Умер писатель Денис Иванович Фонвизин

1.12.1792 (14.12). Умер писатель Денис Иванович Фонвизин

Денис Иванович Фонвизин (3.04.1744(45?)–1.12.1792), – драматург, прозаик. Родился в Москве в богатой дворянской семье, происходившей от немцев из Ордена меченосцев. Один из них, барон Петер фон Висин, вместе с сыном был взят в плен русскими при Иоанне Грозном во время Ливонской войны 1558–1583 гг. Они остались в России, куда прибыли и младшие сыновья барона. Потомки их несколько поколений исповедовали лютеранскую религию, что не мешало им верно служить новой родине, тем более что они за это получали поместья и другие пожалования.

Денис Фонвизин, их уже достаточно далекий потомок, получил прекрасное домашнее образование. В 1755–1760 гг. учился в гимназии при Московском университете, затем в течение года на философском факультете. В студенческие годы начал печататься в московских журналах как переводчик иностранных авторов.

В 1762 г. переехал в С.-Петербург и занял место переводчика в Коллегии иностранных дел. В 1763–1769 гг. служил секретарем кабинет-министра И.П. Елагина, ведавшего разбором челобитных на высочайшее имя, а с 1766 г. и императорскими театрами. Разделяя оппозиционные взгляды по отношению к нравам двора Императрицы Екатерины II, по его поручению Фонвизин разрабатывал проекты конституционных реформ в России, которые должны были отменить крепостное право и предоставить политические права всем сословиям.

В эти же годы Фонвизин сближается с кружком молодых офицеров-вольнодумцев, под их влиянием создает сатирическое произведение "Послание к слугам моим..." (1769). Интерес к театру выразился в работе над оригинальной русской сатирической комедией (до этого перекладывал иностранные комедии "на русские нравы"). Комедия "Бригадир" была написана в 1766–1769 гг. и поставлена в 1770 г. В 1769 г. Фонвизин стал секретарем руководителя Коллегии иностранных дел – Н.И. Панина, воспитателя наследника престола. Их сближали оппозиционное отношение к правительству Екатерины II, убежденность, что России нужны "фундаментальные законы".

В 1777–1778 гг. совершил поездку с женой за границу, во Францию и Германию, письма из этой поездки позже издал под заглавием "Записки первого путешествия", сыгравшие свою роль в становлении русской прозы. Разочарование от западного мещанства и рационализма не побудило, однако, Фонвизина глубоко задуматься над духовными причинами этого. Размышления его ограничиваются в основном социальной плоскостью.

В 1781 г. Фонвизин написал самое известное свое произведение – комедию "Недоросль" с обличением крепостного права и невежества чиновников, что, по мнению автора, может быть преодолено реформами в духе Просвещения.

В марте 1782 г., после отстранения Панина от дел, подал в отставку и полностью отдался литературному творчеству. В 1783 г. публикует ряд сатирических сочинений: "Опыт российского сословника", "Челобитная российской Миневре от российских писателей", "Повествование мнимого глухого и немого". В 1784–1785 гг. Фонвизин вновь побывал в Европе – в Германии и Италии, анонимно издал на французском языке "Жизнь графа Никиты Ивановича Панина", нарисовав образ идеального просвещенного вельможи. И опять-таки идеал чисто социальный.

В последние годы жизни тяжело больной писатель начал автобиографическую повесть "Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях" (к сожалению, не была закончена). 1 декабря 1792  г. скончался в Петербурге. Похоронен в Александро-Невской лавре.

Использован материал:
Русские писатели и поэты.
Краткий биографический словарь.
Москва, 2000.

Д.И. Фонвизин.. Из "Записок первого путешествия" о Франции, самой культурной стране Европы (1777 г.)

...Выехал я во Францию и, через Страсбург, Безансонъ, Bourg-en-Besse, достиг славного города Лиона. Дорога в сем государстве очень хороша; но везде по городам улицы так узки и так скверно содержатся, что дивиться надобно, как люди с пятью человеческими чувствами в такой нечистоте жить могут...

Шедши в Лионе по самой знатной и большой улице (которая однако ж не годится в наши переулки), увидел я среди бела дня зажженные факелы и много людей среди улицы. Будучи близорук, счел я, что это конечно какое-нибудь знатное погребение; но подошед из любопытства ближе, увидел, что я сильно обманулся; господа французы изволили убить себе свинью – и нашли место опалить ее на самой середине улицы!

Смрад, нечистота и толпа праздных людей смотрящих на сию операцию, принудили меня взять другую дорогу. Не видав еще Парижа, не знаю, меньше ли в нем страждет обоняние; но виденные мною во Франции города находятся в рассуждении чистоты в прежалком состоянии...

Почти нигде нельзя отворить окошко летом от зараженного воздуха. Чтоб иметь все под руками и ни зачем далеко не ходить, под всяким домом поделаны лавки. В одной блистает золото и наряды, а подле нее, в другой вывешена битая скотина с текущей кровью. Есть улицы где в сделанных по бокам стоках течет кровь, потому что не отведено для бойни особливого места. Такую же мерзость нашел я в прочих французских городах, которые все так однообразны, что кто был на одной улице тот был в целом городе; а кто был в одном городе, тот все города видел. Париж пред прочими, имеет только то преимущество, что наружность его несказанно величественнее, а внутренность сквернее.

Напрасно говорят, что причиною нечистоты является многолюдство. Во Франции множество деревень, но ни в одну нельзя въезжать, не зажав носа. Со всем тем привычка, от самого младенчества жить в грязи по уши, делает, что обоняние французов ни мало не страждет. Вообще сказать можно, что в разсуждении чистоты перенимать здесь нечего, а в рассуждении благонравия еще меньше. Удостоверяясь в сей истине, искал я причины, что привлекает сюда такое множество чужестранцев? …

По точном разсмотрении вижу я только две вещи, кои привлекают сюда чужестранцев: спектакли и – с позволения сказать – девки. Если две сии приманки отнять сегодня, то завтра две трети чужестранцев разъедутся из Парижа. Безчинство дошло до такой степени, что знатнейшие люди не стыдятся сидеть с девками в ложах публично. Сии твари осыпаны бриллиантами. ... С каким искусством они умеют соединять прелести красоты с приятностью разума, чтоб уловить в сети жертву свою! Сею жертвою бывают по большей части иностранцы, кои привозят с собой денег сколько можно больше, и если не всегда здравый ум, то по крайней мере здоровое тело; а из Парижа выезжают, потеряв и то и другое, часто невозвратно. Я думаю, что если отец не хочет потерять своего сына, то он не должен посылать его сюда...

Такой бедной учености, я думаю, нет в целом свете; ибо как гражданские звания покупаются без справки, имеет ли покупающий потребныя к должности своей знания, то и нет охотников терять время свое, учась науке безполезной. Злоупотребление продажей чинов, произвело здесь то страшное действие, что при невероятном множестве способов к просвещению, глубокое невежество весьма нередко...

Главное рачение мое обратил я к познанию здешних законов. … Система законов сего государства есть здание, можно сказать, премудрое, сооруженное многими веками и редкими умами; но вкравшееся мало помалу различные злоупотребления и развращение нравов дошли до самой крайности и уже потрясли основание сего пространного здания, так что жить в нем бедственно, а разорить его пагубно. Первое право каждого француза есть вольность; но истинное настоящее его состояние есть рабство; ибо бедный человек не может снискивать своего пропитания иначе, как рабскою работою; а если захочет пользоваться драгоценною своею вольностью, то должен будет умереть с голоду. Словом: вольность есть пустое имя и право сильного остается правом превыше всех законов...

Наилучшие законы не значат ни чего, когда исчез в людских сердцах первый закон, первый между людьми союз – добрая вера. У нас ее не много, а здесь нет и головою. Вся честность на словах, и складнее у кого фразы, тем больше остерегаться должно какого-нибудь обмана. Ни порода, ни наружные знаки почестей не препятствуют ни мало снисходить до подлейших обманов, как скоро дело идет о малейшей корысти. Сколько кавалеров Св. Людовика, которые тем и живут, что подлестясь к чужестранцу и заняв у него сколько простосердечие того позволяет, на другой же день скрываются вовсе, и с деньгами от своего заимодавца! Сколько промышляют своими супругами, сестрами, дочерьми. Словом, деньги суть первое божество здешней земли.

Развращение нравов дошло до такой степени, что подлый поступок не наказывается уже и презрением; честнейшие действительно люди не имеют ни мало твердости отличить бездельника от честного человека, считая, что таковая отличность была бы contre la politesse française [противоречила бы французской вежливости]...

Вообще надобно отдать должное здешней нации, что слова сплетают мастерски, и если в том состоит разум, то всякий здешний дурак имеет его превеликую долю. Мыслят здесь мало, да и некогда, потому что говорят много и скоро. Обыкновенно отворяют рот, не зная еще что сказать, а как затворять рот не сказав ничего, было бы стыдно, то и говорят слова, которые машинально на язык попадаются, не заботясь много, есть ли в них какой-нибудь смысл. … Вот общий, или паче сказать, природный характер нации; но надлежит присовокупить к нему и развращение нравов, дошедшее до крайности, чтоб сделать истинное заключение о людях, коих вся Европа почитает своим образцом...

Возмечтания их (парижан) о своем разуме дошла до такой глупости, что редкий француз не скажет о самом себе, что он преразумен. Нет ли разницы между разумом французским и разумом человеческим? Дабы сделать сие разыскание, принял я к здешним умницам знаменование разума в целом свете. Я пришел, что для них оно слишком длинно; они гораздо его для себя поукоротили. Через слово разум, по большей части, понимают они одно качество, а именно остроту его, не требуя отнюдь, чтобы она была управляема здравым смыслом...

...Слушать разсудка, и во всем прибегать к его суду – скучно; а французы скуки терпеть не могут. Чего не делают они, чтоб избежать скуки, то есть, чтоб ничего не делать! И действительно всякий день здесь праздник. Видя с утра до ночи бесчисленное множество людей в беспрерывной праздности, удивляться надобно, когда что здесь делается. Не упоминая о садах, всякий день пять театров наполнены. Все столько любят забавы, сколько труды ненавидят; а особливо черной работы народ терпеть не может. Зато нечистота в городе такая, какую людям, не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно.

Рассудка француз не имеет, и иметь его почел бы несчастьем своей жизни; ибо оный заставлял бы его размышлять, когда он может веселиться. Забава есть один предмет его жизни. А как на забавы потребны деньги, то для приобретения их употребляют всю остроту, которою его природа одарила. … Обман почитается у них правом разума. По всеобщему их образу мыслей обмануть не стыдно; но не обмануть – глупо. … Божество его – деньги. Из денег нет труда, которого не поднял, и нет подлости, какой бы не сделал француз. … Д’Аламберты и Дидероты в своем роде такие же шарлатаны, каких видел я всякий день на бульваре; все они народ обманывают за деньги, и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к сребролюбию присовокупляет беспримерное тщеславие. …

Сколько я помню, вся система нынешних философов состоит в том, чтоб люди были добродетельны независимо от религии: но они, которые ничему не верят, доказывают ли собою возможность своей системы? Кто из мудрых века сего, победив все предрассудки, остался честным человеком? Кто из них, отрицая бытие Божие, не сделал интереса денежного единым божеством своим, и не готов жертвовать ему всею своею моралью? Одно тщеславие их простирается до того, что сами науки сделались источником непримиримой вражды между семействами. …

Воспитание во Франции ограничивается одним учением. Нет генерального плана воспитания, и все юношество учится, а не воспитывается. Главное старанье прилагают, чтоб один стал богословом, другой живописцем, третий столяром; но чтоб каждый из них стал человеком, того и на мысль не приходит. И так относительно воспитания Франция ни в чем не имеет преимущества пред прочими государствами. В сей части столько же и у них недостатков, сколько и везде; но в тысячу раз больше шарлатанства. …

Дворянство французское по большей части в крайней бедности, а невежество его ни с чем не сравнимо. Ни звание дворянина, ни орден Св. Людовика не мешают во Франции ходить по мiру. … Множество из них мучили меня неотступными просьбами достать им места гувернеров в России; но как исполнение их просьб было бы убийственно для невинных, доставшихся в их руки, то уклонился я от сего злодеяния и почитаю долгом совести не способствовать тому злу, которое в отечестве нашем уже довольно вкореняется. ...

Если что во Франции нашел я в цветущем состоянии, то, конечно, их фабрики и мануфактуры. Нет в свете нации, которая б имела такой изобретательный ум, как французы в художествах и ремеслах, до вкуса касающихся. Я хаживал к marchandes des modes, как к артистам, и смотрел на уборы и наряды, как на прекрасные картины. Сие дарование природы послужило много к повреждению их нравов. Моды вседневно переменяются: всякая женщина хочет наряжена быть по последней моде; мужья пришли в несостояние давать довольно денег женам на уборы; жены стали промышлять деньги, не беспокоя мужей своих, и Франция сделалась в одно время моделью вкуса и соблазном нравов для всей Европы...

В рассуждении злоупотребления духовной власти я уверен, что Франция несравненно несчастнее прочих государств. … Сила духовенства во Франции такова, что знатнейшие не боятся потерять ее никаким соблазном. Прелаты публично имеют на содержании девок, и нет позорнее той жизни, какую ведут французские аббаты...

Рассматривая состояние французской нации, научился я различать вольность по праву от действительной вольности. Наш народ не имеет первой, но последнею во многом наслаждается. Напротив того французы, имея право вольности, живут в сущем рабстве.

+ + +

Комедии Фонвизина оставили наглядный портрет того уже фактически нерусского и бездуховного дворянского общества XVIII века, частью которого были даже его лучшие представители, как сам Фонвизин или Сумароков. Несмотря на немилость Екатерины II, в списках расходились многие произведения Фонвизина, фразы из которых сделались крылатыми словами:

• «Прежде, кто писывали хорошо по-русски, так те знавали грамматику, а ныне никто ее не знает, а все пишут».
• «Наука и ум подчиняются моде столько же, сколько сережки и пуговки».
• «Жадные люди приписывают себе бережливость, а трусливые – вежливость».
• «Слава Богу, что на вранье нет пошлин. Ведь куда бы какое всем было разоренье!»
• «Не хочу учиться, хочу жениться».
• «Сердце богатого человека скоро каменеет».

---