Объявивъ себя другомъ Европы, ея исторіи и культуры, Достоевскій не закрывалъ, однако, глазъ передъ глубокимъ расхожденіемъ современныхъ, наличныхъ верховъ европейской жизни какъ съ ея прежними высокогуманными и просвѣщенными традиціями, такъ, въ особенности, съ культурой русской; не скрывалъ нашъ писатель, насколько насъ въ Европѣ ненавидятъ, какъ осторожно, и въ состояніи какой военной готовности должна себя держать Россія, какъ она должна цѣнить свои нравственныя преимущества передъ вырождающейся нравственной жизнью Европы и не увлекаться изящною внѣшностью послѣдней.
Приводимъ изреченія автора, выражающія такія мысли. — Европа насъ очень не любитъ и считаетъ насъ революціонерами (20, 143, 203 — какъ римскіе язычники древнихъ христіанъ); поэтому намъ нельзя безнаказанно побѣждать въ Европѣ (20, 145; — вспомнимъ спасеніе Европы Александромъ I-мъ и затѣмъ столь унизительный для Россіи священный союзъ 1815 г. съ возвращеніемъ Австріи трехъ русско-галиційскихъ уѣздовъ съ полумилліоннымъ православнымъ населеніемъ, послѣ того насильно отторгнутымъ отъ Церкви; вспомнимъ позорный Берлинскій конгрессъ 1878 г. послѣ русскихъ побѣдъ въ Турціи). Посему Россія не должна довѣрять прямотѣ европейской дружбы, но должна быть въ состояніи военной готовности и усиливать армію, ибо она всегда не свободна отъ опасности на границахъ и на инородческихъ окраинахъ. (19, 258).
Кстати сказать, у Достоевскаго былъ своеобразный взглядъ на войну. — Война не бичъ человѣчества, пишетъ онъ, а лекарство (20, 144); подъемъ духа воюющей націи несетъ не озвѣрѣніе ея, а толчокъ впередъ (12, 111). Долгій миръ, а не война, понижаетъ духъ націи и можетъ ее озвѣрить. Въ своемъ Разговорѣ съ Оригиналомъ Достоевскій подробно излагаетъ подъ видомъ послѣдняго свои собственныя мысли по сему предмету.
Мы не будемъ ихъ ни приводить въ полнотѣ, ни опровергать, ни подтверждать, а упомянемъ и подтвердимъ только одно изъ его наблюденій, которое подтвердили намъ за послѣдніе мѣсяцы очень многіе недавніе наши враги. Именно нашъ писатель подтверждаетъ, что война не разъединяетъ народы, но сближаетъ, знакомитъ и даже, въ лучшемъ случаѣ, дружитъ ихъ между собою, а въ худшемъ всегда поучаетъ взаимно уважать другъ друга. Долгое время находясь въ предѣлахъ бывшей Австріи, мы только и слышимъ похвалы Россіи и русскимъ отъ всѣхъ, особенно отъ бывшихъ военноплѣнныхъ-украинцевъ, и притомъ Мазепинской партіи, затѣмъ поляковъ, нѣмцевъ, австрійскихъ евреевъ, чеховъ, словаковъ и румынъ. Многіе изъ нихъ заявляли, что нигдѣ такъ хорошо не живется, какъ въ Россіи, что нѣтъ людей добрѣе, чѣмъ русскіе, что они по водвореніи порядка непремѣнно переселятся въ Россію.
Особенно насъ заинтересовалъ одинъ разсказъ юнаго сѣчевика-украинца. «Когда приближались къ нашему селу русскіе въ 1914 году, говорилъ онъ, то насъ заранѣе предупреждали противъ нихъ. Говорили, что русскіе казаки и съ однимъ только окомъ (всѣ кривые), и что они разставятъ котлы на площади и будутъ хватать дѣтей, варить и ѣсть. При вступленіи ихъ войскъ мы всѣ прятались въ овесъ, въ канавы, но потомъ мало-помалу стали вылѣзать, и, встрѣчая отъ нихъ только ласку и угощеніе, привязались къ нимъ всей душой.» «И неужели вы, грамотные люди, и ты, юноша, бывшій тогда гимназистомъ среднихъ классовъ, повѣрилъ такимъ баснямъ? — «Всѣ вѣрили въ деревнѣ, потому что намъ долго толковали такъ». — «А знаете, мнѣ въ 1886 году совершенно то же самое разсказывалъ о тѣхъ же басняхъ и страхахъ и смѣнившей ихъ дружбѣ галичанъ съ русскими въ 1848 году одинъ старый протоіерей галичанинъ, бывшій тогда школьникомъ въ Самборѣ, и про одно око, и про котлы, и про вывариваніе дѣтей, и о томъ, какъ они всѣ полюбили пришедшихъ казаковъ и солдатъ Николая I-го; но тогда народъ вашъ былъ совершенно темный, а теперь вѣдь почти всѣ грамотные, да и село ваше отъ русской границы всего 25 верстъ, — какъ же вы могли повѣрить такой глупости?» — «Ну, ужъ теперь наши никогда этому не повѣрятъ, даже черезъ сто лѣтъ.» — «Дай Богъ.» —
Представляя цѣлью нашихъ войнъ освобожденіе христіанъ православныхъ, Достоевскій съ изумительной точностью предвидѣлъ всѣ разочарованія въ этомъ святомъ дѣлѣ и враждебныя противъ него предпріятія Европы. — Англіи нужно, чтобы восточные христіане насъ возненавидѣли, — пишетъ онъ (21, 80); освобожденные славяне вмѣсто благодарности заявятъ, что ничего добраго отъ Россіи не получили, что Европа и безъ насъ ихъ освободила бы (21, 358, 359), что ихъ парламенты и культура выше россійскихъ (ibidem), и между собой будутъ биться изъ-за границъ (21, 360). Вразумленіе ихъ, и благодарность, и единство настанутъ только лѣтъ черезъ сто (21, 361); тогда они и намъ принесутъ правильную пользу — расширятъ нашу душу (ibidem). Кто встрѣчался съ болгарскими и черногорскими дружинами, тотъ знаетъ, что эти предсказанія сбываются сь фотографической точностью. Вообше, Европа артистически обгадила наши освободительные подвиги среди православныхъ народовъ: у четырехъ вновь образовавшихся православныхъ государствъ, если не считать Черногоріи, оказались католическіе или лютеранскіе короли, — только сербамъ удалось получить православную династію; даже греки до послѣднихъ лѣтъ были подъ иновѣрцами. Послѣдніе вмѣстѣ съ Австріей всюду разводили католическую пропаганду — въ Румыніи, Болгаріи, Босніи, Черногоріи, подкупами и т. п. средствами. Но этого мало. — Непогрѣшимый папа, — пишетъ Достоевскій, — не стыдится выражать свою радость побѣдѣ турокъ (21, 143).
Вотъ какъ помогала Европа самоотверженному подвигу русскихъ. Впрочемъ, Европы, какъ чего-то цѣлаго, какъ просвѣщеннаго союза христіанскихъ народовъ, и нѣтъ; таковою она была только въ воображеніи Императора Александра I-го, тоже потомъ разочаровавшагося въ ней, да въ неумныхъ головахъ русскихъ западниковъ; а на самомъ дѣлѣ въ Европѣ осталось только кладбище великихъ людей и идей, уже сошедшихъ съ лица земли. Такое изреченіе Достоевскаго мы приводили раньше, а теперь приведемъ вотъ какое: въ Европѣ нѣтъ европейцевъ, а только національные шовинисты, европейцы теперь только русскіе (15, 290). Европа — только маленькій кусочекъ на земномъ шарѣ (21, 46). Этими словами авторъ хочетъ выразить ту идею, что всемірные, общечеловѣческіе интересы чужды европейскимъ государствамъ; ихъ отвлекла и поглотила эгоистическая борьба сословій, борьба чисто животная. — Теперь въ Европѣ хотятъ утвердиться на жалкомъ принципѣ: спасти животишки (21, 169). Въ Европѣ стараются устроить общественный муравейникъ на одномъ только эгоистическомъ началѣ (4, 445), а потому напрасно тамъ хвалятся прогрессомъ; теперь (1871 г.) кровь льется рѣкой и въ Европѣ, и въ Америкѣ (2, 117). Авторъ разумѣетъ безпринципную, чисто эгоистическую франко-прусскую войну. Современныя волненія въ Европѣ, — писалъ авторъ въ 1876 году, — предвѣщаютъ громовыя событія (21, 4); онъ разумѣлъ соціальную революцію, и хотя предсказывалъ ея начало въ Россіи, но, какъ мы уже знаемъ, Россія, по его мнѣнію, выйдетъ изъ этого испытанія, а Европа въ немъ утонетъ, и еще въ 19-мъ вѣкѣ. Исполненіе этого послѣдняго предсказанія автора, видимо, отсрочено: «спасать животишки» европейскимъ политикамъ удалось до настоящихъ дней, но настоящіе дни ничего добраго ей не предвѣщаютъ.
Собственно, ненависть Европы противъ Россіи объясняется, пожалуй, ея полной неосвѣдомленностью о ней, но можетъ быть тутъ есть и обратная зависимость: непониманіе Россіи Европою имѣетъ причиною ненависть къ ней. Мы не нашли отвѣта на этотъ вопросъ у нашего писателя, но объ этой неосвѣдомленности онъ выражается достаточно сильно. — Россія — совершенно невѣдомая Европѣ страна, больше, чѣмъ Китай (19, 3). О томъ же писали, впрочемъ, и западники и, въ частности, самые крайніе, напр. Тургеневъ. Послѣ этого понятно, почему авторъ съ такимъ огорченіемъ отзывается о русскомъ пресмыкательствѣ передъ Европой. — Либералы 60-хъ годовъ желаютъ Россіи только аттестата зрѣлости отъ Европы (20, 321). Мы рабски виляемъ передъ Европой, а получаемъ въ отвѣтъ презрѣніе (21, 24). Съ неудовольствіемъ упоминаетъ авторъ о преобладаніи въ нашей администраціи нѣмцевъ (12, 427).
Впрочемъ, наряду съ этимъ, навязаннымъ намъ отъ предковъ глупымъ заискиваніемъ, наряду съ другими противорѣчіями въ широкомъ русскомъ характерѣ умѣщается и немалый запасъ отвращенія и къ европейской холодной и неискренной культурѣ, которая даже, собственно, неизвѣстна русской душѣ (20, 203); и русскій втайнѣ очень любилъ, когда обличали Европу, напр., у Фонъ-Визина (4, 410). И вотъ нашъ авторъ не скупится на такія обличенія современно измельчавшей, и даже уже не существующей въ качествѣ одного цѣлаго, Европы и, преклоняясь предъ ея прошлимъ, бичуетъ настоящую жизнь ея обособившихся другъ отъ друга народностей: отъ него достается и нѣмцамъ, и французамъ, и англичанамъ, которыхъ отечества онъ объѣзжалъ и затѣмъ описывалъ въ своемъ журналѣ, еще какъ сотрудникъ »Гражданина».
Отрицательный типъ нѣмца Достоевскій описываетъ въ разсказѣ «Крокодилъ» (особенно характерный), затѣмъ въ лицѣ доктора, лечившаго Ильюшу въ «Карамазовыхъ» и др.; онъ рисуетъ и симпатичную фигуру нѣмца другаго типа, обрусѣвшаго душою, но сильно коверкающаго русскій языкъ: это — Герценштуббе и докторъ, лечившій Нелли въ «Униженныхъ». Но типъ чисто нѣмецкій былъ ему за границей не симпатиченъ. — Что такое нѣмецкая семья? Ея цѣль — нажива, ея идеалъ — созданіе семейнаго капитала, который растетъ черезъ поколѣнія. Капиталъ этотъ — высшая цѣль послѣднихъ, а личности только приложенія къ капиталу (5, 245). Впрочемъ, не знаю почему, Достоевскій стоялъ за союзъ съ Германіей и утверждалъ, что союзъ этотъ будетъ долговѣченъ (21, 174), и что онъ нужнѣе самой Германіи, чѣмъ Россіи: ей нуженъ такой прочный союзъ...
Автору особенно не полюбились картины жизни Лондонской. — Въ Лондонѣ 500.000 рабочихъ передъ воскреснымъ днемъ, вырвавшись на однодневный отдыхъ, всю ночь пьютъ въ пивныхъ (4, 448); тамъ бѣдные люди не могутъ ни войти въ церковь, ни тѣмъ менѣе повѣнчаться въ церкви, потому что и первое стоитъ денегъ, а второе даже большихъ. Авторъ считаетъ англичанъ самыми большими эгоистами, ко всему прочему безучастными; встрѣтивъ ихъ въ Италіи съ Бедекерами, онъ замѣтилъ, что они вовсе не любуются красотами городовъ, а просто провѣряютъ свѣдѣнія этихъ печатныхъ путеводителей (4, 435). Автору, впрочемъ, и самому не нравятся многіе шедевры европейскаго искусства: «Рубенсъ рисуетъ только говядину» (4, 435), а соборъ Парижской Богоматери — безыдейный: на немъ только множество каменныхъ кружевъ, а нѣтъ общей красоты (4, 407).
Что касается современныхъ французовъ, то они заслужили у Достоевскаго едва ли не менѣе еще уваженія, чѣмъ англичане. Намъ уже извѣстенъ его отзывъ о томъ животномъ самосохраненіи, къ коему сводится общественная дѣятельность ихъ образованныхъ классовъ, но Достоевскому не могло быть извѣстно то возмутительное гоненіе, которое подняло французское правительство противъ народной религіи и церкви, и которое продолжается тамъ понынѣ, вотъ уже около 20 лѣтъ.
Гоняясь за республиканской свободой, «французы ужасно любятъ лакейничать передъ властью, даже иногда безкорыстно» (4, 471) — и при томъ всемъ «даже самый подленькій французъ имѣетъ благородный видъ» — (4, 459), и тѣмъ кружатъ голову русскимъ дурамъ, не умѣющимъ различать позолоты отъ золота. На подобный обманъ, разбившій ихъ жизнь, наткнулись Полина въ «Игрокѣ» и Аглая въ «Идіотѣ». Между тѣмъ, женщины всего менѣе должны бы увлекаться, потому что тамъ исключительно чувственный, просто магометанскій, варварскій взглядъ на женщинъ (4, 490). Да и съ мущинами они точно боятся заговорить о чемъ-либо серьезномъ, кромѣ обыденщины: русскія, даже грубоватыя натуры несравненно благороднѣй ихъ: у послѣднихъ общій шаблонъ и форма все замѣняетъ (5, 253, 271), а формы эти усвоены благодаря тому, что тамъ революція 18 вѣка и внѣшнее уравненіе сословій сразу слѣдовали за дворянской эпохой, и всѣ переняли себѣ дворянскія манеры, конечно, при прежней торгашеской и себялюбивой настроенности. (5, 307). — Искусство во Франціи мало поднимаетъ духъ націи; по крайней мѣрѣ въ театрѣ зрители не найдутъ возвышающихъ душу картинъ и словъ: сочинители пьесъ стараются только о томъ, чтобы угодить французской буржуазіи (4, 494) и помочь ей въ борьбѣ съ пролетаріями.
Нужно, однако, сказать, что, если бъ Достоевскій прожилъ еще лѣтъ 20 или болѣе, то долженъ былъ бы нѣсколько улучшить своей отзывъ, по крайней мѣрѣ, о французской литературѣ, а то и о французской жизни вообще. Имѣемъ въ виду уже упомянутую нами «молодую школу» его послѣдователей во французской литературѣ, которая въ лицѣ вышеназванныхъ писателей проводитъ идеи религіозныя, нравственныя и даже вѣроисповѣдныя, т. е., конечно, католическія. Впрочемъ, отзывы этихъ писателей о современномъ нравственномъ состояніи ихъ отечества еще болѣе пессимистичны, чѣмъ у Достоевскаго, который писалъ такъ: Бисмаркъ понялъ, что Франція отжила свой вѣкъ, ее ожидаетъ судьба Польши (21, 370. 371).
Источникъ: Преосвященный Антоній, Митрополитъ Кіевскій и Галицкій. Словарь къ твореніямъ Достоевскаго. (Не должно отчаяваться). — Софія: Россійско-Болгарское книгоиздательство, 1921. Гл. XI.— С. 89–96.
Спасибо Редакции за публикацию! Подобные работы должны быть прочитаны и заучены в школах и университетах.
В школах и университетах должна быть заучена наизусть статья Тютчева "Россия и революция".