23.4.1924. – Умер Павел Иванович Новгородцев, правовед и философ
Павел Иванович Новгородцев (28.2.1866 – 23.4.1924) – юрист-правовед, философ, общественный и политический деятель.
Родился в г. Бахмут Екатеринославской губернии в семье купца 2-й гильдии. В 1884 г. окончил Екатеринославскую гимназию с золотой медалью, переехал в Москву и поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, но через месяц перевёлся на юридический факультет. В 1888 г., после получения диплома 1-й степени, оставлен в университете для подготовки к профессорскому званию.
В период с 1890 по 1899 гг. провел более четырех лет за границей, изучая право в Берлине и Париже. С 1896 г. – приват-доцент Московского Университета, с 1897 г. – магистр права. В 1902 г. в Петербургском университете защитил докторскую диссертацию по теме "Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве: Два типических построения в области философии права". Экстраординарный профессор 1903), ординарный профессор (1904-1911) юридического факультета Московского университета по кафедре энциклопедии права и истории философии права. Одновременно преподавал на Высших женских курсах, сотрудничал в журнале "Вопросы философии и психологии".
Имея рациональный склад ума, под воздействием преобладавшего в университетской среде западнического либерального окружения, Павел Иванович включился в общественную деятельность за расширение политических свобод. В 1903 г. в Шаффхаузене (Швейцария) принял участие в учредительном съезде "Союза Освобождения", в котором также участвовали многие другие начинающие революционеры-западники, которым в будущем предстояло поправеть, например, отмеченные в нашем календаре: Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, С.Л. Франк. Фактически это была революционная организация, которая, в отличие от ленинцев, намеревалась вести политическую борьбу против самодержавия "легальными средствами" в сотрудничестве с земскими (и масонскими) структурами. Одновременно Новгородцев выступал против революционного марксизма как один из участников сборника "Проблемы идеализма" (1902).
В 1904 г. Новгородцев стал членом совета "Союза Освобождения", однако с началом русско-японской войны он воздерживался от участия в радикальных выступлениях против власти, хотя активно поддерживал требования, приведшие к "Манифесту" 17 октября 1905 г.
В 1905 г. Новгородцев вступил в либеральную конституционно-демократическую (кадетскую) партию и стал кадетским депутатом I Государственной Думы от родной Екатеринославской губернии. Получившие доминирование в Думе кадеты взяли, однако, курс на конфронтацию с правительством, блокируясь с левыми партиями. После роспуска Думы, в числе многих других депутатов Новгородцев подписал протестное "Выборгское воззвание" (10 июля 1906 г.), за что был осужден по ст.129, ч.1, п.п.51 и 3 Уголовного Уложения и провел три месяца в тюремном заключении. По освобождении отошел от активной политической деятельности, сосредоточившись на научно-преподавательской работе.
В 1906 г. стал директором Московского коммерческого института, который возглавлял вплоть до 1918 г. В 1911 г., вместе со многими другими преподавателями Императорского Московского университета, подал прошение об увольнении из университета в виде протеста против консервативной политики министра просвещения Л.А. Кассо.
В годы Первой мiровой войны Новгородцев работал во Всероссийском Союзе городов, был московским уполномоченным Особого совещания по топливу. В 1917 г. вновь был избран профессором Московского университета, и вернулся в руководство кадетской партии. Разумеется, Февральскую революцию кадеты приветствовали как свое детище, и лишь вызванный ею хаос и тем более большевицкий переворот заставил некоторых протрезветь.
Новгородцев сразу же отнесся к революции скептически. Несколько раз он получал приглашения войти в состав Временного правительства, но отказывался, поскольку был против коалиции кадетов с социалистами. Его ученик И.А. Ильин вспоминал: «В эти тягостные, постыдные месяцы семнадцатого года он был весь – зоркость, тревога, отвращение. Он один из первых понял обреченность этого безволия, этой сентиментальности, этого сочетания интернационального авантюризма с исторической мечтательностью».
Тем не менее в августе 1917 г. Новгородцев участвовал в работе Государственного совещания, созванного Временным правительством. Некоторое время спустя он был избран депутатом Учредительного собрания. В то же время избранный снова в состав ЦК кадетской партии, Новгородцев считал необходимым установление военной диктатуры для предотвращения государственной катастрофы. Уже после большевицкого преворота, в 1918 г. Новгородцев был одним из инициаторов создания антисоветских подпольных организаций в Москве; в мае, избежав ареста, перешел на нелегальное положение. Участник антиреволюционного философского сборника "Из глубины" (1918).
Вскоре многие кадеты примкнули к Белому движению, определяя его демократический облик на начальном этапе. Летом-осенью 1918 г. Новгородцев также перебрался в расположение Белой армии на юге России. Из-за опасения навредить своей семье, оставшейся на оккупированной большевиками территории, он отказывался от занятия официальных постов в администрации белых, хотя негласно участвовал в разработке законопроектов Особого совещания при Деникине. В 1920 г. в Крыму помогал в реформах генерала П.Н. Врангеля, преподавал в Симферопольском университете. В ноябре 1920 г. эвакуировался из Крыма вместе с Белой армией и был вскоре принят как известный ученый в Чехословакии. Стал основателем и деканом Русского юридического института (факультета) в Пражском университете. Принимал активное участие в деятельности Русской академической группы в Праге и создании Русского национального университета. Сотрудничал в кадетской газете "Руль" (Берлин). В 1921–1922 гг. также читал лекции в Ахенской технической школе в Германии.
Скончался в Праге в 1924 г. от приступа стенокардии, перед смертью его исповедовал о. Сергий Булгаков. Похоронен на Ольшанском кладбище.
Новгородцев был одним из создателей русской школы философии права. Основные темы его трудов – исследование государства и права, различных форм государственного устройства, вопрос об общественном и личном, об общественном идеале и его трансформации от античности до нашего времени.
В числе основных работ П.И. Новгородцева наиболее известны:
- Кризис современного правосознания. М., 1909.
- Политические идеалы древнего и нового мiра. М., 1914.
- Об общественном идеале.Берлин, 1921.
- Существо русского православного сознания // Православие и культура. Берлин, 1923.
- Демократия на распутье // София. Проблемы духовной культуры. Берлин, 1923.
- Восстановление святынь // Путь. Париж. 1926. № 4.
О восстановлении святынь
В эмиграции Новгородцев, как и многие из прежних либералов, на обретенном новом жизненном опыте значительно изменил и свои политические взгляды, и свое мiровоззрение в сторону Православия. Новгородцев пришел к выводу, что монархическая власть, в устранении которой кадеты видели путь человеческому счастью, не является таким препятствием. Власть в разных народах в разные времена может и должна быть разной, чтобы выполнять свое Божие законное предназначение по удержанию зла. Тогда как пороки демократии вскрылись теперь с наглядной очевидностью. Приведем ниже отрывки из его последней работы 1923 г., опубликованной посмертно.
«Свобода в государстве утверждается на почве законного порядка, охраняемого властью...
В истории нередки случаи, когда и великие и славные движения, после известного периода подъема и расцвета, под влиянием косности жизни и человеческих слабостей, извращаются и вырождаются. Для русской революции характерно то, что ее падение и извращение началось с самого момента ее возникновения... В лице этой призрачной и безвластной власти [Февраля] потерпело жесточайшее поражение» представление русских либералов – мол, «стоит только свергнуть старую власть, и народ проявит свое совершенство и осуществит идеал всеобщего счастья». «Кн. Львов, Керенский и Ленин связаны между собой неразрывной связью. Кн. Львов так же повинен в Керенском, как Керенский в Ленине. Если сравнивать этих трех деятелей революции, последовательно возглавлявших революционную власть, по характеру их отношения к злому началу гражданской войны.., то это отношение можно представить в следующем виде. Система безхитростного непротивления злу, примененная кн. Львовым в качестве системы управления государством, у Керенского обратилась в систему потворства злу, прикрытого фразами о "сказке революции" и о благе государства, а у Ленина – в систему открытого служения злу, облеченную в форму безпощадной классовой борьбы и истребления всех, не угодных властвующим...
Огромное большинство русского общества в недавнем прошлом связало себя с «попыткой построить народовластие», и эта попытка потерпела крушение...
Революция отдавалась на произвол стихийных сил, для которого впоследствии было найдено украшающее наименование «правотворчества снизу»... Это была не столько демократия, сколько узаконенная анархия...
Вот в каком сочетании идей и фактов действовал знаменитый лозунг «завоеваний революции», которым все время клялись и клянутся до сих пор творцы и поклонники революции. ... все эти завоевания – крестьян, рабочих, национальностей, всяких профессиональных и национальных групп и слоев – имели тот характер, что они не только отменяли старые стеснения и утверждали новые права, но и разрушали общее государственное единство: предъявленные и осуществленные в отношении того целого, которое представляла собою историческая Россия, они неизбежно должны были привести это целое к распадению и умиранию...
Люди, все еще упорствующие, все еще ничему не научившиеся, продолжают и доныне твердить о «завоеваниях революции». Но не пора ли наконец пред лицом страдающей и в смертельных страданиях изнемогающей России, ясно и решительно признать, что приведшая ее на край гибели революция являет собою не завоевание, не победу, не торжество нравственной идеи, а кару, страдание и трагедию... И очевидно, возрождение должно последовать не под знаменем «завоеваний революции», а под каким-то новым знаменем, которое укажет русскому народу новые пути...
В русском сознании мы встречаем и иную веру в народ, нашедшую самое яркое выражение у Достоевского. Это — вера религиозно-мистическая и в то же время реалистическая. Народ является здесь не предметом поклонения, а только средой обнаружения народного духа. Сам по себе, в своей естественности и непосредственности, народ может быть и плох, и хорош, и потому не народу надо поклоняться, а идеалам и святыням его. «Народ грешит и пакостится ежедневно, но в лучшие минуты, во Христовы минуты он никогда в правде не ошибется. То именно и важно, во что народ верит, как в свою правду, в чем ее полагает, как ее себе представляет, что ставит своим лучшим желанием, что возлюбил, чего просит у Бога, о чем молитвенно плачет. А идеал народа Христос.» Так говорит Достоевский, и для тех, кто стоит на этой точке зрения, и сейчас, после всего, что случилось, русская земля остается «святой, богоносной», «поруганной и оскверненной братской кровью, но хранящей святыни русские»: «растерзано русское царство, но не разодран его нетканый хитон»*). Для этого взгляда все, что случилось, вовсе не представляется неожиданным и загадочным: по-прежнему ведь остается твердой вера, что «идеал у народа Христос», а то, что произошло в русской революции, лишь подтверждает мысль, которая была и у Достоевского, что «когда по грехам и слабости своей» народ об истинном своем идеале забывает, то «сразу оказывается зверем, сидящим во тьме сени смертной». Для этого реалистического взгляда все настоящее, как и все прошлое наше свидетельствуют, что в душе русского народа уживаются рядом и тоска по воле, и тоска по Боге. Тоска по воле разрывает иногда все связи и законы и божеские, и человеческие, переходит все меры и грани и условные, и естественные. Тогда русский человек увлекается на путь буйного разгула, на путь бунта, смуты и анархии. Тогда раскрывается пред ним бездна и пустота отрыва от всего святого и священного. Но тут-то и просыпается в нем другая, высшая тоска, которая также увлекает его к безмерному и безконечному, но уже не отрицательному, а положительному — просыпается тоска по Боге...
И как то же последствие отрыва от всех законов божеских и человеческих, после всех бурь и ужасов всеобщего расстройства просыпается в народе и тоска по власти, жажда порядка, жажда жизни устроенной и спокойной...
Теперь пред всеми русскими людьми стоит задача, неизмеримо более тяжкая и настоятельная, — сделать родину нашу из умирающей — живою. И для этой новой задачи нужен и совершенно новый дух, нужен коренной поворот политического сознания, нужно решительное изменение нашего отношения к нашей родине — матери. Идти на ее восстановление под знаменем «завоеваний революции», радеть о ее спасении и собирании с духом революционных и классовых вожделений — это значит не понимать, не чувствовать, в какое страшное время мы живем и какая великая ответственность на нас лежит.
Воссоздание России может быть совершено только подвигом и порывом общего национального объединения, только духом связанности высшими началами и святынями, сознанием ответственности перед целым. Дух классовых разделений и революционных требований должен при этом замолкнуть и замереть. Все мiросозерцание, все устремление, весь строй душевной жизни должны коренным образом измениться...
Великими жертвами, невыразимыми страданиями покупает и сейчас Россия свое национальное сознание. Тяжелым, тернистым путем приходим мы к убеждению, что Россия и русская культура выше партий и политических догм. В особенности среди молодых людей, среди более чутких и восприимчивых с непобедимой силой растет национальное сознание, крепнет естественное влечение к своему, родному, появляется пламенное чувство к родине, к отечеству, прочно входят в оборот забытые слова и забытые чувства. Тут сказывается протест не только против интернационализма, но и против анационализма и сверхнационализма всяческих видов и оттенков. «Дети» решительно отвергают отвлеченный космополитизм «отцов», их узкую партийность, их классовое народническое настроение. ...
И этот пафос национализма так понятен и благодатен для русского сознания, в котором столь долго партийное чувство преобладало над национальным. Ведь так недалеки мы от того времени, когда ни одна из прогрессивных партий не решалась называть себя русской национальной партией, когда такое наименование считалось предосудительным и постыдным. Я не говорю уже о партиях социалистических и интернационалистических, для которых национальное есть пережиток прошлого, и те партии, которые считали себя государственными и сверх-классовыми, ставили себе как раз в заслугу, что они не национальны, а сверх-национальны, что на равных правах они включают в свой состав представителей всех народностей, живущих в России, а потому и стоят выше национальных особенностей и разделений. Казалось единственно правильным и прогрессивным, чтобы в политических партиях люди соединялись отвлеченными узами либерализма и гуманизма, началами равенства и свободы, принципами демократии и правового государства. И не приходило в голову, что, помимо таких отвлеченных принципов, все, живущие в России, выросшие в колыбели русской культуры и под сенью русского государства, и могут, и должны объединяться и еще одним высшим началом, прочнее всего связывающим, а именно преданностью русской культуре и русскому народу. В идеальном смысле своем это есть именно высшая духовная связь. Она отнюдь не означает отрицания национальных и культурных особенностей отдельных групп населения. Пусть каждая из них чтит и развивает свою культуру, но чтит и развивает ее на почве уважения и преданности великим сокровищам русской культуры. Это не угнетение, а приобщение к высшему единству, к единству и общению не только формально-юридическому, но и духовному.
Теперь нам кажется совершенно естественным и простым говорить о верховенстве и первенстве русского народа и русской культуры на русской земле и в русском государстве. А между тем так недавно еще — «свежо предание, а верится с трудом», — серьезно обсуждали предложение в официальном обращении к власти заменить слова: «русский народ», словами «народы России», да и сейчас есть организации, которые, не будучи социалистическими, стыдливо скрывают свою принадлежность к русскому народу под чисто географическим обозначением «российский»....
Пока в Смутное время думали о своих интересах, о своих землях и домах, о своих вольностях и льготах, все шло вразброд. Когда же, по призыву Ермогена, Дионисия и Авраамия встали на защиту отечества и веры православной и пошли для того, чтобы отстоять «церкви Божии» и «Пресвятыя Богородицы Дом», как говорили в то время, тогда Русь была спасена...
Знамя «завоеваний революции» было достаточно, чтобы разрушить Россию, но оно безсильно ее восстановить. Для возрождения России нужно другое знамя — «восстановления святынь», — и прежде всего восстановления святыни народной души, которая связывает настоящее с прошлым, живущие поколения с давно отошедшими и весь народ с Богом, как жребий, возложенный на народ, как талант, данный Богом народу...
Ревнители революционной догмы удивляются, когда русскую культуру связывают с историческим прошлым, когда в этом прошлом ищут основ для религиозно-нравственного и национального возрождения. Как будто бы Пушкин, Гоголь, Достоевский не восходят глубочайшими своими корнями к вековому творчеству русского национального гения, как будто бы русское православное сознание не имеет под собою вечных основ в прошлом! Как можно было бы после разрывов и разрушений революции говорить о национальном и религиозно-нравственном возрождении, не говоря о вечных святынях и о вековых связях? И в чем могло бы это возрождение состоять, как не в восстановлении этих связей и святынь. Люди, не желающие помнить родства и стыдящееся своего исторического прошлого, никогда не поймут, что такое национальное чувство и что такое любовь к родине. Они боятся мрачных теней прошлого и не видят его творческих основ. Они хотели бы перекрасить свою страну в цвета и краски единоспасающей общечеловеческой цивилизации и не ощущают глубинных ее основ. Они хотят любить Россию, только отвечающую их отвлеченным представлениям, а не Россию действительную и подлинную...
Трудно, очень трудно в наши дни сохранить верность России. Ведь вот и на Западе, и у нас сколь многие соблазнились, и не верят, и думают: погибла Россия, и по заслугам своим погибла. Но подлинное национальное чувство соблазниться не может: оно бережно и с пощадой прикасается к язвам и ранам родины-матери и верит, что за этими ранами и язвами зарождается новая жизнь, — своя, особенная и самобытная русская жизнь. И каждый из нас, кому Бог послал жребий быть русским, захочет ли стать счастливым англичанином или французом? захочет ли отречься от России и от ее страдальческого пути? Конечно, нет. Но если так, то надо идти дальше: надо стремиться понять особые пути России, ее особый жребий и за нищенским ее нарядом, как учат наши великие поэты и мыслители, разглядеть ее живую душу и ее призвание, не примеряя к ней чужих мерок, а стараясь помочь ей идти своим путем для блага и своего собственного, и всего человечества.
В той задаче «восстановления святынь», которая предстоит сейчас русским людям, особенно важно понять, что речь идет тут не о воскрешении каких-либо внешних форм жизни или быта, а о возрождении душ, о религиозно-нравственном возрождении...
Но есть и другая причина, не менее глубокая, чтобы искать сейчас опоры только в религиозно-нравственном просветлении духа. Не мы одни, весь мiр переживает в наши дни величайший кризис правосознания. И самое важное и основное в этом кризисе есть то, что это — кризис неверия, кризис культуры, оторвавшейся от религии, кризис государства, отринувшего связь с церковью, кризис закона человеческого, отказавшегося от родства с законом Божеским.
Вот почему оскудела и демократическая идея. Ведь вера в ее всемогущество поколеблена не только ее крушением в русской революции, но и ее кризисом в странах ее недавнего торжества. Те, кто по-старому думают, что демократия есть какая-то исключительно хорошая и прочная форма, все еще полагают, что в плане своих стремлений на этом требовании демократии можно поставить точку. Они смотрят на демократию, как на некоторый исчерпывающий и всеобъемлющий символ справедливости и свободы, как на главное и основное условие всякого дальнейшего прогресса. Между тем, современная научная мысль на основании широкого опыта применения демократических начал подтверждает очень древнее наблюдение, что демократия, как и всякая другая форма, может быть лучше или хуже в зависимости от духовного содержания, которое вкладывает в нее народ, и что при известных условиях она может стать и полным извращением всякой справедливости...
Вот почему мы ставим теперь на место автономной морали теономную мораль и на место демократии, народовластия, — асиократию, власть святынь. Не всеисцеляющие какие-либо формы спасут нас, а благодатное просветление душ. Не превращение государственного строительства в чисто внешнее устроение человеческой жизни, а возвышение его до степени Божьего дела, как верили в это и как об этом говорили встарь великие строители земли русской, вот что прежде всего нам необходимо.
Таковы те совершенно особые условия и положения, которые надо иметь в виду, когда мы думаем о строительстве новой России. Надо помнить, что всем нам придется жить в совершенно новом мiре духовных соотношений, среди многих «потухших маяков», среди многих оскудевших и утративших обаяние ценностей. Холодно и неуютно будет в России; но, может быть, еще более холодно и неуютно будет и в той Европе, в которой издавна мы привыкли искать опоры своим стремлениям. И с новой силой исторгнется, может быть, из русской груди болезненный крик Гоголя: «все глухо, могила повсюду!»...
Нужно, чтобы все поняли, что не механические какие-либо выборы и не какие-либо внешние формы власти выведут наш народ из величайшей бездны его падения, а лишь новый поворот общего сознания. Дело не в том, чтобы власть была устроена непременно на каких-то самых передовых началах, а в том, чтобы эта власть взирала на свою задачу, как на дело Божие, и чтобы народ принимал ее, как благословенную Богом на подвиг государственного служения. Необходимо, чтобы замолкли инстинкты революционных домогательств и проснулся дух жертвенной готовности служить общему и целому. Нужно, чтобы стала впереди рать крестоносцев, готовых на подвиг и на жертву, и чтобы за нею стояли общины верующих, светлых духом и чистым сердцем, вдохновленных любовью к родине и вере. Должен образоваться крепкий духовный стержень жизни, на котором все будет держаться, как на органической своей основе.
И как бы ни представлять себе переход от жестокого и умерщвляющего деспотизма Советской власти к формам более свободным и животворным, — в виде ли постепенного ослабления исключительного господства этой власти и постепенного привлечения его к управлению новых элементов, или в виде внезапного ее падения, все равно русский народ не встанет с своего одра, если не пробудятся в нем силы религиозные и национальные. Не политические партии спасут Россию, ее воскресит воспрянувший к свету вечных святынь народный дух!
Прага, 13 июня 1923 г.»
К сожалению, и столетие спустя этот урок антирусской революции, вынесенный из нее нашими бывшими революционерами, остается невостребованным постсоветскими властителями нынешней России-РФ. Они видят свой идеал в западной "демократии", а свою службу народу – в личном обогащении, для чего сознательно разлагают и обезсиливают русский народ до уровня "россиянского" и как "легитимацию" своей власти лелеют антирусские "завоевания" не только Февраля (предводитель РФ хотел бы в нем поучаствовать), но и кровавого марксистского режима. Демонстрируя этим, что Бога не боятся. Церковная контора из тех же соображений потакает их власти, закрывая глаза на ее духовную и материальную разрушительность и на правовое беззаконие олигархического режима. Выступающие против олигархии коммунисты пытаются тупо и кощунственно облагородить большевицкие преступления, а борющиеся против всего этого либералы-демократы умеют лишь повторять зады своих предшественников столетней давности.
Они не желают осознать и то, кто управляет современным земным мiром. В примечательной книге "Об общественном идеале" Новгородцев, ссылаясь на исследования западных ученых, отмечал: «В демократиях с естественной необходимостью над общей массой народа всегда выдвигаются немногие, руководящее меньшинство... Это давно замеченное и притом совершенно естественное явление, что демократия практически всегда переходит в олигархию, правление немногих». Так, «в отношении к Соед. Штатам и Канаде приходится сделать оговорку о могущественном значении здесь денег, о силе плутократии».
И именно под эту власть мiровой денежной плутократии с ее глобальными структурами и законами стремятся ныне как правители РФ, так и их духовные жрецы, и их либеральные "оппоненты"... Печальная картина... Что сказал бы Новгородцев о нынешней "возрождающейся России"...
М.Н.
