Для первой половины XIX века констатировано полное затуханiе казачьяго автономизма, что вполне понятно, если принять во вниманiе исчезновенiе самого казачества. Помимо горсти фрондеров типа Полетики, державшихся трусливо и ворчавших ничуть не грознее членов московскаго Аглицкаго клуба, никакого политическаго нацiонализма на Украйне, в то время, не существовало. По словам Грушевскаго, уже со времен Петра Великаго началось стиранiе граней в культурном облике малоруссов и великоруссов. Образованныя украинскiя силы, особенно духовенство, широко были привлечены к строительству Россiйской Имперiи. "Великорусскiй язык входит в широкое употребленiе, не только в сношенiях с россiйскими властями, но влiяет и на язык внутренняго украинскаго делопроизводства, входит и в частную жизнь и в литературу Украйны" [106].
Этот "великорусскiй" язык был, разумеется, тем общероссiйским языком, в выработке котораго малоруссы приняли одинаковое, если не большее участiе вместе с великоруссами. Именуя его великорусским, Грушевскiй делает вид, будто он, как нечто чуждое, принесен извне государственным порядком, хотя ни фактов насильственнаго его внедренiя не приводит, ни открытаго утвержденiя в этом смысле не позволяет себе. "По мере того, - говорит он, - как культурная жизнь обновленной Россiи понемногу растет, с середины XVIII века великорусскiй язык и культура овладевают все сильнее и глубже украинским обществом. Украинцы пишут по-великорусски, принимают участiе в великорусской литературе, и много их становится даже в первые ряды новаго великорусскаго литературнаго движенiя, занимают в нем выдающееся и почетное положенiе".
Процесс слiянiя малороссiйскаго шляхетства с великорусским шел так быстро, что окончательное упраздненiе гетманства при Екатерине не вызвало никакого сожаленiя. Все прочiя перемены встречены столь же легко, даже с сочувствiем. Если небольшая кучка продолжала твердить о прежних "правах", то очень скоро "желанiе к чинам, а особливо к жалованiю" взяло верх над "умоначертанiями старых времен". Как только разрешился в благопрiятную сторону вопрос о проверке дворянскаго званiя, южно-русское шляхетство окончательно сливается с северным и становится фактором общероссiйской жизни. Забвенiе недавняго автономистскаго прошлаго было так велико, что по словам того же Грушевскаго "созиданiе нацiональной жизни" пришлось начинать "заново на пустом месте" [107].
Все, что подходило под понятiе нацiональной жизни на Украйне в первой половине XIX столетiя, представлено было любителями народной поэзiи и собирателями фольклора, добрая половина которых состояла из "кацапов", вроде Вадима Пассека, И. И. Срезневскаго, А. Павловскаго. Даже Н. И. Костомаров до двадцатилетняго возраста не знал, великорусс он или малорусс.
Что же до природных украинцев - М. А. Максимовича, А. Л. Метелинскаго, И. П. Котляревскаго, Е. П. Гребенки, то они не только не противопоставляли украинизма руссизму, но всячески подчеркивали свою общероссiйскую природу, нисколько не мешавшую им быть украинцами. "Скажу вам, что я сам не знаю, какова у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссiянину перед русским, ни русскому перед малороссiянином. Оба природы щедро одарены Богом и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой".
Эти слова Гоголя могут считаться выражающими настроенiя подавляющаго числа тогдашних малороссiйских патрiотов. Весь их патрiотизм заключался в простой, естественной, лишенной какой бы то ни было политической окраски, любви к своему краю, к его природе, этнографiи, к народной поэзiи, к песням и танцам. Самая деятельность их заключалась в собиранiи этих песен и сказок, в изученiи языка и быта, в сочиненiи собственных стихов и повестей на этом языке. "Наступило, кажется, то время, когда познают истинную цену народности, - писал Максимович в предисловiи к своему сборнику малороссiйских песен,- начинает уже сбываться желанiе: да создастся поэзiя истинно русская".
Этот человек, любившiй Украйну, никогда не забывал, что она - русская земля. "Уроженец южной кiевской Руси, где земля и небо моих предков, я преимущественно ей принадлежал и принадлежу доныне, посвящая преимущественно ей и мою умственную деятельность. Но с тем вместе, возмужавшiй в Москве, я также любил, изучал и северную московскую Русь, как родную сестру нашей кiевской Руси, как вторую половину одной и той же святой Владимiровой Руси, чувствуя и сознавая, что как их бытiе, так и уразуменiе их одной без другой, недостаточны, односторонни".
Слова эти, сказанныя в ответ на приветствiя по случаю 50-летiя его литературной деятельности в 1871 г., как нельзя лучше характеризуют всю жизнь Максимовича и все его ученые труды. Его филологическiя и историческiя работы, журналы "Кiевлянин" и "Украинец", издававшiеся им в 40-60 годах, встречались всегда одинаково благожелательно, как русским, так и малороссiйским обществом. Когда основался кiевскiй университет св. Владимира, Максимович, в то время совсем еще молодой профессор ботаники в Москве, назначается его ректором.
Пост был чрезвычайно ответственный. Правительство Николая I ставило задачей кiевскому университету противодействiе польскому влiянiю в крае. Это были те времена, когда среди поляков господствовала точка зренiя, выраженная Владиславом Мицкевичем - сыном поэта, согласно которой спрашивать кiевлян, хотят ли они жить с Польшей, все равно, что "demander aux habitants de Moscou et de Tver, s'ils sont Russes". К тому же и профессура новаго университета состояла, на первых порах, преимущественно из поляков.
Максимович блестяще справился со своей задачей. Установив наилучшiя отношенiя со своими коллегами поляками, он в то же время противопоставил их культурному влiянiю свое собственное - русское. Сам гр. С. С. Уваров - министр народнаго просвещенiя - был в восторге. Однажды, в 1837 г., он совершенно неожиданно прiехал в Кiев и сразу отправился в Университет. Там в это время происходил акт, на котором Максимович читал речь "Об участiи и значенiи Кiева в общей жизни Россiи". Уваров так был захвачен этой речью, что едва дал оратору закончить ее, бросившись к нему с горячим рукопожатiем [108]. Эпизод этот - лучшее свидетельство того, какой нацiональной жизнью жил этот выдающiйся украинец того времени.
Таков же, примерно, был Амвросiй Метелинскiй (1814- 1869) - профессор харьковскаго и кiевскаго университетов, - восторженный романтик и идеалист, страстный собиратель народной поэзiи. В предисловiи к своему сборнику южно-русских песен, выпущенному в Кiеве в 1854 г., он писал все в том же духе единства русскаго народа и русской культуры: "Я утешился и одушевился мыслью, что всякое наречiе или отрасль языка русскаго, всякое слово и памятник слова есть необходимая часть великаго целаго, законное достоянiе всего русскаго народа, и что изученiе и разеясненiе их есть начало его общаго самопознанiя, источник его словеснаго богатства, основанiе славы и самоуваженiя, несомненный признак кровнаго единства и залог святой братской любви между его единоверными и единокровными сынами и племенами".
Русское столичное общество не только не враждебно относилось к малороссiйскому языку и произведенiям на этом языке, но любило их и поощряло, как интересное культурное явленiе. Центрами новой украинской словесности в XIX веке были не столько Кiев и Полтава, сколько Петербург и Москва. Первая "Грамматика малороссiйскаго наречiя", составленная великоруссом А. Павловским, вышла в СПБ, в 1818 году. В предисловiи, автор объясняет предпринятый им труд желанiем "положить на бумагу одну слабую тень исчезающаго наречiя сего близкаго по соседству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единыя со мною отрасли происходящих моих собратьев".
Первый сборник старинных малороссiйских песен, составленный кн. М. А. Цертелевым, издан в 1812 году в Петербурге. Следующiя за ним "Малороссiйскiя песни", со- бранныя М. А. Максимовичем, напечатаны в Москве в 1827 г. В 1834 году, там же вышло второе их изданiе. В Петербурге, печатались Котляревскiй, Гребенка, Шевченко. Когда Н. В. Гоголь прибыл в Петербург, он и в мыслях не держал каких бы то ни было украинских сюжетов, - сидел над "Гансом Кюхельгартеном" и намеревался итти дорогой тогдашней литературной моды. Но вот, через несколько времени пишет он матери, чтобы та прислала ему пьесы отца. "Здесь всех так занимает все малороссiйское, что я постараюсь попробовать поставить их на театре". Живя в Нежине, он не интересовался Малороссiей, а попав в москальскiй Петербург стал засыпать родных письмами с просьбой прислать подробное описанiе малороссiйскаго быта. В Петербурге поэтов писавших по-украински пригревали, печатали, выводили в люди и создавали им популярность. Личная и литературная судьба Шевченко - лучшiй тому пример. "Пока польское возстанiе не встревожило умов и сердец на Руси, - писал Н. И. Костомаров, - идея двух русских народностей не представлялась в зловещем виде, и самое стремленiе к развитiю малороссiйскаго языка и литературы не только никого не пугало призраком разложенiя государства, но и самими великороссами принималось с братской любовью".
* * *
Говоря о "нацiональной жизни", Грушевскiй имел в виду не таких людей, как Метелинскiй и Максимович, и не любовь к народу и к народной поэзiи. Нацiональные его устои связаны с радами, бунчуками, с враждой к московщине. Но если этот нацiонализм пришлось создавать "заново, на пустом месте", то каким чудотворным словом поднят был из гроба Лазарь казачьяго сепаратизма? Штампованная марксистская теорiя без труда отвечает на этот вопрос: - развитiе капитализма, нарожденiе буржуазiи, борьба за рынки.
Кого сейчас способно удовлетворить такое объясненiе? Не говоря уже о внутреннем банкротстве самой теорiи, не существует, сколько нам известно, ни одной серьезной попытки приложенiя ея к изученiю капиталистическаго развитiя на Украине в XIX в. Капитализма собственно-украинскаго, отличнаго от общероссiйскаго, невозможно обнаружить, до такой степени они слиты друг с другом. А о борьбе за "внутреннiй рынок", смешно говорить при виде украинских богачей, сидевших в Москве и в Петербурге, как у себя дома.
Не экономикой, не хозяйственчыми интересами и потребностями, объясняется возрожденiе казачьяго автономизма после полувекового мертваго перiода. Пошел он не от цифр ярмарочной торговли, а от книги, от литературнаго наследства.
Существует марокканская легенда, согласно которой все мужское еврейское населенiе было истреблено, однажды, арабами. Тогда жены убитых попросили позволенiя посетить могилы мужей. Им это было разрешено. Посидев на кладбище, оне забеременели от покойников и таким путем продолжили еврейскую народность в Марокко.
Украинскiй нацiонализм XIX века также получил жизнь не от живого, а от мертваго - от кобзарских "дум", легенд, летописей и, прежде всего, - от "Исторiи Русов".
Это не единственный случай. Существовало лет сто тому назад ново-кельтское движенiе, поставившее целью возродить кельтскiй мiр в составе Ирландiи, Шотландiи, Уэлса и французской Бретани. Стимулом были древняя поэзiя и преданiя. Но рожденное не жизнью, а воображенiем, движенiе это дальше некотораго литературнаго оживленiя, филологических и археологических изысканiй не пошло.
Не получилось бы никаких всходов и на почве увлеченiя казачьей словесностью, если бы садовник-исторiя не совершила прививку этой, отрезанной от павшаго дерева ветки, к растенiю, имевшему корни в почве XIX века.
Казачья идеологiя привилась к древу россiйской революцiи и только от него получила истинную жизнь.
То, что самостiйники называют своим "нацiональным возрожденiем", было не чем иным как революцiонным движенiем, одетым в казацкiе шаровары. Это замечено современниками. Н. М. Катков в 1863 г. писал: "Года два или три тому назад, вдруг почему-то разыгралось украинофильство. Оно пошло параллельно со всеми другими отрицательными направленiями, которыя вдруг овладели нашей литературой, нашей молодежью, нашим прогрессивным чиновничеством и разными бродячими элементами нашего общества" [109]. Украинофильство XIX века, действительно, представляет причудливую амальгаму настроенiй и чаянiй эпохи гетманщины с революцiонными программами тогдашней интеллигенцiи.
Ни Гоголь, ни Максимович, ни один из прочих малороссов, чуждых революцiонной закваски, не прельстился "Исторiей Русов", тогда как в сердцах революцiонеров и либералов она нашла отклик. И еще любопытнее: самый горячiй и самый раннiй отклик последовал со стороны не украинцев, а великороссов. М. П. Драгоманов, впоследствiи, с некоторой горечью отмечал что "первая попытка в поззiи связать европейскiй либерализм с украинскими историческими традицiями, была предпринята не украинцами, а великоруссом Рылеевым" [110].
* * *
Кондратiй Федорович Рылеев - "неистовый Виссарiон" декабристскаго движенiя, был из тех одержимых, которые пьянели от слов "свобода" и "подвиг". Они их чтили независимо от контекста. Отсюда пестрота воспетых Рылеевым героев: - Владимiр Святой, Михаил Тверской, Ермак, Сусанин, Петр Великiй, Волынскiй, Артамон Матвеев, Царевич Алексей. Всех деятелей русской исторiи, которых летопись или молва объявили пострадавшими за "правду", за родину, за высокiй идеал, он награждал поэмами и "думами".
Берясь за историческiе сюжеты, он никогда с ними не знакомился сколько нибудь обстоятельно, доверял первой попавшейся книге или просто басне. Не трудно представить, каким кладом оказались для него "Исторiя Русов" и казачьи летописи, где что ни имя, то герой, что ни измена, то непременно борьба за вольность, за "права".
Пусть гремящей, быстрой славой,
Разнесет везде молва,
Что мечом в битве кровавой
Прiобрел казак права!
Едва ли не большее число его "дум" посвящено украинскому казачеству: Наливайко, Богдан Хмельницкiй, Мазепа, Войнаровскiй - все они борцы за свой край, готовые жертвовать за него кровью.
Чтоб Малороссiи родной,
Чтоб только русскому народу
Вновь возвратить его свободу.
Грехи татар, грехи жидов,Отступничество унiатов,
Все преступленiя сарматов
Я на душу принять готов.
Так говорит Наливайко в "Исповеди". Ему же вложены в уста ставшiе знаменитыми стихи:
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый возстает
На притеснителей народа.
Судьба меня уж обрекла,
Но где скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Не менее благородныя и возвышенныя чувства звучат в "Войнаровском", где измена Мазепы разсматривается, как "борьба свободы с самовластьем".
Войнаровскiй, такой же карьерист и стяжатель, как его дядюшка Мазепа, представлен пылким энтузiастом свободы, ринувшимся на ея защиту.
Так мы свои разрушив цепи
На глас свободы и вождей,
Ниспровергая все препоны,
Помчались защищать законы
Среди отеческих степей.
Нигде больше, ни в русской, ни в украинской литературе образ Малороссiи и казачьих предводителей не овеян такой романтикой высокаго подвига, как в поэмах и "думах" Рылеева. "Думы и поэмы великорусса Рылеева, - замечает Драгоманов, - сеяли в целой Россiи и в Украине не одне либеральныя идеи, но, безспорно, поднимали на Украйне и нацiональное чувство. Еще в 50-х годах, я помню, "Войнаровскiй" и "Исповедь Наливайки" переписывались в наших тайных тетрадях рядом с произведенiями Шевченко и читались с одинаковым жаром" [111].
Шевченко шел по тропе проложенной Рылеевым и был его прямым учеником. Даже руссофобiя, которой насыщена его поэзiя, - не оригинальна, она встречается у Рылеева. Это те стихи в "Войнаровском", что посвящены жене его казачке, стоически переносящей выпавшiя на ея долю невзгоды.
Ея тоски не зрел москаль,
Она ни разу и случайно
Врага страны своей родной
Порадовать не захотелаНи тихим вздохом, ни слезой.
Она могла, она умела
Гражданкой и супругой быть.
Если не считать небольшой группы казакоманов типа Полетики, то не только в простом народе, но и в образованном малороссiйском обществе времен Рылеева редко встречались люди способные назвать москаля "врагом страны своей родной". Не трудно отсюда заключить о роли поэм "великорусса Рылеева". Облаченный им в римскую тогу казачiй автономизм прiобретал новизну и привлекательность, роднился с европейским освободительным движенiем, льстил местному самолюбiю. Алчныя казачьи страсти прикрывалиcь ризой гражданских добродетелей, сословные путчи гетманской эпохи возводились в ранг жертвенных подвигов во имя свободы, а добычники и разбойники выступали в обличiи Брутов и Кассiев. Какой живительной водой вспрыскивала такая поэзiя чахлые остатки поборников казачьих идеалов!
"Примите выраженiя признательности моей и моих соотечественников, которых я знаю", писал Рылееву Н. Маркевич, автор одной из "Исторiй Малороссiи", - "Исповедь Наливайко глубоко запала в наши сердца... Мы не забыли еще высокiя дела великих людей Малороссiи... Вы еще найдете у нас дух Полуботка" [112]. Не один дух Полуботка, но и дух Мазепы разбужен Рылеевым. Силуэт гетмана, виднеющiйся на заднем плане поэмы "Войнаровскiй" и в других думах, очерчен с несомненной симпатiей. Это человек высоких помыслов, могучих сил. Можно сказать, что не Войнаровскiй, а он истинный герой поэмы. Войнаровскiй готов жертвовать Украине всем, что у него есть:
... стране родимой
Отдам детей с женой любимой;
Себе одну оставлю честь.
Мазепа же готов ей и честью жертвовать. Образ его овеян трагизмом и жестокой, но благородной драмой. Поэт не судит его за измену; лежала ли в основе ея правда или ложь - все равно; важно, что он весь предан Украине.
И Петр и я - мы оба правы;
Как он, и я живу для славы,
Для пользы родины моей.
* * *
Сколько известно, никто из литературоведов занимавшихся творчеством Рылеева не придавал нацiональнаго значенiя казачьим сюжетам его поэм. В них видели, только, образцы "гражданской лиры". Попадись что нибудь похожее из татарской либо турецкой исторiи, оно было бы воспето с одинаковым пылом. Действительно, украинофильство нашего поэта до того книжное, начитанное, что в какое нибудь политическое его значенiе не верится. И все же, есть основанiе думать, что оно не случайно.
Не надо забывать, что Рылеев - декабрист, а декабристскiй заговор, в значительной мере, и может быть в большей, чем мы предполагаем, был заговором украинско-польским. Эта его сторона наименее изучена, но игнорировать ее нельзя.
Что в Польше, задолго до декабристов, существовали тайные патриотическiе организацiи и что зти организацiи готовились к возстанiю против русского правительства - хорошо известно. Граф Солтык и полковник Крыжановскiй засвидетельствовали на следствии, что мысль о необходимости войти в контакт с русскими тайными обществами возникла у них в 1820 году [113]. Из показанiй М. П. Бестужева-Рюмина перед следственной комиссiей видно, что между Директорiей южного декабристскаго общества и обществом польским заключено было в 1824 г. формальное соглашенiе, по которому, поляки обязывались "возстать в то же самое время, как и мы" и координировать свои действiя с русскими повстанцами [114]. Но в этом сказалась только одна из сторон польской заинтересованности в русском бунте. Поляки много работали над разжиганiем едва тлевшаго под золой уголька казачьей крамолы и над объединенiем ея с декабристским путчем. Делалась ставка на возвращенiе Польше, если не всей Малороссiи, то, на первый случай, значительной ея части. По договору 1824 г., Южное общество обнадежило их полученiем Волынской, Минской, Гродненской и части Виленской губернiй [115]. Но главныя польскiя чаянiя связывались с украинским автономистским движенiем. По словам С. Г. Волконскаго, поляки питали "большую надежду на содействiе малороссiйских дворян, предлагая им отделенiе "Малороссiи от Россiи" [116]. От союза с малороссiйским дворянством ожидали большаго, чем от офицерскаго возстанiя, но в массе своей, южные помещики оказались вполне лойяльными по отношенiю к самодержавiю. Только очень небольшая кучка встала на путь декабризма и связаннаго с ним украинскаго сепаратизма.
Здесь не приходится придавать значенiя наличiю среди главарей "Союза Благоденствiя" Муравьевых-Апостолов, потомков гетмана Данилы, но пройти мимо Общества Соединенных Славян вряд ли возможно. И это не потому, что в числе его членов был большой процент малороссiйской шляхты. Ни М. В. Нечкина, ни новейшiй изследователь Соединенных Славян Жорж Луцiани не находят у них ни малейшаго намека на "украинофильство"[117]. Но, незаметно для самих себя, они вовлечены были в русло нацiоналистической идеологiи желательной полякам. Своим, если не возникновенiем, то направленiем, обязаны они поляку Ю. К. Люблинскому, связанному с патрiотическими польскими организацiями. Это он подсказал им названiе и идею "Соединенных Славян".
Идея, хоть и старинная, мало общаго имела с балканским панславизмом XVII века, представленным Гундуличем, Крижаничем. Не было у поляков сколько нибудь крепких связей и с чехами, за исключенiем разве литературных. Практически, ни Сербiя, ни Далмацiя, ни Чехiя их не интересовали. Зато Малая Русь, входившая некогда в состав Речи Посполитой, была предметом страстных вожделенiй. Нигде пропаганда общности славян и федеративнаго всеславянскаго государства не велась так настойчиво, как здесь. Можно думать, что лозунг "соединенных славян", провозглашавшiй независимость каждой страны, сочинен был спецiально для пробужденiя казачьяго автономизма. Нигде в других краях он не насаждается с таким старанiем.
В 1818 г. основывается в Кiеве масонская ложа "Соединенных Славян", а через четверть века, в Кiеве же - "Кирилло-Мефодiевское Братство", поставившее во главу угла своей программы, все то же общеславянское федеративное государство. Даже во второй половине XIX века, идеей всеславянской федерацiи увлекался Драгоманов. И нигде, кроме Малороссiи, не видим столь ясно выраженнаго польскаго влiянiя и польской опеки в отношенiи подобных организацiй. Так, надпись "Jednosc Slowianska", украшавшая знак ложи "Соединенных Славян", не оставляет сомненiй в польском ея происхожденiи. Основателем и первым ея правителем был поляк Валентин Росцишевскiй, управляющим мастером другой поляк Франц Харлинскiй, а в числе членов - Iосиф Проскура, Шимановскiй, Феликс Росцишевскiй и многiе другiе местные помещики-поляки [118]. А. Н. Пыпин и последующiе историки считают эту ложу идейной матерью одноименнаго декабристскаго общества, хотя прямой связи между ними не установлено.
Существовали в Малороссiи другiя масонскiя организацiи инспирированныя или прямо созданныя поляками. Была в Житомире ложа "Разсеяннаго мрака" и ложа "Тамплiеров"; в Полтаве - ложа "Любовь к истине", в Кiеве - "Польское патрiотическое общество", возникшее в 1822 г. и, тотчас же, как эхо, появившееся вслед за ним "Общество малороссов", состоявшее из поборников автономизма. "Где восходит солнце?" - гласил его пароль, и ответ: "В Чигирине".
Из дел следственной комиссiи о декабристах видно, что резиденцiей "Общества Малороссов" был Борисполь, а "большая часть членов онаго находятся в Черниговской губернiи, а некоторые в самом Чернигове [119]. М. П. Бестужев-Рюмин не очень выгодно о них отзывается: руководитель общества В. Л. Лукашевич "нравственности весьма дурной, в губернiи презираем и я слышал, что общество его составлено из людей его свойства" [120]. Это тот самый Лукашевич, что поднимал, когда то, бокал за победу Наполеона над Россiей [121]. Он был одной из самых деятельных фигур в декабристско-малороссiйско-польских взаимоотношенiях. Кроме "Союза Благоденствiя" и "Малороссiйского общества", мы его видим в ложе "Соединенных Славян", в полтавской ложе "Любовь к истине" и говорили, также о его членстве в польских ложах.
Масонскiе ложи признаны были, повидимому, наиболее удобной формой встреч и единенiя двух россiйских фронд - декабристской и украинствующей.
Особенный интерес, в этом смысле, представляет полтавская ложа, где наряду с членами Союза Благоденствiя М. Н. Новиковым, Владимиром Глинкой и М. Муравьевым-Апостолом, представлены были малороссы, вроде губернскаго судьи, Тарновскаго, екатеринославскаго дворянскаго предводителя Алексеева, С. М. Кочубея, И. Котляревскаго и многих других. Был там, конечно и Лукашевич. Первым ея руководителем значился Новиков, начальник канцелярiи кн. Репнина. По словам Муравьева-Апостола, "он в оную принимал дворянство малороссийское, из числа коих способнейших помещал в общество называемое Союз Благоденствiя. Полтавскую ложу Муравьев прямо именует "разсадником тайнаго общества" [122]. После Новикова, руководство перешло к Лукашевичу, про котораго Бестужев-Рюмин сказал, что "цель онаго (сколь она мне известна), присоединенiе Малороссiи к Польше". На одном из допросов, Бестужев показал, будто Лукашевич "адресовался к Ходкевичу, полагая его значущим членом польскаго общества, предлагая присоединиться к оному и соединить Малороссiю с Польшею" [123].
Основой и направляющей силой южнаго масонства являлись поляки, которым принадлежала в те дни культурная гегемонiя во всем малороссiйском крае, а в некоторых губернiях (Кiевской, например) - большая часть земельных владенiй.
На следствiи, Рылееву был задан вопрос о связях декабристов с польскими тайными обществами. Он отговорился своей слабой осведомленностью на этот счет, но признался, что слышал о них от Трубецкого и от Корниловича, который дня за два до 14 декабря, приносил Трубецкому копiю какого-то договора между поляками и южным обществом декабристов, касательно будущих русско-польских границ. От Трубецкого он слышал, будто "Южное общество через одного из своих членов имеет с оными (поляками) постоянныя сношенiя, что южными директорами положено признать независимость Польши и возвратить ей от Россiи завоеванныя провинцiи Литву, Подолiю и Волынь" [124].
Согласно С. Н. Щеголеву, в 1824 г. кн. Яблоновскiй представитель "Польскаго патрiотическаго общества", начал особенно энергичные переговоры с декабристами. Результатом его усилiй явился сеезд польских и русских заговорщиков в Житомире в начале 1825 года. На этом "славянском собранiи" присутствовал, будто бы, и К. Ф. Рылеев. На сеезде поставлен был и одобрен вопрос о независимости Малороссiи, каковую поляки считали необходимой "для дела общей свободы".
Фома Падурра, главный оратор на эту тему, не придумал для украинскаго нацiонализма никакого другого обличья, кроме стараго казачьяго. По его мненiю, верным средством поднять народ было - напомнить ему "казацкую славу". В этом плане он и начал потом, вкупе с другим помещиком Ржевусским ("атаман Ревуха"), пропаганду среди украинскаго населенiя. В Саврани они основали "школу лирников", обучая собранных "народных" певцов игре на инструменте и текстам патрiотических казачьих песен, сочиненных Падуррой и положенных на музыку Ржевусским. Подготовив целую партiю таких певцов, они пустили их по кабакам, вечерницам и прочим сборищам простого люда [125].
К сожаленiю, Щеголев, описавшiй этот эпизод, пользовался источниками недоступными нам здесь, за границей, в силу чего, мы лишены возможности проверить степень основательности всего им разсказаннаго.
Как бы то ни было, можем не сомневаться в одном: Рылеев был давнишним полонофилом, состоявшим в литературных и идейных связях с польскими нацiоналистами и вряд ли будет ошибкой сказать, что своими казачьими сюжетами он обязан больше полякам чем украинцам. Несомненно также, что в декабристской среде был усвоен взгляд на Малороссiю как на жертву царской тиранiи, а на казачьих главарей как на борцов и мучеников за свободу. Имена Дорошенок, Мазеп, Полуботков ассоцiировались с делом народнаго освобожденiя. Фигуры их окутывались флером романтики и в таком виде подносились интеллигентной публике и позднейшим поколенiям. "Я не знаю, как в моих руках очутилась "Исповедь Наливайки" Рылеева, - пишет в своих воспоминанiях Вера Засулич, - она стала для меня самой священной вещью" [126]. Мог ли в представленiи этой женщины, ничего кроме соцiалистической литературы не читавшей, выдержать соперничество с романтическим героем историческiй Наливайко - грубый разбойник и кондотьер, бунтовавшiй во имя расширенiя привилегiй реестровых казаков, требовавшiй земель под Брацлавом и готовый резать носы и уши хлопам, которые захотели бы втереться в казачье сословiе и уйти от своих панов?
* * *
Казакоманiя декабристов была не простым литературным явленiем и ею отличался не один Рылеев. Декабристы, можно сказать, стояли у власти на Украине. Генерал- губернатором малороссiйским был в то время кн. Н. Г. Репнин - брат виднаго декабриста С. Г. Волконскаго и сам большой либерал. Его дед, фельдмаршал Репнин, подозревал его в причастности к убiйству Павла I. Стремясь быть "отцом" ввереннаго ему края и, в то же время, человеком "новых веянiй", он собирал вокруг себя все выдающееся, что было на Украине, - привлек И. П. Котляревскаго, перваго поэта начавшаго писать по-украински, учредил малороссiйскiй театр в Полтаве, приглашал к себе в дом людей свободомыслящих, среди которых первое место занимали члены декабристских южных обществ. У него можно было встретить и Пестеля, и Орлова, и Бестужева-Рюмина. Но к числу свободомыслящих он относил, также, людей типа Василiя Полетики, "свободомыслiе" которых вызывалось незакончившейся к тому времени проверкой дворянских прав. Эти стародубскiе и лубенскiе маркизы Позы постоянно вертелись при генерал-губернаторском дворе, который до известной степени может разсматриваться как один из центров "возрожденiя" украинскаго сепаратизма.
Дочь кн. Репнина, Варвара Николаевна, благоговевшая перед подвигом своего дяди С. Г. Волконскаго и насквозь проникнутая духом декабризма, была в то же время почитательницей и покровительницей Тараса Шевченко. Тот и другой были для нея явленiями одного порядка. Существует предположенiе, что Репнин был одним из вдохновителей "Исторiи Русов". Такое подозренiе высказал М. А. Максимович, человек очень осведомленный.
На этом примере видно, как россiйскiй космополитическiй либерализм преображался на украинской почве в местный автономизм. Декабристы первые отождествили свое дело с украинизмом и создали традицiю для всего последующаго русскаго революцiоннаго движенiя. Герцен и Огарев подражали им, Бакунин на весь мiр провозгла- сил требованiе независимой Польши, Финляндiи и Малороссiи, а петрашевцы, при всей неясности и неопределенности их плана преобразованiя Россiи, тоже успели подчеркнуть свой союз с сепаратизмами, в том числе с малороссiйским. Это одна из закономерностей всякаго революцiоннаго движенiя. В. А. Маклаков, один из лидеров демократическаго лагеря, находясь уже в эмиграцiи, выразил это так: "Если освободительное движенiе в войне против самодержавiя искало всюду союзников, если его тактикой было раздувать всякое недовольство, как бы оно ни могло стать опасным для государства, то можем ли мы удивляться, что для этой цели и по этим мотивам оно привлекло к общему делу и недовольство "нацiональных меньшинств"?" [127].
Только немногим удалось устоять против этой логики, и первым среди них надо назвать Пушкина. Он тоже был "декабристом" и лишь случайно не попал на Сенатскую площадь. "Исторiя Русов" была ему отлично знакома. Он напечатал отрывок из нея в своем "Современнике" но он не поставил дела Мазепы выше дела Петра и не воспел ни одного запорожца, как борца за свободу. Произошло это не в силу отступничества от увлеченiй своей молодости и от перемены взглядов, а оттого, что Пушкин с самаго начала оказался проницательнее Рылеева и всего своего поколенiя. Он почувствовал истинный дух "Исторiи Русов", ея не нацiональную украинскую, а сословно-помещичью сущность. Думая, что автором ея, действительно, был архiепископ Г. Конисскiй, Пушкин заметил: "Видно, что сердце дворянина еще бьется под иноческой рясою". На языке либерализма "сердце дворянина" звучало как "сердце крепостника". Теперь, когда нам известны вполне корыстные интересы, вызвавшiе рецидив казачьих страстей породивших "Исторiю Русов", можно только удивляться прозорливости Пушкина. Революцiонная русская интеллигенцiя, в своем отношенiи к сепаратизму, пошла путем не Пушкина, а Рылеева. "Украинофильство", под которым разумелась любовь не к народу малороссiйскому, а к казацкой фронде, сделалось обязательным признаком русскаго освободительнаго движенiя. В развитiи украинскаго сепаратизма оно было заинтересовано больше самих сепаратистов. Шевченко у великорусских революцiонеров почитался больше, чем на Украине. Его озлобленая казакоманiя приходилась русскому "подполью" больше по сердцу, чем европейскiй соцiализм Драгоманова.
* * *
При всем обилiи легенд облепивших имя и исказивших истинный его облик Шевченко может считаться наиболее ярким воплощенiем всех характерных черт того явленiя, которое именуется "украинским нацiональным возрожденiем". Два лагеря, внешне враждебные друг другу, до сих пор считают его "своим". Для одних он - "нацiональный пророк", причисленный чуть не к лику святых; дни его рожденiя и смерти (25 и 26 февраля) объявлены украинским духовенством церковными праздниками. Даже в эмиграцiи ему воздвигаются памятники при содействiи партiй и правительств Канады и США. Для других он предмет такого же идолопоклонства и этот другой лагерь гораздо раньше начал ставить ему памятники. Как только большевики пришли к власти и учредили культ своих предтечь и героев - статуя Шевченко в числе первых появилась в Петербурге. Позднее, в Харькове и над Днепром, возникли гигантскiе монументы, величиной усту- пающiе, разве только, статуям Сталина. Ни в Россiи, ни за границей, ни один поэт не удостоился такого увековеченiя памяти. "Великiй украинскiй поэт, революцiонер и мыслитель, идейный соратник русских революцiонных демократов, основоположник революцiонно-демократическаго направленiя в исторiи украинской общественной мысли" - такова его офицiальная аттестацiя в советских словарях, справочниках и энциклопедiях. Она унаследована еще от подпольнаго перiода революцiи, когда у всех интеллигентских партiй и направленiй он считалcя певцом "народнаго гнева".
Даже произведенiя его толкуются в каждом лагере по-своему. "Заповит", например, расценивался в свое время в русском подполье, как некiй революцiонный гимн. Призыв поэта к потомкам - возстать, порвать цепи и "вражою злою кровью вольность окропити" понимался там, как соцiальная революцiя, а под злой кровью - кровь помещиков и классовых угнетателей.
Совсем иную трактовку дает самостiйническiй лагерь. В 1945 г., в столетнюю годовщину со дня написанiя "Заповита", он отметил его появленiе, как величайшую веху в развитiи нацiональной идеи, как призыв к нацiональной резне, ибо "кровь ворожа", которую Днепр "понесе з Украины у синее море", ничьей как москальской, великорусской, быть не может.
Приводим этот пример не для оценки правильности или неправильности обоих толкованiй, а как характерный случай переплетенiя у "великаго кобзаря" черт русской революцiонности с украинским нацiонализмом.
Правда, и та, и другой были поставлены лет 80 тому назад под большое сомненiе таким видным соцiалистом и украинофильским деятелем, как М. П. Драгоманов. Шевченко ему казался величиной дутой в литературном и в политическом смысле. Революцiонность его он не высоко ставил и никогда бы не подписался под сочетанiем слов "революцiонер и мыслитель". Он полагал, что с мыслью-то, как раз, и обстояло хуже всего у Тараса Григорьевича.
Из Академiи Художеств Шевченко вынес только поверхностное знакомство с античной мифологiей, необходимой для живописца, да с некоторыми знаменитыми эпизодами из римской исторiи. Никакими систематическими знанiями не обладал, никакого цельнаго взгляда на жизнь не выработал. Он не стремился, даже, в противоположность многим выходцам из простого народа, восполнять отсутствiе школы самообразованiем. По словам близко знавшаго его скульптора Микешина, Тарас Григорьевич не шибко жаловал книгу. "Читать он, кажется, никогда не читал при мне; книг, как и вообще ничего не собирал. Валялись у него на полу и по столу растерзанныя книжки "Современника", да Мицкевича на польском языке". Такая отрасль знанiя, как исторiя, к которой ему часто приходилось обращаться в выборе сюжетов - что дало основанiе Кулишу в 50-х годах объявить его "первым историком" Украины - оставляла желать много лучшаго в смысле усвоенiя. "Россiйскую общую исторiю, - пишет тот же Микешин, - Тарас Григорьевич знал очень поверхностно, общих выводов из нея делать не мог; многiе ясные и общеизвестные факты или отрицал или не желал принимать во вниманiе; этим оберегалась его исключительность и непосредственность отношенiй ко всему малорусскому". Некоторых авторов, о которых писал, он и в руки не брал, как например, Шафарика и Ганку. Главный способ прiобретенiя знанiй заключался, очень часто, в прислушиванiи к тому, о чем говорили в гостиных более сведущiе люди. Подхватывая на лету обрывки сведенiй, поэт "мотав соби на уса, та перероблював соби своим умом" [128].
Не верил Драгоманов и в его хожденiе в народ, в пропаганду на Подоле, в Кириловке и под Каневом, о которой сейчас пишут в каждой бiографiи поэта советскiе историки литературы, но которая сплошь основана на домыслах. Кроме кабацких речей о Божiей Матери, никаких образцов его пропаганды не знаем. Достойна развенчанiя и легенда о его антикрепостничестве. Дворовый человек, чье детство и молодость прошли в унизительной роли казачка в барском доме, не мог, конечно, питать теплых чувств к крепостному строю. Страдал и за родных, которых смог выкупить из неволи лишь незадолго до смерти. Но совершенно ошибочно делать из него, на основанiи этих бiографических фактов, певца горя народнаго, сознательнаго борца против крепостного права. Крепостной крестьянин никогда не был ни героем его произведенiй, ни главным предметом помыслов. Ничего похожаго на некрасовскую "Забытую деревню" или на "Размышленiя у параднаго подеезда" невозможно у него найти. Слово "панщина" встречается чрезвычайно редко, фигуры барина-угнетателя совсем не видно и вся его деревня выглядит не крепостной. Люди там страдают не от рабства, а от нечастной любви, злобы, зависти, от общечеловеческих пороков и бедствiй. Тараcу Григорьевичу суждено было дожить до освобожденiя крестьян. Начиная с 1856 года, вся Россiя только и говорила, что об этом освобожденiи, друзья Шевченко, кирилло-мефодiевцы, ликовали; один он, бывшiй "крипак", не оставил нам ни в стихах, ни в прозе выраженiя своей радости.
Не было у него и связей с русскими революцiонными демократами; он, попросту, ни с кем из них не был знаком, если не считать петрашевца Момбелли, виденнаго им, как-то раз, на квартире у Гребенки. Да и что представляли собой революцiонные демократы того времени? Мечтатели, утописты, последователи Фурье и Сэн-Симона, либо только что нарождавшiеся поборники общиннаго соцiализма. Найдите в литературном наследiи Шевченко хоть какой нибудь след этих идей. Даже причастность его к Кирилло-Мефодiевскому Братству, послужившая причиной ареста и ссылки, была более случайной, чем причастность Достоевскаго к кружку Петрашевцев.
Но если не соцiалист и не "революцiонный демократ", то гайдамак и пугачевец глубоко сидели в Шевченко. В нем было много злобы, которую поэт, казалось, не знал на кого и на что излить. Он воспитался на декабристской традицiи, называл декабристов не иначе, как "святыми мучениками", но воспринял их якобинизм не в идейном, а в эмоцiональном плане. Ни об их конституцiях, ни о преобразовательных планах ничего, конечно, не знал; не знал и о вдохновлявшей их западно-европейской идеологiи. Знал только, что это были люди дерзнувшiе возстать против власти, и этого было достаточно для его симпатiй к ним. Не в трактатах Пестеля и Никиты Муравьева, а в "цареубiйственных" стихах Рылеева и Бестужева увидел он свой декабризм.
Уж как первый-то нож
На бояр, на вельмож,
А второй-то нож
На попов, на святош,
И молитву сотворя,
Третiй нож на царя!
В этом плане и воздавал он дань своим предшественникам.
... а щоб збудить
Хиренну волю, треба мiром
Громадою обух сталить,
Та добро выгострить сокиру
Та й заходиться вже будить.
Особенно сильно звучит у него нота "на царя!".
Царив, кровавих шинкарив
У пута кутiи окуй,
В склипу глибоком замуруй!
Здесь мы вряд ли согласимся с оценкой Драгоманова, не высоко ставившаго такую продукцiю поэта. С литературной точки зренiя, она в самом деле не заслуживает вниманiя, но как документ политическаго настроенiя, - очень интересна.
Драгоманов судил о Шевченко с теоретических высот европейскаго соцiализма, ему нужны были не обличенiя "неправд" царей на манер библейских пророков, а протест против политической системы самодержавiя. Шевченко не мог, конечно, подняться до этого, но духовный его "якобинизм" от этого не умаляется.
На русскую шестидесятническую интеллигенцiю стихи его действовали гораздо сильнее, чем методическiя поученiя Драгоманова. Он - образец революцiонера не по разуму, а по темпераменту.
* * *
Кроме "царей", однако, никаких других предметов его бунтарских устремленiй не находим. Есть один-два выпада против своих украинских помещиков, но это не бунт, а что-то вроде обществено-политической элегiи.
И доси нудно, як згадаю
Готическiй с часами дом;
Село обидране кругом,
И шапочку мужик знимае,
Як флаг побачить. Значит пан
У себе з причетом гуляе.
Оцей годованый кабан,
Оце лядащо-щирый пан
Потомок гетмана дурного.
При всей нелюбви, Тарас Григорьевич не призывает ни резать, ни "у пута кутiи" ковать этих панов, ни жечь их усадьбы, как это делали великорусскiе его учiтеля - "революцiонные демократы". На кого же, кроме царей, направлялась его ненависть?
Для всякаго, кто дал себе труд прочесть "Кобзарь", всякiя сомненiя отпадают: - на москалей.
Напрасно Кулиш и Костомаров силились внушить русской публике, будто шевченковскiя "понятiя и чувства не были никогда, даже в самыя тяжелыя минуты жизни, осквернены ни узкою грубою непрiязнью к великоросской народности, ни донкихотскими мечтанiями о местной политической независимости, ни малейшей тени чего нибудь подобнаго не проявилось в его поэтических произведе- нiях" [129]. Они оспаривали совершено очевидный факт. Нет числа непрiязненным и злобным выпадам в его стихах против москалей. И невозможно истолковать это, как ненависть к одной только правящей царской Россiи. Все москали, весь русскiй народ ему ненавистны. Даже в чисто любовных cюжетах, где украинская девушка страдает, будучи обманута, обманщиком всегда выступает москаль.
Кохайтеся чернобривы,
Та не з москалями,
Бо москали чужи люди
Роблять лихо з вами.
Жалуясь Основьяненку на свое петербургское житье ("кругом чужи люди"), он вздыхает: "тяжко, батько, жити з ворогами". Это про Петербург, выкупившiй его из не- воли, давшiй образованiе, прiобщившiй к культурной среде и вызволившiй его впоследствiи из ссылки.
Друзья давно пытались смягчить эту его черту в глазах русскаго общества. Первый его бiограф М. Чалый объяснял все влiянiем польской швеи - юношеской любви Шевченко, но вряд ли такое объясненiе можно принять. Антируссизм автора "Заповита" не от жизни и личных переживанiй, а от книги, от нацiонально-политической проповеди. Образ москаля, лихого человека, взят целиком со страниц старой казацкой письменности.
В 1858 г., возмущаясь Иваном Аксаковым, забывшим упомянуть в числе славянских народов - украинцев, он не находит других выраженiй, кроме как: "Мы же им такiе близкiе родичи: как наш батько горел, то их батько руки грел"! Даже археологическiя раскопки на юге Россiи представлялись ему грабежом Украины - поисками казацких кладов.
Могили вже розривають,
Та грошей шукають!
Сданный в солдаты и отправленный за Урал, Тарас Григорьевич, по словам Драгоманова, "живучи среди москалей солдатиков, таких же мужиков, таких же невольников, как сам он, - не дал нам ни одной картины добраго сердца этого "москаля", какiя мы видим у других ссыльных... Москаль для него и в 1860 г. - только "пройдисвит", как в 1840 г. был только "чужой чоловик" [130].
* * *
Откуда такая руссофобiя? Личной судьбой Шевченко она, во всяком случае, не объяснима. Объясненiе в его поэзiи.
Поэтом он был не "генiальным" и не крупным; три четверти стихов и поэм подражательны, безвкусны, провинцiальны; все их значенiе в том, что это дань малороссiйскому языку. Но и в оставшейся четверти значительная доля ценилась не любителями поэзiи, а революцiонной интеллигенцiей. П. Кулиш когда-то писал: если "само общество явилось бы на току критики с лопатою в руках, оно собрало бы небольшое, весьма небольшое количество стихов Шевченко в житницу свою; остальное бы было в его глазах не лучше сору, его же возметает ветр от лица земли". Ни одна из его поэм не может быть взята целиком в "житницу", лишь из отдельных кусков и отрывков можно набрать скромный, но душистый букет, который имеет шансы не увянуть. Что бы ни говорили советскiе литературоведы, лира Шевченко не "гражданская" в том смысле, в каком это принято у нас. Она глубоко ностальгична и безутешна в своей скорби.
Украино, Украино!
Серце мое, ненько!
Як згадаю твою долю
Заплаче серденько!
Называя ее "сиромахой", "сиротиной", вопрошая "защо тебе сплюндровано, защо, мамо, гинешь?" - поэт имеет в виду не современную ему живую Украину, которая "сплюндрована" ничуть не больше всей остальной Россiи. Это не оплакиванiе страданiй закрепощеннаго люда, это скорбь о ея невозвратном прошлом.
Де подилось казачество,
Червоны жупаны,
Де подилась доля-воля,
Бунчуки, гетманы?
Вот истинная причина "недоли". Исчез золотой век Украины, ея идеальный государственный строй, уничтожена казачья сила. "А що то за люди були тии запорожци! Не було й не буде таких людей!". Полжизни готов он отдать, лишь бы забыть их "незабутни" дела. Волшебныя времена Палiев, Гамалiев, Сагайдачных владеют его душой и воображенiем. Истинная поэзiя Шевченко - в этом фантастическом никогда не бывшем мiре, в котором нет исторической правды, но создана правда художественная. Все его остальные стихи и поэмы, вместе взятые, не стоят тех строк, где он бредит старинными степями, Днепром, морем, безчисленным запорожским войском, проходящим, как виденiе.
О будущем своего края Тарас Григорьевич почти не думал. Раз, как-то, следуя шестидесятнической моде, упомянул о Вашингтоне, котораго "дождемся таки колись", но втайне никакого устройства, кроме прежняго казачьяго, не хотел.
Оживут гетманы в золотом жупани,
Прокинеться воля, казак заспива
Ни жида, ни ляха, а в степях Украйны
Дай то Боже милый, блисне булава.
Перед нами певец отошедшей казачьей эпохи, влюбленный в нее, как Дон Кихот в рыцарскiя времена. До самой смерти, героем и предметом поклоненiя его был казак.
Верзется гришному усатый
3 своею волею мени
На черном вороном кони.
Надо ли после этого искать причин руссофобiи? Всякое пролитiе слез над руинами Чигирина, Батурина и прочих гетманских резиденций неотделимо от ненависти к тем, кто обратил их в развалины. Любовь к казачеству - оборотная сторона вражды к Москве.
Но и любовь и ненависть эти - не от жизни, не от современности. Еще Кулишем и Драгомановым установлено, что поэт очень рано, в самом начале своего творчества попал в плен к старой казачьей идеологiи. По словам Кулиша, он пострадал от той первоначальной школы, "в которой получил то, что в нем можно было назвать faute de mieux образованiем", он долго сидел "на седалище губителей и злоязычников" [131].
Повидимому, уже в Петербурге, в конце 30-х годов нашлись люди просветившiе его по части Мазеп, Полуботков и подсунувшiе ему "Исторiю Русов". Без влiянiя этого произведенiя трудно вообразить то прихотливое сплетенiе революцiонных и космополитических настроенiй с местным нацiонализмом, которое наблюдаем в творчестве Шевченко. По словам Драгоманова, ни одна книга, кроме Библiи, не производила на Тараса Григорьевича такого впечатленiя, как "Исторiя Русов". Он брал из нея целыя картины и сюжеты. Такiя произведенiя, как "Подкова", "Гамалiя", "Тарасова Нич", "Выбир Наливайка", "Невольник", "Великiй Льох", "Чернец" - целиком навеяны ею.
Прошлое Малороссiи открылось ему под углом зренiя "Летописи Конисскаго"; он воспитался на ней, вопринял ее, как откровенiе, объяснявшее причины невзгод и бедствiй родного народа. Даже на самый чувствительный для него вопрос о крепостном праве на Украине, "летопись" давала свой ответ - она приписывала введенiе его москалям. Не один Шевченко, а все кирилломефодiевцы вынесли из нея твердое убежденiе в москальском происхожденiи крепостничества. В "Книгах Бытiя Украинского Народу" Костомаров писал: "А нимка цариця Катерина, курва всевитная, безбожниця, убiйниця мужа своего, востанне доканала казацтво и волю, бо одибравши тих, котри були в Украини старшими, надилила их панством и землями, понадовала им вильну братiю в ярмо и поробила одних панами, а других невольниками" [132]. Если будущiй ученый историк позволял себя такiя речи то что можно требовать от необразованнаго Шевченко? Москали для него стали источником всех бедствiй.
Ляхи були - усе взяли,
Кровь повыпивали,
А москали и свит Божий
В путо закували.
По канве "Исторiи Русов" он разсыпается удивительными узорами, особенно на тему о Екатерине II.
Есть у Шевченки повесть "Близнецы", написанная по-русски. Она может служить автобiографическим документом, объясняющим степень воздействiя на него "Исторiи Русов". Там разсказывается о некоем Никифоре Федоровиче Сокире - мелком украинском помещике, большом почитателе этого произведенiя.
"Я сам, будучи его хорошим прiятелем, часто гостил у него по нескольку дней и кроме летописи Конисскаго, не видал даже бердичевскаго календаря в доме. Видел только дубовый шкаф в комнате и больше ничего. Летопись же Конисскаго, в роскошном переплете, постоянно лежала на столе и всегда заставал я ее раскрытою. Никифор Федорович несколько раз прочитывал ее, но до самаго конца ни разу. Все, все мерзости, все безчеловечья польскiя, шведскую войну, Биронова брата, который у стародубских матерей отнимал детей грудных и давал им щенят кормить грудью для свой псарни - и это прочитывал, но как дойдет до голштинскаго полковника Крыжановскаго, плюнет, закроет книгу и еще раз плюнет". Переживанiя героя этого отрывка были, несомненно, переживанiями самого Шевченко. "Исторiя Русов" с ея собранiем "мерзостей" трансформировала его мужицкую ненависть в ненависть нацiональную или, по крайней мере, тесно их переплела между собой. Кроме "Исторiи Русов", сделавшейся его настольной книгой, поэт познакомился и со средой, из которой вышло это евангелiе нацiонализма. Прiехав, в середине 40-х годов, в Кiев, он не столько вращался там в университетских кругах среди будущих членов Кирилло-Мефодiевскаго Братства, сколько гостил у хлебосольных помещиков Черниговщины и Полтавщины, где его имя было известно и пользовалось популярностью, особенно среди дам. Некоторыя из них сами пописывали в "Отечественных Записках".
Мужское общество чаще всего собиралось на почве "мочемордiя", как именовалось пьянство. А. Афанасьев-Чужбинскiй, сам происходившiй из лубенских помещиков, красочно описывает тамошнiя празднества в честь Бахуса. По его словам, пьянство процветало, главным образом, на почве скуки и безделiя, сами же по себе помещики представляли "тесный кружок умных и благородных людей, преимущественно гуманных и пользовавшихся всеобщим расположенiем". В этом обществе можно было встретить и тех оставшихся в живых сподвижников и друзей В. Г. Полетики, из чьей среды вышла "Исторiя Русов". Встречи с ними происходили также при дворе генерал-губернатора кн. Репнина, с которым Шевченко познакомился через А. В. Капниста, сына поэта. О Мазепе, о Полуботке, о Петре и Екатерине, а также о присоединенiи Малороссiи, как печальной дате в исторiи края, он мог наслушаться здесь вдоволь. Недаром именно на эти годы близости с черниговскими и полтавскими помещиками падают самыя непрiязненныя его высказыванiя о Богдане Хмельницком.
Во всей эпопее Хмельничины он видел только печальный, по его мненiю, факт присоединенiя к Москве, но ни страданiй крестьянскаго люда под "лядским игом", ни ожесточенной борьбы его с Польшей, ни всенароднаго требованiя возсоединенiя с Россiей знать не хотел. Величайшая освободительная война украинскаго крестьянства осталась вовсе незамеченной вчерашним крепостным.
В московском перiоде исторiи, его опять печалит судьба не крестьянства, а казачества. Он плачет о разгоне Сечи, а не о введенiи новаго крепостного права. Возмущаясь тем, что "над дитьми казацкими поганци пануют", он ни разу не возмутился пануваньем детей казацких над его мужицкими отцами и дедами, да и над ним самим. Перiод после присоединенiя к Россiи представляется ему сплошным обдиранiем Украины. "Москалики що заздрили то все очухрали".
Драгоманов не без основанiя полагал, что черниговскiя и полтавскiя знакомства оказали на Шевченко гораздо более сильное влiянiе, чем разговоры с Гулаком, Костомаровым и Кулишем. Патрiотизм его сложился, главным образом, в левобережных усадьбах "потомков гетмана дурного", где его носили на руках, где он был объявлен надеждой Украины, нацiональным поэтом, где нашлась, даже, почитательница, готовая на собственный счет отправить его на три года в Италiю.
"Нацiональным поэтом" объявлен он не потому, что писал по-малороссiйски и не потому, что выражал глубины народнаго духа. Этого, как раз, и не видим. Многiе до и после Шевченко писали по-украински, часто, лучше его, но только он признан "пророком". Причина: - он первый воскресил казачью ненависть к Москве и первый воспел казачьи времена, как нацiональныя. Костомарову не удается убедить нас, будто "Шевченко сказал то, что каждый народный человек сказал бы, если б его народное чувство могло возвыситься до способности выразить то, что хранилось на дне его души" [133]. Поэзiя его интеллигентская, городская и направленческая. Белинскiй, сразу же по выходе в свет "Кобзаря", отметил фальш его народности:
"Если господа Кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом они очень ошибаются; их поэмы, несмотря на обилiе самых вульгарных и площадных слов и выраженiй, лишены простоты вымысла и разсказа, наполнены вычурами и замашками, свойствеными всем плохим пiитам, часто нисколько не народны, хотя и подкрепляются ссылками на исторiю, песни и преданiя, следовательно, по всем этим признакам - оне непонятны простому народу и не имеют в себе ничего с ним симпатизирующаго".
Лет через сорок, то же самое повторил Драгоманов, полагавшiй, что "Кобзарь" "не может стать книгою ни вполне народною, ни такой, которая бы вполне служила проповеди "новой правды" среди народа".
Тот же Драгоманов свидетельствует о полном провале попыток довести Шевченко до народных низов. Все опыты чтенiя его стихов мужикам кончались неудачей. Мужики оставались холодны [134].
Подобно тому, как казачество, захватившее Украину, не было народным явленiем, так и всякая попытка его воскрешенiя, будь то политика или поэзiя, - ненародна в такой же степени.
Несмотря на все пропагандныя усилiя самостiйнической клики, вкупе с советской властью, Шевченко был и останется не нацiональным украинским поэтом, а поэтом нацiоналистическаго движенiя.
назад вверх дальше
——————— + ———————
ОГЛАВЛЕНИЕ
——— + ———
Библиотека - История
[106]М. Грушевскiй - Иллюстрированная Исторiя Украины. СПБ, 1913. стр. 430.
[107]Там же, стр. 431.
[108]А. Н. Пынин - Исторiя русской этнографiи, т. III, стр. 20. СПБ. 1891.
[109]М. Н. Катков - Передовицы за 1863 г., вып. 1, стр. 276-279, М. 1887.
[110]"Листы на Надднипрянскую Украину".
[111]Листы.
[112] "Русская Старина", 1888, декабрь, стр. 599.
[113]И. Беккер - Декабристы и польский вопрос. (Вопросы Исторiи, 1948, No. 3).
[114]Возстание декабристов. Матерiалы т. IX, стр. 73, 1950.
[115]Там же, стр. 72.
[116]В. И. Семевскiй - Политическiя и общественныя идеи декабристов. СПБ, 1909, стр. 300.
[117]М. В. Нечкина - Общество Соединенных Славян. ГИ3 1927.
Georges Luciani - La Societe des Slaves Unis. Universite de Bordeaux 1963. На стр. 34 здесь можно прочесть: "Pas un mot, pas une allusion dans leurs declarations, pas un geste de leur comportement de supposer qu'ils aient le moins sympathise avec une forme quelconque de l'ukrainisme".
[118] В. И. Семевскiй - Политич. и общ. идеи декабристов. стр. 303.
[119]Возст. декабристов. Матерiалы т. IX, стр. 41.
[120]Там же.
[121]Кiевская Старина, 1903, No. 12, стр. 137; Семевскiй, стр. 302.
[122]Возстание декабристов. Матерiалы т. IX, стр. 189.
[123]Там же, стр. 40, 62.
[124]Центрархив - Возстанiе Декабристов. Матерiалы, т. I, стр. 180.
[125]С. Н. Щеголев - Украинское движенiе, как современный этап южно-русскаго сепаратизма, Кiев, 1912, стр. 27.
[126]"Былое", 1919 г., XIV, стр. 94.
[127]"Власть и общественность на закате старой Россiи", т. I, стр. 222. Париж, 1936 г.
[128]М. Драгоманов - "Шевченко, Украiнофiли i соцiализм". "Громада". No. 4, 1879 г.
[129]"Основа", 1861 г., IV, стр. 53.
[130]М. Драгоманов - "Громада" No. 4, 1879 г.
[131]П. Кулиш - Исторiя возсоединенiя Руси, т. II, стр. 25.
[132] M. Kostomarow - "Knyhy bytija ukrainskoho narodu", Paris, 1947.
[133]Воспоминанiя о двух малярах. "Основа", 1861 г., IV, стр. 53.
[134]"Громада" No. 4, 1879.
