10. Роль России в объединении Германии, русский национализм и немецкий национализм

Подготовительные тексты для планируемой книги "Русские и немцы в драме истории". Предварительное изложение глав публикуется для обсуждения с целью их последующего уточнения. Автор будет благодарен за указания на погрешности и за советы.

Вступление с разъяснением цели книги: "О месте немецкого и русского народов в Божием Промысле".
1. Русские и немцы. О влиянии языческого наследия на наши национальные характеры
2. О различиях в христианизации германцев и славян
3. Роль Римской империи и ее наследия в германской и в русской государственности
4. Движущая сила "Возрождения", Реформации и капитализма.
5. "Просвещение", масонство, Французская революция. Англосаксы и Америка... Часть 1.
5. "Просвещение", масонство, Французская революция. Англосаксы и Америка... Часть 2 (окончание главы)
6. Петровское окно в Европу, женский век "Просвещения" и масонство в России
7. Философия "немецкого идеализма", "романтизм и "антисемитизм" в Германии
8. Европейские революции и удерживающая Россия
9. Немецкая философия и романтизм в России, западники и славянофилы

Феодальная раздробленность любого крупного народа имеет причиной греховную похоть власти его эгоистичных князей, не желающих подчиняться одному законному и главному из них. Феодальная раздробленность не только физически ослабляет народ перед внешними опасностями, но и препятствует его духовному осознанию своей миссии в истории, то есть своего долга перед Богом. А Бог хотел бы видеть в народах единство своего человеческого создания ‒ венца творения. В третьей главе уже сказано о богоугодности империи как организации людей для обороны от мiрового зла, каковой была и дохристианская "вселенская" Римская империя, за это уважаемая апостолами в предвидении ее христианизации как футляра для рождения и становления Церкви ‒ Врат спасения человечества.

Предъистория объединения Германии

Напомню вкратце сказанное в предшествующих главах.

После сокрушения Римской империи врагом рода человеческого, который воспользовался для этого неразумными и не просвещенными языческими ордами, русский и германский христианские народы сохранили осознание важности Империи и постарались, каждый в меру своих талантов (и грехов, их омрачающих) стать ее преемниками  (см. в главе 3). Главным из этих грехов, как на Руси, так и в германских землях, была похоть власти удельных князей, соперничавших друг с другом. В германских княжествах к этому добавлялось их соперничество с Римской церковью, притязавшей на земную политическую власть. Результатом на Западе стала не только феодальная раздробленность и абсолютизм как нравственно ничем не ограниченная власть монархов, но и искажение сути Христианства, особенно проявившееся в Реформации, которая началась именно в Германии Лютером из его благочестивых побуждений протеста против злоупотреблений римского духовенства (см. в главе 4). Реформация стала новым препятствием для объединения, Вестфальский мир 1648 года после Тридцатилетней войны закрепил политическую раздробленность Рейха (более 300 субъектов).

Уже в 870 году при Людовике Немецком Восточно-Франкское королевство объединило практически все земли, населенные германцами. В 936 году при короле Отто I, провозгласившем "Священную Римскую империю", ее ядром были германские земли, но в официальном названии это тогда еще не отражалось. С 1512 г. император "Священной Римской Империи" Максимилиан I изменил ее название, отразив в нем и ее германскую основу: "Священная Римская империя германской нации" (лат. Sacrum Imperium Romanum Nationis Germanicae или Sacrum Imperium Romanum Nationis Teutonicae, нем. Heiliges Römisches Reich Deutscher Nation). Это свидетельствовало об осознании германцами не только своей имперской миссии в преемственности от Рима, но и о становлении германского общенационального самосознания, стремящегося к единству Германии. С этого времени империю с полным основанием можно называть первым германским Рейхом, хотя и по-прежнему раздробленным.

Феодальная раздробленность на Руси (хотя и не столь сильная) имела ту же причину ‒ похоть власти удельных князей, однако Православная Церковь стремилась их примирять и на земную власть не притязала. Всех образумило ордынское иго, под тяжестью которого в течении двух с половиной столетий русский народ не только преодолел раздробленность в создании централизованного самодержавного государства вокруг новой столицы ‒ Москвы, но и осознал религиозный смысл своего существования на земле как удерживающий преемник Второго Рима, будучи с Х века его церковной провинцией: "Москва ‒ Третий Рим". Это сознание сохранялось на Руси весь Московский период до западнических реформ Петра I.

К середине XVIII века среди множества германских государств выделились два крупных: королевство Пруссия и эрцгерцогство Австрия, родовое владение правящей династии Габсбургов, которые с 1438 года стали правящей династией "Священной Римской империи германской нации". В отличие от других германских княжеств Австрийское герцогство расширялось за счёт негерманских народов, главным образом славян, итальянцев и венгров, связанные с этим проблемы отвлекали внимание и силы Габсбургов от общегерманских дел, где с середины XVIII века на первую роль выдвинулась Пруссия.

В 1701 прусский курфюрст Фридрих III из династии Гогенцоллернов провозгласил себя королём Пруссии, тем самым превратив Прусское герцогство в королевство, которое не входило в Священную Римскую империю (именно этот факт и позволил Фридриху провозгласить себя королём Пруссии), хотя некоторые другие территории, находящиеся под правлением прусского короля, входили в неё. В войнах XVIII века Пруссия значительно расширилась в результате завоевания Силезии у Габсбургов, захвата прибалтийского побережья у шведов, нескольких разделов Польши. К эпохе наполеоновских войн Пруссия, хотя и подчинившись Наполеону, вошла в число крупных европейских держав, соперничая с Австрией за влияние на германские дела.

"Священная Римская империя германской нации" прекратила существование после разгрома Наполеоном Австрии (называвшейся с 1804 года Австрийской империей) в войне 1805 года. 6 августа 1806 года Франц II сложил с себя титул императора Священной Римской империи, оставшись императором Австрии. Германские княжества объединились в Рейнский союз, где полновластным фактическим правителем стал Наполеон. Число германских государств в результате поглощения мелких владений сократилось до 38, включая Пруссию и немецкую часть Австрии.

Австрийская империя с 27 млн подданных все еще численно преобладала в сравнении с Пруссией, однако преимущество Пруссии заключалось в том, что её население (11 млн) состояло в основном из немцев и вновь присоединённые земли на Рейне обладали развитым промышленным потенциалом.

Роспуск Наполеоном "Священной Римской империи германской нации" и образование им "Рейнского союза" (с безнациональным и безрелигиозным названием) не погасил в лучших представителях германского народа стремления к объединению в самодержавный Рейх ‒ наоборот: возбудил такое естественное патриотическое желание, присутствовавшее и в проявлениях немецкого романтизма.

Для русских Царей петербургского периода, у которых преобладала немецкая кровь вследствие династических браков именно с немецкими правящими Домами, Германия не была чужой, что Император Александр I подтвердил в 1815 году как инициатор создания "Священного союза" с главными немецкими монархами. Напомню, что Александр I считал очень важным для европейского благополучия «тесное единение» германских государств в образованном тогда же "Германском союзе" (его Федеральное собрание ра­бо­тало пос­то­ян­но под пред­се­да­тель­с­т­вом пред­с­та­ви­те­ля Ав­с­т­рии, поскольку и упраздненную "Священную римскую империю" возглавляли австрийские императоры). В письме барону И.О. Анстету, полномочному представителю России при этом Союзе во Франкфурте, выразил свое желание заботиться о «нации, счастье которой мне дорого» (Внешняя политика России начала XIX ‒ начала ХХ века. М. 1972. Т. 8).

В 1834 году был создан Германский таможенный союз, куда вошли практически все крупные германские государства за исключением Австрии, устраняя таможенные барьеры между членами союза и накладывая повышенный единый тариф на товары из других стран.

В марте 1848 года по Германии, как и во Франции и Австрии, прокатилась волна революционных выступлений, в том числе с уличными боями в Берлине, с требованием политических свобод и единой Германии. И была предпринята попытка ее демократического объединения: 18 мая 1848 года во Франкфурте-на-Майне по инициативе либеральной интеллигенции собралось Национальное всегерманское собрание, вошедшее в историю как Франкфуртский парламент, но он был вскоре разогнан.

В мае 1849 года прусский король Фридрих Вильгельм IV созвал конференцию, на которой провозгласил федерацию "Прусский союз", к нему примкнули 29 германских государств, кроме Австрии, Баварии, Вюртемберга и ещё нескольких княжеств, ориентированных на Австрию.

В сентябре 1849 года Австрия заключила с Пруссией соглашение о совместном управлении германскими делами. 10 мая 1850 года по инициативе Австрии во Франкфурте было вновь созвано Федеральное собрание прежнего "Германского союза", но Пруссия не признала это. Два соперничавших крупнейших германских государства неуклонно шли к войне между собой.

8 ноября 1850 года произошло столкновение прусских и баварских войск у городка Бронцель под Фульдой, в котором несколько человек были ранены. В конфликт вмешался Царь Николай I, заставив Пруссию не препятствовать решениям общегерманского органа во Франкфурте. В итоге Пруссия под военным давлением Австрии и России подчинилась, отказавшись от попыток диктовать свою волю всем немцам.

Однако Австрия не могла стать лидером в деле объединения Германии из-за внутренних и внешних конфликтов, хотя идея великогерманского объединения имела в Австрии немало сторонников. Но и немцы в Пруссии не стремились к единению с австрийским многонациональным государством.

После смерти короля Фридриха Вильгельма IV в январе 1861 года прусским королём стал его брат Вильгельм I.  В октябре 1862 года он назначил главой исполнительной власти Отто фон Бисмарка. Новый канцлер не имел определенного плана объединения Германии, однако последовательно шел к этой цели, используя любую возможность.

Сначала Бисмарк добился победы в датско-прусской войне 1864 года (из-за герцогств Шлезвига и Гольштейна, находившихся под властью датского короля), австрийские войска оккупировали Гольштейн, а прусские Шлезвиг. Из-за разногласий по управлению Шлезвигом и Гольштейном в 1866 году вспыхнула Австро-прусская война, продолжавшаяся семь недель. Союзниками Пруссии были северо-германские государства (Мекленбург, Гамбург, Ольденбург, Бремен и др.). Союзниками Австрии выступили Бавария, Ганновер, Саксония, Вюртемберг, Баден, Гессен, Франкфурт и др., но сколько-нибудь значимые вооружённые силы (более 20 тысяч) выставила только Саксония.

3 июля в битве при Садовой в верховьях Эльбы пруссаки разгромили главную австрийскую армию и к середине июля вышли на подступы к Вене.  По Пражскому мирному договору, заключённому 23 августа, результатом победы Пруссии стал выход Австрии из "Германского союза", в котором она изначально имела руководящее значение. Последующее создание "Северогерманского союза" и присоединение в январе 1867 года Шлезвига-Гольштейна к Пруссии явились логичным завершением устранения Австрии от германских дел. При этом Бисмарк отказался от территориальных приобретений за счёт Австрии, не желая возбуждать в ней жажды реванша. На Австрию была наложена необременительная контрибуция.

В результате этой войны Бавария и Гессен-Дармштадт уступили Пруссии часть своих земель к северу от реки Майн. В сентябре 1866 года Пруссия присоединила королевство Ганновер, курфюршество Гессен-Кассель, герцогство Нассау и город Франкфурт. Саксония избежала поглощения только благодаря требованию Австрии. Прусское королевство в 1867 году стало насчитывать 24 млн жителей, и его ведущая роль в объединении Германии уже не могла быть оспорена.

Немецкий национализм, формировавшийся как реакция на "Просвещение" и на Французскую революцию (см. в главе 7) был нерелигиозным, лишенным прежней "римской", то есть историософской, христианской идеи немецкой нации, которая присутствовала в "Священной римской империи". Сопротивление Просвещению в "немецком идеализме" и "романтизме" было несущественным, к тому же северные земли Германии были в основном протестантскими.

Дух Австрийской империи

В отличие от протестанстства католичество пыталось более активно сопротивляться "Просвещению", и в преимущественно католической Австрийской империи отчасти сохранялся тысячелетний дух "Священной Римской империи", которую возглавляли австрийские монархи. Приведу об этом цитату из обширной работы "Третий путь австрийских христиан" протоиерея Георгия Титова, который основательно вник в сущность австрийского консерватизма:

«Католический философ, сторонник австрийского особого пути Дитрих фон Гильдербранд писал: "В Германии, где ново-немецкий прусский национализм пришел в 1866 и 1870 годах к полному господству, он значил не уничтожение иностранного господства, а окончательное устранение старой имперской идеи, разрушение федеративной структуры Германии, разрыв со славной тысячелетней традицией. Он значил отрицание самого глубокого собственного существа, подчинение и сдачу католических частей Германии совершенно протестантскому духу пруссака, отрицание лежащей в немецком существе универсальности" (Hildebrand Dietrich, von. Engelbert Dollfuß. Ein katholischer Staatsmann. / Civitas. Zeitschrift für das christliche Gemeinwesen herausgegeben vom Civitas-Institut, 2009, Sonderheft 3). Во многих своих чертах Третий рейх, с которым и произошел острый и трагический конфликт австрийских христиан, был продолжением и развитием указанного духа.

В противоположность им идея самобытной Австрии питалась из древних религиозных католических истоков. 26-летний Эрнст Карл Винтер писал: "Из западной силы и восточной любви возникли Австрия, Венгрия и Чехия, образующие сплоченную триединую свя­щенную империю, единое государство в трех национальных индивидуальностях... A.E.I.O.U. Ничто другое не должно и не хочет быть произнесено этими пятью бук­вами, чем то, что Австрийская империя не умрет прежде конца времен; то, что это получало в качестве задания самой тяжелой земной проблемы для решения, это поэтому остается и продолжится до возвращения Иисуса Христа... Австрия только спит... Она не мертва... Австрия ‒ Сын человеческий Европы... Её история восходит от Карла Великого к Константину Великому... Австрия ‒ воплощение кровной истории католиков". Подобным образом вы­ражается и философ Рихард фон Кралик: "Рукой Господа творились писаные горы и реки Средней Европы, той же рукой, что создала две памятные доски на горе Синай... Старая Австрия ‒ это завершение историко-философской идеи пророка Даниила, идеи четырех всемирных монархий..." A.E.I.O.U. значат для Кралика следующее: "Австрия ‒ это носитель святой идеи всемирной империи, ей необходимо готовить Лигу наций к этой мысли" (Головашина О.В. Перспективы развития австрийской государственности в оценке политической элиты Первой республики).

Монограмма Фридриха III (1415‒1493) ‒ он был король Германии, император Священной Римской империи с 1452 года, последний западный император, коронованный в Риме и объединивший австрийские земли.

(Авторство данной аббревиатуры принадлежит императору Фридриху III, который расшифровывал её как «Alles Erdreich ist Osterreich Untertan» (Весь мир ‒ подданный Австрии). Впоследствии появилось более трехсот интерпретаций, наиболее распространенными среди них были: Austriae est imperare orbi universo (Австрия ‒ правительница мира); Austria erit in orbe ultima (Австрия будет последней в мире) и др.14).

Дитрих фон Гильдербранд писал о призвании этой страны так:

"Только Австро-венгерская монархия оставалась верной как единственное государство в Европе старой международной традиции. Только здесь сохраняла себя государственность, в которой религия, история, и династия были объединенными образующими силами, только здесь мы встречаем империю. Так как "вторая", гогенцоллерновская Германская империя была только по имени империей, на самом деле это было чисто узколобое национальное государство с совершенно националистической идеологией" (Hildebrand Dietrich, von. Указ. соч). Это касается и Веймарской республики, и Третьего рейха, где о главенствующей роли Католической церкви, да и вообще религии говорить не приходится...

Дитрих фон Гильдербранд в своей книге о канцлере Э. Дольфусе вскрывает корни бездуховного национализма: «Идеализм, отказывающийся от Бога, необходимо приводит к идолопоклонству, основанному на эгоизме. Современный национализм, каким он виден в "Речах к немецкой нации" Фихте, в Арндте и стихотворениях Кернера – это самое законное дитя либерализма». Развитием идеи такого национализма, усиленного невольным подражанием "злейшему врагу" немецкого народа ‒ мiровому еврейству, точнее иудаизму, и стала идеология гитлеровского национал-социализма. Это и видел имеющий еврейские корни христианин Дитрих фон Гильдебранд, как и многие австрийские христиане.

«Ответственность за крушение этой империи, согласно преобладающему в Австрии мнению, должен нести проявившийся в Германии национализм, связанный с протестантством. Мысль о Священной империи была жива только в Австрии; здесь сохранилась, после культурного слома Реформации, имперская традиция» (Hildebrand Dietrich, von. Указ. соч).

«Железом и кровью»

Население присоединенных Пруссией государств в основном лояльно это восприняло. Лишенные владений монархи получили богатые компенсации, если только не пытались бороться за реставрацию. На сохранивших независимость мелких монархов северной Германии Пруссия надавила, чтобы создать военно-политический "Северогерманский союз", построенный на федеративном принципе, но более централизованный. Берлинская конференция (13 декабря 1866 ‒ 9 января 1867) утвердила гегемонию Пруссии в этом новом союзе с более властными полномочиями, чем были у Австрии в "Германском союзе".

Прусский король стал верховным главнокомандующим армиями всех государств, входящих в новый Союз. Король получил право от имени Союза объявлять войну, вести переговоры и заключать мир. В ведение союзных органов перешли транспортные коммуникации, монетное дело, уголовные дела, часть налогов. Все войска перестраивались под прусский образец. Союзный парламент (Рейхстаг) избирался прямым голосованием, но получил ограниченные полномочия. Большим влиянием на государственные дела пользовался союзный совет (Бундесрат), состоявший из представителей государей. В экономическом плане принятые законы окончательно отменили старые феодальные порядки.

В дела германских государств к югу от Майна Пруссия не вмешивалась. По Пражскому договору 1866 года эти государства (Бавария, Вюртемберг, Гессен-Дармштадт, Баден, всего около 6 млн жителей) должны были регулировать отношения с Северогерманским союзом специальными соглашениями, которые гарантировали неприкосновенность их владений и в случае войны должны были объединить армии. Депутаты южногерманских государств допускались в союзный Рейхстаг для обсуждения торговых и экономических вопросов в рамках общегерманского таможенного союза.

Следует напомнить, что жители южногерманских государств были в основном католиками, которые не проявляли желания объединяться с протестантам севера. Только с началом Франко-прусской войны (1870‒1871) все препятствия были преодолены всеобщим патриотическим энтузиазмом немцев.

Повод к этой войне возник, когда испанцы пригласили на королевский престол принца Леопольда из боковой ветви правящей прусской династии Гогенцоллерн-Зигмаринген. Французы усмотрели угрозу в правлении династии Гогенцоллернов одновременно в Германии и Испании. Министр иностранных дел Франции герцог Грамон заявил в парламенте, что Французская империя без колебаний начнёт войну против Пруссии, если та «посмеет воскресить империю Карла V» (императора "Священной римской империи германской нации", который в первой половине XVI века, благодаря скрещению нескольких династических линий, распространил свою власть на огромные разноязычные территории не только в Европе, но и в Америке и в Северной Африке).

Прусский король Вильгельм I заставил своего родственника Леопольда официально отказаться от испанского престола. Тем не менее, Наполеон III потребовал от Вильгельма письменного заявления с обязательством не вредить в будущем интересам Франции. Требование содержало преднамеренную дерзость, и прусский король отказался дать такие гарантии, пообещав продолжить переговоры. При этом Бисмарк, желая спровоцировать Францию на начало войны, после консультации с начальником генштаба и военным министром дал в прессу сообщение, будто Вильгельм отказался вообще обсуждать вопрос с французским послом. Во Франции началась мобилизация, 15 июля депутаты французского парламента 245 голосами против 10 одобрили объявление войны. 19 июля 1870 года на заседании северогерманского Рейхстага Бисмарк объявил о начале войны Франции против Пруссии.

23 июля была опубликована декларация России о нейтралитете с призывом к другим государствам о невмешательстве во франко-прусскую войну, призыв был обращен прежде всего к Австрии, военно-аристократические круги которой желали реванша над Пруссией. Александр II дал понять австрийцам, что на их вмешательство Россия ответит открытием военных действий против Австро-Венгрии. Фактически это был нейтралитет России в пользу Пруссии.

Французская армия была окружена под Седаном. 1 сентября 1870 года произошло сражение, а на следующий день после неудачных попыток прорыва Наполеон III сдался вместе с более чем 100 тысячами своих солдат. После получения известия об этом 4 сентября в Париже вспыхнула очередная революция и была объявлена республика ("Третья республика"). А Германия результате победной войны стала единой империей.

Так Бисмарк объединил Германию «железом и кровью» ‒ это выражение получило известность из его речи еще в 1862 году: «Германия возлагает надежды не на либерализм Пруссии, а на её могущество… Великие вопросы эпохи решаются не речами и не постановлениями большинства ‒ это была величайшая ошибка 1848‒1849 годов, ‒ а железом и кровью».

Провозглашение Германской империи

10 декабря 1870 года Рейхстаг "Северогерманского союза" по предложению канцлера Бисмарка переименовал "Северогерманский союз" в Германскую империю (Deutsches Reich). Бисмарк организовал письмо от германских государей с прошением к Вильгельму I Гогенцоллерну принять из их рук императорскую корону.

Датой объединения Германии считается 18 января 1871 года, когда прусский король Вильгельм I принял присягу в качестве германского императора (Deutscher Kaiser). В это время Париж еще был в осаде. Принятие императорской присяги, в присутствии немецких князей, было демонстративно устроено под Парижем в бывшей резиденции французских королей ‒ в Зеркальном зале Версальского дворца, потолок которого прославлял Людовика XIV, "короля-солнце", как завоевателя немецких городов и государств.

Провозглашение Германской империи в Версальском дворце в 1871. Картина А. Вернера.

28 января 1871 года Париж капитулировал, затем с согласия немцев были проведены выборы в Национальное собрание, которое утвердило 10 мая 1871 года окончательный мир (Франкфуртский мир) с Пруссией, фактически с уже провозглашённой Германской империей. При этом значительная часть немецкоязычных земель Лотарингии и почти весь Эльзас были переданы Германии, названные "имперской землей". Франция с этим не желала смириться, и в 1875 году страны снова оказались на грани войны. Ее удалось предотвратить при посредничестве министра иностранных дел России А.М. Горчакова. (Франция вернула себе эти земли в 1918 году по условиям Версальского мирного договора.)

Уже в ходе войны с Францией южногерманские государства начали с Пруссией переговоры о вступлении в Северогерманский союз. Бавария и Вюртемберг приняли участие в войне против Франции. Переговоры об объединении осложнялись тем, что эти государства претендовали на особые привилегии внутри союза, и они их получили.

Король Баварии Людвиг II согласился признать прусского короля своим сюзереном за ежегодные выплаты в размере 300 тыс. марок золотом. По договору между Северогерманским союзом и Баварией, подписанному 23 ноября 1870 года, Бавария сохранила за собой формальный статус "свободного государства" со своей дипломатией и армией, свою почту, железные дороги, систему налогообложения и полную самостоятельность в вопросах о подданстве и праве поселения. Отдельные договоры были заключены и остальными южногерманскими государствами. В Северогерманский союз таким образом вошли все государства-члены бывшего Германского союза, кроме Австрии, Люксембурга и Лихтенштейна (немецкоязычная Швейцария уже много веков существовала отдельно).

21 марта 1871 года собралось первое заседание Германского рейхстага, а 16 апреля была принята конституция Германской империи, по сути, имперская версия конституции упразднённого Северогерманского союза. В ней не было упоминания традиции "Священной Римской империи германской нации". Ее двуглавый орел в гербе был заменен на одноглавого. Вторым Рейхом бисмарковскую империю стали позже называть неофициально (уточнить, когда). Евреи наконец-то получили в бисмарковском Рейхе равноправие, что имело влияние на дальнейшее состояние германского общества и национализма.

По конституции Германская империя образовывала союзное государство ("вечный союз") из 25 государств, в том числе: четыре королевства (Пруссия, Бавария, Вюртемберг, Саксония), 6 великих герцогств (Баден, Мекленбург-Шверин, Гессен, Ольденбург, Саксонский Веймар, Мекленбург-Стрелиц), пять герцогств (Брауншвейг, Ангальт, Саксонский Мейнинген, Саксонский Кобург-Гота, Саксонский Альтенбург), 7 княжеств (Вальдек, Липпе, Шаумбург-Липпе, Шварцбург-Рудольштат, Шварцбург-Зондерсгаузен, Рейс-Шлейц, Рейс-Грейц), три вольных города (Гамбург, Любек и Бремен) и одна имперская область (Эльзас и Лотарингия), с императором (кайзером) во главе.

Единая Германская империя ("Второй Рейх") прекратила своё существование, потерпев поражение в Первой мiровой войне в 1918 году, в результате Ноябрьской революции с последующим отречением Вильгельма II.

Роль России в объединении Германии

В предшествовавших главах уже отмечено стремление русских Царей в продолжение всего XIX способствовать объединению немцев в Германскую империю, что для России, помимо родственных династических связей, было естественным с политической точки зрения: этим обезпечивалась централизованная защита христианских монархий от революционной Франции.

В соперничестве за германское лидерство между Австрией и Пруссией Россия была на стороне Берлина не только вследствие родственных династических связей. Важной причиной русско-прусского союза стала Крымская война (1853‒1856), в которой Австрия, хотя и объявив нейтралитет и не отправив войска в антироссийскую коалицию, в своей дипломатии фактически поддержала Англию и Францию против России. Тогда как Пруссия была единственной крупной европейской державой, которая не заняла антироссийскую позицию. В условиях той международной изоляции, в которой тогда оказалась Россия, это ею воспринималось как дружественное отношение.

К тому же Бисмарк до своего назначения канцлером несколько лет был послом в Санкт-Петербурге, изучил русский язык и русскую психологию, установил связи в высших кругах, в том числе с министром иностранных дел и государственным канцлером России А.М. Горчаковым.

В свою очередь, Горчаков принимал участие в работе конгрессов Священного союза. В 1841 году он был послан в Штуттгарт для устройства брака Великой княжны Ольги Николаевны с наследным принцем Вюртембергским, а после состоявшегося бракосочетания оставался там чрезвычайным посланником в течение двенадцати лет. С конца 1850 года он исполнял также обязанности чрезвычайного посланника при Германском союзе во Франкфурте-на-Майне (до 1854); прилагал усилия для укрепления российского влияния в германских государствах, связанных с Россией династическими узами; в этот период сблизился с О. Бисмарком, прусским представителем при Германском союзе. За годы своей дипломатической службы в разных европейских странах, Горчаков хорошо хорошо изучил все закулисные пружины международной политики в Европе ‒ это позволило ему в 1854 г. на Венской конференции предотвратить прямое вступление Австрии в Крымскую войну на стороне противников России.

Главной задачей внешней политики России в тот период стала борьба за пересмотр и отмену ограничительных статей Парижского мирного договора, закреплявшего результаты неудачной для России Крымской войны (нейтрализация Черного моря и запрет России держать Черноморский военный флот). Горчакову удалось добиться этого, играя на противоречиях европейских держав.

После попытки Наполеона III использовать польское восстание 1863 г. в ущерб интересам России Горчаков начал еще большее сближение с Пруссией, во главе правительства которой стоял Бисмарк и отношения с которой стали самыми дружественными за всю российско-германскую историю. Пруссия поддержала Россию в борьбе с польским восстанием. Бисмарк также обязался содействовать в пересмотре условий Парижского мирного договора. Поэтому в французско-прусской войне Россия оказывала дипломатическую поддержку Пруссии и внесла несомненный вклад в объединение Германской империи, это позволило и Горчакову 7 (19) октября 1870 года объявить об отказе России от ограничений Парижского договора (права России на Черном море были востановлены на Лондонской конференции). Пруссия поддержала в этом Россию.

После "Священного Союза" 1815 года высшим этапом в политическом сближении России с Германией и Австро-Венгрией стал "Союз трех императоров" (1873) с целью вновь объединить усилия перед натиском революционных сил. Это произошло вскоре после вспышки Парижской коммуны в 1871 г., просуществовавшей 72 дня, но бросившей новый серьезный вызов "старому мiру". В мае 1873 г. Император Александр II (более всех желавший этого союза, менее всех ‒ Австрия) и Франц Иосиф I подписали в Шёнбрунне (под Веной) договор, к которому 11 октября присоединилась Германия, эта дата считается образованием тройственного Союза, который предусматривал взаимную помощь в случае нападения какой-либо иной страны.

Если бы этот Союз оказался прочным – первую Міровую войну еврейским банкирам не удалось бы спровоцировать. Однако, помимо общего стремления защить старый порядок и мир в Европе, у участников нового Союза были и свои узкополитические интересы. Россия была обезпокоена нараставшей самоуверенностью Германии и желала закрепить с ней дружественные отношения. Германия старалась предотвратить русско-французское сближение, возможное, с ее точки зрения, при нарастании германской политической мощи вместе с родственной Австрией. Австрия желала ограничить активность России на Балканах в поддержку славян. В последнем вопросе договорились о сохранении статус кво, что вызвало разочарование участников панславистского движения в Австро-Венгрии и в России. Однако в силу этих внутренних противоречий возникший Союз не мог быть прочным. В ходе Боснийского кризиса (1875‒1878) Бисмарк открыто поддержал Австро-Венгрию. И на Берлинском конгрессе 1878 года Бисмарк поддержал Австрию против России с целью пересмотра итогов русско-турецкой войны не в пользу России. Был заключён австро-германский союз, направленный против России. Это означало крах "Союза трех Императоров".

Картина А. фон Вернера "Берлинский конгресс", 1881. А.М. Горчаков сидит в кресле слева, касаясь рукой Дизраели. Бисмарк жмет руку графу П.А. Шувалову, представителю России на конгрессе.

Таким образом, объединившаяся Германия решила, что в России она больше не нуждается. Антироссийская пропаганда в германской печати, о которой писал долго живший в Германии русский дипломат Ф.И. Тютчев в своем мудром письме редактору влиятельной в Германии Аугсбургской "Всеобщей газеты",  стала получать и поддержку сверху.

Формирование русского национализма

Разочарование русского правого общества в "христианской Европе", ширившаяся в ней антироссийская пропаганда (страхи перед "жандармом Европы") и особенно Крымская война (1853‒1856), в которой европейские страны в союзе с мусульманской Турцией выступили против России, отказав ей в праве защищать христиан от турецкого гнета, ‒ побудили русских задуматься о причинах этого. В 1860-е годы становится заметно так называемое "почвенничество" как следующий этап славянофильства.

Его происхождение связывают с журналом "Москвитянин" (1850‒1856) во главе с А.А. Григорьевым и с сотрудниками журналов "Время" и "Эпоха", братьями М.М. и Ф.М. Достоевскими, Н.Н. Страховым, остро полемизировавшими с революционными демократами-западниками Д.И. Писаревым и Н.Г. Чернышевским.

В их биографиях речь уже не идет о культурном влиянии на них германской философии и литературы, хотя Германия оставалась для большей части русского общества лидером культурной Европы. У почвенников преобладало отталкивание от Европы, и от предшественников их отличало изменение пропорций в их идеологии: от славянофильских общехристианских представлений о европейской цивилизации, которую Россия призвана "спасать", ‒ к более выраженному русскому национализму, противостоящему Европе.

+ + +

Характерным автором в этом отношении был Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885) , естествоиспытатель, русский геополитик, идеолог панславизма. Родился он в Орловской губернии в имении родителей, отец был бригадным генералом. В 1837–1842 годах учился в Царскосельском лицее. Затем окончил естественный факультет С.-Петербургского университета (1843–1847). В эти годы был сторонником теории Фурье, был арестован по делу революционного кружка Петрашевского, но оправдан.

Как ботаник-биолог и чиновник Департамента сельского хозяйства Данилевский всю жизнь занимался этой своей основной профессией: вопросами рыбоводства – на Волге, в Каспийском море, на Севере; затем и вопросами виноградарства. Но Крымская война (1853–1856) заставила его, как и многих русских людей, задуматься над причинами непреходящей враждебности Европы к России, результатом чего стала книга "Россия и Европа" (1869). Напечатана была она не без трудностей в 1869 году в новосозданном журнале "Заря" (в течение года).

Данилевский развивает в ней теорию культурно-исторических типов человечества. По его учению, общечеловеческой цивилизации и единого понимания "прогресса" нет и быть не может. Существуют различные типы цивилизаций, в числе основных Данилевский выделяет десять: египетский, китайский, ассиро-вавилоно-финикийский или древнесемитический, индийский, иранский, еврейский, греческий, римский, новосемитический или аравийский, и германо-романский или европейский. Россия со славянством образуют новый культурно-исторический тип. «Различия культурно-исторических типов есть в конечном счете различия характеров народов, их составляющих: различия этнографические, племенные, которые выражаются в особенностях психического строя народов». Основы цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются цивилизации другого типа. В современной истории Данилевский более всего уделяет внимание германским и славянским типам, последний из которых, по его мнению, только начинает оформляться. Будучи биологом, Данилевский рассматривал цивилизации аналогично живым организмам, выделяя в них периоды роста (который не определен в продолжительности), цветения и плодоношения (краткий и исчерпывающий раз и навсегда жизненные силы культурно-исторического типа) и угасания. Впоследствии подобные идеи о разных типах цивилизаций были выражены в книгах западных авторов: О. Шпенглера, В. Шубарта, А. Тойнби.

В теории Данилевского в значительной мере сказался его подход как натуралиста, что определило и новизну книги, и ее слабые стороны.

Наиболее ценное содержание книги – развенчание наступавшего просвещенческого западничества как общественной болезни: «Ложное... отношение национального к общечеловеческому... породило пагубное заблуждение, известное под именем западничества, которое, не сознавая ни тесного общения между Россиею и Славянством, ни исторического смысла этого последнего, – отмеривает нам и братьям нашим жалкую, ничтожную историческую роль подражателя Европы, – лишает нас надежды на самобытное культурное значение, то есть на великую историческую будущность... Западничество, или европейничанье... та болезнь, которою страдает русское общественное тело, – болезнь, под которую подводятся все наши общественные недуги...»

Данилевский, отстаивая духовную самобытность славянского міра, считал, что для самосохранения славянским странам необходим всеславянский союз на основе этнической, культурной и языковой общности (идеология панславизма наподобие пангерманизма). И для будущего России он также имеет большое значение, так как ей «предстоит только две возможности – или с прочими славянами образовать особую самостоятельную культурную единицу, или лишиться культурно-исторического значения – быть ничем...  Независимость без единства ослабит славянство, сделает его игралищем посторонних интересов и интриг, вооружит части его друг против друга...».

На Западе панславизм обычно связывают с "империалистическими устремлениями" России. В таком значении этот термин утвердился в немецкоязычной публицистике с середины XIX века. Однако идея объединения славян возникла еще в XVI-XVII веках в работах хорватов Винко Прибоевича и Юрия Крижанича, сам термин был введен словаком Яном Херкелем как культурно-политическое понятие поначалу с идеей создания единого панславянского языка ("Основы всеобщего славянского языка", 1826). При этом лишь те славяне, которые подпали под оккупацию Австро-Венгерской и Османской империй, тяготели к России, надеясь на ее помощь в своей национально-освободительной борьбе. Первый славянский съезд состоялся в Праге в июне 1848 года, во время возникшего тогда революционного движения; гимном славян стала песня, сочинённая словаком С. Томашеком "Гей, славяне". Многочисленные русско-турецкие войны, в том числе в защиту порабощенных православных народов, обнадеживали их. Панславизм особенно развивался в славянских народах Австро-Венгрии, которые составляли там около 45% населения, и именно устремления славян к России вызывали беспокойство германцев, а не российская политика. Российское правительство панславизм не поддерживало, не желая обострять отношения с Австрией.

Утопичность теории панславизма заключалась в превалировании кровно-языкового критерия над духовным. Почти все западнославянские народы (за исключением сербов), не приобщившись к Православию или утратив его, даже при обретении самостоятельной государственности становились придатком Европы, имея с нею больше общего, чем с православными славянскими братьями. (Достаточно указать на их небратское поведение во время завоевания большевиками России и на постоянное антирусское поведение бывшей части Российской империи – Польши.)

Это было главной причиной краха всех проектов панславизма.

Тем не менее книга "Россия и Европа" выдержала до 1917 года несколько изданий и оценивалась как единственный фундаментальный историко-философский труд, в котором описаны міровая расстановка противоборствующих сил, место России среди них и предложен собственный путь, по которому должна идти наша страна. Ф.М. Достоевский охарактеризовал книгу так: «Да ведь это будущая настольная книга всех русских».

При всей важности этой книги для становления русского национального самосознания в преодолении западничества, главный ее недостаток: в ней отсутствует православно-историософский критерий применительно ко всему человечеству, что ограничивает ее значение Европой и прежде всего ХIХ веком. Только на историософском уровне понятно углублявшееся различие между Европой и Россией: это было различие не самобытных культурно-исторических типов, а двух путей поначалу единой христианской цивилизации ‒ "удерживающего" российского пути и западного "апостасийного". Хотя основной причиной Первой мiровой войны стало искусственно спровоцированное столкновение национальных интересов великих европейских держав. И в поддержке Западом т.н. "русской" революции (которая была главной целью и стала завершением этой войны) причина была именно духовная: православная "антисемитская" Россия мешала построению постхристианского (и в наши дни всё более антихристианского) Нового мiрового порядка.

+ + +

Идеи Данилевского развил Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891). Окончил медицинский факультет Московского университета, во время Крымской войны служил военным врачом. С 1863 по 1873 годы был на дипломатической службе в Турции. В середине 1870-х годов, тяжело заболев, дал обет в случае выздоровления посвятить свою жизнь Богу. Леонтьев по нескольку месяцев жил в монастырях, в том числе в Оптиной пустыни, где поселился в 1887 году и в 1891 году, будучи тяжело больным, принял тайный постриг. Скончался в Сергиевом Посаде от воспаления легких.

В целом, подобно Данилевскому, должный процесс социального развития нации мыслился Леонтьевым натуралистически: как постепенное восхождение от простоты к оригинальности и сложности; постепенное усложнение элементов сословных, увеличение богатства внутреннего и в то же время постепенное укрепление духовного единства нации. Мір же на глазах Леонтьева развивался в прямо противоположную сторону – к демократическому разложению, упрощению и деградации культуры.

«Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей всходил на Синай, что эллины строили свои изящные Акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арабеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа... благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия?.. Стыдно было бы за человечество, если бы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки!» ("Письма о восточных делах")

«Однородное буржуазное человечество… дошедшее путем всеобщей, всемірной однородной цивилизации до такого же однообразия, в котором находятся дикие племена, – такое человечество или задохнется от рациональной тоски и начнет принимать искусственные меры к вымиранию (например, могут только приучить всех женщин перед совокуплением впрыскивать известные жидкости, и они все перестанут рожать…); или начнутся последние междоусобия, предсказанные Евангелием (я лично в это верю); или от неосторожного и смелого обращения с химией и физикой люди, увлеченные оргией изобретений и открытий, сделают наконец такую исполинскую физическую ошибку, что и "воздух как свиток совьется", и "сами они начнут гибнуть тысячами"...». (Письмо к К.А.Губастову 15 марта 1889 г.)

Такому европейскому буржуазному обществу Леонтьев, в отличие от славянофилов, предпочитал даже восточный деспотизм нехристианских народов. Несмотря на резкую критику обуржуазившегося Запада, Леонтьева отличала от славянофилов и положительная оценка западного влияния на Россию времен Петра I и Екатерины II, когда Европа, по мнению Леонтьева, находилась в периоде своего расцвета. Из этого очевидно, что в духовную сущность культуры Просвещения как причины деградации Европы он не особенно вникал.

При этом основная черта міросозерцания Леонтьева – примат эстетики над моралью. Он утверждал необходимость и благость неравенства, контраста, разнообразия как основы гармонии и красоты. Это у него идея и эстетическая, и биологическая, и социологическая, и моральная, и религиозная. Стремление к равенству, к смешению, к единообразию враждебно жизни. Сам Бог хочет иерархии, то есть неравенства, разнообразия, – считал Леонтьев. Міровая гармония не только не исключает борьбы и страданий, то есть зла, но даже предполагает их для контраста. Леонтьев видит бóльшую моральную высоту и правду в суровости, жестоких испытаниях, борьбе за жизнь и господство, чем в идее спокойного блага человечества. Чистое добро "некрасиво", говорил он; чтобы была красота в жизни, необходимо и зло, необходим контраст тьмы и света.

Такое отношение ко злу, конечно, не соответствует православному учению, за что Леонтьева не раз подвергали справедливой критике духовные лица.

В 1870-е годы Леонтьев писал: «Россия – великий Восток. Она должна явить небывалую по своеобразию цивилизацию, противоположную мещанству Запада». Однако под конец жизни, видя быстрое развитие социалистических движений, он все более терял веру в особую удерживающую роль России как православной державы. И даже писал:

«...Через какие-нибудь полвека, не более, русский народ из народа "богоносца" станет мало-по-малу и сам того не замечая, "народом-богоборцем", и даже скорее всякого другого народа, быть может. Ибо, действительно, он способен во всем доходить до крайностей... Евреи были гораздо более нас, в свое время, избранным народом, ибо они тогда были одни во всем мiре, веровавшие в Единого Бога, и однако, они же распяли на кресте Христа, Сына Божия, когда Он сошел к ним на землю... ... Русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам, помчится еще быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения и – кто знает? – подобно евреям, не ожидавшим, что из недр их выйдет Учитель Новой Веры, – и мы, неожиданно, лет через 100 каких-нибудь, из наших государственных недр, сперва безсословных, а потом безцерковных или уже слабо-церковных, – родим того самого антихриста, о котором говорит епископ Феофан вместе с другими духовными писателями» (К.Н. Леонтьев. "Над могилой Пазухина". 1891. Цит. по: К.Н. Леонтьев. "Восток, Россия и Славянство". М., 1996. С. 678-685).

«Окончить историю, погубив человечество; разлитием всемирного равенства и распространением всемирной свободы сделать жизнь человеческую на земном шаре уже совсем невозможной» (Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» 1888).

Разумеется, и это эмоциональное высказывание об антихристе не соответствует православному учению о том, в каком народе и почему именно в нем воцарится антихрист.

+ + +

Почвенничество особенно укрепилось в связи с народным подъемом в  русско-турецкой войне 1877‒1878 годов за освобождение балканских славян. В числе видных деятелей на практическом социально-государственном уровне этого времени можно выделить редактора и издателя Н.М. Каткова, обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева и многих других. (Отсылаю читателей к своему историческому календарю-справочнику "Святая Русь".)

Отмечу только, что западнические авторы "прозорливо" называют этих деятелей чуть ли не русскими предтечами пресловутого "фашизма", но на такую "прозорливость" я возражать не считаю нужным в данной главе, тем более что начинать нужно с научного уяснения этого понятия. Однако уместно привести такое суждение справа:

Славянофилы «первыми указали русскому сознанию путь, на котором оно может послужить делу мiрового возрождения, выведя западную философскую мысль из тупика сухой, оторванной от органического сознания человеческой личности рассудочности... они верили в исключительное призвание России в судьбах мiра... Последующие десятилетия... мессианизм вырождается в шовинистический, воинствующий национализм.. [у Данилевского] языческий национализм торжествует над христианским мессианизмом... Между ними есть только одна видимая связь ‒ постепенное искажение идей, основоположниками которых были славянофилы, а могильщиками ‒ современные "правые" партии...» (И.А. Кириллов. "Третий Рим: Очерк исторического развития идеи русского мессианизма". М., 1914, с. 76‒78.)

Это суждение старообрядческого историка слишком резкое и явно преувеличенное, учитывая оппозиционную настроенность старообрядчества к официальной Церкви, связанной с Российской государственностью. Такая оценка не учитывает и явно оборонительный характер этого русского национализма, тем более формировавшегося в условиях двух войн с турками, поддержанными Европой. Тем не менее, «здоровой ветвью славянофилов, которая уже принесла добрый и зрелый плод русской мысли», Кириллов считал Ф.М. Достоевского, В.С. Соловьева и С. Трубецкого.

Такую похвалу Соловьеву, известному своими римо-католическими симпатиями, от старообрядческого автора слышать странно, но этот вопрос следует рассматривать отдельно. К достоинствам Соловьева, считая его даже в значительной мере "западником", Кириллов  относил его отказ от национальной узости, всемiрный масштаб христианского мiровоззрения, вплоть до утопических представлений об объединении Православной Церкви с католиками, – без учета непримиримых католических ересей, да и несовместимости с православным богословием некоторых сторон философии самого Соловьева (софиология и др.)

Ф.М. Достоевский

Федор Михайлович Достоевский (1821–1881) был ближе к православной традиции славянофилов. В молодости он мало чем отличался от своих сверстников дворянского сословия: получил хорошее домашнее образование, поступил в привилегированный пансион, любил Пушкина, Лермонтова, Гоголя, но также и Гомера, Шекспира, Шиллера Вальтера Скотта, Диккенса, Гофмана, Бальзака, Гюго, Жорж Занд. Родителей потерял еще в юности. Окончил Военно-инженерное училище в Петербурге, жил на пенсию от опекуна – 5000 рублей в год, что составляло немалую сумму, но Достоевскому ее не хватало на безпорядочную и расточительную жизнь.

Однако, в отличие от многих других, Достоевского больно ранило наличие зла в міре. Он с юности отличался повышенной впечатлительностью, чувствительностью к несправедливости и несчастьям, склонностью к драматическому восприятию жизненных ситуаций. Это выразилось в его первых литературных произведениях. Такое душевное требование осуществления немедленной справедливости любой ценой нередко вело молодых людей на опасные бунтарские пути. Сначала Достоевский вошел в кружок Белинского, следующим кумиром уже в 1846 г. стал более радикальный Петрашевский, затем Дуров, в социалистическом кружке которого были уже и революционеры наподобие знаменитого "беса" Нечаева.

Однако будущему великому писателю (без этого он, вероятно, и не стал бы таковым) очень повезло! В 1849 году 27-летний готовивший себя в "социалисты" Достоевский был арестован вместе с 33 другими членами кружка и признан виновным в «умысле на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка». Первоначальный приговор суда гласил: «отставного инженер-поручика Достоевского... лишить чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». Но казнь в России применялась тогда лишь в исключительных случаях (даже из декабристов казнили лишь пятерых главарей), и по резолюции Императора Николая I казнь была заменена ему четырехлетней каторгой с последующей сдачей в солдаты.

С 1850 по 1854 годы Достоевский отбывал каторгу чернорабочим в Омской крепости. В январе 1854 года он был зачислен рядовым в армейскую часть в Семипалатинск. В ноябре 1855 года произведен в унтер-офицеры, затем в прапорщики; весной 1857 году писателю было возвращено потомственное дворянство и право печататься, с 1859 года получил разрешение вернуться в Петербург.

После каторжного опыта Сибири, по признанию Достоевского, изменялись «постепенно и после очень-очень долгого времени» его убеждения. Суть этих перемен Достоевский поначалу описал как «возврат к народному корню, к узнанию русской души, к признанию духа народного». В основанных ими журналах "Время" и "Эпоха" братья Достоевские выступили как идеологи "почвенничества". Тогда это у них было скорее попыткой очертить контуры "общей идеи", найти платформу, которая примирила бы западников и славянофилов, "цивилизацию" и народное начало.

В более точной оценке русского западничества Достоевскому помогли длительные заграничные поездки. В июне 1862 года он впервые посетил Германию, Францию, Швейцарию, Италию, Англию, где встречался с Герценом. В 1863 года последовала новая поездка за границу. Атмосфера западной буржуазной свободы нравов (в сравнении с Россией), поначалу соблазнила и расслабила русского писателя. В Баден-Бадене, увлеченный, по азартности своей натуры, игрой в рулетку, Достоевский проигрался «весь, совершенно дотла» – и залез в большие долги.

1864 год принес Достоевскому тяжелые утраты: умерла от чахотки его первая жена. Затем умер брат. Умер близкий друг Аполлон Григорьев. После смерти брата Достоевский взял на себя издание журнала "Эпоха" с его накопившимися долгами; но резкое падение подписки увеличило долги, которые он смог выплатить лишь к концу жизни. С целью заработка Достоевский заключал контракты на новые еще не написанные произведения и писал их авральным методом.

Возможно, не только по причинам заграничного лечения, но для лучшего творческого состояния Достоевскому была необходима некоторая отстраненность от описываемой русской жизни, когда она издалека ностальгически видится острее. В июле 1865 года Достоевский вновь надолго выехал в Германию, в Висбаден, где задумал роман "Преступление и наказание". В этом произведении талант Достоевского очень зримо приобретает то высокое православное измерение, каким он и входит в русскую классическую литературу. В сущности, учитывая личную биографию писателя, это роман об основной нравственной проблеме социализма: если есть Бог, то "счастливое будущее" достижимо не любой ценой.

Для ускорения работы над романом Достоевский пригласил стенографистку, которая стала его второй женой. Супруги целых четыре года – с апреля 1867 до июля 1871 года жили за границей (Дрезден, Баден-Баден, Женева, Вена, Милан, Флоренция). Там в 1867–1869 годы Достоевский работает над романом "Идиот" (основная идея опять-таки связана с христианским опровержением социалистической утопии: падший мір лежит во зле, и нравственно совершенный человек в таком міре воспринимается "идиотом", поскольку трагически не совместим с ним; одними социальными реформами этой проблемы не решить). В Женеве Достоевский посетил устроенный социалистами-антихристианами (Бакунин и др.) "Международный конгресс мира", что дало ему впечатления для будущего антиреволюционного романа "Бесы".

В июле 1871 году Достоевский с женой и дочерью (родившейся за границей) возвратился в С.-Петербург. В декабре 1872 г. он принял на себя редакторство газеты-журнала "Гражданин", в котором осуществил давно задуманную идею "Дневника писателя" (очерки политического, литературного и мемуарного жанра).

В связи с ухудшением здоровья (усилившейся эмфиземой легких) в июне 1874 году Достоевский уезжает для лечения в Бад Эмс, что ему помогает, и потому он повторяет поездки туда в 1875, 1876 и 1879 годах. Судя по его письмам оттуда, он любил бывать в Германии: в немцах его восхищал порядок, трудолюбие, вежливость, консерватизм, но при этом он отмечал русофобскую "ярость прессы", мещанство и "глупость народа".

В конце 1875 года Достоевский возвращается к "Дневнику писателя" (1876 и 1877), в котором выразились его мнения о важнейших явлениях европейской и русской общественно-политической и культурной жизни, социальные, политические, религиозные проблемы. Большое место в "Дневнике" занимают попытки писателя предугадать облик «наступающей будущей России честных людей, которым нужна лишь одна правда».

В 1878 году после смерти любимого сына Алеши Достоевский совершил поездку в Оптину пустынь, где встретился со старцем Амвросием. ("Кающийся", – сказал о писателе старец.) Из всего этого родилась итоговое произведение писателя "Братья Карамазовы" – о проблеме теодицеи (существования зла в несовершенном міре, созданном совершенным и любящим Богом). Философия и психология "преступления и наказания", "социализма и христианства", извечная борьба "Божьего" и "дьявольского" в душах людей, традиционная для классической русской литературы тема "отцов и детей" – таковы основные проблемы романа. Как и показ того, что социализм эти проблемы решить не способен.

Достоевский в житейском смысле, был грешный человек, и лишь его Богом данный талант и известность высвечивают дотошно его личную жизнь прожекторами критиков, литературоведов, часто враждебного толка (по понятным причинам). Однако Достоевский сумел не только преодолеть свои личные грехи покаянием, но и разоблачить главный сатанинский исток подобных грехов, в том числе общественно-политических в своем творчестве. Ищущим некоего идеально справедливого "социализма", но не учитывающим действие с міре сил зла, неподвластных нам, он оставил завещание в последнем выпуске "Дневника писателя" (январь 1881), вышедшем посмертно:

«Вся глубокая ошибка их [социалистов] в том, что они не признают в русском народе – Церкви... Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм».

В 1877 году Достоевский уже как знаменитый писатель был избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук. В мае 1879 года его пригласили на Международный литературный конгресс в Лондон, на сессии которого он был избран членом почетного комитета Международной литературной ассоциации.

Прот. В. Зеньковский уделил Достоевскому много внимания в своей фундаментальной "Истории русской философии" с таким выводом:

«Федор Михайлович Достоевский принадлежит столько же литературе, сколько и философии... русской ‒ и даже больше ‒ мировой философии... Конечно, Достоевский не является философом в обычном и банальном смысле слова, ‒ у него нет ни одного чисто-философского сочинения. Он мыслит как художник, ‒ диалектика идей воплощается у него в столкновениях и встречах различных «героев»... Он говорил, что его «мучил Бог»... Зло в человеке, зло в истории, мировые страдания могут ли быть религиозно оправданы и приняты?..

Человек ‒ загадочен, соткан из противоречий, но он является в то же время ‒ в лице самого даже ничтожного человека — абсолютной ценностью. Поистине ‒ не столько Бог мучил Достоевского, сколько мучил его человек, ‒ в его реальности и в его глубине, в его роковых, преступных и в его светлых, добрых движениях. Обычно ‒ и справедливо, конечно, ‒ прославляют то, что Достоевский с непревзойденной силой раскрыл «темную» сторону в человеке, силы разрушения и беспредельного эгоизма, его страшный аморализм, таящийся в глубине души... Было бы однако, очень односторонне не обращать внимания на то, с какой глубиной вскрывает Достоевский и светлые силы души, диалектику добра в ней. В этом отношении Достоевский, конечно, примыкает к исконной христианской (то есть святоотеческой) антропологии... Не только грех, порочность, эгоизм, вообще «демоническая» стихия в человеке вскрыты у Достоевского с небывалой силой, но не менее глубоко вскрыты движения правды и добра в человеческой душе, «ангельское» начало в нем...».
(Прот. В. Зеньковский. История русской философии)

Эта философия Достоевского выражена в его высказываниях о русском народе:

«Чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придет тому срок. Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный дар, родившийся вместе с народом и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет неповрежденный, в сердце этого народа».

Разумеется, это высказывание можно применить к любому народу, в том числе к немецкому: судить о народе следует по его национальным идеалам ‒ к этому мы в заключение данной главы вернемся.

В 1880 году на открытии памятника Пушкину Достоевский произнес знаменитую речью с таким идеалом всечеловеческой миссии России для братского единения всех людей.

«Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемiрное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите... Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемiрность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей... Ибо, что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила Европе, может быть, гораздо более, чем себе самой? Не думаю, чтоб от неумения лишь наших политиков это происходило. О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову Евангельскому закону!»

И еще в "Дневнике писателя" (1876. Май. Глава первая):
«Великорус теперь только что начинает жить, только что подымается, чтобы сказать свое слово, и, может быть, уже всему мiру; а потому и Москве, этому центру великоруса, — еще долго, по-моему, жить, да и дай бы Бог. Москва еще третьим Римом не была, а между тем должно же исполниться прочество, потому что «четвертого Рима не будет», а без Рима мир не обойдется...»

Как видим, несмотря на порою резкую критику представителей других народов в "Дневнике", почвенничество Достоевского не было узким национализмом. Его Пушкинская речь отразила христианские черты русской души (на которых потом паразитировал интернационалистический коммунизм) и нашла всероссийский отклик, став важным историческим событием. Однако «эта  пламенная вера его [во "всесветное единение во имя Христово"] еще не нашла ясных образов и носила хилиастический оттенок. Сущность же идеи всеобщей апостасии и тайны реального пришествия антихриста Достоевский себе еще не уяснил», ‒ верно отметил проф. И.М. Андреев. Это очевидно и в его суждениях по еврейскому вопросу: откровенных, но не учитывающих православную эсхатологию.

«Вы говорите, господа образованные евреи и оппоненты, что уже это-то все вздор и что "если и есть государство в государстве (то есть было, а теперь ‒ да остались самые слабые следы), то единственно лишь гонения привели к нему, гонения породили его, религиозные, с средних веков и раньше, и явилось это государство в государстве единственно лишь из чувства самосохранения. Если же и продолжается, особенно в России, то потому, что еврей еще не сравнен в правах с коренным населением". Но вот что мне кажется: если бы он был и сравнен в правах, то ни за что не отказался бы от своего государства в государстве. Мало того: приписывать государство в государстве одним лишь гонениям и чувству самосохранения ‒ недостаточно. Да и не хватило бы упорства в самосохранении на сорок веков, надоело бы и сохранять себя такой срок. И сильнейшие цивилизации в міре не достигали и до половины сорока веков и теряли политическую силу и племенной облик. Тут не одно самосохранение стоит главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, нечто такое, міровое и глубокое, о чем, может быть, человечество еще не в силах произнесть своего последнего слова, как сказал я выше. Что религиозный-то характер тут есть по преимуществу ‒ этого уже несомненно. Что свой Промыслитель, под именем прежнего первоначального Иеговы, с своим идеалом и с своим обетом продолжает вести свой народ к цели твердой ‒ это-то уже ясно. Да и нельзя, повторяю я, даже и представить себе еврея без Бога, мало того, не верю я даже в образованных евреев безбожников: все они одной сути, и еще Бог знает чего ждет мір от евреев образованных! Еще в детстве моем я читал и слыхал про евреев легенду о том, что они-де и теперь неуклонно ждут мессию, все, как самый низший жид, так и самый высший и ученый из них, философ и кабалист-раввин, что они верят все, что мессия соберет их опять в Иерусалиме и низложит все народы мечом своим к их подножию; что потому-то, де, евреи, по крайней мере в огромном большинстве своем, предпочитают лишь одну профессию ‒ торг золотом и много что обработку его, и это все будто бы для того, что когда явится мессия, то чтоб не иметь нового отечества, не быть прикрепленным к земле иноземцев, обладая ею, а иметь все с собою лишь в золоте и драгоценностях, чтобы удобнее унести...».

«Но если они, во всеоружии своего строя и своей особенности, своего племенного религиозного отъединения, во всеоружии своих правил и принципов, совершенно противоположных той идее, следуя которой, доселе по крайней мере, развивался весь европейский мір, потребуют совершенного уравнения всевозможных прав с коренным населением, то ‒ не получат ли они уже тогда нечто большее, нечто, лишнее, нечто верховное против самого коренного даже населения?»

«Мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если бы то не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов ‒ ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они сравняться с собой в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали ли бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в древнюю свою историю? Нет-с, уверяю вас, что в русском народе нет предвзятой ненависти к еврею, а есть, может быть, несимпатия к нему, особенно по местам и даже, может быть, очень сильная. О, без этого нельзя, что он еврей, не из племенной, не из религиозной какой-нибудь ненависти, а происходит это от иных причин, в которых виноват уже не коренной народ, а сам еврей».

«Если же и указывают на Европу, на Францию например, то вряд ли и там безвредно было государство в государстве. Конечно, христианство и идея его там пали и падают не по вине еврея, а по своей вине, тем не менее нельзя не указать и в Европе на сильное торжество еврейства, заменившего многие прежние идеи своими... Стало быть недаром же все-таки царят там повсеместно евреи на биржах, недаром они движут капиталом, недаром же они властители кредита и недаром, повторяю это, они же властители и всей международной политики, и что будет дальше ‒ конечно, известно и самим евреям: близится их царство, полное их царство! Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов. Наступает, напротив, материализм, слепая, плотоядная жажда личного материального обезпечения, жажда личного накопления денег всеми средствами ‒ вот все, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения людей. Засмеются и скажут, что это там вовсе не от евреев. Конечно, не от одних евреев, но если евреи окончательно восторжествовали и процвели в Европе именно тогда, когда там восторжествовали эти новые начала даже до степени возведения их в нравственный принцип, то нельзя не заключить, что и евреи приложили тут своего влияния... Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О, Боже! Да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. И разве между теми нет тоже хороших людей? Разве покойный парижский Джемс Ротшильд был дурной человек? Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской, охватывающей весь мір, вместо "неудавшегося" христианства...».

(Глава, посвящённая в "Дневниках" евреям, состоит из четырёх разделов: 1. Еврейский вопрос; 2. Pro и contra; 3. Status in statu. Сорок веков бытия; 4. Но да здравствует братство! ("Дневник писателя", март 1877).)

Иногда Достоевский вплотную приближается к должному религиозному масштабу еврейского вопроса, отраженному в Священном Писании, отмечая в иудейской религии стремление к мiровому господству. Однако убедительного объяснения – почему еврейский народ таков и что у него за «идея, движущая и влекущая, нечто такое, міровое и глубокое» – писатель не дает. Объяснение этого возможно только на религиозном уровне, и оно имеется в православном учении, – однако тут Достоевский теряется: «не настали ещё все времена и сроки, несмотря на протекшие сорок веков, и окончательное слово человечества об этом великом племени ещё впереди».

В православном учении никакой сорокавековой "загадки" в еврейском вопросе нет. И «окончательное слово человечества об этом великом племени» не «впереди», а давно сказано Господом в Священном Писании. Видимо, именно для того Господь и попустил внедрение самого антихристианского народа в православную Империю самого христианского (русского) народа – чтобы в этом столкновении, в приближении последних времен, воочию вскрыть смысл истории и наглядно выявить в ней борьбу сил удерживающих и сил разрушительных, строящих царство антихриста.

Однако решение Достоевским предлагается утопическое: «Но несмотря на все "фантазии" и на всё, что я написал выше, я всё-таки стою за полное и окончательное уравнение прав – потому что это Христов закон, потому что это христианский принцип... Но "буди! буди!" Да будет полное и духовное единение племён и никакой разницы прав! ... и да сойдёмся мы единым духом, в полном братстве, на взаимную помощь и на великое дело служения земле нашей, государству и отечеству нашему!»...

Причем сам же писатель понимает утопичность этого своего призыва и в сущности противоречит сам себе: «для полного братства нужно братство с обеих сторон. ... много ли удастся сделать этим новым, хорошим людям из евреев, и насколько сами они способны к новому и прекрасному делу настоящего братского единения с чуждыми им по вере и по крови людьми?.. Если высокомерие их, если всегдашняя "скорбная брезгливость" евреев к русскому племени есть только предубеждение, "исторический нарост", а не кроется в каких-нибудь гораздо более глубоких тайнах его закона и строя...».

Американская литография 1905 года. Изображено угнетение евреев в Российской империи.

Еврейский вопрос в России в XIX веке

Тут нам уместно вкратце описать состояние еврейского вопроса в тогдашней России. В отличие от Германии, в России в первой половине XIX века судьбоносный для наших обеих стран еврейский вопрос, то есть несовместимость полуторамиллионного антихристианского "государства в государстве" с православной идеологией Империи, не ощущался как угроза. Оказавшись в составе России после т.н. "разделов Польши", сначала «евреи стали равноправными гражданами», – пишет историк еврейства в России Ю.И. Гессен. Однако «в их руках сосредоточилась торговля», а поскольку «торгово-промышленному сословию была предоставлена доминирующая роль в городском самоуправлении» – это превратило евреев «в известную общественную силу» (Гессен Ю. История еврейского народа в России. Л., 1925.  Т. 1. C. 59, 72-77.)

После жалоб на это русских купцов в 1791 году был издан указ о черте оседлости для евреев (она включала в себя огромную территорию: 15 западных губерний). Однако в то время все русские податные сословия – крестьяне, мещане, ремесленники и купцы – не имели права свободного перемещения из одной губернии в другую. Поэтому указ 1791 года «не заключал в себе ничего такого, что ставило бы евреев в этом отношении в менее благоприятное положение сравнительно с христианами», – констатирует дореволюционная "Еврейская энциклопедия" (СПб., Б.г. Т. VII. С. 591). А если сравнивать с положением основной массы русского народа, то до 1861 года «евреи пользовались личной свободой, которой не знало крепостное крестьянство» (Гессен Ю. Т. 1. C. 159.)

По поручению Императора Павла I сенатор Г.Р. Державин провел тщательное исследование причин ненависти местного населения к евреям, изложив свои выводы в примечательном документе  "Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о прочем" (1800). Эта работа стала в дальнейшем основополагающей для понимания социальных причин еврейского вопроса, однако, к сожалению, далеко не всегда учитывалась при попытках его государственного решения. Царское правительство долго и безуспешно пыталось "перевоспитать" евреев, отучив их заниматься винными промыслами (ими жила примерно треть евреев!) и ростовщичеством – и то и другое в России считалось предосудительным, что отражено во многих произведениях русской литературы. Целью было – превратить евреев в подданных с нормальными занятиями. При Николае I за переход в Православие выплачивалось вознаграждение, смягчалось наказание при крещении под следствием (Еврейcкая энциклопедия. Т. ХI. C. 893).

В ту эпоху ограничения для иудеев имелись и в других европейских странах, где еврейство лишь постепенно завоевало равноправие в ходе так называемых буржуазных революций и либеральных реформ: во Франции (1791), Англии (1849, 1857), Дании (1849), Австро-Венгрии (1867), Германии (1869–1871), Италии (1860, 1870), Швейцарии (1869, 1874), Болгарии и Сербии (1878–1879). Россия оказалась в этом отношении лишь наиболее консервативной.

«Эти усилия, однако, не только не привели к намеченной цели, но вызвали единодушное и сильное сопротивление со стороны еврейского населения», – отмечает израильский профессор (Эттингер Ш. Евреи в России в начале революции // Евреи в советской России. Израиль, 1975. C. 128-130.). Оно исходило от "кагально-раввинского союза", не желавшего терять контроль над еврейством, – объясняет Гессен (Т. 1. C. 154–158). Это было "государство в государстве", имевшее свою цель. За весь ХIХ век в России удалось обратить в Православие лишь 69 400 евреев и еще 17 100 – в католичество и протестантство. То есть в среднем соответственно по 694 (и 171) человек в год (Еврейcкая энциклопедия. Т. ХI. C. 894).

Видя безуспешность административных мер по переводу евреев в христианство, следующий Царь отменил их. Еврейский писатель М. Алданов напоминает, что Император Александр II «был расположен к евреям, особенно в первую половину своего царствования. В законах о судебной реформе, осуществленной в 1864 году, не имеется нигде каких-либо ограничений для евреев. В училища и гимназии евреи тогда принимались на равных правах с другими учащимися. Евреи имели право держать экзамены и получать офицерские чины. Они также могли получать дворянское звание и нередко получали его. Получив чин действительного статского советника, орден св. Владимiра или первую степень какого-нибудь другого ордена, еврей тем самым становился дворянином». (Алданов М.А.Руccкие евреи в 70–80-х годах // Книга о руccком еврейcтве (1860–1917). Нью-Йорк, 1960. C. 44–45.)

После убийства Александра II,  положение изменилось: его сыном Александром III были введены "Временные правила о евреях" (1882) с запрещением селиться вне черты оседлости. Правда, помимо крещеных евреев, получавших равноправие, вне черты оседлости могли жить (с семьями) евреи-купцы и промышленники первой гильдии с прислугой, евреи-ремесленники, евреи с высшим образованием, студенты и учащиеся средних учебных заведений.

Решение это было неудачным, ибо усиливало устремленность евреев в указанные профессии; евреи составляли более половины купцов, записавшихся в гильдию (Домальcкий И. Руccкие евреи вчера и cегодня. Израиль, 1975. C. 164). Также и процент евреев в вузах стремительно нарастал (14,5% в 1887 году). В 1887 году была введена процентная норма для приема некрещеных евреев в высшие учебные заведения: 10% в черте оседлости и 5 % вне ее; в Петербурге и Москве – 3 %. Однако оставалось много способов обхода запрета: поступление в частные и иностранные учебные заведения, сдача экзаменов экстерном...

Так число еврейского населения вне черты оседлости быстро увеличивалось. В постоянном ожидании отмены "временных" правил и царская администрация все чаще закрывала глаза на постоянные нарушения. Вообще еврейское население России росло более интенсивно, чем русское: если в 1815 году насчитывалось около 1,2 млн. евреев, то в 1897 году – 5,215 млн., а в 1915 году – 5,45 млн. (несмотря на то, что оно давало наибольший процент эмигрантов: только с 1881 по 1908 год из России эмигрировало 1,545 млн. евреев, из них 1,3 млн. в США). (Лещинcкий Я. Еврейcкое наcеление Роccии и еврейcкий труд // Книга о руccком еврейcтве (1860–1917). C. 183; Новый энциклопедичеcкий cловарь (Брокгауза и Ефрона). Т. 17. C. 223–VII.) В 1897 году евреи составляли 4,13% населения Империи, в том числе 40–50% городского населения в пределах черты оседлости.

Поскольку труд по найму считался в иудаизме предосудительным, в 1897 году еврейское население распределялось по занятости следующим образом: торговлей занималось 38,65% всех евреев (а во всей Империи – лишь 3,77% всего населения), ремесленничество и промышленность – 35,43% (10,25 %), в свободных профессиях и на службе – 10,71% (4,52%), в сельском хозяйстве – 3,55% (во всей Империи 74,31% населения) (Еврейcкая энциклопедия. Т.ХIII. C. 649.).

Тем более черта оседлости не могла помешать тому, что «финансовая роль евреев становится особенно значительной к 60-м годам» благодаря их капиталам (там же. C. 646); в их руках сконцентрировалась и печать. Такой рост еврейского экономического и общественно-политического влияния дополнялся их активным участием в революционном движении: они переплавляли «мечту о мессианстве своих дедов и прадедов в новое мессианство – в мечту о социализме», – констатирует Г. Аронсон (Аронcон Г.Я. В борьбе за гражданcкие и национальные права // Книга о руccком еврейcтве (1860–1917). C. 215.).

Профессор Эттингер отмечает, что «уже в середине 70-х годов делались первые попытки организовать еврейское революционное движение» социалистами М. Натансоном, А. Либерманом, М. Винчевским, М. Лилиенблюмом и др. В 1876 году было создано "Общество еврейских социалистов". Знаменитый Бунд (Всеобщий еврейский рабочий союз) был основан в 1897 году, на год раньше, чем состоялся первый съезд РСДРП, созванный в Минске (в черте оседлости) также при активной помощи Бунда (Эттингер Ш. Предиcловие к книге: И. Домальcкий. Руccкие евреи вчера и cегодня. C. ХVI.)

Характерно, что рост антиеврейских настроений в России приходится именно на последнюю четверть ХIХ века, когда еврейство стало все больше проявлять свое революционное влияние. А в связи с убийством революционерами Александра II в 1881 году разразились и погромы.

Существует достаточно данных, чтобы характеризовать большинство погромов в России как провокационные. Первая волна в 1881 году была спровоцирована революционерами "Народной воли", которые призывали к тому листовками и «считали погромы соответствующими видам революционного движения» (Еврейская энциклопедия. Т. XII. С. 617), то есть способствующими общей дестабилизации положения в стране. По этой же причине и царские власти решительно пресекали погромы, видя в них проявление опасного беззакония. При этом революционеры стали провокационно обвинять в их организации царскую власть, якобы стремившуюся перевести народный гнев с себя на евреев.

О еврейском вопросе в XIX веке писали многие знаменитости, начиная с Державина и до Достоевского, И.С. Аксаков (брат К.С. Аксакова) посвятил этому с 1862 по 1886 годы ряд статей в журналах "День" и "Москва". Первую такую статью он начал с констатации: «В христианскую землю приходит горсть людей, совершенно отрицающих христианское учение, христианский идеал и кодекс нравственности (следовательно все основы общественного быта страны)» (О еврейском вопросе / Иван Сергеевич Аксаков; Изд. [и предисл.] Е. де-Витте. Почаев, 1911). Однако в основном общественные дискуссии того времени велись лишь вокруг расширения прав для иудеев, об их упорной асоциальности ("государство в государстве") и меньше об их усиливающемся разрушительном влиянии.

Но российские власти, как видим, не понимали назревающей опасности, благодушно надеясь их перевоспитать...

Неуклонно обострявшийся еврейский вопрос, как и в Германии (которая в этом отношении Россию опередила), также повлиял на формирование русского "антисемитского" национализма, все больше ощущавшего в этом еще один фронт обороны: внутренний, но еще без понимания эсхатологической роли еврейства в мiровой истории.

Утрата осознания Третьего Рима в российском обществе

Поскольку в данной книге судьбы немецкого и русского народов мы связываем с их начальным периодом времен христианизации, затем европейских церковных расколов и с пониманием своей преемственности от Римской империи, вернемся к этому и в сравнении немецкого и русского национализмов, сформировавшихся в XIX веке.

Уже отмечено, что идея римской преемственности постепенно угасла и в русской общественной мысли, после петровских реформ, и в немецкой ‒ не возродившись ни в философском "идеализме, ни в "романтизме", ни в стремлении к национальному объединению (в основе которого, согласно Дитриху фон Гильдербранду, лежала «узколобая совершенно националистическая идеология»).

В петербургский период идея Третьего Рима если и упоминалась, то в основном на уровне ее исторического прошлого и его политических трактовок. Например, Карамзин отмечал, что упоминание Третьего Рима в XVI веке имело целью поддержать создание Русского патриархата ‒ и только.

В XIX веке виднейшие мыслители тогдашнего русского образованного слоя в осознании "самобытного пути России" и ее "всемiрного призвания"  в основном ограничивались современным им противостоянием либерализму и западничеству ‒ но ни славянофилы, ни почвенники той эпохи еще не достигли должного эсхатологического уровня рассмотрения общемірового историософского процесса и места России в нем. (Это в должной мере произошло лишь после утраты Российской государственности всем русским народом ‒ в результате осмысления революционной катастрофы...)

Победа над Наполеоном сделала Россию самой влиятельной державой в Европе. Выражением этого стало создание "Священного союза" монархов против революции (1815 г.), затем помощь Астро-Венгерской монархии против революции в 1948 году. Удерживающую миссию России тогда точно выразил Тютчев в работе "Россия и революция". Также и Маркс в своих известных русофобских статьях видел в России колосса, препятствующего мiровой революции. Рос­сии в этой борьбе неизбежно предстоя­ло при­нять вызов Запада, ибо ей была уготована всемир­ная удер­живающая роль, но образ Третьего Рима в этих верных оценках отсутствовал.

Сла­вянофилы, писавшие об особой миссии России в споре с западниками, о возрождении самосознания Третьего Рима тоже не упоминали: это понятие для них оставалось в допетровской Руси, хотя по смыслу у них речь шла именно об этом ‒ о всемiрной миссии России. Славянофилы (да и Достоевский) видели эту миссию в будущем, но весьма оптимистично и прекраснодушно вне координат православной эсхатологии: сказать "новое слово мiру", "снять все противоречия европейской цивилизации", спасти ее и т.п. Хотя европейская цивилизация вследствие антимонархических "буржуазных" революций уже была под контролем мiровой антихристианской силы иудейского "Финансового Интернационала"...

Крымская война укрепила русское национальное самосознание как отдельной от Запада и не совместимой с ним православной цивилизации. Именно в последующие годы происходит первая публикация писем старца Фи­лофея. В 1861 году в журнале "Православный собеседник" было опубликовано его послание дьяку М.Г. Мунехину «на звездочетцев и латинян». Через два года (в 1863 г.) в том же журнале ‒ послание Великому князю Василию Ивановичу.

Но ни Данилевский в книге "Россия и Евро­па" (1869), ни авторы-почвенники, размышлявшие об особенности России, не использовали эсхатологические координаты и соответственно образ Третьего Рима (за исключением цитированного выше его упоминания Достоевским в "Дневнике писателя", 1876). Они утверждали прежде всего культурно-историческую национальную самобытность российской (славянской) цивилизации. В конце ХIХ века многие в России еще острее почувствовали пагубность ширившегося либерально-эгалитарного прогресса (Катков, Леонтьев, Победоносцев), видели спасение России в "подмораживании" и укреплении монархии, но скорее в утилитарно-политическом плане, например, Леонтьев находил удерживающее от "прогресса" начало и в мусульманских деспотиях, и во властном католицизме.

Наиболее известный наш философ B.C. Соловьев не любил Империю Второго Рима ("Византию", как тогда уже привилось это западное ее название), понятие Третьего Рима трактовал как национальную гордыню (хотя отчасти был в этом прав на фоне тогдашнего политического приземления этой идеи) и выводил отсюда необходимость воссоединения с католиками, в чем и видел вселенское призвание России. ("Византизм и Россия", 1896)

Крупнейшие российские историки XIX века (Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский) в своих фундаментальных трудах вообще осмысляют русскую историю и свою эпоху не с духовной точки зрения Третьего Рима, а скорее с западнической.

Идея Третьего Рима отчасти воскрешается во второй половине XIX века в связи с русско-турецкой войной (1877‒1878 гг.) из-за порабо­щенных турками христиан с вполне реальной возможностью взятия Константинополя, ‒ но только как геополитическая идея, именно так обосновывавшая всемiрно-историческую задачу Русского государства. В сущности, в этом не было ничего плохого, завоевательно-"империалистического", в чем любят упрекать Россию наши недруги на Западе, пытаясь этим компенсировать свои намного худшие подобные агрессивные цели расово-эксплуататорской колонизации мiра. Но эта русская цель в сущности ограничивалась только региональным геополитическим уровнем понимания миссии России. Соответственно публицистами если и обсу­ждается миссия Тре­тьего Рима по отношению ко Вто­рому, ‒ то лишь в политичес­ком аспекте: «Константино­поль должен быть наш!».

Можно было бы ожидать восстановление духовного самосознания Третьего Рима от Русской Церкви. Но и этого не было. Даже в редких богословских работах Третий Рим упоминали неохотно, возможно, чтобы это не выглядело одобрением старообрядческого раскола (старообрядцы сохраняли эту идею). Так, профессор Московской духовной академии А.Д. Беляев в своем эсхатологическом двухтомнике "О безбожии и антихристе" (Сергиев Посад, 1898), писал: «В старину иные русские Москву и Россию называли третьим Римом; но это название не привилось. В настоящее время никто из ученых не употребляет этого названия, а народу оно даже совсем неизвестно. Да и действительно, что общего у православной России с Римом?..» (с. 508). И такая равнодушная позиция богословов того времени и церковных властей, заботившихся в основном о личном благочестии паствы, конечно, не могла остановить скольжение русского общества в апостасийное западное русло... Можно сказать, что революция началась уже тогда ‒ в умах ведущего слоя российского общества.

Удерживающее эсхатоло­гическое значение Третьего (и по­следне­го) Рима оставалось не осмысленным даже в эту эпоху назревающей Мiровой войны объединенных антихристианских сил против России, препятствующей их геополитическим планам мiрового господства.

Так, в ХХ веке в годы начавшейся революции эсхатологическая идея Третьего Рима, не рассматривается даже в глубокой монографии "Монархическая государст­венность" (1905) Тихоми­рова, хотя удерживающее значение монархической власти им проанализировано очень подробно... Впрочем, и этот его труд остался практически не замеченным в "образованном обществе"... Об удерживающей роли русского Царя (опять-таки без упоминания Третьего Рима) говорили немногие духовные лица: такие, как свт. Феофан Затворник и св. прав. Иоанн Кронштадтский, но они оставались гласом вопиющего в ширившейся пустыне...

В последнюю предреволюционную эпоху вышли книги: В.Н. Ма­ли­нина "Ста­рец Елеа­за­ро­ва мо­на­сты­ря Фи­ло­фей и его по­сла­ния" (1901 г.) и старообрядца И.А. Кириллова "Третий Рим: Очерк исторического развития идеи русского мессианизма". М., 1914) с подробнейшим обоснованием истории идеи Третьего Рима как "вечного мессианского царства".

Но старообрядчество считалось в "образованном обществе" маргинальным проявлением фанатизма и невежества. Эти книги, разумеется, не отражали настроения, преобладавшие в самосознании ведущего слоя. Даже в годы начавшейся судьбоносной Мiровой войны по установлению Нового мiрового порядка патриоты в ведущем слое Российской империи не простирали свое видение смысла исторической эпохи далее присоединения к России даже не Константинополя как столицы Второго Рима, а просто стратегически важных Проливов... И потому, видимо, Господь лишил Россию этой, казалось уже близкой победы в 1917 году...

О различиях в немецком и русском мессианизме

Тем не менее в обоих наших народах сохранялась идея избранности для всемiрного предназначения, которую почему-то часто называют мессианизмом или мессианством ‒ от еврейского слова Мессия. Критики мессианства всегда понимают под этим претензию народа на роль Мессии в мiре по отношению к другим "второстепенным" народам.

Этот гордый тип мессианизма хорошо известен в истории ‒ таково религиозное самосознание еврейского народа, до сих пор, даже после распятия истинного Мессии считающего, что у Бога с евреями навеки неотменимый особый Завет. Именно евреи избраны "светочем мiра" и поэтому в еврейском народе должен явиться обещанный только евреям Мессия, понимаемый как земной царь Израильский, призванный возвысить Израиль. «В талмудической литературе господствует представление о земном Мессии, а начиная с конца первого столетия христианской эры оно является официально признанным в иудаизме» (Еврейская энциклопедия, СПб, статья "Мессия").

Именно поэтому Израиль не узнал Того Мессию, Которого ждал: Он пришел не властным земным царем, а смиренным провозвестником любви ‒ Сыном Божиим, Царство Которого "не от мiра сего"; и пришел Он для всех людей, а не только для еврейского народа. Отсюда начинается в мiре новый мессианизм (если уж использовать это слово) ‒ теперь Завет заключен со всеми народами, и как сказал апостол Павел: «Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники» (Гал. III, 28-29). А иудеи продолжают ждать своего"иного" мессию ‒ которым будет антихрист.

Как известно, древнееврейское слово "Мессия" (Помазанник) переводится на греческий язык словом Христос; поэтому христианство означает не что иное как "мессианство", понимаемое как многообязывающее и трудное следование Мессии-Христу. Именно так, начиная с осознания себя преемственным Третьим Римом (по причинам, рассмотренным в главе 3), избранность всегда понималась нашим народом.

Такой мессианизм ‒ не гордыня. Христианство налагает на человека труднейшие обязанности, которые многими воспринимаются как невыполнимые. Этим объясняются и внутренние борения В.В. Розанова, видевшего в христианстве "неоправданное бремя". Мы считаем, однако, что это бремя оправданно как проявление любви к Творцу, оно необходимо для нашего духовного роста и поэтому имеет собственную ценность. Главное же ‒ в этом росте смысл и личной жизни, и человеческой истории.

Часто также приходится слышать насмешливую критику выражения "народ-богоносец", какое встречается в словах некоторых персонажей Достоевского: мол, это претенциозно и нескромно. Разумеется это так, если его использовать как восхваление своей святости (молитва фарисея: «спасибо тебе, Боже, что мы не такие, как прочие грешники»). Но вслушаемся внимательнее: именно несение христианского бремени, а не гордыня, чувствуется в этом слове. В нем можно видеть еще одно определение русской идеи и лишь другое выражение того факта, что основная масса русского народа выбрала себе самоназванием слово "крестьяне ‒ христиане". Это не проявление гордыни, а следование христианскому долгу, в связи с чем В. Соловьев писал, что «в Новом завете все народы, а не какой-либо один, в отличие от других, призваны быть богоносцами». Если представители каких-то народов не чувствуют в своей среде такого национального идеала ‒ это еще не причина, чтобы отвергать возможность такого идеала у других и называть его "манией" или "опасной химерой".

Именно в этом смысле Достоевский говорил о "всечеловечном" призвании русского человека как универсальности его христианского самосознания. К.С. Аксаков выразил это в таких словах: «Русский Народ не есть народ, это человечество; народом он является от того, что обставлен народами исключительно с народным смыслом, и поэтому человечество в нем является народностью» (Полн. собр. соч. Москва. 1861. Т. 1. С. 630).

Я не компетентен разбирать сейчас точный смысл германского мессианизма как избранности в человеческой истории. О немецкой национальной исключительности в разных формулировках (например, "универсализм", "всечеловечность") писали композитор Рихард Вагнер, литератор и историк Вольфганг Менцель, Фихте ("пра-народ"). Особенно Гегель считал германский народ избранным, воплощающим в себе всемiрно-историческую идею ‒ высшее выражение человеческого духа.

Исследовавший германскую национальную идеологию в конце XIX ‒ начале ХХ века прот. Георгий Титов, при всех своих симпатиях к Германии и особенно к Австрии как части немецкого народа, в своих выводах ссылается на работы многих немецких авторов:

«Карл Великий (768‒814) ‒ это завершение и начало. В нем ‒ завершение труда Пиппина и св. Бонифация; в нем ‒ начало универсальной западной империи и христианского единства Запада, западной civitas christiana и вместе с тем ‒ начало будущей немецкой императорской власти средневековья. Без Карла не было бы объединения германских племен, до того постоянно воевавших между собой, как чужие, а значит ‒ не было бы [провозглашения на Западе] "Римской империи" (которая позже стала называться "Империей немецкой нации"), и следовательно ‒ не было бы его блестящего императорского правления вместе со всей его церковно-исторической проблематикой». (Лортц Йозеф. История Церкви. https://www.e-reading.club )

Как отмечает о. Георгий, «различия в духовной структуре восточных и западных христиан в то время еще не были столь глубоки, как это стало позднее». Но со временем именно это нарастало и становилось определяющим в формировании национальной идеологии. Отец Георгий приводит об этом суждение русского философа П.Е. Астафьева (1846‒1893).

«В иерархии общечеловеческих духовных начал началу религиоз­ному всегда отводилось первое, главенствующее место, даже у последователей Конфуция, своеобразная религия которых лишена и метафизического, и мистического элемента, и даже культа. Но какая между народами громадная разница и в объеме, и в направлении влияния определяющего их жизнь религиозного начала! ... Жизнь одного народа проникнута убеждением, что одни дела спасают, другого ‒ что спасает одна вера, третьего ‒ что вера без дел мертва есть, а четвертого ‒ что религиозная идея есть пре­имущественно могущественнейшее орудие политической жизни ‒ сила...» (Астафьев П.Е. Национальность и общечеловеческие задачи)

К сожалению, могучая и своеобразная сила германского духа не оставила религиозное начало "тем же, как и раньше", но немало поспособствовала искажению учения Христа, ‒ отмечает о. Георгий. ‒ Несомненно, что германский дух посодействовал и укреплению гордыни и земных претензий католичества (хотя оно возникло в гордом Риме, отстаивавшем свое первенство) и, в особенности, возникновению еще более приземленного протестантства, а также порождению абсолютистского эгоистичного феодализма... Следствием своеобразия духа стало и своеобразие общественного и государственного устроения со всеми его достоинствами и недостатками. (Прот. Георгий Титов. "Третий путь австрийских христиан")

Очевидно, что исключительность своего народа понималась немецкими ее выразителями не как служебное выполнение христианского бремени "удерживающей" Империи для всего человечества (каким был русский "мессианизм"), а как национальное качество для лидерства во всем человечестве. В связи с эти Ю.Ф. Самарин иронично заметил: «Чтобы стать человеком, надо сперва сделать из себя германца».

Причем эти идеалы избранности в обоих наших народах в XIX веке существовали в литературно-философских кругах. В государственной идеологии идеи национального величия имели чисто прагматическое значение.

К началу ХХ века и в России понятие удерживающего Третьего Рима на государственном уровне трактовалось уже чисто политически, и объединение германских государств было национально-политическим, в том числе на основе того наследия древнегерманского язычества, которое отразилось и в философии "немецкого идеализма" (как это констатировал Г. Зигмунд), так и в романтизме. (В России историк-старообрядец Кириллов такую же языческую деградацию увидел в русском "почвенничестве".)

В принципе ничего особенно опасного в этом, казалось, еще не было, ибо в том и другом народе это имело оборонительный характер от разлагающих просвещенческих идей. Вот только обмельчавшая Россия, в своем верхнем общественном слое отказавшаяся быть удерживающим Третьим Римом и устроившая себе антимонархическую революцию, потеряла свое назначение в глазах Божиих и по своим грехам рухнула под натиском мiровой системы зла ‒ не без помощи германского Второго Рейха, который затем тоже потерпел крах от того же врага и в своей Ноябрьской революции утратил статус империи. В результате и в России, и в Германии на месте прежних традиционных империй возникли режимы, хотя формально и противоположные по сути (интернационалистический в СССР и нацистский в Германии), но в своем дальнейшем соперничестве принесшие огромные бедствия нашим народам.

Далее посмотрим, как и кем это готовилось.

(Постепенно в текст будут вноситься уточнения и дополнения, поэтому при заимствовании теста его следует брать с "Русской идеи". Продолжение следует: глава 11. Революционные движения в Германии  и в России. Маркс и Ницше)

---