Учат нас теперь знатоки, что маслом не надо писать все, как оно точно есть. Что на то цветная фотография. Что надо линиями искривленными и сочетаниями треугольников и квадратов передавать мысль вещи вместо самой вещи.
А я не доразумеваю, какая цветная фотография отберет нам со смыслом нужные лица и вместит в один кадр пасхальный крестный ход патриаршей переделкинской церкви через полвека после революции. Один только этот пасхальный сегодняшний ход разъяснил бы многое нам, изобрази его самыми старыми ухватками, даже без треугольников.
За полчаса до благовеста выглядит приоградье патриаршей церкви Преображения Господня как топталовка при танцплощадке далекого лихого рабочего поселка. Девки в цветных платочках и спортивных брюках (ну, и в юбках есть), голосистые, ходят по трое, по пятеро, то толкнутся в церковь, но густо там в притворе, с вечера раннего старухи места занимали, девчонки с ними перетявкнутся и наружу; то кружат по церковному двору, выкрикивают развязно, кличутся издали и разглядывают зеленые, розовые и белые огоньки, зажженные у внешних настенных икон и у могил архиереев и протопресвитеров. А парни — и здоровые и плюгавые — все с победным выражением (кого они победили за свои пятнадцать-двадцать лет? — разве что шайбами в ворота...), все почти в кепках, шапках, кто с головой непокрытой, так не тут снял, а так ходит, каждый четвертый выпимши, каждый десятый пьян, каждый второй курит, да противно как курит, прислюнивши папиросу к нижней губе. И еще до ладана, вместо ладана, сизые клубы табачного дыма возносятся в электрическом свете от церковного двора к пасхальному небу в бурых неподвижных тучах. Плюют на асфальт, в забаву толкают друг друга; громко свистят, есть и матюгаются, несколько с транзисторными приемниками наяривают танцевалку, кто своих марух обнимает на самом проходе, и друг от друга этих девок тянут, петушисто посматривают; и жди как бы не выхватили ножи: сперва друг на друга ножи, а там и на православных. Потому что на православных смотрит вся эта молодость не как младшие на старших, не как гости на хозяев, а как хозяева на мух.
Все же до ножей не доходит — три-четыре милиционера для прилики прохаживаются там и здесь. И мат — не воплями через весь двор, а просто в голос, в сердечном русском разговоре. Потому и милиция нарушений не видит, дружелюбно улыбается подрастающей смене. Не будет же милиция папиросы вырывать из зубов, не будет же она шапки с голов схлобучивать: ведь это на улице, и право не верить в Бога ограждено конституцией. Милиция честно видит, что вмешиваться ей не во что, уголовного дела нет.
Растесненные к ограде кладбища и к церковным стенам, верующие не то чтоб там возражать, а озираются, как бы их еще не пырнули, как бы с рук не потребовали часы, по которым сверяются последние минуты до воскресения Христа. Здесь, вне храма, их, православных, и меньше гораздо, чем зубоскалящей, ворошащейся вольницы. Они напуганы и утеснены хуже, чем при татарах.
Татары наверное не наседали так на Светлую Заутреню.
Уголовный рубеж не перейден, а разбой бескровный а обида душевная — в этих губах, изогнутых по-блатному, в разговорах наглых, в хохоте, ухаживаниях, выщупываниях, курении, плевоте в двух шагах от страстей Христовых. В этом победительно-презрительно виде, с которым сопляки пришли смотреть, как их деды повторяют обряды пращуров.
Между верующими мелькают одно-два мягких еврейских лица. Может, крещеные, может, сторонние. Осторожно посматривая, ждут крестного хода тоже.
Евреев мы все ругаем, евреи нам бесперечь мешают, а оглянуться б добро: каких мы русских тем временем вырастили? Оглянешься — остолбенеешь.
И ведь, кажется, не штурмовики 30-х годов, не те, что пасхи освященные вырывали из рук и улюлюкали под чертей — нет! Это как бы любознательные: хоккейный сезон по телевидению кончился, футбольный не начинался, тоска — вот и лезут к свечному окошечку, растолкав христиан, как мешки с отрубями, и, ругая «церковный бизнес», покупают зачем-то свечки.
Одно только странно: все приезжие, а все друг друга знают, и по именам. Как это у них так дружно получилось? Да не с одного ль они завода? Да не комсорг ли их тут ходит тоже? Да, может, эти часы им как за дружину записываются?
Ударяет колокол над головой крупными ударами — но подменный: жестяные какие-то удары вместо полнозвучных глубоких. Колокол звонит, объявляя крестный ход.
И тут-то повалили! — не верующие, нет, опять эта ревущая молодость. Теперь их вдвое и втрое навалило во двор, они спешат, сами не зная, чего ищут, какую сторону захватывать, откуда будет Ход. Зажигают красные пасхальные свечечки, а от свечек — от свечек они прикуривают, вот что! Толпятся, как бы ожидая начать фокстрот. Еще не хватает здесь пивного ларька, чтоб эти чубатые вытянувшиеся ребята — порода наша мельчает!— сдували бы белую пену на могилы.
А с паперти уже сошла голова Хода и вот заворачивает сюда под мелкий благовест. Впереди идут два деловых человека и просят Товарищей молодых сколько-нибудь расступиться. Через три шага идет лысенький пожилой мужичок вроде церковного ктитора и несет на шесте тяжеловатый граненый остекленный фонарь со свечой. Он опасливо смотрит вверх на фонарь, чтоб нести его ровно, и в стороны так же опасливо. И вот отсюда начинается картина, которую так хотелось бы написать, если б я мог: ктитор не того ли боится, что строители нового общества сейчас сомнут их, бросятся бить?.. Жуть передается и зрителю.
Девки в брюках со свечками и парни с папиросами в зубах, в кепках и в расстегнутых плащах (лица неразвитые, вздорные, самоуверенные на рубль, когда не понимают на пятак; и простогубые есть, доверчивые; много этих лиц должно быть на картине) плотно обегали и смотрят зрелище, какого за деньги нигде не увидишь.
За фонарем движутся двое хоругвей, но не раздельно, а тоже как от испуга стеснясь.
А за ними в пять рядов по две идут десять поющих женщин с толстыми горящими свечами. И все они должны быть на картине! Женщины пожилые, с твердыми отрешенными лицами, готовые и на смерть, если спустят на них тигров. А две из десяти — девушки, того самого возраста девушки, что столпились вокруг с парнями, однолетки — но как очищены их лица, сколько светлости в них.
Десять женщин поют и идут сплоченным строем. Они так торжественны, будто вокруг крестятся, молятся, каются, падают в поклоны. Эти женщины не дышат папиросным дымом, их уши завешаны от ругательств, их подошвы не чувствуют, что церковный двор обратился в танцплощадку.
Так и начинается подлинный крестный ход! Что-то пробрало и зверят по обе стороны, притихли немного.
За женщинами следуют в светлых ризах священники и дьяконы, их человек семь. Но как непросторно они идут, как сбились, мешая друг другу, почти кадилом не размахнуться, орарий не поднять. А ведь здесь, не отговорили б его, мог бы идти и служить патриарх всей Руси!..
Сжато и поспешно они проходят, а дальше — а дальше Хода нет. Никого больше нет! Никаких богомольцев в крестном ходе нет, потому что назад в храм им бы уже не забиться.
Молящихся нет, но тут-то и поперла, тут-то и поперла наша бражка! Как в проломленные ворота склада, спеша захватить добычу, спеша разворовать пайки, обтираясь о каменные вереи, закруживаясь в вихрях потока — теснятся, толкаются, пробиваются парни и девки — а зачем? Сами не знают. Поглядеть, как будут попы чудаковать? Или просто толкаться— это и есть их задание?
Крестный ход без молящихся! Крестный ход без крестящихся! Крестный ход в шапках, с папиросами, с транзисторами на груди — первые ряды этой публики, как они втискиваются в ограду; должны еще обязательно попасть на картину!
И тогда она будет завершена!
Старуха крестится в стороне и говорит другой:
— В этом году хорошо, никакого фулиганства. Милиции сколько.
Ах, вот оно! Так это еще — лучший год?..
Что ж будет из этих роженых и выращенных главных наших миллионов? К чему просвещенные усилия и обнадежные предвидения раздумчивых голов? Чего доброго ждем мы от нашего будущего?
Воистину: обернутся когда-нибудь и растопчут нас всех!
И тех, кто направил их сюда — тоже растопчут.
10 апреля 1966, 1-й день Пасхи
https://religion.wikireading.ru/197009
+ + +
Комм. РИ. «Из этих роженых и выращенных главных наших миллионов» получилось то, что нам показывают сегодня в телевизоре. Те самые комсомольские «лица неразвитые, вздорные, самоуверенные на рубль, когда не понимают на пятак», но теперь жонглирующие в своих речах "научными" иностранными словечками ("прогресс" налицо...) ‒ мы их сегодня видим в управленческой государственной "элите" ‒ в "многонациональных" правительственных структурах всех рангов постсоветского Олигархата, в котором уже нет преследований Церкви, а Церковь свободно и верно служит власти с ее новой "единственно верной" идеологией джунглей, уча поколения новых совпатриотически воспитуемых "комсомольцев", что никакая власть не бывает "не от Бога"... «Чего доброго ждем мы от нашего будущего?» ‒ под бережно сохраняемыми сакральными памятниками Ленину, с пентаграммами на нашей армии и с поклонением исходящему из этих пеннтаграмм вечному огню геенны огненной...
Официальный крестный ход в наши дни на площади то ли Ленина, то ли Октябрьской революции, то ли Коммунистического Интернационала:
См. также о праздновании Пасхи: до революции, в 1918 году в Ростове, заключенными Соловецкого лагеря в 1925 году, в Белграде в 1944 году и в 2020 году репетицию Пасхи будущего в РФ:
Христос всегда один, а Пасха в разные времена празднуется по-разному...
Взятие дроздовцами Ростова и Новочеркасска на Пасху 1918 года
А сейчас из всех "утюгов" - давайте опять Сталина, хотим жить как в СССР. Кто это сеет в сетях?
В этих всех презрительных и осуждающих словах полностью показывает себя наш якобы любящий русский народ писатель! Вспомнить бы ему апостола Павла о том, что есть Любовь! Ни одного доброго слова к заблудшей молодости. Сплошные осуждения и оплевывания, по его словам "зверей". "...теснятся, толкаются, пробиваются парни и девки — а зачем?" Вермонтский "властитель дум" - ничего не понял и, главное, не сумел полюбить в "этой ревущей молодости". Мы приходили на эти крестные ходы, зная, что наши бабушки-вдовы и матери ждут и по особому встречают этот День. Мы не были обучены и не знали, как чтить Бога, но хотели узнать Его, и не верили лицемерному безбожному государству, которое заманивало ночными телепередачами в этот святой день. Что касается "одного-два мягких еврейских лиц" , то их сейчас полно среди наших церковных лицемеров и обновленцев, да и среди тех, кого сегодня показывают по телевизору немало.
Уважаемый NIKOLAI.
Православным предписано любить и жалеть грешника и ненавидеть грех. Солженицын противопоставляет богоборческий "продукт" советского воспитания - верующим, описывая их совершенно иные лица. Вот они - русские, но не комсомольцы, глумившиеся над ними. Вы предлагаете возлюбить всех описанных богохульников без отличияот верующих, записывая всех их в благочестивые бабушки-вдовы и матери?
ОЛьге.
Это сеет Администрация президента Путина (это настоящее правительство РФ) и снизу - такие вот NIKOLAI...
и снизу - такие вот NIKOLAI...
Уважаемый Михаил Викторович!
Вас задевает, что я не согласен с писателем? Да, Вы и сами здесь описывали свои впечатления от приезда Солженицына в Россию и его самообманы. Или то, что не соглашаюсь с Вашим восхищением этого черно-белого опуса? А меня удивляет, что оказывается есть одно правильное мнение , а все кто не согласен записываются во враги Православия, если они не согласны с Вами. Получается, что Вы такой же "политрук" от православия, только с другого фланга, как и Степанов, горячо "любимый" Вами .. Ваше "такие вот" - это обычный журналистский сленг, который выдает пропагандиста. А я было решил, что Вы уже наигрались в политику? Разочарован. С уважением, Лепехин Николай Николаевич P/S/ Лучше этот ответ не публиковать, не люблю личные выяснения
Христос воскресе!
Уважаемый Николай Николаевич, наши разногласия не просто политические. Они состоят в отношении к сущности богоборческой власти в СССР: Вы в ней всё еще находите что-то хорошее. Вы, вероятно, полагаете, что без большевицкого Русского холокоста в России не было бы научно-технического развития и духовного здоровья народа? А что касается Солженицына - не нужно ему приписывать надуманные грехи - у него есть другие. Если меня что-то и "задевает", - то Ваше неумение отличать одно от другого.
Комсомольцы с враждебными заданиями там только в "красно-коричневом сознании" писателя! Обычная потерявшая себя молодежь рабочих поселков пришедшая показать себя в людное место и посмотреть Иной мир.
" что смотреть ходили вы в пустыню? Не тростник же, ветром колеблемый?
Но зачем же вы ходили? Чтобы увидеть человека, облеченного в мягкие одежды? Но носящие мягкие одежды — в домах царей. Так зачем же вы ходили? Увидеть пророка? Да, говорю вам, и больше чем пророка..."
Церковь того времени смиренно несла свою Миссию в условиях глумления и гонений, не подстраиваясь, как современные миссионеры, под рок -музыкантов. Старушки этих крестных ходов не злословили (в отличии от писателя), а молились за нас грешных "мытарей и блудниц" и вымолили Церковь!
Уважаемый Николай Николаевич, Вы полагаете, что коммунистическая власть не виновата в таком состоянии советской молодежи? Что касается официальной Церкви - кто-то смиренно нес свою миссию, а церковные начальники благословляли богоборческую власть, выдавали несогласных братьев на расправу и учили, что всякая власть "богоугодна". И сейчас так учат...
"Вы в ней всё еще находите что-то хорошее. Вы полагаете, что без большевицкого Русского холокоста в России не было бы научно-технического развития и духовного здоровья народа?" Я ничего не полагаю.
Я сын девочки, которую в 8-лет выслали из Ленинграда в 34 году, и мальчика, которого в 7 лет, выгнали из разграбленного дома односельчане (до сих пор сохранился колодец , названный именем Дорофея - моего деда). Отец и мать встретились и создали семью. Слава Богу за все!
Историософия, которой Вы занимаетесь, на мой взгляд, не политико-философия на злобу дня, а наука о Промысле Божием. Методология: Книга Иова, Игнатий Брянчанинов, жизнь, смерть и память святого царя Николая.
Уважаемый Николай, со стороны думается, что вы свою личную историю пробуете привязать ко всему остальному советскому обществу. А Михаил Викторович рассматривает вопрос в целом. Потому и нет понимания. Соглашусь, что тема не личная, она относится ко всему народу, проживавшему в СССР.
NIKOLAI Вы обвиняете Солженицына в жестокосердии, но к кому: к бесам! Но при этом не замечаете его сочувствия по отношению к прихожанам, которых окружает криминальная толпа, способная на что угодно, на любое преступление, зная, что не будет за это наказана. Писатель как раз очень сочувствует верующим, которым по-настоящему страшно в этом окружении безбожного, неуправляемого, пьяного сборища, натуральных бесов, они даже боятся выйти из храма на Крестный ход. Я еще застала те времена. И весь разказ как раз об этом: два противостоящих мiра: бесы в своем праве, под защитой богоборческого государства, и безправные верующие, которые знают, что безбожная власть не будет их защищать от произвола бандитов. Странная у Вас избирательность в сочувствии: кого Вы пожалели? Ведь это наследники тех, кто разрушал храмы, вешал на царских вратах священников, безнаказанно расправлялся с православными... Или тех, кто несмотря на безбожное время остался верен Христу, и за веру шел на Голгофу? На мой взгляд, у Вас ложная сентиментальность по отношению к бесам, а потому и не заметили любовь писателя к своему православному народу. Но он выражал эту любовь не только в своем творчестве. Когда Солженицын находился в США, он тайно посылал в Россiю, через газету "Наша страна", деньги для верующих МП. Печально только, что не разобрался, что представляла собой МП и куда могли уходить его деньги. А когда ему говорили, что в Россiи есть гонимая Катакомбная Церковь и что именно катакомбники нуждаются в помощи, которых за их неприятие сталинской церкви до сих пор отправляют в тюрьму, свое решение он объяснял тем, что в МП верующих больше. Это ошибочное его понимание, что такое Церковь, но обвинять его в том, что он не любит русский народ, очень и очень несправедливо!
.