Памяти философа Льва Платоновича Карсавина

12.07.1952. – Умер в советском лагере историк и философ Лев Платонович Карсавин

Лев Платонович Карсавин (1.12.1882–12.07.1952) – историк христианского Средневековья и затем философ. Родился в Петербурге в семье танцовщика Мариинского театра Платона Константиновича Карсавина и его жены Анны Иосифовны, урождённой Хомяковой, дочери двоюродного брата славянофила А.С. Хомякова. Сестра Льва Платоновича Тамара, следуя профессии отца, стала известной балериной (прима-балерина Мариинского театра, с 1918 г. – в зарубежной группе С.П. Дягилева; скончалась в 1978 г. в Лондоне). Лев же обратил свои интересы к религии и истории в традиции славянофильского предка матери.

В 1901 г. Лев Карсавин окончил с золотой медалью классическую гимназию и поступил на историко-филологический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета, который окончил в 1906 г. также с золотой медалью. Под влиянием своего учителя И.М. Гревса увлекся религиозной историей западного средневековья, в том числе критикой еретических сект катаров и др. Один из учеников Гревса вспоминал позднее: «Блестящий Л.П. Карсавин в те годы... он любил ниспровергать принятое либеральной наукой... Его религиозность носила оппозиционный духу позитивизма характер и имела яркую эстетическую окраску». Во время учебы в университете Карсавин «являлся к исполнению воинской повинности при призыве 1904 г. и зачислен был в ратники ополчения II-го разряда». На последнем курсе женился на дочери Пермского мещанина Лидии Николаевне Кузнецовой. У них родились дочери Ирина, Марианна и Сусанна.

В С 1909 г. Карсавин преподавал в Историко-филологическом институте, на Высших женских (Бестужевских) курсах и в других учебных заведениях; приват-доцент Петербургского университета (с 1912 г.). 1910-1912 гг. был командирован за границу для работы в библиотеках и архивах Франции и Италии. Защитил магистерскую диссертацию "Очерки религиозной жизни в Италии XII–XIII вв.". В то же время Карсавин написал 49 статей для словаря Брокгауза и Ефрона, где Гревс заведовал отделом истории. В 1914 г. приступил к работе в Историко-филологическом институте в должности ординарного профессора всеобщей истории и инспектора. Высочайшим указом от 1 января 1915 г. он был награжден орденом Святой Анны 3-й степени «за отлично-усердную службу и особые труды». В том же году он опубликовал книгу "Основы средневековой религиозности в XII–XIII веках, преимущественно в Италии", защитив ее на следующий год как докторскую диссертацию. В 1916 г. получил также степень доктора богословия в Петербургской духовной академии.

Февральская революция, последовавшая смута, разруха и большевицкий Октябрьский переворот резко осложнили профессорскую работу и жизнь, тем не менее эмигрировать Карсавин не стал. Первые годы большевицкой власти еще оставляли некоторую свободу научной деятельности. Эти годы крушения "старого мiра", мiровой войны и революции, побуждают Карсавина обратиться от исследований истории – к ее философскому осмыслению и к богословию. В 1918 г. появилась в печати книга "Католичество", в которой находят завершение его исследования по европейскому Средневековью. Затем в религиозно-философской работе "Saligia" (1919) разбирается средневековая классификация смертных грехов. В 1922 г. в свет выходит книга К. "Nodes Petropolitanae" (Петербургские ночи), посвященная метафизике любви.

В эти годы разрухи и гражданской войны Карсавин занимается активной религиозно-общественной деятельностью. В январе 1918 г. он укрывал в своей квартире (в здании Историко-филологического института) освобожденного из Петропавловской крепости бывшего министра (по делам вероисповеданий) Временного правительства А.В. Карташева. Весной этого же года Карсавин вместе с Карташевым и другими деятелями получает от Петроградского митрополита Вениамина (Казанского) благословение на создание "Всероссийского братства мiрян в защиту церкви". В 1920 г. Карсавин стал одним из учредителей и профессоров Богословского института, открытого вместо Духовной академии в подворье Троице-Сергиевой лавры на Фонтанке. В 1921 г. был избран профессором Общественно-педагогического и правового отделений факультета общественных наук Петроградского университета, председателем Общественно-педагогического отделения. В 1922 г. с началом кампании по закрытию церквей Карсавин принимает участие в отстаивании университетской церкви и надеется на «единении цвета науки с церковью». Разумеется, богоборческая власть такое вольномыслие долго терпеть не собиралась.

В августе 1922 г. Карсавин был арестован по обвинению в антисоветской деятельности и в ноябре выслан из советской России в Германию вместе с большой группой других философов и ученых (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, С.Л. Франк, И.А. Ильин и др.). В Берлине Карсавин был избран товарищем председателя Бюро Русского академического союза в Германии, стал одним из организаторов и сотрудником Русского научного института, принимал участие в деятельности Религиозно-философской академии, созданной Н. А. Бердяевым. В этот период он издает историософские работы "Жозеф де Местр" (1919-1922), "Восток, Запад и русская идея" (1922), осмысливающие революционный опыт России и ее значение в мiровой истории, философские книги "Философия истории" (1923), "Джордано Бруно" (1923), "О началах" (1925). Все они были выпущены берлинским изд-вом "Обелиск", в организации которого Карсавин также участвовал.

Летом 1926 г. Карсавин переезжает в Кламар, предместье Парижа. В 1927 г. вышла его работа "Святые отцы и учителя Церкви". Этот период характерен тем, что еще в Берлине Карсавин увлекся евразийским движением в результате общения с П.П. Сувчинским, одним из руководителей евразийцев. Поселившись близ него в Кламаре, Карсавин вскоре становится теоретиком парижского, левого крыла евразийцев, которое все более скатывалось к просоветскому сменовеховству. В 1928–1929 гг. Карсавин опубликовал в газете "Евразия" множество статей как ее ведущий автор, кроме того он участвовал в составлении манифестов движения и в сборниках, а его брошюра "Церковь, личность и государство" (1927) рассматривалась как часть философско-теоретической платформы евразийства. Именно в этой области государственно-социального христианства его интересы совпадали с евразийцами как критиками европейской демократии, хотя далеко не со всеми геополитическими взглядами евразийских лидеров Карсавин мог согласиться.

Его отношение к СССР было двойственным: осуждая большевицкий террор, он не исключал возможной социальной плодотворности советского "эксперимента" в будущем: «коммунисты ... безсознательные орудия и активные носители хитрого Духа Истории... и то, что они делают, нужно и важно... В советском социализме явен могучий творческий порыв...». Последующее время внесло печальные коррективы в эти иллюзии... Уже с 1929 г. Карсавин отходит от общественно-политической активности евразийцев, когда также стало ясно, что ею манипулирует ГПУ через внедренных агентов.

Карсавин, как уже сказано, стал эмигрантом вопреки своей воле и не любил эмиграцию. Его мысли были устремлены в Россию, и эта ностальгия также была причиною его просоветских иллюзорных надежд. В 1927 г. он отказывается от лестного предложения активного евразийца кн. Святополка-Мирского стать преподавателем в знаменитом Оксфордском университете – в представлении Карсавина Англия была слишком далеко от России. Зато он принимает предложение А. Вольдемараса, бывшего своего коллеги по Петроградскому университету, ставшего премьер-министром Литовской республики, занять кафедру всеобщей истории в университете в Каунасе (с 1919 по 1939 гг. это была столица Литвы). Карсавин считал, что Литва исторически тесно связана с Россией, и ему там будет жить приятнее.

В Каунасе Карсавин преподавал в 1928–1940 гг., быстро овладев литовским языком. Он редактировал академические издания, издал свои книги на русском языке "О личности" (1929) и "Поэма о смерти" (1931). На литовском языке опубликовал работу "Теория истории" (1929), пятитомное исследование "История европейской культуры" (1931–1937), в котором в комплексе рассмотрена история общественно-политическая и религиозная (шестой том готовился к завершению, но незаконченная рукопись была изъята позже при аресте философа и считается утраченной). Карсавиным в эти годы были написаны также десятки статей по средневековой философии и теологии в "Литовской энциклопедии".

Стремление Карсавина быть ближе к России вскоре потребовало от него дорогой платы, когда Литва оказалась в гуще советско-германских "дружественных договоров и противоречий" по разделу Восточной Европы. Постепенная советизация Литвы с 1939 г. и ее ультимативное присоединение к СССР в 1940 г. приводит к резкому изменению преподавательских и научных программ. Начались чистки и аресты "буржуазной" интеллигенции и русских эмигрантов. Карсавина не тронули, возможно, помня о его былом участии в просоветском крыле евразийцев. Эмигрировать Карсавин вновь не стал, надеясь на сохранение примерно тех же рамок терпимого вольнодумства, какие были в Петрограде в начале советской власти. Но времена были уже другие. Гуманитарный факультет университета был переведен в новую столицу – Вильнюс (1940), который был присоединен к Литовской ССР советскими властями. Карсавин стал профессором Вильнюсского университета, но подневольное преподавание истории по насаждаемым "классовым" марксистским шаблонам его сильно тяготило. С 1941 г. он одновременно преподавал в Художественном институте.

Начало советско-германской войны и немецкая оккупация Прибалтики были с воодушевлением встречены местным населением, которое успело возненавидеть большевиков с их марксизмом, атеизмом и репрессиями. Литва была включена в германский Рейхскомиссариат Остланд, в рамках которого ей была предоставлена некоторая автономия. Карсавин к этому времени изжил свои просоветские симпатии, однако, и к "освободителям"-нацистам симпатий не питал из-за их антирусской колонизаторской политики, ограничиваясь чисто научной деятельностью.

Возвращение в Прибалтику советской власти в 1944 г. привело к еще большим репрессиям, в том числе против "коллаборантов", в которые зачислялись все, кто имел официальную работу при немцах. В 1946 г. Карсавин был отстранен от преподавания в университете, хотя до 1949 г. остался директором музея, но был уволен и оттуда. В Художественном институте ему разрешался лишь курс лекций по эстетике, но в 1949 г. его уволили также и оттуда. Тем не менее в те годы он смог написать сочинения, посвященные философии времени и истории.

Карсавин в эти годы не скрывал своей критики советских тоталитарных порядков и лично Сталина, отказался участвовать в "выборах без выбора". Конечно же, он был арестован 9 июля 1949 г. и обвинен в антисоветской деятельности: «преподавал реакционно-идеалистическое учение, чуждое марксизму-ленинизму, вел среди своих знакомых антисоветскую агитацию, хранил в своей квартире контрреволюционную литературу». В обвинительном заключении в вину ему поставили также участие в «контрреволюционной белоэмигрантской организации» евразийцев, – несмотря на то, что именно этот период деятельности Карсавина был отчасти просоветским. В марте 1950 г. его приговорили к десяти годам лагерей и этапировали в воркутинские лагеря.

Карсавин умер от туберкулеза в спецлагере для инвалидов в поселке Абезь Коми АССР. Как пишет исследователь его творчества С. Хоружий, «в инвалидном лагере Абезь, болея туберкулезом, он создал около 10 небольших религиозно-философских сочинений... Вокруг него образуется кружок заключенных, где обсуждаются темы искусства, философии, религии; он пользуется славой духовного учителя. До последних дней его жизнь – непрерывная самоотдача. В его лагерной судьбе в значительной мере воплотилась его философия с ее ключевой идеей приятия жертвенной кончины». (Отметим сходство с судьбою другого философа-русофила – женатого на русской эмигрантке немца Вальтера Шубарта, который был так же арестован в Прибалтике в 1941 г. и вскоре скончался в советском лагере...)

В 1989 г. на чудом уцелевшем лагерном кладбище близ поселка Абезь была обнаружена могила Карсавина, благодаря упорным поискам его почитателей, на ней был установлен крест. В 1990 г. в Литве возникла идея перенесения останков Карсавина в Вильнюс, однако дочери Карсавина Сусанна и Марианна высказались против: «Он всегда был русским... Пусть же он лежит там, куда закинула его судьба», – и его прах остался на лагерном кладбище. Литовцы чтят Карсавина как своего ученого, писавшего на литовском языке. В декабре 1992 года в связи со 110-летием со дня рождения Карсавина в центре Каунаса на доме № 7 по улице Кревос, в котором Карсавин жил в 1935–1940 гг., была открыта мемориальная доска. Имя Карсавина носят школы в Каунасе и Вильнюсе. В 2005 г. на фасаде дома в Вильнюсе (улица Диджёйи, № 1), в котором жил Карсавин в 1940–1949 гг., также установлена мемориальная доска.

+ + +

Перейдем к рассмотрению религиозно-филосовских взглядов Карсавина в оценке их прот. В.В. Зеньковским:

«... Для него "вера – основа знания, наличная в каждом акте его, наличная и в признании чего-либо истинным". "Когда наука (философия) пытается обойтись без веры и найти свои основания, ... она обнаруживает в глубине своей религиозную веру", ибо "основа нашего бытия, нашей жизнедеятельности и нашего знания дана в вере как всецелом причастии к Истине; только верою можно окончательно обосновать знание".

Этим определяется у Карсавина и отношение науки и философии к богословию. "Хочет или не хочет того наука, но она, особенно же на вершине своей в качестве философии, исходит из некоторых основоначал, которые, притязая на абсолютную значимость, являются высказываниями об Абсолютном", т. е. становятся на путь веры (как всецелого причастия к Истине). Без обоснования в вере философия обрекает себя на то, чтобы быть "знанием гипотетическим"; поэтому, "желая оставаться философским (научным), философское знание обязано сказать: философия должна быть служанкой богословия". "Служанкой, – поясняет тут же Карсавин, – но не рабой". "Богословие, – пишет дальше Карсавин, – стихия свободного познавательного искания; исходя из него, философия не может стать несвободной"...».

К таковому свободному познавательному исканию Зеньковский относит заимствованную Карсавиным у В.С. Соловьева спорную «мифологию всеединства», которое «обнимает и мiр, и все, что вне его, над ним (Абсолют)». Продолжаем цитировать о. В. Зеньковского:

«Концепция всеединства, завладев мыслью Карсавина, ведет его неуклонно к тем же построениям, как вела она и В. Соловьева. "Космос в Боге становится Богом или Абсолютом"... Карсавин ... хорошо понимает, что он приближается к пантеизму и, конечно, тщательно хочет сбросить с себя этого рокового спутника метафизики всеединства – хотя пантеизм, как "горе злосчастье" в русской сказке, так прилепляется к всеединству, что совсем сбросить его становится невозможным. Конечно, это не пантеизм в обычном смысле слова, здесь нет отожествления или уравнивания Бога и мiра, но здесь налицо такое их соотношение, при котором Абсолютное "соотносительно" мiру, при котором оно немыслимо без мiра: в Абсолютном нет свободы в отношении к мiру (ни в акте творения, ни во взаимоотношении с мiром)...

[Правда,] Карсавин сохраняет идею "творения из ничто"; именно учение, что "тварь возникла не из Бога, а из ничто" исключает, по мнению Карсавина, пантеизм... Но мiр [в представлении Карсавина] есть все же лишь "иное" Бога... Мiр творится Богом в свободе, но то, что "Он творит мiр, есть выражение Его несовершенства"... [Неудивителен поэтому и упрек прот. Г.В. Флоровского о книге "Философия истории": «Православие автора имеет слишком мало общего с историческим Православием». – М.Н.]

... Что Абсолютное в космос не только не вмещается и вообще не входит в единство с ним, а лишь "сопребывает в твари", по выражению архиеп. Никанора, – этого не чувствует, не понимает Карсавин. Он строит систему, в которой человек и космос, смыкаясь в единство, единятся в "вечном" (хотя вечное в космосе и человек, как луч Абсолюта, как Его создание, вовсе не есть само в себе Абсолют), хотя все слагается в софиологическую концепцию, – но это есть софиология данного нам тварного бытия и только... Если угодно, торжествует победу здесь философия (при всем подчинении ее богословию – мнимом, кстати сказать), богословие же включено фактически в философию...»
(Прот. В.В. Зеньковский. История русской философии. Т. II, сс. 382-391)

Как отметил Зеньковский в другом месте (см. в нашей статье о С.Л. Франке), главным пороком системы "всеединства бытия" является неспособность объяснить наличие зла в мiре...

Карсавин о еврейском вопросе

Помимо подвергнутых выше критике фундаментальных философских трудов, Карсавин написал много публицистических работ. Приведем ниже отрывок из одной из них – "Россия и евреи". Речь идет о трудности для большинства "ассимилирующихся" евреев полностью отречься от еврейства и полностью соединиться с национальностью народа в стране проживания.

«...Ассимилирующийся еврей должен более или менее отчетливо сознавать, что есть некоторое внутреннее противоречие в замене религиозно-национальной культуры еврейства какою-нибудь ограниченно-национальною культурою, которая чаще всего не обладает свойственною еврейству идеею универсализма, особой предызбранности, первенствующего положения среди народов мiра, миссианства и мессианства. Он может обмануться и принять внешний размах и силу, империализм или капитализм данной национальной культуры за ее универсальное значение. Но по существу он остается чуждым всему частному и национально-ограниченному и отрицает все национальное именно как ограниченное и частное. Перестать быть евреем для того, чтобы стать французом, немцем или русским, значит для него променять, подобно Исаву, первородство на чечевичную похлебку. И как сочетать отказ от исключительного значения еврейского народа с признанием того, что пришел Мессия, который должен придти прежде всего для народа еврейского? Преодолеть родное еврейство и стать националистом в среде другого народа, отвергнуть еврейского Мессию и признать Мессию, пришедшего для других... да, это ужаснейшая, не находящая своего катарсиса (разрешения) трагедия. Уж лучше о ней не думать, лучше чем-нибудь ее заглушить!

Она и действительно заглушается, если еврейство променивается на “общечеловеческую” культуру и еврейская религия – на религию универсальную. К несчастью, понятия “общечеловеческого” и “универсального” в этом случае являются понятиями мнимыми и даже не соответствующими универсализму исконного, подлинного еврейства.

Вот почему ассимилирующийся и отрывающийся от своего народа еврей неизбежно становится абстрактным космополитом. Он не находит себе места ни в одном народе и остается в пространстве между нациями, интернационалист. Он исповедует не национальные идеалы, которые кажутся ему ограниченными и частными, но идеалы “общечеловеческие”, которые вне своих национальных индивидуаций абстрактны, безжизненны и вредоносны.

В политике он склоняется к идеям отвлеченного равенства и отвлеченной свободы, т.е. делается демократом; к тому же, по отсутствию связи с конкретною и потому всегда национальною действительностью и по свойству своего ума, радикальным демократом. В сфере проблем политико-социальных он превращается в социалиста, к тому же в наиболее безстрашного по своей последовательности и наиболее систематического, т.е. в “научного” социалиста и в коммуниста. Только этим путем может он сохранить остатки своего национального еврейского универсализма и своей национальной универсалистической религии, хотя и не без существенного искажения того и другой.

Нет ни малейших оснований понимать мою мысль так, будто ассимилирующийся еврей всегда и везде до конца осуществляет внутреннюю диалектику своей природы, будто он, например, обязательно делается явным и сознательным врагом всего национального. Он может допускать и признавать национальное, даже ревновать лаврам лорда Биконсфильда. Но, если он последователен, он приемлет национальное, как нечто вторичное, несущественное...

Общечеловеческая культура преподносится ему как симфоническое единство частных и национальных культур. Ведь такое единство по необходимости иерархично и первое место в нем для всякого данного момента (да и вообще) должно принадлежать какой-нибудь одной национальной культуре. А легко ли еврею отречься от веры в вечное первенство культуры еврейской? Недаром же даже разорвавшие с еврейским народом евреи с особенным вниманием относятся к успехам именно евреев, говорят, часто не без высокомерия, об одаренности еврейского народа, создают репутацию ученым, литераторам, художникам из евреев. В России приходилось за годы революции встречаться с такими фактами, что еврей-христианин, резко враждебный всякой революции и всякому социализму, не мог скрыть своего удовольствия при виде талантов и успехов еврея Троцкого. Говорю не в осуждение, тем более, что и сам считаю Троцкого человеком талантливым, а в объяснение, и не считаю нужным скрывать добросовестно и безпристрастно наблюдаемые мною факты...

Интернационализм и абстрактность существенно противоречат духу всякой живой органической культуры. Они возможны, как страшные призраки, только на почве ее разложения. Они должны наталкиваться на сопротивление со стороны здоровых ее элементов тем более решительное, чем здоровее культура... Да, ведь и сами ассимилирующиеся евреи должны быть после всего сказанного нами поняты как продукты разлагающейся периферии еврейской культуры... Вот эта-то вечная взаимная борьба, иногда глухая, иногда явная, между здоровыми элементами культуры и ассимилирующимися евреями и объясняет, почему такие евреи чувствуют себя всегда обиженными, угнетенными, почему они всегда насторожены и болезненно чувствительны, почему волнуются только услышав слово “еврей”.

Не легко вечно оставаться на вторых местах и еще чувствовать объективную, но часто конкретно неуловимую, враждебность к себе со стороны “акциденций” общечеловеческой культуры. Тут и революционером сделаешься. А еврей ассимилирующийся и без того по самой природе своей – революционер. Ибо он – враг органической национальной культуры, которая ему мешает и его теснит, и естественный союзник разлагающих ее “революционных” процессов... Принято объяснять революционность рассматриваемого типа евреев внешними условиями: гонениями, ограничениями, погромами и т. д. Но все это лишь следствия и внешние доказательства указываемого нами основного факта...

Вот об этом последнем типе евреев [интернационалистов] мы до сих пор и говорили. В отношениях к нему один из источников современного антисемитизма, но признание того, что он существует, описание отличительных его черт и попытка раскрыть его внутреннюю диалектику, даже оценка его с точки зрения религиозных и культурных ценностей являются не антисемитизмом, а научно-философскими познавательными процессами. Научное познание не может быть запрещаемо и опорочиваемо на том основании, что приходит к выводам, для нервозных особ неприятным...

Тип ассимилирующегося еврея определяется идеологией абстрактного космополитизма или интернационализма, индивидуалистическими тенденциями в сфере политических и социальных проблем (демократизмом, социализмом, коммунизмом), активностью, направленною на абстрактные и предельные идеалы и не знающей границ, т.е. утопизмом и революционностью, а потому нигилистическою разрушительностью. Все эти черты характерные, и даже часто в указанном сочетании характерные не только для еврея, у еврея специфически окрашены и индивидуилизированы его “прошлым” – его происхождением и “промежуточностью”. Ибо он уже не еврей, но еще и не “нееврей”, а некое промежуточное существо, “культурная амфибия”, почему его одинаково обижает и то, когда ею называют евреем, и то, когда его евреем не считают…

Этот тип не опасен для здоровой культуры и в здоровой культуре не действенен. Но лишь только культура начинает заболевать или разлагаться, как он быстро просачивается в образующиеся трещины, сливается с продуктами ее распада и ферментами ее разложения, ускоряет темп процесса, специфически его окрашивает и становится уже реальною опасностью.

В XVIII веке европейская культура вступила в период индивидуалистического распада. Это сказалось, между прочим, в расцвете рационалистически-демократических идей (немного позже – капитализма) и утопического, сначала даже явно религиозного, социализма. Здесь именно и проявилась активность рассматриваемого нами типа. Отрываясь от еврейства, ассимилирующиеся евреи стали широкими волнами вливаться в европейскую культуру. Они сливались с европейским капиталистическим мiром, его радикализируя, и, с другой стороны, с европейскими демократическими, а еще более – социалистическими течениями. Не они их вызывали к жизни, но они, в полном соответствии с тенденциями этих течений, способствовали тому, что эти течения становились все более радикальными, революционными, абстрактными и материалистическими (ибо это одно и то же, абстрактность и материализм). Так новая фаза европейского социализма связалась с еврейскими именами и еврейскими чертами. Он утратил прежнюю расплывчатость и прекраснодушие, сделавшись сложною, талмудически разрабатываемою системою и незаконно монополизировав эпитет “научного”, и, став боевою и революционною доктриною, превратился в интернациональное движение и универсалистическую абстрактную религию...

Поэтому денационализирующееся и ассимилирующееся еврейство наш вечный враг, с которым мы должны бороться так же, как оно борется с нашими национально-культурными ценностями. Это – борьба неустранимая и необходимая. Какие же наилучшие способы и формы борьбы?

Побеждает сильнейший; и первое условие победы – самоусиление и саморазвитие. Без этого условия не помогут никакие скорпионы; при выполнении его скорпионы не нужны. Проникнемся, действенно проникнемся сознанием абсолютной “православной” обоснованности нашей культуры, сознанием ее единства, ее цельности и органичности. Попробуем целостно ее осуществить. Тогда не будет в ней процессов внутреннего разложения, не будет распадов и трещин, точек приложения для чьей-либо разрушительной деятельности, сознательной или безсознательной. Тогда не опасны будут ни материализм, ни интернационализм, ни социализм, ни все прочие подрывные идеи и гипотезы. Их просто не будет, как действенных сил разложения, и у денационализированного еврейства окажется отнятою почва для вредной деятельности, вернее, – для соучастия во вредной деятельности.

Конечно, здоровая государственность предполагает активную борьбу с культурно-вредными течениями. Такая борьба вестись должна, и она будет вестись. Но ведь мы установили, что гибельные потенции ассимилирующегося еврейства становятся действительными, актуальными не сами по себе и из себя, а только при реальной наличности однородных им тенденций в самой культуре. В реальном вредном для культуры течении уже произошел осмос еврейского с национальным, и с ним, этим течением, приходится бороться как с целым. Оно не будет уничтожено тем, что доступ в него евреям будет закрыт, если бы даже такая фантастическая идея относилась к области осуществимого. От этого оно не зачахнет, ибо не одними же евреями оно питается. Так, борьба с денационализированным еврейством может быть только косвенною и опосредствованною.

Но ведь “тип” все-таки вреден, хотя бы угрозою актуализации своих потенций, и какая-то борьба с ним нужна. Пускай культура здорова и вырабатывает против него здоровые реакции всего своего организма. Она всегда может заболеть, и тогда сразу же подвергнется усугубленной опасности. Разумееся, борьба, честная борьба, нужна. Но как она возможна?..

Надо помочь и еврейскому народу в его борьбе с разложением его периферии, помочь путем содействия его религиозно-культурному сохранению и развитию... Считая религиозно-культурный еврейский народ нашим естественным союзником в борьбе с его денационализирующейся и ассимилирующеймя, разлагающейся периферией, я в то же самое время не признаю возможным резкое их разграничение...

...Еврей, скептически и даже отрицательно относящийся к вере отцов, еврей, забывший ритуализм и весь быт еврейского народа, еврей, сознательно ни во что не верующий, – все же может быть по существу своему религиозным. Часто он извратит свою еврейскую религию в плоскую религию человечества, если в не менее плоскую религию разума. С годами и в нем может заговорить еврейская душа, и окольными путями он направится к вере отцов, подойдет к ней и только не всегда ее узнает. А это значит, что и прежде не совсем угасал в его душе огонь веры, что он всегда был, хотя бы и сам того не сознавая, религиозным евреем. Да и еврейскую периферию можно понять, только поняв извращаемую ею, но еще не угасшую в ней религиозность...

Однако, еврейский народ не только наш союзник, но и наш противник. Еврейство и христианство противостоят друг другу как притязающие на единственную истинность своего учения, хотя христианство и уповает на то, что все народы (в том числе и евреи) обратятся ко Христу, а еврейский народ, отрицая явление Мессии, верит лишь в победу еврейства как в первенствующее его положение среди других все же спасающих людей религий, и чуждается прозелитизма. Еврейский народ противостоит христианским народам более, чем любая из иных религий.

Еврейство связано с христианством одним Мессиею, Который к евреям пришел и Которого они отвергают. Мы признаем Иисуса Христа, Мессию и Богочеловека, Который по человечеству кровно связан с еврейским народом и Который прежде всего пришел к чадам дома Израилева и Который нас сделал новым Израилем, Израилем духовным (Гал. 3, 26-29; 6, 15 сл.; Рим. 2, 28 сл.). Как же Израиль по плоти отделен от Израиля по духу? Неужели же два Израиля? Нет: или мы, христиане, избранный народ Божий, Израиль, или евреи. Этот факт в современном европейском сознании затемнен тем, что западное христианство отпало от Православия и распалось на ряд исповеданий и сект. Таким образом ослабело сознание единой истинной веры, “единого рода христианского”, и вместе с ростом неверия, религий человечества и разных теософий и вместе с усиленным взаимообщением разных религий, – христианство стало восприниматься, как одна из них. Наступила эпоха релятивизма, внешне устранявшего, но не преодолевшего антисемитические тенденции, которые были ослаблены и тем, что ослабели органические силы культуры, а симптомы ее упадка принимались за ее идеалы...

Мы считаем "антисемитизм" одним из самых отрицательных явлений. Но возьмем его как симптоматический факт. Тогда окажется, что ослабление его в современной Европе – признак не совершенствования, а упадка еропейской культуры. Его наличие в России, наоборот, свидетельствует о здоровье русской культуры. Там же, где есть здоровье, есть возможность действительно преодолеть антисемитизм, а не просто о нем забыть...

Он [еврейский народ] – исконный и вечный враг Православия. Но нам сказано: “любите врагов наших”, и у нас нет и не должно быть другого средства борьбы с ним, кроме любви. А любовь не внутреннее чувство, не бездеятельное прекраснодушие, а вовне проявляющаяся действенная сила. Признак истинной любви в том, что она активна и плодоносна, в том, что она безкорыстно стремится к благу любимого. В чем же благо еврейского народа, как не в обращении его ко Христу? Православие и стремится к тому, чтобы еврейский народ обратился в православие, но свободно и себя сохраняя. Идеалом Православия должен быть, по моему разумению, еврейский народ, как православная еврейская церковь, дабы отдельные, разрозненно ныне обращающиеся ко Христу евреи в Православной Церкви нашли, наконец, и эмпирически свой еврейский народ, от коего, ради Христа, они оторвались. Последняя цель не в обращении отдельных евреев, отнюдь не в том, чтобы свести такими обращениями на нет еврейский народ, но – в обращении самого ветхого Израиля...

В России Православие и еврейский народ резче противостоят друг другу, чем еврейский народ противостоит христианству на Западе. Но “столкновение” происходит в России на религиозной и общей почве...

Конечно, еврейская религия – самый сильный и страшный враг христианства, не сравнимый с язычеством, единственный сильный враг. Ибо еврейство потрясает самое веру пламенным порывом самой веры; ибо только оно посягает на самое основание веры – на Христа Богочеловека. Но именно весь ужас религиозной трагедии еврейства и открывает бездны Богочеловеческой любви. Вот почему наша последняя цель и наше драгоценнейшее упование – в обращении еврейского народа ко Христу, в воcстановлении православной еврейской церкви, как самого и всего еврейского народа. Наш религиозный долг в том, чтобы направить на осуществление этой цели все наши усилия... Еврейского вопроса, более и первее всего религиозного, не удалось и никогда не удастся разрешить внешним насилием или лукавством. Его не удастся разрешить и на почве торжествующего в Европе релятивизма. Но его можно разрешить на основе истинного христианства, на основе Православия.

Только православный народ может разрешить проблему еврейства, ибо только в связи с ним может ее разрешить сам еврейский народ...

Развиваемая нами точка зрения встретит, конечно, упреки в утопизме...»

("Версты". Париж, 1928, № 3 сс. 65-86)

М.Н. При многих верных описаниях проблемы, предлагаемое Л.П. Карсавиным решение – действительно, утопизм. Священное Писание говорит нам о том, что в конце истории будет царство антихриста – того самого "иного мессии", машиаха, которого ждет неразложившийся "религиозно-культурный еврейский народ" для своего господства над мiром. Предотвратить это не в наших силах, ибо мiр во зле лежит, евреи же попущены Богом в своем христоборчестве, чтобы мы воочию видели действия сатаны и сами не становились такими. Немногим, видимо, удастся стать по-настоящему православными, преодолев свою кровную клятву (см.: Диспут Назарова с Кацманом. Часть 4: «Зигзаги "православного" жидовствования (II)», п. 7). Антихрист будет побежден Иисусом Христом в Его Втором пришествии. А нам надо стремиться оказаться в том "стане святых и граде возлюбленном" (Откр. 20), который не будет побежден ни антихристом, ни его полчищами Гога и Магога, а будет взят в Царствие Божие.

---