Страха ради иудейска

1.

Семён Семёныч, получивший от своих батюшек на приходе прозвище старец Симеон, а то и просто – дед Семён, уже много лет пономарил в главном городском храме и сегодня спешно собирался на воскресную службу. Заканчивался Великий Пост, и до Пасхи оставалось всего две недели.

Встал он пораньше, после утренней молитвы освежился холодной водой, не забыв расчесаться перед любимым зеркалом. С некоторых пор Семёныч cтал явно ощущать бодрящую и жизнерадостную силу холодной воды. Да и шутка ли? Возраст был уже за восемьдесят, и собственные внутренние ресурсы шли на убыль. Вот и приходилось искать скрытые резервы в природе. А вода ‒ сила!

Спешил же он не потому, что проспал, а потому, что вчера не успел подмести пол в алтаре после того, как разбил лампадку с маслом. Служить ему выпало с новым и потому строгим священником, которого в узком кругу острые на язык прихожанки сразу окрестили Иаковом Грозным. И если честно сказать, дед Семён сам его немного побаивался. Как брови свои сведет, щёки надует, начнет ко всякой мелочи придираться, так хоть из алтаря беги!

Из-за этого он и засуетился, когда недовольный отец Иаков передал ему лампадку, чтобы поправить фитилёк. А она возьми и выскользни из рук! Конечно, сгрёб второпях осколки в укромноеместо, но сегодня надо б основательно подмести. А тут еще этот "ядреновирус", будь он неладен!

Вчера на всенощной по благословению настоятеля помазание было по-новому. Уже не мягкой и доброй кисточкой с теплотой веков, а ватной царапающей палочкой, которую ревнительница устава Акимовна сразу окрестила «тампоном». И тут же выбрасывают в таз! Из брезгливости, будто ты прокаженный какой. А ещё причастникам надо теперь уста салфеткой вытирать.

Вспомнив эту оказию, дед Семён прошел на кухню и осторожно, чтоб не разбудить жену, вытащил из стопки небольшую пачку салфеток. «Может не хватить, – подумал он, – придётся каждую пополам разрезать. А как же! В России только так! И куды мы котимси?»

Семён Семёныч крякнул, отмахнувшись от назойливых мыслей, будто от мух, и, поместив салфетки в зашуршавший пакет с пластиковой бутылкой, направился к выходу.

‒ Куда-й-то ты собрался? – послышался голос жены из-за занавески.

‒ Куда, куда... Добрые люди на службу по воскресеньям ходют. Эт ты все на матрасе лежишь-не належишься, – попытался огрызнуться он.

‒ Так отстранили ж тебя! Настоятель-то старость твою пожалел. Сидел бы ты дома! – продолжала ворчать бабка.

‒ Да схожу в последний раз. Причащусь напоследок.

‒ А когда ж ты успел подготовиться?

‒ Да пока ты спала и успел.

Жена вздохнула и повернулась на бок. Выцветшая занавеска дернулась от всколыхнувшегося за нею одеяла.

‒ Только ты осторожно теперь, – сказала супруга. ‒ Что-то мне мутно на душе от последней всенощной.

‒ Чево?

‒ Да эти выдумки-то новыя. Страха ради иудейска. Вишь, чо Акимовна подметила? Что после этих палочек вчера масло уже не пахло. Говорит, что благодать из храмов ушла, коль сам патриарх в них ходить запретил.

‒ Окстись, мать! Много твоя Акимовна знает!

‒ Э! Она всё знаить! Да и без няё все только об этом и говорят.

‒ Чо говорят?

‒ А то, что на каждом кусте вирус висит, как клоп. Залетить прям в нос, и не заметишь!

‒ И чего?

‒ А тово, что помрешь раньше времени!

‒ И-и-йех-ха, – заскулил Семён Семёныч. – Да нам-то жить осталось год ‒ два, а ты все туда жа! Чо же мне перед смертью и в церкву сходить нельзя?

‒ Да уж коли решил, съездий. Только по задворкам. А то вчера вон ряженые на кажном углу всех выслеживали. А я уж, как вон Мария Ягипитская, у себя в огороде покопаюсь. Вот ведь, наградили чином блудницы на старости лет. Тьфу!

Дед Семён не стал дальше слушать ворчавшую жену и, перекрестившись перед иконой над дверью, ступил через порог, но вспомнив что-то, остановился.

‒ А ты это, маску-то у меня вчера брала, куда дела?

‒ Да в чулане висит, где веники твои банные.

Пройдя в чулан, дед Семён зажмурился от резкого, ударившего в глаза и ноздри запаха чеснока. Поддев двумя перстами сиротливо висевшую на одном из веников маску, он положил её в пакет с салфетками и быстро вышел из дому.

2.

Утро только начиналось. Небо было серым, но уже было видно по просветам в облаках, что день будет солнечным. Семён Семёныч вздохнул полной грудью, удальски попытался расправить плечи, подобно гусю, гулявшему по двору. Тут же кольнуло в спину. Он вспомнил про свой возраст и, ссутулившись, пошел к сараю. Старенький велосипед ещё советского производства стоял на месте. Взявшись за руль, Семён Семёныч повесил на него пакет с пластиковой бутылкой и салфетками и задумался, каким путем ехать?

По центральной улице опасно, жена была права. Вчера какие-то патрульные, то ли «казаки», то ли военные, придирались к встречным, ища предлог выписать штраф. Совести-то у людей совсем не осталось! А если ехать по переулкам и дворам, так время терять.

«Вот ведь жизнь наступила. При фашистах так не было! – в сердцах подумалось Семён Семёнычу. – Надо же! Пожилому человеку, заслуженному пенсионеру, приходится по темным углам прятаться! И от кого? От своих же «всенародно избранных». Правильно один батюшка заметил – прям как в оккупации». Вспомнив, однако, что ему предстоит причащаться, он не стал дальше предаваться греху осуждения и решил ехать по центральной улице города ближе к тротуару.

‒ С нами Бог и Крестная Сила! – произнес он вслух заклятье и, перекрестившись, сел на велосипед. ‒ Господи, благослови меня грешнаго!

Проехав два микрорайона, на третьем светофоре он решил не слезать с велосипеда, а переехать пешеходный переход. Машин с утра ещё не было, и Семён Семёныч, проскочив правую сторону, подналег уже на педали и тут только увидел двух патрульных на противоположной стороне, скучавших в ожидании добычи.

‒ Доброе утро, – сказал ближайший в казачьей камуфляжке. – И куда это мы спешим по воскресеньям?

Напарник спешно поправлял маску, вытаскивая её из-под бороды на самый нос.

‒ Слава Богу! – бодро ответил Семён Семёныч. – В храм еду, на службу.

‒ А что без маски? В храмах повышенная опасность заразы. И через переход ходить, а не ездить надо.

‒ Помилуй Бог, сынки! – занял он оборону. – За тридцать лет ничем серьёзным не болел. Все болезни ведь от грешной жизни. А если исповедоваться и причащаться, никто никогда не заболеет! Истинно вам говорю.

‒ Это вы нас так в Церковь агитируете? ‒ вмешался второй, в полицейской форме. – Вас спросили, почему без маски по городу перемещаетесь?

‒ Так вроде по городу можно, – робко ответил Семён Семёныч. – А нам в храме выдают. И температуру мерим, и водкой руки протираем.

‒ Какой водкой? – насупился сразу первый, дыхнув сквозь маску перегаром.

‒ Да я и не знаю, это я сам так решил, что водкой, а там, кто их знает, чево они нам на руки льют, – быстро поправился пономарь, чувствуя, как холодный пот выступает на лбу, выдавая предательскую болтливость.

‒ Документы есть какие? – спросил полицейский.

‒ Да какие документы? – начал волноваться Семён Семёныч. – На лисапеде ж еду, не на машине. Права, что ль надо?

‒ А я тебя часто тут вижу, – вмешался первый, пытаясь разрядить обстановку. – С тех пор ещё, когда ты раньше по утрам бегал. Здоровье-то не подводит?

‒ Здоровье – его личное дело, – оборвал полицай. – А мы за безопасность всех жителей отвечаем. Так есть маска или нет?

‒ Дык! – тут дед Семён вспомнил про маску в пакете. – А как же! Вот, тут она лежит!

Пошарив внутри пакета, он вынул помятую маску и снова поморщился от запаха чеснока.

‒ Ты, дед, никак дезинфекцию ей проводил? – спросил, улыбнувшись, «казак».

‒ Я что ли? Старуха моя с вечера натирала.

Старец Симеон проворно развернул маску за резинки, нацепил их на уши и громко кашлянул. Дышать было невпротимочь. Прищурив глаза, он стал перед патрульными по стойке «Смирно!». Полицай посмотрел с иронией на преобразившийся облик старика и ухмыльнулся:

‒ Ладно, свечку за нас поставь там у себя.

‒ Спаси вас Господи, сынки! Обязательно поставлю, – пробубнил сквозь маску Семён Семёныч, перекрестился и, проворно сев на велосипед, начал «крутить педали, пока не дали». Проехав метров пятьдесят, он всё же сорвал маску с лица и поместил её в карман пиджака, но это уже никого не интересовало.

3.

Добравшись до прихода, Семён Семёныч привычно поставил велосипед у забора, вытер пот с лица и засеменил в храм. Перекрестившись троекратно, с благоговением переступил порог Дома Божия, как он его всегда величал. При входе его встретил наклеенный кем-то на дверь плакат из военного времени: «А ты записался добровольцем?» Только теперь там было написано: «А ты защитился от коронавируса?»

‒ Господи, помилуй! – еще раз перекрестился пономарь и, потянув на себя тяжёлую дверь, прошёл внутрь. Там за свечным ящиком его уже поджидала Акимовна.

‒ Здравия желаем! – тихо сказал Семён Семёныч. – Эт кто ж нам красноармейца на дверь повесил?

‒ С постом приятным, – не заставила себя ждать опрятная на вид, но с суровыми глазами старушка. – Настоятель вроде благословил. Говорит, что требуют.

‒ А батюшка-то в алтаре?

– Давно уж. Про тебя два раза спрашивал. Привез-то изделие своё?

‒ А как же, – ответил пономарь и, засунув салфетки под мышки, передал пакет с бутылкой, в которой был налит самогон для изготовления «спиртосодержащего антисептического раствора «Смерть всем вирусам!». Ну, давай, что у тебя там в алтарь-то?

Акимовна зашуршала бумажками и выдала небольшую пачку поминальных записок и несколько свечей, не упустив возможности спросить:

‒ Сегодня по-новому что ль причащать-то будете?

Семён Семёныч, не найдя, что ответить, отмахнулся со вздохом и, взяв записки, поспешил на место своего постоянного служения.

‒ Вот истинно говорю, попустит Господь нам искушение! – напутственно произнесла Акимовна вдогонку и перекрестилась.

В алтаре отец Иаков уже в облачении стоял перед умывальником с зеркалом и примерял маску. И пока недисциплинированный помощник делал три земных поклона, он строго взглянул на него и недовольно засопел.

‒ Опаздываем?

‒ Простите, батюшка. Щас всё исправим.

Не давая затянуться опасной паузе, Семён Семёныч быстро взглянул на открытую форточку и сразу кинулся в пономарку готовить просфоры для проскомидии. Времени на мытье полов уже не было. «Так, окно батюшка уже открыл, – отметил он про себя, – кадило позже, сейчас на столик поднести просфоры и графинчик с вином. И салфетки! Но их тогда после…» Он положил на стол повлажневшие по краям от его пота салфетки и стал искать стихарь.

‒ Семён Семёныч?! – досадно прозвучал голос священника таким же тоном, каким наставлял опер Юрия Никулина в «Бриллиантовой руке». – Маску надеть забыли? Вся страна на карантине, а Вы в алтарь вирусов носить будете?

‒ Щас, щас, батюшка. И этим раствором руки протру, а как же! Просто хотел сначала кадило разжечь, чтоб потом не пачкаться!

Он проворно подбежал к рукомойнику, приоткрыл крышку – вода ещё была. Он резко подставил руки под струю и по звуку падающей воды понял, что ведро полно до краев. «Так, порядок, руки помыл,– мелькнуло в голове, – теперь этот «антисептик» надо. Где ж он есть-то? Ах, да! Маску ж надеть!» Старец Симеон порылся в кармане, достал из него помятую маску и, стряхнув с неё шелуху от семечек, надел на лицо и подошёл к священнику.

‒ Эта! – замялся он. ‒ Отец Иаков, благословите! Тут ведро полное надо вынести.

‒ Ну, начинается! Вовремя надо приходить!

‒ Так полиция ж задержала! Пристают теперь на каждом углу. Я щас, две минуты.

Семён Семёныч открыл под рукомойником дверцу, вытащил забрызганное водой и пеной ведро и, семеня ногами, направился к пономарской двери. Ведро глухо стукнулось об угол стола, стоявшего вдоль стены.

‒ Ах ты, Господи! – в сердцах выдохнул старик, глядя на мутную воду недельной давности, «волною морскою» выплеснувшейся на пол. Боясь повторного казуса, он на полусогнутых ногах медленно выплыл из алтаря и проследовал мимо Акимовны. Открыв двери, нос к носу столкнулся с Игорьком-мелиоратором.

Пятидесятилетний преподаватель сельскохозяйственного вуза недавно попал под сокращение за свои откровенные диссидентские взгляды. Оказавшись не у дел и хорошенько поразмыслив, он решил пойти в Церковь и потрудиться для Бога. Здесь ему настоятель дал послушание по специальности – поливать деревья и цветы. Сейчас он стоял у плаката с красноармейцем и рисовал ему на буденовке широкий крест.

‒ Игорюша! – радостно поприветствовал его старец Симеон. – Тебя Сам Бог послал! Возьми-ка ведро, вылей воду там, в углу, где мы всегда сливаем.

‒ У забора что ль? – покосился на него Игорь.

‒ Ну да. Вчера вот не успел вынести. А мне что-то и дышать уже нечем, – ответил Семён Семёныч, снимая маску.

‒ Да не надевай ты этот намордник! Смерти что ль боишься? – с иронией спросил мелиоратор.

– Так ведь заставляют, – ответил старец Симеон. – У нас ведь всё по послушанию.

‒ Это к послушанию не относится. Маски от сатаны. Ладно, давай я в грядку, где цветы растут, вылью.

Старец молча кивнул, а Игорь проворно подхватил ведро и побежал к клумбе с розами. На обратном пути он издалека оценил своё творчество: откорректированный красноармеец выглядел уже по-другому, превратившись в крестоносца с большим Георгиевским крестом на лбу. Знай наших! С довольным видом он протянул деду ведро:

‒ Здрав буди, боярин!

Семён Семёныч глубоко втянул свежий воздух и заново надел маску, чуть приспустив её с носа на подбородок. Ведро показалось пушинкой.

В алтаре отец Иаков, не дожидаясь пономаря, уже сам приготовил просфоры и полным ходом совершал проскомидию. Используя момент, дед Семён помыл еще раз руки и вдруг увидел валявшуюся за рукомойником бутылку антисептического раствора собственного изготовления. Покряхтев, он стал на колени и стал шарить рукою вдоль стены. Нащупав бутылку, он неудачно стукнулся головой о металлический угол умывальника.

‒ Господи, помилуй! – прошептал пономарь, стряхивая с рукава паутину. Быстро открутил пробку и плеснул в ладонь суровой жидкости. Кожу сильно защипало. «До крови што ль разодрал? – заметил он про себя, – ещё батюшка из алтаря выгонит». Посмотрев на руки, он увидел только небольшие царапины на пальцах. «Вроде не видать».

Далее по инструкции требовалось еще замерить температуру. Но это уже было, по его мнению, лишним. Да и священники особо не требовали и сами не соблюдали.

‒ Кадило готовьте! – прозвучал властный голос.

‒ Щас. Один момент. ‒ Семён Семёныч кинулся в угол пономарки и чуть было не поскользнулся на невытертой луже.

‒ Тьфу ты, Господи! – подосадовал он и взялся разжигать, как назло, сыроватый уголь. Священник начинал уже недовольно сопеть.

«А-а, надо ж под благословение подойти, чтоб стихарь надеть!» ‒ вспомнил дед Семён.

‒ Вы, кстати, температуру-то свою в журнал занесли? – спросил после возгласа отец Иаков.

‒ Ещё вчера, батюшка, – проговорился пономарь, помещая уголь в кадило.

‒ Что значит, вчера? А сегодня?

Избегая излишних подробностей, Семён Семёныч пообещал:

‒ Щас замерю. Благослови, владыко, святой стихарь, – склонил он голову и протянул руки с облачением.

‒ Бог тя благословит, неси кадило и маску поправь на лице, – проворчал священник.

‒ А ладан какой влагать? – уточнил он на всякий случай, зная, что отец Иаков особенно благоволит к ароматному афонскому.

‒ Как обычно. И побольше. Что-то аромат какой-то чесночный?

Затаив дыхание, чтоб не быть обнаруженным, дед Семён вытянул руку с кадилом перед собой и поднёс его священнику.

‒ По Писанию, мы должны не судить, а исполнять закон, – внушительно сказал тот и посмотрел одним глазом на недавно установленную в алтаре видеокамеру. – Велено измерять, значится, будем измерять.

‒ Конечно, будем. А вам какую температуру вписать?

‒ Как обычно, – тихо произнёс отец Иаков и перевёл глаза с камеры на пономаря.

Дождавшись, когда священник вычитал все положенные молитвы и начал кадить алтарь, Семён Семёныч подхватил маленький переносный столик с разложенными на нём просфорами и вином и привычно потащил его в пономарку. О лужице вспомнил тогда, когда опять наступил на неё носком ботинка. Примостив столик, он взял в руки швабру с намотанной на неё тряпкой и быстро размазал воду по неподметённому полу. «Так сойдёт пока. После службы подмету и помою», – успокоил он себя.

Священник вошёл в алтарь, когда пономарь уже ставил швабру на место. Получив повидавшее на своём веку потёртое кадило, старец Симеон повесил его на гордо торчащий из стены гвоздь и замер. Предстоятель уже собирался молиться. Он воздел руки к Небу, но остановился, чтоб поправить маску. Выглядел он, как почтенный и чем-то недовольный самурай.

‒ Семён Семёныч! От вас что ли чесноком несёт? Вы же вроде причащаться собирались?

‒ Так я и не вкушал ничего.

‒ Понятно,– многозначительно пробурчал отец Иаков. – Опять со старухой не поделили чего? Отомстила, стало быть.

‒ Простите, батюшка, грешные мы! – дед Семён опустил газа.

Глубоко вздохнув и троекратно перекрестившись, священник заново поднял руки вверх и начал шептать положенные молитвы перед Литургией.

4.

Услышав первые слова: «Царю Небесный, Утешителю…», дед Семён подобострастно перекрестился вместе со священником и смиренно замер в ожидании главного возгласа.

‒ Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа …!

Клир из трех бабулек подхватил:

‒ А-а-аминь!

«Ну, всё! Началось. Слава Тебе, Господи!» – по-своему открыл службу Семён Семёныч и успокоенно посмотрел на главный стол пономарки. Там лежали вместе с температурным журналом градусник и стопка не разрезанных ещё салфеток, ожидающих исполнения своего долга.

‒ Ах ты, Господи! – стукнул себя по лбу старец Симеон. – Где ж у меня ножи-то?

Покопавшись в столе, он вытащил оттуда два тесака, пощупал лезвие. Оба были тупые. «И поточить не поточишь, – подумал про себя. – Слыхать всё будет в Церкви». Взял верхнюю салфетку и начал пилить её пополам. Влажный край её тут же оборвался, и две половинки сразу приобрели вид туалетной бумаги. «Не пойдут такие ко причастию», – решил Семён Семёныч и положил их на край стола.

‒ Зажигайте свечу, – глухо произнёс предстоятель, прикладываясь сквозь маску ко престолу и беря в руки Евангелие.

Семён Семёныч оставил стопку и кинулся к свече, что стояла перед семисвечником за престолом. Зажегши её и поклонившись вместе со священником пред главною иконою Спасителя, он засеменил к пономарской двери.

Вход с Евангелием для старца Симеона всегда был действом торжественным, требующим особой сосредоточенности. И потому выносную свечу он важно держал обеими руками, глядя прямо перед собой и боясь в то же время споткнуться на ступеньках солеи.

Так же шел и отец Иаков, неся перед глазами Евангелие. Фалды его фелони широко развевались, задевая краями попадавшиеся углы, а сам он в это время чем-то походил на Чапая, скачущего верхом на коне в своей знаменитой бурке. Став перед Царскими Вратами и обозначив крест Евангелием, священник возгласил:

‒ Премудрость, прости!

‒ При-яди-тя, па-клани-и-имся и припадем ка Христу… ‒ тут же подхватил хор из старушек.

Дождавшись, когда священник, приложившись к иконе Спасителя, благословит его и всех стоящих в храме, Семён Семёныч приподнял свечу и стал подниматься по ступеням солеи. Войдя в алтарь, он с досадой увидел разметавшиеся по полу салфетки. Видимо, отец Иаков ненароком задел стопку краем фелони.

‒ Ах ты, Господи! – прошептал он про себя, ‒ Когда же их собирать-то?

Хор усердно заканчивал петь тропари, и уже следовало выходить для чтения Апостола. Быстро сгребая первые, попавшиеся под руку и бросив их на стол, старец Симеон побежал в угол, где висело кадило.

‒ Господи, спаси благочестивыя! – пробубнил сквозь маску отец Иаков. Хор тут же поспешил повторить.

Дед Семён принялся усердно дуть на уголь, поднимая облако пепла над столом. Наконец, убедившись, что уголь не потухнет, он взял кадило в руку, захватил другою священную книгу и пошёл к горнему месту. Туда же с другой стороны престола начал шествие и отец Иаков, закончивший читать Трисвятое. Принимая из рук подоспевшего пономаря кадило, он благословил его на чтение:

‒ Без ошибок чтоб сёдня. Нам вон ангелы внимают! – произнёс он и указал глазами на видеокамеру.

‒ С Божией помощью, – ответил дед и заторопился к двери, перешагивая через оставшуюся валяться на полу непослушную бумагу. За спиной уже громогласно зазвучал голос предстоятеля:

‒ Вонмем! Мир всем!

‒ И духови твоему, – едва успел встать Семён Семёныч посреди храма и раскрыл Апостол. Ответив на следующий возглас священника, начавшего каждение, он принялся читать. Чтение он любил и всегда готовился заранее, вдумываясь в каждое слово священного текста как Небесного послания всему человеческому роду и ему в том числе.

‒ Ко евреом послания святаго апостола Павла чтение…

‒ Вонмем! – объявил предстоятель.

‒ Братие, Христос, Первосвященник будущих благ, – заголосил старец Симеон.

Послание было короткое, но и в нём слышалось уличение последних нововведений, отделяющих простых прихожан от таинства причастия. Вот они, вселяющие надежду золотые слова, которые ему захотелось прочитать с особым ударением. И Семён Семёныч поднажал громкости:

‒ …Кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистит совесть нашу от мертвых дел, для служения Богу живому и и-и-истинному! – выдохнул он напоследок.

‒ Мир ти! – глухо изрёк отец Иаков с горнего места.

‒ И духови твоему, – неожиданно поперхнулся на ходу пономарь, спешно вынося заготовленную ещё в алтаре горящую свечу и ставя её перед солеей. Он всегда спешил в этот момент литургии попасть под «Мир всем!», который посылает из алтаря священник силой Божией. Чтоб, так сказать, набраться поболе благодати. Но в этот раз, увидев отца Иакова в маске, он как-то смутился и этой благодати не почувствовал.

‒ От Марка Святаго Евангелия чтение! – объявил торжественно предстоятель и наконец-то начал сдирать надоевшую тряпку с лица.

‒ Слава Ти-бе, Гос-пади, слава Ти-бе! – заголосили бабули, будто обрадовавшись свершившемуся освобождению лика батюшки.

‒ Вонмем!

Пока священник раскрывал Евангелие, дед Семён быстро бросил взгляд в сторону, где обычно толпились грешники, пришедшие на исповедь. Немногочисленные прихожане, похожие на одетых то ли в чадру, то ли в паранджи, склонили головы и напрягли свой слух. В углу на исповедь никто не стоял. Только Игорь-мелиоратор прятался там от посторонних взглядов.

Евангелие было о том, как Спаситель, предупреждая своих учеников, открыл им, что Его ждет в Иерусалиме.

‒ Вот мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам, и поругаются над Ним, и будут бить Его, и оплюют Его, и убьют Его; и в третий день воскреснет… – отец Иаков читал не спеша, чеканя каждое слово.

«Господи, Господи, – думал про себя дед Семён, – ничего и не изменилось-то. Тамо книжники и первосвященники от синагоги отлучали, а здесь людей в храм не пускают! Гриппом напугали! Разве когда бывало такое?»

‒ Слава Ти-бе, Гос-па-ди, сла-а-ва Ти-бе! – опять зазвучало в храме.

Семён Семёныч очнулся от размышлений и, пока священник Евангелием крестил народ, быстро взял свечу и, приподняв полы стихаря, пошел в алтарь. Надо уже срочно подавать на сугубую ектению записки о здравии и за упокой. Их было немного, но они лежали на столе рядом со злополучными салфетками и частью перемешались.

Дед Семён вздохнул и, подойдя к столу, быстро начал отделять одни от других, еще сдувая с них и кадильный пепел. «Сколько же теперь с этими салфетками возиться-то будем? – мелькнуло у него в голове, – одни говорят – карантин, другие – новый мировой порядок. А что? Иосифа вон в Библии отец на один день к братьям послал, а попал он в Египет на десятки лет. И что же это за порядок такой, что учит от Бога за намордниками прятаться?»

Пока отец Иаков наполнял теплыми чувствами моление об избавлении Церкви и страны от «морового поветрия», в которое и сам не особо верил, Семён Семёныч поднёс ему мизерную стопочку записок, не забыв и свою. Предстоятель, успевший надеть маску, под протяжное бабушкино «Госпади, па-милай» шепнул: «На заупокойной ладану софринского в кадило добавьте, чтоб для страдания!»

Старец Симеон послушно кивнул. Дым от этого ладана в ноздрях застревал так, что не то что вирус, а и кислород не проходил, почему его обычно и использовали лишь на панихиды. Слезы сами лились градом.

Бросив горсть твердого, как кирпич кремлевских стен, ладана в кадило, Семён Семёныч быстро протянул руку и подал его предстоятелю. Сизый дым окутал отца Иакова, со скорбью начавшего протяжную заупокойную ектению.

Довольный тем, что смог обмануть въедливый дым, пономарь вернулся к сиротливо ожидавшим его салфеткам. Теперь они немного подсохли и получались после резки ровнее предыдущих. «Ну вот, на сегодня должно хватить, – подумалось ему, – пока закончим». Аккуратно положив их стопочкой, он услышал кашляющий голос батюшки.

‒ Семён Семёныч, ну куда столько ладану-то? Откройте еще одно окно.

Приняв от священника кадило, он опять повесил его на место и стал пробираться сквозь клочья дыма к ближайшему окну. Отец Иаков в это время закрывал царские врата и бодрым гласом изгонял из храма оглашенных:

‒ Оглашеннии, изыдите, елицы оглашении, изыдите!

Никакой реакции в храме не последовало. Оглашенных в Церкви не было уже более ста лет, а те, кто посещал службу, более подходили под категорию, как сказал один «захожанин», оглушённых.

«Да мы теперь все оглашенные, ежели нас из храмов изгоняют», – захотелось сказать деду Семёну, но смирился. Открыв окно настежь, он вернулся к своему столу и бессознательно передвинул салфетки в сторону. Удостоверившись, что с ними ничего не случилось, он тут же вспомнил про кадило. Начиналась Херувимская…

5.

Херувимская песнь как особое литургическое состояние давно привлекала старца Симеона своим содержанием. Он как-то занялся на досуге расшифровкой самого текста и пришёл в глубочайшее умиление. Ведь о чём поют? О том, что подобно Херувимам, то бишь Ангелам, все люди в храме должны напрочь забыть все свои земные заботы и попечения. Почему? Да потому, что перед их очами будут переноситься честные Дары на Престол пред лицом Самого Бога. Это как если бы на параде к генералу на рапорт идти! Тут родную мать забудешь!

Эти все чувства обострились в его душе после одного случая, когда он воочию лицезрел в алтаре двух ангелов, стоявших пред Престолом во время выноса Даров. Он так и не понял, что это было? Но видение захватило всё его существо на какое-то мгновение, когда он обернулся, отверзая дверь выходящему из алтаря священнику. И тут он их увидел!

Два прекраснейших юноши, склонив свои златокудрые головы, стояли так, словно они всегда пребывали здесь от создания мира. Само выражение их Лиц было такое, будто они стояли в Гефсиманском Саду, утешая Спасителя, когда Он, «находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю».

Это длилось всего лишь несколько секунд, но дед Семён запомнил их скорбные и сосредоточенные Лица так, будто это было вчера. Он всегда пытался найти эти лица на улицах города, но таких ни у кого из людей он не встречал.

‒ Кадило! – властно прозвучал голос священника.

Старец Симеон, погружённый в себя, вздрогнул, приподнял кадило и вложил в него самый душистый и сплющенный им афонский ладан. Дунул напоследок на уголь и, вовремя отстранив лицо от поднявшегося облака пепла и дыма, протянул его отцу Иакову. Тот чинно его перекрестил и начал совершать каждение вокруг Престола «крестообразно».

Из раскрытого окна дунул свежий ветерок. Дед Семён посмотрел на синеватые и причудливо клубящиеся струи дыма и повернулся к столику.

‒ Да что за напасть такая! – досадливо воскликнул он, увидев зашевелившиеся от ветра и пересыпанные пеплом салфетки. Он сдвинул их стопкой от края стола и продолжил следить за действиями священника.

‒ Кадило! – опять позвал отец Иаков.

Дед Семён, только что поставивший выносную свечу перед пономарской дверью, быстро взял у предстоятеля «дымовой аппарат» и стал недалеко от жертвенника. Отец Иаков, воздев руки горе, начал читать:

‒ Иже Херувимы, тайно образующе…

Старец Симеон, дабы не соблазняться слишком эмоциональными восклицаниями предстоятеля, опустил голову вниз и невольно начал искать сходства между священником и Сынами Божьими, увиденными им на том же самом месте. Священник явно проигрывал.

‒ Кадило! – опять произнес Иаков Грозный, переместившись от Престола к жертвеннику.

Пономарь снова добавил кусочек ладана, дунул на уголь так, чтобы пепел летел в сторону, но облако, будто специально, опять устремилось к беспечно лежавшим салфеткам.

‒ Гм-м-м-м! – замычал дед Симеон и чуть было не кинулся к ним, но вовремя спохватился. Отец Иаков уже снял покровец и взял в руки дискос и потир. Надо было срочно брать свечу и идти впереди него.

‒ Ве-ли-ка-го Го-спо-ди-на и От-ца на-шего …! – на ходу выводя каждое слово, заголосил иерей установленное более тысячи лет назад поминовение.

Дед Семён спустился вниз и поставил свечу перед собой. «Вот ведь как оно бывает, – подумалось ему, слышавшему произносимый чин уже не одну тысячу раз, – молимся, молимся за Святейшего… Христос ведь только торговцев из храма изгонял. А теперь страха ради иудейска всем подряд дома сидеть! А какая дома пустыня? Там от домашних убегать куда-то надо. Одно утешение – храм Божий. Эх! Господи, Господи, помилуй нас!».

За раздумьями дед Семён не заметил, как священник вошёл в алтарь и, поставив Дары на престол, стал уже закрывать Царские Врата.

‒ Фу ты, Господи, – заторопился он, – опять ругаться будет. А в храме-то почти и нету никого. Испужались, поди… А может, и заобижались все?

Всё-таки он успел подать кадило на покрытии Даров и прошмыгнул в пономарку. В алтаре начиналась самая «духоносная» часть литургии – Евхаристический канон.

6.

Семён Семёныч всегда с особым умилением вынашивал в душе это ожидание самой напряженной молитвы, когда священник выпрашивал у Бога Его Духа Святого, чтобы Тот сошёл с Неба и освятил преподнесённые Ему Дары. Хлеб чтобы стал Телом Христовым, а вино – Его Пречистой Кровью.

Как это могло происходить, он особо и не задумывался, но помнил множество рассказов о невероятных случаях, бывших в разные времена и в разных местах, что у святых даже огонь сходил на Чашу. Да и когда он сам причащался, то явно ощущал прилив какой-то невидимой силы, обновлявшей всё его существо.

А ещё старец Симеон, подобно Симеону Богоприимцу, втайне ждал, что при каком-нибудь благоговейнейшем священнике и произойдет нечто подобное. Но только священники были всё больше какие-то формальные, надутые, как мыльный пузырь, и без внутреннего огонька. Всё у них было по послушанию и по смирению. А надо бы по любви! И хотя с годами ничего особого не происходило, тем не менее, дед Семён всё больше убеждался, что в алтаре, несмотря ни на что, всегда что-то да происходит. Потому что сердце становилось более просветленным, будто через него протекала переливавшаяся алмазными струями живая вода любви Божией.

А еще дед Семён с огорчением заметил, что при разных священниках это просветление бывает разным. Если батюшка дома плохо помолился и в алтаре слова молитв произносит формально, то сердце остается сухим и твердым. Несколько раз только были такие, при которых во время молитвы сердце размягчалось, и даже бывало, что и слёзы текли.

Отец Иаков был не такой. Всё время суетился, отвлекался на посторонние предметы, какие-то указания давал, и все время боялся куда-то опоздать. Из-за этого Семён Семёныч никак не мог к нему привыкнуть и потому робел, когда хотелось ему помолиться. А молитву он старался начинать вместе со священником, соучаствуя ему. Это – за честь!

Тем временем отец Иаков уже заканчивал просительную ектению и после «Мир всем!» возгласил громким голосом: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы…» Прозвучало это так, будто если кто-то не возлюбит ближнего, то обязательно схлопочет срок.

На клиросе тут же подхватили: «Отца и Сына и Святаго Духа…»

‒ Двери, двери, Премудростию вонмем! – не заставил себя ждать предстоятель.

И почудилось Семён Семёнычу, будто точно так давали команду и для стражников, открывавших железные врата Святого града Иерусалима тысячи лет назад. Он быстро отверз завесу Царских Врат и нажал выключатель паникадила. Хор из трёх бабулек предвирусного возраста, твердо верующих, что без воли Божией на клирос никакая зараза не залетит, исторг из своих недр «Верую…». В храме подхватили: «… во Единаго Бога Отца Вседержителя». Пели вразнобой, кто как мог, но, как говорится, единым духом, придавленным масками на лицах.

Ну вот наконец и время канона.

‒ Станем добре, станем со страхом… – послышался голос священника.

Дед Семён осторожно отошёл к своему столику и максимально замер перед молитвой. Стараясь все слова, произносимые священником, воспринимать как обращение самой Истины, старец Симеон замер для принятия в душу невидимых сил и движений, начавших оживать в алтаре при каждом слове священника.

‒ Благодать Господа нашего Иисуса Христа …буди со всеми вами, – продолжал отец Иаков.

И дед Семён со всех сил старался, чтобы не допустить в душу никакое нехорошее чувство, способное как-то помешать приходу этой благодати.

‒ Горе имеим сердца, – неслось из алтаря.

Как мог, пытался он вознестись в своём сердце так высоко, чтоб было радостно и светло, как птицам в небе. Но особенно любил и ждал он возглас: «Благодарим Господа!» Потому что хотелось ему сказать Богу большое спасибо за всё, что Тот дал ему в долгой и трудной жизни.

И вот оно, самое пронзительное, буквально будоражащее душу до самой её глубины:

‒ Приимите, ядите, сие есть Тело Мое…

Проникаясь всё больше глубоким смыслом литургии, старец Симеон переносился в саму Сионскую горницу, где две тысячи лет назад произошло основное событие человеческой истории. И чтобы ничто не могло помешать его внутренним переживаниям, он всегда на каноне закрывал глаза и становился на колени. Теперь же он ещё незаметно снял маску, натиравшую ему кожу за ушами и причинявшую одни только неудобства.

‒ Пийте от нея вси, Сия есть Кровь Моя…

Отец Иаков усердствовал перед Престолом, как его учили в семинарии. Взяв Дискос и Чашу, он начал их поднимать пред Ликом Спасителя так, будто сам хотел вместе с ними взлететь под самый купол алтаря.

-Твоя от Твоих Тебе приносяще…

‒ Тебе поем, Тебе благословим… – запищали бабули группы риска с таким чувством, будто по выходе из храма их ждал спецотряд коронавируса, готовый сразу же вести их на расстрел бациллами.

Отец Иаков напрямую уже обращался к Богу, чтобы вымолить у Него Пресвятого Духа. Однако молитва всё как-то не шла и получалась похожей на ответ на экзамене перед преподавателем. Увидев причину в том, что на лице была маска, он сорвал её перед третьим прошением и выложился так, чтобы точно получить пятёрку.

‒ Господи! Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим низпославый, того, Благий, не отыми от нас, но обнови в нас, молящих Ти ся.

Наконец дошло и до освящения Даров. Священник торопливо протянул руку и, совершая поочерёдно крестное знамение, прошептал необходимые словесные формулы:

‒ И сотвори убо хлеб сей … А еже в Чаше сей … Преложив ДухомТвоим Святым!

И со словами «Аминь. Аминь. Аминь» он бухнулся на пол, чуть не ударившись лбом в переднюю часть Престола.

Семён Семёныч, по звуку поняв, что уже следует подавать кадило, резко вскочил раньше священника и кинулся в пономарку. Впопыхах дунул на уголь, уже не следя за тем, куда полетит пепел, привычно подал кадило. Отец Иаков, только что поднявшийся с колен, не следил за этим и подавно.

‒ Изрядно о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней… – громким гласом возгласил он и начал вычитывать длинные молитвы.

Семён Семёныч привычным движением повесил кадило на гвоздь и, подойдя к столику, начал стряхивать пепел с салфеток. «Придавить их что ли чем-нибудь»? – подумал он, ища глазами достойный внимания предмет. Увидев на полке переданную кем-то в алтарь для просвещения батюшек потрепанную и замусоленную не одним десятком рук книжку, взял её и положил на салфетки. «Ну вот, теперь пусть прячутся», – успокоился он.

‒ Вся святыя помянувшее… – заголосил отец Иаков. Это был для пономаря знак. Теперь надо было включить чайник, чтобы была горячая вода после «Отче наш…» И ещё успеть подать рукомойник.

Пока чайник старательно шипел, предстоятель закончил ектению очередным прошением к Богу:

‒ И сподоби нас, Владыко…

‒ Отче наш… – заголосили клиросные бабульки перед ожидаемым расстрелом.

Дед Семён был уже тут как тут. Возлил на руки батюшке воду из кувшина и уже собрался уходить.

‒ А полотенце где? – недоуменно спросил его Иаков Грозный.

‒ Так на дезинфекцию же вчера отдали. Настоятель благословил.

‒ Это как?

‒ А кто ж его знает? Наверное, каким-то особым раствором опылять будут.

Отец Иаков крякнул и с мокрым лицом провозгласил :

‒ Яко Твое есть Царство…

Пока хор пел «Аминь», он тихо рявкнул на пономаря:

‒ Салфетки что ль дай.

Дед Семён метнулся к столику, сдвинул быстро книжку с прилипшими к обложке салфетками, схватил несколько штук и вернулся к предстоятелю. Тот уже закрывал завесу за Царскими Вратами. Быстро вытерев лицо и руки скомканной бумагой, вернул её пономарю и запел:

‒ Святая святым!

‒ Ядин Свят Един Гасподь, – подхватили отчаянные клирошанки.

Отец Иаков потребовал тут же теплоту и, взявши руками Агнец, увидел на них серые разводы. Немного подумав, он все же продолжил действия по чину и, уже беря маленький чайничек из рук деда-пономаря, обратился к нему с вопросом:

‒ Вы салфетки в кочегарке храните?

Старец Симеон тревожно смутился, не зная, что и сказать. Между тем отец Иаков, влив в Чашу кипятку, отдал чайник обратно и потребовал:

‒ Принесите мне салфетку.

‒ Щас, батюшка. Щас.

Дед Семён засуетился ногами вокруг престола, поставил на столик чайничек и, вынув салфетку из стопки, поднёс её пред светлые очи предстоятеля. Подняв на него глаза, он понял причину недовольства.

‒ Это что, белый цвет? – начал закипать отец Иаков.

‒ Простите, батюшка. С утра был белый. Дык пепел с кадила падает...

‒ Какой пепел? Да на этом пепелище уже вирусы вовсю ползают! – возмущенное лицо отца Иакова, исполосованное серыми разводами, стало похожим и на лицо Ивана Грозного и на Чингачгука одновременно. Семён Семёныч вытянулся на всякий случай так же, как и перед полицейским.

‒ Простите, батюшка. Какие вирусы, где?

‒ Впереде! Я как теперь причащаться должен?

‒ Вот, батюшка, салфетки же есть.

‒ Что? Какие салфетки?! Туалетная бумага чище! Ступайте к себе в пономарку! Вас на поклоны ставить некогда! – Иаков Грозный залез правой рукой в карман подрясника, покопавшись, вытащил оттуда скомканный носовой платок и начал вытирать им лицо. Однако, вспомнив, что и платок может быть накопителем всякой заразы, поскольку используется при насморке и чихе, тут же засунул его обратно.

‒ Господи, помилуй! Чем же вытереться, кругом измена какая-то! – он посмотрел вокруг. Почувствовав в очередной раз дискомфорт от глаза видеокамеры, заставил себя успокоиться и проанализировать ситуацию.

Так. Семён Семёныч, приученный к тому, что во время причастия священника следует соблюдать тишину, из пономарки уже не выйдет. На жертвеннике есть красный выстиранный плат, вместо которого теперь должны использоваться салфетки. Справа на вешалке висят две рясы – настоятеля и его собственная. На рясе пепел виден не будет.

Отец Иаков вспомнил, что его ряса была недавно выстирана, настоятельская же ждала очереди. Он перекрестился пред Престолом: «Прости нас, Господи», – и пошел мимо камеры к вешалке.

7.

Услышав, как предстоятель грузно соделал земной поклон пред тем, как приступить ко Святым Дарам, дед Семён посмотрел на столик. Надо теперь всё приготовить к выходу на причастие. Взяв в руки злополучные салфетки, он почувствовал определенную неловкость перед причастниками и решил их поочередно продуть и встряхнуть на всякий случай.

‒ Семён Семёныч! – послышался голос священника. – Там на исповедь кто-нибудь есть?

‒ Так ведь в храме почти никого нет, батюшка! Все по домам теперь сидят. А кто на причастие, те ещё вчера исповедались. Разве что Игорёк-мелиоратор там стоял. Пойду спрошу.

‒ Это который без маски ходит? Скажи ему, что без неё исповедовать не буду.

Дед Семён вышел из алтаря и остолбенел от увиденного. В храме стояли люди с собачьими головами и намордниками.

‒ Свят! Свят! Свят! – запричитал он и тут же ринулся назад.

‒ Вы что? – недоуменно спросил его отец Иаков.

‒ Да это… очки забыл! Как бы не споткнуться.

Порывшись в столике, он вынул футляр и продолжал молиться. Надев очки, перекрестился и вновь вышел из алтаря. Прихожане стояли в обычном виде.

‒ Господи, слава Тебе! – произнёс он и направился к Игорю, скромно стоявшему у исповедного аналоя.

‒ Игорюша, – шёпотом обратился он к нему, – ты не на исповедь стоишь?

‒ А батюшка што, в маске, как ниндзя, исповедует? – спросил тот.

‒ А как же? Теперь по-другому нельзя.

‒ Не буду я у него исповедаться. Подожду отца Алексея.

‒ Да когда он теперь будет? – вздохнул дед, ‒ Он же как под арестом теперь.

‒ Когда-нибудь вернётся.

Вернувшись в алтарь, Семён Семёныч доложил предстоятелю, что исповедников нету.

-Тогда исходим, – повелительно произнёс отец Иаков и повернулся к завесе над царскими вратами. – Хотя нет. Вы свой антисептик нашли?

‒ Нашёл.

‒ Принесите сюда.

Дед Семён поспешно подошёл к умывальнику, взял пузырёк и вытер его от остатков пыли.

‒ Вот, – подал он его отцу Иакову.

Тот вытащил свою маску, разложил её на стоявший пред престолом аналой и несколько раз побрызгал на неё убойным раствором.

‒ Так, на всякий случай, – объяснил он деду. Надев на лицо маску, сморщился от паров ядрёного самогону и тихо крякнул.

‒ Йех-ха! Вот это сила! Исходим!

Старец Симеон вышел из алтаря, чтоб убрать в сторону выносную горевшую свечу и, вернувшись обратно, робко обратился к предстоятелю:

‒ Простите, батюшка, может всё же благословите по-прежнему?

‒ Что? – не понял отец Иаков, взглянув на пономаря ошалелыми глазами.

‒ Ну, это… Платом вытирать. А салфетки так, для желающих вынесем.

‒ Что значит для желающих? – отец Иаков подвинулся в сторону видеокамеры и громче произнёс: – Настоятель установил порядок незыблемо с заботой о здоровье паствы! Вся Церковь вместе с государством оборону держит, а вы нюни распустили! Борьба с вирусом не знает жалости и компромиссов.

‒ Простите, грешен.

Отец Иаков взял в руки Чашу, неуверенно повернулся кругом и торжественно возгласил:

‒ Со страхом Божиим и верою приступите!

‒ Благословен Грядый во имя Господне… – завопил хор.

Семён Семёныч, прихватив пачку салфеток, сунул их под мышку, другой рукой взял тазик для использованных. Настоятель строго затребовал, чтобы ни одна капля крови Христовой не была утеряна. Выйдя из алтаря, он поставил таз на солею рядом с собой и приготовился брать плат, который после молитвы священник уже снимал с чаши.

Как теперь пойдёт дело, дед Семён представлял смутно. Привыкнув вытирать уста причащающихся платом, он теперь не знал, что же с ним делать? Держать в руках для проформы, а протирать салфеткой? А как протирать, если руки плат держат? Чо хошь, то и делай! Но где наша не пропадала!

Он еще раз взглянул на тазик, мысленно прикинул траекторию полета употребляемых салфеток и принял в руки чистенький красный плат. «И чего не положить их на какой-нибудь столик для желающих? – подумалось ему, когда он вытащил из-под мышки опять начавшие впитывать пот бумажки, – сами бы брали и вытирались. А то будто теперь в Церкви одни прокаженные стоят. Прости меня, Господи!»

Тут он обратил внимание на Игоря-мелиоратора. Вот кто может помочь! Но вспомнив, что священник не подпустит его к себе без маски, старец Симеон вздохнул и искоса посмотрел на прихожан. Стояло не больше десяти человек. К Чаше идти приготовилось всего четверо.

Отец Иаков, взяв в руку лжицу, строго взглянул на паству, облаченную в маски-намордники, и громко выпалил:

‒ Кто готовился, постился, исповедался, складывайте руки крестом на груди и подходите к Чаше.

Потом, будто вспомнив что-то, добавил:

‒ После причастия теперь будем уста протирать салфетками по причине опасности инфекции. Потом отходите на запивку.

Заметив, что приготовлявшая на столике запивку Акимовна при его словах насупилась и отвернулась в сторону, отец Иаков хотел было сказать, что всё делается с благословения настоятеля, но передумал. И так все знают.

‒ Подходите, соблюдая положенную дистанцию, – пригласил он ставших в колонну по одному причастников.

Первой к Чаше подошла бывшая просфорница.

‒ Имя называйте.

‒ Раба Божия Людмила.

‒ Причащается раба Божия Людмила Пречистых Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа, – отец Иаков аккуратно и даже со страхом поднёс лжицу с дарами ко рту причастницы и, затаив дыхание, перевернул её.

Дед Семён дождался, когда просфорница проглотит причастие и то ли по привычке, то ли по старой памяти, но протянул к ее устам чистенький выглаженный плат.

‒ Куда! – прошипел священник. – Салфеткой!

Признав свою оплошность, старец Симеон тут же резко отдернул руку, взял оба края плата в одну левую, правой же, в которой была зажата стопка салфеток, попытался шулерским движением пальцев вытащить одну. Почувствовав, что не получится, он взял плат зубами и, смочив слюной указательный палец правой руки, отделил, наконец, одну из них и скрепя сердце еле-еле прикоснулся промокашкой к устам причастницы.

Людмила, послушно дождавшись, когда закончится процедура промокания её уст, отошла в сторонку и направилась к запивке. Пономарь скомкал уже ненужную бумагу и, наклонившись, бросил её в тазик.

‒ Имя называйте, – прозвучал голос священника при приближении следующей причастницы.

Вторая причастница чинно стянула с лица самодельную марлевую повязку и, держа её в руке, стала перед Чашей.

‒ Раба Божия Надежда.

‒ Причащается …

Дед Семён, взяв плат обеими руками, теперь уже заранее выставил поверх него салфетку. Но увидев на ней желтое маслянистое пятно, подумал, что оно, наверное, от разлитого на полу лампадного масла, и решил её быстро заменить.

‒ Что Вы там копаетесь? – недовольно обратился к нему отец Иаков.

‒ Да салфетка какая-то мятая.

‒ Вытирайте той, какая есть, – отрезал священник и тут же вдогонку обратился к первой причастнице.

‒ Людмила! Вы запивку выпили?

‒ Выпила,– отозвалась из угла прихожанка.

‒ А почему маску не надеваете?

‒ Так как же это? – опешила женщина. – Ведь причастилась же! Во мне же Сам Христос!

‒ Ничего не знаю. Это не я придумал. Смиряйтесь. Маску надо надеть. Кто вас знает?

Акимовна свела брови и молча засопела за столиком, ставшим похожим на старообрядческий бастион. Людмила сделала вид, что достаёт маску и быстрее отошла в сторону за угол, где её не будет видно.

Воспользовавшись моментом, старец Симеон промокнул уста причастницы платом, чтобы по возможности не касаться их салфеткой. Надежда, поняв, что её чем-то вытерли, уверенно пошла к столику. Дед Семён, приметившись, бросил в тазик скомканную для вида салфетку и приготовился обслуживать третьего причастника.

Им был отставной полковник милиции Василий, семидесяти семи лет, одно время даже работавший при храме сторожем. Строгий на вид, никогда не бреющий усов и бороды, он был похож на деда Мазая и старовера одновременно.

Чинно подойдя к чаше, скрестив руки на груди, он явно выделялся среди других в натянутой поверх бороды маске, усеянной нарисованными авторучкой крестами. Не снятая до конца, маска своим краем впритык касалась его нижней губы. Возникала потенциальная преграда для лжицы, которую грозный отец Иаков уже вынул из Чаши и держал наготове.

‒ Святых Пречистых Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа причащается раб Божий Василий!

Священник торжественно, подобно тому, как на спортивных состязаниях вручают приз победителю, приподнял лжицу над Чашей и начал аккуратно подносить её к устам причастника.

‒ Открывайте свои уста, – обратился он к деду.

Тот широко открыл рот и приподнял голову. И в тот момент, когда отец Иаков собрался уже переворачивать лжицу во рту, маска поползла вверх, почти наполовину закрыв рот причащающегося. Частичка вместе с кровью выпала со лжицы на самый край маски, окрасив его в красный цвет.

‒ Твою м… – выдохнул, но тут же поправился разгорячённый отец Иаков. – Господи, па-ми-луй!!! Пономарь! Вытирай! Да быстро, быстро!

Дед Семён, приготовлявший очередную салфетку почище, кинулся к лицу Василия.

‒ Да стой, погоди! Там же частичка на этом наморднике застряла. Господи, помилуй! – задрожал Иаков Грозный. – Давай теперь салфетку! Да что ты эту нечистую даёшь!

‒ Так они, батюшка, все нечистые! – шепнул дед Семён.

‒ Совсем снимай с него эту штуку! – начал яриться батюшка.

Старец Симеон, держа в руках одновременно и плат, и салфетки повернулся назад, чтоб бросить использованную в таз. Но как назло, салфетка, не свёрнутая до конца, парашютом полетела мимо на пол.

‒ Ах ты, Господи! – прошептал он и бросился её ловить. – Щас я, батюшка.

‒ Да куда?! – взревел священник. – Маску снимайте же!

Семён Семёныч, всё же поймавший непослушную бумагу, уже побоялся бросать её ещё раз и оставил в руке. Теперь мешало всё: и плат, и салфетки. Дед Василий продолжал стоять с открытым ртом, ожидая раздевания своего богоподобного лика.

‒ Снимите с уха эту проволоку, тесёмку то есть! – стал овладевать ситуацией отец Иаков. – Да не с левого, а с правого вначале!

Дед Семён, прижав подбородком плат и салфетки, стал протискиваться между священником и Василием, послушно протянувшим голову поближе. И когда он стал аккуратно сворачивать маску так, чтоб не дай Бог, пальцем не коснуться пятна с Кровью Христовой, локоть его толкнул самый низ Чаши, находящейся в руках отца Иакова. Толчок был не сильный, но его хватило, чтобы часть содержимого выплеснулось наружу.

-Э! Господи, помилуй! – воскликнул отец Иаков. – Вы что делаете?!

Дед Семён с ужасом увидел, как Частички вместе с Кровию Христовой обагрили штанину деда Василия и его прочные ментовские башмаки, упав на пол.

‒ Боже Всемилостивый! – выдохнул он. – Это как же то я?!

‒ Ма-атерь Божия! – послышался шёпот Акимовны из-за столика.

‒ Господи, помилуй! Спаси и сохрани! – пронеслось по Церкви.

Игорь-мелиоратор тут же оказался рядом.

‒ Може, ведро какое принести? – спросил он деда. – Воды, может?

Боясь пошевелиться, чтобы ненароком не наступить на Тайны Христовы, старец Симеон замер, держа в руках все принадлежности своего служения. Дед Василий, увидев, что стряслось непоправимое, подставил руку под свою густую бороду и, наклонив голову вперёд, чуть тряхнул ею. Частичка, цепляясь за струны волос, покатилась вниз и упала в его ладонь. Недолго думая и отбросив все условности, он поднёс её ко рту и отправил внутрь на виду широко раскрывшего свои глаза отца Иакова.

‒ Вы что это? – выдохнул он. В голове его понеслись сотни мыслей о недопустимости подобных действий со стороны мирян. Но времени на воспитание не было. Он тут же обратился к Семёнычу. – Так! Ладно! Салфетку дайте! Что же делать-то? Да! Игорь, принесите кипяток, будем замывать пол.

Игорь строевым шагом направился к выходу, где за дверью находилась комнатушка уборщиц и сторожей.

Дед Семён между тем протянул самую первую попавшуюся салфетку, не заметив, что ею уже вытирались. Дед же Василий видно, приметил оплошность и вытер ею только ладони рук и вернул обратно.

‒ Бороду вытереть! – подсказал отец Иаков.

‒ Другую надо, – тихо и уверенно ответил старый опер. – Маску теперь сожжете?

‒ И маску, и башмак. Всё сожжем! В аду теперь гореть будем! Что Вы стоите? – обратился священник к пономарю. – Вытирайте пол !

‒ Чем?

‒ Платом! Салфетками! – тут отец Иаков увидел, что и его правая рука обагрена Кровью, которая вот-вот капнет на пол. – Мне руку тоже.

Тут вдруг приблизилась четвертая причастница, подруга Акимовны.

‒ Батюшка, а как же мне теперь? Благословите, я с пола потреблю. Я читала, что святые отцы так делали.

‒ С какого пола? – отец Иаков опешил от такой инициативы.

‒ Ну, прямо вылижу и всё тут! Это же Кровь Христова! Спасителя нашего любимого!

‒ Это не требуется! Завтра приходите, без исповеди причащу.

Охватив Чашу обеими руками, священник прошёл в Царские врата, забыв произнести заключительные слова, и только в алтаре воскликнул: «Аллилуйя!» Поставив Чашу на Престол, он всё же решил прервать ход службы и вернулся к месту происшествия.

Семён Семёныч уже расстелил на полу плат и аккуратно разложил все имевшиеся салфетки. Затем снял башмак с левой ноги послушно стоявшего деда Василия. Правый оказался чист. Надо было что-то решать с окровавленной штаниной.

‒ Штаны надо сжечь! – сурово посмотрев на пострадавшего, сказал Иаков Грозный.

Дед Василий, повидавший на своем веку много чего разного, сдвинул брови и предложил выход скромнее:

‒ А в чём домой идти? Может, пока отрезать полштанины, где облито?

Вариант отцу Иакову понравился. Он прошёл в алтарь и, покопавшись на столе, увидел лежавшие ножи, взял ещё один плат с жертвенника и всё это вынес деду Семёну.

‒ Семён Семёныч, отрезайте осторожно, а я завершу службу.

Старец Симеон послушно взял в руки предложенные вещи, но понял, что придётся идти в алтарь за ножницами. Ножи никуда не годились.

‒ Василий, постой пока. Я щас.

Он аккуратно собрал красным платом, впитавшим большую часть крови с пола, разбросанные частички, свернул его так, чтобы они были внутри, и положил его в тазик с салфетками. На пол расстелил другой, вынесенный священником. Сюда же, в таз, положил и обагрённый Христовой Кровью башмак. Затем, взяв ношу, пошёл в алтарь. Там отец Иаков уже собрался переносить Чашу и дискос на жертвенник под пение смущённых бабушек:

‒ Да исполнятся уста наша…

‒ Кадило принесите, Семён Семёныч!

Дед Семён, поставив таз на пол, поспешно подал кадило, забыв бросить ладан. «Дымит, ну и дымит», – подумал он с опозданием. Потом вдруг спохватился:

‒ Ах ты, Господи! Это что же я! На пол таз с дарами Христовыми! Ему же теперь место почти на жертвеннике!

Он взял с пола посудину и поставил её на стол. Тут увидел в углу ножницы и, взяв их, вышел из алтаря. Пока предстоятель читал заамвонную молитву, он принялся отрезать штанину у Василия, стоявшего в одном башмаке и допивавшего из стакана, поднесённого ему Акимовной, полагавшуюся после причастия запивку.

‒ Слушай, Семён! – обратился он к деду, – может, дашь мне свой транспорт сегодня? Я хоть до дому доберусь, амуницию поменяю. Видишь, мне теперь и штаны подворачивать не надо. А завтра я тебе его пригоню.

‒ Да бери ради Христа. Грех-то какой совершили, Господи!

‒ Да кто тут виноват? Разве разберешь? Всё в руках Божиих. А мне вот и башмак жалко. Я в нём почти всю нашу Святую Русь обошёл. Хотел в нем и в гробу лежать.

Он допил до конца и протянул стакан подошедшей Акимовне.

‒ Вот, говорила я перед службой. Не потерпит Господь такого поругания! Всё это новшества ваши! – зашипела она тогда, когда отец Иаков пошел в алтарь за крестом. – Это знамение Божие!

‒ Благословение Господне на вас… – объявил священник из алтаря, осеняя всех предстоящих крестным знамением.

Семён Семёныч и дед Василий ничего не ответили и повернулись в сторону царских врат. Оттуда уже вышел отец Иаков с крестом в руке и начал читать отпуст.

8.

Домой старец Симеон добрался позже обычного. Прошел на веранду, повесив маску на её прежнее место и решил сразу топить баню, пристроенную тут же к дому. Молча накидал в печку дров, поджёг их и, дождавшись, когда они разгорятся, пошёл в дом. Супруга сидела у окна и перебирала крупу для ужина.

‒ Ну что, причастился что ль?

‒ Нет, не причастился.

‒ А чего?

‒ Не получилось. Согрешил я заместо этого.

‒ Как это?

‒ Да так! – И дед Семён рассказал всё, что случилось на службе.

‒ Ой-ёй-ёй-ёй! – заохала после рассказа жена. – Вишь, а я говорила, что Акимовна всё знает. И ведь в точку попала.

Дед Семён встал, подошёл к двери.

‒ Пойду-ка я в баньку, попарюсь. Мне теперь этот грех и за сто раз не получится отмыть. Так хоть на молитву чистым стану.

Супруга помолчала немного, а после вымолвила:

‒ Я так думаю, дед, что той Церкви, какую мы знали, уже больше не будет.

‒ Чево ты несёшь! – возмутился старец Симеон. – Церковь Свята и Непорочна! Она Невеста Христова! И слушать тебя не хочу!

Он развернулся к жене спиной и толкнул дверь.

‒ Помяни моё слово, – услышал он вдогонку.

Войдя в предбанник, он сел у печки, приоткрыл дверцу и подбросил полено в пламя. Огонь гудел каким-то зловещим гулом, разгораясь всё сильнее и сильнее. Дед Семён посмотрел вокруг и почувствовал, что его что-то ещё тревожит. Он начал перебирать в памяти прошедшую службу и вдруг чётко увидел перед глазами таз и в нём окровавленный плат с салфетками, а поверх их – жесткий, как весь мировой порядок, окроплённый красными пятнами милицейский башмак.

‒ Ах ты, Господи, помилуй! – схватился он за голову. – Как же это я так мог положить? Надо же было башмак в самый низ, на дно, а потом поверх него положить салфетки, а уж сверху и плат! А это что же получается? Христос под полицейской пятою!

‒ Господи, Матерь Божия, простите меня грешного! Причаститься хотел, а вон как вышло. Пролил кровь Христову!

Рука его привычно скользнула в карман, нащупав что-то мягкое. Вынув её, он увидел в ней каким-то образом забытую салфетку. Перед взором всплыло лицо Акимовны с укоризненно смотрящими глазами:

‒ Как же ты, Семён, такими салфетками уста-то людям вытирал? Мы же вам верим!

Он с силой смял злополучную бумагу и бросил нё в огонь. Потом смиренно встал на колени тут же, рядом с лавкой, обратился к висевшей на стене иконке и горько-горько заплакал.

Иерей Андрей Попов

---