соловьева – было издано сразу два его разных двухтомника в 1989 и 1990 годах, а также большая книга литературной критики, эстетики и поэзии. Третьим был В. Розанов – его тоже тогда очень полюбили и читали. Но это авторы не Зарубежья, а еще предшествующего, классического периода. В 1991 году также был издан «Апофеоз беспочвенности» Л. Шестова – я его читал и не мог оторваться. Л. Шестов – не христианин (хотя уже и не иудей), но это философ со специфически библейским мышлением, для которого смешны стереотипы европейской философии, он словно явился к нам из Иудеи I тысячелетия до н.э. Я тоже стараюсь быть таким же «пришельцем из древности», и многому научился у него.
В это же время можно было получить и общее понятие о русской философии, ее отличия от западной, которое делало ее столь важной для нас. В 1990 году вышел сборник «Страсть к диалектике» А.Ф. Лосева (монаха Андроника), который умер всего за два года до этого. В нем была опубликована переведенная с немецкого его статья «Русская философия», которая вышла в Цюрихе в 1919 году, но сам Лосев об этом так и не узнал. Это уже тоже Зарубежье, хотя автор, ослепший на Беломорканале, эмигрантом не был. В этой статье было четко дано «славянофильское» определение русской философии с опорой на В. Эрна – еще не оцененного по достоинству мыслителя. По В. Эрну и по А.Ф. Лосеву, русская философия – это «логизм», от слова Логос. Это восприятие умом воздействия на него Божественного Логоса, которое возможно только в том случае, если сам ум при этом преображается. В отличие от этого пути благодатного преображения ума, западная философия – это рационализм, который создает свои конструкции, но ум при этом не меняется, оставаясь в своем безблагодатном состоянии. А обратной стороной этого является так наз. «иррационализм» – столь же безблагодатная конструкция.
Эту концепцию русской философии я развиваю теперь всю жизнь на материале исследования текстов разных мыслителей. Наконец, еще одним философским событием 1990 года стало издание книги «О Достоевском», в которую вошли статьи о Достоевском всех самых ярких мыслителей Серебряного века и Зарубежья. Я ее перечитывал по многу раз как тоже своего рода «учебник философии».
Лично для меня очень важны были книги Д. Мережковского, которые активно издавались в 1990-1991 годах. Был издан 4-томник его исторической прозы; книги очерков по истории мировой и русской литературы «Акрополь» и в «В тихом омуте», а издательство Ленинградского университета выпустило сборник его публицистики «Больная Россия». Хотя в Мережковском я с самого начала чувствовал что-то нездоровое (не случайно они с Гиппиус потом придумали ересь «третьего завета» и «эпохи Святого Духа»), но как автор он был очень хорошим учителем. Исторические его романы, при всех их вольностях с точки зрения фактографии, дают образец духовного видения истории – то есть истории как борьбы духовных сил в людях, которая и является определяющей для хода истории. Как литературовед и критик он умел показать уникальный мир и лицо писателя как нечто созданное индивидуальным духом, а вовсе не «условиями времени»; как публицист он также весьма точно вскрывал духовные силы в истории и в политике. Особенно важной стала его концепция «Грядущего Хама» как главной исторической силы ХХ века. Я давно уже его не читаю, но впечатление от тех его книг никогда не забудется.
Одновременно в 1990 году открылись для советского читателя две другие важнейшие стороны наследия Русского Зарубежья – художественная литература и история Белого движения. Конечно, для всех главным открытием стал В. Набоков – в 1990-е он был массово читаемым автором. Он для меня стал учителем в поэзии, я его воспринимал как Пушкина, чудесным образом перенесенного в ХХ век. Последний абзац романа «Дар» – это стихотворение, записанное как проза – я повторял, как мантру. Набоков – самый чистый представитель пушкинской поэтики в ХХ веке.
Массовый читатель в основном бросался на «Лолиту», которая считается «скандальным» романом, но ничего скандального по современным меркам там не находил, только лишь восхищаясь красотой языка. А я сразу понял, что «Лолита» – это продолжение темы Достоевского, она наиболее близка русской литературе XIX века. Основная тема романа – чудесное преображение человека, когда из-под оболочки внешнего греховного чувства вдруг рождается настоящая бесконечная любовь. Кроме того, тотальная пошлость окружающего общества в «Лолите» – это гоголевская тема. Для меня самым ценным стало издание 1991 года на двух языках – там «Дар» по-русски, а «Пнин» – в оригинале, по-английски. Я по нему и язык учил.
Очень важным было издание в 1990-1991 годах в Москве трех томов антологии «Литература русского зарубежья» под редакцией А.Л. Афанасьева – это было первое системное представление литературы Зарубежья – почти полсотни авторов самых разных жанров. По тем временам это было настоящее сокровище, которое я читаю и храню до сих пор.
Наконец, не меньшим потрясением стала и первая публикация в СССР текстов деятелей Белого движения – в 1990 году летом в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга, в которой под одной обложкой были помещены три текста – Р. Гуля «Ледяной поход», А. Деникина «Поход и смерть генерала Корнилова» и А. Будберга «Дневник. 1918-1919 годы» с предисловием критика «почвенного» направления П. Горелова «Следуя крестному пути» об этих авторах и о Белом движении в целом. Уже сам факт, что книга всем известного «вражины» А. Деникина свободно лежит на прилавке советского книжного магазина – вызывал культурный шок. И составители этой книги очень удачно подобрали авторов – при ее прочтении складывался такой яркий образ жертвенных героев, который уже не забыть.
Очень правильным было и выделение Ледяного похода как главной темы книги. Ледяной поход – это уникальное по своей нравственной высоте и физическому подвигу деяние, которому трудно найти аналоги не только в русской, но и в мировой истории. Просто смешно с ним сравнивать, как это иногда делают, так наз. «железный поход» красных из Луганска в Царицын на поездах через донские степи. Красные ехали летом, с комфортом, вооруженные до зубов, и с такой армадой войск и поездов, что к ним местное население боялось и подступиться. Белые шли пешком сотни километров по лютому морозу, добывая оружие и еду в бою, штурмуя каждую станицу и не бросая ни одного из массы раненых. Побеждая многократно превосходящего врага, они почти взяли Екатеринодар, а затем организованно ушли, сохранив силы и продолжив борьбу. Ледяной поход не только по нравственной силе, но и по чисто военному мастерству должен войти в учебники истории.
Нужно сказать, что к белым у нашего поколения уже с детства было очень уважительное отношение, которое, как это ни странно, сформировали советские фильмы о Гражданской войне. В этих фильмах красные были тем официозом, от которого нас и так всю жизнь тошнило, а белые были какими-то людьми из другой цивилизации, к тому же погибавшими с честью и трагически. Поэтому стоило лишь услышать голос самих этих белых, а не их образ, изгаженный красной пропагандой, как мы уже были на их стороне. И тут еще такая книга! Сейчас ее забыли, но роль ее была огромна.
Наконец, еще большим потрясением стала выпущенная уже в 1991 году тем же издательством «Молодая гвардия» книга И.А. Бунина «Окаянные дни», в которую также вошли и его «антисоветские» рассказы, а самое главное – гениальная речь «Миссия русской эмиграции». Если «Окаянные дни» переворачивали все историческое сознание, то эта речь стала для меня таким же философским потрясением, как раньше Гегель и Бердяев. И потом, в течение 30 лет моей последующей жизни и научной работы, я всегда находил только все новые и новые подтверждения правде Бунина.
Относительно последней части Вашего вопроса. Действительно, в журналах 1990-х годов наиболее массовыми были публикации писателей и публицистов «третьей эмиграции» – как правило, и не русских по национальности, и настроенных враждебно к России как таковой. В 1990-е вообще русофобия, которая маскировалась под «либерализм», фактически была официальной идеологией. Редакции большинства «толстых» журналов были захвачены русофобами и там публиковались соответствующие тексты. И люди из «третьей эмиграции» оказались очень востребованы. Но все это была такая низкопробная продукция, что я сейчас уже почти не помню даже фамилий этих авторов – они все были на одно лицо, рассуждали на уровне обитателя одесской коммунальной квартиры и показывали свое невежество и в истории России, и вообще во всем.
Я помню только некоторые исключения, у которых был хотя бы какой-то художественный и интеллектуальный уровень. Из «либеральных» поэтов некоторую ценность имел только Ю. Кублановский (не случайно он и принял Православие); из прозаиков – лишь Ф. Горенштейн. Для меня интересен и важен был его роман «Псалом» – не только потому, что он имеет художественную ценность, но и потому, что в нем «изнутри» показано антихристианство и русофобия не как политические, а как религиозные доктрины – с опорой на Ветхий Завет. Здесь видно все внутреннее ничтожество этих доктрин, похожих на духовную тюрьму.
Это же ощущение невыносимой духовной тюрьмы и пустоты, какой-то страшной мертвечины создавали и тексты И. Бродского. В то время его пиарили как якобы «гения», и тогда все, кто не разделял такого мнения, автоматически становились «нерукопожатными». Он был как бы символом этой «третьей» эмиграции, все журналы публиковали его наперебой. (А сейчас его уже фактически забыли). У Бродского был поэтический талант, и он проявился в первую половину его жизни, когда у него было полтора десятка хороших стихотворений. Лучшее из них – «Сретение» – можно даже публиковать в православных сборниках. Но на таком уровне тогда в России писали несколько десятков поэтов, а единственным гением был Н. Рубцов.
Но уже в эмиграции И. Бродский не написал ничего стоящего – он просто рифмовал любые словесные потоки и самые пошлые образы, но так умел расставлять слова, чтобы выглядело «загадочно». Никакой поэзии в этом не было, и за словесными трюками стояла пустота. Возможно, это как раз и есть то, что и было и остается востребованным определенным типом людей, но к поэзии, а тем более русской, это не имеет никакого отношения.
Интересными, хотя и поверхностными, были публицисты П. Вайль и А. Генис – они написали культурологические очерки о «советском» человеке, а также хорошее введение в русскую литературу «Родная речь». Интересным был А. Синявский, у меня есть его двухтомник начала 1990-х годов. Как пишут, он несколько лет назад умер в Париже православным, церковным человеком – я этому верю, в нем было изначально что-то по-настоящему русское. Но больше никто из этого круга мне не запомнился.
Однако этот «вал» русофобской публицистики в 1990-х сыграл свою, как ни странно, позитивную роль, вызвав ответный эффект – формирование патриотической интеллектуальной среды, которая тогда складывалась вокруг журналов «Москва», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Подъем» (Воронеж) и др. Тут «знаковым» автором первое время был В. Кожинов, в 1990-е выпустивший свои исследования о «черной сотне» как народном патриотическом движении, оболганном и советской, и западной пропагандой в равной степени. В «Москве» я впервые встретил и Ваши статьи.
М.Н: Вы мне говорили, что, помимо центральной периодики, появились самиздатчики, которые переиздавали доступную им православную литературу по своему более строгому выбору. Но она тогда, наверное, вряд ли могла конкурировать с официальными изданиями...
В.Д.: Я имел в виду издательство «Тираж-51», которое находилось в г. Краматорске Донецкой области и издавало книги под грифом Мгарского монастыря, который в Полтавской области. На книгах стояло благословение Патриарха и переиздавались в основном издания дореволюционные, но в современной орфографии. Из этих изданий я в 1990-е собрал почти все труды св. Феофана Затворника, св. прав. Иоанн Кронштадского, а также множество книг других св. отцов, в том числе древних. Эти книги развозились по всей Украине по церковным лавкам целым фургоном и продавались чуть ли не «на развес» в мешках. Их быстро раскупали, т.к. они были в несколько раз дешевле книг московских изданий. Это яркий пример просветительской деятельности в рамках частной инициативы, идущей «снизу». Из авторов Зарубежья они издавали труды свт. Иоанна (Максимовича), архиепископа Феофана Полтавского, Нового Затворника, митр. Антония Храповицкого, митр. Антония Сурожского, житие св. Царской Семьи.
Но нужно сказать, что и труды светских авторов Зарубежья тогда, в начале 1990-х, часто издавались почти без выходных данных, какими-то издательствами-однодневками. Это явный признак того, что эти книги были востребованы, но читатель не мог купить слишком дорогие книги. Это были не только Н. Бердяев и В. Набоков, но много авторов. В таких изданиях у меня сохранились книги Г. Газданова, И. Ильина, о. Сергия Булгакова, Г. Федотова, А. Солженицына, о. Александра Шмемана и др. Они дороги как память, хотя сейчас уже есть издания новые и красивые.
М.Н.: Как возвращение эмигрантского творчества повлияло на научные публикации в областях философии, истории, литературоведения? Сразу скажу, что позже я встречал докторов исторических наук, которые в СССР получили свои ученые ступени за труды о рабочем движении, истории КПСС и т.п., а затем стали публиковать весьма поверхностные исследования о русской эмиграции и даже о Русской зарубежной Церкви в лояльном русле текущей государственной политики. Кое-кто даже достиг министерских должностей. Таких я не имею в виду. Имею в виду тех, которые в трудах эмигрантов нашли действительно новое измерение и вдохновение для своей научной работы.
В этом отношении у меня в 1992 году намечалась возможность поступить на работу в ИМЛИ, в группу изучения русской эмиграции. По содействию моих московских писательских друзей меня там после собеседования охотно приветствовали и даже дали тему ‒ парижский журнал "Путь", но к моменту моего возвращения, из опасения, что "Назаров будет тянуть в институт политику" (имея в виду мои антисоветские взгляды), предпочли другого вернувшегося эмигранта ‒ Ю. Мамлеева...
В.Д.: Относительно философии я уже отчасти сказал, но продолжу мысль. Фактически именно возвращение в Россию философского наследия русского Зарубежья и реанимировало современную философию в России. Конечно, мы жадно читали и переводы западных мыслителей, которые раньше были недоступны, но теперь, ретроспективно оглядываясь на прошедшие 30 лет, можно точно сказать, что что-то ценное смогли сделать только те, кто стал сознательно продолжать традиции русской мысли Серебряного века, продолжавшейся и в Зарубежье вплоть до смерти последних ее представителей в 1960-1970-х годах.
Причем философы-эмигранты «третьей волны», такие как упомянутый Ю. Мамлеев или А. Пятигорский как раз ни на кого особенно не повлияли, своих школ не создали. Сейчас в России тысячи интересных и самостоятельных авторов, пишущих в традициях русской философской мысли – от И. Киреевского до А.Ф. Лосева. Все они – фактические ученики А. Хомякова, Вл. Соловьева, Н. Страхова, В. Розанова, Н. Данилевского, А. Козлова, В. Снегирева, П. Астафьева, архим. Серапиона Машкина, К. Леонтьева, М. Тареева, В. Эрна, С. Аскольдова, Е. Трубецкого, Л. Тихомирова, о. Павла Флоренского, Н. Лосского, С. Франка, Л. Карсавина, Вяч. Иванова, Д. Мережковского, И. Ильина, о. Сергия Булгакова, Н. Бердяева, о. Георгия Флоровского, о. Василия Зеньковского, Ф. Степуна, Н. Арсеньева, Вл. Лосского, Л. Шестова, Б. Вышеславцева, П. Новгородцева, В. Ильина, М. Бахтина, В. Ведле и др. – и все эти авторы воспринимаются сейчас как единое живое целое, как своего рода русский философский канон. Кто-то читает больше одних авторов, кто-то других, но воспроизводится весь канон в целом, как особая традиция, как особый Russian style в философии. Среди этих тысяч авторов наверняка есть и такие, кто продолжит этот ряд.
Как обычно, авторов, ориентирующихся на западные традиции, у нас намного больше, но там не может быть никаких достижений, поскольку западная философия уже мертва (впрочем, как и западная литература и искусство). В наше время нишу марксизма-ленинизма в России прочно заняла так называемая феноменология – тексты ни о чем, основанные на жонглировании десятком наукообразных понятий. Роль Маркса выполняет Гуссерль, на роль Энгельса подбирают по вкусу одного из его последователей. Есть эпигоны и других направлений, но и там деятельность того же рода – комментаторство и интеллектуальное сектантство. Сейчас реальная философия осталась только в рамках русской традиции – той, которую нам спасло Зарубежье.
В литературоведении, на мой взгляд, в наибольшей степени произошла плодотворная рецепция наследия русского Зарубежья. Это и естественно – ведь филологи первыми стали читать и изучать литературу Зарубежья, как художественную, так и критику с публицистикой, поскольку это одно целое. Одичание советского литературоведения прекратилось только к 1980-м годам, когда уже стало нормой по любому поводу цитировать М. Бахтина, но в целом оно оставалось на весьма удручающем уровне. И.А. Есаулов пишет о том, что на самом деле с тех пор мало что изменилось – только на смену марксистской догматике пришла структуралисткая и феминистская, но такая же абсолютно глухая к самым важным смыслам русской литературы. Но, тем не менее, какая-то часть литературоведов пошла по пути возвращения к русским традициям – а их ведь сохранили только в Зарубежье.
Например, первой серьезно писала о В. Набокове и о многих других кн. Зинаида Шаховская, а классический спор Вл. Ходасевича с Г. Адамовичем вообще стал определяющим для русского литературного канона ХХ века. Были в Зарубежье и мощные академические литературоведы, среди которых объективно самой важной фигурой был К. Мочульский. В начале 1990-х в Москве была издана его большая книга, в которую вошли его исследования о Гоголе, Вл. Соловьеве и Достоевском. В научный оборот с 1990-х в России быстро вошли работы Ю. Айхенвальда и Д. Святополк-Мирского, А. Бем до сих пор мало известен. В. Вейдле литературоведы тоже хорошо знают.
Но в «третьей волне» тоже было много литературоведов – специалистов по узким отраслям истории литературы. Единственным из них мощным ученым с широкими интересами является А. Жолковский. Его книга «Блуждающие сны» вышла в Москве в 1992 году и стала для меня тоже чем-то вроде «учебника». Я сейчас пишу много литературоведческих работ, и первый импульс к этому был именно от К. Мочульского и А. Жолковского.
В качестве важнейшей фигуры Зарубежья, в том числе и выдающегося литературоведа, я выделяю ученого-энциклопедиста П. Бицилли. Однако Бицилли в первую очередь был историком и культурологом с самыми широкими областями исследований и со своей теорией всемирной истории, которую можно ставить в один ряд с теориями О. Шпенглера и П. Сорокина. О его концепции «вторичного варварства» я недавно опубликовал большую статью. Я был очень вдохновлен его первой публикацией в России в 1995 году – его книгой «Элементы средневековой культуры». Перед этим уже были издана «Культура Средних веков» Л. Карсавина, а я как раз тогда был медиевистом, был влюблен в Средние века.
Однако если смотреть объективно, то как раз выдающиеся историки, работавшие в Зарубежье, намного медленнее, чем философы и филологи, входили в научное сознание в России. По сути, в полной мере не вошли до сих пор. Среда профессиональных историков в России остается сейчас либо «постсоветской» (а иногда даже неосоветской), либо «либеральной» – то есть прозападной, часто работающей на западных грантах и пропагандирующей откровенно русофобскую идеологию. Продолжение традиций классической русской историографии, в том числе и ученых Зарубежья, тоже имеет место, но это направление менее развито. Как я помню, с начала 1990-х, когда я сам был студентом истфака, единственным, кого тогда мы знали, был С. Пушкарев, поскольку его «Обзор русской истории» был опубликован издательством «Наука» еще в 1991 году (хотя большинство других трудов не опубликованы в России до сих пор; к счастью, в Белгороде с 2000-х проходят научные чтения его памяти). Для сравнения стоит сказать, что «Русская история» Г. Вернадского была издана в Москве только в 1997 году.
Как это ни странно, но в какой-то степени аналогом историка русского Зарубежья для нас был историк из украинской диаспоры О. Субтельный и его книга «Украина: История», которую издали в Киеве в переводе с английского сразу и на украинский, и на русский язык в 1992 году. Это делалось с целью приобщения студентов к украинской идеологии. Но, как Вы понимаете, в Донецке это произвело скорее обратный эффект: этот вариант русофобской идеологии вызывал у нас резкое отторжение. Но тут не все так просто. В этой книге была выражена, во-первых, и резко антисоветская позиция, во-вторых, сама история рассматривалась не как история классов или даже государств, но как история народов. Причем, часто народы не имеют своего государства и создают его в борьбе.
И уже не важно, что «украинской нации», о которой пишет О. Субтельный, на самом деле не существует и никогда не было. Важен вот такой взгляд на историю, крайне непривычный на фоне того марксистского формационного и классового подхода, который по привычке «впаривали» нам преподаватели просто потому, что не знали ничего другого. И, к сожалению, именно такой подход мы сейчас вынуждены применять и к новейшей истории России: история есть история народов, а не государств и классов; но народ, не имея своего государства, создаст его в борьбе.
Другой такой же провокативной книгой, появившейся в начале 1990-х, был «Ледокол» В. Суворова (Резуна). Она тогда вдруг пробудила интерес к Великой Отечественной войне как некой тайне, в которой спрятаны многие другие тайны ХХ века. На поверхности можно спорить о том, собирался Сталин первым напасть на Гитлера или не собирался. Судя по всей совокупности данных, в 1941 году не собирался – но вовсе не по причине своей миролюбивости, а исключительно по политическим соображениям: Сталину важно было выглядеть жертвой и освободителем перед походом в Европу. Если бы он напал первым, создать такой имидж себе было бы невозможно. Он был абсолютно уверен в превосходстве Красной армии и спокойно ждал нападения. Когда оно произошло, сразу были отданы приказы на встречное наступление на чужую территорию – на Люблин и Сувалки, а вовсе не на оборону. Но то, что произошло потом, не умещалось в сознание: вместо блестящих побед, Красная армия фактически просто исчезла в течение двух недель и дальше войну вели уже совсем другие войска, заново создаваемые.
Почему это произошло, если Красная армия имела на 22 июня 5-кратное превосходство в танках и авиации и равенство в численности войск у границы? Эта загадка не давала покоя. Загадка катастрофы 1941 года – не узкая чисто военная тема, за нею стоит вопрос о природе советского строя как такового. С годами мне удалось в этом разобраться, но это оказалось не самым главным. Главное то, что все глубже и глубже копая в причины войны, я в конце концов вышел на главную тайну всей истории ХХ века – ее управляемый из одного центра характер и на сам этот центр. Когда я понял, что и большевиков и Гитлера привели к власти одни и те же мiровые силы, в том числе и с целью войны между ними, но главное – с целью уничтожения христианской цивилизации как таковой, тогда все стало понятно. Все, даже самые специфические события ХХ века стали логичны и понятны. Но толчок к этому поиску и к тому, что удалось найти и понять – дала именно эта «пропагандистская» книга, которая стала сверхскандальной в свое время. «Когда б вы знали, из какого сора, растут стихи, не ведая стыда…» Но идеи растут точно так же.
Поскольку среди нас было много людей интересующихся, по сути, самоучек, то мы сами находили важных авторов, в том числе, из русского Зарубежья. Для борьбы с украинской идеологией была найдена книга «Происхождение украинского сепаратизма» Н. Ульянова (издана в Москве впервые в 1995 году). Нужно сказать, что в 1990-е эта книга на Украине, действительно, дождалась своего настоящего читателя. Здесь она стала книгой русского сопротивления. А те, кто занимался новейшей русской историей, покупали свободно стоявшую в магазинах книгу Б. Николаевского «История одного предателя», изданную в 1991 году издательством «Высшая школа» – т.е. специально для студентов. Намного более труднодоступной, но и намного более важной была его книга «Русские масоны и революция», изданная в Москве в 1990 г. Но это фактически и все. В целом историки из Зарубежья нам были неизвестны. Например, всемирно известного историка Античности из русского Зарубежья М.И. Ростовцева мы вообще не знали.
Наконец, мне хотелось бы здесь специально остановиться на книге, изданной Вашими трудами в Москве в 1991 году – «Русское Зарубежье в год тысячелетия крещения Руси». Эта книга стояла в магазинах осенью 1991 года, ее покупали, хотя и не очень активно. Когда я ее увидел, то сразу купил, хотя в тот момент и не знал большинство авторов, в ней помещенных. И купил вместе с «Историей русской философии» Н. Лосского, «Постижением истории» А. Тойнби и «Историей Французской революции» Т. Карлейля – все эти книги появились одновременно. Тексты в составленную Вами книгу были подобраны из текущих эмигрантских изданий, но так получалось, что они в своей совокупности создавали очерк органического православного мировоззрения во всех его компонентах – от богословия до историософии и эстетики.
Первый ее раздел, посвященный, собственно, тысячелетию крещения Руси, включал в себя статьи «живых классиков» А. Солженицына и С. Аверинцева, а также еще не известных мне тогда Б. Раушенбаха и А. Карташева (но позднее я много их читал). Поразила меня и статья Д. Поспеловского «Подвиг веры в атеистическом государстве» – я об этом тогда почти ничего не знал. Второй раздел, философско-богословский, словно на будущее обозначил те темы, которыми я сам потом занимался. Особенно важен был очерк о. Василия Зеньковского о православной антропологии – это был тот текст, который он не успел закончить и он не вошел в его «Основы христианской философии», но был очень важен.
Очень важной для меня оказалась в тот момент и его же статья «Окамененное нечувствие» об истоках атеизма. Я в тот момент не был уже атеистом, но не был и еще вполне верующим – и вот именно в этом положении «ни там, ни там» мне очень важно было то, что объяснил здесь о. Василий Зеньковский. Статьи богословские, культурологические и статьи о литературе очень расширяли кругозор. Интересно то, что все эти статьи писались их авторами, большинство из которых люди выдающиеся, для своей, профессиональной и подготовленной аудитории, а читал их я, вчерашний советский школьник – но почти все в них было мне вполне понятно и страшно интересно. Культурного шока больше было, потому что я вдруг почувствовал – это все мое, родное – и навсегда.
Отдельное спасибо за публикацию статьи А. Солженицына «Черты двух революций» – и не только потому, что я потом ее цитировал в своей дипломной о Французской революции, а другие студенты – в своих работах о революции 1917-го. Главное в том, что после этой статьи стало понятно, что А. Солженицын – не просто писатель, но и профессиональный историк, и поэтому не стоит всерьез воспринимать ругань в его адрес, которая уже пошла тогда после публикации «Архипелага ГУЛаг» в «Новом мире». Кроме того, многие из статей, собранных в этой книге, я потом давал читать многим студентам, которые писали работы по истории Русской Церкви, в том числе и по крещению Руси, по философии и т.д. Характерно, что эта книга так и осталась там, в моей общаге, кто-то ее мне не вернул. А тот экземпляр, который сейчас у меня есть, я купил уже позже в букинисте…
М.Н.: Думаю, уместно пояснить, как составлялся этот сборник. Не по принципу включить в него сразу самое важное. Тогда я пытался подвигнуть редакторов ведущих русских эмигрантских изданий на создание такого общего ежегодного "дайджеста" под названием "Страницы русской свободной печати" для его тиражирования самиздатским методом в Москве при содействии РХДД Виктора Аксючица. Получил от всех разрешение на перепечатку избранных материалов. И это пришлось как раз на год Тысячелетия Крещения Руси, поэтому выбор был ограничен периодикой этого юбилейного года. Макет в виде ксерокопий оригинальных страниц я готовил спешно в типографии мюнхенского монастыря РПЦЗ прп. Иова Почаевского. Аксючиц на ксероксе размножил сборник тиражом в 3 тысячи, но в это время как раз и произошел прорыв эмигрантских изданий в перестроечную печать, так что развитие событий обогнало нашу самиздатскую идею. Позже П.Г. Паламарчук сумел издать этот сборник в 1991 году под данным измененным названием в своем издательстве "Столица" тиражом в 50 тысяч.
Штамп о прохождении советской цензуры, разрешающей книгу к печати: "Соответствие разрешенному цензором экземпляру подтверждаю. 30.Х.1991"
Сейчас я свой выбор материалов уточнил бы, уделив место и важнейшим для меня авторам, уже покойным. Правда, их перепечаток в периодике в том году не нашел, хотя мог бы специально организовать, предложив в "Посев" или "Грани" статьи из "Наших задач" Ильина и из "Чуда русской истории" о. Константина (Зайцева) в "Вече", без них получился явный пробел.
В связи с этим позвольте такой вопрос. Вы с удовлетворением отмечаете, что православное философское наследие Русского Зарубежья имеет сегодня продолжение в работах современных философов в России. Однако это наследие не было единым. Нашими философами разрабатывались весьма разные идеи, в частности критически рассмотренные прот. Василием Зеньковским и прот. Георгием Флоровским в их знаменитых фундаментальных трудах по истории русской философии. Они оба почти одинаково отметили многие несовершенства и даже еретические вольности в работах своих коллег: в частности, вольнодумное наследие "Русского религиозного возрождения" начала ХХ века, в котором было немало сомнительных уклонов, например, в осмыслении взаимоотношений между Богом и мiром, сущности свободы и феномена зла. Тем не менее в работах нынешних российских авторов это наследие порою перенимается некритически. Что Вы можете сказать об этой стороне возвращения эмигрантской философии?
В.Д.: Действительно, в восприятии философии Серебряного века и Зарубежья в России с 1990-го и по середину 2000-х годов наблюдался период ученичества и своего рода «всеядности». Осваивалось все это наследие в целом как некая национальная парадигма мышления. Современные авторы, как правило, начинали с изучения текстов какого-то одного для себя главного мыслителя, защищали о нем диссертацию, а потом уже двигались «вширь», в компаративные исследования. Часто именно через изучаемого философа современный автор приобщался и к православной вере, и в целом к русской классической культуре. То есть, как я уже сказал на примере Н. Бердяева, первично здесь было духовное просвещение, а уже на его основе – и собственно философская работа, усвоение философской традиции.
Мне пришлось поездить много по философским конференциям, и я заметил большую разницу между теми из них, которые посвящены чисто философским темам, и теми, которые «привязаны» к наследию какого-то русского философа. Обычно одним этим философом там не ограничивалось, и приезжали со своими темами те, кто вообще занимается русской философией. Так вот абсолютно разная атмосфера на этих двух типах конференций. На конференциях «по теме» атмосфера отчужденная, чисто официальная и конкурентная – все хотят показать себя и нападают на других. На конференциях же по русской философии очень быстро все участники сливаются в какое-то неформальное братство, которое продолжается потом в неформальном массовом общении до утра, с походами в магазин и т.д.
Вот это и есть показатель того, что это единая живая традиция, независимо от того, кто каким автором занимается. Иностранцы этому очень удивлялись и говорили нам, что мы как будто только что вышли из кружка любомудров или славянофилов – по стилю мы философы XIX века или даже античности. Например, такие высказывания я слышал от участников конференций, которые в свое время ежегодно проводил в Звенигороде Московский Библейско-богословский институт. На Украине у нас были в Полтаве ежегодные конференции Общества русской философии при Украинском философском фонде. Там эта атмосфера, с выездами в Диканьку, особенно чувствовалась. А в 2013-м мы словно предчувствовали, что скоро фронт разделит нас, и больше не увидимся…
К чему я это рассказываю? К тому, чтобы поместить заданный Вами вопрос в правильный контекст. Сами русские философы Серебряного века и Зарубежья не во всем ортодоксальны с точки зрения православной догматики и даже просто своего стиля жизни. Тем более это касается их последователей в XXI веке. Фактически нет ни одного из того списка русских философов, которых я перечислил выше, условно говоря, «классиков», которого бы не обвиняли в каком-либо отступлении от строго православного мировоззрения. Одно время популярно было едва ли не у всех находить «пантеизм», в последнее время с не меньшей настойчивостью выискивали «гностицизм». И при большом желании все это найти можно, поскольку философские тезисы многозначны по самой своей природе и могут быть по-разному истолкованы.
Но стоит ли это делать вообще? Лично у меня всегда было отношение к русским философам апологетическое, я всегда их защищал от разных обвинений – даже и в тех случаях, когда они были небезосновательны, но мне всегда хотелось защитить то ценное, что у них все равно есть. Например, если традиционно обвиняют учения о всеединстве и св. Софии Премудрости Божией в том же якобы «пантеизме», я всегда соглашаюсь с тем, что есть опасность их понимать пантеистически – но Вл. Соловьев и Л. Карсавин в этом не виноваты; это, вы, дорогие критики, сами мыслите пантеистически, и поэтому по принципу «зеркала» находите пантеизм там, где его нет.
Важнейший принцип состоит в том, что нельзя путать православную догматику, которая абсолютно строгая и неизменная, и область философии как свободного творчества. Философ является еретиком только в том случае, если он открыто и сознательно не соглашается с каким-либо догматом православной веры, либо с наследием свв. Отцов. Если же он несогласия не высказывает, но дает такое толкование предметов веры, которое кажется непривычным и рискованным, то это его личный творческий риск, но никак не ересь. Другое дело, если философ становится сам богословом, как о. Сергий Булгаков – и в этой сфере продолжает мыслить со специфически философской свободой, то это почти всегда приводит к ереси.
Я полностью разделяю все критические оценки философов «Русского религиозного возрождения» начала ХХ века, которые сформулировали прот. Василий Зеньковский в «Истории русской философии» и прот. Георгий Флоровский в «Путях русского богословия». (Кстати, обе эти книги также вышли в СССР в 1991 году). Но философия существует в том числе и для того чтобы изживать в себе различные соблазны нашего ограниченного ума. Если они не будут изжиты на уровне профессиональной философии, то станут эпидемией массового сознания. Философия – это не религиозная догматика, а область свободного творчества, во многом подобная поэзии. Православный философ не еретик, поскольку исповедует Символ веры, но он может создать источник интеллектуального соблазна для других.
Собственно, в этом отношении философия ничем не отличается от обычной жизни, где люди непрерывно впадают в грех. Философ тоже впадает в грехи – интеллектуальные, это его жизненный крест, которые он несет. Но для народа в целом этот его крест важен – ведь философ думает о том, о чем некогда или не хочется думать другим. И он первый сталкивается со всеми возможными соблазнами. Философия – это та интеллектуальная среда, в которой живут идеи, способные охватывать массы людей. Философ нужен для того, чтобы уметь вовремя понять и объяснить, к чему эти идеи могут привести. И для того, чтобы показать образец борьбы за истину.
Поэтому русская философия нужна нам в целом как единая традиция – со всеми ее соблазнами и уклонениями – это важный урок для нас. Мы должны знать эти соблазны, чтобы не впадать в них снова. Когда я читаю лекции по философии студентам, то не брезгую приводить такую очень простую и доходчивую аналогию. Философия подобна вакцине: в ней мы знакомимся заранее с тем идеями, которые могут прийти нам самим в голову, и мы не будем знать, что с ними делать и к чему они ведут. Философия, как вакцина, дает нам предварительное знание о них, и мы вырабатываем к ним внутренний иммунитет. Если они потом придут, то уже не «заразят».
В той трагической ситуации разрушения самих оснований культуры, в которой мы сейчас живем, по большому счету, тонкости в оценках важны только для специалистов. Но для народа в целом, если он хочет выжить и возродиться, русская философия жизненно важна как духовная опора и опора национальной идентичности. Если при слове «философия» человеку на ум будут приходить уже не Кант и Гегель, а Соловьев и Бердяев – это русский человек. Если человек знает, что мир пронизан божественными энергиями св. Софии Премудрости Божией, то он уже не сможет относиться к миру как потребитель, а к своей душе – как к обузе. Это такая же могучая опора, как и великая русская литература, в которой тоже было мало праведников.
М.Н.: Признаюсь, я немного строже отношусь к "соблазнам" наших эмигрантских философов ‒ поскольку они были и причиной принципиальных церковных раздоров-расколов, что я описываю в своей книге, разделяя "правду о небе" у консерваторов и "правду о земле" у либералов.
Тем не менее я всегда подчеркивал важность творчества всех "парижан" на социально-философском уровне идеала государственного строительства: в христианском понимании экономики и государства (корпоративный строй), права, культуры (как христианского "приятия мiра"), нации (как соборной личности), формирования и сущности власти, границ свободы, ‒ всё это можно отнести к теме социального христианства в широком плане, в чем мне видится важный и ценнейший плод эмигрантских мыслителей, к сожалению, в олигархической РФ не востребованный. Общей у тех и других представителей этих направлений философии мне еще видится историософия и эсхатология (с некоторыми ньюансами в еврейском вопросе, ‒ об этом у меня есть небольшой обзор в 23 главе). Во всяком случае, все они для меня были хорошей школой осознания двух "правд", обретаемого именно в их сравнении, как Вы говорите, которую вряд ли можно найти у западных авторов. Хотя и некоторые посеянные плевелы дали в России свои еретические всходы, например, Лев Регельсон активно пропагандирует Тысячелетнее Царство на земле (хилиазм), и это находит отклик в некоторых сектантских "осколках", претендующих на преемственность от РПЦЗ (с чем мне пришлось немало полемизировать).
У Вас, Виталий Юрьевич, широкий кругозор в современной российской философии. В отличие от Вас, я не являюсь профессиональным философом или историком, меня эти области познания всегда интересовали с целью постижения смысла жизни и истории, а затем и духовных основ строения должного общества. Меня удовлетворил найденный мною круг известных авторов, расширять который я уже не стремился, ибо усвоенные православные координаты были достаточны для моих жизненных целей. Только в этих координатах человеческая история и становится понятна: это не нагромождение политических событий и фактов, а логическая цепь развития человечества ‒ к саморазрушительному концу истории, но не к "светлому будущему прогресса". Тем не менее этот конец не пессимистический, а оптимистический ‒ как победа христиан вместе с Богом над мiровым злом, которое нельзя не видеть и нельзя с ним мириться по нравственному императиву совести. Православная философия, не отделимая от богословия, самодостаточна, поскольку она не только выражает свою правоту, но и в ее свете становится понятно, почему неистинны все другие мiровоззрения.
Я долго не находил в себе прежнего энтузиазма для издания второго тома "Миссии" с идеологическим опытом эмиграции, поскольку разочарованно осознал, что он уже не будет воспринят в нынешней РФ. Она строится на отказе от государственной идеологии, то есть на идеологии уравнения добра и зла ради оправдания вседозволенности властителей с западническим материалистическим мiровоззрением. Таким образом выработанная в ХХ веке подлинная русская философия, необходимая для понимания смысла жизни и смысла истории, и тем самым для восстановления исторической России, не отражена ни в государственной политике, ни в официальной системе образования РФ. Церковное руководство также не способно отстаивать Истину, предпочитая служить любой власти как "богоданной". И не вижу сил, способных в нынешнем состоянии нашего общества изменить это. При отсутствии государственного мiровоззренческого идеала в такой атмосфере буйно растут "сто цветов" с разными нездоровыми запахами.
К сожалению, по моему впечатлению от книжных магазинов ‒ как солидных типа "Библиоглобуса" и "Дома книги" на Новом Арбате, так и небольших элитарных ‒ в РФ появляется еще больше авторов философских трактатов и теорий, которые опыт рассматриваемой нами зарубежной исследовательской "миссии" вообще никак не учитывают. Православный смысл истории, как, впрочем, было и в прошлые века (взять увлечение немецкими философами в XIX веке), очень многих современных авторов не удовлетворяет. Они строят свои самодеятельные концепции, в том числе утопического преодоления кризиса современной гибнущей цивилизации. Вот недавний характерный пример ‒ призыв руководства Института им. Н.Я. Данилевского «обрести, наконец, свою самобытную национальную идеологию и сформировать стратегию национального развития» ‒ через совмещение самых разнокалиберных идей для достижения "консенсуса большинства" общества. Я попытался им напомнить, что русская национальная идеология давно существует, она может быть только одна, и она определяется нашим познанием Божия замысла о России и служением ему. Но, к сожалению, моя рецензия ни у кого там интереса не вызвала.
Как правило такие авторы-спасатели России, выросшие в СССР и духовного вакуума, возникшего на месте официального марксизма, не имеют должного духовного образования и кругозора, но очень энергичны и самоуверенны, а издатели и книготорговцы к тому же очень неразборчивы в переиздании всякой оккультной всячины, включая профанацию типа "Новой хронологии". Не говорю уже про "кладези" подобных "знаний" в интернете. Официальная "академическая" философия еще не вполне избавилась от родимых пятен марксизма, замазываемых западным демократическим "прогрессом". Не тонет ли в этом потоке доморощенного суемудрия вкупе с западным и восточным чужебесием та особая русская традиция, которую нам спасло Зарубежье, как Вы пишете? Или же ей ничего не грозит, поскольку философия по определению ‒ утонченная сфера жизни для избранных и достойных любомудров, определяющих духовную сущность нации, а неизбежная шелуха всегда была и будет?
В.Д.: Постараюсь ответить последовательно на все заданные вопросы. Действительно, в Вашей книге показан весьма острый раскол философов Зарубежья по многим вопросам – но этот раскол давно уже остался в истории, а нам досталось ценнейшее наследство этой идейной борьбы, в которой осмыслены такие вопросы, до которых нашим современникам еще нужно дорасти. Фактически в Зарубежье на новом историческом этапе продолжался спор «западников» и «славянофилов», в котором я всецело на стороне последних. Именно они понимали, что на самом деле происходит и чем закончится история западной цивилизации. А мы это уже видим как происходящее на наших глазах. Собственно, вся суть «славянофильства» была в том, чтобы уберечь Россию от гибели вместе с Западом, успеть отвернуть ее в сторону от его гибельного пути. Фактически в XXI веке и настал «момент истины» – если Россия останется «периферийной Европой», каковой она сейчас de facto является, то через полвека на ее территории, как и на территории Европы, будет существовать конгломерат исламских государств, а русские здесь будут униженным меньшинством, загнанным в фактическое гетто (так же, как и европейцы в будущей Европе). Это совершенно новая ситуация, которой не знали мыслители Зарубежья.
Поэтому сейчас любые «идеалы» – политические, экономические, культурные – должны рассматриваться именно в контексте исторического выживания народа. Но именно так и рассматривались они мыслителями Зарубежья, для которых Россия мыслилась как страна, деградирующая и умирающая под безбожным игом. Это совершенно уникальный способ мысли о будущем, аналогов которому почти не было на Западе (за исключением только лишь "традиционалистов" школы Р. Генона, Ю. Эволы и др.). В наступающей исторической ситуации народ может выжить только как «малое стадо» Христово, т.е. на основе тех остатков православной веры, которые в нем еще сохранились. Остальные вымрут как бездетные, либо эмигрируют на Запад (но там ситуация уже еще хуже) и ассимилируются иммигрантами из Азии. Тем самым, выживут только те, кто сможет жить по самой «традиционалистской» социальной и политической модели. А такую модель описали только наиболее «консервативные» мыслители Зарубежья.
Естественно, что для остальной части населения такая модель кажется «возвращением в Средневековье», «отказом от прогресса» и т.п. Они правы, это действительно так. А поскольку эти люди к такому радикальному мировоззренческому перевороту не способны, то у них нет будущего. Куда исчезнут эти любители прогресса, я уже сказал выше. Не постесняюсь опять привести один простой и доходчивый образ, который привожу студентам. В фильме «Терминатор» этот робот, попавший в прошлое, удивленно говорит спорящим там людям: «О чем вы вообще спорите? Ведь вас уже нет!» Вот примерно такая ситуация с той частью народа, который продолжает жить в мифологии «прогресса», не важно, неосоветской или либеральной. Физически они еще живут, но того народа, который они представляют – исторически уже нет. Выживет через несколько десятилетий только «остаток», «малое стадо», сохранившее Православие либо пришедшее в него из безбожного мiра. Это сейчас единственный достоверный прогноз, который можно дать на будущее. Сохранится ли Россия как государство – зависит от того, в какой степени «малое стадо» сможет на него повлиять. Других ресурсов для выживания у России нет и не будет.
Да, сейчас книжные магазины заполнены бесконечным количеством литературы, в том числе и книгами с прожектами «спасения России» и ее будущего «процветания». Как правило, авторы этих прожектов наивны и очень далеки от православного понимания истории. Те, кто живут в рамках мифологии «прогресса», не понимают, что происходит. Единственный адекватный взгляд на современность – эсхатологический. Уже пошел «обратный» отсчет времени, и единственное, что можно сделать – это замедлить его ради того чтобы рождались новые поколения людей, имеющие шанс прийти к вере и достичь Царствия Небесного. А когда мiр станет таким, что это станет невозможным, он потеряет смысл и прекратится. Если в этой ситуации последних времен Россия остается последним очагом Православия, она должна понести и этот последний свой подвиг до конца.
Никакой «новой» идеологии изобретать не нужно – того богатства, которое нам оставили свв. Отцы Церкви в понимании судеб мiра сего и русские мыслители в понимании истории и прогнозах на будущее – более чем достаточно для понимания происходящего. Сейчас, как воздух, нужна не горделивая новизна, а наоборот – способность понимать и воспроизводить ту великую традицию, недостойными наследниками которой мы стали.
В качестве примера именно такой подвижнической работы философа-традиционалиста я могу назвать уже упомянутого Вами Виктора Аксючица. И на своем сайте, и в новых изданных им книгах он дает обширный и детальный синтез всей русской философской традиции как органического мировоззрения, основанного на православном духовном опыте. Других примеров такого синтеза пока нет, большинство русских философов сейчас заняты либо исследованием текстов классиков, либо поисками своей новизны. Редким примером действительно нужной и плодотворной новизны стали труды нашего земляка, родившегося в Горловке А.С. Панарина (1940-2003). В них показан пока еще возможный путь сохранения православной цивилизации.
У многих святых были пророчества о том, что в конце времен, пред приходом антихриста, Россия на короткое время вдруг просияет новой силой и в ней еще будет монархия. Верить таким пророчествам или нет – это выбор каждого. Я верю и вижу отдаленные признаки этого. Естественно, что это не хилиазм (речь ведь только о коротком времени), а нечто прямо противоположное – трезвое предвидение той ситуации, которая возможна перед концом мiра сего.
Призвание философа в мiре – не только стояние в истине, как и у всех православных, но и несение этой истины в мiр, просвещение умов и сердец. И как бы трудно это ни было в последние времена, нужно выполнить свой долг до конца.
М.Н.: Пророчества о возрождении России были всегда обусловлены ее покаянием за революцию, чего пока нет в масштабе всей России. Вероятно, ее возрождение, если и возможно, – то будет в скромных внешних размерах.
С Вашим пониманием просветительского призвания философов я согласен. В конце своего последнего вопроса я, возможно, излишне возвысил их как элитарную часть народа. Но тут, конечно, дело не в философии-любомудрии как увлечении или профессии, а в истинном выражении духовного самосознания народа и в его водительстве, что в общем-то является миссией Церкви. И потому что русская философия осознала себя как неотрывная часть православного богословия, пусть и отчасти свободомыслящая часть, как бы художественная, ‒ она тоже причастна к духовному водительству, и ее значение велико, тем более если церковная власть уклоняется от своей миссии. Богословие начинается с точного духовного знания, раскрывая его неисчерпаемые и непостижимые глубины и законы, а философия начинается с поиска смысла нашего бытия на земле, с этого уровня приводя еще несведущих искателей к Богу и так участвуя в утверждении самосознания своего народа, в оправдании его перед Богом. Даже если это глубоко осознаёт лишь малая часть народа, церковного, при том что весь он состоит и из необразованных равнодушных членов-обывателей, и больших грешников, и даже в нем возникает немало служителей злых сил.
Россия в таком неоднородном строении своего народа сейчас уже не отличается от всего мiра, во зле лежащего и всё больше утопающего во зле, хотя мы надеемся, что всё же отличается ‒ наличием, говоря церковным языком, этого "малого стада", о котором Вы верно напоминаете, ‒ то есть малого ядра, выполняющего Замысел Божий о народе ‒ в данном случае нашу последнюю миссию. И я уверен, что мыслители и подвижники Русского Зарубежья вместе с Новомучениками Российскими внесли в нее очень важный вклад на весах Божиих, ‒ с этой оптимистической мыслью я подвожу казалось бы пессимистический итог в последней главе своей книги о роли русской эмиграции.
Позвольте, я его тут повторю в виде приложения к нашей беседе, за Ваши свидетельства в которой я Вас искренне благодарю и очень рад состоявшемуся личному знакомству с Вами. Хотя оно состоялось лишь через 30 лет после падения коммунистической власти, общение одного из тогдашних эмигрантских издателей литературы и того, кому она была предназначена ‒ ее тогдашнего читателя в России, ‒ я вижу в этом зримое выражение продолжающейся миссии русской эмиграции.
+ + +
«Итак, прощай, русская эмиграция. Ты осталась в прошлом со своей острой ностальгией и любовью к утраченной России, которую большинство твоего народа никогда больше так и не увидело. Ты осталась с неосуществившимися политическими планами и надеждами, и для большинства, – с тяжелыми заботами о хлебе насущном, "инопланетной" чужестью окружающего мiра, лежащего во зле, с мыслью "так жить нельзя!". Также и с ошибками, иллюзиями, человеческими грехами ассимиляции и апатии у многих.
Но ты осталась и в сверхусилии "второго дыхания" своей подлинной, русской жизни после иностранного трудового дня – в военных структурах, кружках, союзах, редакциях, юношеских лагерях, культурных центрах, в монастырях и храмах, с мечтами о грядущей православной России и чувством долга перед ней. Это чувство долга оправдывало нас перед Богом, сплачивая в Зарубежную Русь с ее Днями непримиримости и неусыпающей, вокруг всего земного шара, Молитвой о спасении России, и в ежедневной работе на это чудо.
Осталась ты в прошлом и с искомым Новым градом – прообразом России, идеальной, чистой, Божией, ради служения которому стоило жить вдали от ее реальной грешной земли в виртуальном мiре Зарубежной Руси между небом и землей. В этом был твой «подвиг русскости в условиях апостасии».
Этот очищенный прообраз должной идеальной России жил в русской эмиграции, и неужели он ушел вместе с нею? Нет, он остался в русской истории, в Божьей Книге Жизни как одно из духовных достижений богоносного Русского народа в служении Истине и в сопротивлении злу. Этот прообраз и сейчас сияет маяком в вечной ткани бытия, освещая своим лучом и нашу больную Россию земную, которая всё еще никак не может вместить в себя собственного Должного... И мы в ней – горстка бывших эмигрантов, еще оставшихся в живых, помним ауру той ушедшей в вечность Руси Зарубежной, ловим ее лучи веры и покаяния, сохраняя все то же чувство долга перед долготерпеливым Господом, перед нашим униженным Отечеством и ушедшими в мiр иной соратниками – чувство долга и благодарности за то, что нам в мiровой катастрофе была доверена эта работа познания от обратного Замысла Божия о нашем народе. Эта работа продолжается сейчас во "внутренней эмиграции" на родной земле, где верные "обустраивают", с Божией помощью, тот самый искомый Новый град – последний «стан святых и град возлюбленный», который не покорится антихристу».
Июль 2021