Мы живемъ подъ знакомъ свершившейся Апостасіи. Это означаетъ конецъ Исторіи, въ ея развертываніи, Богомъ охранявшемся чрезъ Удерживающаго. Возникъ завершительный моментъ существованія видимаго міра. Подготовляется приходъ Антихриста. Непосредственно за этимъ — Второе Пришествіе Господа нашего Іисуса Христа. Страшный Судъ. Протекавшее во времени бытіе вселенной придетъ къ своему концу. И пойдутъ оправданные въ Блаженную Вѣчность, а осужденные — въ Адъ.
Сущность Апостасіи раскрыта предъ нами въ ея одновременно и безпредѣльномъ ужасѣ, и неизреченномъ блаженствѣ. Но отдаемъ ли мы себѣ сколько-нибудь ясный отчетъ въ томъ, чтó означаетъ конкретно Апостасія, въ своемъ развертываніи, для тѣхъ, кто стремится остаться вѣрнымъ истинному Христіанству среди живыхъ участниковъ этого страшнаго періода времени. Другими словами: что являетъ собою Апостасія для сохранившагося церковнаго сознанія?
Для того, чтобы это въ какой-то мѣрѣ себѣ уяснить, надо реально себѣ представить, чтó являетъ собою подлинное Xристіанство, самоупраздненіе котораго и составляетъ подлинное содержаніе Апостасіи.
Попытаемся это въ самыхъ общихъ чертахъ изложить.
Начнемъ съ начала.
Созданъ райскій человѣкъ, чѣмъ завершился весь процессъ созданія видимаго міра, какъ открытъ этотъ процессъ намъ Богомъ: человѣкъ — вѣнецъ видимаго міра!
Созданъ человѣкъ по образу и подобію Божію. «Образъ» есть нѣчто завершенное и неупразднимое. «Подобіе» означаетъ нѣкую способность сознанія, которая опредѣляетъ направленность воли человѣка. Наличіемъ этой способности обусловлено самое заданіе, выполненіе котораго, въ очахъ Божіихъ, должно было стать содержаніемъ райской жизни человѣка.
Дѣлати и хранити Рай — вотъ къ чему былъ призванъ райскій человѣкъ. И это — въ постоянномъ общеніи съ Богомъ! Неизреченна присвоенная изначала райскому человѣку мудрость: къ нему приводится все живое, и онъ каждому существу присваиваеть имя, тѣмъ самымъ опредѣляя его своеобразіе, и это все принимается Богомъ какъ достойно выполненное. Высшимъ вѣдѣніемъ обладаетъ Адамъ: когда Господь приводитъ къ нему жену, онъ прозираетъ въ ней кость отъ кости и плоть отъ плоти своей, хотя былъ онъ въ глубокомъ снѣ, когда сотворяема была Ева. Тутъ же раскрываетъ онъ великую тайну брака, на всѣ будущія времена Богомъ установленную. Руководственное указаніе одно только дается свыше Адаму: запретительное! Подъ запретъ ставятся плоды древа познанія добра и зла: вкушеніе ихъ навлечетъ смерть!
Существованіе зла открыто человѣку. Но жизнь, къ которой призывается райскій человѣкъ, ничего не знаетъ внѣ превысшаго Добра. Неисчерпаемое поле дѣятельности тутъ предъ нимъ открывается, ибо все живое поставлено подъ власть человѣка, и это подъ непосредственнымъ Божіимъ руководствомъ, въ постоянномъ съ Нимъ общеніи. Оставляется мѣсто и для личной жизни человѣка, исполненной радостей несказанныхъ — тѣснѣйшей, и физической и духовной, близости исполненная семейная жизнь, тоже окормляемая Богомъ...
Одно обстоятельство подчеркнемъ: жизнь райскихъ людей, исполненная такого Свѣта, что и на мысль не можетъ придти что-то лучшее, насыщена дѣланіемъ. Какъ соблазнъ, готовый все погубить, отводится, подъ страхомъ страшной кары, познаніе, не только не вытекающее изъ райской жизни, а ей чуждое и даже враждебное. Господь какъ бы говоритъ человѣку: тебѣ открытъ рай во всемъ многообразіи присущихъ ему радостей и въ непосредственномъ общеніи со Мною — отдайся этому всецѣло; отдайся раю цѣломудренно! Иначе — гибель!
Такъ должна была начаться райская жизнь первозданныхъ человѣковъ, имѣвшая своимъ заданіемъ привести человѣчество къ Вѣчному Блаженству. Должна была начаться! И... не началась!
Не загорѣлась въ первозданномъ человѣкѣ ревность въ отношеніи открывавшейся передъ нимъ райской жизни, и не завладѣла его сознаніемъ всецѣло радость общенія съ Богомъ. Напротивъ! Не только не вызвала въ его сознаніи даже малѣйшаго колебанія мысль о намѣренномъ прикосновеніи къ злу — и это вопреки нарочитому запрету, Богомъ наложенному! Заставила забыть о раѣ, самая возможность познанія чего-то раю абсолютно враждебнаго... И такъ вышло, что райскій человѣкъ не успѣлъ даже вступить въ райскую жизнь: приведенная къ нему Богомъ подруга его жизни, сама безъ всякаго сопротивленія отдавшаяся дьяволу, безъ всякаго труда привлекла и мужа къ нарушенію ею уже нарушеннаго Божія запрета...
Такъ явилъ первозданный человѣкъ свою полнѣйшую духовную несостоятельность: не мѣсто ему былъ рай! И какъ то само собою, совершенно естественно, переключился онъ на уже сознательно усвоенное, какъ бы нормальное умоначетаніе грѣхомъ проникнутаго человѣка. Точно изъ чужого міра попадалъ человѣкъ въ свой! Чрезвычайно поучителенъ въ изображеніи акта его паденія самый характеръ мгновеннаго измѣненія внутренняго человѣка, въ самый моментъ уклоненія отъ всецѣлой волевой устремленности къ Богу. Когда Ева, въ своемъ самочиніи, отъ Бога отводящемъ и даже мужа изъ сознанія вытѣснявшемъ, подняла глаза къ запретнымъ плодамъ — чтó увидѣла она? Вспомнимъ предварительно, какъ изобразилъ впослѣдствіи зло міра сего св. Іоаннъ Богословъ: «Не любите міра, ни яже въ мірѣ: аще кто любитъ міръ, нѣтъ любве Отчи въ немъ: яко все, еже въ мірѣ, похоть плотская и похоть очима и гордость житейская, нѣсть отъ Отца, но отъ міра есть» (1 Іоан. 2, 15–16) Въ краткой формулѣ тутъ выражена сущность сознательнаго предпочтенія Богу міра. И эта же формула, въ нѣсколько другихъ выраженіяхъ, опредѣляла состояніе духа Евы, когда, пріявъ слова дьявола, устремила она взоръ на запретные плоды: «И видѣ жена, яко добро древо въ снѣдь и яко угодно очима видѣти и красно есть еже разумѣти, и вземше отъ плода яде». Трехсоставная похоть міра, точно разбуженная отъ сна, властно, въ своей неотразимой привлекательности, мгновенно укрѣпилась въ ея сознаніи при первомъ же взглядѣ на запретный плодъ. Для мужа же достаточно было того, что жена вкусила отъ плода — въ этой утонченной формѣ соблазнъ безъ малѣйшаго сопротивленія, точно во своя си, вошелъ въ его душу: «и даде мужу своему съ собою, и ядоста».
Мгновенно совершилось перерожденіе духовное! И это какъ? Точно освободились они отъ чего-то, имъ искусственно навязаннаго — и пришли въ себя! И отверзошася очи обѣма и разумѣша яко нази бѣша. Исчезла свѣтлая радость Богообщенія. Прячется отъ Бога любимое твореніе Его, мірозданіе увѣнчавшее! «И услышаста гласъ Господа Бога ходяща въ раи популудни: скрыстася Адамъ же и жена его отъ лица Господа Бога посредѣ древа райскаго». Не просто райская направленность воли исчезла — самое существо сознанія измѣнилось! Тотъ, кто только что пророческую прозорливость являлъ, теперь прячется отъ вездѣсущаго и всевѣдущаго Бога! Больше того: Ложь вошла въ сознаніе Адама! Въ отвѣтъ на зовъ Господа онъ ссылается на свою наготу, тогда какъ явно нѣчто большее гнало его отъ Господа. И тутъ же переходитъ къ хулѣ: въ самооправданіи переноситъ онъ вину на Господа: «Жена, юже далъ еси со мною, та ми даде отъ древа и ядохъ». Та же ссылается на змія. Раскаянія нѣтъ! И показательно: соблазнъ пришелъ отъ жены, но въ самооправданіи на первомъ мѣстѣ — мужъ! Въ немъ прочно утверждается зло! И это не какъ нѣчто внѣшне примѣшавшееся, а какъ органическая природа сознанія, грѣхомъ пронизаннаго до самаго дна глубочайшаго...
Такъ въ одно мгновеніе возникъ въ атмосферѣ рая, ставъ не отмѣнимой реальностью, міръ, во злѣ лежащій. Созданная для рая человѣческая чета явила его въ существѣ своемъ, стоило лишь поставить ее лицомъ къ лицу передъ обликомъ міра, во злѣ лежащаго. Не рай Богообщенія, а этотъ самый во злѣ лежащій, видимый міръ! И уже подвигомъ, превыщающимъ силы челозѣка, становится обрѣтеніе самой возможности, самой способности, самаго даже желанія отвлечься отъ «земного», въ его множественной цѣлостности, чтобы, преодолѣвъ «міръ», вступить, хотя бы поначалу въ самой малой мѣрѣ, въ длящееся общеніе съ Богомъ...
И что оказалось той реальностью человѣческаго сознанія, которая мгновенно, съ роковой неотвратимостью, лишила человѣка его райской качественности? Страстная, въ немъ таящаяся, жажда «познать» то, что завѣдомо было не только внѣ Бога, но и противъ Бога! Такъ началъ свое бытіе видимый міръ въ его, явленной потомъ всей исторіей человѣчества, сущности. Въ немъ, то есть, въ процессѣ преодолѣнія и отверженія его, и должна была быть отнынѣ осуществляема та задача, которая оказалась недоступной райскому человѣку! Тѣмъ обозначилось, какой несказанной силы перерожденіе требовалось отъ человѣка. Вѣдь не райскій человѣкъ, на порогѣ рая стоящій, долженъ быть въ мірѣ, во злѣ лежащемъ, возстановленъ а созданъ долженъ быть тотъ человѣкъ, который былъ бы способенъ вступить въ Блаженную Вѣчность, пройдя и тотъ путь духовнаго совершенствованія, который имѣлъ пройти райскій человѣкъ!
Только осознавъ всю не просто неизреченную трудность, а абсолютную невозможность такого перерожденія человѣка, которое бы сдѣлало его изъ всецѣло земного всецѣло небеснымъ, можно дать себѣ ясный отчетъ какъ въ томъ, что для этого потребно было величайшее чудо, такъ и въ подлинной сущности Искупительной Жертвы, принесенной Богочеловѣкомъ. Вѣдь отъ кого была принята Крестная Смерть Господомъ нашимъ Іисусомъ Христомъ, если не отъ потомковъ той человѣческой четы, которая отвергла райское бытіе, явивъ себя органически принадлежащей тому бытію, которому органически присущъ грѣхъ. Отвергнуться себя, въ своей органической принадлежности къ роду человѣческому, пронизанному грѣховностью, вотъ чтó надо было сдѣлать, чтобы примириться съ Богомъ! И какъ это могло быть осуществлено, если не въ пріобщеніи къ Крестной Смерти Господа нашего Іисуса Христа, вочеловѣчившагося именно для того, чтобы привести къ Богу людей, истинно къ Нему устремленныхъ, всецѣло и безвозвратно? И такъ попущено было промыслительно міру, во злѣ лежащему, сотворить Распятіе Христово. Такъ открыта была возможность людямъ восходить на Кресть вслѣдъ за Христомъ, тѣмъ совершая свое спасеніе: въ таинствѣ Евхаристіи зоветъ Церковь каждаго человѣка пріобщаться къ Искупительной Жертвѣ Христа Бога, свободной своей волей отвергая мірѣ, во злѣ лежащій, и тѣмъ примиряясь съ Богомъ.
И такъ положено было содѣвать отборъ спасающихся — до Страшнаго Суда, имѣющаго быть предвареннымъ страшньшъ временемъ т. н. Апостасіи, когда смѣнится осуществлявшійся въ рамкахъ принципіально разобщительнаго сосуществованія Добра и Зла отборъ, съ неустанной помощью Церкви, спасающихся, — сосуществованіемъ Добра и Зла, принципіально примирительнымъ, сохраняющимъ путь спасенія только въ формѣ полнаго отчужденія отъ всего, въ его цѣломъ, погрязающаго въ предъ-Антихристовомъ нечестіи міра. На предѣльно-жуткомъ фонѣ этого уже вступившаго въ силу завершительнаго періода существованія видимаго міра и представимъ себѣ спасительную азбуку Христіанства.
Что знаетъ человѣкъ о Богѣ? Только то, что Самимъ Богомъ ему открывается. Какъ это происходитъ? Чрезъ волевую устремленность человѣка къ Богу — будь то въ личной молитвѣ, будь то въ общественномъ Богослуженіи, въ которомъ несмѣтныя сокровища Богопознанія заключены, будь то въ Богомысліи, какъ замкнутомъ, такъ и совмѣстномъ. Оно ни въ какихъ формахъ никому не возбранено. Открыта каждому спасительная возможность погруженія въ бездну благодатную того Богомыслія, которому предавались Святые Отцы и которое въ разныхъ формахъ хранится Церковью. Не возбранено нарочитое въ Богомысліи самоутвержденіе, получающее характеръ нѣкой примитивной «профессіональности», — напротивъ! Въ житіи св. Іоанна Дамаскина находимъ описаніе одного инока, по имени Космы, выкупленнаго изъ плѣна отцомъ Іоанна. У Димитрія Ростовскаго находимъ слѣдующій плачъ его, въ толпѣ рабовъ пребывающаго: «Инокъ есмь, обаче имамъ веліе премудрости богатство, имже отъ юности моея съ помощію Божіею много трудящися обогатихся: проидохъ бо всякую человѣческую премудрость. Риторики и Діалектики изучихся, Філософію, юже Стагіріта и Арістоновъ сынъ предаша, добрѣ познахъ, землемѣрію и мусикійстѣй хитрости навыкохъ, небесному движенію и теченію звѣздъ довольно поучихся, да отъ твари толикую доброту имущія, и толико премудрѣ устроенныя, пріиду въ яснѣйшее познаніе Самаго Творца: послѣди же и Богословіи отъ Греческихъ и Римскихъ Ѳеологовъ правосложенная таинства совершенно увѣдахъ. Толикія же дары самъ имѣя, не даровахъ я никомуже... не сущу времени, ни ученику: мню бо, яко и азъ здѣ отъ Агарянскаго меча умру, и явлюся предъ Господемъ моимъ яко древо неплодно, и рабъ скрывый въ землю талантъ господина своего: о семъ убо рыдаю и плачу...»
Но при всѣхъ условіяхъ, будь то изощренная ученость, будь то безхитростная, дѣтски наивная, обращенность къ Богу, — отъ Бога обрѣтаетъ душа все, что способна она пріять въ свое сознаніе о Немъ. И именно поэтому познаніе Бога истинное, каковымъ оно дается въ Церкви — однозначно! Догматомъ называемъ мы самое основное, что становится извѣстнымъ о Богѣ. Могутъ святые отцы много усилій употреблять на то, чтобы точно и ясно догматъ формулировать. Но ни въ какой мѣрѣ догматъ не становится твореніемъ чьего-либо богословскаго генія. Догматъ не самостоятельная человѣческая мысль о Богѣ, а лишь усвоенное человѣческой мыслью знаніе о Богѣ, Самимъ Богомъ чрезъ Церковь міру открытое и возвѣщенное.
Радикальное различіе существуетъ между научнымъ познаніемъ и богословскимъ вѣдѣніемъ: Истина, являющаяся недостижимымъ идеаломъ для науки, для богословія является исходнымъ его существомъ! Богомъ открытая то Истина! Ее всецѣло освоить, не въ чемъ не погрѣшивъ противъ нея — вотъ единственная задача «науки» Богословія.
Повторяемъ: никакого «творчества» тутъ нѣтъ! Догматъ — данъ! Онъ неизмѣненъ, какъ Истина цѣлокупная. Нѣтъ никакихъ «достиженій», нѣтъ никакого «развитія», никакихъ «исканій», никакихъ «домысловъ». Нѣтъ ничего того, что свойственно наукѣ, сохраняющей притомъ, если она честна, сознаніе неизбывной неполноты достигнутаго. Наука всегда въ движеніи! И богословіе раждаетъ движеніе, но совершенно другого типа. Догматъ даетъ уму человѣка не отвлеченное знаніе. Онъ, какъ свыше обрѣтенная Истина, проникаетъ въ самое существо человѣка и приводитъ въ движеніе весь составъ человѣка. Догматъ, усвоенный человѣкомъ, становится его жизнью! Не дѣло богословія, какъ такового, творить эту имъ вызванную жизнь дальше, но если богословіе не является для даннаго человѣка холодной книжностью, тѣмъ раскрывая его, какъ человѣка далекаго отъ Церкви, оно входитъ въ душу человѣка, опредѣляя т. н. «внутренняго» человѣка. Такъ обращается жизнь въ подвигъ жизни. Ивъ этомъ смыслѣ довѣрчивое уразумѣніе Вѣчной Истины, открываемой человѣку Церковью, если лишь порогъ, черезъ который онъ переступаетъ, проникая въ самыя нѣдра Церкви. Безбрежныя перспективы разнообразнѣйшаго дѣланія открываются такъ человѣку. То — совсѣмъ особенная жизнь, еще земная, но являющая собою подготовленіе къ Жизни Вѣчной. То — въ какомъ-то смыслѣ уже и предвареніе Жизни Вѣчной...
Чтобы уяснить себѣ, какъ Богопознаніе, если оно не внѣшнее не холодное, не показное, не формальное и книжное, естественно и необходимо превращается въ содержаніе жизни, надо понять, что познаніе Бога, живое, дается Вѣрою, а никакъ не оно даетъ Вѣру. «Вѣрую, чтобы познать», восклицалъ Тертулліанъ.
«Вѣрую...» Въ этомъ словѣ содержится вся сущность нашего Богоподобія. Не «вѣрю», а именно «вѣрую»! Когда мы говоримъ: «вѣрю», мы выражаемъ довѣріе къ истинности того, что: намъ кто сообщаетъ. Вѣримъ мы чужому знанію, чужому опыту. «Вѣрую» же я въ то, что вообще недоступно ничьему человѣческому опыту, ничьему человѣческому знанію. Вѣрую я въ то, что открывается мнѣ, какъ человѣку, Богомъ. Вѣровать — значитъ не узнавать о существованіи Бога, а воспринимать Бога, всѣмъ своимъ существомъ устремляясь къ Нему. Вѣровать, значитъ имѣть Бога въ своемъ сердцѣ, которое недаромъ еще ветхозавѣтный мудрецъ называлъ «исходищемъ живота», то есть источникомъ жизни (Прит. 4, 23).
Вѣра, какъ источникъ общенія съ Богомъ, присуща каждому человѣку. Это можетъ быть предѣльно слабое мерцаніе свѣта въ сердцѣ самаго примитивнаго человѣка. Это можетъ быть яркимъ пламенемъ, вздымающимся въ неизреченныя высоты. Но это не есть опознаніе Бога, какъ таковое. Это есть молитвенно-волевое устремленіе къ Богу чрезъ которое, естественно и необходимо, обрѣтается, въ той или иной мѣрѣ, и познаніе Бога. Но это, опять-таки, не въ отвлеченномъ смыслѣ, а въ смыслѣ конкретнаго сближенія съ Богомъ, а тѣмъ самымъ и лучшаго Его уразумѣнія. Это есть постиженіе Бога. Пусть оно никогда не можетъ стать исчерпывающимъ, до предѣльнаго конца доходящимъ — самая мысль о такомъ постиженіи Бога можетъ придти на умъ только человѣку уже отъ Бога отчудившемуся, или еще Бога не осознавшему. Но это есть углубленіе своего Богопознанія, въ смыслѣ, конечно, и постиженія Бога. Такое Богопознаніе, въ непосредственно молитвенномъ общеніи съ Нимъ обрѣтаемое — мѣры не имѣетъ, будучи способно доходить до высотъ, не поддающихся выраженію ни на какомъ человѣческомъ языкѣ, никакими человѣческими словами. Неизмѣнно, однако, остается Богъ такимъ, какимъ Его обозначаетъ тайная, Евхаристическая молитва священника: «Ты еси Богъ неизреченъ недовѣдомъ, невидимъ, непостижимъ». И чѣмъ ближе становится, человѣку Богъ, тѣмъ съ большей силой ощущаетъ этотъ человѣкъ Его непостижимость, какъ и свое предъ Нимъ ничтожество.
Нѣтъ запрета осмысливать свое общеніе съ Богомъ, тѣмъ пріобрѣтая нѣкое, какъ бы въ систему облекаемое познаніе Бога — это и есть, въ формальномъ смыслѣ, «Богословіе». Это упорядочиваетъ обрѣтаемое всѣми нами въ Церкви познаніе Бога. Но не это приближаетъ къ намъ Бога, а сердечное устремленіе къ Нему. Ничего извнѣ намъ для этого не нужно, какъ нѣтъ и нарочитой нужды въ специфической работѣ отвлеченной мысли. Форма дѣйствительнаго и дѣйственнаго общенія съ Богомъ есть молитва. Только молитва! Молитвенно углубляясь въ себя, мы познаемъ Бога. Въ этомъ смыслъ словъ Господа: «Царствіе Божіе внутрь васъ есть». Осознаніе себя въ своемъ молитвенномъ общеніи съ Богомъ есть путь къ все большему познанію Бога, къ все большему проникновенію въ Бога. Именно это имѣютъ ввиду многія изреченія святыхъ отцовъ, какъ напримѣръ: «Кто познаетъ самаго себя, тотъ познаетъ Бога» (св. Климентъ Александрійскій); «Не впадай въ безнадежность, полагая, что невозможно увидѣть желаемое. Ибо въ тебѣ самомъ вмѣстимая мѣра познанія Бога» (св. Григорій Нисскій); «Точное наблюденіе себя самого дастъ тебѣ достаточное руководство къ познанію Бога» (св. Василій Великій); «Путь къ Богу не такъ далекъ отъ насъ... Богъ не внѣ насъ, но въ насъ самихъ» (св. Аѳанасій Великій). Апостолъ въ посланій къ римлянамъ вспоминаетъ Второзаконіе (30, 14): «Близъ ти глаголъ есть, во устѣхъ твоихъ и въ сердцѣ твоемъ, сирѣчь глаголъ вѣры, его же проповѣдуемъ».
Твердо помнить надо одно: въ общеніи съ Богомъ основа всего молитва, чрезъ нее только и непосредственно возникаетъ, чрезъ нее только и привычно возстанавливается общеніе съ Богомъ. И въ этомъ лишь общеніи источникъ познанія Бога! Устремленіе къ познанію Бога законно, но не оно, какъ таковое, раждаетъ общеніе съ Богомъ: оно само вытекаетъ изъ факта этого общенія!
Отсюда возникаетъ одно положеніе исключительной важности, а именно пониманіе того, что познаніе Бога, получающее свое выраженіе въ Богословіи, не есть чье-то личное или даже нѣкое коллективное достиженіе, обрѣтаемое въ процессѣ интеллектуальной, особо квалифицированной, работы, имѣющей что-то общее съ «наукой», какъ таковой. Свое законное мѣсто обрѣтаетъ и интеллектуальная качественность въ дѣлѣ опознанія Бога. Но существомъ, единственнымъ, этого опознанія является опытъ молитвеннаго общенія съ Богомъ. И такое Богопознаніе не искусственно согласуется, а является предметно однозначнымъ въ своемъ существѣ: предъ нами откровеніе Единаго Бога, являемое Имъ въ итогѣ молитвенной устремленности всѣхъ вѣрующихъ къ Нему, Единому Богу.
Спору нѣтъ: каждое обращеніе къ Богу естъ совершенно индивидуальное и потому неповторимое въ своей тождественности, нѣчто однократное. Но именно потому, что Богъ единъ и что Онъ есть Истина, Богопознаніе открывается всѣмъ однозначно. Такъ именно и возникаетъ общее, для всѣхъ одинаковое, познаніе Бога и Его свойствъ.
+ + +
Самимъ Богомъ дано самое обобщающее опредѣленіе Его существа, когда Онъ открылъ Себя Моисею словами: «Азъ есмь Сый».
Въ Своей Абсолютности Богъ никакъ не можетъ быть конкретно опредѣляемъ исчерпывающимъ образомъ, ибо это было бы уже ограниченіемъ Его Абсолютности. Но въ опредѣленіи, данномъ Себѣ Самимъ Богомъ, есть нѣчто, свидѣтельствующее именно объ Его Абсолютности, а потому и имѣетъ оно особое значеніе. Это «нѣчто» есть констатированіе не только того, что общимъ опредѣленіемъ Бога можетъ быть засвидѣтельствованіе лишь того, что Онъ есть. Это есть констатированіе и того, что внѣ Бога — ничего нѣтъ. Поскольку же Богъ создалъ твари, обладающія сознаніемъ Богоподобнымъ и обладающія, тѣмъ самымъ, свободой, какъ признать Бога, такъ и отвратиться отъ Него, то возникаетъ, рядомъ съ бытіемъ въ Богѣ, нѣкое состояніе, исчерпывающееся отверженіемъ Бога — нѣкое абсолютно безсодержательное бытіе, въ смыслѣ положительнаго содержанія. Въ мірѣ временномъ такая «жизнь» можетъ быть полна дѣйствіемъ, но съ переходомъ въ Вѣчность, если человѣкъ въ нее перешелъ именно въ этомъ дѣйствіи, не обнаруживъ, хотя бы въ послѣдній моментъ жизни, раскаянія — какова его судьба?
Она сольется съ судьбой павшихъ ангеловъ, образовавшихъ цѣлый сатанинскій міръ, который, съ созданіемъ человѣчества, свою борьбу съ Богомъ обратилъ въ неустанную, попускаемую Богомъ, растлительную работу надъ человѣчествомъ. И, пока міръ находился подъ промыслительнымъ попеченіемъ Бога, въ немъ протекалъ неотмѣнно отборъ: претерпѣвалось восыновленіе Сатанѣ, но шло одновременно восыновленіе Богу, и оно протекало въ условіяхъ Богоустановленнаго порядка, дѣйствіемъ котораго человѣкъ, получая отъ Церкви точныя указанія о пути спасенія, попечительно охранялся и руководился Церковью на этомъ пути, вмѣстѣ съ тѣмъ промыслителыю всежизненно подерживаемый Богомъ. Нужно было сознательно и намѣренно оторваться отъ Церкви, рѣшительно отпасть отъ Бога, открыто или прикрыто, но совершенно недвусмысленно, чтобы съ уходомъ въ Вѣчность оказаться уже съ Сатаной. Если же Церкви и Промыслу Божію удавалось вызвать у такого человѣка покаянное обнаруженіе возвращенія къ вѣрности Церкви, пусть то было въ самый моментъ смерти — заботами Церкви земной и небесной такой человѣкъ бывалъ очищаемъ въ потустороннемъ мірѣ...
Такъ образовывался дуализмъ Свѣта и Тьмы, который съ концомъ видимаго міра превратится въ вѣчное сосуществованіе рядомъ съ Блаженной Вѣчностью, въ которой будутъ пребыватъ, какъ ангелы, отвергшіе соблазнъ сатанинскій, такъ и ставшее на путь спасенія человѣчество, — Ада, въ которомъ павшіе ангелы и соблазненные ими человѣки будутъ пребывать, съ уходомъ въ небытіе видимаго міра, въ нѣкоемъ безсильномъ, лишенномъ всякаго положительнаго содержанія переживаніи своей ненависти къ Богу — при всемъ безконечно-разнообразномъ содержаніи, индивидуально опредѣляемомъ, въ существѣ своемъ исчерпывающемся безсильнымъ и безпредметнымъ противленіемъ Богу.
Такъ будетъ послѣ Страшнаго Суда. Но передъ нимъ протечетъ нѣкое время, когда порядокъ, опредѣляющій путь спасенія людей, окажется не просто колеблемымъ всякими кознями сатанинскими, ослабляющими и частично подмѣняющими Божію Истину, въ Церкви пребывающую, что находило себѣ выраженіе въ ересяхъ, расколахъ и самочинныхъ собраніяхъ, всю христіанскую эру наполняющихъ, а затѣмъ, начиная съ возниковненія католицизма, и подавляемымъ громаднымъ движеніемъ ступенчатаго обезсиленія Церкви въ ея цѣломъ: съ устраненіемъ Удерживающаго этотъ порядокъ воздѣйствія Божія на жизнь человѣчества, весь, въ его цѣломъ, оказывается обреченнымъ на исчезновеніе, въ чемъ выражается оставленіе Богомъ видимаго міра въ силу овладѣнія Сатаной остающимся человѣчествомъ. Служеніе Злу становится, съ одной стороны, открытымъ и обрѣтающимъ характеръ нѣкоего новаго порядка жизни, уже сатанократическаго, а, съ другой стороны, самый порядокъ Богоустановленный подвергается фальсификаціи: рядомъ съ явленіями «анти»-Христовыми, въ смыслѣ противленія открытаго Христу, возникаетъ подмѣна Церкви и подмѣна Христа, въ соотвѣтствіи съ тѣмъ, что приставка «анти» означаетъ и «вмѣсто». Вѣра въ Бога подмѣняется Вѣрой въ Ложь, что и становится знаменіемъ времени. Причудливо переплетаясь съ явленіями открыто сатанократическими, Вѣра въ Ложь искореняетъ Вѣры въ Истину и такъ приводитъ человѣчество къ массовому пріятію Антихриста...
Мы отвлеклись. Но существенно было лишній разъ обозначить со всей ясностью, какъ радикально мѣняется земная атмосфера, подъ угломъ зрѣнія спасенія, съ возникновеніемъ Апостасіи, когда упраздняется общій порядокъ церковной и промыслительной помощи дѣлу спасенія, тѣсно обнимавшій все теченіе жизни христіанскаго человѣчества, смѣняясь, напротивъ, системой массоваго уловленія человѣчества въ сѣти антихристовы...
По образу и подобію Божію созданъ человѣкъ. Естественно призванъ онъ тѣмъ самымъ примѣнительно къ себѣ опредѣлять и свойства Божія. Что-либо, свойствено человѣку — придай этому свойству абсолютный характеръ, и оно будетъ отвѣчать природѣ Бога!
Пространство! Человѣкъ передвигается въ немъ, какое-то въ немъ занимая мѣсто. Что можно примѣнительно къ пространству сказать о Богѣ — въ Его абсолютности? Вездѣсущіе — вотъ естественное и необходимое свойство Бога.
Во времени человѣкъ живетъ — можетъ ли существовать какая-либо ограниченность во времени для Бога? Если онъ «вездѣ» то Онъ и «всегда»! Онъ въ Себѣ вмѣщаетъ и прошлое и будущее. «У Бога нѣтъ ни прошлаго ни будущаго, — училъ блаж. Августинъ, — а одно настоящее». «Вѣчность есть присножизненность», — свидѣтельствовалъ Исидоръ Пелусіотъ.
Человѣкъ живетъ въ постоянномъ измѣненіи, какъ и все кругомъ его неуклонно измѣняется. Можно ли это представить себѣ примѣнительно къ Богу? «У Него же нѣсть примѣненія или преложенія стѣнь», — свидѣтельствовалъ ап. Іаковъ (1, 17). «Ты той же еси», — училъ еще псалмопѣвецъ Давидъ (101, 27).
Человѣкъ постоянно въ чемъ-нибудь нуждается — можно ли это себѣ представить примѣнительно къ Богу? «Богъ... ни отъ рукъ человѣческихъ угожденіе пріемлетъ, Самъ дая всѣмъ животъ и дыханіе и вся» (Дѣян. 17, 24-25).
Человѣкъ неизмѣнно ощущаетъ неполноту, ограниченность въ своихъ достиженіяхъ — можно ли это подумать о Богѣ? «Укажите мнѣ, — писалъ бл. Августинъ, — не говорю христанина или іудея, укажите мнѣ язычника, поклоняющагося идоламъ и служащаго демонамъ, который бы не исповѣдывалъ, что Богъ всемогущъ».
Человѣкъ что-то, очень лишь малое, знаетъ — обо всемъ. А Богъ? «Болій есть Богъ сердца нашего и вѣсть вся», — учитъ св. Іоаннъ Богословъ (1 Іоан. 3, 20). «Вся нага и объявлена предъ очима Его», — учитъ ап. Павелъ (Евр. 4, 13).
Человѣкъ стремится къ добру, кое-чего достигаетъ — но въ какомъ несовершенствѣ и съ какими усиліями! Во всей полнотѣ все благое присуще Богу. Онъ одинъ святъ — подлинно святъ, ибо святъ по естеству! Такъ учитъ Кириллъ Іерусалимскій. Почему и Господь сказалъ: «Никто же благъ, токмо единъ Богъ!» Человѣкъ неизмѣнно преодолѣваетъ въ себѣ зло, чтобы обратиться къ Правдѣ — и тутъ передъ нимъ встаетъ во всей Своей абсолютной Правдѣ Господь, промыслительно человѣка ко спасенію ведущій, по всей справедливости его подвергая карамъ и испытаніямъ — «Не хощу смерти грѣшника, но еже обратитися нечестивому отъ пути его и живу быти ему», — вѣщалъ въ Ветхомъ Завѣтѣ прор. Іезекіиль (33, 11). И такъ все! Увѣнчивается же все несказанной любовью, которую воплощаетъ Господь — «Богъ любы есть, и пребываяй въ любви, въ Бозѣ пребываетъ, и Богъ въ немъ пребываетъ» (1 Іоан. 4, 16). Нарочито сіяетъ тутъ же въ обликѣ Божіемъ — милость, которая сопровождаетъ все, въ частности и въ особенности — самое Истину! «Милость и истина срѣтостася, правда и миръ облобызастася» (Псал. 84, 11).
Помимо такъ сказать частныхъ свойствъ, распознаваемыхъ въ Господѣ, возникаютъ и общія свойства, неотразимо обозначающіяся въ обликѣ Божіемъ. Всякая матеріальная сторона бытія повелительно отвергается въ отношеніи Бога познательнымъ аппаратомъ вѣрующаго: Богъ есть Духъ! А вмѣстѣ съ тѣмъ Богъ есть личность! Представленіе о Богѣ, какъ о нѣкоемъ отвлеченномъ и безличномъ началѣ, совершенно чужда, просто непредставима христіанскому сознанію. Самое существо молитвы исключаетъ изъ сознанія молящагося такое представленіе. Все это ясно. Но вотъ тутъ мы подходимъ къ чему то болѣе сложному: къ догмату Св. Троицы, являющемуся основой христіанства. Что тутъ скажешь?
«Первый и высочайшій догматъ христіанскаго ученія есть догматъ Св. Троицы. Два свойства отличаютъ этотъ догматъ: первое — его совершеннѣйшая необходимость въ христіанствѣ и второе — совершеннѣйшая непостижимость. Совершеннѣйшая его необходимость заключается въ томъ, что онъ содержитъ въ себѣ сущность христіанства. Какъ вообще христіанство въ цѣломъ своемъ составѣ, такъ и каждый отдѣльный пунктъ его ученія имѣетъ свое основаніе и точку опоры въ этомъ догматѣ. Безъ него, какъ цѣлое христіанство, такъ и каждый частный догматъ его не могутъ держаться. Второе свойство, отличающее этотъ догматъ — его совершеннѣйшая непостижимость — обусловливается самой сущностью его. Естественно, что тамъ, гдѣ идетъ дѣло о самомъ существѣ безконечномъ, понятіе человѣческое изнемогаетъ и рѣчь человѣческая является несостоятельной. Изъ этихъ двухъ свойствъ разсматриваемаго догмата объясняется вся его исторія. Сколько ни старались, въ разныя времена, постигнуть его человѣческіе умы — они никогда не могли ни понять, ни отвергнуть его. Они могли извратить его, или не вѣровать въ него; но чтобы уяснить или опровергнуть его — этого сдѣлать они были не въ состояніи. Поэтому можно сказать, что догматъ о Святой Троицѣ держится силой собственной внутренней необходимости».
Такъ говорилъ выдающійся русскій мыслитель и проповѣдникъ прошлаго [XIX] столѣтія, епископъ Іоаннъ Смоленскій, посвятившій догмату Святой Троицы глубокій догматическій очеркъ. Вспоминаетъ тутъ же онъ слова блаженнаго Августина, указывавшаго на молчаніе, какъ на лучшую форму вообще уясненія подлиннаго существа догмата. Всѣмъ памятно повѣствованіе о томъ, какъ Блаженный самъ былъ наученъ Господомъ. Размышляя на берегу океана о существѣ догмата Св. Троицы, онъ отвлеченъ былъ зрѣлищемъ прекраснаго юноши, который занятъ былъ тѣмъ, что выкопавъ яму, переливалъ туда воду изъ океана. Океанъ — и маленькая яма! Юноша исчезъ, давъ великій урокъ. Пытаться постигнуть человѣческимъ умомъ догматъ троичный то же, что пытаться перелить океанъ въ вырытую человѣческими руками яму... Отсюда вытекаетъ, что не только безполезно пытатъся «объяснить» этотъ догматъ. Это и предосудительно. Его надо принять, какъ онъ изложенъ Церковью въ Символѣ Вѣры, а затѣмъ ограничиться разсмотрѣніемъ мѣста, занимаемаго этимъ догматомъ въ жизни и ученіи Церкви, изъ чего станетъ ясно, что малѣйшее покушеніе ослабить значеніе этого догмата неминуемо должно вызвать потрясеніе христіанства въ его цѣломъ.
Знаменательно начало Евангелія отъ Іоанна. «Въ началѣ бѣ Слово». «Не сказалъ, — говоритъ Златоустъ, — Слово имѣло начало, но въ началѣ было». Значитъ, до Него ничего не было: оно внѣ времени, оно въ началѣ всѣхъ началъ. И оно Бѣ — то-есть превѣчно оно имѣло уже самостоятельное, личное бытіе. И, вмѣстѣ съ тѣмъ, оно неотъединимо отъ Перваго Лица. Оно — Второе Лицо, предполагающее бытіе Перваго: И Слово бѣ къ Богу. Что значитъ, «быть къ Богу» (или — «у Бога», по древнему переводу)? Господь Самъ намъ открылъ: И нынѣ прослави Мя, Ты, Отче, славою, юже имѣхъ у Тебѣ, прежде міръ не бысть (Іоан. 17, 3). Предвѣчная слава, премірная въ лонѣ Отца, но съ сохраненіемъ лица — къ Богу! «Если Слово бѣ у Бога, — говоритъ архіеп. Филаретъ, — а не въ Богѣ, то значитъ оно не есть свойство Божества, а лице отдѣльное». Но это лицо — Богъ. Это съ новой силою и съ категорической ясностью утверждаетъ слѣдующій стихъ: и Богъ бѣ Слово. Наличіе члена исключаетъ всякую двусмысленностъ: Слово было Богомъ! И Оно не стало Богомъ, а превѣчно было Богомъ, отъ вѣчности было истиннымъ Богомъ. И притомъ, отъ вѣчности было Вторымъ Лицомъ, извѣчно предполагающимъ наличіе Перваго: Сей бѣ искони къ Богу. «Итакъ, — свидѣтельствуетъ архіеп. Филаретъ, — въ первыхъ двухъ стихахъ предложены три Истины: Слово — вѣчное бытіе, Слово — личность самобытная, Слово — Богъ». И, наконецъ, послѣдній упоръ — въ божественную творческую силу Слова: вся Тѣмъ быша. Возникаетъ міръ всемощнымъ дѣйствіемъ Слова, не отдѣлимаго отъ Отца, но лично активнаго и притомъ всецѣльнаго Творца, какъ нарочито подчеркиваетъ слѣдующая фраза, въ отрицательной формѣ закрѣпляющая утвержденіе фразы предыдущей: и безъ Него ничто же быть еже бысть.
Но какъ бы ясно ни утверждалось въ Новомъ Завѣтѣ, что Іисусъ Христосъ есть Второе Лицо Пресвятой Троицы, не этимъ внѣдрилась въ сознаніе христіанъ Истина догмата Пресвятой Троицы. Показательно, что, какъ Богосыновство ни ясно было открыто ученикамъ послѣ Воскресенія, они своимъ вопросомъ передъ Вознесеніемъ о возстановленіи Царства Израилева (Дѣян. 1, 6) показали, что Царство Божіе продолжаютъ они понимать въ планѣ земномъ. Только принявъ Духа Святаго въ Св. Пятидесятницу оказались даже ближайшіе ко Христу люди способны, ставъ чадами новозавѣтной Церкви, вмѣстить въ свое сознаніе неустранимо тайну Богосыновства. Съ полнымъ правомъ могъ говорить Тертулліанъ, что ребенокъ-христіанинъ знаетъ то, чего не знаетъ величайшій мудрецъ языческій.
Что уразумѣть Богосыновство человѣческимъ умомъ невозможно, показала и просьба ап. Филиппа, о чемъ такъ говоритъ акаѳистъ, икосъ второй: «Разумъ неуразумѣнный разумѣти Филиппъ ища, — Господи, покажи намъ Отца, глаголаше. Ты же къ нему: — толикое время сый со Мною, не позналъ ли еси, яко Отецъ во Мнѣ, и Азъ во Отцѣ есмь...» Богосыновство Троическое сочеталось съ сыновствомъ родственнымъ, опредѣляемымъ человѣческой природой Господа Іисуса Христа, каковое сыновство нерѣдко особо подчеркивалъ Господь въ бесѣдѣ съ учениками, но съ наибольшей силой выразилъ въ Своемъ предсмертномъ воплѣ: Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставилъ (Матѳ. 27, 6). Эти противорѣчія снимаются, точнѣе сказать, даже упраздняются не нѣкимъ «разумнымъ» согласованіемъ семейственнаго сыновства съ іерархическимъ равенствомъ, а внутреннимъ дѣйствіемъ всеохватывающей Любви, которая образуетъ, такъ сказать, природу Божественной сущности и которая позволяла Господу Іисусу Христу говорить Своимъ ученикамъ: Восхожду къ Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему (Іоан. 20, 17). Молитва «Отче нашъ» въ такомъ же смыслѣ приравниваетъ и всѣхъ насъ Богу-Сыну въ общей любви къ общему Отцу...
И тут мы не можемъ не вспомнить основное опредѣленіе сущности Бога: Азъ Есмь Сый... Все въ Богѣ исчерпывающе опредѣляется Бытіемъ. Христіанство есть фактъ, какъ во всѣхъ его отдѣльныхъ моментахъ, начиная съ сотворенія міра, такъ и въ своей исчерпывающей цѣлостности. «Богъ въ Самомъ Себѣ, — училъ св. Іоаннъ Дамаскинъ, — заключаетъ всецѣлое бытіе, какъ бы нѣкоторое безпредѣльное и безграничное море сущности».
Подъ этимъ угломъ зрѣнія Христіанство какъ бы сливается со вселенной, ибо она вся покрывается Богомъ, пусть часть созданнаго Богомъ человѣчества, пользуясь присущей человѣку свободой, употребляетъ ее во зло. Если пантеизмъ хочетъ Бога растворить въ мірѣ, это есть лишь искаженіе и извращеніе того факта, что все въ мірѣ является Его, если не порожденіемъ, то отраженіемъ. Если кто эту объективную реальность припринялъ, если кто на это внутренне согласился, остается ему присущимъ то избранничество, которое дѣлаетъ для него возможнымъ пріобщеніе къ Блаженной Вѣчности, что является назначеніемъ человѣка, созданнаго Богомъ по Своему образу и подобію. Если же кто начинаетъ «аргументироватъ», считая своимъ «правомъ» осознавать все сущее по своему личному произволу, то стои́тъ онъ на пути гибельномъ. И поскольку не сумѣетъ онъ разорвать, хотя бы въ послѣдній моментъ, творимую имъ надъ собою губительную сѣть, то можетъ оказаться уже не съ Богомъ, а съ Сатаной...
«Богъ одинъ поистинѣ существуетъ», — училъ Климентъ Александрійскій. Вотъ то осознаніе дѣйствительности, которое единственно отвѣчаетъ природѣ всего во времени существующаго видимаго міра. Это и уразумѣвается Христіанствомъ — и имъ однимъ! Ибо Христіанство есть не произвольное опознаніе дѣйствительности нѣкимъ самозаконнымъ сознаніемъ, а есть смиренное пріятіе вѣрующимъ сознаніемъ открываемой ему въ Церкви Истины о Богомъ созданномъ мірѣ. Другими словами, Христіанство есть тотъ самый міръ, который, въ лицѣ Богомъ созданнаго по Его образу и подобію человѣчества, послушливо становится на предуказываемый ему путь спасенія, то есть на путь слѣдованія Христу, Богу, Второму Лицу Пресвятой Троицы, ставшему человѣкомъ, чтобы Крестной Смертью Своею стать для падшаго человѣчества — какимъ является все человѣчество видимаго міра — Искупительной Жертвой. Пріобщаясь къ Ней своей индивидуальной волевой молитвенной активностью, обрѣтаетъ падшій человѣкъ ту мѣру духовной годности, которая открываетъ ему возможность стать участникомъ Блаженной Вѣчности, имѣющей наступить съ уходомъ въ небытіе временнаго міра...
Если такъ понимать міръ, то онъ, какъ таковой, никакой непреходящей значимостью не обладаетъ. Въ мірѣ видимомъ ею обладаетъ только человѣкъ. Роль міра, какъ въ его космическомъ величіи, такъ и въ планѣ конкретнаго устроенія человѣческой жизни на землѣ — чисто-служебная: предъ нами нѣкая гигантская аппаратура, своимъ нарочитымъ назначеніемъ имѣющая отборъ спасающагося человѣчества, въ чемъ и заключается, смыслъ существованія видимаго міра.
+ + +
Первохристіанство склонно было разсматривать земную жизнь завершенной съ приходомъ Христа, и оно уходило отъ жизни, ожидая Втораго Пришествіе Христа. Ему было разъяснено Вторымъ Посланіемъ къ Солунянамъ, что жизнь сохраняетъ свою неопредѣлимую длительность. И такъ вступила въ дѣйствіе Новозавѣтная жизнь. Она постепенно стала обрѣтать конкретное оформленіе. Церковь вступила въ тѣснѣйшее соприкосновеніе, и съ личной, и съ общественной, и съ государственной жизнью, открывая участникамъ ея возможность «спасаться», занимая любое положеніе въ мірѣ, поскольку человѣкъ готовъ согласовать свою жизнь съ велѣніями Церкви. Одновременно создавалось и нѣкое нарочитое самоотданіе Христу, совершенно уводящее отъ жизни. Но участники и этого отрѣзка церковной жизни заняли особое, но очень значительное, мѣсто въ аппаратурѣ спасенія, активно окормляя, въ тѣхъ или иныхъ формахъ, оставшихся въ мірѣ людей. Такъ слагался могущественный аппаратъ церковнаго душепопеченія, пронизывавшій все теченіе жизни вѣрующихъ и налагавшій печать «спасительную» на весь кругъ жизни, въ своей церковной упорядоченности универсальной находя себя возглавленіе въ Удерживающемъ.
Таковымъ поначалу былъ Римскій Кесарь, возглавлявшій «земной кругъ», въ предѣлахъ котораго начинало овладѣвать міромъ Христіанство. Поскольку, въ границахъ «земного круга» дѣйствовалъ порядокъ, обезпечивающій личную свободу и собственность, это «кесарево» — было не только пріемлемо для христіанства, но и благопріятствовало ему. Но поскольку даже шли гоненія, онѣ, какъ извѣстно, были объективно самымъ дѣйственнымъ способомъ распространенія Христіанства по всей территоріи «земного круга». Съ принятіемъ же христіанства Кесаремъ, возникло то «симфоническое» согласованіе государства и Церкви, которое отвѣчало заданіямъ Удерживающаго и которое потомъ перешло и къ послѣднему носителю этого званія, Православному Царю Россійскому. Православный Царь какъ бы воплощалъ ту власть, которая самымъ существованіемъ обезпечиваетъ дѣйствіе всей въ ея цѣломъ, могущественной аппаратуры спасенія въ христіанскомъ мірѣ, и это заданіе, пусть и становится все болѣе лишь сѵмволическимъ, — не утрачивало своего дѣйствія до возникновенія Апостасіи — опредѣляя въ какой-то мѣрѣ духовную направленность всего христіанскаго человѣчества, въ его цѣломъ.
Пусть Апостасія какъ длительный процессъ все большаго внутренняго опустошенія Христіанства, начиная съ возникновенія Католичества, неуклонно совершалась, та часть инославія, которая не утрачивала вѣры въ Христа какъ Бога, оставалась Христіанствомъ не только по имени и, слѣдовательно, нѣкое единство во Христѣ продолжало себя являть. Шелъ дальше процессъ апостасійнаго развитія, который уже опустошалъ человѣчество, доводя до открытаго богоборчества и тая въ себѣ, въ разныхъ формахъ, дѣйствительно восыновленіе Сатанѣ. И въ какой-то моментъ «экстремисты» апостасійнаго движенія уже открыто обрушились на «Удерживающаго»! И обнаружилось тутъ, что до того предѣла дошла дехристіанизація міра, когда Богу въ немъ нѣтъ уже мѣста. И попущено было Богомъ оформленіе этого факта: Апостасія, возвѣщенная ап. Павломъ въ его 2-мъ посланіи къ Солунянамъ, вступила въ дѣйствіе... Это означало, что вся грандіозная аппаратура спасенія становилась предметомъ прошлаго, и въ образѣ церковнаго попеченія, и въ образѣ промыслительнаго руководства сохраняя свою силу только въ частностяхъ міровой жизни, поскольку она шла противъ общаго теченія жизни, уже анти-Христова, въ обоихъ смыслахъ приставки «анти»...
Христіанское сознаніе съ величайшимъ трудомъ отдаетъ себѣ отчетъ во всей грандіозной значительности свершившагося: Богъ покинулъ землю въ своемъ попечительномъ охватѣ человѣчества, Ему вѣрнымъ оставшагося въ составѣ церковнаго народа, пусть уже въ какой-то самой малой части сохранявшаго исходную полноту Христіанства. Возникъ процессъ уже расцерковленія всего Христіанства въ цѣломъ, не исключая и Православія. Возникъ процессъ превращенія всего церковнаго достоянія, не исключая и православнаго, въ видимость, прикрывающую обманно уходъ отъ Христа. Возникъ процессъ превращенія всей былой грандіозной аппаратуры спасенія въ видимость, прикрывающую, напротивъ, уходъ отъ Христа и постепенно и все быстрѣе и быстрѣе слагающееся единство міра въ его обращенности къ грядущему Антихристу...
+ + +
Чтобы дать себѣ точный отчетъ во всей потрясающей значительности нынѣ свершающагося, слѣдуетъ бросить пристальный взглядъ на конкретную реальность этой грандіозной аппаратуры спасенія, обнимавшей своимъ попеченіемъ человѣчество съ Христомъ остающееся...
Бросимъ пристальный взглядъ на христіанскую церковность подъ этимъ угломъ зрѣнія. Вѣдь человѣкъ, во всемъ теченіи его жизни, находился подъ постояннымъ, ко всѣмъ особозначительнымъ моментамъ жизни нарочито обращеннымъ, попеченіемъ Церкви. И такъ — отъ момента рожденія до послѣдняго вздоха. Въ этомъ сказывается все величіе назначенія человѣка, которое не поддается объективному выраженію на человѣческомъ языкѣ. Поскольку человѣкъ въ своемъ паденіи отчудился отъ Бога, онъ бываетъ поглощенъ окружающей жизнью. Въ самыхъ разныхъ варіантахъ онъ психологически проникается величіемъ своего назначенія въ составѣ своего «космоса», роль котораго можетъ играть самый скромный участокъ жизни. Чтобы человѣкъ сталъ жить въ въ Богѣ, «космосъ» утратить долженъ какъ таковой всякое значеніе, ибо назначеніе свое долженъ увидѣть человѣкъ уже за его предѣлами — въ Богѣ! «Я тварь, но получилъ заданіе стать Богомъ», — лапидарно выражаетъ Василій Великій вложенный въ человѣка замыслъ Божій. «Что такое человѣкъ? — восклицаетъ св. Іоаннъ Златоустъ. — Человѣкъ есть существо, но онъ можетъ содѣлаться и ангеломъ и звѣремъ... По собственному настроенію онъ можетъ быть всѣмъ, и ангеломъ и человѣкомъ... Что я говорю ангеломъ? И сыномъ Божіимъ... А еще важнѣе то, что онъ самъ имѣетъ власть дѣлаться и богомъ, и ангеломъ, и сыномъ Божіимъ. Ангеломъ дѣлаетъ добродѣтель, а добродѣтель въ нашей власти. Безъ добродѣтели нельзя быть ангеломъ по естеству, это доказываетъ дьяволъ, бывшій такимъ и прежде...»
Великія дарованія вложены въ человѣка, запечатлѣвая въ немъ образъ Божій. Ихъ вѣнчаетъ даръ свободы. «Засвидѣтельствую вамъ днесь небомъ и землею: животъ и смерть дахъ предъ лицемъ вашимъ, благословеніе и клятву: и избери животъ, да живеши ты и сѣмя твое» — вотъ какъ выражаетъ это Моисей (Втор. 30, 19). Освободить себя отъ своего величайшаго избранничества человѣкъ не можетъ — стать безсловеснымъ животнымъ. Для него путь: или вверхъ — къ Богу, или внизъ — къ Дьяволу. Средняго нѣть. Путь законный человѣка, по слову св. Григорія Нисскаго «уподобленіе Богу, сколько это возможно для природы человѣческой».
Обладая свободной волею, человѣкъ, однако, самъ опредѣляетъ свою судьбу въ Вѣчности. И тутъ Господь Своимъ попеченіемъ окружаетъ всякаго человѣка во всей его жизни и, притомъ, во всѣхъ ея частностяхъ, создавая наиболѣе благопріятныя условія для его спасенія. Если завершилось твореніе міра, то наступившій «покой» не означаетъ отходъ Бога отъ участія творческаго въ каждодневномъ существованіи міра. Ничего новаго Господь не творитъ. Онъ только сохраняетъ созданное. Но это сохраненіе не есть обереганіе отъ уничтоженія и порчи. Это есть длящееся соучастіе въ бытіи міра творческой воли Божіей. Это есть Божіе попеченіе о жизни всего, Богомъ вызваннаго изъ небытія къ бытію. Совершеніе небесными свѣтилами своего пути на небеси съ той непоколебимой точностью, которая дала основаніе именовать небо «твердью», есть такое же «чудесное» обнаруженіе воли Божіей, какъ и «чудо» остановки этого хода по слову нѣкоего Божія человѣка: «Стой солнце и остановись луна!» Міръ не есть нѣчто носящее на себя печать завершенности, вѣчности, неизмѣнности, непреложности — нѣчто, являющее собою холодные «законы» бытія. Если міръ возникъ словомъ Божіимъ, то имъ онъ не только сохраняется; онъ ведется Богомъ по путямъ Его промыслительнаго изволенія.
Промыслъ Божій! Имъ пронизанъ насквозь видимый міръ. И чѣмъ опредѣляется этотъ промыслъ, съ одной стороны охранительный, выражающійся въ соблюденіи дѣйствія т. н. законовъ бытія, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, могущій быть и активно-управляющимъ, чѣмъ и превращается все мірозданіе въ аппаратуру спасенія человѣка. Вотъ гдѣ во всей своей силѣ обозначается центральное положеніе человѣка въ космосѣ. Міръ какъ таковой не могъ бы «стоять и на мгновеніе ока, если бы Богъ отнялъ отъ него Свое Промышленіе», по слову блаженнаго Августина. «Все оживляетъ Создатель всяческихъ», — говоритъ св. Кириллъ Александрійскій, иначе все обратилось бы въ свое исходное «естество» — то есть «въ ничтожество», въ небытіе... Но этимъ не ограничиваетъ Господь Свое дѣйствіе въ мірѣ ...
Промыслъ Божій не только охраняетъ въ его бытіи и дѣйствіи все созданное Божіимъ изволеніемъ: промыслъ Божій соотвѣтственно и видоизмѣняетъ «естественный» ходъ всего сущаго. И что опредѣляетъ смыслъ неустаннаго чудотворенія этого? Забота о спасеніи человѣка! Здѣсь наиболѣе ярко обнаруживается несказанная значимость, въ очахъ Божіихъ, человѣка въ отношеніи ко всей громадѣ Космоса. Вспомнимъ, какъ Церковь Православная учитъ о промыслѣ Божіемъ. «Вѣруемъ, что все существующее, видимое и невидимое, управляется Божественнымъ промысломъ; впрочемъ зло, какъ зло, Богъ только предвидитъ и попускаетъ, но не промышляетъ о немъ, такъ какъ Онъ и не сотворилъ его. А происшедшее уже зло направляетъ къ чему-то полезному верховной благодатью, которая сама не творитъ зла, а только направляетъ его къ лучшему, сколько это возможно» (Посланіе Восточныхъ Патріарховъ). «Отъ малаго до великаго Богъ знаетъ все въ точности, и о всякомъ твореніи въ особенности промышляетъ» (Православное Исповѣданіе). «Промыслъ Божій есть непрестанное дѣйствіе всемогущества, премудрости и благости Божіей, которымъ Богъ сохраняетъ бытіе и силы тварей, направляетъ ихъ къ благимъ цѣлямъ, всякому добру вспомоществуетъ, а возникающее чрезъ удаленіе отъ добра зло пресѣкаетъ или исправляетъ и обращаетъ къ добрымъ послѣдствіямъ» (Пространный христіанскій катехизисъ)».
Все въ мірѣ, видимомъ и невидимомъ, такимъ образомъ является дѣйствущимъ не иначе, какъ въ мѣру Божія попущенія, если не оказывается даже руководимымъ нарочитымъ воленіемъ Божіимъ. И всѣ миріады свободныхъ воль, не будучи затронуты въ ихъ свободномъ изволеніи, вмѣщаютъ свое поведеніе въ этотъ Божественный ладъ, устрояемый во имя спасенія человѣка Божественной рукой. Чудо несказанное! Нѣкое стихійное чудотвореніе, никакимъ воображеніемъ не охватываемое!
Самое сильное проявленіе промысла Божія есть обращеніе на пользу добра самого зла! Ангелы, преодолѣвшіе соблазнъ своихъ павшихъ собратій, все больше укрѣпляются въ добрѣ. Но если они теперь «и вовсе непреклонны», то это, какъ учитъ св. Іоаннъ, Дамаскинъ, «не по естеству своему, а по благодати и по всегдашней близости къ единому благу». Напротивъ, ангелы отпавшіе все болѣе укрѣпляются во злѣ, найдя въ человѣкѣ предметъ упражненія своей злой воли. Тутъ и проявляетъ себя положительная роль, выпадающая, по Промыслу Божію, на ихъ злую волю. «Діаволъ золъ для себя, — учитъ св. Іоаннъ Златоустъ, — а не для насъ: мы вѣдь, если захотимъ, можемъ пріобрѣсти чрезъ него много и добра, конечно, противъ его воли и желанія: въ этомъ-то и открывается особенное чудо и необыкновенно великое человѣколюбіе Божіе. Когда лукавый устрашаетъ и смущаетъ насъ, тогда мы вразумляемся, тогда познаемъ самихъ себя, тогда съ великимъ усердіемъ прибѣгаемъ къ Богу». Все напряженіе злой воли такимъ образомъ упадаетъ на голову самихъ соблазнителей. И это происходитъ при Божіемъ участіи! Забота Божія направлена на каждаго человѣка: за каждаго идетъ борьба, въ которой принимаетъ участіе Самъ Господь! Привлечены къ этому и небесныя силы: ангела хранителя имѣетъ каждый человѣкъ. Господь предостерегалъ противъ пренебрежительнаго отношенія къ самымъ малымъ симъ — «яко ангелы ихъ видятъ лице Отца Небеснаго» (Матѳ. 18, 10). Вниманіе же свыше къ каждому человѣку получаетъ выраженіе какое? «Вамъ же и власи главніи вси изочтени суть» (Матѳ. 10, 30).
И вся эта пристальность вниманія ока Божія къ человѣку — чѣмъ опредѣляется? Заботой о спасеніи человѣка! Чѣмъ выше поднимается человѣкъ, тѣмъ болѣе усиляется эта забота, обрѣтая конецъ только съ переходомъ человѣка въ Вѣчность. Всеблагостная и всемогущая сила окружаетъ человѣка, готовая въ любой моментъ придти на помощь, пока теплится въ человѣкѣ хотя бы искра жизни, тѣмъ открывая человѣку самому грѣшному путь спасенія, если только не перешелъ онъ нѣкую границу: не довелъ себя до того предѣльно-страшнаго отчужденія отъ Бога, которое обозначается Словомъ Божіимъ, какъ хула противъ Духа Святаго...
Промыслъ Божій есть заботливое вспомоществованіе со стороны внѣшняго міра всему живому, а превыше всего человѣку, осуществляемое дѣйствіемъ небожителей подъ водительствомъ Самого Господа. Но этимъ не исчерпывается помощь Божія человѣку: не только извнѣ она совершается, а проникаетъ и во внутренняго человѣка. Инославіе, какъ во всемъ, и здѣсь обезцѣнило въ Церкви свершающееся: не случайно западные языки даже слова, соотвѣтствующаго этому явленію, не обрѣли, почему западнымъ богословамъ приходится пользоваться въ нѣкоторыхъ случаяхъ греческимъ словомъ «χάρις», точнымъ переводомъ котораго и является наше слово «благодать». А между тѣмъ значеніе «благодати» такъ велико, что на церковномъ языкѣ этимъ словомъ обозначена вся новозавѣтная эра; Царство Закона смѣнено Царствомъ Благодати, чтобы, съ концомъ міра видимаго, дать мѣсто Царству Славы. Благодать не есть нѣкая, подобно Промыслу Божію, извнѣ приходящая помощь свыше, какъ толкуетъ Западъ. Благодать повышаетъ, и это все въ большей мѣрѣ, духовную качественность внутренняго человѣка. И чтобы пресѣчена была самая возможность проникновенія благодати въ человѣка, долженъ онъ самъ, своей волею, духовно отвратиться отъ Бога совершенно, отвергнуть свое Богосыновство, восыновившись Сатанѣ.
Ни слово благодать, ни заключающееся въ этомъ словѣ существо, не были абсолютно чужды и Ветхому Завѣту, но овладѣла благодать буквально всей жизнью Церкви только съ приходомъ Христа на землю, когда могъ говорить св. Ириней Ліонскій, что «сухимъ деревомъ, мы никогда не плодоносили бы безъ небеснаго дождя благодатнаго», а св. Іоаннъ Златоустъ могъ свидѣтельствовать, что «благодать въ своихъ благодѣяніяхъ всегда идетъ впереди насъ». Однако уточнила понятіе благодати богословская мысль только тогда, когда искажена оказалась ея сущность ученіемъ Пелагія, различавшаго три рода благодати: естественно-присущую человѣку, закономъ Ветхаго Завѣта сообщаемую человѣку и, наконецъ, Христомъ дарованную, причемъ послѣднюю онъ истолковалъ, какъ моральное воздѣйствіе на людей ученія и примѣра Христа. Возражая ему бл. Августинъ впалъ въ другую крайность: нѣкой привилегіей сдѣлалъ онъ благодать избраннаго Богомъ народа, искупить который пришелъ на землю Спаситель. Западъ преодолѣлъ эти двѣ крайности, ихъ примиривъ тѣмъ, что обособилъ благодать отъ свободы человѣка: чѣмъ-то внѣшнимъ стала она, выдѣляя спасающихся по признаку нисхожденія на нихъ благодати. Для православнаго сознанія благодать есть непосредственное воздѣйствіе Бога на внутренняго человѣка. То, что образуетъ особую духовную природу вѣры, о чемъ мы выше говорили, есть именно дѣйствіе благодати: Никто же можетъ пріити ко Мнѣ, аще не Отецъ, пославый Мя, привлечетъ его (Іоан. 6, 44). Царствомъ благодати по-истинѣ явилось Христіанство, что св. Іоаннъ Богословъ, какъ бы въ квадратъ ее возведя, выразилъ, обозначивъ ее какъ благодать возблагодать. «Аще кто во Христѣ, нова тварь: древняя мимоидоша, се быша вся нова» — такъ могъ ап. Павелъ (2 Кор. 6, 17) характеризовать устроеніе человѣка, неустанно окрыляемаго благодатью. Цѣлую номенклатуру создала Церковь для обозначенія различныхъ, восходящихъ въ силѣ, степеней дѣйствія благодати. «Живу не ктому же азъ, но живетъ во мнѣ Христосъ» (Гал. 2, 23) — вотъ достиженіе высшее благодати.
Естественное мѣсто дѣйствія благодати — Церковь. Благодать есть та живительная сила, которая дѣлаетъ человѣка, еще земного, уже участникомъ Небеснаго Царства. Всю жизнь Церкви проникаетъ дѣйствіе благодати; въ той или иной формѣ она неустанно внѣдряется въ каждаго человѣка, принадлежащаго къ Церкви. Предъ нами раскрывается многообразнѣйшая «аппаратура» непрерывнаго воздѣйствія благодати на церковнаго человѣка. Къ нему какъ бы обращенъ неусыпнымъ вниманіемъ Небесный Міръ, чрезъ служителей Церкви, отъ самаго рожденія до послѣдняго вздоха, соотвѣтственно окормляя его, примѣнительно къ каждому моменту его жизни, къ каждому въ ней возникающему событію. Это совершается индивидуально, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ объединяются всѣ чада Церкви въ нѣкоемъ общемъ порядкѣ жизни, насквозь пронизанномъ дѣйствіемъ благодати и это примѣнительно ко всѣмъ очереднымъ моментамъ церковнаго порядка жизни. Личная, семейная, общественная, государственная жизнь сплетаются тутъ въ нѣкую благодатную сѣть, охватывающую спасающагося человѣка такъ, что ни на мгновеніе не остается онъ безъ вниманія Церкви, способнаго, въ мѣру нужды, достигать предѣльнаго напряженія...
И такъ для каждаго человѣка открывается возможность, кѣмъ бы онъ ни былъ и гдѣ бы онъ ни былъ, всецѣлаго погруженія въ стихію благодати, духовно окрыляющую буквально каждый шагъ его жизни и каждое движеніе его внутренняго міра...
Окинемъ самымъ бѣглымъ взглядомъ, подъ этимъ угломъ зрѣнія, жизнь человѣка, активно участвующаго въ церковной жизни, нормально, во всей установленной полнотѣ, протекающей. Кругъ богослуженія! Онъ открываетъ возможность человѣку каждодневно какъ бы наново переживать все существо Церкви примѣнительно къ тому, память чего отмѣчается въ данный день Церковью. Домашняя молитва! Она насыщаетъ каждый Божій день общеніемъ съ Богомъ, съ Богоматерью и со святыми — какъ въ общей формѣ, все существо Вѣры вкратцѣ обнимающей, такъ и примѣнительно къ особенностямъ каждаго дня. Молитвенно воспринимаемы могутъ быть всѣ, какъ очередныя, такъ и неожиданныя личныя и семейныя событія, и это съ участіемъ или безъ участія духовнаго руководителя. Обыденное теченіе жизни въ Церкви несказанно заостряется и углубляется, поскольку наступаетъ моментъ, когда совершается одно изъ таинствъ Церкви, въ которыхъ до предѣла сгущается дѣйствіе благодати и которыя въ отдѣльныхъ случаяхъ обязательно, неотмѣнно, неотвратимо, какъ законъ, не допускающій никакихъ отступленій, сопровождаютъ тѣ или иныя событія жизни, а въ другихъ случаяхъ являются актомь доброй воли даннаго вѣрующаго. Во всей духовной жизни вѣрующаго естественно слагается тѣсное общеніе со своимъ духовнымъ руководителемъ, болѣе или менѣе частое и съ большей или меньшей силой принизывающее всю текущую жизнь, но совершенно-неотмѣнимое. Моментами предѣльно-напряженнаго дѣйствія благодати Божіей являются очередныя говѣнія, болѣе или менѣе частыя, но неотмѣнно ежегодно совершающіяся. Таинство покаянія и Евхаристія, поднимая духовное сознаніе вѣрующаго до высшаго предѣла, данному человѣку доступнаго, нерѣдко оказываются способными возносить вѣрующаго, самаго, казалось бы, обыденнаго, до исключительно высокихъ сферъ Боговѣдѣнія. Такія говѣнія естественно совпадаютъ съ великими праздниками, въ частности и въ особенности просвѣтляясь духовно на Пасху.
Такъ складывалась обыденная жизнь вѣрующаго въ ея органической связанности со своимъ приходомъ. Но, по общему правилу, церковная жизнь этимъ никакъ не исчерпывалась. Такъ или иначе, возникала и нерѣдко очень глубоко въ обыденную жизнь проникала связанность съ какими-либо центрами, исполненными уже духомъ аскезы. Паломничества въ такіе центры было явленіемъ обыденнымъ — преимущестненно покаянныя. Обыденнымъ было общеніе съ тѣмъ лишавшимъ себя осѣдлости кругомъ русскихъ людей, которые паломничество дѣлали содержаніемъ жизни, разнося привычно и какъ бы даже профессіонально по всему лицу Русской земли тотъ душевный опытъ, который пріобрѣтали они изъ года въ годъ, нерѣдко въ очень широкомъ масштабѣ осуществляя свое общеніе съ монашескими центрами не только русскими.
Все это, вмѣстѣ взятое, образовывало нѣкій достаточно стойкій церковный бытъ, который дѣло спасенія, и въ ширину и въ глубину, въ огромной степени, трудно даже сейчасъ представимой, облегчалъ, будучи пронизанъ благодатью. Можно съ достаточной увѣренностью сказать, что разсѣянную свѣтскую жизнь, уже дѣйствительно разобщенную съ церковнымъ бытомъ, до самаго послѣдняго времени, вела лишь извѣстная часть «общества». Пусть росла она неудержимо, но нѣкій массивъ, съ явнымъ уклономъ въ патріархальность, продолжалъ оставаться бытовой реальностью повсемѣстной. Разложеніе шло, но традиція, дѣлавшая спасеніе души содержаніемъ жизни, пусть и обуреваемой всякими уклоненіями, самыми разнообразными, продолжала образовывать нѣкій духовный климатъ страны. Это означало, что на всемъ протяженіи Имперіи каждому все для того потребное было доступно, чтобы онъ, опамятовавшись, способенъ былъ погрузиться въ атмосферу, насыщенную спасительной благодатью.
Пусть въ значительной и все увеличивающейся части этотъ традиціонный порядокъ жизни освобождался отъ своего содержанія. Но не только въ Россіи — во всемъ мірѣ Христіанство еще жило, сохраняя свою преемственность и открывая возможность каждому, въ своей «деноминаціи», свершать то, что для нея носило характеръ «спасенія». И это совершенно добросовѣстно, обладая полной и формальной возможностью, какъ и внутреннимъ правомъ, считать себя вѣрнымъ Богу, какъ каждый это въ своей деноминаціи впдѣлъ. Вѣра въ «своего» Бога могла съ полнымъ на то правомъ почитаться дѣйствительно вѣрою, способной сохранять свое духовное цѣломудріе. Люди общались между собою, находя общій языкъ во всевозможныхъ областяхъ жизни. Въ области общей имъ Христіанской Вѣры, однако, люди имѣли полную возможность оставаться принципіально обособленными другъ отъ друга, если не считать какихъ-либо общеній, не носящихъ специфически-конфессіональнаго характера. Могли быть и разныя свойства Вѣры, какъ и разныя степени напряженія Вѣры, но каждая Вѣра продолжала носить, формально во всякомъ случаѣ — абсолютный характеръ. У каждаго могъ быть свой языкъ съ Богомъ, и тѣмъ могло опредѣляться ожидаемое каждымъ свое мѣсто въ будущемъ мірѣ. Каждый имѣлъ возможность честно считать себя «спасающимся» — какъ онъ это понималъ, и всѣ могли прямо смотрѣть въ глаза другъ другу, исповѣдуя, каждый, свою вѣру и давая каждому исповѣдывать свою.
+ + +
Теперь все радикально измѣнилось. Въ центрѣ вниманія — устроеніе нѣкой общей религіи, образующейся въ порядкѣ взаимнаго согласія — съ тѣмъ, чтобы, все чаще и больше, обращаться съ общей молитвой къ общему Богу, въ какой-то, все растущей, мѣрѣ сближая и свои исконные конфессіональные обычаи. Абсолютный свой характеръ вѣра теряетъ чуть не для всѣхъ. Соотвѣтственно, и общій интересъ перемѣщается изъ области спасенія, примѣнительно къ будущей жизни, неземной, въ область совмѣстнаго устроенія жизни земной, въ себѣ лишь отражающей, въ какой-то, все уменьшающейся, мѣрѣ и небесный міръ. Тѣмъ самымъ общая молитва принимаетъ все больше церемоніальный характеръ...
Надо ли говорить о томъ, какъ въ такихъ условіяхъ ослабѣваетъ въ своей дѣйственности, какъ утрачиваетъ свое значеніе, какъ просто упраздняется и даже опорачивается вся аппаратура спасенія! Но это еще было бы, относительно, полбѣды! Пусть, съ одной стороны, усиливается дѣйствіе силъ зла, являющихъ себя открыто. Пусть, съ другой стороны, принимаетъ все большую опредѣлительностъ сближеніе органическое всѣхъ активныхъ силъ вселенной, независимо отъ ихъ идеологіи, вплоть до открыто сатанократическихъ, цинично пользующихся для своихъ цѣлей подвластными имъ и внутренно тѣмъ самымъ опустошенными церковными организаціями. Пусть самая задача «спасенія» перестаетъ существовать иначе, какъ въ своей видимости, лишающейся всякаго внутренняго содержанія. Нѣчто другое, неизмѣримо болѣе страшное, естественно и неотвратимо возникаетъ: прекращается въ своей цѣлостной обращенности къ человѣчеству, какъ дѣйствіе благодати Божіе, такъ и дѣйствіе Промысла Божія! Если, по милости Божіей, наблюдаются и нарочитыя проявленія этихъ формъ попеченія Божія въ отношеніи людей, не окончательно духовно опустошившихся, это уже въ совершенно новомъ планѣ. Міръ въ цѣломъ, уходя отъ Бога, покидается Богомъ! Мы уже находимся въ центрѣ этого страшнаго дѣйствія Апостасіи — повторяемъ, естественнаго и неотвратимаго.
Послѣднее слово еще не сказано: Антихристъ еще не пришелъ. Надежда остается еще на духовное воскрешеніе Россіи! Поскольку этого нѣтъ — процессъ оставленія Богомъ уходящаго отъ Него человѣчества можетъ только ускоряться. Попеченіе свыше, конечно, не ослабѣетъ, а будетъ лишь усиляться — но это лишь въ отношеніи тѣхъ, кто сохранятъ вѣрность Богу! Но это уже будетъ носить — поскольку и свободный міръ окажется во власти Апостасіи полностью — характеръ аналогичный тому, что являетъ собою въ Россіи катакомбная Церковь. Пока же существуетъ и даже укрѣпляется за предѣлами коммунистической сатанократіи нѣкая «свобода вѣры», то пріобрѣтаетъ она совершенно одіозный характеръ, опредѣляемый тѣмъ, что слово «анти» имѣетъ двоякій смыслъ и что пріятіе міромъ Антихриста облекается въ форму такую, когда нѣкой изнанкой явится систематическое насильственное искорененіе вѣрности Христу, тщательно прикрываемое, а все вовнѣ обрѣтетъ характеръ нѣкой благообразной видимости, всю аппаратуру церковности историческую приспособляющей къ служенію Антихристу. Экуменизмъ образуетъ ту форму, въ которой совершается, прикрытымъ образомъ, объединеніе всей церковности, а затѣмъ и вообще всего въ мірѣ религіозно-окрашеннаго общественнаго дѣланія, для служенія Антихристу. Что же, такимъ образомъ, съ возникновеніемъ Апостасіи — получилось? Все множество совершенно самостоятельныхъ проявленій духовной жизни, христіански окрашенныхъ, входившихъ въ составъ Богомъ устрояемой, ведомой и Его попеченіемъ дѣйствующей аппаратуры Спасенія, оказывается теперь формально объединяемымъ, но уже по признаку отъединенія отъ Бога, пусть и совершаемаго съ именемъ Бога на устахъ. Нѣчто предѣльно страшное и представимое только въ планѣ Вѣры въ Ложь, овладѣвающей человѣчествомъ.
Ясно отсюда что для вѣрныхъ диктуется теперь абсолютная духовная «само-бытность» въ своей принадлежности къ истинной Церкви, поскольку она остается, по какимъ-то мотивамъ, еще претерпѣваемой. Богъ не оставитъ вѣрныхъ, въ какихъ бы формахъ эта вѣрность ни осуществлялась. Но надо ли говорить, что здѣсь рѣчь идетъ уже не о проявленіи тѣхъ общихъ могущественныхъ и всеобъемлющихъ формъ душепопеченія, которыя являемы были, пока стоялъ міръ, Богомъ покровительствуемый. Нѣчто совершенно новое должно быть явлено сейчасъ. Въ какихъ формахъ — объ этомъ безплодно было бы сейчасъ и помышлять. Одно можно сказать: отборъ спасающихся будетъ осуществляться въ самомъ широкомъ планѣ, ибо вездѣ могутъ находить себѣ мѣсто души, которыя, предъ лицомъ всеохватывающаго Зла, способны устремляться къ Истинному Богу.... И получитъ совершенно новый характеръ вытекающее отсюда душепопеченіе, — не грандіозно-массовое и въ глубоко-осмысленно организованномъ, общемъ порядкѣ совершаемое, а, напротивъ, по преимуществу индивидуальное и могущее принимать формы самыя неожиданныя, никакими уставами и обычаями не предусмотрѣнныя. Только одно явленіе можно припомнить, какъ нѣчто, извѣстную аналогію представляющее. Это — тотъ образъ спасенія, который характеренъ бывалъ для спасающихся въ полномъ и постоянномъ отчужденіи отъ всякаго общенія съ людьми, даже принадлежащими къ своей вѣрѣ и въ ней высоко квалифицированными. Отшельничество, безмолвіе, пустынножительство — вотъ съ какими явленіями можно только сопоставить то положеніе, которое въ возникающемъ нынѣ климатѣ міровой жизни можетъ занять человѣкъ, имѣющій только одно заданіе, все его поведеніе опредѣляющее: остаться съ Христомъ истиннымъ! Всякія формы потаенности тутъ мыслимы, но это лишь до момента, когда совѣсть потребуетъ проявленія исповѣдничества, а съ нимъ и мученичества...
Подведемъ итоги.
Обычное, психологически естественное, представленіе о концѣ міра такъ или иначе принимаетъ характеръ ожиданія нѣкой катастрофы, стихійно возникающей и какъ бы захватывающей человѣчество, занимающее страдательное положеніе. Дѣло обстоитъ совершенно иначе. Совершенно изъ поля зрѣнія исчезаютъ нѣкія общія понятія: вселенная, какъ таковая, человѣчество, какъ таковое. Активной силой, все опредѣляющей, является одно только Христіанство, которое сливается съ Богомъ. Вселенная, какъ таковая, и человѣчество, какъ таковое, вообще исчезаютъ съ горизонта. Дѣйствующими лицами остаются Богъ и человѣкъ созданный Богомъ по образу Своему и подобію, а, слѣдовательно, обрѣтшій свободу воли, но имѣющій опредѣленное заданіе, выходящее за предѣлы существованія вселенной. То, что мы называемъ христіанствомъ не есть содержаніе нѣкоего вѣроисповѣданія, рядомъ съ которымъ могутъ быть и другія вѣроисповѣданія. Христіанство есть объективное существо мірозданія, исчерпывающее, почему можно безъ всякаго преувеличенія сказать, что между Богомъ, христіанствомъ и міромъ въ его исчерпывающей полнотѣ, обнимающей Вѣчность, существуетъ полное торжество. То, что открыто Богомъ христіанству, если, этимъ понятіемъ мы покроемъ и всю предъисторію явленія Христа, открытую намъ Богомъ, есть исчерпывающее Бытіе. И въ этомъ Бытіи дѣйствующими лицами являются Богъ и созданный Имъ Человѣкъ. Космосъ является чисто служебнымъ аппаратомъ, который выполнивъ то, что вызвало его созданіе, имѣетъ исчезнуть безъ всякаго слѣда. Что остается отъ видимаго міра? Человѣчество. Остается и невидимый міръ, съ которымъ и сливается человѣчество.
Для чего былъ созданъ видимый міръ? Для того, чтобы въ немъ доведенъ былъ до конца весь созидательный процессъ человѣка, въ своемъ абсолютномъ совершенствѣ способнаго воплотить въ себѣ Бога, въ образѣ Второго Лица Святой Троицы, во всемъ своемъ составѣ новаго и завершительнаго блаженнаго состоянія, обнимающаго и ангельскій міръ.
Вся эра Новозавѣтная была періодомъ, когда совершался отборъ спасающихся, которые, взятіемъ на себя Креста Христова, извергали изъ себя этой искупительной жертвой осѣвшее въ нихъ зло и такимъ образомъ оказывались въ состояніе стать участниками блаженной Вѣчности, ради созданія которой и было Богомъ совершено все мірозданіе.
Намъ не извѣстно и, очевидно, и не можетъ стать доступнымъ нашему пониманію, существо Блаженной Вѣчности. Но что предъ нами раскрывается во всей наготѣ, это то, что представляетъ собою окружающій насъ міръ, въ періодъ Апостасіи. Попускается Богомъ массовое и въ своей массовости все растущее отверженіе Христа подъ двумя видами: явнаго восыновленія Сатанѣ, и обманнаго сохраненія христіанскаго облика съ полной подмѣной его существа. Съ появленіемъ фальсифицированнаго Христа, эта двойственность упразднится — онъ и подчинитъ себѣ весь міръ, чтобы, въ зенитѣ своихъ побѣдныхъ достиженій, быть низринутымъ въ Адъ со всѣми своими послѣдователями. Антихристъ есть завершеніе кратковременной Апостасіи, подготовка же его воцаренія является временемъ массоваго самоупраздненія христіанства, чѣмъ земля изъ вѣнца вселенной, сосредоточивающаго въ себѣ процессъ творенія Блаженной Вѣчности, превращается въ средоточіе зла, обреченнаго, въ своемъ агрессивномъ самоутвержденіи, на уничтоженіе, означающее и уничтоженіе всего, выполнившаго свое назначеніе, видимаго міра.
Это — самоупраздненіе христіанства, какъ въ образѣ грубаго совлеченія съ себя свѣтлыхъ ризъ христіанскихъ и открытаго восыновленія Сатанѣ, такъ и въ образѣ лживаго сохраненія христіанской видимости въ новомъ образѣ, по заданію перемѣщающемъ христіанство съ Неба на землю, имѣющей явить образъ земного блаженства съ единеніи всѣхъ и вся подъ водительствомъ нѣкоего лже-христа. Никакое ни умствующее разсужденіе ни мечтательное воображеніе не могутъ намъ ничего дать въ смыслѣ конкретнаго представленія о ходѣ дальнѣйшихъ событій. Ясно одно: этотъ ходъ не можетъ быть длительнымъ, тѣмъ болѣе, что онъ и наглядно уже ускоряется въ своемъ дѣйствіи. Повторяемъ, однако: послѣднее слово еще не сказано, и не исключена возможность временнаго подъема подлиннаго христіанства, съ паденіемъ сатанократіи и съ возстановленіемъ аппаратуры спасенія въ какомъ-то обновленномъ видѣ — въ чемъ и можно увидѣть единственный смыслъ такого поворота событій. При всѣхъ условіяхъ наше дѣло — спасать свои души въ вѣрности Христу истинному. Какъ? То можетъ подсказать только конкретная обстановка каждаго даннаго мѣста, примѣнительному къ каждому человѣку. Но въ одномъ можно быть увѣреннымъ: обѣтованіе Христа быть съ вѣрными чадами Церкви, Имъ созданной, до скончанія вѣка — остается въ полной силѣ.
Архимандритъ Константинъ
Источникъ: «Православный Путь». Церковно-богословско-философскій Ежегодникъ. Приложеніе къ журналу «Православная Русь» [за 1969 годъ]. — Джорданвиль: Типографія преп. Іова Почаевскаго. Свято-Троицкий монастырь, 1969. — С. 3–30.
+ + +
Примечание редактора РИ (МВН).
Архимандрит Константин (Зайцев) ‒ один из наиболее почитаемых мною церковных авторов ХХ века, который смог, на опыте революции и сокрушения удерживающего Третьего Рима, как и на основе знакомства с апостасийным западным мiром, выразить смысл истории на ее завершающем этапе и "Чудо русской истории" в человечестве. Он сформулировал и задачу для оставшихся верными русских людей в наше апостасийное время:
«Разбросанные по всему мiру чада Исторической России... мы не такие, как все. Это – не горделивое самопревознесение над остальным человечеством. Это – констатирование, часто смущенное, даже стыдливое, некоей неотменимой реальности... Это – общность несомого нами исторического послушания».
«Мы люди из другого мiра. Этот мiр ушел, его больше нет. Окружающий нас мiр находится в полной уверенности, что он ушел навсегда... То "прошлое", которое мы воплощаем, пользуется плохим именем в сознании современного свободного мiра: оно так прочно оклеветано, что правда звучит ложью в ушах тех, среди которых мы живем... Мы, однако, остаемся в этом ушедшем мiре. И мы знаем, что если он, действительно, ушел, то мiр идет к своему концу».
Мы, эмигранты, «предельно осведомлены о том, что происходит в мiре. Мы знаем все, что доступно знанию человека. Нам открыто Откровение Божие, насколько оно вообще открыто человеку. Мы знаем, что мiр имел и что он потерял. Мы знаем, что мiр идет к своему концу. Мы знаем, в чем спасение мiра. Знаем то, что кроме нас в полной мере никто знать не может. В этом наша помазанность, возлагающая на нас "подвиг Русскости"». И не надо смущаться тем, что нас мало, что у нас нет стратегических мощностей: «спасая свои души и тем открывая Богу возможность направлять нашу деятельность на спасение других душ, а в конечном счете и на воссоздание того Великого Национально-Государственного Целого, духовный заряд которого мы тщимся, с Божией помощью, в себе сохранять и являть».
Что же касается Запада: «Мы можем расходиться в наших симпатиях и убеждениях, но мы солидарны в том, что жить так, как все вокруг живут, нельзя. Чтобы жизнь могла продолжаться, она должна стать иной. Если такого радикального изменения не произойдет, значит жизнь кончается. Мiр идет к своему концу!» Поэтому борьба русской эмиграции должна вестись «во имя восстановления Удерживающего». Эта борьба заключается прежде всего в том, чтобы через покаяние в своем отступлении от миссии Исторической России вновь стать подлинно русскими, нести подвиг верности русскому ее историческому предназначению. «Только так можем мы оказаться годным материалом в Руках Божиих и, в потребный момент, стать точкой приложения каких-то, нам сейчас неведомых явлений, так или иначе связанных с возникновением чаемой спасительной катастрофы».
Соответственно понималась и миссия русской эмиграции по отношению к Отечеству, как провозгласил это архимандрит Константин: речь идет о восстановлении Российского православного царства как "удерживающего". «Восстановление Российской монархии не есть проблема политическая. Парадоксально может это звучать, но в настоящее время реальным политиком может быть только тот, кто способен проникать в мистическую сущность вещей и событий... Возможно ли это новое рождение духовное? В этом – вопрос бытия России, как Исторической Личности, которая известна нам из истории и которая кончила свою внешнюю, государственно-организованную жизнь с падением Трона ее Царей. Другого пути восстановления исторической России нет. И это – проблема не только наша, русская. Это и проблема мiровая, вселенская. Ибо от того или иного решения ее зависит и судьба мiра, точнее говоря, зависит вопрос о возрасте мiра и о близости наступления Восьмого Дня».
(Константин (Зайцев), архим. Чудо русской истории. Джорданвиль, 1970.)
Какой бы утопией это кому-то не казалось, – это единственно реальная цель, ибо никакая иная Россия Богу не нужна, и потому никакое иное ее политическое "возрождение" невозможно – это даже после падения коммунистического режима приведет лишь к продолжению нашей национальной трагедии в новых формах с нарастающим риском оказаться недостойными долготерпения Божия.
Я благодарен о. Константину за такое усвоение русской идеи: за познание смысла истории и миссии России в ней как удерживающего Третьего Рима.
+ + +
Однако, в деталях я порою позволяю себе отмечать в горячем, поспешном стиле о. Константина некоторые, как мне кажется, небрежности в его выражениях, которые хотелось бы уточнить. Например, в данной статье его суждение о познании.
Сначала он категорически отрицает познание: «Какъ соблазнъ, готовый все погубить, отводится, подъ страхомъ страшной кары, познаніе, не только не вытекающее изъ райской жизни, а ей чуждое и даже враждебное...». Но это как бы отдельно вне контекста.
Однако далее о. Константин дает понять, что имеет в виду самоуправное, отделенное от Бога познание мiра, становящееся именно поэтому богопротивным. Познание же богоугодное, и прежде всего познание Бога, о. Константин ставит в божественное задание человеку для его духовного совершенствования. Таким образом, виновато не само стремление к познанию, а его направленность. Ведь и познание земного мiра учеными при правильном духовном устремлении открывает Бога Творца: «вечная сила Его и Божество, от создания мiра чрез рассматривание творений видимы» (Рим. 1, 20:). Беда в том, что научные открытия в нашем безбожном мiре всё чаще служат распространению зла и укреплению его господства.
Или еще досточтимый о. Константин столь же категорично отвергает мiр как лежащий во зле, ссылаясь на апостола Іоанна Богослова: «Не любите міра, ни яже въ мірѣ: аще кто любитъ міръ, нѣтъ любве Отчи въ немъ: яко все, еже въ мірѣ, похоть плотская и похоть очима и гордость житейская, нѣсть отъ Отца, но отъ міра есть» (1 Іоан. 2, 15–16). И даже грехопадение первых людей, причиной чего стала «страстная, въ немъ [в человеке] таящаяся, жажда «познать» то, что завѣдомо было не только внѣ Бога, но и противъ Бога», то есть их «духовное перерождение», ‒ трактуется так: «Точно освободились они отъ чего-то, имъ искусственно навязаннаго — и пришли въ себя!.. Въ немъ прочно утверждается зло! И это не какъ нѣчто внѣшне примѣшавшееся, а какъ органическая природа сознанія, грѣхомъ пронизаннаго до самаго дна глубочайшаго... Созданная для рая человѣческая чета явила его [міръ, во злѣ лежащій] въ существѣ своемъ, стоило лишь поставить ее лицомъ къ лицу передъ обликомъ міра, во злѣ лежащаго».
Но разве мiр стал таковым поврежденным не вследствие грехопадения венца творения? Мiр ведь не был создан таким, и зло не было органичным в богосозданной природе человека, в его существе... Этого мнения, конечно же, у о. Константина и в мыслях быть не могло, это явная небрежность.
Относительно познания очевидно, что о. Константином отвергается только «сознательное предпочтеніе Богу міра», но указывается иной предписанный человеку путь познания: «путь духовнаго совершенствованія, который имѣлъ пройти райскій человѣкъ... Чрезъ волевую устремленность человѣка къ Богу — будь то въ личной молитвѣ, будь то въ общественномъ Богослуженіи, въ которомъ несмѣтныя сокровища Богопознанія заключены, будь то въ Богомысліи, какъ замкнутомъ, такъ и совмѣстномъ. Оно ни въ какихъ формахъ никому не возбранено. Открыта каждому спасительная возможность погруженія въ бездну благодатную того Богомыслія, которому предавались Святые Отцы и которое въ разныхъ формахъ хранится Церковью. Не возбранено нарочитое въ Богомысліи самоутвержденіе, получающее характеръ нѣкой примитивной «профессіональности», — напротивъ!». Отец Константин приводит пример из житія св. Іоанна Дамаскина ‒ одного ученого инока, который науками «отъ юности моея съ помощію Божіею много трудящися обогатихся, однако «Толикія же дары самъ имѣя, не даровахъ я никомуже... не сущу времени, ни ученику: мню бо, яко и азъ здѣ отъ Агарянскаго меча умру, и явлюся предъ Господемъ моимъ яко древо неплодно, и рабъ скрывый въ землю талантъ господина своего: о семъ убо рыдаю и плачу...».
Отец Константин далее пишет и об обращенности Церкви к мiру для ограничения в нем зла и создания условий спасения: «Церковь вступила въ тѣснѣйшее соприкосновеніе, и съ личной, и съ общественной, и съ государственной жизнью, открывая участникамъ ея возможность «спасаться», занимая любое положеніе въ мірѣ, поскольку человѣкъ готовъ согласовать свою жизнь съ велѣніями Церкви».
При этом «радикальное различіе существуетъ между научнымъ познаніемъ и богословскимъ вѣдѣніемъ: Истина, являющаяся недостижимымъ идеаломъ для науки, для богословія является исходнымъ его существомъ! Богомъ открытая то Истина! Ее всецѣло освоить, не въ чемъ не погрѣшивъ противъ нея — вотъ единственная задача «науки» Богословія... Это есть молитвенно-волевое устремленіе къ Богу чрезъ которое, естественно и необходимо, обрѣтается, въ той или иной мѣрѣ, и познаніе Бога... Такое Богопознаніе, въ непосредственно молитвенномъ общеніи съ Нимъ обрѣтаемое — мѣры не имѣетъ, будучи способно доходить до высотъ, не поддающихся выраженію ни на какомъ человѣческомъ языкѣ, никакими человѣческими словами...
Нѣтъ запрета осмысливать свое общеніе съ Богомъ, тѣмъ пріобрѣтая нѣкое, какъ бы въ систему облекаемое познаніе Бога — это и есть, въ формальномъ смыслѣ, «Богословіе». Это упорядочиваетъ обрѣтаемое всѣми нами въ Церкви познаніе Бога.... Осознаніе себя въ своемъ молитвенномъ общеніи съ Богомъ есть путь къ все большему познанію Бога, къ все большему проникновенію въ Бога. Именно это имѣютъ ввиду многія изреченія святыхъ отцовъ...».
Этим уточнением мне хотелось бы защитить о. Константина (Зайцева) от возможных упреков в гносеомахии (отрицании познавательных усилий человека и всякого углубленного знания, якобы всё необходимое нам уже содержится в Библии и достаточно добрых дел).
Святые отцы отвергали такое упрощение как невежество, например, Григорий Богослов: «Не должно унижать ученость, как рассуждают о сем некоторые, напротив, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве».
В данной статье о. Константина мне кажется ценным его напоминание о том, что в западном "свободном мiре" за пределами "коммунистической сатанократіи" апостасия вместо насильственного богоборчества приобретает иной вид, и также примечательно его предположение о том, что в последнее время возможность спасения будет оставаться как нечто новое, «по преимуществу индивидуальное и могущее принимать формы самыя неожиданныя, никакими уставами и обычаями не предусмотрѣнныя».
«... Пусть въ значительной и все увеличивающейся части этотъ традиціонный порядокъ жизни освобождался отъ своего содержанія. Но не только въ Россіи — во всемъ мірѣ Христіанство еще жило, сохраняя свою преемственность и открывая возможность каждому, въ своей «деноминаціи», свершать то, что для нея носило характеръ «спасенія». И это совершенно добросовѣстно, обладая полной и формальной возможностью, какъ и внутреннимъ правомъ, считать себя вѣрнымъ Богу, какъ каждый это въ своей деноминаціи впдѣлъ. Вѣра въ «своего» Бога могла съ полнымъ на то правомъ почитаться дѣйствительно вѣрою, способной сохранять свое духовное цѣломудріе. Люди общались между собою, находя общій языкъ во всевозможныхъ областяхъ жизни. Въ области общей имъ Христіанской Вѣры, однако, люди имѣли полную возможность оставаться принципіально обособленными другъ отъ друга, если не считать какихъ-либо общеній, не носящихъ специфически-конфессіональнаго характера. Могли быть и разныя свойства Вѣры, какъ и разныя степени напряженія Вѣры, но каждая Вѣра продолжала носить, формально во всякомъ случаѣ — абсолютный характеръ. У каждаго могъ быть свой языкъ съ Богомъ, и тѣмъ могло опредѣляться ожидаемое каждымъ свое мѣсто въ будущемъ мірѣ. Каждый имѣлъ возможность честно считать себя «спасающимся» — какъ онъ это понималъ, и всѣ могли прямо смотрѣть въ глаза другъ другу, исповѣдуя, каждый, свою вѣру и давая каждому исповѣдывать свою.
Теперь все радикально измѣнилось. Въ центрѣ вниманія — устроеніе нѣкой общей религіи, образующейся въ порядкѣ взаимнаго согласія — съ тѣмъ, чтобы, все чаще и больше, обращаться съ общей молитвой къ общему Богу, въ какой-то, все растущей, мѣрѣ сближая и свои исконные конфессіональные обычаи. Абсолютный свой характеръ вѣра теряетъ чуть не для всѣхъ. Соотвѣтственно, и общій интересъ перемѣщается изъ области спасенія, примѣнительно къ будущей жизни, неземной, въ область совмѣстнаго устроенія жизни земной, въ себѣ лишь отражающей, въ какой-то, все уменьшающейся, мѣрѣ и небесный міръ. Тѣмъ самымъ общая молитва принимаетъ все больше церемоніальный характеръ...
Пока же существуетъ и даже укрѣпляется за предѣлами коммунистической сатанократіи нѣкая «свобода вѣры», то пріобрѣтаетъ она совершенно одіозный характеръ, опредѣляемый тѣмъ, что слово «анти» имѣетъ двоякій смыслъ и что пріятіе міромъ Антихриста облекается въ форму такую, когда нѣкой изнанкой явится систематическое насильственное искорененіе вѣрности Христу, тщательно прикрываемое, а все вовнѣ обрѣтетъ характеръ нѣкой благообразной видимости, всю аппаратуру церковности историческую приспособляющей къ служенію Антихристу. Экуменизмъ образуетъ ту форму, въ которой совершается, прикрытымъ образомъ, объединеніе всей церковности, а затѣмъ и вообще всего въ мірѣ религіозно-окрашеннаго общественнаго дѣланія, для служенія Антихристу. Что же, такимъ образомъ, съ возникновеніемъ Апостасіи — получилось? Все множество совершенно самостоятельныхъ проявленій духовной жизни, христіански окрашенныхъ, входившихъ въ составъ Богомъ устрояемой, ведомой и Его попеченіемъ дѣйствующей аппаратуры Спасенія, оказывается теперь формально объединяемымъ, но уже по признаку отъединенія отъ Бога, пусть и совершаемаго съ именемъ Бога на устахъ. Нѣчто предѣльно страшное и представимое только въ планѣ Вѣры въ Ложь, овладѣвающей человѣчествомъ...
Нѣчто совершенно новое должно быть явлено сейчасъ. Въ какихъ формахъ — объ этомъ безплодно было бы сейчасъ и помышлять. Одно можно сказать: отборъ спасающихся будетъ осуществляться въ самомъ широкомъ планѣ, ибо вездѣ могутъ находить себѣ мѣсто души, которыя, предъ лицомъ всеохватывающаго Зла, способны устремляться къ Истинному Богу.... И получитъ совершенно новый характеръ вытекающее отсюда душепопеченіе, — не грандіозно-массовое и въ глубоко-осмысленно организованномъ, общемъ порядкѣ совершаемое, а, напротивъ, по преимуществу индивидуальное и могущее принимать формы самыя неожиданныя, никакими уставами и обычаями не предусмотрѣнныя».
Буду признателен более сведущим в богословии специалистам за указания на возможные погрешности в изложенных мнениях и уточнениях. – М.В. Назаров
См. другие статьи архм. Константина на нашем сайте:
- Архимандрит Константин (Зайцев). ТРЕТІЙ РИМЪ
- Архимандрит Константин (Зайцев). Историческая Россія
- Архимандритъ Константинъ (Зайцев). КЪ ПОЗНАНІЮ НАШЕГО МѢСТА ВЪ МІРѢ
- Игуменъ Константинъ (Зайцевъ). «Православный Путь»! Куда зоветъ это наименованіе?
