«Посев» (1978. № 9)
«...Смертный приговор над бывшим царем Николаем Романовым приведен в исполнение в ночь с 16 на 17 июля, бывшая же царица и дети увезены в безопасное место» – это трусливое объявление было вывешено большевиками на улицах Екатеринбурга 60 лет назад, на пятый день после того, как ни Николая II, ни царицы, ни их детей уже не было в живых. Никакого военного и практического смысла эта расправа над беззащитными людьми иметь не могла – она была исполнена как акт надругательства над русской национальной государственностью, символическим воплощением которой был монарх. Именно поэтому были истерзаны, распилены, облиты кислотой и сожжены тела жертв – все это напоминает кровавую оргию, похожую на людоедские пляски.
По замыслу ее организаторов, таких, как Свердлов, лично санкционировавший это преступление, национальную Россию надо было убить, а ее мертвое тело использовать для взращения на нем интернационального оплота міровой революции. Никогда еще не преследовалось русское на русской земле так зло, как в последующие два десятилетия. Судьба последнего русского царя по существу мало чем отличается от судеб миллионов наших убитых и замученных. Но все же отличается, ибо убийство монарха было надругательством над личностью, воплощавшей в себе государственный дух народа.
Поэтому не только сторонники монархических убеждений, но и многие другие русские люди помнят, несмотря на все недостатки Николая II как государственного деятеля[1], о том трагическом дне в русской истории. Помнят не только в Париже, Мюнхене, Сан-Франциско и других традиционных центрах русского зарубежья, но и в сегодняшней, все еще несвободной России.
Панихиды по убиенным членам царской семьи и их верным слугам служат в храме отца Дмитрия Дудко, в некоторых храмах Москвы и других городов и сел. Поэтесса Нина Карелева в журнале "Аврора" скорбит о судьбе убитой русской царицы (после этой публикации сняты с должностей главный редактор журнала В. Торопыгин и его заместитель А. Островский). В московском институте иностранных языков им. М. Тореза на переводческом факультете, куда принимают лишь по специальной рекомендации РК ВЛКСМ, в 1974 году КГБ обнаружил целую группу верующих, национально-монархически настроенных студентов (исключены Ю. Боголепов, Е. Соколов – режиссер самодеятельного фильма о белых офицерах, и др.). «Боже, царя храни» поют в среде молодых литераторов и художников сегодняшнего Петербурга (ни у кого из них язык не повернется назвать свой город "Ленинградом"). В глухой русской деревне, на глазах у изумленного западного корреспондента, два мужика пьют за царя: «А у нас в деревне всегда за царя пьют!». В Самиздате размножается на машинке изданная "Посевом" книга о трагедии императорской семьи (Пьер Жильяр. Трагическая судьба русской императорской фамилии. Изд-во "Посев", 1973 г.), большим успехом пользуется вышедшая по-английски книга "Николай и Александра" Роберта К. Масси, а номер журнала "Звезда" (с советской версией об убийстве) в библиотеках зачитывается до дыр. Время от времени заявляют о себе и убежденные монархисты-политики.
Оставим за пределами нашего рассмотрения вопрос о монархии как форме политического государственного устройства, заметив, что для разных исторических условий и национальных характеров естественно предположить и разные формы государственного устройства, – в том числе и монархию. Пригодна ли она как форма будущего устройства для России или нет – это зависит не от характерных свойств понятия монархии, а прежде всего от того, какой стала или станет Россия, от типа ее правосознания и государственного духа.
Известный русский философ И.А. Ильин в своей работе "О монархии", которую в продолжениях публикует основанный недавно журнал "Русское Возрождение", пишет, в частности, что ни политические, ни другие внешние, например, юридические критерии не обязательны для определения монархии, ибо не объясняют ее духовной сущности.
Наверное, и многие люди в СССР определяют свои симпатии к монархии на основе критериев духовных: религиозных, эстетических, художественных (выражение И.А. Ильина), открывающих в монархии определенную, пусть ностальгическую, красоту, тесно связанную с общим восприятием старой России, красоты наших национальных традиций, духовного наследия. Каждый исторический камень, дом, храм, название улицы, "царский" запах бумажных денег с орлами в мальчишеских коллекциях – все это на каждом шагу с какой-то щемящей тоской напоминает нам о том, что Россия была и раньше, и была другой. Большой элемент идеализации присутствует во всем этом, но разве идеализация, как одно из проявлений чувства доброго, более страшна, чем все, что происходит от ее отсутствия, от злопамятности? Идеализация – это, попросту, любовь, и такова она всегда.
Именно такое отношение к монархии, неразрывно соединенное с любовью к исторической России, с ощущением за собою, как говорит А.И. Солженицын, 1100 лет российской истории, а не только последних 60-ти, можно отметить сегодня у многих русских людей, и стоит порадоваться, что и видение этой красоты, и эта любовь к России у них сохранены.
Поэт и литературный критик Г. Адамович закончил одну из своих статей о Екатеринбургском преступлении так:
«Настанет ли день, когда Россия... с содроганием вспомнит о 17-ом июля 1918 года..? Если этого дня никогда не будет, лучше не быть русским».
Долгое время о советской власти судили по миллионным жертвам революции, коллективизации, ежовщины, а убитого Государя и его семью ставили в один ряд с этими преступлениями разве что люди старого поколения. Но сейчас, 60 лет спустя, в самых широких слоях советского общества, в том числе и в новом поколении, екатеринбургское убийство из простого исторического факта превращается в факт оценочный для всего советского режима: «они Царя убили».
М. Назаров
Опубликовано в журнале "Посев" (Франкфурт-на-Майне. 1978. № 9. С. 32-33)
