5.2.1896 (18.2). ‒ Скончался философ Николай Николаевич Страхов.
Николай Николаевич Страхов (28.10.1828‒5.2.1896) – русский философ, публицист, литературный критик, идеолог русского почвенничества, член-корреспондент Петербургской академии наук.
Родился в Белгороде, в семье священника, магистра Киевской духовной академии и преподавателя словесности Белгородской семинарии. После смерти отца девятилетним был взят на воспитание братом матери, ректором Каменец-Подольской и затем Костромской духовной семинарии. Из Костромской семинарии, которую он окончил в 1845 г., Страхов вынес глубокие религиозные убеждения, которые не покидали его на протяжении всей жизни.
Поначалу у Страхова проявился интерес к естествознанию. В 1844 г. он поступил в Императорский Санкт-Петербургский университет на факультет камеральных наук (хозяйственно-управленческих), а через два года, по недостатку средств на оплату обучения, перевёлся в Главный педагогический институт на физико-математическое отделение. После его окончания в 1851 г., Страхов преподавал физику и математику в гимназиях, но в 1861 г. бросил преподавательскую работу и целиком отдался журнальной и литературной деятельности.
Страхов служил библиотекарем, заведующим юридическим отделом Императорской публичной библиотеки. В 1867 г. в Императорском Санкт-Петербургском университете защитил магистерскую диссертацию "О костьях запястья млекопитающих", это свидетельствует о его большом интересе к зоологии. В 1865‒1867 гг. жил исключительно переводами трудов западных авторов философского и естественно-научного содержания, и можно сказать, что он, оставаясь верующим человеком, в известной мере был приверженцем западнического просвещения. Сочетание этих двух областей знания у Страхова оформилось в оригинальное мiровоззрение, заметное уже в сборниках: "О методе естественных наук и значении их в общем образовании" и "Мир как целое, черты из науки о природе»".
Кроме того, Страховым написано большое количество статей, рефератов научных работ, часть которых вошла в "Философские очерки»". Он отстаивал идеи русской самобытности и монархии, критиковал либеральные и нигилистические воззрения, бывшие весьма популярными. В том числе опубликовал ряд статей против нигилизма ведущих революционных демократов Чернышевского, Добролюбова, Писарева. Страхов был активным сотрудником "почвеннических" журналов "Заря" (издававшимся В.В. Кашпирёвым), а также "Время" и "Эпоха", поначалу близко сошелся издателем этих журналов Ф.М. Достоевским (о характере которого позже высказывался неприязненно и даже осуждающе, например, в письме Л.H. Толстому в ноябре 1883 г., хотя, вероятно, и не всегда объективно).
Большой общественный резонанс получило сочинение Страхова, вышедшее в трёх книгах под общим заголовком "Борьба с Западом в нашей литературе" (1883) с критикой европейского рационализма и дарвинизма, с анализом творчества русских писателей в славянофильском духе, с горячим одобрением идей H.Я. Данилевского о различии культурно-исторических типов.
В предисловии к первому выпуску своей книги Страхов пишет: «Влияние Европы постоянно отрывает нас от нашей почвы, поэтому все наше историческое движение получило какой-то фантастический вид». Развитие мечтательности, отрыв от прошлого, отречение от своей почвы, нигилизм, наконец, ‒ все это неизбежные последствия глубокой духовной болезни нашей, для исцеления от которой необходимо «совершить критику начал, господствующих в европейской жизни, и привести к сознанию другие, лучшие начала». Если мы не возьмемся сами за эту задачу, пишет Страхов, то «по всей вероятности, сами неумолимые события вынудят нас взяться за нее. Может быть, нам суждено представить свету яркие примеры безумия, до которого способен, доводить людей дух нынешнего просвещения, – но мы же должны обнаружить и самую сильную реакцию этому духу».
В то же время Страхов становится почитателем сомнительного с точки зрения Православия религиозно-мистического мiровоззрения Л.H. Толстого, с которым подружился. И это свидетельствует о духовной неточности мiровоззрения самого Николая Николаевича.
Прот. В. Зеньковский дал философии Страхова такую оценку:
«Как и Толстой, Страхов без конца дорожил свободой мысли, невидимому, разделял с Толстым его свободное отношение к Церкви, но вместе с тем глубоко носил в сердце своем чувство Бога. Однажды он упрекнул русских мыслителей в том, что они «не умеют понимать богословский характер главнейших немецких мыслителей»...
...Постоянно мы находим двойственность в его интересах, в подходе к темам философии. С одной стороны, он строит систему «рационального естествознания» (см. особенно книгу «Мiр, как целое»), является, на первый взгляд, настойчивым защитником Гегелианства в отношении к научному познаванию, с другой стороны (в той же книге), Страхов признает, что «человек постоянно почему-то враждует против рационализма»; тут же он замечает, что «источник этого недовольства заключается не в уме, а в каких-то других требованиях человеческой души»...
Правда, он признавался, что, когда писал книгу «Мiр, как целое», то был тогда «пантеистом», и тут же добавляет (в письме к Толстому): «нам неизвестна другая наука, кроме науки пантеистической». Эта религиозная окраска науки не давала еще, очевидно, понимания религии, — ее принес Шопенгауэр; однако, религиозное сознание Страхова в сущности проникается мистическими идеями Толстого...
«Мiр, ‒ пишет Страхов (в книге "Мiр, как целое"), ‒ есть связное целое, ‒ в нем нет ничего, "самого по себе" существующего»... Но все же, если мiр есть "целое", то, значит, в нем есть и центр, обусловливающий "стяженность" мiра... Центральной сферой в мiре является человек, этот «узел мiроздания, его величайшая загадка, но и разгадка его». «Действуя на человека, природа возбуждает и обнаруживает скрытую сущность его ‒ … а человек постоянно ищет выхода из этого целого, стремится разорвать связи, соединяющие его с этим мiром». Иерархически увенчивая природу, будучи ее живым центром, человек раскрывает (в своем центробежном отрывании себя от мiра) и загадку мiра, его тайну. Ключ к этой тайне уже за пределами мiра — в Абсолюте.
Но это центральное положение человека в природном бытии, если оно не будет истолковано религиозно, ведет к растворению человека в природе. Вне религиозного метафизического антропоцентризма загадка человека неразрешима, бытие человека лишается того, для чего шла природа в его развитии, ‒ лишается "смысла": драгоценнейшие движения его души превращаются в игру воображения… В этом "романтизме" Страхова, который не хочет продать человеческого первородства за мнимые достижения науки, — причина его борьбы с рационализмом западной культуры, с секулярными ее тенденциями; в этом же причина его преклонения перед Толстым в его поисках религиозного обоснования и осмысления культуры. Но Страхов стоит все же лишь на полпути к этому; его мистицизм, впервые прорвавшийся в "почвенности", уживался в нем все же с остатками рационализма. Так Страхов и в самом себе "не договорил" того, что было "центром" его исканий…
(Прот. В. Зеньковский. История русской философии)
Поэтому значение Страхова в русской культуре не философское, а славянофильско-почвенническое. Говоря словами прот. Зеньковского: «Он боролся с «верой в Европу», чтобы вернуть русское сознание к родной почве, к русскому народу. По выражению О. Миллера, русское общество, «крестившееся в западную цивилизацию», «беззаветно веровало в Западную Европу и смотрело на ее вековую цивилизацию как на какое-то универсальное средство от всего». Разрушение этой веры в Европу и возвращает нас к себе на родину. «Нам не нужно искать каких-нибудь новых еще небывалых на свете начал, — писал Страхов в предисловии к "Борьбе с Западом", — нам следует только проникнуться тем духом, который искони живет в нашем народе и содержит в себе всю тайну роста, силы и развития нашей земли». (Прот. В. Зеньковский. Русские мыслители и Европа)
