ПРИОБРЕСТИ КНИГУ В НАШЕЙ ЛАВКЕ
https://vk.com/market-128219689?screen=group
‒ «Вот ты Георгий стоишь передо мной, готовый следовать за Христом: отдай свой автомобиль, оставь свою келию в семинарском общежитии со всем, что там находится. Возьми книги для курсов и смену одежды и займи келию в этом монашеском здании – одна из них сейчас свободна. Ты узнаешь, что есть внутренний мiр, который не ограничен малой келией, когда твой взор охватывает весь мiр, все мiры – когда двери к Духу Божьему открываются и никакой человек не может их закрыть, когда имеется действительная свобода и богатство. Ты должен понять что, правда, в том, что ты принадлежишь полностью Спасителю: твое время, таланты, все остальное и Он всегда с тобой. Бог знает в Своей Мудрости, куда тебя определить и где использовать данные тебе таланты и то умение, которое не было ранее известно, и которое может быть более ценно. Твое тело состоит из многих частей, но они все объединены и живы. Никакие две части тела не исполняют ту же задачу. Церковь – Тело Христа. Поскольку наш монастырь часть Церкви, то и он исполняет волю Всевышнего. Все живущие в обители насельники часть всего целого и каждый из них имеет определенную обязанность. Ставши послушником, ты не можешь без благословения покидать обитель. Ты должен будешь есть то, что другие монашествующие, посещать все богослужения со всеми, каждую неделю ты будешь исповедываться и получать от меня наставление. В храме ты должен быть на клиросе, а перед богослужением пойти в нижний храм и помолится перед мощами Угодников Киево-Печерских и иконой Св. игумена Иова Почаевского.
Будучи послушником, ты должен будешь следовать тому, чему учил Св. Апостол Марк, не проводить время зря, в сердце любить Бога Отца, делать то чтобы Господь любил, следовать тщательно Учению, обращаться к Спасителю, если страх тебя охватывает, верить полностью Господу в Его милость, бороться с искушениями, служить другим и помнить что молитва дает силы. Всегда нужно тебе верить в могущество Христа и о том, что Спаситель сказал: «если вы будете иметь веру с горчичное зерно, и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17, 20).
Когда появляется соблазн, ты должен себя спросить, будет ли в удовольствии или деле участвовать также Иисус Христос? Ты также должен думать о том, что если ты что-то делаешь плохое, и за тобой люди наблюдают, то ты можешь стать их соблазнителем»...
Так наставлял юного семинариста Георгия Солдатова о. Константин Зайцев, к которому тот пришел за советом, становиться ли ему послушнком. Монашеский путь молодой человек так и не принял, хотя впоследствии долгие годы преподавал в Джорданвилльской семинарии. Его авва и сам далеко не сразу принял этот многотрудный путь, прожив дотоле долгую и насыщенную событиями жизнь в мiру.
Будущий поборник русского Православия родился в Петербурге в семье крещеных евреев. В отличие от иных своих соплеменников Иосиф Зайцев принял новую веру всей душой, равно как и вся его семья. По воспоминаниям о. Константина, он «принадлежал к семье строго-консервативной, и если и принявший новый строй, в результате революционного движения возникший, то как предел общественных достижений. “Кадеты” уже были в глазах моего отца выразителями убеждений превратных». Когда волна революционных бесчинств захлестнула Россию в 1905 году, одним из следствий чего стала приостановка занятий в охваченных беспорядками учебных заведений, Зайцевы сочли за благо отвравить сына Кирилла подальше от заразы ‒ в Гейдельбергский университет. Когда буйства удалось обуздать и учебные заведения заработали вновь, юноша поспешил вернуться домой. Он закончил экономическое отделение С.-Петербургского Политехнического Института и Юридический факультет С.-Петербургского Университета. При обоих высших учебных заведениях был оставлен для подготовки к ученому званию. Особый интерес Кирилл Иосифович проявлял к Реформе освобождения крестьян 1861 года. Для получения научной степени ему вновь пришлось побывать в Гейдельберге, где он проработал два семестра на кафедре административного права профессора Флейнера.
По возвращении в Россию Зайцев был оставлен при Петербургском университете на кафедре административного права. Но почти сразу последовала новая поездка в Европу ‒ по приглашению видного деятеля Петербургского городского самоуправления М.М. Федорова ‒ с целью ознакомления с опытом борьбы с дороговизной мяса западных городских центров.
В ходе этой экспедиции Кирилл Иосифович занимался отнюдь не только мясными вопросами. В Париже он изучил в Национальном архиве документы времен Французской революции, послужившие укреплению его монархических воззрений. В Петербурге Зайцев представил на заседание Юридического общества документальное исследование, в котором утверждал, что [французский] «монархический принцип есть нечто исторически-индивидуальное, понятное в специфической атмосфере Франции, а потом и Германии, к нам же никакого отношения не имеющее». Но либерально настроенные юристы доклад не оценили. В результате Кирилл Иосифович предпочел практическую службу ‒ в Первом Департаменте Правительствующего Сената – высшем административном суд России.
«Как благодарен я Провидению, что оно ввело меня в этот высококвалифицированный аппарат надзора за законностью управления Империи, ‒ вспоминал о. Константин. ‒ Я мог убедиться в том, что "свобода" не обязательно есть что-то, извне ограничивающее власть. Она может господствовать в аппарате формально неограниченной власти, поскольку этот аппарат проникнут сознанием высоких задач этой власти. Канцелярия являла картину, в своей повседневной работе, подчеркнутого уважения к личности, исключающего обычно вменяемую "бюрократизму" слепую подчиненность... Обер-секретарь, мое прямое начальство, дает мне сразу же, допуская мою юридическую грамотность, довольно ответственные дела. Я должен их подготовить к докладу, т.е. разобрав существо дела, изложить его в краткой, но исчерпывающей форме, и предложить текст мотивированного указа Сената... Я представляю проект обер-секретарю, а от него, по восходящей, через ряд административных лиц, к дежурному сенатору, а от него, с его замечаниями, к председательствующему ‒ а затем он возвращается первому докладчику, по той же лестнице вниз. Доклад в присутствии сената делает фактический составитель проекта... А затем начинается обсуждение, часто, с участием высокого полета практиков-юристов, имевших полную возможность высказывать свои соображения чиновникам Канцелярии, разбирающим дело. Процесс разбора дел, как видно, совершенно устранял возможность давления или подкупа... Так создавалось наше домотканное "административное право" делавшее и наше отечество, в рамках самодержавия, правовым государством высшего ранга...
Перейдя через некоторое время в ведомство Землеустройства, я убедился, что все наблюдавшееся мною в Первом Департаменте Сената не есть его привилегия: я нашел такой же высококвалифицированный личный состав, проникнутый глубоким знанием дела, обладавший исключительными способностями, самыми разнообразными, и объединенный горением служебного долга. Свободу нашел я и здесь. Если я писал в Сенате проекты указов, то здесь писал проекты министерских отзывов на важные для ведомства дела, рассматриваемые Сенатом ‒ по второму, "крестьянскому", его департаменту. Эти проекты проходили аналогичную лестницу, пока не попадали к А.А. Риттиху, руководившему землеустройством...
Война вызвала к жизни ряд "Особых Совещаний"... Особое Совещание по продовольствию было приурочено к Ведомству Земледелия и Землеустройства, которое уже было подготовлено к этому, ведая снабжением армии...
Я по началу отдавал вечернее время этому учреждению, а потом вошел в состав его делопроизводства, став скоро одним из помощников управляющего делами. Во весь рост я мог увидеть громаду нашего и государственного, и административного, и общественного строя ‒ и это в условиях неслыханного напряжения Великой Войны, когда до максимума доходили и добрые и недобрые возможности, в нашем быту заключенные...
Если задним числом воедино свести многообразные впечатления, рождавшиеся и наслоившиеся за эти страшные, а, вместе с тем, и светлые годы, то так можно было бы сказать: то был разительный контраст между величием нашего исторического строя... и дилетантской легкомысленностью нашей общественности, мечтательствующей, на хлебах нашей еще живой и могучей "Истории", о новых формах жизни, которые обрекали на слом Историю в ее целом...»
Будущий столп русского Православия отличался глубокой и разносторонней образованностью. По воспоминаниям его духовного сына протопресвитера Валерия Лукьянова, «будучи глубочайшим и тонким мыслителем, наделённым истинной культурностью, знанием языков и недюжинным умом, о. Константин обладал способностью проникать в глубь вещей и событий и вывести логическое и жизненное заключение в духе святого Евангелия и св. отцов Церкви. Это был совершенно самостоятельный, истинный и выдающийся учёный монах. Его писания не были отрывочными или разбросанными, а, напротив, были целостные, целеустремлённые и оригинальные».
В свою очередь Н. Бобров называет авву «отражением ушедшей русской действительности»: «Он один из тех русских интеллигентов, которые, со школьной скамьи, пронизываясь красотой русской культуры, на всю жизнь оставались выразителями ее чарующей красоты, независимо от их судьбоносной внешней "оболочки" ‒ военной, гражданской или духовной. Ведь есть же русский термин ‒ "ученый монах"? У о. архим. Константина есть нечто сродное, по части "русской чисто аристократической интеллигентности", с митр. Анастасием. У обоих, как ни у кого другого, по крайней мере, в эмиграции, есть некий притягательный интерес к классической русской литературе, к поэзии и к прозе, и не меньший ‒ к русской музыке. И не с точки зрения "эстетического наслаждения" движется эта устремленность у обоих, а в преломлениях духовно-религиозных. У обоих есть литературные труды с аналогичными темами и даже с одинаковыми заголовками».
Кирилл Иосифович прекрасно разбирался в литературе. Уже в эмиграции он подружился с Буниным. «Я очень ценил его как писателя; он очень меня интересовал и как человек, ‒ вспоминал о. Константин. ‒ Тесной стала с ним связь, когда я задумал о нем написать книгу в связи с получением им Нобелевской премии. Тогда я и лично мало его знал, и о нем не так уж много знал. Вот он и предложил – рассказать мне свою жизнь…
Так возникли у нас каждодневные встречи в отеле, где он останавливался – не помню, сколько их было. Изо дня в день он мне обстоятельно и деловито излагал ход своей жизни, проявляя исключительную собранность мысли. Трезво, деловито, как бы наново, осознавал Бунин свою жизнь, свою личность, раскрывая её в её подлинности, и это без малейшего оттенка “исповеди”. Точно, ясно, вразумительно восстанавливал он ход событий, определявших течение его жизни.
На этом фоне вновь осваивая содержание его творений, я и написал потом свою книгу. А когда она была кончена, поехали мы с женой на юг Франции, где жил Бунин со своей супругой, и там был уже мой черед читать, день ото дня, по одной главе каждый вечер, свою книгу.
И здесь проявил Бунин изумительный такт. Он сосредоточенно слушал. Никаких поправок во время чтения он не вносил. После же окончаний очередной главы начиналась, непосредственно, оживленная беседа по существу, из которой, конечно, могли вытекать, совершенно естественно, те или иные поправки и дополнения».
Книгу, ставшую единственной прижизненной биографией писателя, Зайцев написал и выпустил в берлинском издательстве «Парабола» в 1934 г.
Но вернемся к событиям 20-летней давности. Первая мiровой война застала Кирилла Иосифовича на службе в ведомстве Земледелия и Землеустройства. Ярый сторонник столыпинских преобразований, он отзывался о них так: «Величайшая то была реформа русской действительности, осуществлявшаяся с пафосом исключительным и с успехом, превосходящим всякие вероятия».
В день объявления войны Зайцев видел обожаемого монарха, ревностным сторонником канонизации которого будет впоследствии: «...Я был на площади Зимнего Дворца в день объявления Великой войны – незабываем остался момент, когда в окне появилась Его фигура пред многотысячной толпой, заполнявшей все видимое пространство...» О последнем Государе о. Константин писал не раз, создав едва ли не первый апологический очерк его жизни и царствования. «Можно находить темные стороны Исторической России, – писал он, – во все времена, в частности, в последние времена. Но одно можно с уверенностью сказать: пусть процесс обездушения был в ходу, но пока стояла Россия Императорская, она не только не принуждала к лжи, а служила Правде, преемственно являя собою все ту же высоким духом просветленную Историческую Россию. Олицетворением ее явился, в ослепительной духовной красоте, наш Последний Царь...»
Само собой, революцию 1917 г. Зайцев не мог воспринять иначе, нежели конец России, «бунт против Истории» и самоупразднение истории. По захвате власти большевиками он «мгновенно, не теряя не только дней, но даже и часов» покинул Петербург и еще по служебному ордеру выехал в Москву. В Первопрестольную Кирилл Иосифович прибыл аккурат в разгар юнкерского восстания. Прожив неделю в доме своего начальника Николая Николаевича Авинова, он по совету последнего отправился в Сибирь для организации продовольственного дела. Ехать пришлось кружным путем, через Юг России, и там Кирилл Иосифович в итоге остался, примкнув к Белому Движению. В 1920 г. он эвакуировался из Крыма с армией Врангеля.
«На безбрежных русских просторах, ‒ вспоминал о роковых годах о. Костантин, ‒ расцветал новый культурный мiр, легко и свободно осваивавший все достижения Запада и вместе с тем лишенный того слепого преклонения пред материальными благами, того узкого практицизма, той прижимистости и приземистости, той тесноты духовных горизонтов, того культурно-морального крохоборства, которые составляя в известном смысле силу западного человечества, вместе с тем, так безысходно обедняют его жизнь. Уверенной, но легкой и свободной поступью выходила Россия на мiровую арену, как некий исполин... И вдруг — катастрофа, внезапная и оглушительная, начисто и до конца упразднившая все многочисленные «коэффициенты», которыми так выразительно можно было измерять «прогресс» на всех поприщах общественной, государственной, культурной жизни России. Дикое поле! Погорелое место! Не стало Великой России. Как марево расплылся ее величественный облик, утратив самое имя свое и обернувшись нечестивым государственным образованием мiрового же масштаба, но лишенным всякого органического родства с бывшей Россией и прямой задачей себе ставящим сознательное и последовательное разрушение богоустановленного порядка на пространстве земной планеты. Память о подлинной России осталась только в ее исконной великолепной культуре, которая продолжает быть великой и, в конечном счете, положительной силой, все глубже проникающей в сознание мiра. И все с большей настойчивостью стучится в осознание мiра мысль о необыкновенной загадочности, о некой «провиденциальности» судьбы России».
В эмиграции Зайцев сперва обосновался в Праге, где вернулся к научной работе, читал лекции на юридическом факультете, подготовил книгу, посвящённую дореформенному земельному строю в России. Перебравшись в Париж, он стал помощником П.Б. Струве в редакциях журналов «Возрождение» и «Россия и Славянство». С Петром Бернгардовичем, бывшим марксистом, Зайцев познакомился ещё в стенах Политехнического института, позже в годы войны они работали в Особых Совещаний, а затем и на Юге России ‒ уже в гражданскую...
Благодаря работе в «Возрождении», Кирилл Иосифович познакомился с И.А. Ильиным. Активная переписка с мыслителем продолжалась до кончины последнего и составила отдельный том его наследия.
Раскаявшийся марксист и революционер Струве имел известное влияние на Зайцева. Он высоко оценивал последнего Императора, считая единственным его недостатком то, что Николай Александрович не уничтожил всех революционеров, включая самого Струве.
«Начав жить “как все”, П.Б. рано познал мерзость революции, ‒ писал Кирилл Иосифович о своем друге. ‒ Быв ее знаменосцем, он растоптал это знамя, распознав его сущность, именем свободы утверждающую насилие. Духовный рост его определялся в значительной мере отталкиванием от углублявшейся революции, заставлявшей П.Б. все глубже проникать в природу ее зла. Чем оно было прикровеннее, тем с большим пафосом обрушивался он на него. Он смело боролся с ней, как с внешней силой, он так же смело обличал ее соблазны внутренние. Отсюда его борьба с народничеством, с евразийством, со всякими формами сменовеховства или “приятия революции” (не могу тут не вспомнить и одну его полемику со мною, в которой он был всецело прав!)
Тут же раскрывалась ему по-новому и положительная картина действительности: он все лучше, полнее и ярче видел подлинную Россию, став уже не просто проповедником “Великой России”, а апологетом оболганного русского “царизма”. Достаточно вспомнить дело уже последних лет: реабилитацию Императора Николая I! Он стал на службу идеи восстановления Исторической России. Он любовно изучал ее – что было, по-видимому, последней его научной страстью. Смерть оторвала его от грандиозного труда».
«Знаешь, ‒ говорил Петр Бернгардович Зайцеву, ‒ для того, чтобы слова производили впечатление, нужно только одно: нужно, чтобы за слова, которые ты говоришь, ты способен был умереть!» За свои слова, свою веру о. Константин будет готов именно умереть. Но этому предшествовал ещё один этап его мiрского пути.
Во французской столице Кирилл Иосифович познакомился с камерной певицей Софьей Артемьевной Авановой. Она также родилась в Петербурге, в армянской семье, окончила гимназию Императрицы Марии Феодоровны, эвакуировалась с семьей в Константинополь, пела сперва в русском хоре, а затем соло. Софья Артемьевна стала женой Зайцева.
В 1935 г. супруги перебрались в Харбин, куда ученого пригласили профессором политэкономии на Русский юридический факультет Харбинского университета. В 1936-38 гг. Зайцев был ректором Харбинского педагогического университета, профессором Харбинского Свято-Владимiровского богословского института. Он отредактировал свою старую работу о земельном строе и написал оставшийся неопубликованным объемный труд «Московская Русь как явление духовной культуры». Научная деятельность вновь сменилась административной. Русский ученый поступил на службу в японский МИД, где должен был читать международную прессу, которую выписывали по его указаниям, и осведомлять о том, что́ он считал важным.
Софья Артемьевна, между тем, выступала с сольными концертами и на радио, а также написала и издала три книги для детей. Увы, своих детей у супругов не было. Софья Артемьевна отличалась хрупким здоровьем, через несколько лет её безвременно унесла в могилу чахотка.
В Харбине началось серьезное обращение Кирилла Иосифовича к Церкви. В этом была и заслуга его жены, познакомившей мужа с прозорливым слепым схимником Игнатием из Казанского монастыря. От последнего Зайцев услышал жесткую формулу в отношении советской церкви митр. Сергия Страгородского: «Священство не священство и таинство не таинство».
Как и многие русские, Зайцевы были вынуждены покинуть Харбин после вхождения города в состав марионеточного государства Маньчжоу-го. Провидение привело Кирилла Иосифовича в Русскую Духовную Миссию в Китае – «Бэй-Гуань», центром которой являлся воздвигнутым в 1916 г. храм во имя Всех Святых, от века Богу угодивших, в память православных китайских мучеников за Христа, убиенных здесь во время «боксерского восстания» 1900 г.
После кончины жены епископ Иоанн (Максимович) в 1944 г. Рукоположил Зайцева в сан диакона, а годом позже — в сан иерея. О. Кирилл сперва служил в Шанхае, а позже владыка Иоанн назначил его настоятелем Софийского храма в Циндао.
Установление в Китае коммунистической диктатуры Мао Цзэдуна вызвало очередную волну русского беженства. В 1949 г. Зайцев оказался в Сан-Франциско и обосновался в Свято-Троицком монастыре Джорданвиля, где стал преподавателем догматического богословия, истории русской словесности и пастырского богословия в Духовной семинарии. В последний день этого года он принял постриг с именем Константин в честь Константина Философа, учителя Словенского.
Ученики любили и чтили своего авву, аскета, молитвенника, ревнителя церковных правил и глубоко просвещенного, образованного человека, хотя подчас и опасались его строгости. «По характеру о. Константин был сдержан, молчалив, всегда углублён в себя, любил одиночество, ‒ вспоминал архимандрит Нектарий (Чернобыль). ‒ Каждый день совершал одинокие прогулки по монастырским дорожкам. В храме служил также сосредоточенно и часто говорил проповеди. Все относились к нему с большим уважением. У него было немало духовных детей и среди иноков, и среди мiрян, более же всего любили исповедоваться ему семинаристы. Вся келлия его было завалена письмами от читателей из разных стран русского зарубежья, и он едва успевал отвечать на эти письма».
Образ о. Константина запечатлел в своих воспоминаниях Георгий Михайлович Солдатов:
«За столом около окна сидел архимандрит Константин (Зайцев). Повернувшись ко мне, он прервал чтение одного из многочисленных журналов, находившихся стопкой перед ним на столе, и начал пристально меня рассматривать. Я ему передал рекомендательное письмо от Преосвященного Владыки Серафима (Иванова). Он внимательно стал его читать, а я занялся рассматриванием его келии. Фактически ‒ нечего было рассматривать. Стол перед окном, с правой стороны кровать, над которой было несколько икон, с левой стороны к стене была прибита полка, на которой было несколько книг, и за занавеской висела одежда. Вот и всё, что было в келии. Да, ещё на полке рядом с книгами была коробка, на которую я тогда не обратил внимания...
...Спустившись со второго этажа, на котором была его келия, по дорожке молча, он повел меня к храму. Войдя в церковь, он перекрестился и начал подходить по очереди к иконам и святыням на аналоях, вдоль стен. Я старался во всем ему подражать. Окончивши прикладывание, он сел на скамеечку и указал мне место рядом с собой. «Что ты только что делал?» – спросил он меня. «Как что?» – ответил я – молился перед иконами Спасителю, Божией Матери и Святым о себе и о родных, наставниках чтобы всем было дано здоровье и защита от зла. «И это все?» – спросил о. Константин. Я недоуменно на него смотрел, не зная, что сказать. Отец Константин смотря на меня, ласково сказал: «как я вижу, тебя нужно учить молиться с азов». Услышав такие слова, у меня разгорелась гордыня, и я подумал: «о чем он говорит? Я орарный иподиакон много лет прислуживал Архиереям, учил Закон Божий, а тут вдруг я не знаю, как молиться? Отец Константин внимательно смотрел на мое лицо и, как будто бы читая мои мысли, опять спросил: «к примеру, ты встречаешь друга, что ты ему говоришь?» «Как что?» – «доброе утро или день или здравствуй, или как поживаешь! – ответил я. – «А когда ты жил с семьей, то, что ты говорил родным утром?» – «Доброе утро!» – ответил я. «Ага!» – сказал о. Константин – «вот мы уже подходим ближе к главному. Придя в храм к иконам, ты от гордости думаешь только о своем «я» и «я». «Нужно научиться смотреть на все происходящее вокруг нас и думать иначе, чем ты делал раньше – здесь в монастыре все составляют большую семью. Встречая духовных лиц, ты просишь у них благословения и здороваешься. Господь, Пресвятая Богородица и Святые они также невидимо с нами насельниками. Приходя в храм, ты видишь их изображения и так же утром ты с ними должен здороваться, а не первым делом спрашивать «дай мне то», «дай мне это». Апостолы и первые христиане жили на Святой Земле, Ближнем Востоке и там люди приветствовали друг друга поцелуем, как это прекрасно указано в Послании к римлянам. Апостол Павел в поручении сказал приветствовать друг друга целованием (Рим. 16, 1-16). Этот пример перешел к нам. Так вот пойдем опять по церкви и на этот раз, поздоровайся со Святыми, которые здесь с нами». Я прикладывался к Святыням на этот раз уже с иным чувством, чем это делал прежде. Среди святынь как помню, были частицы мощей Преп. Серафима Саровского, Св. Великомученицы Варвары и Георгия Победоносца». После этого усевшись опять на скамеечку о. Константин сказал: «вот ты поздоровался с Господом, Его Пречистой Матерью и Святыми а, теперь не торопясь, можешь обращаться к ним с просьбами». «А вечером, когда придешь в храм перед сном, то ты попрощайся с ними, ибо не знаешь, увидишь ли их на следующий день – ибо мы должны всегда помнить что каждый день для нас может быть последним»...
...В семинарии я прослушал курс лекций о. Константина «Пастырское Богословие» и должен сказать, что мало духовных лиц при исповеди замечают то, на что обращал он внимание. Для него соблюдение постов, десяти заповедей и другого принималось как нормальное для православного христианина. Главным образом он обращал внимание на устремление мыслей, душевных переживаний и на духовное усовершенствование верующего. Так, например он спрашивал, какие книги читаются и чему из них следует научиться. Он советовал, какие книги нужно читать, как искать в них главное, чему в них учиться и на что обращать внимание. Он учил на исповеди, как искать в каждом человеке добрые качества и как прощать обиды.
Через несколько дней о. Константин опять повел меня в церковь... «Ну, вот теперь ты знаешь, что делать и как вести себя здесь в верхнем храме. Пойдем в нижний». «В этом храме живет наша Русь. Не Русь Зарубежная, но та, которая ушла из России и пока спит, чтобы потом вернуться к себе домой, когда не будут там свирепствовать советские звери. Эта Православная Русь с нами, в нашем монастыре, она живет в каждом из нас – это наша Святая Русская Поместная Церковь. Мы живем с ней, а она с нами, где бы мы ни оказались в мiре. Вот приложись к образу, в котором частица мощей Преподобного чудотворца Иова, игумена Почаевского. Он прославился подвижнической жизнью и участвовал в защите Православия от унии с Римом. Вот подойдем к этой раке, в ней вложены 80 частиц свв. мощей Угодников Божиих из пещер Киевской Лавры. Здесь основоположники русского монашества и строители России: Преп. Летописец Нестор, иконописец Алипий, Св. Кн. Никола (Святослав), Преп. Илья-Муромец, Феодосий архиеп. Черниговский и многие другие. Смотри на иконы и святыни, разве ты не чувствуешь здесь присутствие этих угодников Божиих? Здесь не только присутствует Святая Русь, но Вселенское Православие, здесь много частиц мощей с Афона, Св. Земли, Константинополя и других мест. Поэтому здесь в монастыре все, что нужно для спасения души и возможности послужить Господу. Никуда не нужно ехать в поисках правды, ибо она здесь. Нужно научиться ее видеть и понимать! (Отец Константин только один раз уезжал из монастыря, и это произошло по распоряжению Синода для его присутствия на собрании духовенства в Нью-Йорке.)
Отец Константин тщательно соблюдал обеты монашества: послушания и безгрешности. Будучи редактором, с 1950 г. журнала «Православная Русь», он получал большое количество почты, среди которой были конверты с пожертвованиями. Деньгами он совершенно не интересовался, не считая, кладя их в коробку на полке. Бывало, к нему приходили семинаристы с просьбой: «Отец Константин я хотел бы поехать повидать родителей! Нет денег у меня на билет, можете мне, пожалуйста, помочь?» Ответ о. Константина был всегда одинаков «Возьми, сколько нужно из коробки на полке!» Насельники монастыря привыкли видеть свет в окне о. Константина до полуночи и бывало еще позже, когда он читал прессу и готовил статьи. Как он говорил, в позднее время никто не отрывает его от работы.
Отец Константин серьезно относился к обязанностям воспитателя будущих священнослужителей, стараясь на лекциях не только познакомить семинаристов с Православием, но жить в нем и быть благодарным Спасителю за возможность быть с Ним. Многие паломники, читатели Журнала «Православная Русь» стремились встретиться и поговорить с отцом Константином. Он им открывал бывшие для них русские духовные и культурные скрытые сокровищницы: новая литература, для чтения, которая столетиями копила опыт знания жизни, нежели та, которой они увлекались и которую им рекомендовали в школах и университетах для чтения. Он рекомендовал им читать: классические творения религиозных гениев – Святого Василия Великого о творении земли, Лествицу Св. Иоанна игумена Синайской горы, Иоанна Златоуста, Игнатия Брянчанинова, Феофана Затворника, Тихона Затворника, И. Концевича ‒ Оптина Пустынь и ее время и многих других. По русской истории он рекомендовал им читать книги, изданные в издательствах РПЦЗ.
Что же так притягивало людей к отцу Константину? Он был одним из исключительных людей на земле обладавших способностью, что для него раздвигались границы, пространства и время, и ему Спаситель дал видеть прошлое и будущее, также как и настоящее. Знания прошлого он черпал из чтения творений Святых Отцов, а настоящее из получаемых со всего мiра им многочисленных на разных языках журналов и газет».
Помимо работы педагогической о. Константин сразу включился в знакомую ему деятельность издательскую. Вплоть до кончины он стал редактором журнала «Православная Русь», ежемесячного приложения к журналу «Православная жизнь», а также его англоязычного варианта The Orthodox Life и ежегодника «Православный путь». Выпускал о. Константин и большое количество собственных книг и брошюр: «Лекции по Истории Русской Словесности», «Пастырское Богословие», «К познанию Православия», «Православная Церковь в Советском Союзе», «Оглашеннии, изыдите», «Киевская Русь», «Памяти Последнего Царя», «Памяти Последнего Патриарха», «Черты личности и жизни митр. Филарета Московского», «Чудо Русской Истории», и др.
Во всех своих работах о. Константин непримиримо отстаивал Христову истину и Церковные правила. Эта позиция вызывала крайнее неприятие церковных либералов. Наример, о. Александр Шмеман отозвался о ревнителе благочестия так: «Типичным "интеллигентом" в обличии фанатического, максималистического "церковника" был, конечно, о. Константин Зайцев: он ни одной строчки со времени своего обращения не написал без надрыва… В Церкви "интеллигент" моментально начинает "суетиться" — он чего-то от неё ждет, к чему-то её призывает, кого-то от имени её обличает и, главное, всё время что-то объясняет. У него из веры обязательно вырастает "программа". Страшная судьба».
Это, заметим, сказано о человеке глубоко образованном, авторе многих трудов не только по богословию, но и по истории, искусству... В качестве «идеолога РПЦЗ» о. Константин, безусловно внес свою лепту в исповеднический курс митр. Филарета (Вознесенского), категорически отвергающий всякое сближение с Московской Патриархией и прервавший общение со многими поместными православными церквями, вставшими на путь апостасии, прельстившимися ересями экуменизма и модернизма.
Архимандрит Константин считал неразрывнами «дело нашего личного спасения и дело служения России как Православному Царству», поэтому любые компромиссы в отношении Церкви и Отечества полагал недопустимыми. Резкие оценки его в отношении МП доныне вымарываются из российских изданий, труды о. Константина без цензуры были изданы лишь Русским просветительским обществом им. Александра Третьего («Подвиг Православной Русскости»).
В этом подвиге видел он миссию и русской эмиграции и русского народа в целом.
«Мы ‒ разбросанные по всему мiру чада Исторической России являем некую органическую общность, ‒ писал он. ‒ И в ней мы наглухо отчуждены от окружающей нас среды. В этой отчужденности уже проявляется, пусть в зачаточной форме, подвиг Русскости... Горе нам, если мы, пуская корни там, куда вывел нас Господь, всецело проникнемся мiроощущением нашей среды. Это значит, ‒ мы перестаем быть русскими, теми, кто в изгнании несут подвиг русскости, составляющий душу Исторической России... Мы в свободном мiре являемся голосом Православной Церкви, преемственно восходящей к Русской Поместной Церкви и сохранившей церковную непорочность... Тьма отступления стережет каждого ‒ и одно только спасение: спокойно-уверенно пребывать в своем церковном стоянии...
Мы люди из другого мiра. Этот мiр ушел, его больше нет... Мы не скрываем того, что мы принадлежим к этому ушедшему мiру: мы живем его чувствами и мыслями. На нас могут смотреть, как на чудаков... Мы своего чудачества не скрываем. Мы его и не навязываем. Те, кто с нами общаются, одно только должны знать твердо: от своего "чудачества" отказаться мы не можем. Кто с нами хочет иметь дело, должен это признать. В свободном мiре действует т.н. "культурная автономия", т.е. право национальных меньшинств сохранять свои национальные особенности ‒ беречь свой язык, иметь для этого свою школу, иметь свою церковь, свою печать, свои общественные организации.
Наша особенность в том, что все это мы осуществляем с оглядкой не на современную Россию, коммунизмом захваченную, а на Россию ушедшую ‒ с ее языком (орфографией), с ее мiровоззрением, с ее бытом, с ее церковью. В этом наше чудачество...»
Видя причину русской катастрофы ХХ века в том, что народ наш отступил от церковных уставов, от заветов и традиций предков, от верности своему Государю, о. Константин был убежден, что возрождение России может произойти, лишь если русские смогут пройти путь обратный. «Есть ли у России будущее? ‒ вопрошал он. ‒ В прошлом ключ нашего будущего ‒ только в нем. Прошлое наше умерло? ‒ Нет тогда у нас будущего. И не только у нас. Кончилась тогда История. Если же мы хотим действительно строить будущее ‒ определяя этим судьбу не только нашего отечества, но и всего мipa ‒ должны мы отчетливо понимать, почему именно исторического будущего мы строить не можем, не возвращая к жизни прошлого. Трезво должны оценивать мы наше прошлое ‒ и в его промыслительном значении общем, и в ходе его конечного развертывания, приведшем к катастрофе».
Для о. Константина очевидна был неразделимость судьбы Церкви и судьбы России, и значимость оной для всего мiра. «Россія неповторима, ‒ писал он. ‒ Природа ее неповторимости можетъ быть уяснена только в лучах Церковной Истины, исторически раскрывавшейся. Судьба Россіи, как Православного Царства, неразъединима от судьбы Православной Церкви вселенской, а судьба Православной Церкви есть судьба міра. Нетъ сейчас Православного Царства, но есть Русская Православная Церковь, которая воплощает в себе преемство Исторической Россіи. Она есть зарубежом, она есть и в Россіи подъяремной. Ее судьба есть судьба Россіи. Ее судьба есть и судьба міра! Возвращение к ней русского народа и в ней обретенье утраченного исторического преемства бытия, в образе возвращенной к дальнейшей жизни Исторической Россіи, есть единственная для церковно-православного сознания представимая форма возвращения міра к «нормальной» жизни».
Как и другие эмигранты, оказавшись в США, о. Константин на первых порах видел в них некую надежду на то, что они могут стать некой защитой для традиционных ценностей, христианства и тем противостоять торжествующему красному дракону. Однако свобода веры в «новом свете» быстро обернулась свободой и диктатом греха. А борьба с красным драконом оказалась борьбой с исторической Россией. «Сейчас привыкли в печати именовать все действия, идущие из Москвы ‒ русскими, ‒ с горечью отмечал архимандрит Константин. ‒ Россию отожествили с ее коммунистическими оккупантами. И это в такой мере, что, например, с полной серьезностью задание освободительное от Советского ига в США отожествляется с заданием освободительным национальных меньшинств от их принадлежности к целому Исторической России. Заряда хватает на то, чтобы поддерживать те движения, в основе которых лежит отделение от подлинной России. Сама же Россия, которую оставляют существовать в своей русскости, суженной до великорусскости, как бы законно отдается под иго коммунистов, якобы являющееся лишь законной стадией развития Исторической России ‒ в ее аспекте, приемлемом для свободного мiра. А между тем, если объективно смотреть на вещи, то именно такое отношение к России является прямой поддержкой коммунистического режима в России, в той его грандиозной концепции, которая прочно вошла в состав экуменически строящегося сейчас мiра».
На что надеялся «идеолог РПЦЗ»? На что надеется всякий истинно верующий человек? На Бога. На милость его и чудо.
«Чуда ждем мы над Россией, чуда великого, несказанно-великого ждем... Чудо духовного подъема должно, вырвавшись из-под смрадной коры советчины, охватить и всех нас, объединяя в покаянном самоотречении во имя восстановления Святой Руси.
Где в нашем далеком прошлом, искать подобия такого чуда? На Нижегородской площади, где, в одно мгновение, поднято было народное движение Мининым, призванным к действию Самим Господом, под угрозой кары за ослушание: так была побеждена скромность заурядного обывателя, в незаметной тиши созревшего для духовного подвига на гражданском поприще.
Где искать нам руководства для духовного созревания в тиши нашей обыденной жизни? В Церкви Русско-Православной ‒ истинной, единственно являющей нам Историческую Россию, в ее подлинном, бесспорном, историческом существе.
Где обрести нам имя, способное уже сейчас объединить, в некой предварительной духовной мобилизации, русских людей, независимо от звания, происхождения, политических убеждений, культурного уровня, личной судьбы, прошлой и настоящей? Оно уже вознесено над нами, и отношение к нему безошибочно определяет зрелость русского человека ‒ в плане той спасительной духовной "реставрации", которая одна только способна изменить и судьбу России и направление мiровой жизни. То имя ‒ нашего Последнего Царя...
Только чудо, великое, несказанно великое чудо может вернуть Россию мiру. Будем помнить, что чудеса даются только по вере, по делам, согласным с живой верой, по молитве, по устремленности к Богу истинной, вседушной. И тут у нас есть Помощник и Покровитель, бесспорный, близкий нам, явивший под покровом еще Великой России с силой беспримерной живую святость Руси и как бы сросшийся с духовно живой Зарубежной Русью. То ‒ батюшка наш Иоанн Кронштадтский. А с ним и за ним ‒ и вся с нами Святость Русской Земли, как прославленная Церковью, так и ждущая еще своего прославления ‒ наше Русское Небо...» ‒ так писал архимандрит Константин в одной из основополагающих своих работ. А в другой, не менее важной, обращался ко всем нам, Русским:
«Обернемся же на себя. Применительно к внутренним процессам нашего отечества ‒ какова должна быть наша установка сознания? Поскольку открывается возможность общения, конечно, потаенного, с внутренними элементами России ‒ эта возможность должна быть всецело использована. Микроскопичны наши возможности. Сознание этого, однако, не должно умалять нашего рвения в использовании их: великие события нередко, в очень весомой степени, бывают побуждаемы, а иногда и оказываются порождаемыми объективно ничтожными воздействиями. Одно, превыше всего, является нашим долгом, это ‒ охранение себя в своей качественности единственного открыто являемого «подвига Русскости». Только так можем мы оказаться годным материалом в Руках Божиих и в потребный момент стать точкой приложения каких-то, нам сейчас недоведомых, явлений, так или иначе связанных с возникновением чаемой спасительной катастрофы».
Елена Семенова
"Русская стратегия"
См. также:
26.11.1975. - Скончался в США архимандрит Константин (Зайцев), автор религиозных и исторических трудов
Архимандритъ Константинъ (Зайцевъ). Экзаменъ свободы — не послѣдній ли?
Архимандритъ Константинъ (Зайцевъ). Христіанство предъ лицомъ апостасіи
Архимандритъ Константинъ (Зайцевъ). Историческая РоссіяАрхимандритъ Константинъ (Зайцевъ). ТРЕТІЙ РИМЪ
Архимандритъ Константинъ (Зайцевъ). КЪ ПОЗНАНІЮ НАШЕГО МѢСТА ВЪ МІРѢ
Игуменъ Константинъ (Зайцевъ). «Православный Путь»! Куда зоветъ это наименованіе?
Архимандрит Константин (Зайцев). Имперія Россійская и Святая Русь
Архимандрит Константин (Зайцев). Роковая двуликость Императорской России
Михаил Викторович спасибо за размещение данной статьи. Настоящий подвижник России, искренне любящий Родину, одаренный Богом , очень глубоко и одновременно просто мыслящий. какие потрясающие люди. Прочтёшь и на душе становится легче. Господи милостивый помоги России!
Представляется тем более печальным сокрытие высшей иерархией РПЦЗ канонов Кочующего собора ИПЦ 1928 года.
о. Константин, судя по тексту статьи, о них не знал, впрочем как и многие подвижники РПЦЗ.
Знало и молчало руководство.
Чем это кончилось - известно.