Украина как локальный феномен Русского мира

Цивилизационная идентичность Украины с момента обретения ею независимости является предметом идеологических спекуляций, выполняющих политический заказ и весьма далеких от подлинно научного анализа. Среди стран, возникших на месте СССР едва ли не главной особенностью Украины является то, она представляет собой классический пример «идеологического государства», само существование которого обусловлено в наибольшей степени именно определенной идеологией, а вовсе не какими-то рациональными основаниями.

Официальная украинская идеология, имеющая тоталитарные претензии «единственно верного учения», основана на догмате о якобы безальтернативности «европейского выбора» и его противопоставлении его факту цивилизационного единства с Россией по принципу «или-или». Этот «догмат» не выдерживают серьезной критики уже в свете самых элементарных фактов.

Во-первых, так называемое «вхождение в Европу» в смысле формального присоединения к институтам Евросоюза, если таковое вообще когда-нибудь произойдет, что весьма сомнительно, для Украины вовсе не будет означать достижения уровня материального благосостояния «старой Европы»: «золотой миллиард» ради нас расширяться не будет, более того, он уже начинает сужаться вследствие внутреннего кризиса, который становится все острее. Так что о столь чаемом «месте у корыта» украинским евромечтателям следует забыть раз и навсегда. Если присоединение Украины к институтам Евросоюза все-таки произойдет, то исключительно ради выгоды самой Европы, получающей возможность жесткого контроля над ресурсами и экономикой интегрируемой страны, причем уровень жизни в последней при этом серьезно не изменится или даже еще понизится, что мы видим на примере других.

Во-вторых, цивилизационное единство Украины с Россией не только является «упрямым» естественно-историческим фактом, но и более того, остается единственной предпосылкой самостоятельного развития Украины как в экономическом, так и в социо-культурном отношениях. В общеевропейской социально-экономической системе Украина может быть лишь никому не нужным конкурентом – и поэтому ее туда никогда не пустят. Зато в евразийском пространстве у Украины огромные перспективы развития – ее экономика, социальные и культурные ресурсы здесь востребованы и эффективны.

Это не удивительно, поскольку так было всегда и именно такое положение дел определяло нашу историческую судьбу в течение многих веков. Исторически сам феномен Украины как этнотерриториальной общности есть продукт почти тысячелетнего развития Русского мира, органической частью которого она является. Второй из приведенных нами аргументов вполне признается той частью украинских идеологов (хотя эта часть и весьма невелика), которые имеют хотя бы минимальную способность к объективному мышлению.

Термин «Русский Мир» к настоящему времени является достаточно устоявшимся для обозначения цивилизационной общности людей, говорящих на русском языке, а также в более широком смысле – общности исторической судьбы территорий, достаточно длительное время формировавшихся под определяющим влиянием русского государства и культуры. [...]

Образование Русского мира как локальной цивилизации отнюдь не случайно: оно было обусловлено объективной необходимостью внутренней самоорганизации огромных культурно разнородных пространств перед вызовом перманентной внешней агрессии. Русский мир вобрал в себя множество этносов, ранее угнетаемых и уничтожаемых агрессивными соседями, что стало возможным благодаря уникальным государствообразующим качествам русского народа, умеющего вступать во взаимовыгодный симбиоз с любым другим народом, независимо от его качеств и уровня развития. (Как отмечал лорд Дж. Керзон, в свое время вице-король Индии, сравнивая русских с европейцами, «Русский братается в полном смысле слова… Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми расами… к чему англичане никогда не были способны». [3])

Помимо этого качества, становлению полиэтнического конгломерата Русского мира способствовал и особый характер Русского государства как создателя общества по типу большой общины, интересам которой изначально подчинены все частные интересы. (В Европе было наоборот – уже сложившаяся общность создавала свое государство, чаще всего путем дробления и насилия). Соответственно, и в самом обществе индивидуальные и групповые интересы отступают на второй план перед принципом взаимопомощи, без первенства которого вообще нельзя было бы выжить в столь суровых исторических и природных условиях. И именно русский народ оказался способным ответить на вызов этой объективной необходимости и создать соответствующую цивилизационную модель – только благодаря своим особым качествам, воспитанным Православием [4].

В частности, одним из таких качеств было совершенное отсутствие у русских какого-либо шовинизма. Как писал Н.А. Бердяев, «Россия – самая не шовинистическая страна в мире. Национализм у нас всегда производит впечатление чего-то нерусского, наносного, какой-то неметчины. Немцы, англичане, французы – шовинисты и националисты в массе, они полны национальной самоуверенности и самодовольства. Русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже – увы! – чуждо национальное достоинство. Русскому народу совсем не свойственен агрессивный национализм, наклонности насильственной русификации. Русский не выдвигается, на выставляется, не презирает других» [5]. Описанный Бердяевым феномен почти без изменений сохранился вплоть до настоящего времени и тем самым явственно свидетельствует, что христианское смирение настолько глубоко проникло в русское самосознание (во всяком случае, намного глубже, чем у народов Европы), что сохранилось даже и после эпохи насильственного атеизма.

Русское национальное самосознание никогда не основывалось и в принципе не могло основываться на шовинизме – в противном случае Русь никогда не стала бы великой Россией. Великую державу невозможно создать насилием – даже при самой великолепной армии завоеванная территория не удерживается долго, если её население не почувствует общую державу своей и не станет служить ей не на страх, а на совесть. Такова вообще общечеловеческая закономерность; например, Х. Ортега-и-Гассет специально демонстрирует ее на примере всех великих народов, делая такой общий вывод:

«Одной силой никто никогда ничего путного не добился. Насилие как таковое создавало лишь псевдогосударства, которые, просуществовав краткий срок, бесследно исчезли с лица земли… Насилие играет второстепенную роль в процессе подлинной централизации… Народы никогда не живут в совместности просто так. Априорное единство возможно только в семье. Отдельные группы, образующие государственное целое, всегда проживают вместе для чего-то… Рим завоевал окружавших его варваров отнюдь не силой оружия. Варвары подчинились Риму… ибо слово «Рим» сулило участие в великом жизненном подвиге, где каждый мог найти себе место… Итак, в крупных процессах национального сплочения сила играет второстепенную роль и тем не менее неотделима от того гениального дара, коим… обладают лишь подлинно творческие, имперские народы» [6].

История России также свидетельствует, что абсолютно подавляющее большинство входивших в её состав народов и территорий не только делали это добровольно, но и более того, долгое время просили и умоляли русского Царя взять их под свою защиту. Еще более того, склоняясь на эти просьбы Царь очень часто шел против интересов своей державы, вовлекая её в длительные войны с сильными соседями – исключительно из нравственных побуждений защиты единоверных братьев (как это было с Малой Русью или Грузией) или защиты малых народов от хищников-паразитов (так чаще всего было с народами Азии, освобожденных Россией от ига ханств-наследников Золотой Орды).

Спасение Малой Руси от польско-татарско-турецкого геноцида, благодаря чему фактически вообще ныне существует украинский народ как таковой, является самым характерным примером сказанного. Как писал А.Е. Пресняков, «Идеология Московского царства в эпоху царя Алексея еще окрашивает понимание державной власти и ее задач религиозно-нравственными началами… Церковно-религиозные мотивы вносит он в осмысление вопросов и внешней, и внутренней политики. Политическим соображениям А.Л.Ордина-Нащекина против борьбы за Малороссию и в пользу сосредоточения всех сил на Балтийском вопросе царь противопоставляет мысль, что непристойно, даже греховно покинуть «черкасское дело» высвобождения православной страны из иноверного владычества» [7].

Как ни убедительны были аргументы и всей боярской думы, справедливо указывавшей Царю на крайнюю невыгодность вмешательства в «польские дела» и связи с «черкасами», что не может не привести к затяжным кровопролитным войнам не только с Речью Посполитой, но и с Турцией (так оно и вышло), но Царь был непреклонен в своем мнении. Малую Русь с Киевом – матерью городов русских следует отвоевывать любой ценой, совершенно не зависимо от какой либо «выгоды», но исключительно из соображений совести и благочестия! К сожалению, современные украинские историки воспитаны в совсем иных понятиях и совершенно не способны представить себе, что войны могут вестись исходя из соображений совести, а не выгоды – и поэтому приписывают Царю и «москалям» исключительно корыстные побуждения. Подобная низость не стоила бы упоминания, если бы не отравляла повседневно души наших детей на уроках истории.

Что и говорить, если даже при обороне объединенными силами на землях тогдашней Украины погибло и было продано в рабство не менее половины ее населения – наступила страшная Руина, после которой весь центр страны на сотни километров стал вообще необитаемым и спаслись лишь те, кто успел бежать на восток, под защиту русских границ. А что было бы, если бы русская армия в конце концов не изгнала бы турок, татар и поляков? Само существование южнорусского этноса, впоследствии названного «украинцами», есть результат самоотверженной политики Русского государства, вынужденного вести в течение десятилетий совершенно невыгодные для себя тяжелые войны с Польшей и Турцией ради спасения предков современных украинцев от прямого геноцида. Территория, контролировавшаяся войсками Б. Хмельницкого на момент их Переяславской присяги Царю, составляет менее 1/10 территории современной Украины, – всё остальное было отвоёвано для неё русской армией в течение нескольких веков, причем около половины ее современной территории вообще до этого не было заселено славянами! Всякий, кто зная перечисленные факты, продолжает говорить лишь об «угнетении» со стороны России, явно страдает либо врожденным слабоумием, либо полной ампутацией совести.

На фоне этого не может не поражать безответственность нынешних украинских лжеисториков, которые фантазируют по поводу возможности создания независимого украинского государства в середине XVII века, чему, дескать, «помешала» переяславская присяга южнорусского народа московскому царю. На самом же деле такие «государства» создавались в этот период многократно, но именно они и оказывались настоящей бедой и катастрофой, приводя ко все новым и новым войнам и истреблению народа южными и западными захватчиками. Эти «самостийные» государства создавались авантюристами и проходимцами, думавшими исключительно о своей выгоде, а не о своем народе, которому приходилось за все это расплачиваться. Таковы все «герои» того времени – от Выговского до Мазепы.

Последний из них в наиболее явственном виде воплотил соответствующий психологический тип, для которого, по выражению Н.Костомарова, характерна «внутренняя ложь» во всех поступках. Как писал этот историк, которого труднее всего заподозрить в какой-либо предвзятости, Мазепа «перед царем, выхваляя свою верность, он лгал на малорусский народ и особенно чернил запорожцев, советовал искоренить и разорить дотла Запорожскую Сечь, а между тем перед малоруссами охал и жаловался на суровые московские порядки… а запорожцам сообщал тайными путями, что государь их ненавидит и уже искоренил бы их, если бы гетман не стоял за них и не укрощал царского гнева» [8]. Однако, насколько ему верили сами запорожцы, можно судить уже по тому, что Мазепа всегда жил под защитой наемников-сердюков и московских стрельцов.

Зато не знающая исключений верность самого южнорусского народа своему царю вполне понятна – только «московское войско» и было его единственным подлинным защитником от внешних и внутренних врагов. Москва, с XIV века в одиночку совершавшая великий подвиг спасения и собирания великой Руси, в 1654 году откликнулась на крик о помощи погибающих древних киевских земель и не побоялась ради них вступить в сражение с двумя могучими соседями. Поэтому именно великое событие Переяславской рады должно освящать нашу общую историческую память и со временем несомненно будет праздноваться как общенациональный праздник – День соборности Руси.

Россия представляет собой уникальный в истории пример великой державы, созданной не на основе принципа выгоды, как создавались империи Запада, а на основе принципа братства и взаимовыручки, требовавшего, однако, постоянной жертвенности в первую очередь именно государствообразущего русского народа. Мелкодержавные шовинисты из народов, когда-то спасенных Россией от полного истребления, боятся и стыдятся это понять, и поэтому продолжают бессовестно фантазировать на тему «российской экспансии». Факты же свидетельствуют о том, что Россия была и остается уникальным феноменом империи-«донора», в которой «колониям» всегда жилось вольготнее, чем самому русскому народу, несшему основные тяготы государства на себе. Даже в советский период РСФСР занимала второе место среди республик производству ВВП на душу населения (да и то после Эстонии, что весьма искусственно), но предпоследнее по потреблению на душу населения разных благ.

При всей своей уникальности, возникновение такого типа державы имело вполне определенные предпосылки. В течение почти тысячи лет высшие ценности, создававшие Русь и образовывавшие Русский мир, определялись, как и в любом традиционном обществе, религиозной традицией. Московская Русь создала цивилизацию, в максимальной степени воплощавшую в историческом бытии принципы жизни христианского народа. Помимо Св. Церкви, этому способствовали два особых социальных института сакральная Монархия и крестьянская община.

Первая приобрела своеобразный иконический характер по отношению к божественному миропорядку, где Царь Помазанник Божий, и «дело Царево» есть поэтому и дело Божье дело защиты и укрепления Православного Царства, дело защиты самой Истины. Православное Царство было уникальной цивилизационной формой, способствовавшей воцерковлению всех сторон социального бытия и его разрушение должно рассматриваться как катастрофа эсхатологического масштаба.

Община, в свою очередь, не давала развиваться индивидуализму и накопительству, приучала жить не по «интересам», а по совести. Подвиг Москвы и Северо-Восточной Руси в целом, сохранившей исток русской государственности, заложил основу ее будущего величия – в первую очередь, формированием особого нравственного типа «государева человека», в котором этика жертвенного служения Руси преобладала над любыми личными интересами. Как писал Ф.М. Достоевский, «При начале всякого народа, всякой национальности идея нравственная всегда предшествовала зарождению национальности. Ибо она же и создавала ее» [9].

Политический и культурный центр Руси переместился из Киева на северо-восток еще в ХІІ веке, до татаро-монгольского нашествия, которое лишь усугубило этот процесс, но отнюдь не было его причиной. (Впрочем, и первый, еще докиевский центр Руси – крепость Старая Ладога – тоже был на севере.) Причиной было то, что Русь всегда создавалась и расширялась путем миграции наиболее активного населения («пассионариев») на новые земли. Ко второй половине ХІІ века возможность миграции на юг, в степи, достигла естественного предела, и тогда она повернулась на северо-восток и дальний север (поморье).

На юге же, наоборот, происходила активная ассимиляция степных, неславянских народов, которая и стала определяющей для формирования антропологических особенностей предков нынешних украинцев. Помимо сильного влияния тюркско-татарского антропологического типа, второй особенностью населения этого региона стала сильная деформация древнерусского языка, в первую очередь за счет полонизации. Таким образом, северо-восточная, Московская Русь сохранила и славянский этнический тип (финская примесь была ничтожна и не так чужеродна, как тюркская на юге), и русский язык в его первозданной чистоте.

Но самое главное даже не это, а то, что Московская Русь не только сохранила, но и развила до классической, уже неповторимой чистоты идеал Святой Руси – Православного Царства, который только зарождался в Киевский период. История Московской Руси XIV-XVI, если в неё вдуматься по-настоящему, поистине представляет собой какое-то явленное чудо, не объяснимое естественными причинами. Действительно, как это из малонаселенного и бедного землей Владимиро-Суздальского княжества, к тому же почти полностью уничтоженного татарами, всего за каких-нибудь два века выросло мощное Царство, собравшее заново русские земли? Как это ополчение небольшой территории на Куликовом поле уничтожило отборные войска всей степной Азии вкупе с европейскими наемниками? Откуда такой небывалый расцвет веры и святости, затмивший старые святыни Киева?

Естественной предпосылкой было то, что сюда в период расцвета еще домонгольской Руси шли все самые активные и талантливые. Кроме того, более суровый климат сам производил отбор более стойких, мужественных и смекалистых. Но главным фактором, как уже было сказано, было формирование здесь особого нравственного типа человека, ориентированного прежде всего на жертвенное служение своим святыням – этот тип стал и поныне остается главным государствообразующим и культуротворческим типом Русского мира.

Феномен Украины – внутренний феномен Русского Мира, и вне его никогда бы не возник: но, с другой стороны – это именно внутреннее пограничье, оказавшееся наиболее восприимчивым к соблазнам Европы не только в силу исторических и географических причин, но также и вследствие культурно-психологических особенностей южнорусского этноса. Основные факторы, обусловившие отличия южнорусского этнического типа от великорусского – отсутствие крестьянской общины, обусловившее большую склонность к индивидуализму и поглощенностью материальными интересами, и более благоприятные природные условия, формировавшие привычку к комфортной жизни. Эти этнические особенности были заметны уже в XVII веке; так, например, великий реформатор Св. Церкви Патриарх Никон (правда, не избегая риторических преувеличений) писал: «малороссияне, как и греки потеряли веру и крепость добрых нравов; покой и честь их прельстили, они своему чреву работают и нет у них постоянства» [10].

По нашему мнению, именно эти отличия в конечном счете и были ключевым фактором того, что именно великороссы стали государствообразующим этносом и стержнем русской нации. (Что, естественно, нисколько не исключает влияния множества других объективных исторических обстоятельств). Впрочем, характерной особенностью ХХ и нынешнего века стал стремительный рост смешанного типа, имеющего предков из обоих этносов. К настоящему времени таковых около 20 миллионов – это больше, чем оставшихся «этнически чистых» украинцев. Этот процесс естественной реинтеграции русской нации, на который очень мало влияют какие-либо административные меры, чрезвычайно важен и, безусловно, сыграет огромную роль в будущих исторических перипетиях.

Как известно, классическое понимание русской нации предлагает, что она состоит как минимум из трех этносов – великоруссов, южноруссов и белорусов. Первый исследователь этого вопроса Ю.Венелин в книге «О споре между Южанами и Северянами на счет их россизма» в 1830 году, в частности, писал: «Весь русский народ… по огромности своей (удивительная вещь!) разделился только на две ветви (между тем как другие народы распались на многие отрасли); этих ветвей иначе назвать нельзя, как только по местоположению – Северною и Южною Русью», причем на уровне массового народного самосознания, отмечал Ю.Венелин, «каждая из ветвей признает русскою в сущности только себя» [11]. Таким образом, на уровне массового сознания (это прослеживается и на множестве других источников, в том числе фольклорных) сформировался своеобразный тип национальной идентичности, который можно определить как конкурентный, при котором из двух частей одной русской нации каждая сама себя считала «более настоящей».

А относительно имеющихся языковых отличий первый культуролог и лингвист Украины М. Максимович писал так: «Ни один филолог, по правилам и законам своей науки, не решится разрознить южнорусского и севернорусского языка: они, как родные братья, должны быть непременно вместе, во всякой системе» [12]. Более детально такое понимание соотношения южнорусского и севернорусского языков было развито классиком мировой лингвистики А. Потебней в его главном труде «Записки по русской грамматике». Современный же официальный украинский язык, как известно, нигде и никогда не был народным разговорным языком, и представляет собою искусственную конструкцию, основанную на принципе радикальной полонизации и диалектизации. По подсчетам специалистов, лексические и фонетические отличия украинского литературного языка от языка древних русичей и современного русского литературного языка почти на три четверти состоят из полонизмов (почти 700 слов) и тюркизмов (около полусотни слов), т.е. изначально и органически чуждых ему элементов [13].

Вплоть до большевистской «украинизации» 1920-30-х годов классическое понимание русской нации четко соответствовало самому народному самосознанию, что, в первую очередь, и обусловило полный провал сепаратистского движения в ходе Гражданской войны 1918-1920 годов. Характерно в этом отношении свидетельство одного из лидеров названного движения В. Винниченко:

«Я їхав вісім день, – пишет этот автор об одной из своих поездок по Украине в период гражданской войны, – серед солдатів, селян, робітників, зміняючи своїх сусідів на числених пересадках. Отже, я мав нагоду побачити на протязі сих днів немов у розрізі народних шарів їхній настрій... Я під той час уже не вірив в особливу прихильність народу до Центральної Ради. Але я ніколи не думав, що могла бути в йому така ненависть. Особливо серед солдатів. І особливо серед тих, які не могли навіть говорити по руськи, а тільки по українськи, які значить, були не лотишами й не руськими, а своїми, українцями. З якою зневагою, люттю, з яким мстивим глумом вони говорили про Центральну Раду, про генеральних секретарів, про їхню політику. Але що було в цьому дійсно тяжке і страшне, то це те, що вони разом висміювали й все українське: мову, пісню, школу, газету, книжку українську... І то була не випадкова одна-друга сценка, а загальне явище від одного кінця України до другого» [14].

Чтобы свидетельства Винниченко не показались выражением его экзальтированного субъективного восприятия (хотя бы и невыгодного самому автору), стоит привести еще хотя бы одно свидетельство подобного рода, учитывая, что таковых множество. Например, в воспоминаниях М. Могилянского «Трагедия Украины» читаем следующее:

«Пользуются ли национально настроенные украинцы доверием широких масс населения, во имя которых они действуют и именем которых так часто злоупотребляют? Пользуется ли «украинизация» симпатиями широких масс населения Украины? Нужно раз хотя бы высказать ту истину, что в той исторической стадии, в какой жило тогда население Украины, оно было более чем равнодушно ко всяким попыткам и затеям украинизации. Украинцы слишком много лгали на эту тему [т.е. ссылаясь на якобы массовую народную поддержку идеи «независимости» – В.Д.]... «Если еще нужно беспристрастное свидетельство полного провала идеи «украинизации» и «сепаратизма», – продолжает М.М. Могилянский, – то следует обратиться к вполне надежному и беспристрастному свидетельству немцев, которые были заинтересованы углублением «украинизации» для успеха расчленения России. Через два месяца пребывания в Киеве немцы и австрийцы, занимавшие Одессу, посылали обстоятельный доклад в Берлин и Вену в совершенно тождественной редакции… Доклад красноречиво доказывал, что существующее правительство не в состоянии водворить в стране необходимый порядок, что из украинизации ничего не выходит, ибо население стремится к русской школе, и всякий украинец, поступающий на службу, хотя бы сторожем на железную дорогу, стремится и говорить, и читать по-русски, а не по-украински. Общий же вывод был тот, что желательно объявить открыто и легально оккупацию края немецкой военной силой» [15].

В свою очередь тот факт, что идея «украинизации» все-таки находила какой-то отзыв, хотя бы и незначительный, также объясняется весьма просто, о чем в порыве откровенности «проболтался» один из деятелей этого направления Д. Дорошенко: «Автономия Украины и вообще национальные требования преподносились массам как своего рода выкуп, цена за панскую землю: хочешь получить панскую землю даром – требуй автономию! Понятно, это не создавало прочной базы для украинской государственности» [16].

Однако этот совершенно явный и бессовестный обман и вся деятельность бутафорских «украинских» правительств не могла не вызвать всеобщую народную ненависть и противодействие, которыми, к сожалению, ловко воспользовались большевики для утверждения своей власти, выступавшей здесь не только под лозунгами передачи собственности народу, но и под лозунгом восстановления единой и неделимой советской России.

Все эти явления объясняются, естественно, не «низким уровнем национального самосознания» в тот период, как привыкла бессовестно лгать официальная украинская историография, но как раз наоборот – его самым высоким и устойчивым развитием, опирающимся на тысячелетнюю традицию единства Руси. Об этом свидетельствует, например, факт широчайшей распространенности накануне революции среди украинского крестьянства и мещанства принадлежности к общерусским православно-патриотическим организациям.

Например, в 1909 году на встрече с Николаем ІІ делегация от Волыни во главе с архиепископом Антонием (Храповицким) и архимандритом Почаевской Лавры Виталием преподнесла Царю книги со списками членов «Союза Русского народа», в которых было внесено более миллиона (!) человек, то есть всё взрослое мужское население Волыни. Известный публицист и политический деятель В.В.Шульгин, также входивший в состав делегации, свидетельствовал, что запись в эти организации имела характер стихийного народного движения протеста против революции, и добавлял: «миллион волынцев сказали в тот день Царю, что они не «украинцы», а русские, ибо зачислились в «Союз русского народа» [17]. Характерно, что из общего числа членов православно-патриотических организаций русского народа, бόльшая часть (около 2-х миллионов) приходилась именно на территории современной Украины, а не Великороссии! А современные украинские идеологи продолжают в чисто большевистском духе и даже в тех же самых выражениях всячески издеваться над «шовинистической черной сотней», – народными дружинами, остановившими революционный бандитизм 1905 года, – совсем не подозревая по своему невежеству, что это в первую очередь их же собственные предки [18].

Сам принцип национального самосознания как раз в том и состоит, что оно преодолевает этническую ограниченность ради причастности единству великой цивилизационной традиции. В здоровой нации наличие внутренних этнических различий не ослабляет, а наоборот, усиливает сознание единства, поскольку сами эти различия заставляют яснее осознавать ту общую традицию и те общие ценности, ради которых стоит жить. Пока такие ценности существуют, любой этносепаратизм бесперспективен и естественным образом вызывает отторжение и гнев в широких массах. Пример, описанный В.Винниченко, относится как раз к этому случаю: то яростное неприятие акцентирования собственных этнических особенностей, которое шокировало упомянутого деятеля, объясняется глубоко народным сознанием принадлежности к единой Руси.

Южноруссы согласились считать себя отдельным народом и называться никогда ранее не слыханным словом «украинцы» только после того, как это тысячелетнее сознание было уничтожено эмпирически (уничтожением Российской Империи) и идеологически (внедрением «самого передового учения»). Как справедливо отмечает известный киевский нациолог Г. Касьянов, «Термин «национальное возрождение», очевидно, нужно брать в кавычки… поскольку и по содержанию, и по форме украинское «национальное возрождение» было именно созданием нации, и субъективный фактор имел решающее значение для «инициирования» этого процесса.

В данном контексте новое значение приобретает предложенный Р. Шпорлюком термин «украинский проект»… Нация сначала должна была возникнуть в воображении деятелей «национального возрождения» как умозрительная конструкция, и только со временем эта действительно «воображаемая» общность, этот проект были связаны в единое целое, согласованы с «объективными» социально-политическими, культурными, геополитическими и другими реалиями» [20].

Другой автор, Николай Рябчук, даже отличаясь явной русофобией, тем не менее пишет практически то же самое: его главная монография называется «От Малороссии к Украине: Парадоксы запоздалого нациотворения» (1999) [21], и в ней он прямо говорит об искусственности и «запоздалости» создания украинской нации, которая, по его мнению, так и не возникла и существует лишь в смелых пректах. (Уникальный неологизм «нациотворение», кстати говоря, не имеет аналогов ни в одном из европейских языков).

Этот фундаментальный слом в массовом историческом сознании и национальном самосознании был смягчен и опосредован идеологией «единого советского народа», имевшей под собой вполне реальную почву и удовлетворившей привычку к сознанию сверхэтнического единства. Когда же к концу ХХ века тысячелетняя общерусская идентичность была окончательно забыта, а «советский народ» перестал существовать – «украинская» идентичность южноруссов стала практически безальтернативной. Русскими отныне официально называются только великороссы, а попытки возродить тысячелетнее самосознание яростно клеймятся как «рецидивы великодержавности».

Тем не менее, осознание сверхэтнического единства сохраняется даже и в современных условиях – когда уже и нет в языке отдельного слова для ее обозначения, не говоря уже об усиленном промывании мозгов официальной идеологией. По социологическим данным, в 2002 году при опросе молодых людей от 16 до 34 лет под патетическим названием «Первое свободное поколение на Украине – кто они?» около 60 % из них ответили, что считают украинцев и россиян двумя частями одного и того же народа; а 61 % граждан Украины поддержали курс на реинтеграцию Украины и России в единое экономическое и военно-политическое пространство (опрос проводился во всех пропорционально представленных регионах страны) [22].

В годы независимости Украины продолжался рост русскоязычной части населения Украины, которая, несмотря на жесткую украинизацию СМИ и системы образования, тем не менее, впервые превысила 60 %. Приведенные данные свидетельствуют, что единство различных этносов в рамках единой русской нации и цивилизации представляют собой «упрямый» факт, а их стремление к дальнейшей реинтеграции – это естественно-исторический процесс, на который не может серьезно повлиять даже силовая политика. Поэтому, самоидентификация людей с помощью термина «украинец» становится все более номинальной: например, в Луганской области процент людей, которые на переписи назвали себя украинцами в 1989 году была 52 %, а в 2001 – 58 %; но в 1989 году украинский язык считали родным 35 % жителей этой области, а в 2001 – уже только 30 % (а повседневно разговаривает на нем, хотя бы в самом «суржиковом» варианте – всего несколько процентов) [23].

Своеобразные «ножницы» между сохранением сознания общерусского единства и восприятием украинской идентичности, не обусловленной даже и языковой практикой, объясняются в первую очередь тем, что массовое сознание находится под сильным прессом антирусской пропаганды, распространяемой СМИ и системой образования, вследствие чего понятие «русский» начало отождествляться только с великоруссами. Поэтому этнические южноруссы, слыша слово «русский», ныне в большинстве своем думают, что к ним, «украинцам», это не относится. И эта подлинная «манкуртизация», уничтожение тысячелетнего национального сознания самым лицемерным образом, наоборот, в официальной пропаганде представляется как его «пробуждение»! Такое бессовестное лицемерие может иметь временный успех в условиях массового исторического невежества населения, но ничто, основанное на лжи, не существует долго.

Одним из важнейших приемов антирусской пропаганды в СМИ и системе образования является фальсификация происхождения и реальной истории самого термина «Украина». Пересказывать и опровергать те невежественные фантазии, которые вбивают в головы нашим гражданам, здесь нет необходимости. Обратимся к реальной истории языка.

В древнерусском языке слово «оукрайна» было военным термином, обозначавшим приграничную полосу, охраняемую специальными отрядами. В Южной и Западной Руси этот термин затем исчезает из языка вплоть до ХVII века, когда он был уже заимствован из языка Московской Руси в своем первичном значении. Так что если бы Малая Русь не вернулась бы в состав Государства Российского, то самого слова «украина» на берегах Днепра наверняка никто не слыхал бы и по сей день! Поскольку во второй половине ХVII века «Малороссийская Украйна» становится самым «горячим» местом в государстве (по сравнению с «украйнами» невской, казанской, сибирской и другими), то к ней термин «Украйна» начинает применяться в собственном смысле, без добавления «Малороссийская», поскольку и так было понятно, о какой из «Украйн» идет речь.

Но все это – лишь терминология московских канцелярий, но ни в коем случае не народное самоназвание: население Приднепровья, Запорожья, Подолья, Волыни и Галиции называло себя исключительно «русью», «народом руським» или «русинами» (в Галиции) вплоть до начала ХХ века. Только такие термины употребляют в своих универсалах Б. Хмельницкий, И. Мазепа и все остальные гетманы. (Польское слово «москаль» для жителей Малой Руси имело только географический смысл, ибо сами они называли себя по национальности так же, как и сами «москали», лишь с небольшим фонетическим отличием.)

Т. Шевченко слова «украинец» не употреблял ни в стихах, ни в переписке (см. «Словник мови Т. Шевченка» в 2-х томах), отличая себя от «москалей» в терминах «козак» или «мужик». Неологизм «украинец» ввел П.Кулиш в одной из своих ранних повестей как раз в год смерти Т.Шевченко. Именно на эту повесть, а не на народное словоупотребление (которого просто не было) ссылается В. Гринченко, в 1909 г. вводя слово «украинец» в свой «Словарь». Как уже было отмечено выше, слово «украинец» было интеллигентским неологизмом конца XIX – начала XX века и среди основной массы народа стало распространяться в качестве самоназвания только в 1920-1930-х годах через школу и газеты; причем в УССР этот процесс происходил даже быстрее, чем на Западной Украине – там самоназвание «русины» окончательно исчезло только в 1950-1960-х годах на волне ненависти к «совитам», которых воспринимали как пришельцев из России.

Главным идеологическим орудием разрушения традиционного народного общерусского самосознания является миф официальной украинской идеологии о так называемой «русификации». Его абсурдность очевидна уже в силу того, что южноруссы имеют ничуть не меньшее историческое право принадлежать к единой русской нации и пользоваться общерусским языком, чем великороссы. Основы светской общерусской культуры были созданы в XVII веке именно южноруссами, в том числе и светский литературный язык: «Грамматика» М. Смотрицкого и «Лексикон словено-росский» П. Беринды, написанные в Киеве ещё в период его пребывания в составе Речи Посполитой, были школьными учебниками по всей Российской империи до конца XVIII. Учившиеся по ним «зело дивишася» бы, если бы им кто-то сказал, что они учат не русский, а некий «украинный» язык!

В XIX веке в Российской Империи не существовало никаких проблем с распространением письменности на «малороссийском наречии», причем центром издания этой литературы был Санкт-Петербург (в 1818 году там даже была издана «Грамматика малороссийского наречия» А. Павловского, а в 1840 – «Кобзарь» Т. Шевченко). Официальные украинские идеологи привычно лгут о якобы множественных «запретах» на употребление украинского языка в XIX веке, «забывая» упомянуть, что эти запреты касались лишь распространения привозной литературы антигосударственного содержания, никогда не касаясь обычной художественной, учебной и научной литературы.

Честные и научно грамотные украинские культурологи признают, что подобное было в то время совершенно немыслимо ни в одной из западноевропейских стран, очень жестко проводивших политику ассимиляции локальных этносов [24]. В отличие от стран Западной Европы, очень жестко подавлявших региональные языки уже на уровне начального образования, в Российской Империи, никаких препятствий к их развитию не было, в частности, школьное образование на южнорусском наречии существовало с середины XIX века, но осталось просто невостребованным, о чем ниже. Это следовало бы знать нашим европолюбам!

Однако и Россия была вынуждена перейти на «общеевропейские стандарты» отношения к этническим движениям после того, как поляки во время восстания 1863 года стали издавать и распространять антирусские листовки, написанные на этом наречии. Причем даже и в этом случае имела место конфронтация между ведомствами, во время которой министр народного просвещения Головнин выступал за развитие книгопечатания и образования на наречии, и всё в конечном счете решила позиция самого малороссийского дворянства, засыпавшего Петербург петициями, требовавшими его запрещения.

Основным содержанием этих петиций было возмущение тем, что какие-то самозванцы выдают себя за представителей всего малороссийского народа и навязывают ему свой искусственный язык, в то время как сам народ «охотно, и даже с любовию, учится по книгам русским и церковнославянским и в помысле не имеет искать для себя какого-либо еще особого языка… Есть даже признаки, – отмечалось далее, – что народ смотрит враждебно на непрошенные заботы о нем местных патриотов и обижается на замену образованого русского языка малорусским наречием. «Недавно, – говорит профессор Киевского университета Гогоцкий, – в одной сельской школе помещик, чтобы испытать желание учеников и их родителей, начал давать иногда в своей школе малорусские книги вместо русских. Что же вышло? Из восемнадцати учеников шестнадцать перестали ходить в школу»» [25]. (Интересно, что это тот самый Сильвестр Гогоцкий, который ныне записан в «классики украинской философии»)

То же самое, уже на нашей памяти, происходило и поныне происходит в период интенсивных «украинизаций», начатых большевиками и ныне продолжаемых их националистическими последователями. Полнейший провал всех этих кампаний заставил украинских идеологов сфабриковать концепцию «русификации», которая якобы и привела к переходу на общерусский язык ныне уже более половины южноруссов и их упорное нежелание изучать и употреблять «ридну мову».

Своего рода «шедевром» такой фабрикации стало письмо-трактат (а по сути – донос на собственный народ) литературного критика Ивана Дзюбы в ЦК КПУ «Интернационализм или руссификация?» (1965) [26]. Главное требование Дзюбы – возобновить политику насильственной украинизации 20-30-х. Дзюба обвиняет большевиков тех лет в том, что они оказались недостаточно последовательны и отступили, встретив стихийное сопротивление не только населения, но и низового звена самих коммунистов. А нужно было, говорит Дзюба, дожать! Такой вот «диссидент», а ныне, естественно, академик Дзюба.

Однако самое интересное в названом опусе даже не это, а сам «метод» доказательства существования политики «русификации». Если кто-то захочет найти там цитаты из партийно-государственных постановлений, на самом деле предписывающих что-то или кого-то «русифицировать», то будет весьма разочарован, потому что обнаружит нечто прямо противоположное: массу украинизаторских постановлений разных лет (отнюдь не только 20-30-х), массу таких же цитат из «классиков» и из выступлений партийных деятелей, неустанно клеймящих пережитки «великодержавного шовинизма». Но как же всё-таки Дзюба «доказывает»? А очень просто: ссылаясь на сам факт массового распространения русского языка во всех сферах жизни.

«Позвольте! – скажет любой непредубежденный исследователь, – Но ведь на это могли быть и совсем иные причины, а вовсе не государственная «русификация»! Например, стихийная и вполне естественная реинтеграция южноруссов в единое русское культурно-языковое пространство, облегченная стремительным развитием массовых коммуникаций в ХХ веке и вообще тяга к русской культуре, одной из самых мощных в мире». Ведь все, кто жил в советское время, еще прекрасно помнят книжные магазины, заваленные изданиями на украинском языке, регулярно списуемыми в макулатуру, украинские классы по 7-8 человек, в которые никто не хотел идти и многие другие явные признаки украинизации, просуществовавшие до самой перестройки. Весьма показательно и то, что общий тираж изданий на украинском языке в конце 80-х годов почти в 10 (!) раз превышал нынешний, после 15-ти лет независимости, когда они лишились государственной поддержки.

Действительно, начиная с 1950-х годов постепенно шел процесс сокращения доли украинских школ и украиноязычных изданий (хотя общий объем последних продолжал расти), но эти официальные меры всегда имели догоняющий характер, постоянно даже отстававший от реальной языковой практики населения. Сокращение шло вследствие невостребованности всего этого, с чем государство было вынуждено считаться, чтобы попросту не выбрасывать деньги на ветер, т.е. именно в силу естественных изменений. К сожалению, все эти процессы еще не дождались своего систематического исследования, которое всё поставило бы на свои места. А.С. Пушкин в свое время фактически сформулировал один из важнейших законов социолингвистики: «язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством» [27]. Русский язык всегда распространялся, ныне распространяется и будет распространяться дальше исключительно вследствие этого закона и несмотря ни на какие попытки этому противодействовать.

Однако миф о «русификации» является базовым для всей украинской идеологии, без него она рухнет, как карточный домик: ведь он используется нынешними украинскими идеологами как раз для прикрытия реальной политики насильственной украинизации – для развязывания откровенной войны против русского языка и культуры большинства граждан Украины. Причем ими иногда даже открыто признается, что признание русского языка в качестве второго государственного, или хотя бы просто «официального» станет «началом конца украинской мовы» [28], – и у них почему-то даже не возникает совершенно естественного для всякого нормального человека вопроса: а кому вообще нужен такой язык, который, по их же собственному мнению, не может самостоятельно существовать без силового навязывания (якобы «поддержки») его государством?

Ситуация, когда большинство населения страны не имеет своего языка в качестве государственного, в современном мире является совершенно уникальной и беспрецедентной – кроме Украины, таких стран вообще нет. О какой-либо «демократии» и «европейских принципах» здесь говорить вообще смешно – имеет место лингвототалитаризм в чистом виде.

На протяжении советского периода своей истории Юго-Западная Русь постоянно жила в режиме «украинизации», имевшем в 40-х – начале 80-х годов пассивно-сдерживающий, а в 20-30-е годы и с конца 80-х годов агрессивно-наступательный характер, перерастая в период после 1991 года в формы лингво-культурного геноцида русскоязычного большинства граждан «независимой» Украины.

Однако несмотря на это, на протяжении всего ХХ века продолжался процесс стихийной реинтеграции Русской нации в единое культурно-языковое пространство. В том числе и нынешний режим лингво-культурного геноцида не может противодействовать этому процессу, хотя и возымел существенное влияние на определенную прослойку общества, точнее, на определенный тип людей, принявших украинскую националистическую идеологию как своего рода «моральную компенсацию» своей материальной нищеты, социального унижения, исторического пессимизма и общего комплекса неполноценности, – или же, наоборот, для достижения корыстных карьерных устремлений (так называемое «янычарство», которое они самым лицемерным образом приписывают своим оппонентам). Этот психологический тип в свое время был описан великим русским ученым, создателем фонологии, Н.С. Трубецким. По наблюдениям этого автора, которые лишь подтверждаются множеством новейших примеров, людям этого типа в первую очередь свойственны «печать мелкого провинциального тщеславия, торжествующей посредственности, трафаретности… дух постоянной подозрительности, вечного страха перед конкуренцией» [29].

Ввиду всего вышесказанного не удивительно, что основой для официальной украинской идеологии стало не традиционное народное самосознание основной части населения страны, которое как раз усиленно искореняется, но идеология этномаргиналов – населения Западной Украины.

Большой иллюзией является представление, будто бы население этих территорий, выпав из русла общей истории Русского мира на многие века, стало европейцами и якобы несет в себе европейский исторический опыт. В действительности, это выпадение было выпадением из Истории как таковой – став колонией европейских стран, русины вплоть до начала ХХ века пребывали в состоянии Grundvolk (термин В. Зомбарта) – т.е. населения, остающегося на доисторической стадии развития, живущего на уровне натурального хозяйства (с элементами феодализма). Поэтому их выпадение из Русского мира – не только и не столько в том, что их язык в наибольшей степени изуродован иностранным влиянием и диалектизацией, но в первую очередь, именно в утрате способности к историческому бытию как главной черте менталитета.

На происходящие вокруг исторические события это население в течение многих веков привыкло смотреть как на непонятное стихийное бедствие, от которого нужно всячески уклоняться. Культура исторического бытия, присущая основной части южноруссов, в течение веков создававших единое государство Российское, распознается по способности делать выбор в пользу одной из борющихся исторических сил, даже если это требует жертв и самоотречения. [...]

В период до 1917 года Россия как государство:

1) спасла южнорусский этнос от геноцида и, вероятнее всего, полного исчезновения;

2) предоставила ему уникальную возможность расселиться на огромных территориях и увеличиться в численности более чем в десять раз – ничто подобное было бы принципиально невозможно за пределами Русского мира, там оставалась лишь роль самого отсталого захолустья, каковым была, например, Галиция до середины ХХ века;

3) обеспечила более благоприятные условия социального и культурного развития, чем у любого другого центральноевропейского этноса (это касается даже и «крепостного права» – Екатерина II ввела его в цивилизованные рамки вопреки беспределу местных панов, а отнюдь не «закрепостила Украину», как привыкла лгать официальная историография [30]).

Соответственно, и советский период, при всем его катастрофизме, не может рассматриваться как что-то внешнее и «навязанное» Россией. Во-первых, исход Гражданской войны в конечном счете решился именно на Украине, благодаря поддержке большевиков местным населением (в 1920 году Красная Армия на треть состояла из украинцев, в том числе, и в высшем командном составе). Более того, массовые народные восстания против большевиков в 1920-е годы – когда еще можно было что-то изменить, в отличие от 1940-1950-х! – были именно в Великороссии, а не на Украине. Таким образом, советская власть на Украине никоим образом не может считаться привнесенной извне, но является столь же «автохтонной», как и в Великороссии. Поэтому все, что эта власть здесь потом делала, не может рассматриваться как внешнее насилие, но только как расплата народа за собственный выбор.

Украина изначально была не колонией, а одной из основ Российской, а затем и советской империи, ее heartland’ом – поэтому и все злодеяния большевистского режима лежат на совести и ее народа нисколько не в меньшей степени, чем на других. Например, один из самых страшных геноцидов в мировой истории, Голодомор 1932-34 годов, имел своей главной причиной холуйство и желание выслужиться местной компартийной номенклатуры всех уровней – в подавляющем большинстве «украинской» по национальному составу. Нет никаких фактов, которые бы свидетельствовали бы о том, что это была «политика Москвы». [Из московского центра коммунистического государства происходила политика т.н. "коллективизации", в т.ч. в ее карательных аспектах "раскулачивания" и "искусственного голода", но она имела не национальные, а политические цели и проводилась на всех земледельческих территориях СССР. ‒ Ред. РИ.] Однако само желание переложить всю ответственность за грехи своего прошлого на кого-то, лишь бы избежать нравственной рефлексии и покаяния – очень характерная черта «украинского» исторического сознания, свидетельствующая о его полном отрыве от народной, христианской почвы. Непонимание этого принципиального обстоятельства свидетельствует лишь о крайне низкой интеллектуальной и нравственной культуре людей, ныне претендующих на роль идеологов и «интеллектуальной элиты» Украины.

Суть «украинской идеи», выработанной этномаргиналами именно на основе отсутствия культуры исторической жизни, и состоит именно в уходе из истории – в построении маленького государства по принципу «моя хата с краю», озабоченного исключительно жлобским «добробутом» и готового для этого холуйствовать перед кем угодно. В метафизическом смысле – это легко объяснимое названным отсутствием желание перепрыгнуть из доистоического состояния сразу в постистоическое, – бессмысленное и безнравственное, но комфортное существование «экономического животного».

Столь примитивные устремления также легко объяснимы исторически. Ведь по своей сути этномаргиналы, составляющие население Западной Украины – это «этническая химера, возникшая в результате духовно-психологической и культурной мутации некоторой части русского народа под длительным воздействием военно-культурной экспансии католического Запада. Согласно концепции Льва Гумилева, этническая химера возникает в зоне активного противоборства на протяжении длительного времени двух несовместимых этносов и представляет собой общность денационализированных, выпавших из обоих этносов людей… становление этнической химеры обусловлено процессом этнической мутации, комплекса искусственных изменений в менталитете» [31]. Естественно, что на остальных территориях страны «украинская идея», основанная на менталитете этномаргиналов, выполняет функцию, пользуясь термином А.И. Солженицына, «отрицательного отбора», втягивая в число своих приверженцев в первую очередь людей эгоистически озлобленных, обремененных комплексом неполноценности и стремящихся к самоутверждению за счет принижения инакомыслящих, а также откровенных приспособленцев.

В свою очередь, известно, что население Западной Украины, хотя и выпавшее из Истории, но вплоть до 1920-30-х годов твердо сохранявшее русскую идентичность и самоназвание, приобрело характер этномаргиналов относительно недавно и вполне насильственным образом. В октябре 1914 года М.М. Пришвин, служа фронтовым фельдшером, записывал в дневнике: «когда я попал в Галицию… я почувствовал и увидел в пластических образах времена инквизиции»; геноцид русинов австрийским режимом объясняется их симпатией к России: «В Галиции есть мечта о великой чистой прекрасной России. Гимназист, семнадцатилетний мальчик, гулял со мной по Львову и разговаривал на чистом русском языке. Он мне рассказывал о преследовании русского языка, не позволяли даже иметь карту России, перед войной он принужден был сжечь Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского. – Как же вы учились русскому языку? – Меня потихоньку учил дедушка… А я учил других, и так пошло. Мы действовали как революционеры, мы были всегда революционерами» [32].

Можно привести сколько угодно подобных свидетельств, а также напомнить о массовости «москвофильских» движений в Галиции, просуществовавших до 1945 года, и ликвидированных именно большевиками-украинизаторами! Перед Первой мировой войной именно «москвофильство» имело самую массовую народную поддержку, поэтому не удивительно то, с какой радостью русины встречали войска генерала Брусилова в 1914 году, и какой геноцид устроили им вернувшиеся австрияки в 1915-1916! Более тридцати тысяч русинов Галиции, сознательно исповедовавших свою принадлежность единой русской нации, погибло в концлагерях Терезин, Талергоф, Освенцим (вот когда началась его страшная история!), что стало первым в ХХ веке прецедентом геноцида но национальному и идеологическому признаку. Этот геноцид национально сознательной части населения, в которой самым активным образом принимали участие и идейные «украинцы», и стал впоследствии важнейшей предпосылкой внедрения новой, искусственной «украинской» идентичности, усиленно, но почти безуспешно внедрявшейся австрияками еще до войны. Но нынешние «идейные украинцы» по своему лицемерию, а чаще всего просто по невежеству, продолжают заявлять, будто бы это как раз они подвергались геноциду, в то время как все было «с точностью до наоборот»!

Украинский национализм, сначала возникший как антипольское движение в 1920-х годах, в 1940-х естественным образом обернулся против большевиков. А поскольку центр большевистской империи находился в Москве, т.е. в России, то антибольшевизм столь же естественным образом породил русофобию как основную психологическую доминанту «украинского» сознания. Жестокий парадокс истории: великороссы, – именно те, кто больше всех пострадал от большевизма! – стали символизировать для темных западноукраинских масс сам большевизм. И сколь бы ни было это «естественным» в психологическом отношении, но не менее силен здесь и другой фактор, о котором было сказано выше – полное отсутствие культуры исторической жизни, узко-хуторянское, инфантильное мышление, не способное понять то, что сколько-нибудь выходит за пределы кругозора «своей хаты». Были, естественно, и благородные исключения, но не они определяли ситуацию. Таким образом, даже основная база «украинской» идентичности – бывшие австрийские земли, – появилась совсем недавно и отнюдь не «естественным» образом, а в результате геноцида и идеологической «промывки мозгов».

Решающее значение для формирования идеологических предпосылок становления Украины как национально-государственной единицы, для возникновения национальной идентичности «украинец» имела деятельность русофобствующей интеллигенции, начиная со второй половины ХІХ века. Деятельность этих поначалу мелких и маргинальных групп была направлена на дискредитацию высших народных святынь – единства Руси, Православия и Самодержавия – за счет всяческого любования бытовыми особенностями жизни южно-русской народности. Поэтому при всем своем внешнем «народолюбстве» деятельность этих людей по своей глубинной сущности была радикально антинародной. В дальнейшем на «раскрутку» идеологии украинизма среди народных масс Галиции были отпущены большие деньги австрийским правительством, строившим накануне Первой мировой войны экспансионистские планы расчленения России. Наконец, большевики в 20-30-е годы провели кампанию по насаждению «украинского литературного языка» и украинской национальной идентичности, не брезгуя для этого даже услугами своих недавних заклятых врагов типа Грушевского и К˚.

Само возникновение и дальнейшее существование независимой Украины является частью глобального проекта стабилизации однополярного мира в главе с США и диктатурой стран «золотого миллиарда» в сфере мировой экономики. Как отмечал А.С. Панарин, «как только ситуация диалога двух систем сменилась монологом победившего Запада, с последним стали происходить необъяснимые вещи. Обнажился процесс неожиданной архаизации и варваризации Запада: вместо Запада демократического миру явился Запад агрессивный, Запад вероломный, Запад циничных двойных стандартов и расистского пренебрежения к не западным народам» [33]. [Политика западных правителей и раньше была такой же, достаточно указать на их вероломное инициирование и поддержку антирусской революции в России. Просто она была не столь явной и в изолированном СССР даже такие умные авторы, как Панарин, это не вполне понимали. ‒ Ред. РИ.]

Проект глобального однополярного мира предполагает недопустимость воссоздания самостоятельного цивилизационного пространства Евразии, которое чем-либо выделялось бы из общего болота «третьего мира». В соответствии с этим проектом, «народы Евразии теряют единое большое пространство и погружаются в малые и затхлые пространства, где царят вражда, ревность и провинциальная зашоренность. Они теряют навыки эффективной экономической кооперации, социального и политического сотрудничества, превращаясь в разрозненных маргиналов нового глобального мира. Они теряют язык большой культуры и великую письменную (надэтническую) традицию, возвращаясь к этническим диалектам или даже придумывая их в случае реальной ненаходимости в прошлом» [34].

Современная Украина является характернейшим примером реализации всего перечисленного. Противодействие описанным процессам, хотя и имеет естественные побудительные мотивы и естественные предпосылки, тем не менее, не может начаться и протекать как-то «автоматически», но может быть лишь результатом, во-первых, хорошо разработанной стратегии, а во-вторых, волевого усилия активных социальных групп. Как отмечает по этому поводу П. Щедровицкий, «социальный, культурный, вообще человеческий мир, является единством воли и представлений. Если за идеей Русского мира не будет ничего, кроме слов, если не будет никаких действий, не будет волевой компоненты, то и Русского мира, конечно, не будет. Точно так же, если бы десятки, потом сотни, а потом тысячи людей не стали бы формировать Большую Европу, то ее, естественно, и не возникло» [35].

Проект глобальной диктатуры не встречает сопротивления до тех пор, пока у населения колонизируемых территорий сохраняется иллюзия возможности вхождения в число стран «золотого миллиарда» (на Украине это называют «вхождением в Европу»). Однако когда иллюзорность этих мечтаний станет очевидной большинству населения, его политические и цивилизационные предпочтения радикально изменятся. Возможно, на это уйдут даже десятки лет, однако итог предопределен и неизбежен, а сам процесс начинается уже сегодня. Более того, в определенном смысле можно сказать, что временное разобщение Русского мира, уже далеко не первое в его истории, как и раньше, пойдет лишь на укрепление его дальнейшего единства – после того, как очередная «европейская» утопия продемонстрирует свою полную несостоятельность.

Виталий Даренский (Луганск)
Источник: Большой форум "Русский мир" (май 2018)
(с разбивкой на абзацы и незначительными сокращениями)

Литература

1.​ Щедровицкий П. Русский мир: восстановление контекста // [http://www.archipelag. ru/ru_mir/history/history01/shedrovitsky-russmir/].
2.​ См.: Савицкий П.Н. Континент Евразия. – М.: Аграф, 1997. – С. 37-43.
3.​ Цит. по: Кожинов В.В. Россия как уникальная цивилизация и культура // Кожинов В.В. Победы и беды России. – М.:ЭКСМО-Пресс, 2002. – С. 15.
4.​ См.: Кожинов В.В. Россия как уникальная цивилизация и культура // Кожинов В.В. Победы и беды России. – М.:ЭКСМО-Пресс, 2002; а также нашу работу: Даренский В.Ю. Диалогическая открытость как сущностная особенность русской культуры // Русский язык, литература и культура в школе и ВУЗе. – Киев. – 2005. - № 5.
5.​ Бердяев Н.А. Судьба России. – М.: Изд. МГУ, 1990. – С. 8.
6.​ Ортега-и-Гассет Х. Бесхребетная Испания. – М.: АСТ, 2003. – С. 16-17; 21.
7.​ Пресняков А.Е. Российские самодержцы. – М.: Книга, 1990. – С. 410.
8.​ Костомаров Н.И. Гетман Иван Степанович Мазепа // Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Книга 2. Вып. 5, 6,7. – М.: Сварог, 1994. С. 482-483.
9.​ Цит. по: Русская идея. Хрестоматия. – М.: «Русский мир», 1992. – С. 88.
10.​ Цит. по: Костомаров Н.И. Указ. соч. – С. 140.
11.​ Венелин Ю. О споре между Южанами и Северянами на счет их россизма // Пыпин А. Материалы по истории русской мысли. – Т. ІІІ. – М., 1888. – С.10.
12.​ Максимович М.А. Письмо к М.П. Погодину // Собр. соч. – Т. ІІІ. – М., 1904. – С. 190.
13.​ Железный А. Происхождение русско-украинского двуязычия в Украине. – К., 1998. – С.81-105.
14.​ Винниченко В. Відродження нації. Частина ІІ. – К.: Вид. політ. літ., 1990. – С. 159-261.
15.​ Могилянский Н.М. Трагедия Украины // Революция на Украине / Сост. С.А. Алексеев. – К.: Изд. полит. лит., 1991. – С. 121-122.
16.​ Дорошенко Д.И. Война и революция на Украине // Революция на Украине. – С. 71.
17.​ Шульгин В.В. Дни. 1920: Записи. – М.: Современник, 1989. – С. 245.
18.​ Подробно на эту тему: Даренский В.Ю. Архиепископ Антоний (Храповицкий) – идеолог православно-патриотических организаций Волыни начала ХХ века // Вісник Луганського національного педагогічного університету імені Тараса Шевченка. Серія «Історія». – 2005. - № 14. – С. 158-168.
19.​ Шумук Д. Пережите і передумане. – К.: Вид. ім. Олени Теліги, 1998. – С. 152-153.
20.​ Касьянов Г.В. Теорія нації та націоналізму. – К.: "Либідь", 1999. – С. 192.
21.​ См.: Рябчук М. Від Малоросії до України: Парадокси запізнілого націєтворення. – К.: Критика, 2002. – 282 с.
22.​ Филатов А.С. Российский социокультурный фактор на Украине и в Крыму // Сборник материалов научно-практической конференции «Крым в контексте Русского мира: язык и культура», посвященной 205-й годовщине со дня рождения А.С. Пушкина / Отв. ред. А.С. Филатов. – Симферополь: Таврия, 2004. – С. 46-47.
23.​ Самолевський В. І знов про перепис 2001 року // Вечерний Луганск. – 2004. - № 3. – С. 3.
24.​ Окара А. “Украинский вопрос” та пошуки відповідей на нього / Кур’єр Кривбасу. – 2001. - №141. – С. 180.
25.​ Архівні документи Валуєвського циркуляра 1863 року та їх сприйняття // Дніпро. – 2001. – №1-2. – С. 72-73.
26.​ См.: Дзюба І. Інтернаціоналізм чи русифікація? – К.: КМ Академія, 1998. – 276 с.
27.​ Пушкин А.С. О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова // Пушкин А.С. Мысли о литературе и искусстве. Сборник. – К.: Мистецтво, 1984. – С. 243.
28.​ Марусик Т. До пори, до часу // Українське Слово, 18 –24 січня 2001. – С. 7.
29.​ Трубецкой Н.С. К украинской проблеме // Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. – М.: Наука, 1995. – С. 373.
30.​ См.: Ульянов Н.И. Украинский сепаратизм. – М.: Эксмо, Алгоритм, 2004. – С. 177-194.
31.​ Родин С. Похищение Руси. «Украинцы»: их происхождение, подлинная история и реальное настоящее: Историческое расследование. – Курск: Святогор, 2001. – С. 106.
32.​ Пришвин М.М. Дневники. – М.: Правда, 1990. – С. 66-67.
33.​ Панарин А.С. Россия в социокультурном пространстве Евразии // Москва. – 2004. - № 4. – С. 181.
34.​ Там же. – С. 185.
35.​ Щедровицкий П. Указ. соч.

---