Еще раз напомним, что Русь получила Православие из Константинополя (Второго Рима), который после откола западного христианства от Православия стал несомненным удерживающим центром мира. С крещения Руси в 988 г. Константинопольский Вселенский Патриарх был каноническим главою Русской Церкви и до падения Византии Русь была в церковном смысле ее частью с общей столицей Царьградом. Не удивительны поэтому сведения, что египетский султан называл византийского Императора, среди прочего, также и 'Царем Руссов' и что византийские источники XIV в. присваивают русскому правителю титул "стольника" византийского Императора (см.: 'Россия перед вторым пришествием', Сост. С. и Т. Фомины, М., 1998, гл. 10.)
Среди множества примеров духовного единства Руси и Византии можно отметить и строительство Софийских соборов в русских городах (по образу Царьграда), и сопровождавшуюся чудесными явлениями победу в 1164 г. - в один и тот же день - Великого Князя Андрея Боголюбского над волжскими булгарами и византийского Императора Мануила Комнина над сарацинами; и многочисленные чудеса, связанные с византийскими иконами, становившимися русскими святынями. Так, в XII в. из Царь-града на Русь к Андрею Боголюбскому (первому русскому самодержцу по объему власти) передается написанная евангелистом Лукой икона Божией Матери, названная Владимирской; в 1382 г. происходит чудо перенесения по воздуху на Русь из Влахернского храма в Константинополе иконы Божией Матери, получившей название Тихвинской. Все это были знаки предстоявшего перенятия Русью царственной миссии от Второго Рима.
Поэтому после навязанной Константинополю папством Флорентийской унии (1439), якобы для совместной защиты от турок, и последовавшего под их натиском сокрушения Второго Рима в 1453 г. (несомненно здесь попустительное наказание Божие за унию; Запад же обещанной помощи не оказал), а также после окончательного преодоления ордынского ига (1480) Русь естественно осознает себя преемницей Византии. Так считали не только представители русского духовенства, назвавшие уже Василия II царем 'новым Константином', но и иностранцы: от православных болгар и сербов до папы Римского (надеявшегося императорским титулом заманить Иоанна III в унию и побудить к походу на турок). Поэтому митрополит Зосима выражает общее мнение, когда в 'Изложении пасхалии' (1492) характеризует Иоанна III как 'нового царя Константина новому граду Константинову - Москве и всей Русской земле'. (Множество соответствующих источников исследуется в используемой нами книге Н.В. Синицыной: 'Третий Рим', М., 1998.)
Перенятие этой преемственности было отражено и в династических браках. Креститель Руси св. князь Владимир взял в жены византийскую царевну Анну. От дочери византийского Императора родился великий князь Киевский Владимир Мономах, которому византийский Император в начале XII в. прислал крест из животворящего древа, сердоликовую чашу, принадлежавшую императору Августу, царские бармы и царский венец (шапку Мономаха), которым с тех пор венчались на княжение Великие Князья и Цари. От его ветви пошли последующие русские самодержцы. Отметим также брак сестры Василия II Анны с византийским царевичем Иоанном (1411-1414). А в конце этого периода - наиболее важный брак Иоанна III с племянницей последнего, убитого при турецком штурме Константинополя, византийского Императора Софьей Палеолог (1472); после пресечения всего потомства Палеологов она осталась единственной наследницей Византийского Царства (что напомнил Иоанну III венецианский сенат).
Мы переняли от Византии и герб - двуглавого орла, в котором можно видеть знак "симфонии" двух властей. Некоторые авторы полагают, что он был введен Иоанном III в 1490-х гг. в соперничестве с монархами западной 'Священной Римской Империи', тоже использовавшими такой герб. Но все же те и другие связывали его с Константином Великим, принявшим этот герб в 326 г., Софья Палеолог привезла его с собой в Россию на своих регалиях и поэтому в России двуглавый орел с полным правом получил именно такое государственное значение преемственности от Византийского Царства (так считали В.Н. Татищев, Н.М. Карамзин и др.).
Так возникает понятие 'Москва - Третий Рим' В известных ныне письменных источниках впервые оно (по данным Н.В. Синицыной) встречается в XVI в., однако на Руси письменное изложение часто не успевало за мыслью и мироощущением. Старец псковского Елеазарова монастыря Филофей лишь историософски наиболее полно и аргументированно (и в этом его заслуга) выразил то, что ощущалось всеми и поначалу формулировалось политически в величании русского царя 'новым Константином'. Филофей пишет дьяку Мисюрю Мунехину (1523-1524): 'Яко вся христианская царства приидоша в конец и снидошася во едино царьство нашего государя, по пророчьским книгам то есть Ромеиское царство. Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти'. То есть нам уже некому будет передавать эстафету православного Царства: не будет России - не будет и остального мира, наступит конец истории.
Даже если ученые теперь слегка расходятся в датировке посланий Филофея и в авторстве более поздних из них, - не столь важно, когда и кем был письменно сделан на Руси этот вывод, чуть раньше или позже. Неважно и то, действительно ли род Рюриковичей происходит от римского императора Августа (что утверждал Иоанн Грозный, проводя свою родословную от Пруса, брата Августа). Важна духовная суть Москвы - Третьего Рима: в этих словах Русь вовсе не гордится связью с "ветхим" или католическим Римом (гордиться этим православному народу было невозможно!), а осознает себя именно как Удерживающего - как переходящее "Ромейское" царство, стержневое царство истории, роль которого переходит от Византии к Москве.
В этом осознании не земная гордость, а стремление к вселенской ответственности в деле спасения к Царству Небесному, ибо в аналогичном послании (1524-1526) Великому Князю Василию III Филофей добавляет: 'Един ты во всей поднебеснеи христианом царь. Подобает тебе, царю, сие держати со страхом Божиим. Убойся Бога, давшего ти ся, не уповай на злато, богатство и славу, вся бо сия зде собрана и на земли зде остают'. Третий Рим не нужно было специально пропагандировать - это была очевидная для русских историческая обязанность после падения Первого Рима в католическую ересь, а Второго под ударами агарян; обязанность продолжить существование Римской империи (с концом которой, согласно пророку Даниилу, связывали конец мира).
Символично в этой связи и то, что на Руси двуглавый орел дополнился гербовым изображением всадника (св. Георгия Победоносца), поражающего копьем (или царским скипетром) змия - носителя зла. Этот образ и почитание св. Георгия привились на Руси сразу после Крещения, в чем можно видеть один из символов России как Удерживающего, соответствующий ее самосознанию еще до падения Византии. С 1497 г. св. Георгий, поражающий змия, и двуглавый орел изображались с двух сторон государственной печати Иоанна III.
Значение Москвы как Третьего Рима выразилось позже и во внешнеполитическом признании русского Великого Князя Царем (венчание на Царство с таинством миропомазания Иоанна Грозного в 1547 г.; признание Константинополем в 1561 г.), и в каноническом установлении Константинопольским Патриархом русского Патриаршества (1589). Все это было важно именно с точки зрения соблюдения канонов, несмотря на несвободное положение Константинопольской кафедры под турками. В Уложенной грамоте, узаконившей русское Патриаршество, за подписью Константинопольского (Вселенского) патриарха Иеремии II, его собственными словами специально упоминается 'великое Российское царствие, Третей Рим'. Это было подтверждено Собором всех Патриархов поместных Церквей, а русский Царь - единственный из всех православных властителей - стал поминаться Патриархами как покровитель вселенского Православия. Покровительство было и финансовым, что помогло выжить христианам в Османской империи.
Причем в России, как писал Л. Тихомиров, 'не столько подражали действительной Византии' (где было немало ересей и борьбы даже с Императорами-еретиками, политических эксцессов и частых нарушений симфонии, отсутствовали законы о престолонаследии), 'сколько идеализировали ее и в общей сложности создавали монархическую власть в гораздо более чистой и более строго выдержанной форме, нежели в самой Византии' ('Монархическая государственность').
Причин этому было две. Во-первых, к тому времени само Православие находилось не в начальной стадии раскрытия догматов и преодоления ересей (чему были посвящены Вселенские Соборы), а уже в виде стройного законченного учения, в том числе о государственной власти. Во-вторых, русский народ не имел античного правового и философского багажа (который был основой многих ересей в Византии и на Западе), поэтому Православие стало для русских не надстройкой над древним мыслительным богатством, а первым всеобъемлющим мировоззрением, заполнившим чистое пространство русской души и давшим ей ответы на все вопросы.
Сам русский быт стал настолько православным, что в нем невозможно было отделить труд и отдых от богослужения и веры, все было едино. Этот быт Московской Руси, сравнимый с монастырским, отличался от западного индивидуалистического и тем, что в нем не делалось исключений даже для Царя. Его распорядок церковной жизни был таким же, как у всех, и его важнейшей частью были ежедневные богослужения. Перед смертью русские правители часто принимали монашество.
Даже планировка русских городов уподобляла их устройству алтаря православного храма (который в свою очередь есть земное отражение Града Небесного) и стремилась запечатлеть на русской земле реалии Святой земли Палестины. Отсюда и золотые ворота (святые ворота, через которые вошел в Иерусалим Христос), и поклонные горы (с которых путнику открывалась панорама города для крестных поклонов ему), и крещенские иордани. Патриарх Никон даже замыслил Ново-Иерусалимский монастырь под Москвой во образ одновременно и исторической Святой земли, и грядущего Нового Иерусалима (описанного в Откровении Иоанна Богослова) - тем самым создав на русской земле единственную в своем роде, не имеющую аналогов во всем мире, архитектурно-пространственную икону Царства Небесного (Лебедев Лев, прот. 'Москва Патриаршая').
Таким образом, Москва соединяла в себе как духовно-церковную преемственность от Иерусалима (уже в 'Слове о законе и благодати' митрополита Илариона Константинополь назван 'Новым Иерусалимом', которому в дальнейшем уподоблялись Киев и Москва), так и имперскую преемственность в роли Третьего Рима. Эта двойная преемственность сделала Москву историософской столицей всего мира. Примечательно, что в росписи кремлевского Благовещенского собора изображены и фигуры дохристианской всемирной истории: Гомер, Платон, Аристотель, вожди предшествовавших империй: Дарий I, Александр Македонский...
Поэтому нельзя согласиться с мнением уважаемого П. Паламарчука ('Москва или Третий Рим?', М., 1991), который со ссылкой на Патриарха Никона полагал, что идея 'Третьего Рима' - еретическая, языческая, которой следует противопоставить идею Нового Иерусалима. Третий Рим как удерживающая земная государственность (преемственная от православного Второго Рима, а не от языческого первого) не противоречит Новому Иерусалиму в обоих смыслах Новоиерусалимского монастыря. Упомянутое же Паламарчуком (с. 29-30) сомнение Патриарха Никона, что 'слава и честь Рима перешли на Москву', относилось лишь к положению русского Патриарха в числе пяти других Патриархов во вселенском Православии. Никон был именно сторонником идеи русского Третьего Рима как единственного в то время независимого православного царства, только 'понимал это как задание для осуществления, а не как уже нечто исполненное'. Он поместил в Кормчей 'Известие об учреждении Патриаршества в России', где мысль о Третьем Риме 'выражена совершенно явственно в устах Константинопольского Патриарха Иеремии, говорящего [это] царю Феодору Иоанновичу' (Зызыкин М. 'Патриарх Никон, его государственные и канонические идеи', Варшава, 1931-1938, Ч. II, с. 48-49, 135, 160-161; Ч. III, с. 204, 360).
Всем этим развитием, от Крещения до осознания себя Третьим Римом, определился и русский общенациональный идеал - Святая Русь - не встречающийся у других народов (как подметил B. C. Соловьев, Англия охотно величает себя 'старой', Германия 'ученой', Франция 'прекрасной', Испания 'благородной'). В этом идеале было не проявление русской гордыни (как 'непогрешимость' папы), а готовность жертвенно служить Божьему Замыслу...
Западники называют это 'русским мессианизмом', вкладывая в него заведомо отрицательный смысл. Приведем возражение из нашей статьи 'Русская идея и современность' (1990).
Древнееврейское слово 'Мессия' означает Помазанник. Но мессианизм бывает разный в зависимости от того, кого считают мессией. У иудеев, ждущих земного еврейского "мессию", который возвысит "богоизбранное" еврейство над обыкновенными народами - это мессианизм всемирного господства. У христиан же - мессианизм всемирного служения, то есть христианство 'в обратном переводе с греческого на еврейский означает не что иное как 'мессианство', понимаемое как многообязывающее и трудное следование Мессии-Христу...'.
'Часто также приходится слышать насмешливую критику выражения 'народ-богоносец': мол, это претенциозно и нескромно. Но вслушаемся внимательнее: именно несение христианского бремени, а не гордыня, чувствуется в этом слове. В нем можно видеть еще одно определение русской идеи и лишь другое выражение того факта, что основная масса русского народа выбрала себе самоназванием слово 'крестьяне - христиане'. Это не проявление гордыни, а следование христианскому долгу, в связи с чем В. Соловьев писал, что 'в Новом завете все народы, а не какой-либо один, в отличие от других, призваны быть богоносцами'.
Если представители каких-то народов не чувствуют в своей среде такого национального идеала - это еще не причина, чтобы отвергать возможность такого идеала у других и называть его "манией" или 'опасной химерой' (как это делает, например, итальянский профессор В. Страда, 'Русская мысль' от 24.2.89, 3.2.89). Цель новозаветного мессианизма - не стремление покорить мир (как у иудеев) или изменить его природу (как у марксистов), - а понять мир как постоянную борьбу между добром и злом и определить свое место в этой борьбе. Русская идея - не превознесение или насилие над другими, а усилие над собой, которым, как сказано в Евангелии, Царство Небесное берется (Мф. 11:12)'.
Так понятия русского и православного становятся неслиянно-нераздельными - и это единственный такой народ на земле. В этой связи уместно еще раз вспомнить слова Христа о передаче избранничества от евреев 'народу' приносящему плоды его' (Мф. 21:43).
Эта духовная особенность России и создала русскую цивилизацию' отличную от западной. Обе они были по происхождению христианскими, но русская цивилизация стала христианской удерживающей, западная же - христианской апостасийной цивилизацией, то есть демонстрирующей отход от Истины и созревание в себе 'тайны беззакония'. И если в первые века христианству противостояло язычество, затем ереси, то с концом Средневековья драму мировой истории составляет уже борьба между этими двумя христианскими цивилизациями, закулисным двигателем которой стало антихристианское еврейство.
