Умер в окрестностях Парижа писатель Иван Сергеевич Шмелев

24.06.1950. – Умер в окрестностях Парижа писатель Иван Сергеевич Шмелев

Иван Сергеевич Шмелев (21.9.1873–24.6.1950) – один из виднейших православных писателей ХХ века. Родился и вырос в Замоскворечье, в семье подрядчика по строительным работам. Мать была купеческой дочерью. Предки со стороны отца и матери происходили из крестьянского сословия, многие были старообрядцами. В многолюдном доме сохранялись традиции православного благочестия, патриархальный уклад.

Стремление к литературному творчеству пробудилось у Шмелева еще во время обучения в московской гимназии. В 1895, совершая свадебное путешествие на Валаам, он заехал в Троице-Сергиеву лавру, чтобы получить благословение известного подвижника, иеромонаха Варнавы Гефсиманского, и старец предрек предстоящий ему «крест» страданий, прозрел и укрепил в нем писательский дар, сказав: «Превознесешься своим талантом».

Окончил в 1898 г. юридический факультет Московского университета, служил помощником присяжного поверенного в Москве, чиновником для особых поручений во Владиміре. Много путешествовал по России вплоть до Сибири и Средней Азии. В 1907 г. вышел в отставку, посвятил себя литературной деятельности, став сотрудником столичной газеты "Русские ведомости" и печатая рассказы в десятках других. Затем сотрудничал в книгоиздательстве "Знание". До революции выпустил восемь томов рассказов. Известность принес ему роман "Человек из ресторана" (1910). В этот период в его произведениях отражалась неизбежность крушения "старой жизни" и даже некоторый "социалистический" душок.

Во время революции Шмелев уезжает с семьей в Крым, где покупает в Алуште дом с участком земли. Осенью 1920 г. Крым был занимают большевики, начинается знаменитый террор Землячки-Залкинд и Белы Куна. Единственный сын Шмелева, Сергей, как офицер царской армии арестован и без суда расстрелян в числе десятков тысяч других. Ужасы массовых казней, привели Шмелева к душевной депрессии. В ноябре 1922 г. он выезжает в Берлин, а с 1923 г. живет в Париже. Картину жидобольшевицкого террора он воссоздает в книге "Солнце мертвых" (1924), рисующей торжество зла, – в этом звучал и призыв к европейскому мiру: "Опомнитесь, кого вы поддерживате! Все это угрожает и вам...". Эта книга, с огромной художественной силой запечатлевшая трагедию русского народа, принесла автору европейскую известность.

В эмиграции Шмелев публиковался во многих эмигрантских изданиях и издал около двадцати книг. Наиболее примечательной из них стало "Лето Господне" (1927–1944), в которой автор восстановил свое міровосприятие верующего ребенка, доверчиво принявшего в свое сердце Бога. Крестьянская и купеческая среда предстает как целостный, органичный мір, полный нравственного здоровья и внутренней культуры. Впервые в русской художественной литературе был столь полно и глубоко воссоздан дореволюционный церковно-религиозный облик народной жизни. Смысл и красота православных праздников, обрядов, обычаев, остающихся неизменными из века в век, раскрыт настолько ярко и талантливо, что книга стала подлинной энциклопедией русского народного православного быта.

Живое соприкосновение с міром святости происходит и в написанной в те же годы книге "Богомолье", где в картинах паломничества в Троице-Сергиеву лавру предстают все сословия верующей России. Роман "Няня из Москвы" (1936), написанный в излюбленной Шмелевым форме сказа, – это повествование о революции устами безхитростной русской женщины, попавшей в бурный водоворот событий истории XX в. и оказавшейся на чужбине. Поэтический очерк "Старый Валаам" вводит читателя в мір православного русского монастыря, рисует жизнь, погруженную в атмосферу святости. Образы Святой Руси наполняют очерк “Милость прп. Серафима” – о том, как Шмелев был спасен от смертельной болезни после горячей молитвы к св. Серафиму Саровскому, и повесть "Куликово поле" – "рассказ следователя" о чудесном явлении в Советской России прп. Сергия Радонежского, ободряющего и укрепляющего оставшихся там христиан.

Шмелев становится одним из наиболее уважаемых писателей в русской эмиграции, известным также в иностранном мiре, в Голландии его выдвигают кандидатом на Нобелевскую премию по литературе. Помимо крупных произведений, он постоянно печатает в парижском "Возрождении" и других эмигрантских изданиях рассказы, очерки статьи – часть из них выходила сборниками в разных издательствах, часть была собрана в посмертном сборнике "Душа Родины" (1962), название которого являет собою постоянную устремленность писателя к осмыслению русской трагедии, ее причин, виновников, путей спасения.

Особо стоит отметить дружбу Ивана Сергеевича с И.А. Ильиным, ему и его супруге указано специальное посвящение на книге "Лето Господне". В 2000 г. в московском издательстве "Русская книга" была издана в двух томах "Переписка двух Иванов" (1935–1950), раскрывающая как подробности личной жизни двух великих русских людей, так и их оценки жизни и деятелей русской эмиграции, международной политики, их думы о судьбе России.

Тема реальности действия Божественного Промысла в земном міре получила воплощение в последнем произведении писателя – романе "Пути небесные" (т. I – 1937; т. II – 1948). Книга посвящена таинственному пути соединения человека с Богом, спасению души. Описывается духовная брань героев со страстями, искушениями и нападениями злых сил.

Шмелева отличала особая любовь к атмосфере монастырской жизни, что отразилось уже в его описании дореволюционного паломничества на Валаам. Совершая в 1936 г. поездку по Прибалтике, он останавливался в Псково-Печерском монастыре, дважды (в 1937 и 1938 гг.) посещал обитель прп. Иова Почаевского в Карпатах. Кончина писателя от болезни сердца произошла в день именин старца Варнавы, некогда благословившего его: Шмелев приезжает в расположенный неподалеку от Парижа русский монастырь Покрова Божией Матери в Бюси-ан-Отт и в тот же день тихо предает душу Богу.

В 2000 г. по инициативе Правительства РФ в рамках «реализации имиджевой политики» с целью «повысить имидж России за рубежом» прах И.С. Шмелева и его супруги был перезахоронен в Москве.

И.А. Ильин о творчестве Шмелева

... Какая радость, какое богатство — подслушать национально-духовный акт своего народа и верно изобразить его! Внять ему, принять его и утвердить его как основу своего – личного и общенационального бытия...; художественно или философически закрепить его; показать творческий уклад своего народа; как бы очертить его лик в обращении к Богу и нарисовать его духовный "портрет" в отличение от других народов... Это есть дело трудное, но совершенно необходимое для национального самоопределения и самоутверждения; дело, требующее и любви, и огня, и прозорливости, и особого, неописуемого "медиумизма": срастворения и самоотречения, безсознательной рассредоточенности и повышенной предметной чуткости; и конечно, вдохновения... Вся русская художественная литература служит этому делу. И вот, свое, глубокое, предметно-выстраданное и непреходящее слово говорит о русскости русского народа – искусство Шмелева.

Шмелев есть прежде всего – русский поэт, по строению своего художественного акта, своего созерцания, своеготворчества. В то же время он – певец России, изобразитель русского, исторически сложившегося душевного и духовного уклада; и то, что он живописует, есть русский человек и русский народ – в его подъеме и его падении, в его силе и его слабости, в его умилении и в его окаянстве. Это русский художник пишет о русском естестве. Это национальное трактование национального. И уже там, дальше, глубже, в этих узренных национальных образах раскрывается та художественно-предметная глубина, которая открыла Шмелеву доступ почти во все национальные литературы... Это естественно и закономерно: только через национальное служение дух может достигнуть сверхнациональной значительности и многонационального признания. Прежде всего надо быть, а не "казаться" и не "славиться"; ибо кажущееся легко исчезает и слава слишком часто состоит из пыльного смерча. Надо быть – страстно, искренно и цельно; тогда невольно и непроизвольно осуществится национальное художество, и если оно будет предметным, то многонародное признание придет само собою, и притом не в виде мнимой и пыльной "известности", а в формах прочных и окончательных.

Иван Сергеевич Шмелев – бытописатель, русского национального акта. Своим художественным чутьем, своим как бы медиумическим видением он знает, чем строилась Россия и как она вышла на дорогу духовного величия и государственно-культурного великодержавия; он знает, откуда она извлекала воды своей жизни, чем она крепила свою волю и свое терпение, и как она превозмогала свои беды и опасности.

История России есть история ее страданий и скорби, история ее нечеловеческих напряжений и одинокой борьбы. Это бремя она несет ныне – вторую тысячу лет; и справляется она с ним только благодаря своему дару вовлекать свой инстинкт в духовное горение и прожигать свое страдание огнем молитвы. Отсюда ее терпение и выносливость; отсюда ее способность не падать духом и не отчаиваться, несмотря на неудачи и крушения; отсюда ее умение строго судить свои дела и возрождаться на пепелище; отсюда творческая чистота ее воли. Россия «омаливала» свою жизнь и свою культуру, свою душу и свою государственность, так, что во всех «садах» и «щелях» ее быта «стелились» «петые» – незримые и неслышные – молитвы (Шмелев. "Лето Господне". 91-92). Ими она и спасалась. Ибо молитва есть сосредоточенное горение души; она есть восхождение души к истинной, все превозмогающей реальности; и действие ее отнюдь не прекращается с ее окончанием, но всегда льет свой таинственный свет, свою осязаемую силу на всю жизнь человека и народа.

В этом духе пребывает творчество Шмелева. Из него он поет и повествует; в нем он страдает и молится.

Это не случайно, что Шмелев родился и вырос в Москве, проникаясь от юности всеми природными, историческими и религиозными ароматами этого дивного города... Вот откуда у Шмелева эта национальная почвенность, этот неразвеянный, нерастраченный, первоначально-крепкий экстракт русскости. Он пишет как бы из подземных пластов Москвы, как бы из ее вековых подвалов, где откапываются старинные бердыши и первобытные монеты. Он знает, как жил и строился первобытный русский человек. И, читая его, чувствуешь подчас, будто время вернулось вспять, будто живет и дышит перед очами исконная Русь, ее израненная историей и многострадальная, но истовая и верная себе, певучая и талантом неистощимая душа.

И.А. Ильин
("О тьме и просветлении")

+ + +

Суждения, высказываемые ниже героем рассказа Шмелева, вполне совпадают с міроощущением писателя.

"История наша дана нам Богом"
(Отрывок из рассказа князя N.)

«–...Мы ведь так мало знаем и так мало ценим наше, ценнейшее, чем должны бы гордиться. Мы чуть ли не стыдимся нашей величественной истории, ... "ленивы и нелюбопытны". Иные из нас находят даже некое больное услаждение в ложном надрыве-выводе, что мы – "хуже всех", и эту больную ложь пытаются почему-то привить народу. Разве неправда это?..

А народ... я это знаю по моему народу, по моим успенским мужикам, по моим слугам!.. – народ несет в себе, безсознательно-стихийно, веру, что он никак не хуже других народов, что он, со своими князьями и царями, творил Россию – Святую Русь. Этого никак нельзя вытравить из его недр душевных. ... Это никак не моя идеализация, а жизненная достоверность...

Наш народ умеет хранить достоинство. Это проходит во всей нашей истории, – вчитайтесь! Это заверено и иными, не совсем глупыми, иностранцами. Наш народ, несмотря ни на что, – народ свободный...

Вы, конечно, не раз замечали в русском человеке его исключительное качество: независимость, чувство личного достоинства. Это отмечено Пушкиным. Мои старики в Успенском говорят мне – "ты, князь", держат себя на равной ноге со мной, спорят и даже наставляют. Ни татарское иго, ни крепостное право не оставили и следа в характере народном, не придавили его: он слишком закален, упруг. Почему? что за чудеса?.. – я часто об этом думал. И объясняю это у народа сознанием своего "образа и подобия", вложенного нашим Православием. Это – общее наше, племенное. Этого было в народе больше, теперь слабеет: видят меньше примеров служения и долга ... народ слишком отдален от лучших людей у нас, и дурно его воспитывают. Но закваска еще жива, не втуне свершались подвиги, не могли безследно пропасть жертвы исторических родов, творивших Святую Русь, ... эти роскошнейшие цветы духовные нашей истории, назначенный нам удел – "душу свою положить за други своя"... может быть, за целый мір положить..?

Читайте историю, вникайте в нее, и вы уверитесь в этом. Народ знает эти жертвы и принимает их как законное... мало говорит об этом: "так надо", вот и все рассуждение его. Он – заметили это? – не кичится "славой", он выполняет свой подвиг, как службу, как работу... Мы, высшие классы, помним, и тоже не кичимся. ... Я обязан жизнью моему верному Васе. Видите, какая спайка! сколько братского общения с народом!.. Клевещут на нашу аристократию, на наш народ. Наша аристократия, может быть, лучшая из всех аристократий, и наш народ как-то хранит в себе врожденный аристократизм духа...».

Князь говорил спокойно, с полной искренностью и простотой, не чувствовалось даже тени идеализации: все в его рассказе было исторически обосновано, будило в сердце горделивые чувства, что я – русский, и мои предки тоже творили историю, вязали жилами и скрепляли кровью великую отчизну. Помню заключительные слова князя:

– «...История наша – дана нам Богом, и мы никогда не откажемся от нее»...

(1950, Париж)

---