Слово "организацiя" плохо вяжется с маленьким кружком, известным под именем "Кирилло-Мефодiевскаго Братства", возникшим в Кiеве при университете Св. Владимiра, в 1846-1847 г. Он не успел ни организоваться, ни начать действовать, как был ликивидирован полицiей, усмотревшей в нем революцiонное общество, вроде декабристскаго. Идеи насильственнаго ниспроверженiя государственнаго строя у его членов не было, но успели выработаться кое какiе взгляды на будущее устройство Россiи и всех славянских стран. Это устройство представлялось на манер древних вечевых княжеств - Новгорода и Пскова. В бумагах Н. И. Костомарова, самаго восторженнаго из членов братства, сохранилась запись: "Славянскiе народы воспрянут от дремоты своей, соединятся, соберутся со всех концов земель своих в Кiев, столицу славянскаго племени, и представители всех племен, воскресших из настоящаго униженiя, освободятся от чужих цепей, возсядут на горах (кiевских) и загремит вечевой колокол у Св. Софiи, суд, правда и равенство воцарятся. Вот судьба нашего племени, его будущая исторiя, связанная тесно с Кiевом" [135].
"Матери городов русских" предстояла роль матери всех славянских городов.
Не трудно в этом отрывке уловить все тот же мотив "Соединенных славян", звучащiй в названiях одного из декабристских обществ и кiевской масонской ложи. При этом не обязательно предполагать, как это часто делают, идейную преемственность между декабристами и кирилло-мефодiевцами. Гораздо вернее допустить, что те и другiе имели общаго учителя панславизма в лице поляков. Недаром "Книги бытiя украинскаго народа", написанныя Костомаровым, как некое подобiе "платформы" братства, хранят на себе ясный след влiянiя "Книг польскаго народа и польскаго пилигримства" Мицкевича. Кроме того, во время их написанiя, в 1846 г., Костомаров часто встречался с поляком Зеновичем - бывшим профессором Кременецкаго лицея, разсадника польскаго нацiонализма. Зенович был ревностным поборником идеи всеславянскаго государства.
Главные принципы Кирилло-Мефодиевскаго кружка давно выяснены и сформулированы. А. Н. Пыпин дает краткую их сводку в таком виде: освобожденiе славянских народностей из под власти иноплеменников, организацiя их в самобытныя политическiя общества федеративно связанныя между собою, уничтоженiе всех видов рабства, упраздненiе сословных привилегiй и преимуществ, религiозная свобода мысли, печати, слова и научных изысканiй, преподаванiе всех славянских наречiй и литератур в учебных заведенiях [136]. К этому надо прибавить, что такая всеславянская федерацiя мыслилась не монархической, а республиканской, демократической. Про царя говорили, что он "хочь якiй буде розумний, а як стане самодержавно панувати, то одуриэ". Всеми общими делами должен заведывать "общiй славянскiй собор из представителей всех славянских племен".
Малороссiя мыслилась в числе независимых славянских стран, "как равная с равными" и даже чем то вроде лидера федерацiи.
Независимая украинская государственность основывалась, таким образом, на европейском демократическом мiровоззренiи. На этом же строилась "внутренняя" политика, в частности, преподаванiе в школах на простонародном разговорном языке. Оправдывалась эта мера соображенiями культурнаго прогресса. Главной целью был не язык сам по себе, а мужицкая грамотность. Поднять образовательный уровень простого народа считали возможным только путем преподаванiя на том наречiи, на котором народ говорит.
Идея эта - западнаго происхожденiя; там она горячо обсуждалась и породила обширную литературу. Отголоском ея в Россiи были учебники на тульском наречiи, которые писал впоследствiи Л. Н. Толстой, для своей яснополянской школы. То же собиралось делать вятское земство. Члены братства не связывали с этим намеренiя отделиться от общерусскаго литературнаго языка; напротив, преподаванiе на своем наречiи способствовало бы, по их мненiю, скорейшему прiобщенiю малорусса к литературному языку и к сокровищам общерусской культуры.
В 1847 г., по доносу одного студента, подслушавшаго разговоры братчиков, они были арестованы и разосланы по более или менее отдаленным местам. Только к концу 50-х годов выходят из ссылки и сеезжаются в Петербург. Общества своего не возобновляют, но образ их мыслей, попрежнему, - "прогрессивный". Это и дало основанiе Каткову не делать различiя между украинофильством и всеми другими "бродячими" элементами русскаго общества.
Если не считать довольно бледных Гулака и Белозерскаго, то самыми видными фигурами Кирилло-Мефодiевскаго Братства были Шевченко, Кулиш и Костомаров. Шевченко "видным" был, больше, как поэт, чем как член братства, с которым был очень слабо связан. Вдохновителем, "теоретиком" и душой всей группы был Н. И. Костомаров - молодой в то время профессор исторiи кiевскаго университета.
Из "Автобiаграфiи" его можно заключить, что любовь к малороссiйскому народу явилась у него, в значительной степени, случайно и объяснялась тем, что никакого другого поблизости не было. До 18 лет будущiй украинскiй патрiот не знал даже малороссiйскаго языка. По крови он был полувеликорусс-полумалорусс. Отец его, воронежскiй помещик, был русским, но мать - украинка и происходила из крепостных. Костомаров сам разсказывает, как отец его, будучи уже пожилым человеком, облюбовал себе из числа своей дворни жену, бывшую в то время маленькой девочкой, отправил ее в Петербург учиться, поместил в институт для благородных девиц и когда она по окончанiи его вернулась образованной, воспитанной барышней - женился на ней. Будущiй историк, таким образом, родился и вырос в семье совершенно русской по духу и по культуре. Малороссiйскiя симпатiи появились у него в Харькове, по окончанiи университета, в 1836-1837 г. и внушены были, главным образом, И. И. Срезневским - тоже великоруссом, увлекшимся собиранiем украинской народной поэзiи и выпустившим в 30-х годах свои знаменитыя "Запорожскiя Древности". "Мною овладела какая-то страсть ко всему малороссiйскому, - признавался Костомаров. - Я вздумал писать по-малорусски, но как писать? Нужно учиться у народа, сблизиться с ним. И вот я стал заговаривать с хохлами, ходил на вечерници и стал собирать песни". Однажды на такой вечерныци хлопцы чуть не побили молодого народолюбца, приревновав его к девицам.
Ко времени своего хожденiя в народ, Костомаров был уже демократом и поборником прав крестьянства. Демократическiя страсти наложили печать и на его занятiя исторiей, которую он полюбил больше всех других наук. Он рано задался вопросом: "отчего это во всех исторiях толкуют о выдающихся государственных деятелях, иногда о законах и учрежденiях, но как будто пренебрегают жизнью народной массы? Бедный мужик земледелец, труженик, как будто не существует для исторiи".
"Скоро я пришел к убежденiю, что исторiю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе. Не может быть, чтобы века прошедшей жизни не отпечатывались в жизни и воспоминанiях потомков; нужно только приняться, поискать и верно найдется многое, что до сих пор упущено наукой. Но с чего начать? Конечно с изученiя своего русскаго народа, а так как я жил тогда в Малороссiи, то и начать с малорусской ветви. Эта мысль обратила меня к чтенiю народных памятников. Первый раз в жизни добыл я малорусскiя песни изданiя Максимовича 1827 г., великорусскiя песни Сахарова и принялся читать их. Меня поразила и увлекла неподдельная прелесть малорусской народной поэзiи, я никак и не подозревал, чтобы такое изящество, такая глубина и свежесть чувства были в произведенiях народа столь близкаго ко мне и о котором я, как увидел, ничего не-знал" [137]. Костомаров признается, что была еще одна причина любви его к малороссiйскому народу - старинное его общественное устройство, совпадавшее с демократически-республиканскими идеалами историка. Казачество с его "радами" - общими сходками, на которых решались важнейшiе вопросы, с его выборным начальством, со своим судоустройством, с полным отсутствiем какой бы то то ни было аристократiи или автократiи, представлялось той республикой, к которой так лежало сердце будущаго кирилломефодiевца. Мы уже приводили в одной из первых глав цитату из его "Книг бытiя украинского народу" восхвалявшую казаков за их порядки и обычаи. Распространенiе их на всю Украйну представлялось ему величай- шим прогресом и благодеянiем для народа. "Незабаром були б на Вкраине уси казаки, уси вильни и ривни, и не мала б Украина над собою ни царя, ни пана, оприч Бога единого, и дивлячись на Украину так бы зробилось и в Польщи, а там и в других словянских краях" [138]. "Республиканское" казачье устройство в большей мере, чем народныя песни привязало Костомарова к Украйне. Сильнаго соперника имела она только в лице Господина Великаго Новгорода. Перед этой древнерусской республикой Костомаров благоговел настолько, что когда его, после следствiя по делу кирилломефодiевцев, отправляли из Петербурга в ссылку, он, проезжая мимо Новгорода и завидев издали купола св. Софiи, встал в коляске, снял шляпу и разразился такими шумными приветствiями древней колыбели народоправства, что сидевшiй с ним рядом жандарм пригрозил вернуть его снова в Третье Отделенiе, если он не сядет и не перестанет витiйствовать [139]. Севернорусским народоправствам, во главе которых стоял Новгород, посвящена была впоследствiи одна из лучших его монографiй.
Костомаров разрывался в своей любви между Новгородом и Украиной, и трудно сказать, кого из них любил больше. В сочиненiях его ясно проступает тенденцiя сблизить между собою обе эти симпатичныя ему земли и найти между ними нацiональное сходство. "В натуре южно-русской - по его словам - не было ничего насилующаго, нивеллирующаго, не было политики, не было холодной разсчитанности, твердости на пути к предназначенной цели. То же самое является на отдаленном севере в Новгороде". Найдя в словаре Даля несколько слов записанных в Новгородской Губернiи и бытовавших также на Украине, он заключил об общей языковой основе у ильменских и днепровских славян. Прибавив к зтому несколько других наблюденiй, построил теорiю, по которой "между древними ильменскими славянами и южноруссами было гораздо большее сходство, чем между южно-руссами и другими славянскими племенами русскаго материка". По его мненiю, "часть южно-русскаго племени, оторванная силою неизвестных нам теперь обстоятельств, удалилась на север и там водворилась со своим наречiем и с зачатками своей общественной жизни, выработанными еще на прежней родине" [140]. Этот опыт удачнаго присоединенiя Новгорода к Украине, а вслед за Новгородом - Пскова и Вятки, как филiалов древней республики, лучше всяких разсужденiй уясняет нам стимулы политической мысли и деятельности Костомарова.
Причиной, по которой его республиканско-демократическiя мечтанiя вылились в украинофильскiя формы, были все те же легенды и летописи казачества, "открывшiя глаза" историку на запорожскiй республиканизм, на старинную тягу украинцев к свободе и независимости, и на душителя этой свободы - московскаго царя, того самаго, что некогда уничтожил "Рiчь Посполиту Новгородску вильну и ривну". "Побачила Украина що попалась у неволю, бо вона по своей простоте не пизнала, що такое було царь московский, а царь московский усе ривно було, що идол и мучитель" [141].
Еще раз, надо вспомнить и юный возраст кирилломефодiевцев, и романтизм породившiй повальное увлеченiе этнографiей, филологiей, исторiей, - вспомнить полную неизученность украинской исторiи, чтобы понять почему даже такiе люди, как Костомаров, составившiе себе впоследствiи ученое имя, попали в плен к фальсифицированной исторiи. Человек пылкiй, увлекающiйся, он всей душой принялся служить тому евангелiю, в которое уверовал. Здесь мы не собираемся давать очерка его трудов, отметим лишь, что в них можно найти все основныя положенiя "Исторiи Русов", начиная с тезиса об Украине, как издревле обособленной стране. Он пишет статью "О двух русских народностях", усматривая нацiональную разницу между ними с незапамятных времен. Он считает, что русское имя принадлежало первоначально югу, Кiевщине, и только потом перенесено на северо-восточныя области, представлявшiя собой, как бы, колонiи Кiева. Украина представляется разсадником "федеративнаго начала", которое она несомненно распространила бы на всю древнюю Русь, если бы не монгольское нашествiе. Нацiональный дуализм Литовско-Русскаго государства и последующая инкорпорацiя его в состав короны польской разсматриваются, как природное влеченiе украинцев к федеративным формам государственнаго устройства. Таким же влеченiем отмечена и политика гетманскаго перiода, "когда казаки, освободившись от господства панов, думали сохранить свою самостоятельность, вступивши в союз с какой нибудь из соседних стран, то с Польшей с которой так недавно резались, то с Турцiей, полагаясь на ея обещанiе хранить неприкосновенность их веры и народности, несмотря на то, что судьба христiанских народов, находившихся уже под турецкой властью, должна была заставлять их ожидать себе иной участи, - то с Московским Государством, с которым сознательно связывались узами единоверiя и с которым действительно соединились, только на началах полнаго подчиненiя" [142]. Демократическiя идеи Костомарова-федералиста нашли здесь удачное сочетанiе с известной нам тезой "Исторiи Русов" о том, что малороссы никогда никем не завоевывались, но всегда соединялись с другими народами по своей воле, "как равные с равными".
Не менее удачное сочетанiе наблюдается и в вопросе о народоправстве. По "Исторiи Русов", на Украйне, от самой древности, "князья или верховные начальники выбираемы были от народа в одной особе, но на всю династiю, и потомство выбраннаго владело по наследiю". Костомаров подхватил этот мотив связав его с деятельностью веча, как органа верховной народной власти, и с выборностью должностных лиц у казаков. Казачья рада представилась ему продолженiем традицiй древняго веча, прообраза исконных демократических порядков.
Все эти раннiя статьи Костомарова написаны без достаточнаго знакомства с предметом и совершенно не аргументированы. Порой кажется, что их писал не историк. Первое глубокое погруженiе его в историческiе источники произошло в 50-х годах, когда он начал работать над исторiей Богдана Хмельницкаго. Знакомство с документальным матерiалом не могло не обратить его вниманiя на легендарный характер соответствующих страниц "Исторiи Русов", но это еще не послужило стимулом к критике тен- денцiознаго памятника. Во множестве последующих работ он продолжал разсматривать присоединенiе Малороссiи к Москве, как печальный факт, а пятидесятилетнiй перiод гетманщины - самым светлым временем. В этом смысле, он долго оставался верен своему кирилломефодiевскому манифесту - "Книгам Бытiя Украинского Народу". А там, про эту эпоху измен и междоусобiй сказано: "и есть то найсвятийша и найславнийша война за свободу". Даже в "Руине", где приводимый им яркiй матерiал говорит сам за себя и рисует гетманскiй перiод, как черную страницу в исторiи края, - Костомаров ретуширует картину в духе "Исторiи Русов". Он медленно освобождался от духовнаго плена этого произведенiя. Окончательно освободился только под конец жизни. Демократом и народолюбцем остался навсегда, но занятiя малороссiйской исторiей произвели в его украинско-нацiоналистических воззренiях целый переворот. Хищныя крепостническiя устремленiя казачества открылись ему в полной мере и мы уже не слышим под конец жизни историка восторженных гимнов запорожскому лыцарству. Ясна стала несправедливость и нападок на Екатерину II, как главную виновницу закрепощенiя украинскаго крестьянства. Под конец Костомаров вынужден был назвать "Исторiю Русов" "вре- дным" произведенiем. Вытаскивая из своего ученаго мышленiя одну за другой занозы вонзившiяся туда в молодости, Костомаров незаметно для себя ощипал все свое нацiонально-украинское оперенiе. Оставшись украинцем до самой смерти он, тем не менее, подверг очень многое строгой ревизiи. Даже царь моcковскiй перестает быть "идолом и мучителем". В 1882 г., в статье "Задачи Украинофильства" [143], он упоминает о царе в совсем ином тоне: "Малорусс верен своему царю, всей душой предан государству; его патрiотическое чувство отзывчиво и радостью и скорбью к славе и к потерям русской державы ни на волос не менее великорусса, но в своей домашней жизни, в своем селе или хуторе, он свято хранит заветы предковской жизни, все ея обычаи и прiемы, и всякое посягательство на эту домашнюю святыню будет для него тяжелым незаслуженным оскорбленiем". Здесь историк как бы возвращается к юношескому, к харьковскому перiоду своей жизни, и отбросив все политическое, что было привнесено "Исторiей Русов", оставляет одни романтическiе элементы любви к малороссiйскому народу. Под старость, он перестает приписывать малороссам несуществовавшую у них враждебность к единому россiйскому государству, перестает возбуждать и натравливать их на него. Политическiй нацiонализм представляется ему, отныне, делом антинародным, разрушающим и коверкающим духовный облик народа. Таковы, например, его высказыванiя против упорнаго стремленiя некоторых кругов искусственно создать новый литературный язык на Украйне.
* * *
Сходную с Костомаровым эволюцiю совершил Пантелеймон Александрович Кулиш. Правда, взгляды его излагать очень трудно по причине непостоянства. Он часто и круто менял свои точки зренiя на украинскiй вопрос. Зато в государственно-политических воззренiях оставался более или менее тверд: подобно прочим кирилломефодiевцам, никогда не отрекался от республиканско-федералистических убежденiй.
Так же, как Костомаров, он начал с этнографiи, с увлеченiя народной поэзiей и, первоначально, его украинство мало чем отличалось от украинства Метелинскаго или Максимовича. Недаром Максимович оказывал ему всяческую поддержку и покровительство. Годам к 20-ти Кулиш начал печататься у него в "Кiевлянине"; писал по-русски историческiе романы из украинской жизни.
Кирилло-мефодиевская идеологiя отразилась, впервые, в его "Повести об украинском народе", напечатанной в 1846 г. Это "вольный" очерк исторiи Украины с ясно проступающей мыслью, что она могла бы быть в прошлом самостоятельной, если бы не измена малороссiйскаго дворянства и не московское владычество. С симпатiей говорится в этом сочиненiи о казачестве как лучшей части малороссiйскаго народа. Видно, что не одне поэмы Рылеева или поддельныя кобзарскiя "думы", но и летопись Грабянки и "Исторiя о презельной брани" и "Исторiя Русов" в то время известны были ему. Лет через 10 - он уже законченный нацiоналист казачьяго толка. Двухтомныя "Записки о южной Руси", вышедшiя в 1856-1857 г., - памятник этого второго перiода его писательства. Казакам в нем воскуряется фимiам, как вождям южно-русскаго народа.
Это они привили ему чувство собственнаго достоинства и раскрыли глаза на нелепыя притязанiя и спесь польской шляхты. Случилось это потому, что "нося оружiе и служа отечеству наравне со шляхтою, казаки создавали себе тем же путем, что и она, понятiе о своем благородстве и потому оскорблялись до глубины души надменностью старой или польской шляхты". Будучи "двигателями народных возстанiй", они передали эти чувства народу. Хмельничина представлялась в то время Кулишу не борьбой крестьянства с помещиками, а "едва ли не единственным примером войны из за оскорбленнаго чувства человеческаго достоинства".
Превращенiе Кулиша из романтическаго Савла в апостола казачьяго евангелiя ярче всего проявилось в разнице оценок повестей Гоголя. Первоначально, оне вызывали у него шумное восхищенiе.
"Надобно быть жителем Малороссiи, или лучше сказать малороссiйских захолустiй, лет тридцать назад, чтобы постигнуть до какой степени общiй тон этих картин верен действительности. Читая эти предисловiя, не только чуешь знакомый склад речей, слышишь родную интонацiю разговоров, но видишь лица собеседников и обоняешь напитанную запахом пирогов со сметаною или благуханiем сотов атмосферу, в которой жили эти прототипы гоголевской фантазiи" [144].
Но уже в 1861 г., в "Основе", можно прочесть:
"Мы все те, кто в настоящее время имеет драгоценное право называться украинцем, объявляем всем кому о том ведать надлежит, что разобранные и упомянутые мною типы гоголевых повестей - не наши народные типы, что хотя в них кое что и взято с натуры и угадано великим талантом, но в главнейших своих чертах они чувствуют, судят и действуют не по украински, и что поэтому при всем уваженiи нашем к таланту Гоголя, мы признать их земляками не можем" [145].
К этому же времени относятся антирусскiе выпады в духе "Исторiи Русов", обвиненiе имперскаго правительства во введенiи "неслыханнаго в Малороссiи закрепощенiя свободных поселян", в безчисленных притесненiях простого народа, в грабеже земель, во "введенiи в малороссiйскiй трибунал великорусских членов", следствiем чего явились "сцены насилiй и ужасов, от которых становится волос дыбом у историка".
По словам Костомарова, в 60-х годах Кулиша "считали фанатиком Малороссiи, поклонником казаччины; имя его неотцепно прилипало к так называемому украинофильству". После этого происходит метаморфоза. Лет на десять он умолкает, сходит со страниц печати и только в 1874 г. снова появляется. В этом году вышла первая книга его трехтомнаго сочиненiя "Исторiя возсоединенiя Руси". Продолжительное молчанiе объяснялось занятiями по исторiи Малороссiи. Кулиш подверг разсмотренiю важнейшее событiе в ея судьбе - возстанiе Хмельницкаго и присоединенiе к Москве. Он поднял гору матерiала, пере- брал и передумал прошлое своего края и, по словам того же Костомарова, "совершенно изменил свои воззренiя на все малоруское, и на прошедшее, и на современное". Широкое знакомство с источниками, критическое отношенiе к фальсификацiям, представили ему казачество в неожиданном свете. Рыцарскiе доспехи, демократическiя тоги были совлечены с этого разбойнаго антигосударственнаго сборища. Друзья, в том числе и Костомаров, были недовольны таким слишком открытым сокрушенiем кумиров, которым служили всю свою жизнь, но серьезных возраженiй против приведенных Кулишем данных - не сделали. Развенчав казачество, он по иному оценил и поэзiю своего друга Шевченко.
В украинофильских домах портреты Кулиша и Шевченко всегда висели вместе, как двух апостолов "нацiональнаго возрожденiя". Теперь один из них называет музу своего покойнаго друга - "полупьяною и распущенною". Тень поэта, по его словам, "должна скорбеть на берегах Ахерона о былом умоизступленiи своем". Под умоизступленiем разумелась нацiональная ненависть, главным образом руссофобiя, разлитая в стихах Шевченко. Тут и поношенiе имен Петра, Екатерины и все выпады против москалей.
Только освободившись сам от обольщенiй казачей лжи и фальши, Кулиш понял, как портит эта ложь поэзiю "кобзаря", котораго он сравнивал некогда с Шекспиром и Вальтер Скоттом. По его словам, отверженiе многаго, что написано Шевченкой в его худшее время, было бы со стороны общества "актом милосердiя к тени поэта".
Появился стихотворный отпор ему по поводу славы Украины. Творец "Заповита" считал ее казацкой славой, которая никогда не "поляже". Кулиш уверял, что она "поляже", что казаки не украшенiе, а позор украинской исторiи.
Не герои правды и воли
В камыши ховались
Та з татарином дружили,
3 турчином еднались.Павлюкивци й Хмельничане,
Хижаки - пьяници,
Дерли шкуру з Украины
Як жиды з телици,А зидравши шкуру, мясом
3 турчином делились,
Поки вси поля кистками
Бiлими покрылись.
Осудил Кулиш и свою прежнюю литературную деятельность. Про "Повесть об украинском народе", где впервые ярко проявились его нацiоналистическiе взгляды, он выразился сурово, назвав ее "компиляцiей тех шкодливых для нашего разума выдумок, которыя наши летописци выдумывали про ляхов, да тех, что наши кобзари сочиняли про жидов, для возбужденiя или для забавы казакам пьяницам, да тех, которыя разобраны по апокрифам старинных будто бы сказанiй и по подделанным еще при наших прадедах историческим документам. Это было одно из тех утопических и фантастических сочиненiй без критики, из каких сшита у нас вся исторiя борьбы Польши с Москвою" [146]. Надобно знать благоговенiе, с которым Кулиш в раннiе свои годы произносил слова "кобзарь" и "думы", чтобы понять глубину происшедшаго в нем переворота.
Вызван он не одними собственными его изысканiями, но и появленiем трудов, вроде "Критическаго обзора разработки главных русских источников до исторiи Малороссiи относящихся" проф. Г. Карпова. Сами украинофилы немало сделали для разоблаченiя подделок. Стало известно, например, что "Дума о дарах Баторiя", "Дума о чигиринской победе, одержанной Наливайкой над Жолкевским", "Песня о сожженiи Могилева", "Песня о Лободе", "Песня о Чурае" и многiя другiя - подделаны в XVIII и в XIX вв. По заключенiю Костомарова, спецiально занимавшагося этим вопросом, нет ни одной малороссiйской "думы" или песни, относящейся к борьбе казаков с Польшей, до Богдана Хмельницкаго, в подлинности которой можно быть уверенным [147].
Замечено, что украинскiя подделки порождены не любовью к поэзiи и не страстью к стилизацiи. Это не то, что "Оссiан" Макферсона или "Песни западных славян" Меримэ. Оне преследуют политическiя цели. Сфабрикованы оне теми же кругами, которые фабриковали фальшивые документы из исторiи казачества, сочиняли историческiя легенды, включали их в летописи казацкiя и создали "Исторiю Русов". Весьма возможно, что некоторыя песни были подделаны в оправданiе и подкрепленiе соответствующих страниц "Исторiи Русов".
Узнав все это, Кулиш начал с таким же пылом ополчаться на прежних своих идолов, с каким некогда служил им. Недостаток образованiя, недостаток научных знанiй в области отечественной исторiи стал в его глазах величайшим пороком и преступленiем, котораго он не прощал нацiоналистически настроенной интеллигенцiи своего времени. Тон его высказыванiй об этой интеллигенцiи становится язвительным и раздраженным. Попав в начале 80-х годов в Галицiю, он приходит в ужас от тамошних украинофилов, увидев тот же ложный патрiотизм основанный на псевдонауке, на фальсифицированной исторiи, еще в большей степени, чем в самой Украине. Деятели галицiйскаго нацiональнаго движенiя потрясли его своим духовным и интеллектуальным обликом. В книге "Крашанка", выпущенной в 1882 г. во Львове, он откровенно пишет об этих людях, не способных "подняться до самоосужденiя, будучи народом систематически подавленным убожеством, народом последним в цивилизацiи между славянскими народами". Он обращается к местной польской интеллигенцiи с призывом "спасать темных людей от легковерiя и псевдопросвещенных от гайдамацкой философiи".
Окончательно порвать с украинизмом, которому они посвятили всю жизнь, ни Кулиш, ни Костомаров не нашли в себе сил, но во всей их поздней деятельности чувствуется стремленiе исправить грехи молодости, направить поднятое ими движенiе в русло пристойности и благоразумiя.
* * *
До 1861 г., когда в Петербурге начал выходить журнал "Основа", никакой групповой деятельности, украинофилов не наблюдается. Но и "Основа" просуществовала лишь до 1862 года. По словам И. Франко, она закрылась "не от злоключенiй, а от истощенiя сил" [148]. Хотя она посвящена была украинской теме, печаталась не только по-русски, но и по-украински, тем не менее, политикi там не было.
В литературе, часто можно встретить утвержденiя, будто журнал этот дал толчок к возникновенiю нацiоналистическаго кружка в Кiеве, под именем "Громада". Какое-то оживленiе украинской мысли он мог вызвать, но у "Громады" были, повидимому, другiе вдохновители в лице неизменных польских патрiотов. Недаром она появилась накануне польскаго возстанiя и вместе с его подавленiем замерла до 1868 года. Этот раннiй перiод "Громады" очень темен. К концу же 60-х годов она выглядела собранiем университетской молодежи, увлеченной этнографiей, статистикой, археологiей и всяческим изученiем своего края. В 1873-1874 г. ей удается открыть в Кiеве "Юго-Западный Отдел Русскаго Географическаго Общества", в котором и сосредоточилась ея деятельность.
Но под академической внешностью таился все тот же дух европейских либерально-демократических мечтанiй и вкусов.
Надо, впрочем, сказать, что дух этот сидел непрочно и не глубоко в большинстве, если не во всех членах "Громады". Только один был вполне и до конца им захвачен, по каковой причине и прiобрел руководящее положенiе в кружке. Это был молодой профессор древней исторiи в кiевском университете, Михаил Петрович Драгоманов. Не исключена возможность, что он приходился родственником тому декабристу Драгоманову, что упоминается в числе членов "Общества Соединенных Славян". Семейныя ли преданiя или влiянiя среды были тому причиной, но тяготенiе к политике и к революцiонно-соцiалистическим идеалам появилось у него чуть не на школьной скамье. К концу 60-х годов он был уже человеком не только овладевшим европейской литературой в этой области, но и успевшим выработать свои собственныя убежденiя. Они до того своеобразны, что многiе до сих пор не знают, к какому из существовавших в XIX веке соцiалистических направленiй следует его относить. Отсутствiе направленчества, столь выгодно отличавшее его от всех русских революцiонеров того времени, как раз и было его первой характерной чертой. Нелюбовь к догмам, к застывшим схемам, трезвость в оценках и сужденiях, врожденная непрiязнь к утопiям и политическим фантазiям, все зто в соединенiи с глубокими знанiями, широким теоретическим горизонтом делало фигуру Драгоманова редким явленiем среди россiйской интеллигенцiи. П. Б. Струве называл его "подлинно научным соцiалистом". Будучи убежденным противником абсолютизма, он не только не одобрял цареубiйств и прочих видов революцiоннаго террора, но и насильственнаго ниспроверженiя самодержавiя путем возстанiя никогда не проповедывал. Соцiалистическое преобразованiе мiра связывалось у него не с кровавой революцiей, а с рядом постепенных реформ. Нацiональный вопрос, точно так же, имел не доминирующее, а подчиненное значенiе. Оставаясь всю жизнь патрiотом родного края, он ничего не ставил выше соцiализма, космополитизма и всего того, что по его словам не разеединяет, а связывает людей. Он и землякам своим предлагал называться "европейцами украинской нацiи". Нацiональный украинскiй вопрос мыслился им как вопрос либерально-соцiалистическаго переустройства общества. Прежде всего, он был средством вовлеченiя в политическую жизнь широких слоев населенiя. Нацiональныя движенiя представлялись Драгоманову движенiями массовыми, в которых принимают участiе трудящiеся классы населенiя, "хранители духовнаго типа каждой нацiональности". "Рабочее сословiе уже вошло в сферу международной жизни... выступленiе на политическую сцену просвещеннаго крестьянства только усилит движенiе начатое рабочим классом".
Раз сдвинутая с мертвой точки, посредством "нацiональнаго пробужденiя", народная толща неминуемо должна будет подойти к разрешенiю соцiальных проблем и к преобразованiю государственно-политическаго строя. "Космополитизм в идеях и целях, нацiональность в основе и форме культурной работы" - так выразил Драгоманов свою украинскую "платформу" [149]. Сущим обскурантизмом и кустарщиной, с его точки зренiя, было бы выведенiе общественно-политических и государственных форм "з почуття нацiонального, з души этнографичной". Подобно тому, как космографiя Коперника и Ньютона не могла вырасти из нацiональнаго чувства, так и в области соцiально-политических идей все значительное могло возникнуть и возникло не на узко-нацiональной, а на широкой международной основе. Ничем не ограниченное народное волеизеявленiе, свобода и неприкосновенность личности, свобода совести, слова, печати, собранiй, которыя он хотел видеть у себя на родине, - столь же украинскiя, сколь и французскiя, англiйскiя, американскiя. Против сепаратизма, как такового, он ничего не имел. В принципе, признавал право на свободное государственное существованiе не только за каждой нацiей или племенем, но "за каждым селом". Понимая столь широко начало самоопределенiя он, в то же время, требовал не меньшей широты ума в его примененiи. Он был упорным противником безсмысленнаго, никакими реальными потребностями не вызваннаго отделенiя одного народа от другого. Прогрессивное значенiе исторически сложившихся великих европейских государств было ему ясно в полной мере; раздробленiе их он считал великим политическим и культурным бедствiем. В существованiи таких государств заинтересованы, по его мненiю, все населяющiе их народы; надо только, чтобы ни один народ не чувствовал себя там чужим, и чтобы все имели полную возможность ничем не стесненнаго нацiональнаго развитiя.
Такая постановка вопроса предполагала не столько отделенiе того или иного народа от общаго государства, сколько преобразованiе его на началах прiемлемых для каждаго живущаго в нем племени. Разрешенiе нацiональной проблемы мыслилось в плоскости общественно-политической. Для Украины в особенности. Драгоманов отрицал наличiе в ней сепаратизма или каких бы то ни было тенденцiй к отделенiю от Россiи. Вся масса народа об этом не помышляет, если же какая-то кучка и питает подобное намеренiе, то это до того ничтожное меньшинство, что его и во вниманiе принимать не приходится [150]. То же самое он внушал, позднее, галицiйским украинофилам. Да если бы сепаратизм и существовал, зто нисколько не изменило бы его отношенiя к вопросу об отделенiи. "Отделенiе украинскаго населенiя от других областей Россiи в особое государство (политическiй сепаратизм), - есть вещь не только во всяком случае очень трудная, если не невозможная, но при известных условiях вовсе ненужная для каких бы то ни было интересов украинскаго народа". Он указывает на тысячу нитей, духовно и матерiально связывающих Украйну с Россiей, порывать которыя без особой нужды было бы безумiем и величайшим ущербом для народа. Своих нацiональных свобод Украина может полнее и успешнее добиться не на путях сепаратизма, а в недрах Россiйскаго Государства и эти свободы суть те же самыя, за которыя борется революцiонная русская интеллигенцiя. Россiйская Имперiя представлялась Драгоманову обветшалым зданiем, неспособным существовать далее в прежнем виде. Ея централизацiя, при необеятной территорiи, превращается в тормоз для культурнаго, экономическаго и всякаго иного развитiя народа. Таким же тормозом представлялось ему неограниченное самодержавiе, противодействовавшее росту народнаго самоуправленiя. Не победив этих двух препятствiй, Украйна не может мечтать ни о каких нацiональных задачах, а победить их можно только вкупе со всеми россiйскими народами и, прежде всего, с великоруссами. Драгоманов поэтому от своего имени и от имени своих последователей заявлял: "Люди, посвятившiе себя освобожденiю украинскаго народа, будут самыми горячими сторонниками преобразованiя всей Россiи на началах наиболее благопрiятных для свободы развитiя всех ея народов" [151].
"Политическая свобода есть замена нацiональной независимости". Достаточно добиться в полной мере прав человека и гражданина, чтобы тем самым оказалась прiобретенной и большая часть прав нацiональных, а если к этому прибавить широкое самоуправленiе общинное, уездное и губернское, то никакого другого огражденiя неприкосновенности местных обычаев, языка, школьнаго обученiя и всей нацiональной культуры искать не приходится. Децентрализацiя управленiя Россiйской Имперiей - вот то, над чем упорно работает мысль Драгоманова. В своем "Опыте украинской политико-соцiальной программы" он делит всю Россiю на 20 областей по принципу экономическому, географическому и соцiальному. Малороссiйская народность, по этой схеме, оказывается разделенной между областями Полесской, Кiевской, Одесской, Харьковской. Области делятся на уезды и волости представляющiя собой самоуправляющiяся общины. Все хозяйственныя, культурныя и бытовыя дела решаются самим народом; к компетенцiи общероссiйскаго правительства относятся лишь дела общiя всем областям. При таком строе украинцам никто абсолютно не помешает создавать собственную литературу, театр и музыку, ни сохранять старинные обычаи, ни устраиваться экономически с наибольшей для себя выгодой.
* * *
Значенiе Драгоманова не в том, что он был соцiалист, а в том, что среди соцiалистов являл редкiй пример трезваго, уравновешеннаго и широко образованнаго человека. При его направляющей роли украинское движенiе имело шанс прiобрести характер разумнаго и привлекательнаго движенiя. Сделавшись вождем, он имел возможность сдерживать гайдамацкiя проявленiя украинизма в стиле Шевченко и давать ему культурное направленiе. Авторитет его среди громадян был безспорный и его воззренiя безмолвно принимались всей группой. Но эта безмолвность означала не столько единомыслiе, сколько отсутствiе политической мысли. То были хорошiе этнографы и статистики, вроде Чубинскаго и Рудченко, хорошiе филологи и литературоведы, вроде Житецкаго, Михальчука, Антоновича; они наполнили "Записки" кiевскаго отдела Русскаго Географическаго Общества ценными трудами, но в политическом отношенiи были людьми малоразвитыми. Драгомановскiй соцiализм принимали потому, что ничего ни изобрести, ни противопоставить ему не могли.
Но было очевидно, что такой политическiй облик кружка мог удерживаться до тех пор пока сам "мэтр" оставался во главе его. Стоило ему в 1877 г. уехать за границу, как этнографы, филологи, любители народных песен остались без политическаго компаса.
Отеезд Драгоманова, в какой-то степени, - знаменательное событiе, веха, означающая новый этап в исторiи украинизма. Но событiе это получило превратное толкованiе в самостiйнической литературе. Его связывают с притесненiями украинофильства в Россiи, особенно с гоненiями на малороссiйскiй язык.
Тому, кто когда нибудь перелистывал самостiйническiя брошюры и книги, хорошо известно, какое место уделяется в них теме "знищення вкраинськой мовы".
Сам Драгоманов, по выезде из Россiи опубликовал письмо писательскому конгрессу в Париже с жалобой на запрещенiе украинской литературы русским правительством [152]. Повод к такой демонстрацiи дан двумя правительственными указами 1863 и 1876 гг.
Современный русскiй читатель так мало осведомлен об этом важном эпизоде, что многое, связанное с ним, будет ему непонятно без некоторых необходимых справок.
Из предыдущих глав видно, что не только вражды правящей Россiи к малороссiйскому языку не существовало, но была определенная благожелательность. Петербургскiя и московскiя изданiя на украинском языке - лучшее тому свидетельство. Благожелательность эта усилилась в царствованiе императора Александра II.
В 1861 г. возникла идея печатанiя офицiальных государственных документов по-малороссiйски и первым таким опытом должен был быть манифест 19 февраля об освобожденiи крестьян. Иницiатива исходила от П. Кулиша и была положительно встречена на верхах. 15 марта 1861 г. последовало высочайшее разрешенiе на перевод. Но когда перевод был сделан и через месяц представлен на утвержденiе Государственнаго Совета, его не сочли возможным принять. Кулиш еще до этого имел скандальный случай перевода Библiи с его знаменитым "Хай дуфае Сруль на Пана" (Да уповает Израиль на Господа). Теперь, при переводе манифеста, сказалось полное отсутствiе в малороссiйском языке государственно-политической терминологiи. Украинофильской элите пришлось спешно ее сочиняте. Сочиняли путем введенiя полонизмов или коверканья русских слов. В результате получилось не только языковое уродство, но и совсем непонятный малороссiйскому крестьянину текст, по крайней мере, менее понятный, чем обычный русскiй. Напечатанный впоследствiи, в "Кiевской Старине", он служил матерiалом для юмористики.
Но когда, в 1862 г., Петербургскiй Комитет Грамотности возбуждает ходатайство о введенiи в Народных школах Малороссiи преподаванiя на местном наречiи, оно принимается к разсмотренiю и сам министр народнаго просвещенiя А. В. Головнин поддерживает его. По всей вероятности, проект этот был бы утвержден, если бы не начавшееся польское возстанiе, встревожившее правительство и общественные круги.
Выяснилось, что повстанцы делали ставку на малороссiйскiй сепаратизм и на разжиганiе крестьянских аграрных волненiй на юге Россiи, посредством агитацiонных брошюр и прокламацiй на простонародном наречiи. И тут замечено было, что некоторые украинофилы охотно сотрудничали с поляками на почве распространенiя таких брошюр. Найденные при обысках у польских главарей бумаги обнаружили прямыя связи украинских нацiоналистов с возстанiем. Известен случай с Потебней, двоюродным братом знаменитаго языковеда, присоединившимся к повстанцам. Едва ли не главными информаторами, раскрывшими правительству глаза на связь украинскаго нацiонализма с возстанiем, были сами же поляки, только не те, что готовили возстанiе, а другiе - помещики праваго берега Днепра. Сочувствуя возстанiю и налаживая связи его вожаков с украинофилами (с учителями воскресных школ, со слушателями "Временной педагогической школы"), они пришли в величайшее смятенiе, когда узнали, что повстанцы берут курс на разжиганiе крестьянских бунтов на Украине. Лозунг генерала Марославскаго о пробужденiи "нашей запоздавшей числом Хмельничины" был для них настоящим ударом. Пришлось выбирать между освобожденiем Польши и целостью своих усадеб. Они выбрали последнее.
Собрав таким путем сведенiя о характере украинофильства, в Петербурге решили "пресечь" крамолу. Будь это в какой нибудь богатой политическим опытом европейской стране, вроде Францiи, администрацiя уладила бы дело без шума, не дав повода для разговоров и не вызывая ненужнаго недовольства. Но русская правящая среда такой тонкостью прiемов не отличалась. Кроме циркуляров, приказов, грозных окриков, полицейских репрессий, в ея инструментарiи не значилось никаких других средств. Проекту преподаванiя на малороссiйском языке не дали ходу, а печатанiе малороссiйских книг решили ограничить.
18 iюля 1863 года министр внутренних дел П. А. Валуев обратился с "отношенiем" к министру народнаго просвещенiя А. В. Головнину, уведомляя его, что с монаршаго одобренiя он признал необходимым, временно, "впредь до соглашенiя с министром народнаго просвещенiя, обер-прокурором Святейшаго Синода и шефом жандармов" - дозволять к печати только такiя произведенiя на малороссiйском языке, "которыя принадлежат к области изящной литературы", но ни книг духовнаго содержанiя, ни учебников, ни "вообще назначаемых для первоначальнаго чтенiя народа" - не допускать. Это первое ограниченiе самим министром названо было "временным" и никаких серьезных последствiй не имело - отпало на другой же год. Но оно прiобрело большую славу по причине слов: "малороссiйскаго языка не было, нет и быть не может", употребленных Валуевым. Слова эти, выхваченныя из текста документа и разнесенныя пропагандой по всему свету, служили как бы доказательством презренiя и ненависти официальной Россiи к украинскому языку, как таковому. Большинство не только читателей, но и писавших об этом эпизоде, ничего о нем, кроме этой одiозной фразы, не знало, текста документа не читало. Между тем, у Валуева не только не видно презренiя к малороссiйскому языку, но он признает ряд малороссiйских писателей на этом языке "отличившихся более или менее замечательным талантом". Он хорошо осведомлен о спорах ведущихся в печати относительно возможности существованiя самостоятельной малороссiйской литературы, но сразу же заявляет, что его интересует не эта сторона проблемы, а исключительно соображенiя государственной безопасности.
"В последнее время вопрос о малороссiйской литературе получил иной характер, вследствiе обстоятельств чисто политических, не имеющих никакого отношенiя к интересам собственно литературным". Прежняя малороссiйская письменность была достоянiем одного лишь образованнаго слоя, "ныне же приверженцы малороссiйской народности обратили свои виды на массу непросвещенную, и те из них, которые стремятся к осуществленiю своих политических замыслов, принялись под предлогом распространенiя грамотности и просвещенiя за изданiе книг для первоначальнаго чтенiя, букварей, грамматик, географiй и т. п. В числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных действiях которых производилось следственное дело в особой комиссiи". Министра безпокоит не распространенiе малороссiйскаго слова, как такового, а боязнь антиправительственной пропаганды на этом языке среди крестьян. Не следует забывать, что выступленiе Валуева предпринято было в самый разгар крестьянских волненiй по всей Россiи и польскаго возстанiя. Его и пугает больше всего активность поляков: "Явленiе это тем более прискорбно и заслуживает вниманiя, что оно совпадает с политическими замыслами поляков и едва ли не им обязано своим происхожденiем, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и потому, что большая часть малороссiйских сочиненiй действительно поступает от поляков".
Ни в "отношенiи" Валуева, ни в каких других высказыванiях членов правительства, невозможно найти враждебных чувств к малороссiйскому языку. А. В. Головнин, министр народнаго просвещенiя, открыто возражал против валуевскаго запрета. Впоследствiи, в эпоху второго указа, министерство земледелiя печатало аграрныя брошюры по-малороссiйски, не считаясь с запретами.
Что же касается знаменитых слов о судьбах малороссiйскаго языка, то необходимо привести полностью всю ту часть документа в которой они фигурируют. Тогда окажется, что принадлежат они не столько Валуеву, сколько самим малороссам. Министр ссылается на затрудненiя, испытываемыя петербургским и кiевским цензурными комитетами, в которые поступает большинство перечисленных им книг "для народа" и учебников. Комитеты боятся их пропускать по той причине, что все обученiе в малороссiйских школах ведется на общерусском языке и нет еще разрешенiя о допущенiи в училищах преподаванiя на местном наречiи. "Самый вопрос о пользе и возможности употребленiя в школах этого наречiя не только не решен, но даже возбужденiе этого вопроса принято большинством малороссiян с негодованiем, часто высказывающимся в печати. ОНИ ВЕСЬМА ОСНОВАТЕЛЬНО ДОКАЗЫВАЮТ, ЧТО НИКАКОГО ОСОБЕННОГО МАЛОРОССIЙСКАГО ЯЗЫКА НЕ БЫЛО, НеТ И БЫТЬ НЕ МОЖЕТ и что наречiе их, употребляемое простонародьем, есть тот же русскiй язык, только испорченный влiянiем на него Польши; что общерусскiй язык так же понятен для малороссов, как и для великороссiян и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами и в особенности поляками, так называемый украинскiй язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных Россiи и гибельных для Малороссiи" [153].
Из этого отрывка видно, что выраженное в нем сужденiе о малороссiйском языке принадлежит не самому Валуеву, а представляет резюмэ соответствующих высказыванiй "большинства малороссiян". Очевидно, это "большинство" не воспринимало правительственные запреты, как "нацiональное угнетенiе".
Валуевскiй запрет продолжался недолго, но через тринадцать лет, в 1876 году, снова издан указ запрещавшiй появленiе газет, духовной, общественно-политической литературы, а также концертов и театральных представленiй на украинском языке. Только историческiе памятники и беллетристику можно было, попрежнему, печатать невозбранно. Этому предшествовало закрытiе кiевскаго отдела Русскаго Географическаго Общества, считавшагося центром украинофильства.
Опять, как в случае с Валуевым, русское общество ответило на правительственное меропрiятiе протестами и демонстрацiями. Петербургскiй профессор Орест Миллер плакал, однажды, на публичном собранiи по поводу того, что "нашим южным братьям не дают Божьяго слова читать на родном языке". Но, как и при Валуеве, указ 1876 г. преследовал все ту же цель государственной безопасности. На этот раз, паника перед призраком развала государства началась среди самих украинцев.
Появленiе указа связано с именем М. В. Юзефовича - большого патрiота своего края и любителя народнаго слова. Никаким противником родного языка его нельзя представить. Он был причастен к литературным начинанiям "Громады" и под его редакцiей вышло несколько томов Актов по исторiи южной Россiи. В 1840 г. он занимал должность помощника попечителя кiевскаго учебнаго округа, но к началу 70-х гг. жил на покое, в отставке. Подозревать его в карьеризме, в желанiи выслужиться, вряд ли возможно, он, просто, досмерти боялся революцiи и расчлененiя Россiи. Это он автор, ставшаго знаменитым, выраженiя "Единая неделимая Россiя", написаннаго по его предложенiю на памятнике Богдану Хмельницкому. Нападая с такой злобой на этот лозунг, самостiйники, видимо, не подозревают о его украинском происхожденiи. Усмотрев за невинной, по внешности "культурнической" деятельностью "Громады" призрак отделенiя Малороссiи от Россiи, а в Драгоманове почувствовав противника существующаго строя, он поднимает тревогу и не успокаивается до тех пор, пока власти не учреждают в 1875 г. осо- бой комиссiи по разследованiю этого дела. Приглашенный в комиссiю он представляет сведенiя о связях громадян с галицiйскими "дiячами" и об участiи их в польско-австрiйской интриге, направленной к отторженiю Малороссiи.
Мы сейчас полагаем, что никакого серьезнаго участiя в этой интриге они не принимали, но человеку того времени не так просто было в этом разобраться. Даже Драгоманов, писавшiй в 1873 г. разеяснительныя статьи в "Правде", с целью убедить галичан в полном отсутствiи на Украине сепаратизма, тем более австрофильской партiи, должен был признать наличiе "двух-трех масок размахивающих картонными мечами". Какiе-то, пусть ничтожные по численности, элементы связанные с галицкими деятелями, существовали среди громадян. Знал, быть может, Юзефович об их деятельности такое, чего мы еще не знаем. В особенности же напуган он был тем, что галицкая народовская печать запестрела, с некоторых пор, статьями и заметками о народном недовольстве в Малороссiи и о желанiи ея присоединиться к Австрiи. Дошло до того, что по словам Драгоманова начали примеривать к Украине корону св. Стефана Угорскаго, заводили речи о "Кiевском Королевстве"; Сичинскiй в заседанiях сейма говорил "про можливость Ukrainiam convertere политично до Австрiи, як религiйно до Риму" [154].
Результатом разследованiя было закрытiе кiевскаго отдела Географическаго Общества, лишенiе Драгоманова кафедры в университете и ограниченiе малороссiйской печати.
* * *
Как ни убедительно звучит версiя, объясняющая эмиграцiю Драгоманова этими репрессiями, она не имеет под собой основанiй. Несмотря на шум поднятый вокруг Указа 1876 г., никаким ударом для украинскаго движенiя он не был. На практике он почти не соблюдался. Спектакли устраивались под носом у полицiи без всякаго разрешенiя, листки и брошюры печатались при полном попустительстве властей. Некiй Тарас Новак имел случай беседовать в 1941 г. с престарелой вдовой драматурга Карпенко Караго - Софьей Виталiевной Тобилевич, вспоминавшей с восторгом о гастролях театра Кропивницкаго, как раз, в годы "реакцiи". Театр встречал великолепный прiем по всей Россiи, особенно в Москве и в Петербурге. Его пригласили ко двору, в Царское Село, где сам император Александр III наговорил актерам всяческих комплиментов. Когда же Кропивницкiй пожаловался одному из великих князей на кiевскаго генерал-губернатора, не допускавшаго (во исполненiе указа) спектаклей театра в Кiеве, то великiй князь успокоил: об "этом старом дураке" он поговорит с министром внутренних дел. После этого препятствiй не чинилось нигде [155].
Хотя, формально и офицiально, все ограниченiя украинской печати отпали только в 1905 году, фактически они не соблюдались с самаго начала.
Не успели опубликовать указ, как началось постепенное его аннулированiе. Сама кiевская и харьковская администрацiя подняла перед правительством вопрос о ненужности и нецелесообразности запретов [156].
Вскоре, вместо закрытых "Записок" Географическаго Общества, стал выходить журнал "Кiевская Старина", вокруг котораго собрались те же силы, что работали в Географическом Обществе.
Указ 1876 г. никому кроме самодержавiя вреда не принес. Для украинскаго движенiя он оказался манной небесной. Не причиняя никакого реальнаго ущебра, давал ему долгожданный венец мученичества. Надобно послушать разсказы старых украинцев, помнящих девяностые и девятисотые годы, чтобы понять всю жажду гоненiй, которую испытывало самостiйничество того времени. Собравшись в праздник в городском саду, либо на базарной площади, разряженные в нацiональные костюмы, "суспильники" с заговорщицким видом затягивали "Ой на горе та жнеци жнуть"; потом с деланным страхом оглядывались по сторонам в ожиданiи полицiи. Полицiя не являлась. Тогда чей нибудь зоркiй глаз различал вдали фигуру скучающаго городового на посту - такого же хохла и, может быть, большого любителя народных песен. "Полицiя! Полицiя!". Синiе шаровары и пестрыя плахты устремлялись в бегство "никем же гонимы". Эта игра в преследованiя означала неудовлетворенную потребность в преследованiях реальных. Благодаря правительственным указам она была удовлетворена.
Мотивы, по которым Драгоманов покинул Россiю, ничего общаго с преследованiями не имели. Как ни странно, его пугали земскiя реформы Александра II, которыя он приветствовал вместе со всей интеллигенцiей. Лет через 10 после их осуществленiя, оне ему показались опасными для соцiалистическаго дела. "Практическая будущность на ближайшее время, - писал он, - принадлежит в Россiи тем, своего рода политическо-соцiальным оппортунистам, которые не замедлят в ней появиться среди земств, и для которых теперешнiе соцiалисты-революцiонеры только расчищают дорогу". Он предложил всем "чистым" соцiалистам теперь же перенести свою деятельность в страны, где предстоящiй Россiи политическiй вопрос, так или иначе, уже решен" [157].
Но был еще один мотив. О нем, обычно, не говорится, но он подразумевается во всех речах и действiях Драгоманова.
Дело в том, что украинофильство, в лучшiя свои времена, насчитывало до того ничтожное количество последователей и представляло столь малозаметное явленiе, что приводило, порой, в отчаянiе своих вожаков. Простой народ абсолютно не имел к нему касательства, а 99 процентов интеллигенцiи относилось отрицательно; в нем видели "моду" - внешнее подражанiе провансальскому, ирландскому, норвежскому сепаратизмам, либо глупость, либо своеобразную форму либерально-революцiоннаго движенiя. Но в этом последнем случае, монархически-охранительная часть, типа Юзефовича, обнаруживала нескрываемую вражду к нему, а другая, не чуждая сама революцiи и либерализма, шла не в "громады" и "спилки", а в лавризм, в нечаевщину, в народовольчество, в черные переделы. Общероссiйское революцiонное движенiе, как магнит, втягивало в свое поле все частицы металла, оставляя украинофильским группировкам шлак и аморфныя породы. Никакой украинской редакцiи освободительнаго движенiя малороссiйская интеллигенцiя не признавала.За это и снискала лютую ненависть. Можно сказать, что у самостiйников не было большаго врага, чем своя украинская интеллигенцiя. Даже у Драгоманова, чуждаго проявленiй всяких недостойных чувств, прорывались порой горькiя сетованiя по ея адресу. Это она сделала украинофилов "иностранцами у себя дома". Но когда он попробовал, однажды, упрекнуть в чем-то подобном земляка Желябова, то получил отповедь в виде саркастическаго вопроса: "Где же ваши фенiи? Парнелль?" [158].
Незадолго до отеезда Драгоманова, произошло событiе, явившееся для него настоящим ударом. Подобно кирилломефодiевцам, он был последователем идеи славянской федерацiи. И вот пришло время послужить этой идее по-настоящему. На Балканах вспыхнуло возстанiе славян против турок. Известно, как реагировало на это русское общество. Со всех концов Россiи, в том числе из Малороссiи, устремились тысячи добровольцев на помощь возставшим. Громада заволновалась. На квартире у Драгоманова устроено было собранiе, где решено послать на Балканы отряд, который бы не смешиваясь с прочими волонтерами, явился туда под украинским флагом.
Принялись за организацiю. Дебагорiй-Мокриевич поехал для этой цели в Одессу, остальные занялись вербовкой охотников в Кiеве. Результат был таков: Дебагорiю удалось "захватить" всего одного добровольца, а в Кiеве под украинскiй флаг встало шесть человек, да и то это были люди "нелегальные", искавшiе способа сбежать за границу [159].
Знать, что дело которому посвятил жизнь, непопулярно в своей собственной стране - одно из самых тяжелых переживанiй. Отеезд Драгоманова означал не невозможность работы на родине, а молчаливое признанiе неудачи украинофильства в Россiи и попытку добиться его успеха в Австрiи.
Но если для Драгоманова этот мотив был не единственный и, может быть, не главный, то для остальных украинофилов, ездивших в Галицiю, он был главным. Поездки туда начались задолго до указа 1876 г., даже до валуевскаго запрета 1863 г. И печататься там начали до этих запретов. Печаталась, прежде всего, та категорiя авторов, которая ни под один из запретительных указов не подпадала, - беллетристы. Это лучшее свидетельство несправедливости мненiя, будто перенесенiе центра деятельности "за кордон" было результатом преследованiй царскаго правительства.
Поведенiе беллетристов Драгоманов объясняет их бездарностью. Ни Чайченко, ни Конисскаго, ни Панаса Мирнаго, ни Левицкаго-Нечуя никто на Украине не читал. Некоторые из них, как Конисскiй, испробовали все способы в погоне за популярностью - сотрудничали со всеми русскими политическими лагерями, от крайних монархистов до соцiалистов, но нигде не добились похвал своим талантам. В Галицiи, где они решили попробовать счастья, их тоже не читали, но галицiйская пресса, по дипломатическим соображенiям, встретила их ласково. Они-то и стали на Украине глашатаями лозунга о Галицiи, как втором отечестве.
В то время, как Герцен, с которым Драгоманова часто сравнивают, покинув Россiю, обрел в ней свою читательскую аудиторiю и сделался на родине не просто силой, но "властью", - Драгоманова на Украине забыли. Произошло это, отчасти, из-за ложнаго шага, выразившагося в избранiи полем деятельности Галицiи, но главным образом потому, что лишив днепровскую группу своего "соцiалистическаго" руководства, он оставил ее один на один с "Исторiей Русов", с кобзарскими "думами", с казачьими легендами. Казакоманiя заступила место соцiализма. Все реже стали говорить о "федерально-демократическом пан- славизме" и все чаще - спивать про Сагайдачнаго. Кирилло-мефодiевская фразеологiя понемногу вышла из употребленiя. То была расплата за страстное желанiе видеть в Запорожской Сечи "коммуну", а в гетманском уряде - образец европейской демократiи. Продолжительное воспеванiе Наливаек, Дорошенок, Мазеп и Полуботков, как рыцарей свободы, внедрявшаяся десятилетiями ненависть к Москве не прошли безследно. Драгоманову не на кого было пенять, он сам вырос казакоманом. Наряду с высококультурными, учеными страницами, в его сочиненiях встречаются вульгарныя, возмущенiя по поводу раздачи панам пустых степных пространств "принадлежавших" Запорожской Сечи, а также жалобы на обрусенiе малороссов, вызванное, будто бы, "грубым давленiем государственной власти". Ни одного примера давленiя не приводится, но утвержденiе высказывается категоричное.
С поразительной для ученаго человека слепотой, он полагал, что светлая память о гетманщине до сих пор живет в народе и что нет лучшаго средства возстановить украинскаго крестьянина против самодержавiя, как напомнить ему эту эпоху свобод и процветанiя. Он даже набросал проект прокламацiи к крестьянам: "У нас были вольные люди казаки, которые владели своею землею и управлялись громадами и выборными старшинами; все украинцы хотели быть такими казаками и возстали из-за того против польских панов и их короля; на беду только старшина казацкая и многiе казаки не сумели удержаться в согласiи с простыми селянами, а потому казакам пришлось искать себе помощи против польской державы у московских царей, и поступили под московскую державу, впрочем не как рабы, а как союзники, с тем, чтоб управляться у себя дома по своей воле и обычаям. Цари же московскiе начали с того, что поставили у нас своих чиновников, неуважавших наших вольностей, ни казацких, ни мещанских, а потом поделили Украину с Польшей, уничтожили все вольности украинскiя казацкiя, мещанскiя и крестьянскiя, затем цари московскiе роздали украинскую землю своим слугам украинским и чужим, закрепостили крестьян, ввели подати и рекрутчину, уничтожили почти все школы, а в оставшихся запретили учить на нашем языке, завели нам казенных, невыборных попов, пустили к нам вновь еврейских арендаторов, шинкарей и ростовщиков, которых было выгнали казаки, - да еще отдали на корм этим евреям только нашу землю, запретив им жить в земле московской... Теперь... хотим мы быть все вновь равными и вольными казаками" [160].
Если принять во вниманiе, что писано это в 1880 г., двадцать лет спустя после освобожденiя крестьян, когда, чтобы быть вольным, вовсе не обязательно было становиться казаком, то курьезность историческаго маскарада станет особенно ясна.
Сам Драгоманов так и остался дуалистом в своем политическом мiровоззренiи, но кiевскiе его прiятели быстро обрели полную "цельность", выбросив из своего умственнаго багажа все несозвучное с так называемым "формальным нацiонализмом". Термин этот - связан с ростом числа неразсуждающих патрiотов, для которых утвержденiе "нацiональных форм" стало главной заботой. Нацiональный костюм, нацiональный тип, нацiональная поэзiя, "нацiональне почуття", заступили всякiя идеи о народном благе, о "найкращем" общественно-политическом устройстве. Происходит быстрое отделенiе казачьяго украинизма от либерально-революцiонной россiйской общественности.
Но если, как уже говорилось, идеологiя умершаго сословiя могла существовать в XIX веке благодаря лишь прививке к порожденному этим столетiем общественному явленiю, то что могло ее ожидать в 80-х и 90-х годах? Оторвавшись от русской революцiи, она привилась к австро-польской реакцiи. Теперь уже не Костомаровы и Драгомановы, а галицiйское "народовство" берет на буксир лишившуюся руля днепровскую ладью. Украинофильство попадает в чужiя, неукраинскiя руки; Кiев склоняется перед Львовом.
С отеездом Драгоманова кончается собственно-украинскiй перiод движенiя и начинается галицiйскiй, означающiй не продолженiе того, что зародилось на русской почве, а нечто иное по духу и целям.
назад вверх дальше
——————— + ———————
ОГЛАВЛЕНИЕ
——— + ———
Библиотека - История
[135]Сбiрник памяти Тараса Шевченко, Киiв, 1915. Аналогичныя высказывания можно найти в незаконченном романе Костомарова "Паныч Наталыч". См.- Georges Luciani: "Le livre de la genese du peuple ukrai- nien". Paris, 1956, р. 46.
[136]А. Н. Пыпин - "Исторiя Русской Этнографiи". т. III, стр. 156-157.
[137] Автобiографiя - "Литературное Наследiе", СПБ, 1890, стр. 28.
[138]Книги бытiя украинского народу.
[139]А. Пыпин - Некролог Костомарова. Вестн. Европы, май 1885.
[140]"Две русскiя народности", Историч. Монографiи и изследованiя, т. I, стр. 229. СПБ, 1863.
[141]Книги бытiя.
[142]"По поводу книги М. О. Карловича", В. Е., т. II, апрель 1885.
[143]"Вест. Европы", т. 1, февраль 1882.
[144]Записки о жизни Гоголя, 185, стр. 6.
[145]"Основа", 1861. Обзор литературы.
[146]П. Кулиш - "Крашанка".
[147]Костомаров - "Историческая поэзiя", Вестн Европы, т. VI, де- кабрь 1874.
[148] Словарь Брокгауза-Эфрона, т. 41, стр. 314.
[149]"Опыт украинской политико-соцiальной программы", Женева, 1884.
[150]См. его Некролог М. А. Максимовича - "Вестн. Европы", 1874, март.
[151]Опыт Укр. полит.-соц. программы, стр. 31-32.
[152]"La litterature oukrainienne proscrite par le Gouvernement Russe". Rapport presente au Congres litteraire de Paris (1878) par Michel Dragomanow. Geneve, 1878.
[153]М. Лемке - "Эпоха Цензурных реформ 1859-1865 годов". СПБ., 1904, стр. 302-304. Хрестоматiя по исторiи СССР, т. III, 1952, стр. 157-158.
[154]М. Драгоманов - Листы на наднипрянську Украину, Кiев, 1917, стр. 47.
[155]Новое Русское Слово, 25 iюня 1953. New York.
[156]М. Грушевскiй - Иллюстрированная Исторiя Украины, стр. 512, СПБ. 1913.
[157]М. П. Драгоманов - "Великорусскiй Интернационал и польско-украинскiй вопрос". Казань, 1907, стр. 55.
[158]Великорусскiй интернацiонал, стр. 82-83.
[159]В. Яновскiй - "Спогади волонтьора". Лiтерат.-Науковiй Вiстнiк, 1911, VII-VII, стр. 92-93.
[160]"Великорусскiй интернацiонал и польско-украинскiй вопрос", стр. 61.
