Недавно меня попросили "как писателя" дать советы старшекласснице, которая очень хочет после окончания школы поступить в вуз, дающий профессиональное образование в области литературного художественного творчества. Например, что я могу казать об Институте литературы в Москве?
Мой ответ.
‒ Институт литературы им. Горького, основанный в СССР в 1933 году для подготовки "инженеров человеческих душ" в построении коммунистического общества (выражение Сталина), ныне, при хорошем преподавателе, может дать некоторые профессиональные навыки по работе с языком, по формированию произведения. Но этого недостаточно, чтобы стать писателем. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тютчев, Достоевский, Бунин, Набоков ‒ очень разные личности в своем мiровосприятии, в своем душевном мiре и писательском мастерстве, такого института не заканчивали... У них был дар Божий, и это главное, хотя они и использовали его по-разному.
Себя я не называю писателем, а только автором книг, которых у меня около десяти. Но это не художественная литература. В студенческое время у меня были и небольшие художественные опыты, опубликованные с задержкой в полвека в журнале "Парус" (для меня они теперь имеют лишь автобиографическое значение тогдашних поисков смысла бытия в советских условиях), ‒ но больше к этому жанру я не возвращался, т.к. в открывшихся возможностях изучения духовного наследия Зарубежной Руси меня увлекло другое: потребность понять смысл мiроздания, смысл жизни человека, смысл истории и место России в нем. Мои книги прежде всего основаны на этом: они с историософским стержнем, а не с художественным.
Тогда как писатель в устоявшемся классическом значении ‒ это художник слова, знаток всех сложностей жизни и человеческих страстей, часто и властитель дум в старом европейском мiре, тем более в России, где литература всегда было чем-то бóльшим, чем просто беллетристика. Тем не менее у меня есть свое представление и о писательстве. Повторю его вкратце.
Первое. Чтобы быть писателем, необходимо профессионально грамотное владение языком (в данном случае родным русским), то есть его интуитивное ощущение как бы изнутри самого языка: когда грамматические и другие правила не просто заучиваются, но ощущаются как логически необходимые, как внутренняя идеальная гармоничная архитектура языка (наподобие математики как идеального мiра, лежащего в основе материи).
Уже Платон считал, что слово представляет собой материальное выражение идеи, которая существует в мiре идей, а ее словесная оболочка (звуковая или графическая) ‒ это "футляр" идеи для практического пользования ею людьми в их общении и в познании мiра. В этом заключается и смысл символов, которые тоже заключают в себе идеи, в том числе священные ‒ так с древнейших времен люди символами выражали свои религиозные верования, затем создали и письменную форму языка (иероглифы как символы).
В этом значении язык ощущается писателем не только как послушный инструмент наподобие красок художника, мастерски владеющего кистью, а как живой организм, ‒ что-то подобное высказывал Иосиф Бродский, благодаря этому ставший талантливым поэтом, хотя ему многого важного недоставало.
Второе ‒ именно о том, чего недоставало снобу-индивидуалисту Бродскому, который не был христианином: верного ощущения духовного смысла мiра и идущей в нем непрерывной борьбы сил добра и зла. Это связано с тайной сотворения Богом свободного человека как венца творения «по образу и подобию Божию» и трагедия этого дара свободы: причина зла как вследствие недолжного богопротивного пользования ею уже первыми людьми, впустившими зло в мiр. Бродский видел, что «мiр лежит во зле» (1 Ин. 5:19), но относился к этому как к норме, нечетко различал добро и зло и старался эстетизировать это недолжное состояние мiра, заглушая свою тревогу снобизмом. В его шкале ценностей отсутствовала национальная ступенька (он говорил о русских в третьем лице: "они", и завещал похоронить себя в Венеции), эстетика у него господствовала над этикой, а на самом верху располагалось собственное "Я": поэт призван сеять «на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разноголосие, на месте решимости к действию – невнимание и брезгливость» к властителям и «ревнителям всеобщего блага». Он возомнил о себе, что талантливому поэту дозволено всё вопреки существующим нравственным нормам (такое мiроощущение ‒ не редкость в среде художников слова).
Бродский считал себя медиумом, инструментом языка как живого существа («средством языка к продолжению своего существования»), которому поэт служит. Однако без без должного духовного знания о мiре и понимания абсолютных ценностей талантливый художник может становиться медиумом зла и впускать его в свои даже талантливые произведения. Такой писатель может использовать свой дар Божий недолжным образом, соблазняя почитателей своего таланта. Впрочем, как и все разнообразные Божественные дары, грешно применяя их соответственно своей свободной воле. Но кому больше дано ‒ с того больше спросится...
Разумеется, я тут не смешиваю художественное творчество и богословие. Богословие четко разъясняет сущность мiроздания, природу добра и зла, смысл истории, нормы поведения и цель жизни человека. В этом отношении богословие ‒ дидактическая воспитательная наука. Хотя всё же и в религиозной области остаются тайны, непостижимые человеческому уму, которые богословы и не претендуют постигать в силу их безконечности.
Таким образом, подлинное писательское художественное творчество ‒ это ощущение Божественной тайны бытия и привлечение читателя задуматься об этом, для чего могут использоватся различные приемы беллетристики: интригующие недосказанностью, приключенские, порою даже "от обратного" (с изображением зла, но всё же без его эстетизации и смакования). От противостояния злу в земном мiре никому никуда не деться, но это противостояние в художественном творчестве может выражаться не в четком религиозном анализе борьбы добра и зла, а, например, описанием страстей в душе человека, в которой борется добро и зло, для утверждения должного в конкретной жизни и помогая людям в этом. Но и без уклона в дидактичность ‒ это всегда идет во вред художественному творчеству, в нем должна оставаться увлекающая непостижимая тайна бытия. Или писатель целомудренно ограничивается изображением этой тайны красоты и величия Божиего творения ‒ в природе, космосе, в святых подвижниках.
Мне по мере созревания, по своему характеру, захотелось понять тайну бытия более углубленно, а не просто художественно отображать ее существование, которое я с увлечением ощущал с юности (как было в упомянутых текстах студенческого времени). К тому же художник является как бы искусной "обогатительной фабрикой" собираемой им по крупицам жизненной "руды", используя для этого и свой художественный вымысел. И примерно в 30-летнем возрасте мне показалось, что, в отличие от дореволюционного XIX века, мiр в ХХ веке настолько обнажил свои тайны в идущей Мiровой войне противоборствующих духовных сил и их идей, что реальность в нем, которую хочется исследовать, достовернее и увлекательнее любого искусного писательского вымысла, тем более что эта реальность усердно маскируется. Поэтому я и не стал писателем в общепринятом смысле, мне этого стало недостаточно. Но эту профессию, конечно, уважаю и девочке, мечтающей учиться литературному художественному творчеству и приобщения к этому увлекательному мiру, желаю понимания всей сложности и ответственности этого жизненного призвания, чтобы послужить Богу и своему народу.
М.В. Назаров
5.2.2024 г.
Спасибо за статью, дорогой Михаил Викторович!
Очень отрадно за девушку.
Чтобы стать писателем прежде нужно много читать. А когда прочтешь много, то поймешь, что уже обо всем до тебя написано другими писателями и у тебя желание стать писателем отпадет. Трудно, но стоит выучиться как не стать писателем.