«Посев» (1982. № 12)
В своей Нобелевской речи А. Солженицын говорил, что литература переносит “...неопровержимый сгущенный опыт: от поколения к поколению. Так она становится живой памятью нации. Так она теплит в себе и хранит ее утраченную историю – в виде, не поддающемся искажению и оболганию. Тем самым литература вместе с языком сберегает национальную душу”.
Особенно ответственной и трудной эта миссия русской литературы становится в советское время. В условиях, когда историй фальсифицируется, когда информация о состоянии общества является государственной тайной, когда жизненно важные экономические и политические проблемы общества не обсуждаются в соответствующей профессиональной печати, – художественная литература приобретает черты и исторического исследования, и социологии, и политэкономии.
Эта нагрузка тяжела. Иногда она душит художественную ткань произведения. Тем больший талант нужен писателю. Мы говорим, конечно, о настоящем писателе и о настоящей русской литературе, в которой “издавна вроднились нам представления, что писатель может многое в своем народе – и должен” (А. Солженицын). Только это и можно называть литературой. И она в России не пресеклась, несмотря на то, что сотни писателей заплатили жизнью за верность своему долгу. История русской литературы в советский период – это история ее борьбы с коммунистической властью, с ее пропагандой и ее "литературой" – за память своего народа. Развитие в литературе последних лет можно считать еще одним, новым периодом в этой борьбе.
+ + +
30 июля 1982 г. в "Правде" и 4 августа в "Литературной газете" было опубликовано изложение постановления ЦК КПСС "О творческих связях литературно-художественных журналов с практикой коммунистического строительства". Это постановление, несомненно, реакция на некоторое оживление литературной жизни в стране, на появление в 1970-х годах ряда правдивых и талантливых произведений – художественных и исторических – в которых, как говорится в постановлении,
“...события отечественной истории, социалистической революции, коллективизации изображены с серьезными отступлениями от жизненной правды. Отдельные публикации содержат предвзятые, поверхностные суждения о современности... на страницах журналов появляются историко-литературные и литературно-критические работы, авторы которых... обнаруживают міровоззренческую путаницу, неумение рассматривать общественные явления исторически, с четких классовых позиций”.
Главное содержание постановления – в официальном осуждении указанных выше явлений, а не в заклинаниях типа "активнее утверждать", "идти в ногу" и при этом "всемерно крепить".
Признаки обезпокоенности властей ростом независимых процессов в литературе проявлялись в последние годы все чаще и чаще, особенно после юбилея 600-летия Куликовской битвы, который многими авторами был использован как повод, чтобы отметить роль православной Церкви в российской истории, заявить о необходимости восстановления национально-духовной преемственности российского государства. Эти статьи вызвали ответный поток раздраженной официозной критики вплоть до того, что тревогу по этому поводу забил сам Брежнев в речи на XXVI съезде КПСС (об этом см. статью Н. Рутыча в "Посеве" № 4, 1981 г.).
Следующий всплеск статей национального направления (и нападок на них) дало празднование 160-летия со дня рождения Достоевского. Много разговоров вызвала статья В. Шубкина в "Нашем современнике" (№ 12, 1981 г.), заявившего, что наследие Достоевского необходимо нам, потомкам, во всей его полноте: и эстетически, и этически, и религиозно. Шубкина отчитал секретарь правления Союза писателей СССР Суровцев. Стоит отметить по этому поводу и полемику В. Кулешова ("Правда", 1.2.1982) с В. Кожиновым ("Наш современник" № 11, 1981 г.). Кроме "Правды", против "отхода от четких классовых позиций в литературе" выступили "Знамя", "Вопросы литературы" и "Коммунист", главный идеологический орган ЦК КПСС.
Создается впечатление, что огонь партийной критики больше всего направлен против "Нашего современника", который за последние годы привлек на свои страницы талантливых авторов, стремящихся к оздоровлению жизни в стране. Постоянные темы в журнале – охрана природы и памятников старины, возрождение русского национального самосознания, поиск духовно-нравственных ценностей, восстановление (в возможных пределах) исторической правды. В области экономики авторы "Нашего современника" выступают за расширение частной инициативы, за снятие идеологических ограничений, особенно в сельском хозяйстве. Равнодушному к земле сельскохозяйственному рабочему, в которого превращает крестьянина политика партии, авторы "Нашего современника" противопоставляют образ "хозяина" с размеренным традиционным укладом жизни, живущего в своей усадьбе, а не в многоэтажных коробках строящихся поселков рабочего типа, куда по решению "умных" партийных чиновников сселяют население из "неперспективных" деревень.
“Да, дорого нам в иных случаях обходится позиция "умных" людей! - пишет главный редактор "Нашего современника" С. Викулов. – Развенчать их - задача литературы” (№ 10, 1979 г., с. 182).
“Я думаю, писатели, не побоявшись обвинений в воспевании патриархальщины и частнособственнической психологии крестьян, не пожалеют сил, чтобы повоевать за колхозника, накрепко связанного с землей, с личным хозяйством, как это и подобает селянину” (там же, с. 175).
А обвинений раздавалось много. Несомненно, что такая позиция "Нашего современника" была бы немыслима без поддержки каких-то кругов сверху. И чем больше разгоралась борьба "фракций" на верхах, тем больший отклик она стала находить на страницах прессы.
В начале 1982 г. "Коммунист" (№ 2) бросил "Нашему современнику" упрек в пропаганде "религиозно-мистических взглядов члена КПСС Солоухина". Авторы обвинения – известный догматик Руткевич и некая Филиппова – необычно резко критиковали "богоискательские" очерки Солоухина "Камешки на ладони", опубликованные в "Нашем современнике" № 3 за 1981 г. Одновременно началась кампания против Солоухина в других изданиях (см. об этом "Посев" № 4, 1982 г.). По слухам, Солоухина несколько раз вызывали на "беседы" в довольно неприятные организации. Разворачивавшиеся события стали основной темой разговоров в литературных кругах.
"Наш современник" попробовал игнорировать угрозы "Коммуниста" и в 3-м номере за 1982 г. опубликовал продолжение "Камешков на ладони". Но затем последовал ряд партийных совещаний, на которых редакции "Нашего современника" пришлось выслушать много упреков "с классовых позиций", а в мае главного редактора и секретаря парторганизации "Нашего современника" заставили опубликовать (случай редкий!) самокритичное письмо в "Коммунисте" (№ 8, 1982 г.). В этом письме они признали критику очерков Солоухина "справедливой" и сообщили, что "намерены в будущем не давать повода читателям для откликов, подобных письмам тт. Руткевича и Филипповой".
Надо сказать, что формулировка "не давать повода" выглядит все же не очень покаянно, как и сам тон письма. Во всяком случае, из него не создалось впечатления, что "лобби" "Нашего современника" на партийных верхах, благодаря которому журнал до сих пор выдерживал свою подчеркнуто национальную линию, в мае потеряло свои позиции. Это подтвердил и 7-й номер "Нашего современника", который снова может быть поводом для возмущения тов. Руткевича и тех, кто за ним стоит.
В этом июльском номере обращают на себя внимание рассказы Валентина Распутина, пронизанные ощущением присутствия высшего духовного міра в природе и нашей жизни. А один рассказ ("Не могу-у") – о "биче"-алкоголике, нашем современнике, потерявшем человеческий облик ("предвзятые, поверхностные суждения о современности") , – вызывает у читателя такую тоску по очищению от той грязи, в которой топит народ система, что сам становится в центр рассказа крик одного из героев: "Кто-то должен или не должен после тебя, после всех нас грязь вычистить?!"
Еще более заострен социально рассказ Георгия Семенова "Игра в колечко" – история жизни и смерти одной русской женщины (она умерла на ступеньках продовольственного магазина, приехав из глуши за продуктами). Трудно передать словами содержание этого рассказа. Здесь не обличительными словами, а художественными деталями дается настолько убедительный приговор существующей системе, что невольно напрашивается сравнение: многие из писателей в эмиграции, в свободном міре, даже считающиеся талантливыми, пишут слабее.
И вот в конце июля противники линии "Нашего современника" вводят в бой тяжелую артиллерию: "литературное" постановление ЦК. Но какова реальная сила этого постановления? Как оно будет интерпретировано различными кругами? Все ли признают его за непререкаемое указание, или же оно лишь станет поводом для очередного этапа в идущей дискуссии вокруг той же проблемы?
Пока это еще не ясно. Да и сама дискуссия по вопросам русского национального самосознания идет большей частью в скрытых формах, на страницы прессы попадает лишь незначительная ее часть, лишь допускаемые цензурой второстепенные вопросы и частности. Слишком много маскировки, иносказательности и вынужденных уступок цензуре. Так, на страницах "Нашего современника" наряду с подлинным русским национализмом, призывающим к нравственно-религиозному преображению страны, уживаются псевдопатриотические статьи, направленные на оседлание русского национального чувства в целях укрепления режима.
Эта "оседлательная" политика, впрочем, постепенно становится менее однообразной и исследование ее приемов и вариантов могло бы, вероятно, дать интересные результаты. Для иллюстрации возьмем лишь один пример, может быть, не самый интересный, но недавний: статью Аполлона Кузьмина "Писатель и история" ("Наш современник" № 4, 1982 г.) в ее заключительной части, где автор затрагивает более важные для нашей статьи вопросы.
Резко протестуя против хрестоматийного изображения дореволюционной России как "тюрьмы народов", А. Кузьмин приводит много цитат, представляющих дореволюционную Россию в таком благородном виде, что невольно хочется спросить: так зачем же тогда нужна была Октябрьская революция, которую автор тут же не менее горячо защищает?! Но и революцию он защищает тоже необычно для советских стандартов. Правильно замечая где-то еще на подступах к теме: “Простой здравый смысл подсказывает, что для устранения сора из избы нет нужды разрушать ее до основания”, – А. Кузьмин делит русский патриотизм на "oxpaнитeльный" и "разрушительный". К охранительному он относит в XIX в. славянофилов, называя их взгляды "христианским утопическим социализмом", а в XX в. в число "охранителей" включает... Ленина (!!), откопав где-то несколько его цитат, похожих на патриотические. К разрушительному патриотизму А. Кузьмин относит в XIX в. явных социалистов-западников, о которых он, вопреки принятой в СССР оценке, говорит, что они “до социализма не доходили ни в коей мере, и социализм в любом его облике был для них абсолютно неприемлем”; а в XX в. в число "разрушителей" включает таких соратников Ленина, как Зиновьев и Володарский, намекая, что именно противники Ленина в партии и ответственны за "разрушение избы": они были готовы “принести в жертву якобы "міровой революции" Россию и саму Советскую власть, требовали тотальной расправы со всей "старой" интеллигенцией”.
Вывод статьи А. Кузьмина: русская национальная идея заключается в социализме, поэтому антирусскость и антисоциализм тождественны. И в качестве иллюстрации А. Кузьмин ссылается на книгу Пайпса "Россия при старом режиме" (рецензию на нее см. в "Посеве" № 3, 1980 г.) В общем, получается полный сумбур и с исторической, и с официальной советской точек зрения. Похоже, что именно ради этого сумбура редакция статью и опубликовала. И усугубляется неразбериха тем, что за оценками упоминаемых в статье А. Кузьмина авторов угадываются его личные, сложные взаимоотношения с ними, личные пристрастия или антипатии. Хотя статья эта, конечно, из рода тех, которые пытаются "оседлать" русский патриотизм, все же А. Кузьмин делает это с такими акробатическими трюками, которые, пожалуй, для престарелых наездников из Политбюро не подходят.
Конечно, говоря об этой, теневой стороне "Нашего современника" не надо забывать, что журнал выходит в Советском Союзе. А там нереально выпускать официальный журнал без грязи. И не только потому, что без верноподданических оговорок и цитат такого журнала не выпустить, но и потому, что многие представители русского национального течения не считают пока необходимым отмежевываться от "оседлателей", готовы вступать с ними в коалиции, из которых каждая сторона рассчитывает извлечь для себя бóльшую пользу.
Эти коалиции возможны еще и потому, что и у русских националистов, и у так называемых "национал-коммунистов'' сегодня есть общие противники: с одной стороны – "генеральная линия" партии (брежневская группа "неподвижников"), опасающаяся неожиданностей, таящихся в использовании русского национализма, и предпочитающая двигаться по инерции, по накатанным рельсам "пролетарского интернационализма" и "классового подхода к истории". С другой стороны, многие представители русского национализма ощущают своим противником либеральное, безнациональное течение в литературе и культурной жизни, с его проявлениями космополитизма, которое, однако, тоже противостоит "генеральной линии" и тоже подвергается критике, хотя и меньшей, как менее опасное для власти. (Пример разногласий между отдельными представителями национального и либерального течений можно увидеть, например, в дискуссии "Классика и мы" в Центральном доме литераторов 21 декабря 1977 г., см. "Грани" № 114. Прослеживается это и в очерках В. Солоухина "Продолжение времени", см. "Наш современник" № 1,1982 г.)
Некоторые представители "деревенской" прозы порою блокируются с либералами как против "генеральной линии", так и – чаще – против догматиков-сталинистов сусловского типа. Этим, вероятно, можно объяснить удививший многих факт, что один из лучших современных русских писателей – В. Распутин – счел возможным написать предисловие к роману поэта-"флюгера" Евтушенко "Ягодные места" (в романе можно отыскать несколько антисталинских намеков).
Дискуссия разных течений внутри советской литературы, временные коалиции, нападки друг на друга, порою возникающие "дыры" в барьере цензуры, окрики сверху, лавирования и компромиссы – вот тот фон, на котором возникло упомянутое постановление ЦК о литературных журналах. Все это представляет собой настолько сложный клубок взаимоотношений внутри литературы, что разобраться в нем лишь на основании публикаций в советской прессе не представляется возможным. Невозможно увидеть всех закулисных обстоятельств и целей автора (часто – личных), сопровождающих появление той или иной статьи. Поэтому весьма неубедительными оказываются попытки разделить писателей или журналистов на "черных" и "белых", на "хороших" и "агрессивных", как это, в частности, пытается делать М. Агурский в своей статье "Суслов и русский национализм" ("Посев" № 6, 1982 г.).
Мы можем лишь констатировать, что такое состояние некоего сдержанного разброда в советской литературе в какой-то мере отражает состояние в лагере власти, по крайней мере – на подступах к ней. Именно поэтому власть до сих пор не могла навести в литературном процессе "порядок": она могла бы его навести, лишь устранив разногласия в своих собственных рядах. Навряд ли этой цели достигнет и "литературное" постановление. Похоже, что оно и не воспринято писателями и журналами всерьез. Да и можно ли принимать всерьез рекомендацию писателям в качестве "вдохновляющего примера для нашей литературы" книги тов. Брежнева Л. И., учитывая, что образец для подражания вот-вот сойдет со сцены [Когда номер готовился к печати, — уже сошел. - Ред. "Посева"], и если и "проживет в веках", то очень недолго, а вместе с ним и все постановления, где упоминается его имя. Так, обращает на себя внимание сдержанная реакция "Литературной газеты", которая пока не воспользовалась постановлением ЦК для сведения счетов с некоторыми "воспевателями патриархальщины", ограничившись в их адрес несколькими шпильками "Литератора" (члена ЦК Чаковского?).
+ + +
Сложившееся с начала 70-х годов сложное переплетение живых ростков в сегодняшней советской литературе не уничтожить одним постановлением. Это состояние литературы представляет собой определенное проявление жизни и самостоятельности, завоевание авторами какой-то степени свободы, вплоть до публикаций за границей. Конечно, эта самостоятельность не сравнима с периодом хрущевской "оттепели", оставившей на литературе и истории нашей страны неизгладимый и роковой для режима отпечаток. В период той "оттепели" источник творческой активности интеллигенции был несколько иным: казалось, что впереди наконец-то забрезжил выход из мрака, что правители постепенно осознают свою неправоту, что еще немного – и мраку конец. Но этого не случилось. Плод социализма тогда еще не созрел до того "зрелого" состояния, как сейчас, чтобы упасть.
Сегодняшнее усиление писательской активности, вероятно, имеет несколько иную почву: надежды на улучшение в результате ухода от власти сталинского поколения смешаны с ощущением страха за будущее, с неуверенностью, что предстоящая смена поколений на верхах автоматически приведет к тому просвету, в который так верили 25 лет назад. И надежда и страх за будущее побуждают к гражданской активности наиболее мыслящих людей, и писателей прежде всего.
Есть в сегодняшнем оживлении литературы еще одно отличие от периода хрущевской "оттепели". Там главным движущим моментом и содержанием – как в официальной "оттепельной" литературе, так и в самиздате – было обличение преступлений режима, стремление к личной честности писателя, к свободе творчества. Сегодняшние же проявления "отхода от классовых позиций" хоть и более сдержанны по форме, но они ставят под сомнение глубинные основы существующей системы. Сегодняшние процессы – это изживание коммунистической системы как исторического явления прежде всего в главном, идейном плане, тогда как "оттепельные" критические произведения часто затрагивали лишь ее следствия.
Похоже, что партия сейчас находится в таком состоянии, что ничего с этим развитием поделать не может. Сама жизнь крошит систему, прорастает сквозь нее, как весенняя трава сквозь никому не нужный ржавый дырявый таз.
Закончим словами В. Распутина из его беседы со шведской журналисткой Д. Хостад (см. "Русскую мысль" от 17.6.1982):
“...Наш народ предельно истощен и измучен. Мне кажется, что русским в нашей стране живется не лучше, а может быть, даже хуже, чем другим народам. Сам я лично никогда бы, наверное, не смог писать, кроме как вот об этом русском народе, который я знаю и так люблю. Впрочем, (...) я смотрю оптимистичнее в будущее. Вот увидите, вскоре произойдет что-то удивительное и интересное. Мне кажется, что и народ тоже верит в будущее. Я знаю, что многие презирают наш народ – за пьянство, за воровство, за грязь. Но народ в основе своей чист. Конечно, правы те, кто говорит, что сейчас люди – пассивны, но ведь это мы их сделали такими.
Что касается литературной ситуации в стране, я думаю, что она понемногу проясняется. Если сравнивать, скажем, нынешнее время с 60-ми годами, то, мне кажется, теперь мы постепенно находим свой путь.
Писатели начинают быть честнее. И очень важно то, что они перестают сами себя цензурировать. Эта боязнь сказать то, что думаешь, очень многое испортила в нашем поколении. Новое поколение замечает, когда мы говорим правду, и тогда люди могут требовать от нас большего. Читатели же по-прежнему пытаются читать между строк. Хотя иногда там ничего и нет.
Сейчас изданы удивительные произведения, говорящие об очень многом. (...)
Важнейшим в советской литературе последних лет я считаю то, что люди занялись нравственными поисками, поисками места человека в жизни”.
М. Назаров
Опубликовано в журнале "Посев" (Франкфурт-на-Майне. 1982. № 12. С. 50–55)
См. также на затронутую тему в книге "Вождю Третьего Рима" (гл. IV-7: "Русская партия" и власть). – Прим. 2007.
