2. Уроки Белого движения

Этот опыт начинается с трагической пятилетней эпопеи Белых армий (1917–1923). Без ее рассмотрения поведение русской эмиграции было бы вообще непонятно. Ибо русская эмиграция была не бегством от большевиков, а отступлением (поначалу многим казалось – временным) с поля проигранной богоборческим оккупантам битвы за Россию.

Миф об "интервенции 14 государств"

Белая армия не сразу стала себя называть "белой", это название утвердилось благодаря красным. Оно было заимствовано из времен Французской революции, когда именно монархисты называли себя "белыми". Советская энциклопедия верно разъясняет: «Происхождение термина "белогвардейщина" связано с символикой белого цвета как цвета сторонников "законного" правопорядка, в противоположность красному – цвету восставшего народа, революции. Во время Великой Французской революции под знаменами с изображениями белых лилий (эмблема монархии) выступало контрреволюционное дворянство»[1]. Белым воинам это определение понравилось, поскольку к тому же белый цвет традиционно символизирует в русском языке чистоту, целомудрие, благородство, свободу от порабощения (отсюда происходит "Белая Русь"), царственность ("белый Царь").

Началом белой борьбы принято считать 2/15 ноября 1917 г., когда, сразу же после большевицкого переворота, на Дону была объявлена запись в Добровольческую армию генерала М.В. Алексеева. В 1918 г. в Архангельске была сформирована Северная армия генерала Е.К. Миллера, которая сделала попытку воссоединиться с сибирской армией адмирала А.В. Колчака в направлении Котлас–Вятка. Наибольшим успехом белых сил было освобождение Сибири, Урала и выход к Волге летом 1919 г., достижение армией генерала А.И. Деникина рубежа с угрозой Туле в 200 верстах от Москвы в октябре 1919 г., тогда же генералом Н.Н. Юденичем была создана угроза красному Петрограду.

Однако Северо-Западная армия Юденича осенью 1919 г. была отброшена в Эстонию и интернирована в концлагеря, часть выживших смогла уйти на другие фронты. Сибирская армия адмирала с середины 1919 г. была вынуждена отступать и была предана Антантой, в начале 1920 г. Колчака выдали красным на расстрел. Северная армия генерала Миллера была вынуждена прекратить борьбу в феврале 1920 г., уйдя в Финляндию, Норвегию и дальше морем за границу. В январе–марте произошла первая эвакуация в Константинополь из Одессы и Новороссийска. Войска генерала П.Н. Врангеля сопротивлялись в Крыму до ноября 1920 г., эвакуировавшись затем в Турцию. На юге Сибири белые войска под командованием атамана А.И. Дутова продержались до марта 1920 г., уйдя в китайский Туркестан двумя отрядами; уральские казаки во главе с атаманом Толстовым через закаспийские степи ушли в Месопотамию (оттуда англичане переправили их в Австралию). Был "Небесный поход" ташкентских офицеров через Памирское нагорье в Персию. В ноябре того же 1920 г. войска атамана Г.М. Семенова потерпели поражение в Забайкалье и отступили в Монголию, где правил генерал Р.Ф. Унгерн, но его постигло поражение в мае 1921 г. На Дальнем Востоке армия генерала М.К. Дитерихса продержалась до октября 1922-го, пополнив затем русскую эмиграцию в Маньчжурии (КВЖД), часть армии с эскадрой адмирала Старка перебралась в Шанхай и на Филиппины. Но и после этого небольшая "Сибирская добровольческая дружина" вела бои в Якутии, откуда эвакуировалась морем лишь в октябре 1923 г.

Белое движение, даже не достигнув военной цели, спасло честь России в революционной катастрофе. Оно навсегда останется доказательством, что не "выбрал" русский народ большевицкую власть, а сопротивлялся ей до последней возможности. Однако, уважая жертвенность наших дедов*, полезно разобраться в том, почему они не победили.

Поражение Белых армий имело много причин: военно-стратегических, социально-политических, духовных. Они достаточно описаны в эмигрантских воспоминаниях, проанализированы разными авторами. Сейчас обратим внимание лишь на то, какую роль в судьбе русских Белых армий сыграли их "союзники" – страны Антанты. Те самые демократии, в которых потом пришлось на чужбине существовать основному ядру русской эмиграции. (Во избежание упреков в тенденциозности будем опираться на широкий спектр источников, обширно используя леволиберальные свидетельства, как и работы историков-демократов.)

Вот что писал об этом Ленин: «В продолжение трех лет на территории России были армии английская, французская, японская. Нет сомнения, что самого ничтожного напряжения этих сил этих трех держав было бы вполне достаточно, чтобы в несколько месяцев, если не несколько недель, одержать победу над нами»; но этого не случилось, поскольку большевикам якобы удалось «разложить» вражеские войска[2].

Дело было, конечно, не в "разложении" интервентов. А в том, что пресловутой «интервенции 14 государств против советской республики» – не было. Иностранные войска были введены на российскую территорию с другими целями – не для свержения власти большевиков. Эта "интервенция" делится на два разных периода: до окончания Первой мiровой войны (ноябрь 1918 г.) и после.

Немцы в ходе войны оккупировали Прибалтику и юг России для пополнения истощенных запасов – согласно Брестскому миру с большевиками, которых Германия привела к власти. Поэтому немцы не боролись против большевиков, а всячески поддерживали их. Немцам было важно контролировать новую власть в России, чтобы против них не восстановился восточный фронт, – и этот контроль они надеялись осуществить, с одной стороны, деньгами и инструкторами для создававшейся Красной армии, с другой стороны – агитацией в других странах за дипломатическое признание большевиков (особенно после Брестского мира, отдавшего Германии огромные российские территории).

Статс-секретарь фон Кюльман инструктировал посла в Москве: «Используйте, пожалуйста, крупные суммы, поскольку мы чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы большевики выжили... Мы не заинтересованы в поддержке монархической идеи, которая воссоединит Россию. Наоборот, мы должны пытаться предотвратить консолидацию России насколько это возможно, и с этой точки зрения мы должны поддерживать крайне левые партии»[3]. Германские представители в Москве, как утверждал Деникин, даже выдали чекистам офицеров из белого подполья, потому что рассматривали армию Деникина как союзницу Антанты.

Страны же Антанты высадили в 1918 г. свои десанты в России именно в надежде восстановить против Германии восточный фронт. В июле 1919 г. в британском парламенте Черчилль объяснял эти десанты тем, что иначе немцы захватили бы ресурсы России и тем ослабили бы союзную блокаду. Власть большевиков Антанту не интересовала.

Так, десант в Мурманске в марте 1918 г. был необходим, чтобы немцы не воспользовались этой базой для подводных лодок; высадка была произведена с согласия Троцкого (противника Брестского мира), который направил соответствующий приказ Мурманскому совету (!)[4].

Высадка Антанты в Архангельске (лишь после его захвата 2 августа 1918 г. белым отрядом Чаплина) имела ту же цель. Как писал командующий экспедиционным корпусом Антанты, «было чрезвычайно важно спасти огромное количество военных складов»[5], чтобы немцам не досталось военное имущество, приобретенное еще царской Россией в США и Англии. К этому времени войска "интервентов" на Севере достигли 13 тысяч, включая американцев.

Аналогичные причины имел в июле–августе 1918 г. десант Антанты на Дальнем Востоке (около 7500 американцев, 4000 канадцев, 2000 итальянцев, 1500 англичан, 1000 французов): надо было обезпечить тыл для продвижения на запад 50-тысячного Чехословацкого корпуса (составленного из австрийских военнопленных) опять-таки для восстановления противогерманского фронта, а не против большевиков – подчеркивали представители Антанты[6]. Однако эти "интервенты" остались в Сибири, охраняя железную дорогу. БСЭ признает, что они, «кроме японских войск, не были способны к наступательным операциям».

Япония же, также находившаяся в состоянии войны с Германией, была заинтересована лишь в экономической эксплуатации Дальнего Востока и двигаться далее не собиралась. Она высадила десант во Владивостоке 5 апреля 1918 г., увеличив его в июле до 70 тысяч. Колчаку они не помогали, поддерживая лишь местных атаманов Г.М. Семенова и И.П. Калмыкова.

Единственной иностранной частью, принимавшей тогда участие в вооруженных действиях на стороне белых войск, был Чехословацкий корпус, – но лишь до окончания Первой мiровой войны. Потом Антанта приказала чехословакам покинуть Россию через Владивосток.

В этот первый период гражданской войны союзники оказывали некоторую помощь Белым армиям снаряжением, но очень скупо и не безплатно. Платить, впрочем, было чем: летом 1918 г. белым войскам удалось овладеть почти всем золотым запасом дореволюционной России (сосредоточенным в годы войны в Казани) – многими сотнями тонн золота, платины, серебра, драгоценностей на фантастическую сумму в 1 миллиард 300 миллионов золотых рублей (в ценах 1914 г.)[7]. Именно поэтому финансисты из США и Японии решили поставлять Белой армии в Сибири необходимое снаряжение в обмен на золото – разумеется, с большой выгодой для себя. Обладание этими средствами давало возможность финансирования и других Белых армий – все они признали адмирала Колчака Верховным главнокомандующим.

Однако, даже имея огромные деньги, Колчаку почему-то не удавалось оперативно воспользоваться ими, тем более для финансирования других Белых армий. Переговоры о поставках значительного количества военного снаряжения необъяснимо затягивались, хотя золото поставщики охотно брали. Многие десятки тонн золота были направлены Колчаком в Японию и Сан-Франциско, но поставки задерживались... Белые генералы полагали, что причиной тому была продолжавшаяся в Европе война, требовавшая от союзных с Россией стран Антанты направления туда сил и средств...

По окончании войны в ноябре 1918 г., надеялись, наступил новый этап. В румынском городе Яссы состоялось Совещание[8] дипломатических миссий союзников с приглашенной ими делегацией от возникших тогда в России антибольшевицких группировок (социалистический Союз Возрождения, кадетский Национальный Центр и более правый Совет государственного объединения). Все они возлагали на это Совещание большие надежды, не сомневаясь, что теперь-то Антанта направит войска на помощь союзнице-России для ее освобождения от немецких ставленников-большевиков – подобно тому, как во Франции в этой войне храбро воевал Русский экспедиционный корпус.

Из протоколов Совещания видно, что и союзники, участвовавшие в переговорах, особенно военные (например, французский командующий союзными войсками в Румынии и на Юге России Вертело), были готовы такую помощь оказать. Они не признавали советскую власть, подчеркивали, что «продолжают считать Россию существующей»[9] и что белая Добровольческая армия, отвергшая Брест-Литовскую капитуляцию, сохранила преемственность русского участия в общей борьбе против немцев (как мы уже отметили, это было одной из причин немецкой помощи большевикам против белых даже летом 1918 г.).

По замыслу Совещания, генерал Деникин (возглавивший Добровольческую армию после смерти генералов Алексеева и Корнилова) должен был стать главнокомандующим, а "Русская делегация" в Яссах – «неоспоримым моральным центром русского дела», представителем России в международных отношениях (в том числе на предстоящей Мирной конференции), чем «устранила бы конкуренцию в деле всенародного представительства». Фактически "Русская делегация" должна была стать ядром формирования русского правительства[10].

В "Записке, адресованной союзному командованию", русская делегация писала:

«Велики и безмерны страдания народа, живущего под этим режимом самой жестокой и безсмысленной тирании... Если страны Согласия (Антанты. – М.Н.) желают видеть новую Россию крепкой и здоровой, членом семьи цивилизованных народов, если эти страны не хотят того, чтобы население Севера России умирало сотнями тысяч от голода.., если, наконец, эти страны признают, что Россия в течение первых лет войны принимала в ней огромное и славное участие, внеся, следовательно, большой вклад в окончательную победу, и что именно ввиду ее усилий, направленных на победу над общим врагом, усилий, превзошедших национальные силы, она испытывает все невыразимые несчастья, которые ее подавили, – одним словом, если победное Согласие непоколебимо решило возродить Россию, помощь, которую они России окажут, не должна ни опоздать, ни быть незначительной... Мы не сомневаемся в том, что союзниками уже выработан ряд мер, столь же решительных, сколько и мудрых, для устранения язвы большевизма»[11], – писали русские члены Совещания.

"Ряд мер" западными союзниками России действительно был выработан. И, вероятно, они были вполне "мудрыми". Но лишь с их собственной точки зрения, а не с точки зрения России.

Прежде всего «оказалось, что никаких полномочий для серьезных переговоров местные представители Антанты не имеют. Едва ли не по почину местных людей создалась самая идея этого Совещания... самое заседание есть лишь безответственный обмен мыслями вслух»[12], – вспоминал позже один из участников Совещания Н.В. Савич. Западные представители в Яссах лишь «по инерции» обещали помощь русским силам, «будучи оторванными от главных политических центров» Антанты.

"Центры" же совсем не собирались выполнять союзнические обязательства перед Россией. Война в Европе была не причиной задержки помощи белым со стороны Антанты, а единственной причиной оказанной помощи вообще. Французский министр иностранных дел Пишон объяснил в парламенте: «Все наши вмешательства в России за последний год... все, что мы сделали против большевиков, было в действительности сделано против Германии»[13]. Черчилль также заявил, что с окончанием войны «исчезли все аргументы, которые могли вести к интервенции»[14]...

Таким образом, «видеть новую Россию крепкой и здоровой», как надеялась "Русская делегация", члены «цивилизованной семьи народов» не пожелали. Ни одно из белых правительств в годы гражданской войны, даже в период их наибольших военных успехов, не получило дипломатического признания стран Антанты (за исключением признания де-факто правительства Врангеля в Крыму – в силу специальных соображений и обстоятельств, о чем скажем далее).

Следует заметить, что в то время Красная армия была еще плохо организована, и Антанте было бы достаточно прислать около десяти дивизий на Украину и на Кубань – в виде тыловой "армии прикрытия" русским добровольческим частям при их формировании, участия в боевых действиях от Антанты не требовалось, подчеркивали члены Ясской делегации[15]. Однако даже этого сделано не было.

Вместо помощи Белым армиям Антанта в январе 1919 г. сделала белым предложение, возмутившее их: начать переговоры о мире с большевиками на Принцевых островах[16]... Случаи же "интервенции" стран Антанты на территории бывшей Российской империи после ноября 1918 г. имели целью не свержение власти большевиков, а обезпечение своего влияния во вновь образованных государствах.

Так, англичан интересовала бакинская нефть; к ноябрю 1919 г. они заняли Баку и железную дорогу до порта Батуми. Как вспоминал один из белых деятелей: «С легкой руки англичан грузины заняли определенно враждебную позицию к русским вообще и Добровольческой армии в частности. Русские в Тифлисе подвергались настоящему гонению. Особенно потерпела русская Церковь»; Деникин даже «просил англичан разъяснить, имеем мы дело с союзниками или с врагами?»[17]. Небольшие английские части появились и в другой желанной сфере британских интересов – в Закаспии, контролируя железную дорогу Красноводск–Ашхабад.

В Прибалтике англичане появились в конце 1918 г. после ухода оттуда немцев – для поддержки независимых прибалтийских государств. В августе 1919 г. английский эмиссар по заранее составленному списку назначил правительство при генерале Юдениче, потребовав от всех подписать лист, на котором было «неграмотным русским языком написано... признание эстонской независимости», иначе Антанта прекратила бы помощь[18], – вспоминал М. Маргулиес (участвовавший в составлении этого "правительства").

Впрочем, помощи от Антанты все равно не последовало даже в дни многообещающего наступления Юденича. Независимые же эстонцы в ответ на его просьбу о помощи заявили: «было бы непростительной глупостью со стороны эстонского народа, если бы он сделал это». После отхода Юденича от Петрограда "эстонский народ", по требованию Троцкого, разоружил Белую армию и посадил зимой за колючую проволоку. От болезней и эстонских репрессий тогда погибли тысячи белых воинов и членов их семей[19]. За это эстонцы получили от большевиков около 1000 кв. км русских земель по мирному договору от 2 февраля 1920 г., а большевики получили возможность экспорта золота (маскируя его российскую принадлежность) в другие страны через таллинский порт.

Франция в начале 1919 г. тоже застолбила свою сферу влияния в Одессе и Севастополе, прислав войска на смену отходившим немцам: две французские дивизии и полторы греческих. Их командование заключило союз о помощи с правительством самостийной Директории, не способной контролировать положение; французы заняли Херсон, Николаев и продвинулись на 100 км севернее Одессы, запрещая Добровольческой армии наступление на петлюровцев[20].

Но уже в марте-апреле при первой же угрозе со стороны большевиков, хотя и имея трехкратное превосходство перед ними, французы спешно эвакуировались, забрав у Белой армии русские военные суда и ценности Госбанка. Вопреки обещаниям, французы не передали белым и богатейшие фронтовые запасы царской армии, которые при бегстве были оставлены большевикам[21]...

Донскому атаману Краснову французы предъявили такие условия своей "помощи": возмещение французским предпринимателям всех убытков, понесенных «вследствие отсутствия порядка в стране, в чем бы они ни выражались, в порче машин и приспособлений, в отсутствии рабочей силы, ...обязаны возместить потерявшим трудоспособность, а также семьям убитых вследствие безпорядков и заплатить полностью среднюю доходность предприятий с причислением к ней 5-процентной надбавки за все то время, когда предприятия эти почему-либо не работали, начиная с 1914 года»[22]. «От союзников, вопреки установившемуся мнению, мы не получили ни копейки», – писал ген. Краснов о положении на Дону.

В этот второй период нередко единственным источником боеприпасов для белых частей было – с бою добывать их у красных (которые пользовались центральными складами царской армии). Если страны Антанты и оказывали какое-то материальное снабжение Белым армиям, то на строго коммерческой основе. Летом 1919 г. Черчилль объяснил своему парламенту, что поставляемое белым снаряжение, будучи избытком для Англии, приносило коммерческую выгоду. К тому же то немногое, что поставлялось, как правило, было трофейным (часто с захваченных русских же складов царской армии), – и за это бралась оплата вывозимым российским сырьем, зерном, золотом, а также российскими средствами в западных банках. В целом союзники и Япония вывезли тогда из России средств намного больше, чем поставили вооружений. Например, около 150 тонн золота было направлено Колчаком в Японию и в США в уплату за заказанное, но так и не полученное снаряжение[23], можно вспомнить также часть российского золотого запаса и других ценностей, увезенных чехами с Дальнего Востока[24].

Следует отметить и то, что поставки Колчаку были обещаны лишь при условии признания им всего государственного долга России. При этом львиная доля поставок предназначалась чехам. А когда потребность в войне против Германии отпала – чехи воевать отказались и вместе с союзниками способствовали восстанию "сибирской демократии" (эсеров и большевиков) против Колчака, который был предательски выдан на расправу французским генералом Жаненом.

В последний период гражданской войны англичане также эвакуировали свои немногочисленные контингенты и в апреле 1920 г. даже предъявили Деникину (и его преемнику Врангелю) требование прекратить борьбу с большевиками (ибо «Ленин гарантировал белым амнистию»...)[25].

Французы же, как признал позже президент Мильеран, оказали тогда кратковременную поддержку Крыму по одной-единственной причине: чтобы спасти Польшу, где к власти пришли единомышленники. Армия Врангеля, ударив в тыл большевикам, отвлекла часть их сил от польского фронта. Тогда-то (10.8.1920) и последовало признание французами правительства Врангеля де-факто: чтобы он для закупки снаряжения смог воспользоваться дореволюционными русскими средствами, хранившимися за границей, – и чтобы заодно обязался оплатить прежний долг России. Когда же Польша при помощи Врангеля выдержала натиск красных – ни поляки, ни французы помогать белому Крыму даже не подумали. «Да какой же нам смысл помогать вам? Пусть Россия еще погниет (так и сказал!) лет 50 под большевиками, а мы встанем на ноги и окрепнем!..»[26] – таким был ответ Пилсудского на просьбу о помощи. В октябре 1920 г. в Риге был подписан польско-советский договор, и освободившиеся войска Троцкий бросил против Врангеля... Конец известен.

Отметим также, что французские кредиты администрацией Врангеля воспринимались как «просто ростовщические», а условия поставок снаряжения, по словам П.Б. Струве, были «крайне обременительны». Франция обещала поставить только свои излишки и трофеи – в обмен на столь нужные в самом Крыму хлеб, уголь, шерсть. «В сущности, французская помощь сводилась, в финансовом плане, к тактическому ходу, позволившему бы Франции получить с Врангеля выплату долгов его предшественника и продать ему в рассрочку чужое, ненужное ей имущество»[27]. Из собственно французских поставок успел прибыть лишь один пароход с запасами из «вещей, безполезных для войны, на сумму около 8 миллионов франков, согласно договору, заключенному еще генералом Деникиным, – и это все»[28].

Как и почему Антанта поддержала большевиков

Но все это общеизвестные факты. Перейдем от фактов предательства к анализу его причин.

На Западе в виде причины наиболее часто называют собственное "недомыслие", мол, не предвидели опасности большевизма – хотя предупреждения о его всемiрной угрозе звучали постоянно. Вспомним отчаянный призыв "S.O.S." Л. Андреева в 1919 г: «То, что ныне по отношению к истерзанной России свершают Правительства союзников, есть либо предательство, либо безумие... Надо совсем не иметь ушей, – или иметь, но ничего ими не слышать, – чтобы не услыхать этих воплей и стонов, треска непрерывных расстрелов, что составляют неумолчную песню России в течение последних полутора лет... Надо совсем не иметь чувства достоинства и даже простой опрятности»[29]... (Эта традиция толковать свои предательства как "непонимание" устоялась в западной советологии и для объяснения всей последующей коллаборации с нелегитимными правителями СССР.)

Более близкую к истине причину можно видеть в эгоистическом изоляционизме союзников: зачем напрягаться ради кого-то? «России больше нет», – заявил французский премьер Клемансо. Это избавляло союзников и от "выплаты" русской доли в совместной военной победе: передачи Константинополя и проливов. Конечно, и для этого нужно было не иметь совести.

Однако была еще одна причина предательства, выходящая за рамки "непонимания" и эгоизма. Она не всегда проявлялась отчетливо, но возымела свое решающее влияние. На нее указывают известные слова британского премьера Ллойд Джорджа «Торговать можно и с людоедами» (и чем они слабее, тем выгоднее торговля), – но подлинное представление об этом дает документальное исследование американского профессора Э. Саттона "Уолл-Стрит и большевицкая революция"[30].

Оказывается, могущественные круги стран Антанты с самого начала гражданской войны оказывали большевикам закулисную поддержку, финансируя даже их революционную пропаганду в Германии и Австро-Венгрии. Эта поддержка определялась не столько правительствами, сколько финансовыми кругами, которые при помощи большевиков стремились захватить российский рынок и сумели оказать соответствующее влияние на свои правительства.

Поскольку официальные западные дипломаты в Москве далеко не всегда годились для выполнения этого замысла, Уолл-Стрит направил в Россию свое представительство (адвокатов и промышленников) под видом "миссии Красного Креста". Ее инициатор директор Федерального резервного банка Нью-Йорка У.Б. Томпсон в меморандуме британскому премьеру Ллойд Джорджу в декабре 1917 г. изложил следующий план: «Необходимо создать мощный неофициальный комитет со штаб-квартирой в Петрограде для действий, так сказать, на заднем плане, влияние которого в вопросах политики должно признаваться и приниматься дипломатическими, консульскими и военными официальными лицами союзников»[31].

В Англии эту линию проводил лорд Мильнер (один из лидеров английского масонства, активно причастный к Февральской революции в России, влиятельный политик и директор лондонского "Джойнт Сток Банка"). В результате «британское правительство установило неофициальные отношения с большевиками, послав в Россию своего владевшего русским языком агента Брюса Локкарта», которого «выбрали для своей миссии Мильнер и Ллойд Джордж лично». Французское правительство назначило таким же представителем в России симпатизировавшего большевикам Жака Садуля, старого друга Троцкого.

Таким образом, «союзные правительства нейтрализовали своих собственных дипломатических представителей в Петрограде и заменили их неофициальными агентами, более или менее симпатизировавшими большевикам»[32], – доказывает проф. Саттон. (Возможно, именно это объясняет неудачное выступление антибольшевицкой организации Савинкова Союз защиты Родины и Свободы в июле 1918 г.: официальные дипломаты Антанты спровоцировали его на восстание в Ярославле, Рыбинске и Муроме, обещая английский десант с севера, но Англия не оказала поддержки.)

Поведение Локкарта описано и им самим[33], и другими авторами: Троцкий встречался с ним ежедневно, выдал ему пропуск в Смольный, предоставил собственный поезд для поездок между Москвой и Петроградом, и даже снабдил таким документом: «Прошу все организации, Советы и Комиссаров вокзалов оказывать всяческое содействие членам Английской Миссии, госп. Р.Б. Локкарту, У.Л. Хиксу и Д. Герстину. Комиссар по иностранным делам Л. Троцкий»[34]. Локкарт и Садуль слали своим правительствам донесения, что «интервенция союзников в помощь белым против большевиков будет обречена на неудачу и может спасти положение лишь интервенция в помощь большевикам против немцев»; надо «использовать... их новую революционную армию, для этого дав им возможность провести всеобщую мобилизацию, – ...не в старой царской войне, но в новой революционной войне с цитаделью реакции, Германией, и тем спасти молодую революционную республику»[35]. Соответствующие предложения были сделаны большевикам официально и англичанами, и французами, и американским послом Френсисом[36].

Обычно историки отмечают лишь одну из причин этого: попытки восстановить русский фронт против Германии, разорвать немецко-большевицкий союз. С учетом данных проф. Саттона (свидетельствующих о стремлении "сильных мiра сего" освоить Россию экономически) ситуация выглядит и сложнее, и понятнее.

Стоит также отметить, что тогдашнее коммунистическое руководство было составлено по двум разным линиям: из кадров Ленина (которых финансировали и перебросили в 1917 г. в Россию немцы) и кадров Троцкого (которых тогда же переправили в Россию на пароходе американские банкиры). Возможно, разные обязательства Ленина и Троцкого перед своими деньгодателями в какой-то мере сказались и на их разном отношении к Брестскому миру (Троцкий пытался его сорвать, что было в интересах Антанты; и вообще Троцкий выступал за союз с Антантой против Германии)[37]. Интересно в этом контексте и убийство летом 1918 г. германского посла Мирбаха будущим троцкистом Я. Блюмкиным (что обострило германо-большевицкие отношения), и покушение Каплан на "германского агента" Ленина (тут тоже много неясного, тем более что Каплан была немедленно ликвидирована). Все это еще предстоит расследовать историкам, как и тот факт, что обе (германская и американская) линии финансирования революционных партий осуществлялись через одни и те же еврейские банки в скандинавских странах (Варбург и др.), – вероятно, с общей координацией (вплоть до предоставления Германии кредитов на эти цели из США).

Разумеется, в смуте тех времен ставка западных финансовых кругов на большевиков не была стопроцентно последовательной; ведь западные правительства должны были считаться и с распространенными в военной среде антибольшевицкими настроениями, и с эгоизмом невмешательства у населения своих стран. В принципе, эти финансисты были готовы «ставить государственные деньги как на революционную, так и на контрреволюционную лошадь, которая выглядела возможным победителем»[38]. Им было не так уж важно, кто будет править в России: важно, чтобы это правительство было подконтрольным. Но поскольку банкиры из США давно финансировали крайние революционные партии, а теперь их "подопечные" оказались у власти, предпочтение отдавалось им; к тому же – как более централизованной администрации будущего объекта экономической эксплуатации, – считает Саттон.

Все это вместе взятое объясняет не только двойственное отношение союзников к Белому движению, но и частые просоветские настроения "интервентов". В частности – то «необъяснимое и загадочное противоречие» между заявлениями французских военных в Екатеринодаре и политикой посланного из Парижа в Одессу полковника Фрейденберга, чья деятельность в 1919 г., как говорилось в секретном документе Добровольческой армии, «поразительно совпадала с работой... большевицких агентов». «Русская контрразведка неоднократно доносила, что некоторые представители Французского командования сами находились в оживленных сношениях с местными большевицкими элементами»; а при оставлении Одессы французы даже не препятствовали тому, что «вооруженные рабочие и еврейские организации... расстреливали чинов Добровольческой армии»[39]. (Вспомним и американского банкира Якоба Рубина, который признал, что «помогал образовать советское правительство в Одессе»[40].)

Думается также, что не "военно-организационный талант" Троцкого остановил в 1919 г. Юденича у Петрограда, а политика Ллойд Джорджа, который еще в 1918 г. «настойчиво пытался убедить» в Лондоне кадетку А.В. Тыркову-Вильямс с мужем, «что следует сговориться с Троцким, который... в настоящее время является единственным государственным человеком в России»[41]. Без этого обстоятельства было бы трудно объяснить и то, почему англичане перед уходом из Мурманска и Архангельска, «вместо того, чтобы передать запасы и снаряды русским, утопили все в море: после их ухода снабжение велось со дна моря...»[42]. Американцы оказались практичнее: вместо того чтобы топить амуницию, продали ее (через своего "представителя Красного Креста") большевикам в кредит с оплатой будущими поставками сырья[43].

И об англичанах в Крыму представитель ген. Врангеля (не имея доступа к той информации, которую получил Саттон) писал, что они «под флагом "Красного Креста" и оказания помощи... снарядили специфическую разведочную организацию, действия которой могут быть чреваты последствиями: не исключается возможность передачи большевикам сведений военного характера, добываемых этой миссией для сообщения в Лондон. Так, по крайней мере, утверждает агентура, в отношении которой не может быть никаких сомнений»[44]. Напомним, что именно тогда англичане требовали от белых капитулировать перед ленинской "амнистией"...

"Американские интервенты" на Дальнем Востоке проявляли еще более откровенную лояльность к большевизму, отражая царившее в США "общественное мнение"; они недоумевали, почему «русская интеллигенция ведет борьбу с такой передовой партией, как большевики». Американское командование установило там «добрососедские отношения» с красными партизанами, что способствовало «их усилению и дезорганизации колчаковского тыла... [Поэтому] Колчак поднимал вопрос об удалении американских войск еще в апреле 1919 г., а [его сотрудник] Сукин, сторонник американцев, сообщает Сазонову, что "отозвание американских войск является единственным средством для сохранения дружественных отношений с Соединенными Штата-ми"...»[45], – писал Мельгунов.

И если в книге "Уолл-Стрит..." проф. Саттон еще полагал, что американцы оказывали некоторую помощь белым, то, изучив позже секретные инструкции президента США Вильсона командованию американского экспедиционного корпуса, Саттон приходит к такому выводу: «Тщательное изучение доступных архивов показывает, что американская интервенция имела мало общего с антибольшевицкой деятельностью, как это утверждают Советы, Дж. Кеннан и другие писатели... На самом деле Соединенные Штаты захватили Транссибирскую магистраль и удерживали ее [«чтобы не пустить к магистрали японцев»] до тех пор, пока Советы не окрепли настолько, чтобы ее контролировать... Имеются данные Госдепартамента, что большевикам поставлялось оружие и снаряжение... Советы были так благодарны за американскую помощь в революции, что в 1920 г., когда последние американские войска уходили из Владивостока, большевики устроили им дружеские проводы»[46].

Чехи в 1919 г., в ответ на готовность некоторых частей возвращаться домой, двигаясь совместно с Колчаком на запад, с боями против большевиков – получили от своего политического руководства (Т. Масарика), подчиненного Антанте, строжайший запрет на это; приказ был: возвращаться вокруг всего глобуса через Владивосток. На фоне этого приказа понятнее выглядит и то, что чешское командование забрало все паровозы для вывоза на восток награбленного русского имущества, обрекая белые войска и массы беженцев на гибель; и то, что чехи и французский генерал Жанен вступили в союз с эсерами и большевиками, вплоть до выдачи им адмирала Колчака – очевидцы событий уже тогда приходили к выводу о «сознательности и продуманности» этих действий[47]. (Тогда же в руки красных частично перешел и оставшийся у Колчака золотой запас империи.)

Прилагались соответствующие усилия и на Западе. В то самое время, как несколько тысяч американских "интервентов" находилось на Севере и в Сибири, финансисты Уолл-Стрита открыли в начале 1919 г. в Нью-Йорке "Советское бюро", которое организовало кампанию против Колчака, и помогли основать американскую компартию. А ведь это было время наибольших шансов на победу белых!

Причем, из кого состояли круги, помогавшие большевикам с Запада, было видно невооруженным глазом. Даже такой либеральный деятель, как кн. Г.Н. Трубецкой, высказал Деникину «убеждение, что в Одессе, так же, как и в Париже, дает себя чувствовать настойчивая работа масонов и евреев, которые всячески хотят помешать вмешательству союзников в наши дела и помощи для воссоздания единой и сильной России. То, что прежде казалось мне грубым вымыслом либо фантазией черносотенников, приписывавших всю нашу смуту работе "жидомасонов", – с некоторых пор начало представляться мне имеющим несомненно действительную почву»[48]. Нетрудно догадаться также, какие «эмигранты из царской России» поощряли пробольшевицкие симпатии в американских частях на Дальнем Востоке[49]. Понятно и то, почему во влиятельной западной прессе Белые армии часто выдавались за "антисемитские"...

Сам проф. Саттон, страхуясь от обвинений в "антисемитизме", включил в книгу главу, в которой оправдывается, что, хотя указанные им круги Уолл-Стрита пестрят еврейскими фамилиями, – это были вовсе «не евреи, а интернационалисты» (среди которых периодически выплывает фирма "Кун, Леб и Ко.", возглавляемая тогдашним главой американско-еврейского финансового мiра Я. Шиффом)...

Для облегчения экономических сделок было желательно дипломатическое признание Советской России. С этой целью банкиры усилили нажим на свои правительства, утверждая, что 90% русского народа поддерживают большевиков, «а остальные десять процентов – бывшие собственники и представители правившего класса... Конечно, они недовольны»[50]. Один из инициаторов этой политики, упомянутый банкир ФРС У.Б. Томпсон, выпустил соответствующую книжку "Правда о России и большевиках".

Таким образом, чтобы правильно оценить удивительную наглость и живучесть большевиков, их способность выходить из самых отчаянных положений, перебрасывая с места на место интернациональные карательные войска (около 250 000)[51] для подавления множества восстаний, – надо учесть это обстоятельство: они знали, что Антанта против них бороться не будет. Такой пропагандой ("Антанта вам не поможет!") большевики разлагали и белый фронт[52]. Это было сильнейшим психологическим допингом для всех большевицких мероприятий по удержанию власти.

Это позже подтвердил и Ллойд Джордж: «Мы сделали все возможное, чтобы поддерживать дружеские дипломатические отношения с большевиками, и мы признали, что они де-факто являются правителями территории крепкой великой России... Мы не собирались свергнуть большевицкое правительство в Москве. Но мы стремились не дать ему возможности, пока еще продолжалась война с Германией, сокрушить те антибольшевицкие образования и те движения за пределами Москвы, вдохновители которых были готовы бороться заодно с нами против неприятеля [Германии]». Президент США Вильсон «считал, что всякая попытка интервенции в России без согласия советского правительства превратится в движение для свержения советского правительства ради реставрации царизма. Никто из нас не имел ни малейшего желания реставрировать в России царизм, но мы считали важным восстановить антигерманский фронт в России...»[53].

Только на этом фоне становятся понятны переговоры правительств Антанты с нелегитимной властью большевиков на целой серии международных конференций 1921–1922 гг. – в Каннах, Генуе, Гааге, Лозанне, – которые вскоре привели к дипломатическому признанию коммунистического режима главными европейскими странами.

Последовавший в России "нэп" с раздачей богатейших концессий "сильным мiра сего" тоже можно лучше понять с учетом вышесказанного. Разрушенная огромная страна остро нуждалась в товарах, медикаментах, техническом оборудовании. Поскольку восстановить загубленное революцией производство большевики не умели, они, стремясь спасти свою власть и поэтому, особо не торгуясь, решили купить все необходимое за границей. Взамен предложили золото, произведения искусства, музейные коллекции, вплоть до коронных драгоценностей Российской империи. Именно в 1921 г., с началом нэпа, золото хлынуло в США небывалым потоком. "Нью-Йорк Таймс" выносит на первую полосу заголовок "Золотой потоп в Пробирной палате" и сообщает: «Сейфы правительственной Пробирной палаты оказались до отказа набиты золотом в брусках, полосах и монетах, в результате чего она была вынуждена приостановить прием и спасовать перед тем количеством, которое банкиры собирались вывалить перед ней для переплавки и сертификации...»[54].

Вот что значили ключевые слова банкира У.Б. Томпсона в меморандуме Ллойд Джорджу о необходимости поддержки большевиков – для заполучения России как «величайшего военного трофея, который когда-либо знал мiр»[55]. Помимо надежд на быструю наживу, проф. Саттон видит в описанной политике "сильных мiра сего" и более серьезные, геополитические интересы:

«Россия была – и остается сегодня – крупнейшим нетронутым рынком в мiре. Более того, Россия, как тогда, так и сейчас, представляет собой крупнейшего потенциального соперника американскому промышленному и финансовому господству... У Уолл-Стрита должны бежать холодные мурашки по коже при мысли, что Россия может стать следующим, превосходящим Америку, промышленным гигантом... стояла задача захватить гигантский русский рынок, превратить его в техническую колонию для эксплуатации горсткой могущественных американских финансистов и корпорациями, находящимися под их контролем... Уолл-Стрит действительно достиг этой цели. Американские фирмы, контролируемые этим синдикатом, позже принялись за построение Советского Союза...»[56], внеся большой вклад в выполнение пятилетних планов и в его вооружение (что прoф. Саттон как патриот Америки считает преступлением).

«Война имела демократическую идеологию»

Но противники у России были и будут всегда. На описанном фоне лучше задаться вопросом о наших, русских "вождях": могли ли тогдашние белые правительства и зарубежные представительства быть "неоспоримым моральным центром русского дела", на что они претендовали?

Документов на эту тему в эмиграции опубликовано столько, что ответ можно дать сразу. Мужество белых воинов – славная страница русской истории. Менее славным было поведение их тыловых правительств, в которых хотя и было много искренних патриотов, – но либералы-февра­листы при поддержке Антанты сначала везде доминировали над более правыми деятелями и стали одной из причин поражения. Белое движение было уложено ими в прокрустово ложе борьбы проигравшего Февраля против победившего Октября – без понимания того, что и Февраль, и Октябрь были вехами одного процесса разрушения исторической России; сами же февралисты своим непониманием происходящего и привели к Октябрю. Понимать это они начали в основном лишь в эмиграции (ниже воспользуемся их же собственными оценками – как ранними, так и поздними)...

Характерны уже первые обращения этих политиков к Западу ("Обращение Добровольческой армии к союзникам", "Заявление Главного Комитета Всероссийского земского и городского объединения")[57], как и документы Ясского совещания. Они оттеняют не только неисполненный долг стран Антанты, предавших Россию, но и то, что февралисты, потерявшие власть и надеявшиеся ее восстановить с помощью своих прежних западных покровителей, были далеки от понимания как их истинных целей, так и причин российской катастрофы и Мiровой войны. Война «имела демократическую идеологию», поэтому «Россия попала как бы в разряд побежденных стран»[58], – признал в эмиграции П.Б. Струве. Только сквозь призму этой идеологии войны, в которой демократиям удалось столкнуть между собою главные европейские монархии и привести их все к поражению, – понятно и поведение Антанты в нашей гражданской войне.

Этот "демократический" фактор (заключавшийся в отрицании православной монархии) виден в Ясском совещании как у представителей Антанты, так и у многих русских делегатов. Что было логично: стоило ли затевать в России Февральскую революцию (подготовленную февралистами совместно с эмиссарами Антанты), чтобы теперь допустить восстановление "реакционного самодержавия"?.. (Участник совещания К.Р. Кровопусков: «Россия может быть возрождена и объединена лишь на демократической основе... восстановление монархии представлялось бы с этой точки зрения вредным»[59].) Большинство сочло неприемлемым на роль "вождя" даже бывшего Главнокомандующего армии Великого Князя Николая Николаевича (из-за "царской крови", хотя он поддержал Февральскую революцию); утвердили Деникина, в армии которого русский гимн "Боже, Царя храни!" был заменен на Преображенский марш... (И.А. Ильин оценил "Очерки русской смуты" Деникина так: «деникинщина есть керенщина внутри белого движения»[60].)

Для левой части февралистов (многих членов "Союза Возрождения", представленного на Ясском совещании) "реакционными" вскоре оказались даже Колчак и Деникин. Эсеры провозгласили их «сознательными сторонниками возврата к старому режиму», отказались от борьбы с большевиками и объявили войну белым «всеми теми методами, которые партия применяла против самодержавия». Эта борьба приобрела большой размах в тылу у белых, «подрывая их дело изнутри» – вместе с большевиками. А Керенский заявлял в западной прессе (ноябрь 1919 г.), что «террор и анархия, созданные там режимом Колчак–Деникин, превосходят всякое вероятие... Нет преступления, которое не совершили бы агенты Колчака по отношению к населению, они представляют тиранию и самую черную реакцию»[61].

У более правых февралистов "демократическая" политика превратилась во внешний нажим на Белые армии через подобные "русские делегации", ставшие белыми правительствами. Так, созданное в Париже в начале 1919 г. "Русское политическое совещание" (под председательством кн. Г.Е. Львова, первого главы Временного правительства), игравшее роль представительства Белых армий на Западе, постоянно требовало от белых генералов провозглашения «глубоко-демократического характера целей, преследуемых русским антибольшевицким движением». Вот характерный текст одной из телеграмм "Политического совещания", разосланной из Парижа 5 марта 1919 г. всем Белым армиям:

«6 января мы телеграфировали Вам об усилении демократических идей после войны, закончившейся победой демократии. Ныне Политическое Совещание считает своим долгом осведомить Вас о дальнейшем росте их авторитета в международной конъюнктуре. В общественном мнении они приобретают все большую силу и влияние их становится требовательнее. Под влиянием их идут работы Конференции (Версальской Мирной конференции. – М.Н.), ими же определяется в значительной степени отношение к вопросу о признании независимости отдельных частей России. Даже возможность помощи нашим национальным армиям в борьбе с большевиками измеряется степенью демократичности наших Правительств и Политического Совещания, доверием и симпатиями, которые внушают они. Всякая тень старой России внушает недоверие. В опасении призраков политической и социальной реакции склонны в каждом шаге отыскивать и преувеличивать сомнения в искренней демократичности новой национальной России. Наше Политическое Совещание подвергается критике с точки зрения неясности демократической физиономии. Это не единственная, но одна из причин, тормозящих успех достижения наших конечных целей...». Поэтому необходимо «практическое подведение демократического фундамента русской государственности путем выборов в какой бы то ни было форме»[62] (выделено в оригинале).

Самого правого из членов Совещания, царского министра Сазонова, которого поддерживал Колчак, февралисты просто затравили[63], хотя и он был вынужден порою слать, например, такие телеграммы Главнокомандующему:

«Секретная телеграмма Министра Иностранных Дел на имя Адмирала Колчака от 10 мая 1919 г. № 985.
Лично. В виду все растущего политического значения еврейских международных кругов и обнаруживаемых ими опасений еврейских погромов в связи с дальнейшими успехами Ваших войск, считали бы крайне желательным, чтобы Вами было сделано еще теперь какое-нибудь успокоительное заявление в этом отношении. Таковое заявление могло бы носить форму телеграммы на мое имя, конечно без ссылки на мою, в которой сообщили бы мне Ваше твердое решение энергично подавлять всякие антиеврейские движения, где бы они ни проявлялись. Подобная телеграмма могла бы частным образом быть использована мною с большой выгодой и привлекла бы Российскому Правительству симпатии здешних и Английских политических и банковских кругов. Сазонов»[64].

В таком контроле западных антирусских сил над Белым движением можно предположить одну из причин, почему анафематствовавший большевиков Патриарх Тихон в начале гражданской войны отказался дать благословение представителям Добровольческой армии (он долго жил в США и прекрасно знал, кто правит на Западе). И мог ли он его дать, если тогда в белых правительствах заседали такие деятели, как, например, глава Архангельского правительства Н.В. Чайковский, объяснявшие Западу причины большевицких зверств тем, что «мы слишком долго переносили губительный самодержавный режим, ...наш народ политически менее воспитан, чем другие союзные народы»?[65]

Патриарх революционного движения Чайковский, будучи влиятельнейшим членом "Политического совещания", настойчиво утверждал «правильную организацию власти» в Белом движении, «разграничение военной и политической власти», военные должны только воевать, передав все политические функции своим правительствам и «не вмешиваясь» в «политическое управление страной»[66]. Причем, как уже показано выше, парижское "Политическое совещание" предписывало Белым армиям даже войну вести на "демократической основе" – что еще никому в мiре не удавалось.

Это справедливо раздражало военных, даже Деникина, которому по сути предписывалось в выборном "демократическом представительстве" дать право голоса и социалистам, и казачьим самостийникам; в то время как он и Колчак считали, что в тогдашнем хаосе была возможна лишь национальная диктатура. По признанию белого поверенного в делах в Лондоне К.Д. Набокова, «большинство русского офицерства ненавидит Антанту»[67] из-за ее поощрения антирусских сепаратистов. Даже в Северном правительстве, которое стояло «на первом месте по демократизму», приведенная телеграмма "Политического совещания" вызвала «немало недоумения»[68]. Тем не менее и Деникин, и Колчак, и Миллер были вынуждены выдавливать из себя "демократические обещания"... А их неисполнимость в военное время лишь укрепляла им на Западе славу "диктаторов"...

Неудивительны поэтому слова Деникина о "Политическом совещании": армия «не имеет в Париже никакого представительства, ни в смысле защиты наших интересов, ни в осведомлении Запада о деятельности и боевых успехах армии Юга, ни даже простого опровержения тех вздорных слухов и небылиц, которые распространялись нашими недругами»; еще резче была оценка Врангеля: члены "Совещания" стремились «вредить в иностранных кругах тому делу, которое с таким трудом приходилось вести»[69].

Надо также учесть, что подавляющее большинство белых воинов были монархистами (в эмиграции это стало очевидно, что отметил П.Б. Струве). Неудивительно, что Белое движение неуклонно правело и каждый его последующий вождь после Деникина (Колчак, Врангель) опирался на все более правых политиков (вплоть до вполне компетентного правительства в Крыму). А на Дальнем Востоке, где белая власть в лице генерала М.К. Дитерихса существовала до конца 1922 г., на Земском Соборе была даже провозглашена православно-монархическая идеология борьбы за Святую Русь и были восстановлены Основные законы Российской империи[70]; правда, было уже поздно...

Разделяя "демократическую идеологию" Мiровой войны, наши февралисты и в гражданской войне действовали в пользу иностранных интересов. Хотя бы уже потому, что помимо союза с демократической Антантой, другой возможности борьбы за Россию они себе не представляли. Если бы они понимали, что надеяться можно только на внутрироссийские силы, – кто знает, быть может, легче было бы найти общий язык и с консервативным российским крестьянством? Оно оказало мощное стихийное сопротивление большевикам, повсеместно устраивая независимые от белых восстания, но не нашло смычки с Белым движением...

Демократически суженный кругозор февралистов сказался и в геополитике. Призывая к борьбе с «последним союзником Германии – большевицким правительством – продуктом одной из военных махинаций германского военного изобретения, при помощи которых Германия пыталась обрести господство над мiром»[71], делегаты в Яссах возлагали вину за победу большевизма только на Германию, имея в виду транзитные вагоны для группы Ленина, но упуская из виду не менее вместительный пароход и американский паспорт Троцкого, как и "помощь единоверцам" Шиффа (которая шла через те же скандинавские банки Варбурга и др.).

Наивно напоминая союзникам о «мiровой опасности большевизма» (на примере революционной агитации в Германии, Польше, Венгрии), о том, что борьба с ним нужна не только для спасения России, «но и для спасения европейской, может быть, более того мiровой культуры»[72], – участники делегации не догадывались о роли в этом все того же Уолл-Стрита, который тогда поддерживал эти пропагандистские акции большевиков в Европе (подтверждено документально проф. Саттоном).

Правда, в заслугу "Русской делегации" в Яссах следует поставить то, что после большевицкого переворота представители как левых, так и правых партий, забыв о прошлых спорах, проявили единство в сохранении целостности России: «Отрицание Брестского договора и признание единой, неделимой России в границах августа 1914 года, за исключением, однако, Польши»[73]. На подобной позиции (делая еще одно исключение: для Финляндии) стояли и последующие белые правительства. Однако сохранить единую Россию в союзе с Антантой, при такой ее политике, они не могли.

Следуя инерции Мiровой войны, они видели опасность единству страны только со стороны Германии, стремившейся оторвать от России Малороссию и Прибалтику, хотя уже тезисы президента США Вильсона о послевоенном "самоопределении наций" выдавали те же цели Антанты (ибо принцип "самоопределения" был применен только к побежденным монархиям и прежде всего к России, расчленение которых узаконила Версальская конференция 1919 г.). И даже когда эти цели стали очевидны – это мало что изменило в проантантовской ориентации многих февралистов.

Примеры расчленительской антирусской политики Антанты приведены выше в Прибалтике, на Украине, в Закавказье. Есть и официальный документ высшего уровня: в мае 1919 г. в ноте Клемансо, подписанной также Вильсоном и Ллойд Джорджем, выдвигалось требование к Верховному Правителю России Колчаку признать фактическую самостоятельность всех новообразованных государств[74].

Деникин потом горько упрекал союзников, что они, не признав официально ни одно из русских белых правительств (за исключением признания "де-факто" Врангеля ради спасения Польши), охотно и торопливо признавали все новые государства, возникшие на окраинах России[75]. (Эти "независимые государства" подобострастно заискивали перед Антантой, отказываясь помочь Белому движению. Потом, когда коммунизм в виде исторического возмездия пришел и на их землю, все они – чехи, поляки, кавказцы, эстонцы и даже наследники знаменитых латышских стрелков – винили в этом только русских...)

И по отношению к самим русским, например, английская политика на Севере России «была политикой колониальной, т.е. той, которую они применяют в отношении цветных народов»: солдаты и офицеры «до такой степени грубы в отношении нашего крестьянина, что русскому человеку даже и смотреть на это претило», – писал ген. Марушевский (по оценке демократа С. Мельгунова – «один из самых объективных наблюдателей»). «Отрезанные почти от всего мiра трудностями сообщений и стеснениями, скажем просто, английской "диктатуры", мы были положительно политически слепы. Малейшее желание проникнуть за эту завесу вызывало определенное противодействие со стороны английского командования. Связь с Чайковским в Париже была слаба и заключалась в письмах, доходивших с редкими курьерами, другие сведения были случайными и проходили через английскую цензуру»[76]. Унизительная же зависимость от иностранцев вела к тому, что даже на чисто русских белых территориях, как в Северной области, накапливались «несомненное непонимание и даже вражда между властью и населением»[77].

Можно себе представить, какой нравственной проблемой все это было для многих белых деятелей, сознавая свое безсилие и стиснув зубы, идти на компромиссы ради хоть какой-то возможности борьбы...

Правда, многие из февралистов начали осознавать происшедшее. Тот же Чайковский писал уже в 1920 г.: «Итак, правительства великих держав признали заведомых преступников и предателей союзных интересов в мiровой войне за правомочную власть и не только вступали с нею в переговоры, но и были готовы заключать с нею формальные и заведомо дутые международные договоры. Мало того, они не только сами делали это, но побуждали (если только не принуждали) к тому же целый ряд слабых, вновь возникших за счет России при их же содействии, государственных образований... В этом – весь ужас современного мiрового скандала! Рано или поздно, все повинные в этом моральном маразме, конечно, будут призваны к ответу...». В другой статье даже до такого верного ощущения дошел Чайковский: «Есть что-то странное, что-то безсознательное и суеверное в этом страхе перед грядущей в России реакцией. "Колчак и Деникин – царисты, а их окружают известные реакционеры и черносотенцы!"...»[78] (выделено в оригинале). Керенский тоже "прозрел": «англичане рассматривают Россию как свою добычу и губят ее»[79].

Но осознание это слишком запоздало...

Был ли возможен русско-немецкий союз?

Похоже, Россию тогда могло (теоретически) спасти одно: если бы в 1918 г. чудом прозрели и белые генералы, и немцы, заключив между собою консервативный антибольшевицкий союз. В начале гражданской войны на такой союз с Германией, ввиду родственных государственно-монархических начал, надеялись не только самые правые монархические круги, но и московская конституционно-монархическая организация "Правый центр" (лидеры П.Н. Новгородцев и А.В. Кривошеин); на определенных условиях к этому сначала склонялись многие правые кадеты, даже П.Б. Струве и находившийся в Киеве П.Н. Милюков (позже несогласные и отколовшиеся от "Правого центра" кадеты образовали "Национальный центр" с ориентацией на Антанту)[80].

Савич (депутат Государственной думы, участник Ясского совещания, затем сотрудник правительств Деникина и Врангеля) свидетельствовал о высказываниях многих кадетов (в том числе того же Милюкова), что «только немцы могут оказать нам реальную помощь, если мы сумеем доказать, что восстановленная с их помощью Россия будет им глубоко благодарна, явится их постоянным союзником и другом. Последняя точка зрения, видимо, разделялась большинством присутствующих» на совещании, описанном Савичем. Самому ему, однако, «казалось невероятным, чтобы немцы решились изгнать во время продолжающейся еще борьбы на Западе своих подневольных союзников и послушных вассалов-большевиков»[81].

Прогерманские настроения были и в Белых войсках. Так, еще до поражения Германии полковнику М.Г. Дроздовскому во время марша с румынского фронта на Дон, преодолевая психологию продолжающейся войны, удалось наладить с немцами джентльменское сотрудничество. На Германию ориентировались Донской атаман генерал П.Н. Краснов и связанные с ним монархические армии, параллельные проантантовской Добровольческой: Астраханская армия полковника кн. Д.Д. Тундутова и генерала А.А. Павлова; Южная армия (генерал Н.И. Иванов), созданная организацией "Наша Родина" в Киеве под руководством М.Е. Акацатова и герцога Г.Н. Лейхтенбергского; Северная армия генерала Ф.А. Келлера (Псков, Витебск), который получил на это благословение от Патриарха Тихона (известно и его благословение адмиралу Колчаку, переданное в начале 1919 г.).

К германской ориентации толкали также противоречия между монархическими настроениями белых офицеров и их "февралистскими" правительствами, но особенно – сильное разочарование двусмысленной политикой Антанты: она не оказала обещанной поддержки, но требовала лояльности. Офицеры-"германофилы" считали, в частности, что причиной неуспеха белых в 1918 г. было решение генерала Деникина идти не на Царицын, как настаивали генералы Краснов и Алексеев (чтобы соединиться с восточным антибольшевицким фронтом), а на Кубань – чтобы предотвратить проникновение туда немецких войск. Деникин не мог преодолеть инерцию внешней войны с Германией: «немец считался обязательным врагом, а бывшие союзники – непременно друзьями, обязанными думать о благе России»[82]...

Деникин верил обещаниям союзников по Антанте и сохранял им верность настолько, что действовал себе во вред: «..."Мы, русские, мира с немцами не заключили", – любил говорить генерал Деникин. И когда в 1918 г. немцы предлагали свою помощь Добровольческой армии, он категорически отвергал ее (однако получал немецкие боеприпасы через посредника, ген. Краснова. – М.Н.). И когда в июле 1918 г. немецкая кавалерия, стремясь на Кубань, занятую Добровольческой армией, стала переходить реку Ею через Кущевский железнодорожный мост, последний по приказу ген. Деникина был взорван, несмотря на то, что Белая армия прервала свою связь с Севером…»[83], – вспоминал соратник Деникина полковник П.В. Колтышев... Тогда же Деникин отказался и от совместного с Красновым похода на Волгу для воссоединения с восточным антибольшевицким фронтом, что обещало важный стратегический успех; он предпочел занять Кубань и ждать там прибытия "союзников"…

Сам Деникин оправдывал свое решение тем, что немцы вели твердую эгоистичную политику разрушения России и даже выдали большевикам в Москве офицеров из германофильского "Правого центра"; он признавал, что после первых предательств Антанты – «весною 1919 г., после Одессы и Крыма – на юге, и осенью, после снятия с фронта чехословаков на Востоке, – пронеслась волна германофильства, но это была лишь реакция на политику союзников, а не реальные надежды на Германию – поверженную, безсильную и помогать, и вредить»[84]...

И на немецкой стороне не было единодушия: военные стояли за антикоммунистическое сотрудничество с русскими правыми, политики близоруко-эгоистично предпочли расчленение России (Брестский мир) в союзе с большевиками. Пробольшевицкая линия и ставка на украинский сепаратизм возобладали. К тому же Германия как побежденная страна вышла из игры в самом начале гражданской войны.

Однако иностранные покровители Белого движения постоянно ощущали эту "германофильскую опасность": даже в 1920 г. воззвания генерала Врангеля с частым упоминанием веры в Бога и поруганных национальных святынь возбудили на Западе страхи, что он "реакционер" и "германофил"; французские эмиссары в Крыму «выражали большое недоверие ко всем лицам, прибывавшим из Германии, "независимо от того, с какой целью и с какими рекомендациями"»[85]. (Из Германии тогда такой контакт действительно намеревался установить М.Е. фон Шейбнер-Рихтер.)

Единственной крупной попыткой антибольшевицкого сотрудничества русских и немецких военных была созданная в 1919 г. в Прибалтике армия смешанного русско-немецкого состава под командованием монархиста П.М. Авалова-Бермондта. Эта армия действовала от имени эмигрантского военно-политического Совета, созданного в Берлине под председательством барона Л.К. Кнорринга (при участии графа К. фон Палена, полк. П. Дурново, предпринимателя фон Берга и др.). Финансирование обезпечили немецкие промышленники (в частности, Крупп), создавшие "Русско-Немецкий финансовый синдикат".

Но Антанта и возникшие при ее поддержке прибалтийские правительства настояли на свертывании этой инициативы. Разрыв Авалова-Бермондта с зависимыми от англичан войсками Юденича – тоже следствие противоречий между "германофилами" и сторонниками Антанты. Многие авторы видят в Бермондте только авантюриста, однако такую репутацию его армии создавали и проантантовские круги.

Итак, инерция войны против Германии и верности "союзникам", их лживые обещания помощи, интриги политиков за спинами военных – все это вело к тому, что трагедия России должна была завершиться по начатому сценарию: продолжалась ориентация добровольцев на Антанту, которая не собиралась свергать большевиков. Монархисты же в Белом движении, под демократическим давлением, оказались растеряны и были вынуждены свернуть свои знамена, считая, что «открытое провозглашение монархического начала и неизбежно вытекающее из этого название февральского переворота своим настоящим именем было бы равносильно отказу от содействия Антанты, без которого успех борьбы с большевизмом считали недостижимым»[86].

Должное осмысление этого опыта в эмиграции произошло очень быстро, и он лежал в основе всего ее дальнейшего бытия и ее миссии.

‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒______
Эта глава о Белом движении по техническим причинам не вошла в первые издания книги (1992, 1994). Была напечатана в газетах "Северо-Восток" (Новосибирск, 1993. № 2–3), "Наша страна" (Буэнос-Айрес, 1993. № 2251–2259), а также в журналах "Кубань" (Краснодар, 1993. № 9–10) и "Московский вестник" (1994. № 2).

[1] Советская военная энциклопедия. М., 1976. Т. 1. С. 428.

* Дед автора, офицер Виктор Леонидович Назаров, командовал отрядом в армии адмирала Колчака, расстрелян красными в 1920 г.

[2] Ленин В. ПСС. М., 5-е изд. Т. 42. С. 22–23.

[3] Germany and the Revolution in Russia, 1915–1918. Documents from the Archives of the German Foreign Ministry. Ed. by Z.A. Zeman. London, 1958. P. 128–129.

[4] БСЭ. 1-е изд. М., 1937. Т. 28. С. 651-652.

[5] Ironside E., Lord. Archangel 1918–1919. London, 1953. Р. 19.

[6] Мельгунов С. Трагедия адмирала Колчака. Белград, 1930. Ч. I. С. 51–53.

[7] Котомкин А. О чехословацких легионерах в Сибири. Париж, 1930. Гл. I.

[8] Ясское совещание 1918 (журналы заседаний Русской делегации) // Русское прошлое. СПб., 1992. № 3.

[9] Там же. С. 257.

[10] Там же. С. 323–327.

[11] Там же. С. 338–342.

[12] Савич Н. Из Красного Петрограда на Белый Юг // Русское прошлое. СПб., 1992. № 3. С. 120, 123–124.

[13] Journal Officiel. Decembre 1918. P. 3716 (2-e colonne). – Цит. по: Ясское совещание... С. 225.

[14] Churchill W.S. The War Crisis: The Aftermath. London, 1929. P. 166. – Цит. по: Ясское совещание...

[15] Ясское совещание... С. 341.

[16] См.: Мeльгунов С. Николай Васильевич Чайковский в годы гражданской войны. Париж, 1929. С. 108–113.

[17] Трубецкой Г., кн. Годы смут и надежд 1917–1919. Монреаль, 1981. С. 164–161.

[18] Маргулиес М. Год интервенции. Берлин, 1923. Кн. 2. С. 204–214; Архив русской революции. Берлин, 1921. Т. I. С. 297–308.

[19] Память о белых воинах в Эстонии // Православная Русь. Джорданвиль, 1995. № 16. С 11–12; Маргулиес М. Указ. соч. С. 136–137.

[20] Трубецкой Г., кн. Указ. соч. С. 188, 202–205.

[21] Там же.

[22] Краснов П. Всевеликое войско Донское // Архив русской революции. 1922. Т. V. С. 308–309.

[23] См.: Латышев И. Как Япония похитила российское золото. М., 1996; Саттон Э. Уолл-Стрит и большевицкая революция. М., 1998. С. 200. [Прим. 1998 г.]

[24] Котомкин А. Указ. соч. С. 14–27, 149–173.

[25] Даватц В., Львов Н. Русская армия на чужбине. Белград, 1923. (Репринт: Нью-Йорк, 1985.) С. 5.

[26] Цит. по: Карташев А. Непримиримость // Возрождение. Париж, 1949. № 6. С. 9. См. также: Мацкевич Ю. Победа провокации. Лондон (Канада), 1983. С. 91–94.

[27] Кривошеин К. А.В. Кривошеин. Париж, 1973. С 331–332.

[28] Даватц В., Львов Н. Указ. соч. С. 10.

[29] Андреев Л. S.O.S. // Перед задачами времени. Бенсон (Вермонт), 1985. С. 153–157.

[30] Sutton A. Wall Street and the Bolshevik Revolutin. New Rochell, N.Y., 1974. [Русский перевод: Саттон Э. Уолл-Стрит и большевицкая революция с приложениями издательства "Русская идея" и обширным аналитическим послесловием. – Прим. 1998 г.]

[31] Ibid. P. 198.

[32] Ibid. P. 102, 106, 103.

[33] Lockhart R.B. Memoirs of a British Agent. London, 1932; The Diaries of Sir Robert Bruce Lockhart. London, 1973. Vol. I.

[34] Цит. по: Берберова Н. Железная женщина. Нью-Йорк, 1982. C. 41.

[35] Там же. С. 44–45.

[36] Мельгунов С. Трагедия адмирала... Ч. I. С. 10–11, 16–18.

[37] Там же. С. 10–11, 13.

[38] Sutton A. Wall Street... P. 102.

[39] Очерк взаимоотношений Вооруженных Сил Юга России и Представителей Французского Командования. Май 1919 года // Трубецкой Г., кн. Указ.соч. С. 204–205, 236, 219.

[40] Саттон Э. Уолл-Стрит... С. 118–119.

[41] Борман А. А.В. Тыркова-Вильямс по ее письмам и воспоминаниям сына. Лувен-Вашингтон, 1965. С. 159.

[42] Лампе А., фон. Причины неудачи вооруженного выступления белых // Русский колокол. Берлин, 1928. № 6. С. 46.

[43] Sutton A. National Suicide: Military Aid to the Soviet Union. New Rochell, N.Y., 1973. P. 76.

[44] Цит. по: Росс Н. Врангель в Крыму. Франкфурт-на-Майне, 1982. С. 234.

[45] Мельгунов С. Трагедия адмирала... 1931. Ч. III. Т. 1. С. 113–115.

[46] Sutton A. How the Orden Creates War and Revolution. Phoenix, Arizona, 1984. P. 41–43, 51; New York Times. 1920. Febr. 15. P. 7.

[47] См.: Котомкин А. Указ. соч. С. 66–68, 95–97.

[48] Трубецкой Г., кн. Указ. соч. С. 169–170, 204–205.

[49] Мельгунов С. Трагедия адмирала... Ч. III. Т. 1. С. 113–114.

[50] Sutton A. Wall Street... P. 157.

[51] Бернштам М. Стороны в гражданской войне 1917–1922 гг. // Вестник РХД. Париж, 1979. № 128. С. 331–333.

[52] См.: Краснов П. Указ. соч. С. 298–301.

[53] Ллойд Джордж Д. Военные мемуары. М., 1938. Т. 6. С. 78, 91, 92.

[54] New York Times. 1921. April 24. P. 18; April 2. P. 1.

[55] Sutton A. Wall Street... P. 199.

[56] Sutton A. Wall Street... P. 172–173, 176.

[57] См. Ясское совещание... Приложения.

[58] Струве П. Размышления о русской революции. София, 1921. С. 9–10.

[59] Ясское совещание... С. 321.

[60] Ильин И. Письмо П.Н. Врангелю. 1927. 22 февр. //Архив Гуверовского института войны, революции и мiра (АГИВ), Стэнфорд, США. Коллекция П.Н. Врангеля. Кор. 150. Д. 41. Л. 193. (Все документы из АГИВ предоставлены д-ром В.Г. Бортневским.)

[61] Цит. по: Мельгунов С. Николай Васильевич... С. 160–163, 169–171.

[62] Цит. по: Там же. См. главу о "Русском политическом совещании".

[63] См.: Мельгунов С. Николай Васильевич... С. 120, 133–135.

[64] ГАРФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 334. Л. 81.

[65] Цит. по: Мельгунов С. Николай Васильевич... С. 111.

[66] Цит. по: Там же С. 178, 183.

[67] ГАРФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 319. Л. 124.

[68] Цит. по: Мельгунов С. Николай Васильевич... С. 200, 181, 209.

[69] Цит. по: Там же С. 137–138, 228.

[70] См.: Филимонов Б. Конец Белого Приморья. Роквилл (США), 1971. С. 51–80.

[71] Ясское совещание... С. 340.

[72] Там же. С. 305, 309.

[73] Там же. С. 250.

[74] Мельгунов С. Трагедия адмирала... Ч. III. Т. 1. С. 322–323.

[75] Деникин А. Мiровые события и русский вопрос. Париж, 1939. С. 81.

[76] Цит. по: Мельгунов С. Николай Васильевич... С. 210–211, 216.

[77] Цит. по: Там же. С. 206–207.

[78] Цит. по: Мельгунов С. Николай Васильевич... С. 166–167, 172.

[79] Цит. по: Маргулиес М. Указ. соч. С. 75.

[80] См., напр.: Трубецкой Г., кн. Указ. соч. С. 73–92, 114–130.

[81] См.: Савич Н. Указ. соч. С. 108–109.

[82] Пятницкий Н. Проблема Царицына // Сигнал. Париж, 1939. № 57. 15 июня. С. 2–3.

[83] См.: Колтышев П. На страже русской чести (Париж, 1940–1941 гг.) // Русское прошлое. СПб., 1992. № 3. С. 176.

[84] Деникин А. Мiровые события... С. 80–84.

[85] Rimscha Н. Der russische Bürgerkrieg und die russische Emigration 1917–1921. Jena, 1924. S. 38, 41.

[86] Двуглавый Орел. Берлин, 1921. № 10. 15 (28) июня. С. 19.

---

---