Рассказ немецкого писателя
Летом соседи прислали ему почтовую открытку из Ленинграда. На ней был изображен Невский проспект во всей своей венецианской красе. Текст был стандартным с пожеланиями всего наилучшего и прекрасной погоды. На почтовой марке в полный рост стоял Ленин, держа в руке красный флаг.
«Ленинградом мы никогда не могли овладеть», ‒ сказал он, прочитав почтовую открытку.
Он получал много видовых открыток от внуков и коллег, с которыми раньше вместе работал в высотном здании. Но открытка из Ленинграда была для него особенной. Она лежала на его ночном столике. Он часто брал ее в руки, и по ночам, когда не мог заснуть, рассматривал город на Неве.
«Ты бывал уже в Ленинграде?» ‒ спросил я его.
«Ленинградом мы никогда не могли овладеть».
Когда соседи вернулись домой и стали рассказывать о белых ночах, то он поинтересовался, разговаривали ли они с русскими, в первую очередь, со стариками, пережившими войну.
Только лишь с женщиной-экскурсоводом, водителем автобуса и прислугой в гостинице. Перед Зимним дворцом царей они повстречали молодого человека с комсомольским значком. Тот рассказал, что его дедушка погиб в Великую Отечественную войну. Он гордился своим дедом.
«Тогда многие погибли».
Студентка, сопровождавшая автобус в поездке по белым ночам, говорила о тридцати миллионах погибших.
«Это равно половине населения Западной Германии»!
Открытка из летнего Ленинграда изменила его. Как будто на свет дневной выплыло что-то до сего времени укрытое. Я встретил его, когда он стоял у ограды сада соседей и спрашивал их, удалось ли им побывать на Псковском озере. В другой раз он поинтересовался, назвал ли тот юноша-комсомолец перед Зимним дворцом населенный пункт, где погиб его дед.
«Ты тоже ведь можешь поехать в Ленинград», ‒ предложил я ему
«Я достаточно уже всего получил от русских, ответил он». ‒ Он испытывал страх перед теми сотнями тысяч, которые были похоронены в городе на Неве. Они погибли во время 900-дневной блокады.
«Тебе довелось быть там, когда блокировали город»?
«Три месяца под Ленинградом и три года в России».
Когда в Ленинграде в начале 90-х годов начался голод и повсюду собирали посылки с гуманитарной помощью, он тоже принимал участие в этом. Он купил то, что ему казалось наиболее существенным: несколько банок шпрот, копченую колбасу, шоколад и сахарный песок. Он лично упаковал посылки, отнес их на пункт сбора и поинтересовался, кто будет их получателями?
Дети и одинокие старики, сказали ему. Стариками должны были быть ветераны Великой Отечественной войны или их вдовы.
Он оставался на пункте сбора до тех пор, пока первые грузовики не отправились в путь по шоссе в сторону укутанной снегом России. В леса, где некогда были партизаны, над дорогой висели сигнальные ракеты, и где в отдалении слышался тихий гул.
«Теперь мы шлем посылки в город, который тогда хотели уморить голодом», сказал он, вернувшись с пункта сбора.
По ночам он бродил по своей комнате. Случалось, что часами сидел у окна и смотрел на заснеженный сад, где кролики оставляли свои следы. Полстолетия он ни слова не проронил о тех трех годах, а теперь война настигла его и вновь вернула в Россию. Чем больше мы стареем, тем сильнее властвует над нами прошлое. На подоконнике у него лежала географическая карта с изображением европейской части России. По ней он прослеживал путь конвоя, состоявшего из грузовиков с гуманитарной помощью, когда тот пересекал границу в районе Брест-Литовска, доезжал до Вильнюса, а затем направлялся в сторону Ленинграда по той самой дороге, по которой они шли пешком летом 1941 года.
«Когда-нибудь они узнают правду», ‒ сказал он, сделав таинственное выражение лица, но никто не понял, что за правду имел он в виду.
Когда по телевидению показали прибытие грузовиков в Ленинград и раздачу первых посылок ветеранам и их вдовам, то на глазах у него выступили слезы. В одно из рождественских воскресений мы сидели вместе. На улице шел снег, что в России случается чаще, чем у нас. Пожалуй, это было уже больше похоже на вьюгу, которая настолько смешала его мысли, что он перенесся на обледенелое шоссе с повисшей над ним луной, такой холодной и ясной, какая могла быть только над заснеженными лесами в России.
Кто-то рассказывал о рождественском празднике на своем предприятии. При этом произнес такую фразу: «Козловски был пьян, как тысяча русских».
«Что ты там сказал»? ‒ спросил он, повернув голову от окна.
«Козловски напился».
«Фразу относительно тысячи русских придумали мы», ‒ сказал он тихо. Он положил обе руки на подоконник и начал вглядываться в окно, как будто что-то могло показаться из снежной завесы.
«Вначале все было спокойно. Капитан нам постоянно повторял, что мы должны подпустить их на близкое расстояние. Только не надо стрелять раньше времени, парни»!
Рядом с ним пристроился Лаутеншлегер, держа наготове пулеметные ленты. Черные стволы фруктовых деревьев сливались в сплошной лес, одетый в свой зимний наряд.
«На войне ты был пулеметчиком»? ‒ спросил я его.
«Это нельзя назвать войной. Была бойня с криками и стенаниями. Они пошли на нас со стороны леса, бежали по снегу, как стадо зверей. Их напоили водкой, поэтому они так дико кричали. Первая волна имела при себе оружие, вторая шла с пустыми руками, подбирая оружие своих погибших товарищей. Не нужно было только стрелять раньше времени!
Когда они совсем приблизились к нашей позиции, залаяли пулеметы. Прямо по телам погибших пошли новые волны подобно морскому прибою. В России так много народа. Ствол пулемета раскалился, вокруг нас плавился снег».
«Как на охоте с участием загонщиков», ‒ сказал Лаутеншлегер и сплюнул в грязный снег. «Загонщики с той стороны гонят людей на наши пулеметы», ‒ сказал он. Когда была погашена последняя волна, они услышали крики раненых, лежавших на ничейной полосе. Это невозможно было вынести. Время от времени земляки тех раненых подходили к ним и крики прекращались. Для этого у них имелись пистолеты. Лаутеншлегер тоже настоятельно просил меня, чтобы я еще раз дал очередь туда, откуда раздавались крики и стоны с тем, чтобы, наконец, воцарилась тишина над заснеженным полем.
Он открыл окно и прислушался. Вдали гудел город, снежные хлопья залетали в комнату и тут же таяли. Его руки, которые тогда так уверенно управлялись с пулеметом, теперь дрожали на холоде.
«Я уничтожил больше тысячи русских», ‒ сказал он. После атаки мы закурили. «Зачем они это делают?» ‒ спросил Лаутеншлегер. Они все время гонят новые волны на наши пулеметы, надеясь, что у нас закончатся боеприпасы, и мы захлебнемся их кровью. Лаутеншлегер вытер руки о снег, уселся на пустой ящик, где до этого были пулеметные ленты, и его начало тошнить. В России так много народа.
На стене висела почтовая открытка с видом Ленинграда. Он взял спичку и осветил открытку.
«Какой прекрасный город», ‒ пробормотал он. Спичка погасла, Невский проспект погрузился во тьму.
«Да, это были немецкие пули, которые уничтожили миллионы людей», ‒ вновь заговорил он. ‒ «Но тех людей мы уничтожали, как на бойне. Мы были охотниками, с той стороны шли загонщики, а между нами были горы трупов. Такая была война».
Его мучила мысль о том, что такого рода правда может уйти в безвестность. Нет, молодому комсомольцу не следовало бы рассказывать о том, как погиб его дед. В памяти юноши он должен запечатлеться гордым героем Великой Отечественной войны. Но все-таки это обязательно должно быть отражено. Когда уйдут из жизни те, кто участвовал в этом, в книгах должно быть доподлинно записано, как русская земля погребла тридцать миллионов человек.
Арно Зурмински. «Путешествие в Николайкен и другие рассказы». Гамбург, издательство Ровольт. 1993.
Название рассказа немецкого автора в оригинале: "Волны".
Перевод: Ю. Лебедев, Санкт-Петербург
Октябрь 2007 г.
В анонсе фото: Красноармейцы у "Линии Маннергейма" во время советско-финской войны 1939-1940 гг., примерно то же было и под Ленинградом.
От ред. РИ: Русская земля тогда погребла более 40 миллионов человек: И. Курганов Три цифры.
См. и аналогичное свидетельство советского солдата об этих боях: Н.Н. Никулин. "Воспоминания о войне".
А также: "Еще раз о памяти жертв советско-германской войны: блокада Ленинграда".
С нашей точки зрения, внукам следует знать правду сейчас, чтоб не быть слепыми в отношении тех, кто нами правит.
