В наши времена никакими материально-экономическими выгодами, ни в какой империи не удержать народы, созревшие для самостоятельности и стремящиеся к ней. Для обоснования единства нужны иные аргументы.
Но национальный вопрос по отношению к сегодняшней России все чаще ставится более радикально: смеем ли мы, русские, вообще желать той или иной формы общности с каким-либо другим народом? Нет ли уже в этом посягательства на его национальное самовыражение, высшей формой которого всегда должна быть полная государственная независимость?
Ответ, наиболее распространенный как в среде западных советологов, так и в правозащитном движении в СССР, категоричен: подобное стремление к государственной общности - реакционно и есть не что иное, как империализм. Пример такого подхода - 'Заявление по украинскому вопросу' в журнале 'Континент' № 12. Возможно, именно так проблема заостряется из-за ненормальности межнациональных отношений в СССР. Но такое положение не вечно. Ниже предлагается иная точка зрения с ориентиром на послетоталитарное будущее.
Это попытка объяснить стремление тех, кто хотел бы сохранить единство, прежде всего славянских народов нашей страны, не только из чувства 'сидящих в одной лодке', но и на основе духовной близости. Попытка показать, что наши народы не просто 'какие-то' друг для друга. Что возможность государственной независимости ценность не единственная и не высшая. Что в нашем единении есть тоже высокая цель. Ведь само добровольное объединение (а иное и немыслимо) возможно лишь при этом условии, оно должно обладать очевидной для всех ценностью - высшей, чем существование врозь.
Христианское понимание ценностей представляет собой иерархическую лестницу, верхние ступени которой не отменяют собой нижние, а опираются на них. Так, между личностью человека и духовным всеединством человечества перед лицом Бога есть промежуточные уровни. Наиболее ярко выраженные и устойчивые из них - семья и нация. Но они не исчерпывают всей шкалы. На наднациональном уровне можно видеть сообщества народов, объединенных по культурно-историческому и религиозному типу, - например, ярко выраженное единство мусульманских стран. На этом уровне и следует искать ценности, которые оправдывают сохранение и развитие славянского единства.
Перечень исторических ударов по этому единству огромен: 1) татаро-монгольское нашествие в XIII в., которое было первопричиной расщепления единого древа Руси на три ветви; 2) 'латинизация', в результате которой западные области Руси были втянуты в чуждую русскому духу орбиту; 3) австро-германская политика поощрения сепаратизмов с целью расчленения России, набравшая обороты в период первой мировой войны; и, наконец, 4) большевизм.
Последствия этих ударов отразились на всех трех ветвях, и если в дальнейшем изложении основное внимание уделено Украине, то лишь потому, что на самосознании ее интеллигенции это сказалось больше всего.
Коммунистическая идеология нанесла огромный ущерб межнациональным взаимоотношениям в нашей стране. Первым ее результатом стала завлекающая раздача республиканских статусов и произвольно-великодушное проведение многих границ (все равно нациям скоро предстояло 'отмереть', а границы должна была поглотить мировая революция - вот когда были заложены мины будущих Карабахов...). Но поощрение окраинных национализмов, в частности 'украинизация' в 1920-е гг., были для интернационалистической власти лишь временным средством искоренения главного врага: 'русской буржуазной', то есть национальной, культуры и православной традиции (это подчеркивал Ленин). Вскоре выявилась фиктивность провозглашенных республик, породив чувство обманутости. Наступил следующий этап: тоталитарная нивелировка страны на основе языка и обездуховленного тела самого большого народа-растворителя, лишенного своих традиций. Назревавшая война заставила сменить и терминологию: о главном контингенте пушечного мяса заговорили как о 'великом старшем брате'... Все это породило ощущение 'русификации' и отталкивание от нее.
Спекулируя на языковой форме и 'не замечая' сути коммунистической денационализации, противники славянского единства пытаются нанести этим еще один удар. Утверждают, в частности, что голод в годы коллективизации был организован русскими и только на Украине с целью 'геноцида украинского народа' (в 1988 г. это муссировалось на международных слушаниях в США) * Эти силы провели в США в 1959 г. действующий и сейчас закон о 'порабощенных нациях', заявляющий, что 'русским коммунизмом' порабощена не только Украина и Белоруссия, но и некие 'Казакия' и 'Идель-Урал'...
- * Голод был следствием коллективизации (часто намеренным - как средство принуждения) во всех земледельческих областях: на Украине, Кубани, Северном Кавказе, в Центрально-черноземном районе, Поволжье, Южной Сибири. Об этом свидетельствует логично связанная цепочка партийных постановлении и инструкций 1929-1933 гг.: о раскулачивании, о 'колосках', о запрете торговли хлебом, о паспортной системе (прикрепившей крестьян к колхозам), о запрете использования фуража не по назначению (т.е. в пищу), о людоедстве. 'Украина наиболее пострадала от этого преступления... как наиболее земледельческая территория и, очевидно, нашлись более рьяные местные исполнители... Коммунистам не так уж нужны были колхозы, им было нужно, чтобы сломленный крестьянин униженно пришел к партии за куском хлеба. Так возникла система нещадной эксплуатации крестьянства, когда его заставили почти бесплатно работать в колхозе - на партию, а в оставшееся время, чтобы прокормить семью, - на себя, на приусадебном участке, да еще платить с него налоги'. - См. нашу статью 'Покорение голодом. К 50-летию массового истребления крестьян' ('Посев', 1983. № 12). [Прим. 1998 г.]
Подобные искажения истории нацелены на сеяние межнациональной розни в нашей стране. А у значительной части украинской эмиграции эта рознь давно приняла форму ненависти. Достаточно привести название мюнхенской газеты 'Шлях перемоги' (Путь победы) с девизом 'Киев против Москвы', которая готова на антирусскую солидарность даже с китайцами: ''Дальневосточная Сибирь' была когда-то китайскою... китайцев, хозяев этого края, Москва уничтожала небывалыми физическими способами'. Вместе с китайцами 'Шлях перемоги' надеется, что 'души утопленных и убитых помогут своею эзотерическою силою вернуть назад Китаю занятые москвинами китайские земли в Сибири' (9.4.1978).
Можно процитировать и призывы сепаратистского лидера В. Мороза к 'насильственному крушению русской империи', ибо она 'даже после демократических преобразований будет висеть дамокловым мечом над всей Европой' (dpa, 25.6.79); 'для нас, украинцев, русские пришельцы-азиаты' ('L'Express', 11.8.1979)...
Семь 'неправд' сепаратизма
Надо надеяться, что на Украине подобные эмигрантские эмоции найдут должную оценку. Не сразу, однако, заметна фальсификация научных данных в этом вопросе. В этой связи еще в 1920-е годы кн. А.М. Волконский определил 'четыре неправды' украинских сепаратистов: 'неправда этнографическая, филологическая, хронологическая и географическая', которые в той или иной форме используются по сей день*.
- * См. об этом: Ульянов Н. Происхождение украинского сепаратизма. Нью-Йорк. 1966; Царинный (Стороженко) А. Украинское движение. Берлин. 1925; Волконский А. 'Историческая правда и украинофильская пропаганда'. Турин. 1920; Лосский Н. 'Украинский и белорусский сепаратизм' // 'Грани'. 1958. № 39.
Суть этих неправд в следующих утверждениях: 1. Что 'издревле существовал особый украинский народ' (придумали имя: 'рутены'*), отличавшийся от русского: украинцы представляют собой 'арийцев' с 'традиционным духовным аристократизмом', тогда как великороссы - 'туранско-азиатский' народ с 'рабской психологией' (теория Ф. Духинского, отраженная выше у Мороза).
- * Рутены (нем. - Ruthenen, от латинского - Rutheni) - первоначально это слово иногда использовалось в Средневековье как одно из западных названий для русских, но не привилось. С 1848 г. его вновь ввели в Австро-Венгрии для обозначения остававшейся под ее владычеством части русского народа - русинов, населявших Закарпатье, Галицию, Буковину, - перестав называть их русскими. Это было сделано с целью подавления в них русского национального самосознания. В дальнейшем, в целях поощрения украинского сепаратизма уже в самой России, австро-венгерская и германская пропаганда стала применять слово 'рутены' ко всем малороссам (украинцам) - для подчеркивания их якобы отдельного от великороссов происхождения. (См. об истории этого термина в книге А.М. Волконского.) Дальнейшая судьба австровенгерских русинов-рутенов трагична: с началом Первой мировой войны над ними, по правительственному распоряжению, был совершен массовый геноцид - первый в Европе в XX в. - с использованием концлагерей (только в Талергофе были убиты десятки тысяч человек за их принадлежность к русскому народу). [Прим. 1998 г.]
2. Что этот украинский народ изначально имел 'самостоятельный, тоже славянского, но не русского происхождения, язык'.
3. При этом поздние исторические реалии переносятся в прошлое: так в украинской эмиграции в 1988 г. праздновали '1000-летие Крещения Украины', утверждая, что 'правитель Украины Володымир' крестил украинцев (а не русских).
4. Географическая же неправда заключается в распространении территории Украины на земли, которые никогда украинскими не были: порою Украина простирается до Каспийского моря (такова, например, 'Коротка география Украины' С. Рудницкого, Киев, 1910).
К этому следует добавить пятую, антирусскую неправду, о которой уже сказано выше: советизация выдается за 'русификацию', а большевистский террор - за 'геноцид, проведенный русскими против украинского народа'. Идет спекуляция на общей трагедии, в которой 'расстрелянное возрождение' (уничтожение украинской национальной интеллигенции, начавшееся в 1929 г.) было лишь очередным шагом по укреплению коммунистической власти - в то время, когда русской национально мыслящей интеллигенции уже не было: ее уничтожили, бросили в лагеря, изгнали сразу после революции.
Эти неправды - основное оружие, но и ахиллесова пята эмигрантского украинского сепаратизма.
Однако главный вопрос: насколько украинский народ действительно хочет отделиться. Его воли мы до сих пор не знаем. Даже основной юридический аргумент сепаратистов - провозглашение Центральной Радой независимости Украины в 1918 г. - при объективном рассмотрении может оказаться шестой неправдой, юридической.
Во-первых, об этом акте следует судить в ряду других решений той же украинской власти - Центральной Рады, созданной 4(17) марта 1917 г. после падения российской монархии. Почему-то этот украинский 'парламент' не торопился с отделением от России. Так, в обращении 'К украинскому народу' от 9(22) марта Центральная Рада призвала поддержать Временное правительство. Затем, 10(23) июня, она провозгласила лишь автономию Украины, а 3(16) июля решила перенести ее осуществление до созыва Всероссийского учредительного собрания. 7(20) ноября, после большевицкого переворота, Центральная Рада объявила о создании украинского государства - но опять-таки в составе России. И лишь 11(24) января 1918 г., сразу же после разгона большевиками Учредительного собрания и по совету Германии, Рада провозгласила независимость Украины.
Эта хронология отражает не столько национальные, сколько политические причины отделения: здесь видна реакция на незаконный захват власти большевиками, отталкивание от их террористической политики. (Идеологической же вражды к большевикам социалистическая Рада не питала.)
Во-вторых: насколько в тех условиях всеобщей смуты это решение Рады (образованной, кстати, не всенародными выборами, а соглашением политиков) можно считать мнением народа? Скорее, как признает и симпатизирующий сепаратистам А. Авторханов ('Империя Кремля', 1988), это было 'искусное лавирование украинской дипломатии во главе с Винниченко в продолжающейся войне между Германией и Россией'. Причем с одной стороны была не прежняя Россия, а захваченная большевиками и угрожающая Украине тем же режимом. С другой же стороны 'австрийцы и немцы добивались', чтобы Украина стала 'австро-германским вассалом'. В таких условиях решение о независимости 1918 г. можно рассматривать как оборонный шаг (оказавшийся, впрочем, недостаточным)*.
- * И в-третьих: где пролегают юридически законные границы между Украиной и остальной территорией России? Украина была столь органичной частью Российского государства, что в июньском (1917) Универсале Рады об автономии ее границы были намечены лишь приблизительно: 'К территории Украинской Народной Республики принадлежат земли, заселенные в большинстве украинцами: Киевщина, Подолия, Волынь, Черниговщина, Полтавщина, Харьковщина, Екатеринославщина, Херсонщина, Таврия (без Крыма). Окончательное установление границ Украинской Народной Республики, как относительно присоединения населенных в большинстве украинцами частей Курщины, Воронежчины, Холмщины, так и других смежных областей, должно последовать в соглашении с организованной волею народов'. [Прим. 1998 г.]
Конечно, у многих членов Центральной Рады было стремление к отделению от России, но они не могли его провозгласить без веских причин, считаясь с тем, что большинству населения Украины идеи сепаратизма были чужды. В этой связи уместно привести свидетельство из воспоминаний самого В.К. Винниченко об 'острой антипатии народных масс к Центральной Раде', выражавшейся 'самими украинцами. С каким неуважением, злобою, с каким мстительным глумлением они говорили про Центральную Раду, про Генеральных секретарей, про их политику. А что было в этом действительно тяжелым и страшным - то, что они высмеивали и все украинское: язык, песню, школу, газету, украинскую книжку, ...это были не отдельные сценки, а всеобщее явление с одного края Украины до другого' (цит. по сборнику 'Пути истории'. Нью-Йорк. 1979, т. II, с. 188-189). На единственных тогда свободных выборах на Украине (летом 1917 г., в городские самоуправления) сепаратисты потерпели позорнейшее поражение, не получив в главных городах ни одного мандата!
И немцы в те годы признавали, что финансируемые ими сепаратисты очень непопулярны на Украине. Поэтому германский канцлер Г. Михаэлис предостерегал (26.07.1917): 'Мы должны быть очень осторожны, чтобы литература, с помощью которой мы хотим усилить процесс распада России, не достигла прямо противоположного результата... украинцы все еще отвергают идею полного отделения от России. Открытое вмешательство с нашей стороны в пользу независимого украинского государства, несомненно, может использоваться противником с целью разоблачения существующих националистических течений как созданных Германией'. Советник германского посольства в Москве Рицлер подтверждал (04.06.1918): '...любая идея независимости Украины сейчас выглядела бы фантазией, несмотря ни на что, живучесть единой русской души огромна'. И посол Мирбах незадолго до гибели писал (25.06.1918), что, в отличие от Прибалтики, 'постоянное отделение Украины от остальной части России должно быть признано невозможным' (Germany and the Revolution in Russia, 1915-1918. Documents from the Archives of the German Foreign Ministry. London. 1958. P. 65, 66-67, 131, 139).
Заметим также, что после ухода немцев основной фронт противоборства на Украине проходил не между 'украинцами' и 'русскими', а между 'белыми' и 'красными'. И Украина была завоевана большевиками не военной силой, а пропагандой - в опоре на своих украинских союзников; более всего противостояли большевикам на Украине русские офицеры
Однако не будем продолжать полемику. Ни факты злоупотребления украинским национализмом, ни ненависть сепаратистов к России не отменяют права украинцев на национальное самосознание - вплоть до отделения. Жаль, что при опровержении политических спекуляций сепаратистов, русские оппоненты часто упускали из виду эту национальную правду, забывая о мистической сущности и ценности каждой нации как соборной личности; забывали о том, что нации могут созревать и в наши дни; что, заявляя о себе сначала в культуре, они неизбежно требуют своего политического оформления.
Раньше дискуссия шла в основном вокруг вопроса, есть ли украинская нация или ее нет, и дальнейшие выводы вели либо к сепаратизму, либо к 'единой неделимой'. Сегодня (оставляя в стороне вопрос, когда сформировалось украинское национальное самосознание) перечисленные выше проблемы концентрируются в одной: какова наиболее адекватная форма выражения современного национального самосознания украинцев?
Две противоположные тенденции в ответах теперь выглядят так: полное отделение от 'угнетателей-москалей' или создание с ними федерации. Причем тенденция к отделению выдается сепаратистами за единственно национальную - в чем можно видеть седьмую и главную, национальную неправду сепаратизма
Очень важно подчеркнуть, что обе тенденции (сепаратистская и федералистская) существуют в самой украинской среде как два разных выражения национального самосознания. Эта двойственность берет начало с самого его возникновения, и в ней хорошо прослеживается такая особенность: сепаратизм был свойствен политически честолюбивой части интеллигенции, тогда как федерализм и даже чувство единства с Россией - простому народу. Тем более нет оснований считать национальной лишь сепаратистскую позицию.
В такой расколотости сознания, усугубляемой и в религиозном аспекте проблемой украинских католиков, трагическое наследие всей сложной истории этой славянской ветви. Под прессом тоталитаризма проблема была загнана внутрь, но с ростом свободы украинского общества она будет все больше выходить наружу. Ради интересов самой Украины и во избежание внутреннего раскола в ней, это наследие требует максимальной осторожности в его преодолении, в залечивании исторических ран.
Вряд ли сейчас может быть найдено решение, которое удовлетворит всех украинцев. Определение их воли путем референдума, конечно, наиболее разумный шаг, против которого выступают сепаратисты, очевидно, предвидя нежелательный для себя результат*. С ними можно согласиться лишь в том, что любое механическое взвешивание между 'да' или 'нет' - не идеальное решение. Оно не предотвращает внутреннего раскола общества.
- * Продолжение этой темы - как все произошло в действительности - см. в статье 'Историософия смутного времени'. [Прим. 1998 г.]
Поэтому нужен следующий шаг: нахождение синтеза противоборствующих тенденций. Поиск же синтеза возможен лишь на уровне более высоком. Украинское национальное самосознание должно искать форму государственности, которая в максимальной степени обеспечила бы реализацию ценности независимости - до того предела, пока она не нарушает более высокой ценности, тоже необходимой народу, без которой он тоже потерпит национальный ущерб. (Таков общий принцип строения многонационального государства.) Этот предел устанавливается не снизу, так называемым 'сознательным подчинением низших ценностей высшим', а сверху: самой очевидностью высшей истины, ее доминированием над нижними ступенями в иерархической лестнице.
Природа высших ценностей такова, что их приятие может быть только свободным, иначе, при насильственном им подчинении, они перестают быть таковыми. При свободном же их приятии высшие ценности не могут умалить ценности более низкого порядка, наоборот: могут придать им большую полноту. Не так ли и человек, реализуя свою неповторимую индивидуальность и свободу в служении высшим ценностям, обретает духовную полноту и смысл жизни?..
Цель данной статьи не в том, чтобы полемизировать с затронутыми выше неправдами. А в том, чтобы исходя из факта существования прочных многонациональных государств (даже без этнического родства: таковы разноязыкие швейцарцы, бельгийцы, канадцы), - определить, какие же ценности могут сблизить русскую, украинскую и белорусскую национальные правды в добровольное славянское братство?
'Наше национальное сознание должно быть сложным'
Поскольку ниже будут цитаты из работ давних лет, сначала стоит затронуть связанную с ними проблему терминологии. Речь идет прежде всего о происшедшей замене названия 'Малороссия' словом 'Украина' и о сужении значения слов 'русский' и 'российский'.
Сегодня определение 'русский' идентично почти вышедшему из употребления понятию 'великоросс'. Но еще на рубеже XIX-XX вв. 'русский' означало великороссов, малороссов и белорусов вместе взятых. В этом смысле его употребляли как представители русской интеллигенции (например, П.Б. Струве), так и украинской (П.А. Кулиш).
Это было естественно и для простого народа. Так, в целях противодействия польской и австро-венгерской ставке на 'украинофильский' сепаратизм, даже в Галиции [находившейся с XIV в. под польским гнетом, а с конца XVIII в. под австрийским] возникла партия, провозгласившая в 1899 г. следующую программу:
'Русская народная партия в Галичине исповедует, на основании науки, действительности и глубокого убеждения, национальное и культурное единство всего Русского народа и потому признает своими плоды тысячелетнего национального и культурного труда, ...только на [этой] культурно-исторической почве лежат пути к развитию и возвышению Галичской Руси. Принимая во внимание принадлежность русского населения Галичины к малорусской ветви Русского народа, а также и местные условия, русская народная партия признает необходимым и целесообразным просвещать свой народ на его собственном галичско-русском наречии, не отказываясь, однако, от помощи, какую русскому народу в Австрии может принести и действительно приносят обще-русский язык и обще-русская литература, представляющие национальное и культурное выражение всего Русского народа' (Е. де Витте. 'Путевые впечатления', Киев. 1904, с. 192-193).
Следует также напомнить, что термин 'малоросс' нисколько не дискриминирующий. Наиболее распространено объяснение, что эта традиция античного происхождения, пришедшая через Византию вместе с православием: 'Малой Россией', по аналогии с 'малой Элладой', греки называли центральное историческое ядро государства, в отличие от разросшихся территорий 'Большой Эллады' или 'Великой России' (подобное деление на 'великую' и 'малую' существовало и в Польше).
Во всяком случае, это стало самоназванием юго-западной Руси. Так, гетман Богдан Хмельницкий в августе 1653 г передавал через посла: '...иному неверному царю служити не хочем; только тебе, великому государю православному, бьем челом, чтоб твое царское величие не оставил нас. Король Польский со всей силою лятской идет на нас, погубити хотят веру православную, церкви святые, народ православный христианский из Малыя сия России' (Акты Южной и Западной России, т. XIII, с. 371. - Цит. по: 'Обновленная Россия', 'Посев', 1953). На Переяславской Раде Хмельницкий говорил: 'едино мы тело церковное с православием Великой России'; 'уже шесть лет беспрестанными моленьями нашими' просим царя принять нас, ибо враги хотят здесь 'искоренить церковь Божию, дабы имя русское не помянулось в земле нашей' - 'в нашей Малой России'.
Хмельницкий, правда, именовал себя 'гетманом славного войска Запорожского и всея по обеим сторонам Днепра сущей Украины Малороссийской'. Но в то время слово 'Украина' не имело этнического значения и означало лишь окраину, в данном случае польскую. С разными географическими прилагательными то же слово применялось к многим пограничным областям России, в том числе к далеким сибирским ('даурская украина'). В этническом значении слово 'Украина' было введено в употребление лишь в XIX в.
Понятие же 'Россия' (ныне сведенное к границам РСФСР) до революции означало всю империю, и слово 'российский' включало в себя всю многонациональную полноту. Это терминологическое замечание приводится, однако, не для того, чтобы давать повод для дискуссии о правомерности того или иного определения. А чтобы была понятна излагаемая ниже традиционная позиция русской общественно-политической мысли по этому вопросу
Так, эмигрантский историк Г.П. Федотов еще в 1929 г. использует старые названия, определяя взаимоотношения между ними. И это дает нам первый, структурный, ориентир в поиске ценностей славянского единения. Сначала Федотов обращается к великороссам:
'Наше национальное сознание должно быть сложным, в соответствии со сложной проблемой новой России (примитив губителен). Это сознание должно быть одновременно великорусским, русским и российским.
...Для малороссов или украинцев, не потерявших сознание своей русскости, эта формула получит следующий вид: малорусское, русское, российское'. Так же многоярусно строится национальное сознание белорусов.
Это означает: 'Пусть не для нас одних русский север станет страной святых чудес', но и для юга России тоже. В свою очередь, Белоруссия и Украина должны восприниматься великоросским севером тоже как свои. Особенно это касается отношения к Украине: от решения этой проблемы 'зависит самое бытие России', считал Федотов. 'Задача эта для нас формулируется так: не только удержать Украину в теле России, но вместить и украинскую культуру в культуру русскую'.
Он полагал в те годы, что молодая украинская нация еще не сформировалась окончательно 'и ее судьбы еще не предопределены, ...но можно работать над тем, чтобы ее самосознание утверждало себя как особую форму русского самосознания. Южно-русское (малорусское) племя было первым создателем русского государства, заложило основы нашей национальной культуры и себя самого всегда именовало Русским (до конца XIX века). Его судьба во многом зависит от того, будем ли мы (т.е. великороссы) сознавать его близость или отталкиваться от него, как от чужого... Эта задача... прежде всего выпадает на долю южно-русских уроженцев, сохранивших верность России и любовь к Украине. Отдавая свои творческие силы Великороссии, мы должны уделить и Малой (древней матери нашей) России частицу сердца и понимания ее особого культурно-исторического пути. В борьбе с политическим самостийничеством, в обороне русской идеи и русского дела на Украине нельзя смешивать русское дело с великорусским и глушить ростки тоже русской (т.е. малорусской) культуры...' ('Будет ли существовать Россия?'. Цит. по: Собр. соч. Париж, т. I, 1988).
В то время становление национального самосознания украинцев, наверное, еще не было столь явным, как в наши дни. Сегодня слова Федотова можно было бы сформулировать с большим уважением к праву украинцев на самостоятельность, сохранив ту же мысль о ценности единения. Независимо от того, как называть эту славянскую общность, ее ценность вполне ощутима. И особенно теми многочисленными россиянами, которые (как и автор этих строк) соединяют в своем происхождении разные ветви единого русско-славянского древа.
Федотов писал и о следующей ступени задания: 'расширить свое русское сознание... в сознание российское', поскольку Россия в любом случае будет включать в себя не только славянские народы (не из одних славян состоит и РСФСР). Из уважения к ним сознание российскости должно быть шире славянского. Эта тема выходит за рамки данной статьи, хотя проблема не менее важная. В этой связи следует отметить, что в СССР все больше проявляет себя и великорусский изоляционизм как стремление сосредоточиться на своих проблемах, залечить свои раны. В этом, видимо, сказывается своеобразный шок после чудовищного разрушения большевиками русской культуры (другой вид того же шока шовинизм и перекладывание вины исключительно на инородцев) Так что ценность российского единства и в русской среде, к сожалению, несколько поблекла или подвергается шовинистической опасности...
Общий неделимый фонд
Думается все же, что единство всех трех ветвей, несмотря ни на что, сохранилось в достаточной мере, чтобы отличаться от взаимоотношений с другими республиками. Надежды связаны прежде всего с нашим общим неделимым фондом.
Общность происхождения. Навсегда останется общим для нас значение 'Киева - матери городов русских'... В историческом масштабе русские, украинцы и белорусы сформировались сравнительно недавно, поэтому общие у нас и приобретения в единой имперской истории: причерноморская Новороссия, Крым, Сибирь - которые как делить? А как решить (и надо ли?) проблему многих миллионов браков, которые назвать 'смешанными' не поворачивается язык... Все это составляет как бы общность тела.
Общая культура - это общность души. В ней одинаково дороги нам свв. Кирилл и Мефодий, 'Повесть временных лет', 'Слово о полку Игореве', 'Слово о законе и благодати' митрополита Илариона, 'Слова' Кирилла Туровского, знакомые каждому с детства былины о подвигах Ильи Муромца... Украинские сепаратисты справедливо считают это достояние своим; их неправда лишь в том, что они провозглашают его только своим, предлагая русским забыть, 'откуду есть пошла земля русская'. Столь же неделима и совместно созданная российская культура имперского периода, отказ от которой был бы обеднением для каждого из ее народовтворцов.
Из книги Н. Ульянова (с. 141-143) возьмем несколько примеров, как это ощущали сами малороссияне. Наиболее яркий неделимый пример - Гоголь: 'Скажу вам, что я сам не знаю, какова у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы щедро одарены Богом и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой'.
Ректор Киевского университета М.А. Максимович в 1871 г. ощущал 'московскую Русь как родную сестру нашей киевской Руси, как вторую половину одной и той же святой Владимировой Руси, чувствуя и сознавая, что как их бытие, так и уразумение их одной без другой, недостаточны, односторонни'. Собиратель малороссийских песен, проф. А.Л. Метелинский говорил, что они - 'необходимая часть целого, законное достояние всего русского народа, ...изучение и разъяснение их есть начало его общего самопознания, источник его словесного богатства'.
Из указанной статьи Н. Лосского приведем еще имена малороссов, ставших неотъемлемой принадлежностью общероссийской культуры: 'В области литературы - Капнист, Гнедич, переводчик Илиады, ...Короленко, Мордовцев; в области философии - профессора Т.Ф. Осиповский, С.С. Гогоцкий и особенно Юркевич, приглашенный из Киевского университета в Московский; в области других наук... - историк Костомаров, лингвист Потебня, математик В.Г. Имшенецкий, зоолог А.О. Ковалевский, минералог академик В.И. Вернадский, сын его русский историк Г.В. Вернадский, геолог Н.И. Андрусов, Данилевские, Петрушевские, Прокоповичи. В области живописи всем известны Лосенко, Левицкий, Боровиковский, Репин, гениальный Врубель'; в области музыки - Глинка, Бортнянский...
Добавим к этому 'русского Сократа' Г. Сковороду (занимающего свое место в истории русской философии) и таких выучеников Киево-Могилянской коллегии (позже Академии), как Епифаний Славинецкий, белорус Симеон Полоцкий, Милетий Смотрицкий, св. Димитрий Ростовский, Стефан Яворский - они внесли свой вклад в создание общерусского литературного языка.
'Достаточно представить хотя бы перечисленные фигуры на знамени своего времени, чтобы понять их выдающуюся роль в развитии русской культуры', - пишет украинский националист М.Ю. Брайчевский ('Национальный вопрос в СССР'. 'Сучаснiсть', 1975), желая подчеркнуть, что украинская культура 'стояла на несравненно высшем уровне, чем в России'. Тем более: стоит ли отказываться от совместного творения, в которое украинскими деятелями было вложено столько таланта и сил?
Кстати о языке: украинский общественный деятель М.П. Драгоманов в 1893 г. писал, что 'для украинской интеллигенции, так же как и для украинофилов, русский язык еще и теперь является родным и природным'; 'Российская письменность, какова бы она ни была, является до сих пор своей, родной для всех просвещенных украинцев, тогда как украинская существует у них для узкого круга, для 'домашнего обихода', как сказали Ив Аксаков и Костомаров' * ('Листы на Наднiпрянскую Украину'. Киев, 1917. Цит. по: Ульянов, с. 249).
- * С тех пор статус украинского языка значительно укрепился. В 1906 г. Российская Академия признала его самостоятельным языком. В советское время его общественные функции расширились в 'показательных' целях: на нем выходят книги, газеты, вещают радио и телевидение. Но, видимо, не следует удивляться тому, что за столь короткий исторический срок (вспомним и свидетельство Винниченко) украинский язык не смог утвердить свое культурное равноправие с русским. В этом виновата не столько советская власть (ведь, например, в Закавказье или в Прибалтике положение с родным языком иное), сколько все еще сохранившееся восприятие многими украинцами общерусского языка тоже как своего, имеющего иную социальную функцию. Потребность в русском языке, а не притеснение украинского, с одной стороны, и отсутствие интереса к своему этносу вследствие общего духовного снижения культуры в СССР, с другой, - в этом основные причины непопулярности украинских школ и популярности русской книжной продукции на Украине.
Еще более сложную ситуацию в Белоруссии описывает член оргкомитета Белорусского народного фронта А.И. Мальдис: 'многие мои земляки по-прежнему называют свой язык не белорусским, а 'простым', 'тутэйшай мовай'...', считая к тому же, что 'в городе... соромно говорить по-белорусски... Значит процесс формирования национального самосознания еще идет и будет идти долго, болезненно, в конфликтах' ('Согласие'. Вильнюс. 1989. № 3).
Можно привести и пример заботы великороссов о малороссийской культуре: первая 'Грамматика малороссийского наречия' была составлена в 1818 г. А. Павловским, который в предисловии объяснял свою цель: послужить укреплению 'наречия сего близкого по соседству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единым со мною отрасли происходящих моих собратьев'. В этом, культурном, наследии - общность души. Религиозная общность - важнее всего. 'Пусть разъединяет язык, разъединяет память и имя Москвы - соединят Киевские святыни и монастыри Святой Руси', писал Федотов. - 'Мы должны соединяться в религиозном возрождении. И сейчас подлинно живые религиозные силы Украины от Русской Церкви себя не отделяют'. В этой общности веры - единство главных, духовных ценностей, уходящее в совместное принятие христианства*.
- * Русские могут способствовать укреплению украинского и белорусских языков, уважая их как общеславянское богатство. Но эта задача невыполнима сеянием ненависти к русским.
Поэтому русские, украинцы и белорусы подвержены в своей судьбе действию общего закона жизни и смерти (о котором сказано в предыдущей статье сборника), поскольку являются триединым народом (Назаров М. 'Культура - христианская, славянская, православная. Русская идея и национальный вопрос' // 'Вече'. Мюнхен. 1989. № 36). [Прим. 1998 г.]
Насколько национален 'революционно-демократический' сепаратизм?
Как можно видеть на этих примерах, ощущение российского единства нисколько не мешает чувству украинского и белорусского патриотизма. Следует напомнить, что и выражение 'Единая и неделимая Россия' принадлежит не великорусскому шовинисту, а патриоту-малороссу М.В. Юзефовичу, который предложил написать эти слова на памятнике Богдану Хмельницкому в Киеве (Ульянов, с. 195).
Сепаратизм - другой тип национального самосознания: когда не чувствуется общности ни в одном из указанных аспектов. В этом смысле сепаратизм - явление не столько национальное, сколько политическое, которое в своих крайних проявлениях может искажать подлинно национальное самосознание.
Так, сепаратистские реформы исказили украинскую письменность, введя в нее польские и немецкие слова, лишь бы она как можно больше отличалась и от церковно-славянской, и от русской. Сепаратисты исказили и украинскую историю, трактуя гетманские измены после воссоединения не как сословный эгоизм казацкой верхушки и ее стремление к шляхетским привилегиям, а как 'народную борьбу за независимость Украины' вопреки тому, что православный народ как раз желал единства с Россией. А оправдать измены проще всего было клеветой о 'насилиях Москвы'...
Видимо, украинский сепаратизм, возникший в конце XIX в., следует рассматривать в трех разных аспектах: 1) как явление растущего национального самосознания; 2) как точку приложения сил иностранной антироссийской политики; но и 3) как струю в общероссийском 'революционно-демократическом' движении.
Если о первых двух факторах написано достаточно, то последний почему-то привлекал мало внимания в статьях на данную тему. А ведь именно сегодня, в эпоху демонтажа марксистских догм, он тем более заслуживает рассмотрения.
Несомненно, что украинское движение XIX в. развивалось под сильным влиянием общеевропейских революционных идей. И пользовалось поддержкой со стороны российской интеллигенции, которая поощряла все, что ослабляло 'тюрьму народов - царизм' (еще Бакунин провозгласил требование независимости Польши, Финляндии и Малороссии). Так и украинские 'революционные демократы' видели в разбойной Запорожской Сечи зачаток 'коммуны', в изменнике Мазепе - 'героя народного освобождения', а в гетманском произволе над собственным народом - 'образец демократии, погубленной царским самодержавием'.
Именно в 'революционно-демократическом' русле рассматривают украинское движение XIX-XX вв. советские историки, и можно лишь удивляться тому, что многие украинские интеллигенты сегодня борются за свое национальное достоинство в этом же русле: против сталинского 'отхода от классовых принципов' и от норм 'ленинской национальной политики' (такова аргументация большинства самиздатских авторов в цитированном выше сборнике издательства 'Сучаснiсть').
Русская независимая общественность давно вынесла приговор и 'ленинским нормам', и своим 'революционным демократам'. Может быть, украинским и белорусским патриотам следовало бы пересмотреть отношение и к своим подобным 'национальным выразителям'? Ибо вряд ли можно отнести к национальному качеству атеизм и даже богохульства, в частности, у Т.Г. Шевченко.
При всем уважении к нему как к поэту в его творчестве следовало бы выделить разные содержания: 1) чисто художественное; 2) 'революционно-демократическое' чему, разумеется, уделяет основное внимание БСЭ: Шевченко 'был идеологом этого движения', его 'произведения сыграли важную роль в развитии материалистической философии', он 'сделал литературу средством воспитания классового сознания', 'гневно клеймил самодержавие', выступал 'против церковного мракобесия', 3) историческое содержание, которое представляет собой романтизацию гетманства и казачества, далеко не всегда согласующуюся с научными данными; 4) все, что останется за вычетом вышесказанного, и будет национальным, с примесью не только 'беспощадной мести к угнетателям' (БСЭ), но и неприязни к 'москалям'.
Конечно, 'москальские' чиновники давали основания для этой неприязни, когда боролись против революционных демократов, и украинских в частности, не самыми умными и благородными методами. Таковы, преследовавшие эту политическую цель, указы 1863 г. (в связи с польским восстанием) и 1876 г. об ограничении использования украинского языка. Они, разумеется, лишь придали энергии сепаратистам (тот же обратный эффект дают и сегодняшние преследования украинских националистов в СССР). Но основной дефект творчества Шевченко объясняется, видимо, нехваткой образования, вследствие чего и стала возможной романтизация 'Истории руссов' (сборник поддельных 'документов' по истории Малороссии, составленный в XVIII в. в целях противодействия реформам Екатерины; недостоверность его признана даже украинскими учеными).
Это мнение о Шевченко не мое, а двух апостолов украинского национального возрождения XIX в., П.А. Кулиша и М.П. Драгоманова, которые, как подчеркивает в своей книге Н. Ульянов (с. 170, 182), в последний период своей деятельности пересмотрели оценку украинского классика. Драгоманов писал, что 'Кобзарь' - 'не может стать книгою ни вполне народною, ни такой, которая бы вполне служила проповеди 'новой правды' среди народа'. А Кулиш полагал, что душа поэта теперь 'должна скорбеть на берегах Ахерона о былом умоисступлении своем', и забвение обществом многих произведений Шевченко было бы 'актом милосердия' к его памяти.
Не пришло ли время произвести подобный 'акт милосердия' ко всему 'революционно-демократическому' национализму? Стоит ли сегодня превозносить этих, пусть искренних, но духовно ограниченных 'борцов за светлое будущее' под национальным флагом? Не настала ли и на Украине пора мудрого патриотизма, очищенного как от сепаратистских 'неправд', так и от марксистской их интерпретации, 'национальной по форме, социалистической по содержанию'?
Насколько все это мелко по сравнению с нашим общим духовным истоком в древнем Киеве! Думается, осознание этого истока имеет огромное значение не только для сохранения российско-славянского единства, но и для верного направления дальнейшего развития каждого из наших народов. В частности, для поиска синтеза в расколе между западниками и почвенниками - что ниже затронем лишь в виде примера того, какие целительные силы содержатся в нашем общем наследии.
Истоки нашего европеизма
Для этого воспользуемся статьей Г.П. Федотова 'Три столицы', напечатанной в 1926 г. Сравнивая историософское содержание Киевского, Московского и Петербургского периодов нашей истории, Федотов писал, что 'западнический соблазн Петербурга и азиатский соблазн Москвы - два неизбежных срыва России, преодолеваемые живым национальным духом. В соблазнах крепнет сила... Было бы только третье в борьбе двух и над нею магнитный полюс, куда обращается в своих колебаниях стрелка духа. Этим полюсом, неподвижной, православной вехой в судьбе России является Киев: то есть идея Киева' (цит. по: Собр. соч. Париж. 1988, т. I)*.
- * К сожалению, в этой красивой метафоре Федотов не обнаруживает понимания историософского значения Москвы как Третьего Рима - преемника Второго Рима (Константинополя), о чем говорится в дальнейших статьях нашего сборника. Киев дорог нам именно тем, что тогда Русь стала религиозной частью Византии, знаменуя этим переходный этап от Второго Рима к самодержавному Третьему Риму, перенявшему духовную ответственность за судьбу всего мира. [Прим. 1998 г.]
Федотов понимает здесь под идеей Киева то, что именно Киевская Русь, а не западнические реформы Петра, напрямую, через наследницу Эллады Византию, связывает Россию со средиземноморским истоком европеизма. Петр же стал насаждать в России европейскую культуру не в первичном, а в секулярном виде, прошедшую через ломку в битвах Реформации. Лишь в традиции русского монашества старая связь - с Афоном - не была утрачена совсем. Она прослеживается от свв. Феодосия и Антония Печерских до Сергия Радонежского и Нила Сорского; в XVIII в. она была возрождена св. Паисием Величковским и нашла воплощение в Оптиной и Саровской пустынях. Однако к тому времени петровские реформы уже привели к расколу российского общества...
'Романо-германское, т.е. латинское посредничество определило раскол нашей национальной жизни', - писал Федотов. - 'Но безумием было бы думать, что духовная жизнь России может расти на 'диком корню' какой-либо славянской или туранской исключительности. Великое счастье и незаслуженный дар Божий - то, что мы приняли истину в ее вселенском средоточии. Именно в Греции, и больше нигде, связываются в один узел все пути мира. Рим ее младший брат и духовный сын, ей обязанный лучшим в себе. Восток и на заре, и на закате ее истории - в Микенах и в Византии - обогащает своей глубиной и остротой ее безукоризненную мерность, залог православия...'*.
- * Тут также необходимо уточнить, что античная культура Греции была как бы 'дичком', общим для Запада и России, к которому было привито христианство. Откол западного (рационального) христианства от восточного (Православия) происходит в XI в. - одновременно с выходом России на арену европейской истории. Причем западноевропейская культура становится наследницей преимущественно рационального Первого Рима, а не гармоничной Греции, подлинным наследником которой стал Второй Рим и его преемник - Рим Третий. [Прим. 1998 г.]
Именно в этом эллинско-христианском истоке, соединяющем Запад и Восток, Россия находит опору для той вселенскости русского человека, в которой видел его призвание Достоевский*. В этом вселенском качестве, не всегда видном за обычными для того времени завоевательными грехами, было все же значительное отличие Российской империи от других. Во всяком случае, в этом древнем наследии, а не в плоском и искусственном понятии 'пролетарского интернационализма', корни духовного единства народов-наследников Киевской Руси. В этом, а не в имперских устремлениях, заключается и особенная для русских ценность единства с Украиной, что следовало бы напомнить и великорусским изоляционистам. В этой глубине веков, возможно, стоит искать и целительный рецепт преодоления более позднего религиозного раскола, проходящего и через славянство...
- * Имеется в виду его Пушкинская речь - 'огромный ее успех свидетельствует о том, что Достоевскому удалось выразить в ней важную сторону русского духа: 'Назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, быть может, и значит только - стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите'. И Достоевский спрашивал: не в том ли задача России, чтобы 'внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братской любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех народов по Христову Евангельскому закону?'...'. Заметим, что 'вселенскость происхождения русской культуры... коренится уже в неотъемлемом качестве христианства как религии универсальной, всечеловеческой (а не расово-национальной). Пропитав свою культуру христианством более других народов, Россия более других впитала и его универсализм... Но эта русская вселенскость происхождения приобретает еще один аспект: вселенскость призвания' ('Русская идея и современность', 1990) - причем в ином аспекте, чем это виделось Достоевскому; об этом см. в разделе III данного сборника. [Прим. 1998 г.]
До сих пор в битвах по украинскому вопросу ломали копья в основном историки. И охлаждение к сепаратизму, наступившее к концу жизни у П.А. Кулиша, М.П. Драгоманова и Н.И. Костомарова, объясняется их более серьезными занятиями историей.
Но наука история - не составление каталога фактов и событий (даже верных). Они лишь внешние знаки глубинного, духовного содержания. Талант историка - в интуитивном постижении духа прошлого, внутренней логики его бытия. Такой историк не интерпретирует прошлое, а проникает в него как в существующую вневременную реальность. Ценность единства трех ветвей Руси может быть понята именно таким образом. Задача современных историков - увидеть внутреннюю логику общего живого духа наших народов.
Этот дух принадлежит не только прошлому. Общность происхождения, общие культурно-религиозные истоки - важные предпосылки для единства, но еще не достаточные. Этот дух проявляется и в устремлении к будущему - как общность судьбы. И здесь следует вспомнить о самом духовном типе славянства, о его призвании, отличном от романо-германского мира.
О призвании славянства
Так, славянофилы были убеждены, что славянству, в отличие от западной цивилизации, свойственно искать 'путь внутренней (а не 'внешней') правды', когда 'не силою принуждения, но силою жизни самой истребляется все противоречащее истине, дается мера и строй всему...' (К.С. Аксаков. 'Об основных началах русской истории', 1849 г.). Это проявляется в 'общинности, этой характеристической племенной особенности Славянства', и в 'начале соборного согласия, на котором построена и держится Православная церковь' (Ю.Ф. Самарин. 'Современный объем польского вопроса', 1863 г.).
Особенно ярко это ощущение выразил Н.Я. Данилевский: 'Славяне... могут и должны образовать свою самобытную цивилизацию'. 'Славянство есть термин одного порядка с Эллинством, Латинством, Европеизмом... Всемирно-исторический опыт говорит нам, что ежели Славянство не будет иметь этого высокого смысла, то оно не будет иметь никакого' ('Россия и Европа', 1869 г.)*.
- * Здесь следует напомнить о панславизме - идеологии общности славян под защитой Российской империи. На Западе его обычно связывают с 'империализмом' России. Однако этот термин был введен словаком Я. Херкелем; в 1820-е гг. панславизм развивался в славянских народах Австро-Венгрии как культурное явление и затем расширился до их политического стремления к независимости в надежде на помощь России (в то время значительная часть славян была порабощена Турцией и Австро-Венгрией). В этом значении в 1840-е гг. этот термин в преувеличенном виде утвердился в немецкоязычной публицистике. Но именно устремления славянских народов к России вызвали беспокойство германцев, а не российская политика насколько она была бескорыстна, свидетельствует освобождение Европы от Наполеона, идея 'Священного Союза' (1815) и все случаи вмешательства России в защиту западных монархий без всякой выгоды для себя. Правительство России не стало тогда присоединять даже русинов - последнюю часть русского народа, остававшуюся за пределами Российской империи. В России панславизм громко заявил о себе лишь после Крымской войны (Н.Я. Данилевский, Н.Н. Страхов и др.) и нашел отклик в русском народе, - но не стал государственной идеологией и не получил достаточного понимания со стороны осторожного правительства. [Прим. 1998 г.]
Много об этом размышлял Ф.М. Достоевский, надеясь, что объединенному славянству удастся, 'ощутив свою новую силу, принести и свою лепту в сокровищницу духа человеческого, сказать и свое слово в цивилизации...' ('Дневник писателя', июнь 1876 г.). Столь отличавшийся от Достоевского по национально-религиозным воззрениям Л.Н. Толстой тоже писал: 'Не могу не верить в исключительное значение славянства для объединения не только христиан, но и всех людей' (письмо обществу 'Славия', 1909 г.); он выражал веру в то, что 'основа религиозного единения... будет принята прежде всех других народов христианского мира народами именно славянского племени' (приветствие славянскому съезду в Софии, 1910 г.).
И даже очень сдержанный в национальном вопросе B.C. Соловьев разделял идею славянской особенности и общности. Он, кажется, и дал ей наиболее четкое философское обоснование - в работе 'Три силы' (см. 'Новый мир', 1989, № I):
':если мусульманский Восток... совершенно уничтожает человека и утверждает только бесчеловечного Бога, то Западная цивилизация стремится прежде всего к исключительному утверждению безбожного человека... Отдельный личный интерес... - атомизм в жизни, атомизм в науке, атомизм в искусстве - вот последнее слово Западной цивилизации.
...третья сила, долженствующая дать человеческому развитию его безусловное содержание, может быть только откровением высшего божественного мира, и те люди, тот народ, через который эта сила имеет проявиться, должен быть только посредником между человечеством и тем миром, свободным, сознательным орудием последнего. Такой народ не должен иметь никакой специальной ограниченной задачи, он не призван работать над формами и элементами человеческого существования, а только сообщить живую душу, дать жизнь и целость разорванному и омертвелому человечеству через соединение его с вечным божественным началом... От народа-носителя третьей божественной силы требуется только свобода от всякой ограниченности и односторонности, возвышение над узкими специальными интересами, всецелая вера в положительную действительность высшего мира и покорное к нему отношение. А эти свойства, несомненно, принадлежат племенному характеру Славянства, в особенности же национальному характеру русского народа'.
Можно, конечно, усомниться: так ли уж объективны подобные оценки самих себя? Но наблюдения тех же особенных черт славян можно найти и у западных мыслителей (от Гердера в 1765 г. до Шпенглера в 1918 г.). С этим своеобразием связано и бытующее на Западе понятие 'славянской души', таинственность которой одних влечет к себе (как В Шубарта), других отталкивает (как маркиза де Кюстина...). Немец Шубарт в 1938 г. даже выражал уверенность, что наступает эпоха, когда ведущая роль переместится к тем, 'кто обладает стремлением к сверхземному в качестве постоянной черты национального характера, а таковыми являются славяне, в особенности русские. Огромное событие, которое сейчас подготовляется, есть восхождение славянства как ведущей культурной силы' ('Европа и душа Востока')*.
- * Полный и комментированный перевод этой книги с приложениями и ее оценкой И.А. Ильиным см. в числе предыдущих выпусков серии 'Русская идея'. [Прим. 1998 г.]
Кстати, Шубарт тоже проводил параллель духовного родства между 'мессианским человеком' славянства и 'гармоническим человеком' античной Греции - отличая ее от 'героического' и приземленного Рима (наследниками которого стали романские и германские народы современности - 'недостаточное понимание ими России есть римское наследство'): 'Гармонически-греческое сказывается в ранней русской душе и в той тесной связи, которую восточные Отцы Церкви пытались установить с Платоном, в то время как Запад ориентировался на Аристотеля'.
Опыт общей трагедии
...Неизвестно, насколько мы оправдаем эти пророчества о себе. Но они говорят в частности и о том, что в возможном отделении друг от друга трех ветвей русско-славянского древа не чувствуется провиденциальности должного; скорее наоборот: разделение и подпадание под влияние Запада ощущается как помеха этому*. Вот, вероятно, почему малороссы и белорусы, сопротивляясь давлению 'латинства', интуитивно ощущали его как попытки оторвать славянство от его судьбы. Этого не скрывали и 'полонизаторы' во Львове: '...между душой русина и душою москаля основного различия нет... Иную душу влить в русина - вот главная задача для нас, поляков!.. Та душа будет с Запада. Пускай русин соединяется своею душою с Западом, формою - с Востоком. Тогда возвратится Россия в свои природные границы - и при Днепре, Доне и Черном море будет что-то иное... А если бы оно и не сбылось, то лучше Малая Русь самостоятельная, нежели Русь российская', - откровенничал ксендз Калинка (Е. де Витте. 'Путевые заметки', с. 175).
- * Удивляющая многих и логически не объяснимая ненависть украинских сепаратистов к сторонникам единства с Россией (особенно проявившаяся у части галичан в период Второй мировой войны) - тоже явление иррациональное, понятное лишь в мистических категориях. Как и геноцид, проводившийся в период гитлеровской оккупации Югославии хорватскими усташами по отношению к говорившим на том же языке православным сербам (были зверски убиты сотни тысяч человек). [Не удивительно, что и в 1990-е гг. нового передела мира эта ненависть вспыхнула с новой силой. - Прим. 1998 г.]
Можно ли считать, что в этом смысле западная часть славянства уже переродилась навсегда? Один из ее представителей, А.Р. Трушнович*, горько писал 'о славянах, отбросивших великую славянскую идею любви и братства и превратившихся в себялюбивых, эгоистичных мещан' они 'далеко отошли от своих славянских духовных основ' ('Россия и славянство'. Франкфурт-на-М. 1949).
- * Словенец, в годы Первой мировой войны был призван в австро-венгерскую армию, но перешел к русским; участник Белой армии ген. Корнилова; в 1930-е гг. эмигрировал и стал одним из руководителей НТС, возглавлял Комитет помощи русским беженцам в Западном Берлине, в 1954 г. был убит агентами КГБ при попытке похищения [Прим. 1992 г.]
Однако общность славянской судьбы по своему проявилась и в нашу трагическую эпоху: все они оказались под игом красного тоталитаризма.
В своей книге Трушнович дает осмысление этого факта с интересным выводом: 'полякам, как и чехам, была судьбой предоставлена исключительная возможность предотвратить мировую катастрофу большевизма. Но для этого нужно было помочь России, что совершенно не соответствовало духу и душе этих двух западных славянских народов'. (Имеются в виду 'позорная сибирская эпопея чехов' и польский мир с большевиками в 1920 г., после которого переброшенными красными частями были разбиты белые в Крыму.) Да и 'Болгария в двух войнах стояла на стороне немцев', что, особенно 'в 1915 году, при живой еще памяти освободительной войны 1877-78 гг., является признаком победы западной идеи над славянской'. Таким образом, 'Большевистское порабощение славян есть ответ истории на отношение славян к России, есть их духовное испытание и соучастие в мученическом преодолении кризиса человечества'.
Однако подпадение всех славянских народов, начиная с русского, под богоборческую тоталитарную власть, вероятно, имеет более глубокие причины, чем политические. Это связано и с особенностями славянского духа, нравственный максимализм которого привел именно в России к логическому завершению общеевропейского кризиса гуманизма как религии человекобожества. И это тоже свидетельствует об отличии славянства от Запада, об особом предназначении славян и, прежде всего, о том, что получается при их уклонении от этого предназначения.
Конечно, ужасный облик коммунизма должен еще больше толкать западно-славянские страны к притягательному своим благополучием Западу. 'Раскол между восточным славянством в лице России и западным углубится', - писал А. Трушнович. - Но та часть славян, которая полностью разделила с русским народом весь опыт тоталитаризма, должна будет задуматься 'над судьбами человечества и собственного народа'. Этот духовный опыт 'ценнее всех остальных'. 'Есть надежда, что славянство вернется на старый славянский путь с преображенной душой... В этом глубокий смысл 'красного славянства'. То есть распространенная в послереволюционной русской философии покаянная мысль о трагическом уклонении России от своего призвания и о возможном катарсисе Трушновичем применена к общеславянской судьбе.
Что касается славянства в целом, эта надежда сегодня ощущается как весьма робкая. Но, может быть, для восточного славянства опыт общей трагедии, вопреки всему, станет фактором не разделения, а духовного возрождения и более осознанного единения? Может быть, именно русские, украинцы и белорусы, заглянувшие в бездну безбожной утопии, исполнят славянское предназначение, лишь смутно угадываемое в конкретности, но ясное в духовном смысле: создание подлинно христианской цивилизации - настолько, насколько она вообще возможна в земной жизни?..
В какие политические формы выльется это ощущение единой цели (федерация, конфедерация или союз иного типа) - не столь важно. Важно не дать этой цели утонуть в натиске современного 'латинства': этического плюрализма и космополитической массовой культуры: Эта опасность тоже общая для всех трех славянских ветвей. И если у русских она разделяет общество лишь по линии разной развитости национально-религиозного самосознания (западничество - часто лишь проявление его нехватки), что в принципе преодолимо, то у украинцев ситуация усложняется наличием западничества, углубленного в иную религиозную традицию. Религиозные убеждения преодолеваются неизмеримо труднее, чем их отсутствие. То есть граница свершившегося перерождения славянского духа, о чем сожалел А. Трушнович, частично захватывает и Западную Украину. Если Украина в послетоталитарную эпоху хочет действительно обрести свое славянское лицо, а не стать количественным довеском к западному миру, путь ее духовно здоровых сил - вместе с Россией.
Все зависит от того, найдутся ли уже сейчас не только среди русских, но главное - среди украинцев и белорусов - активные творческие силы, видящие высокий смысл в нашем единении и работающие для него.
Эта проблема сложнее и выходит далеко за рамки публицистики. За границей у этой цели друзей почти нет. Самостийность и западничество пользуются неизменными симпатиями и стратегическими мощностями плюралистического мира. Надежда лишь на то, что представители интеллигенции всех трех народов объединят усилия на родине и продемонстрируют окружающему миру свою волю. По примеру малороссийских и белорусских братств, отстоявших в XVI-XVII вв. Православие от латинизации, возможно и сегодня создание братств для отстаивания ценности нашей единой судьбы. В дело должны включиться специалисты, которые могли бы объективно рассмотреть и довести до широкого сведения своего населения экономические, оборонные, культурные, демографические, религиозные аспекты свободной совместной жизни; могли бы противопоставить знание и силу духа - демагогии и внешнему давлению. Не полагаясь при этом, что все сделается само собой, ибо отстаивать высшие ценности и служить им всегда труднее, чем пассивно скользить к низшим.
Март 1989 г.
Статья напечатана в журналах "Посев" (Франкфурт-на-М. 1989. № 7), "Москва" (1990. № 8); в газете "Русский вестник" (М. 1991. № 28-29); а также в Сербии: "Duga" Beograd. 1992. Маj. Полемику вокруг статьи см. "Посев" (1989. № 9 и № 11), "Вече" (Мюнхен 1989. № 36); "Москва" (1991. № 3).
Об истоках и родстве эллинства и славянства замечательно писал Михаил Семенович Куторга в своих сочинениях